Горький вкус времени

19

– Я думала, мы возвращаемся в Канны, Жан-Марк. – Жюльетта сжала поручень, глядя на высокие круглые башни с бойницами роскошного замка, сверкавшего, как драгоценность, в оправе острова, расположенного по курсу движения «Удачи». – Я обещала Катрин заехать в Вазаро перед тем, как отправиться в Париж. Зачем мы здесь, на Иль-дю-Лионе?

Жан-Марк повернулся, чтобы проследить за матросами, спускавшими в бурные воды моря баркас.

– Есть кое-какие вещи, которые я хочу упаковать и забрать отсюда. Мебель, дневники, картины моего отца.

– Почему?

– Потому что не хочу оставлять их искателям наживы, когда они вознамерятся отобрать у меня замок. Жюльетта засомневалась.

– Вы так уверены, что они посмеют это сделать?

Жан-Марк кивнул.

– Непременно. В стране царит безумие, и с каждым днем оно набирает силу.

– Тогда почему вы отсюда не уедете?

– Это страна, где я родился. Я все надеюсь… – Он перебил себя. – Но я не закрываю глаза на реальность, оставаясь здесь. Семья должна выжить, даже если все остальное погибнет.

Жюльетта внимательно слушала.

– Семья. Вот почему вы хотите иметь от меня ребенка. Вам он нужен, чтобы помочь семье Андреас выжить.

– Возможно.

– Это не поможет. Ребенок не будет носить имя Андреасов.

Жан-Марк встретился глазами с взглядом Жюльетта.

– Это верно. Придется внести кое-какие поправки.

– И, кроме того, мы оба знаем, что я не жду ребенка.

Жан-Марк слегка улыбнулся.

– Да. Но никогда ведь не знаешь, что принесет завтрашний день. – Он снова вглядывался в замок, будто видел его впервые. – Хотите сойти со мной на берег? Замок закрыт с тех пор, как умер мой отец, и там нет слуг, чтобы обеспечить вам комфорт.

– Сколько времени мы здесь простоим?

– Несколько часов. Я хочу присмотреть за погрузкой, чтобы убедиться, что не будет забыто ничего из того, что для меня важно.

– Да, – медленно произнесла Жюльетта. – Я хочу отправиться с вами на берег.

Розовый сад, который они миновали по пути в замок, где вырос Жан-Марк, одичал. Его кустарники густо переплелись, усыпав нерасчищенные дорожки алыми и темно-красными лепестками.

– Почему вы закрыли дом после смерти отца?

– Я редко бывал здесь. Для меня было удобнее приобрести дом в Марселе и вести дела оттуда.

– Но здесь так красиво. – Жюльетта окинула взглядом многочисленные дорожки и изящные фонтаны сада, простиравшегося до сверкающих сине-зеленых вод Лионского залива. – Когда-то этот сад, должно быть, был прекрасен.

Жан-Марк вздохнул.

– Один из самых красивых во Франции. Фактически сад старше замка. Его задумала разбить Санчия Андреас в 1511 году, когда остров только был куплен. А замок уже возведен позднее. – Он поднялся по каменным ступеням и достал большой бронзовый ключ. Капитана Симона де Ло, ожидавшего его распоряжений, он попросил начать упаковку ценных вещей из янтарного салона, причем делать все очень тщательно.

– Вы и мебель хотите погрузить на корабль? – спросил Симон.

– Все. Нельзя оставлять ничего, что можно увезти.

– Так вот почему вы не позволили мне договориться об обратном грузе в Ла-Эскала. Мебель займет весь трюм. – Симон повернулся и стал отдавать распоряжения матросам, шагавшим за ним по саду вразброд.

Жюльетта последовала за Жан-Марком в замок, с любопытством оглядывая огромный вестибюль. Его уже заполонила пыль и паутина. Прозрачные нити опутывали свечи в люстре, и стало матовым венецианское зеркало на стене. Сажа покрыла пятнами стеклянный купол над всем вестибюлем и отбрасывала на тиковые плитки пола радужные цветовые круги.

Жан-Марк открыл красивую резную дубовую дверь.

– Здесь был кабинет моего отца. Тут остались кое-какие дневники, которые я хотел бы уложить сам.

Жюльетта проследовала за ним и закрыла дверь. Снова пыль и паутина на полотняных чехлах, накрывших всю мебель с подушками.

Жан-Марк остановился перед портретом, висевшим над камином.

Женщина на портрете была в голубом атласном платье с широкими юбками. Классические черты ее лица поражали своей безупречностью. Стройная фигура, тонкая талия, пышная грудь. Длинные черные ресницы затеняли темно-голубые глаза, а золотистые волосы уложены в такую прическу, какая была в моде несколько лет назад, когда мать Жюльетты впервые привезла девочку в Версаль.

– Она не могла быть такой красавицей, – решительно заявила Жюльетта. – Художник польстил ей. Моя учительница, мадам Виже-Лебрен, все время так приукрашивала позирующих ей дам. Это она написала портрет?

– Нет.

– Кто эта женщина?

– Шарлотта. – Жан-Марк не сводил глаз с портрета. – А портрет был написан одним из ее любовников, человеком по имени Пьер Кевуар.

– Неудивительно, что он ей польстил.

– Ей это не требовалось. Она была гораздо красивее, чем на портрете.

– Правда? – Жюльетта встала перед картиной. – Тогда она была даже еще прекраснее моей матери. Ваш отец не знал, что художник был ее любовником?

– Знал. Он знал обо всех ее любовниках. Она не делала секретов из своих романов. – Жан-Марк наконец оторвал взгляд от портрета и подошел к столу, что стоял в другом конце комнаты. – Дневники находятся в этом ящике…

– Зачем же он держал ее портрет здесь?

– Он любил ее. Говорил, что это самое прекрасное, чем он обладал, и хотел всегда иметь перед собой ее изображение. Моя мать умерла, когда мне было пять лет, а через два года отец познакомился с Шарлоттой д'Абуа. Он умолял ее выйти за него замуж, но она не была похожа на других женщин. Ей ни к чему было связывать себя узами брака, и она наслаждалась жизнью свободной куртизанки. – Губы Жан-Марка скривились. – Однако ей также по вкусу была власть, которую давали деньга, и она согласилась стать любовницей отца. – Жан-Марк заговорил отрывисто, доставая четыре больших дневника из верхнего ящика письменного стола. – Ему было все равно, что она спала с Кевуаром.

– В высшей степени странно, – сказала Жюльетта. – Он, должно быть, был не таким, как вы. Думаю, вы не остались бы равнодушным, наставь вам любимая женщина рога.

– Какое тонкое замечание! – Голос Жан-Марка, когда он подошел к книжным полкам и снял с них два тома, звучал бесцветно. Он отнес тома к столу. – Но, поскольку маловероятно, что такое может случиться, нам нет нужды это обсуждать. Я не намерен ни делить вас с другими, ни попадать в ловушку, влюбившись в вас, Жюльетта.

Жюльетту будто кольнуло в сердце, и она быстро согласилась.

– Разумеется, я ведь просто вообще рассуждала. – Она снова взглянула на портрет. – Ее лицо совершенно бесстрастно. Она была холодной женщиной?

– Только не в постели. Она наставляла рога моему отцу с половиной мужского населения Марселя.

– А не в постели?

– Очень расчетливой. – Жан-Марк подошел к постаменту, стоявшему у окна, снял с него хрустального лебедя и осторожно поставил на стол рядом с дневниками.

– Что произошло, когда вы вернулись с Ямайки?

– Зачем вы задаете эти вопросы? – Жан-Марк криво усмехнулся. – У вас в руках нет ни этюдника, ни пера.

– Я хочу знать.

Жан-Марк с грохотом задвинул ящик.

– Вернувшись, я узнал, что за два месяца до того она сбежала в Грецию с очередным любовником, Жаком Лето-ном. В течение некоторого времени Шарлотта крала деньги компании и передавала их Летону. Все знали об этом, кроме отца. По этой причине она и организовала мой отъезд с Басто на работорговом судне. – Голос Жан-Марка стал хриплым. – Она выставила моего отца дураком. Я отправился за ними.

Жюльетта по-прежнему не сводила глаз с его лица.

– В Грецию?

– Да. Я вызвал Летона на дуэль и убил его. Однако к тому времени он еще не надоел Шарлотте, она почувствовала себя обманутой. И решила наказать меня.

– Каким образом?

– Она вернулась к отцу и взмолилась о прощении.

Жюльетта недоверчиво смотрела на Жан-Марка.

– И он принял ее?

– Даже не упрекнул, – горько улыбнулся Жан-Марк. – Я же говорил вам, что она вертела моим отцом как хотела. Через четыре месяца после возвращения она вышла за него замуж. Шарлотта пыталась повлиять на отца, чтобы он лишил меня наследства, но он согласился лишь отослать меня прочь. Он сказал, что я не понимаю Шарлотту и всем нам будет лучше, если я уеду в Италию, в университет Падуи. Два года спустя Шарлотта умерла, и я вернулся домой. – Жан-Марк бросил взгляд на Жюльетту. – Удовлетворены? Вы наконец-то вырвали у меня все мои тайны. Вас это радует?

– Нет. – Жюльетте захотелось протянуть руку и успокоить его, но Жан-Марк уже снова спрятался за своим сверкающим зеркалом. – Вы… были влюблены в нее?

– Ребенком я так же, как и мой отец, считал, что она волшебное создание. Однако я быстро все узнал.

Он пережил боль и предательство, сознание собственного бессилия перед неуправляемой властью, которой пользовалась Шарлотта д'Абуа. Даже сейчас, через столько лет, Жюльетта видела, как эти чувства по-прежнему жгут его.

– Не могу понять, как ваш отец мог принять ее после всего?

– А я могу. Он был мечтателем. И видел ее только такой, какой она хотела ему казаться. – Жан-Марк глубоко вобрал воздух в легкие. – Мой отец считал, что я не могу понять его, поскольку сам слишком практичен, чтобы предаваться грезам. Так боже упаси меня в этом мире от мечтателей.

– Ваш отец не понимал вас, – спокойно произнесла Жюльетта. – По-моему, вы тоже человек высокого полета, но вы управляете мечтами и не даете им взять верх.

– Вздор. Я не мечтатель. Вы правы, отец и я были совсем не похожи. – Жан-Марк прошел через кабинет к двери. – Я верю только в то, что могу видеть и до чего могу дотронуться. – Он запер дверь. – А сию минуту я очень хочу видеть и трогать вас, Жюльетта. Не могли бы вы расстегнуть платье?

Жюльетта удивленно посмотрела на него.

– Сейчас?

Жан-Марк беззаботно улыбнулся.

– Почему бы и нет? Мне в голову взбрела фантазия овладеть вами в таком месте, где ничто не движется и не раскачивается с каждой волной. – Он снял камзол и бросил его на стол, прикрыв хрустального лебедя. – Снизойдите к моей причуде.

Жюльетта понимала, что Жан-Марк редко действовал под влиянием порыва. Была какая-то причина, почему он хотел овладеть ею именно в этой комнате. Что-то связанное с незаживающей болью, которую она в нем почувствовала.

Жан-Марк шел к Жюльетте.

– Вы не возражаете?

Жюльетта медленно покачала головой, не отрывая взгляда от его лица.

– Нет, – прошептала она. – Я не возражаю, Жан-Марк.

Она ощущала исходившее от него напряжение, оно окутывало ее своей силой. Жюльетта разделась, каждое ее движение было рассчитанным и неторопливым. Однако вскоре она стояла перед ним обнаженная.

– Вы этого хотите? – спокойно спросила она.

– Да. – Жан-Марк медленно обвел ее взглядом. Какова бы ни была его цель, Жюльетта знала, он хочет ее. Она видела, как взбугрились от вставшего фаллоса облегавшие бедра лосины, как подрагивали крылья его носа, а на высоких скулах выступил багровый румянец. Его страсть вызывала у нее ответный отклик.

– Да, это именно то, чего я хочу. – Жан-Марк прикасался к ней только глазами. Однако и этого было достаточно, чтобы Жюльетту охватила истома желания. – И более того. Подойди и ляг на тот прелестный савойский ковер перед камином. У меня возникла причуда увидеть тебя в обрамлении этих изысканных красок.

Жюльетта медленно прошла через комнату и встала перед камином. Она стояла спиной к Жан-Марку, подняв глаза к портрету Шарлотты д'Абуа.

– Ты из-за нее не выносил мой парик? Ты сказал, что терпеть не можешь светлые волосы.

– Я не хочу говорить о Шарлотте. – Жан-Марк стоял позади Жюльетты, и его руки, скользнув, обхватили ее грудь.

Жюльетта ощутила прижавшийся к ее обнаженным ягодицам твердый ствол, стиснутый одеждой. Его руки оставили грудь, прошли по ее телу и опустились на бедра.

– Я вообще ни о чем не хочу говорить. – Жан-Марк держал Жюльетту и медленно терся о ее тело. – Поскольку ты, похоже, не хочешь оказать мне любезность и лечь, не могла бы ты наклониться и взяться руками за каминную доску?

Он быстро отстранился от нее, а через несколько секунд обхватил ее снова. Теперь ствол был на свободе.

– Ближе, еще, – шептал он. – Да, вот так. А теперь ноги, чуть-чуть пошире…

И он одним быстрым движением вошел в нее.

Жюльетта вскрикнула, и ее пальцы впились в холодный пиренейский мрамор каминной доски.

Жан-Марк замер.

– Я сделал тебе больно?

– Нет. – Жюльетта закрыла глаза, стараясь успокоить дыхание. – Это просто… по-другому. – Его жаркая твердь внутри, холод мрамора под руками, его одетое тело и ее нагота. Это было новое ощущение, темно-возбуждающее.

Фаллос продвигался, теперь медленно, вонзаясь глубоко, позволяя ей ощутить каждый сантиметр своей плоти.

– Не вздумай кричать снова, – глухо произнес он. – Тебя услышат в салоне. – Его руки скользнули ниже, а большой палец нащупал бугорок в жарких губах ее естества. Он трогал его, мял, тер. Дыхание Жан-Марка жарко отдавалось в ее ушах. Уже и указательный палец легонько ласкал ее пылающее лоно.

– Ты же не хочешь, чтобы они знали, что я с тобой делаю, правда?

Жюльетта закусила губу, из горла рвался стон удовольствия. Ощущения, которые вызывали его ласки, были неописуемы. Она чувствовала, как вздымается грудь Жан-Марка у ее обнаженной спины, как жестка его полотняная рубашка, как чувственно трется его плоть в ней, когда он бешено вонзается в нее.

– Ты же не хочешь, чтобы они знали, как тебе это нравится? – Жан-Марк потянул зубами за мочку ее уха. – Как ты ритмично двигаешься мне навстречу, чтобы брать, и брать, и брать…

Дыхание со всхлипами вырывалось из груди Жюльетты, горячее лоно прижимало его ствол, сжимало, ласкало, сливаясь с ним в одном ритме.

– Ты ведь хочешь этого, правда?

Жюльетта не ответила. Она не могла говорить. Его большой палец, нажимая упругий и набухший ее бугорок, медленно вращался.

– Правда?

– Да, – выдохнула она еле слышно.

– Тогда позволь мне дать тебе больше. – Жан-Марк подвинул Жюльетту к ковру и поставил на четвереньки, так что она опиралась на руки, а сам опустился сверху. Его руки обхватили груди Жюльетты, массируя, сжимая, потягивая их, в то время как он глубоко вонзался в нее, терся о ее ягодицы. – А пока ты скажешь мне… – он вышел и теперь уже медленно входил в нее, – как сильно ты меня хочешь.

Теперь он двигался резко, грубо, в лихорадочной жажде желания.

– Скажи мне, черт бы тебя побрал!

– Как… я могу сказать… тебе? – выдохнула Жюльетта. – Когда ты даешь мне… такое наслаждение… что я даже дышать не могу.

– Матерь Божия, я должен был знать, что ты сделаешь это со мной!

Он повернул Жюльетту лицом к себе и уложил ее на ковер, и Жюльетта увидела его лицо. На нем перемежались мука и наслаждение, разочарование и покорность.

Он с силой вошел в нее, потом еще раз, еще… Затем их окутал порыв жаркой силы.

Жюльетта вскрикнула и впилась руками в ковер, уже не заботясь о том, услышат ее люди Симона или нет.

Жан-Марк прижал ее к себе и спрятал лицо на ее плече. Высшая степень страстного наслаждения сотрясала их тела, принося спазмы облегчения.

– Почему? – Голос Жан-Марка звучал приглушенно. Он привел свою одежду в порядок, а потом подошел к Жюльетте, чтобы помочь ей застегнуть платье. – Почему ты сказала «да»?

– Не знаю. – Жюльетта не смотрела на него. – В тот момент я только чувствовала.

– Чтобы позволить мне обращаться с тобой как с потаскушкой, подобранной в доках Марселя? – В голосе Жан-Марка неожиданно зазвучала свирепость.

– Так вот как с ними обращаются! Стало быть, не такая уж у них страшная жизнь. Мне это показалось очень волнующим.

Жан-Марк взял Жюльетту за подобородок и поднял ее лицо, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Почему?

– Потому что ты был добр ко мне в Андорре, – просто сказала Жюльетта. – А на добро надо отвечать добром. Сначала я не была уверена, зачем тебе это нужно, но точно знала, что нужно.

– Но теперь ты думаешь, что знаешь зачем?

– Ты терял из виду женщину, с которой боролся, и стал видеть меня такой, какая я есть. – Жюльетта подняла глаза к женщине на портрете. – Ты хотел снова увидеть во мне врага и думал, что сможешь сделать это здесь. – Она перевела взгляд на лицо Жан-Марка. – Но ты ведь ошибся, правда? Ты понял, что больше не можешь видеть меня такой.

– Да. – Жан-Марк отпустил подбородок Жюльетты. – Да, я ошибся. Это не получилось.

– Тебе не нравится, что я понимаю тебя, правда? – Она дрожащими руками пригладила кудри. – Я тоже не в восторге. Ты нарушаешь мой покой. Я ловлю себя на том, что думаю о тебе, а не о своей работе. Я больше не позволю тебе делать это со мной, Жан-Марк.

– Вот как? – Жан-Марк посмотрел на девушку сузившимися глазами. – И что ты предпримешь, чтобы этому помешать?

– Как только мы вернемся в Париж, у нас, вероятно, уже не будет близких отношений. Мы пойдем каждый своей дорогой. – Жюльетта встретилась взглядом с Жан-Марком. – И я больше не разрешу тебе обладать моим телом. Ребенка не будет, и я не допущу тебя в свою постель.

– Ты намерена занимать мой дом, но не мою постель?

– Так мы договорились. Убежище в твоем доме и защита до тех пор, пока мне это нужно, и два миллиона ливров за Танцующий ветер. Статуэтку ты получил. Как только мы вернемся в Париж, я отправлюсь в кафе «Дю Ша» и отдам им деньги. Я уверена, они смогут получить расписку от Марии-Антуанетты. Тогда ты будешь заниматься своим делом, а я – своим.

– Живописью?

Ресницы Жюльетты поспешно опустились, прикрыв глаза.

– Да.

– И мы будем жить вместе, чистые и свободные от плотских мыслей? – Жан-Марк покачал головой, и лукавая улыбка, которую Жюльетта так хорошо знала, осветила его лицо. – Так не пойдет, Жюльетта. У тебя слишком пылкий темперамент, и мы оба хотим друг друга. Не пройдет и недели, как ты сдашься.

– Нет. И ты не будешь пытаться искушать меня, потому что это нарушило бы условия нашей сделки.

– Нам остается только проверить, насколько сильна твоя решимость. – Жан-Марк встал и направился к письменному столу. – Однажды я дал тебе выбор. Больше ты его не получишь. – Его голос звучал почти небрежно, когда он прибавил:

– Полагаю, со временем мы обвенчаемся.

Жюльетта ошеломленно уставилась на него.

– Обвенчаемся?

– Как ты уже заметила, ребенок должен носить фамилию Андреас, – улыбнулся Жан-Марк. – А я собираюсь сделать тебе ребенка, Жюльетта. Я только что пришел к этому решению.

– Но я же тебе сказала, что не хочу… – Жюльетта направилась к двери. – Ты совсем сошел с ума.

– Ты мне не оставляешь выбора. Возможно, это единственный способ для меня выиграть игру. Жюльетта приблизилась к двери.

– Жюльетта.

Она обернулась и с грустью на него взглянула.

На лице Жан-Марка больше не было насмешки.

– Я… я надеюсь, что не причинил тебе боли.

– Я бы и не позволила тебе это сделать. – Жюльетта отвернулась от него. – К вашему возвращению на корабль я буду в саду. Когда мы отплываем в Канны?

– Мы не будем там. Жюльетте чуть дурно не стало.

– Мы не поедем в Вазаро?

– Мы отплываем из Марселя в Париж. Если мы вернемся в Канны, то, вероятнее всего, потеряем «Удачу» и статуэтку. Национальный конвент все конфискует. Этих разбойников не остановить. – Жан-Марк поморщился. – Я не стану больше рисковать. Я уже передал восемь кораблей в пользу республики.

– А в Марселе корабль не заберут?

– Он не станет в доки Марселя. Мы бросим якорь на некотором расстоянии от побережья и отправимся на баркасе на берег с багажом и статуэткой.

– Ты везешь Танцующий ветер в Париж?

– Я хочу, чтобы он был со мной. Никто не заподозрит, что я буду держать статуэтку при себе.

– А куда отправится отсюда «Удача»?

– В чарлстонскую гавань в Америке на свидание с остальным флотом.

Жюльетта задумчиво посмотрела на Жан-Марка.

– Вы все это спланировали еще до отъезда из Парижа.

– Человек должен все продумывать заранее. – Жан-Марк улыбнулся. – И если уж говорить о будущем заранее, какое имя мы выберем для моего сына?

Жюльетта посмотрела на него озадаченно и впервые неуверенно. Жан-Марк умен, упорен и способен заставить Жюльетту свернуть с выбранного ею пути, если она не будет так же, как он, целеустремленна и решительна.

– Невозможно.

– Странное имя, но если ты настаиваешь, я не стану возражать против твоего…

Звук закрывающейся за Жюльеттой двери оборвал его слова.

Ракитник был обобран, и поля Вазаро утопали в других цветах. Вспыхнули красные, оранжевые, синие гиацинты, кассия из семейства бобовых пленяла изяществом цветка.

Душистые и нежные белые и золотые нарциссы дополняли все это буйство запахов и красок; голова кружилась от красоты и ароматов. Зацвели и фиалки, но не в полях. Темно-пурпурные цветы любили тень, и их клумбы располагались под деревьями в апельсиновых и оливковых рощах; срывать фиалки следовало задолго до рассвета, когда их аромат был особенно сильным.

Шло второе утро сбора фиалок. Франсуа стоял у тележки, наблюдая за сборщиками. Десятки факелов причудливо освещали рощу, черный дым клубами поднимался вверх и вился между зелеными ветвями тенистых деревьев.

– Правда, это чудесно?

Франсуа обернулся и увидел Катрин, подъезжавшую к нему верхом на гнедой лошади.

– Почему вы не остались в постели? В такую рань мы оба здесь не нужны.

– Я была слишком взволнована. Вчера мне пришлось быть в сарае для анфлеража, и я не попала на сбор фиалок. – Катрин обвела глазами рощу и отыскала Мишеля, помахавшего ей рукой. Она приветствовала его в ответ и повернулась к Франсуа. – Правда, это прекрасно? Фонари, темнота и цветы.

Франсуа снисходительно улыбнулся.

– Прекрасно. Анфлераж?

– Мишель вам не показывал? Вы так много времени проводите вместе, я думала, он вас туда водил. – Лицо Катрин осветилось радостной улыбкой. – Хорошо. Я рада, что он этого не сделал. Сейчас я вам сама покажу. Едемте со мной.

Она ударила пятками лошадь и послала ее галопом по направлению к каменным сараям, находившимся позади усадьбы. Прохладный ночной ветерок трепал волосы Катрин, она чувствовала, как ее охватывает какое-то дикое возбуждение. За спиной раздавался стук копыт и негромкий смех Франсуа. Катрин подъехала к каменному строению позади сарая для вытяжки, соскользнула с лошади и обернулась к Франсуа, натягивавшему поводья.

– Зажгите фонарь, – переводя дыхание, попросила Катрин и привязала лошадь к перилам перед дверью.

Франсуа спешился и зажег фонарь, прикрепленный к седлу. На его лице играла широкая улыбка, а глаза горели возбуждением под стать Катрин.

– Что дальше?

Катрин распахнула тяжелую дверь длинного сарая и вошла первой в темную рабочую комнату. Из-за закрытых ставней воздух был спертым, и молодых людей тяжелыми клубами окутал аромат фиалок. Сарай был пуст; для рабочих, обычно сидящих за разложенными деревянными рамами со стеклянными тарелками на столах, было еще слишком рано.

– Этот способ мне нравится гораздо больше, чем вытяжка. Он как-то мягче. – Катрин подошла к первому длинному столу. – Они смазывают эти стеклянные тарелки маслом, а потом разбрасывают на них лепестки, оставляя на два-три дня в прохладной темноте, чтобы цветы могли отдать свою душу, а после…

– Душу? – переспросил Франсуа, которого это позабавило.

– Так Мишель зовет аромат. – Катрин постучала по раме. – Потом увядшие лепестки вынимают, а на стекло кладут свежие. Это повторяется пятнадцать-двадцать раз, прежде чем помада будет готова и ее можно будет сливать в глиняные кувшины. Вытяжки очень мало, но запах невероятно сильный. Гораздо сильнее, чем от душ, отданных при обычной вытяжке или дистилляции.

– Вот вы и снова произнесли это слово, – улыбнулся Франсуа. – По-моему, не только Мишель думает о запахе, как о душе.

Катрин улыбнулась ему в ответ.

– Не такое уж это великое открытие. Почему бы земле и цветам ее не иметь? – Она взяла фонарь и направилась к двери. – Вы разве не верите в душу, Франсуа?

– Верю. – Франсуа придержал дверь открытой. – Я верю, что у революции есть душа.

У Катрин дрогнул голос.

– Не могу согласиться с вами. Я попробовала ваших прекрасных революционеров в аббатстве.

– Эти люди не были ее душой. Это были колючки и сорняки, губящие каждый сад, если их не вырвать. – Франсуа спокойно выдержал взгляд Катрин. – Душа – это права человека. Но мы должны позаботиться о том, чтобы они не утонули в море крови.

– Вам придется трудно, – коротко сказала Катрин, закрывая дверь и подходя к лошади. – Я не хочу больше иметь ничего общего с вашей прекрасной революцией. Я останусь здесь, в Вазаро.

– Хорошо. – Франсуа подсадил девушку на лошадь и вскочил на свою. – Я не хочу, чтобы вы даже приближались к Парижу. Теперь ваше место здесь.

Катрин с любопытством посмотрела на него.

– И все же вы прежде осуждали меня, когда я цеплялась за свой маленький садик в Париже. А Вазаро – огромный сад.

– Кажется, это было так давно. – Франсуа серьезно посмотрел на Катрин. – Нет ничего плохого в том, что человек не хочет снова бросаться на тернии. Видит бог, я испытываю соблазн обрести свой собственный сад.

– Оставайтесь здесь, – порывисто сказала Катрин. – Вам ведь здесь нравится. Мишель говорит, что вы понимаете цветы. Вам нет никакой нужды уезжать и…

– Мне придется вернуться. Я и так пробыл здесь слишком долго. – Франсуа покаянно улыбнулся. – Я собирался остаться всего на несколько дней, а они растянулись на целые недели. Ваш Вазаро действует на чувства как наркотик.

Катрин ощутила неожиданную боль. Он уезжает. И больше не будет его дружеского присутствия, работы бок о бок с ней на соседнем поле, не будет смеха и обсуждения дневных заданий за ужином, не будет прогулок с Франсуа и Мишелем.

– Когда вы собираетесь ехать?

– Завтра утром.

– Так скоро? – Катрин попыталась улыбнуться. – Наверное, это как-то связано с посланием, которое вы получили вчера. Дантон не может без вас обойтись? Вы говорили, что он скорее всего уехал из города.

– Он вернулся в Париж, но послание было не от Дантона. – Франсуа отвел глаза. – Просто я вам здесь больше не нужен. Теперь вы уже полностью держите в руках бразды правления Вазаро. – Он повернул коня и пустил его рысью по направлению к оливковой роще. – И я нужен в Париже.

– Нет, мне вы не нужны. – Катрин последовала за Франсуа. Ее лошадь пробиралась между пучками травы на склоне холма. Он был ей не нужен, но Катрин неожиданно поняла, что отчаянно хочет, чтобы он был здесь. За последние недели Франсуа стал такой же неотъемлемой частью Вазаро, как Мишель и цветы, и Катрин испытывала по отношению к нему такое же яростное собственническое чувство, как и по отношению к ним. Почему он не может остаться, ведь здесь он будет в безопасности? Париж был городом безумцев, населенным такими людьми, как марсельцы.

Они добрались до вершины холма, и Франсуа натянул поводья, поджидая девушку.

Над оливковой рощей вставал рассвет, освещая лишь верхушки деревьев и оставляя в темноте их нижние ветви и медленный поток сборщиков, обрывавших под ними в полутьме ароматные фиалки.

– После восхода солнца я присмотрю за полем гиацинтов, – спокойно произнес Франсуа. – Вы поедете со мной или у вас сегодня утром дела с месье Огюстэном?

– Гиацинтовое поле большое. – Катрин смотрела не на молодого человека, а на рощу, расстилавшуюся внизу. – Я поеду с вами.

Они сидели на лошадях в молчании, пока золотые полосы рассвета медленно разворачивались над рощами и полями Вазаро.

Катрин поймала себя на том, что особенно тщательно одевается в этот вечер к ужину – в лимонно-желтое платье, отделанное по вороту жемчугом. Я это делаю вовсе не ради Франсуа, заверила себя девушка. И все же каждому человеку хочется, чтобы его вспоминали с некоторым удовольствием.

Войдя в салон, Катрин увидела, что и Франсуа приложил усилия, чтобы выглядеть нарядно. На нем был темно-синий камзол и белый парчовый жилет, а галстук был повязан замысловато и элегантно. Катрин остановилась на пороге салона и встретилась с ним взглядом через комнату, где он стоял у буфета, разливая вино в хрустальные бокалы.

– Вы попрощались с Мишелем?

– Да. – Франсуа подал девушке бокал вина. – Похоже, он не удивился.

Катрин опустила глаза к бокалу.

– Он знал, что когда-нибудь вам придется уехать, однако, я уверена, он был разочарован. Вы ему нравитесь.

– И он мне симпатичен.

Они снова замолчали, и Катрин не знала, как нарушить воцарившуюся в комнате напряженную тишину. Сегодня Франсуа был другим. Непринужденное товарищество, объединявшее их в последние недели, куда-то исчезло, и вернулась колючая настороженность первого вечера.

Молчание затягивалось.

– А где Мишель? – спросил Франсуа.

– Сегодня в рабочей деревне свадьба. Он решил остаться там. – Катрин с сожалением покачала головой. – Никак не могу уговорить его приходить сюда чаще, чем несколько раз в неделю. Иногда мне кажется, я совершаю ошибку, торопя его.

– Дайте ему возможность поступать, как он хочет, и он вернется к вам.

– Вы так считаете?

Франсуа встретил взгляд девушки.

– Только дурак не пришел бы к вам, если бы вы этого захотели.

Щеки Катрин обдало жаром, а в груди что-то сжалось. Она обнаружила, что ее рука дрожит, и поспешно поставила бокал на стоявший рядом столик.

– Пойдемте ужинать?

– Нет.

– Что?

Губы Франсуа изогнулись в кривой усмешке.

– В прошлом мне доводилось играть много ролей, но играть роль любезного отъезжающего друга я не стану. Думаю, мне лучше попрощаться сейчас. – Он поднес руку Катрин к губам и поцеловал. – Мне будет не хватать вас, Катрин из Вазаро.

Девушка безмолвно смотрела на Франсуа, а он перевернул ее руку и неторопливо прижался теплыми губами к ее ладони.

Близость. Теплота. Нежность.

Катрин не могла вздохнуть. Быть рядом с ним – все равно что слишком долго находиться в комнате для анфлеража – это пьянило, дурманило, как от сладкого запаха.

Франсуа поднял глаза к ее лицу и медленно поднес ее ладонь к щеке.

– И еще я хочу вас. – Он почувствовал, как напряглась Катрин, и покачал головой:

– О, я знаю, что не должен быть с вами. Но если я останусь, то когда-нибудь могу забыть об этом и попытаться заняться с вами любовью. – Он выдержал ее взгляд и снова поцеловал в ладонь. – И это была бы любовь, Катрин.

Франсуа быстро повернулся и вышел из комнаты.

Катрин озадаченно смотрела ему вслед. Любовь?

Теперь она поняла, что в течение этих недель старательно избегала думать о своих чувствах к Франсуа. Любовь годами означала для Катрин слепое поклонение Филиппу.

Могло ли быть так, что чувство, испытываемое ею к Франсуа, тоже было любовью?

А как же желание? Катрин никогда не испытывала рядом с Филиппом такого глубокого первобытного сознания близости. Она не отшатывалась при прикосновении Франсуа. По правде говоря, ее физически тянуло к нему.

Склеп.

Но Франсуа был не таким, как те мужчины. Возможно, и столь запятнавший ее акт с ним был бы другим.

Катрин повернулась, медленно вышла из салона и поднялась по лестнице. Она тоже не могла сейчас думать о еде. Она была опечалена, недоумевала, и в то же время в темноте для нее забрезжил крошечный огонек надежды. Ей надо подумать и разобраться в своих чувствах до утра.

До того, как Франсуа уедет из Вазаро.

Над Вазаро стелился утренний туман, топивший роскошные цветущие поля в белой пелене.

– Франсуа!

Франсуа обернулся и увидел Катрин, спешившую к нему через конюшенный двор. Она была в том же, что и накануне вечером, желтом платье, а из ее косы выбивались русые пряди.

Катрин, задыхаясь, остановилась перед Франсуа.

– Не уезжайте.

Он замер, не сводя глаз с ее лица.

Катрин подошла ближе.

– Пожалуйста, я не хочу, чтобы вы уезжали. Я хочу, чтобы вы остались здесь со мной и Мишелем. Я всю ночь думала о том, что вы мне сказали. – Девушка облизала губы. – Я не знаю, люблю ли я вас, но я испытываю… что-то необыкновенное, когда вы рядом. Я хочу, чтобы вы остались со мной, и тогда мы посмотрим… Вам не трудно будет дать мне время свыкнуться с этой мыслью?

– Нет, это будет совсем не трудно, – мягко произнес Франсуа. – Это будет очень приятно, тепло и вообще чудесно. Но из этого ничего не получится, Катрин.

– Вы… не обнимете меня?

– Катрин…

– Я прошу не о таком уж большом одолжении. – Катрин подошла еще на шаг ближе и стояла теперь всего в нескольких дюймах от Франсуа. – Не думаю, что я испугаюсь. Я верю, что с вами все будет по-другому. Но я не узнаю этого, пока вы не обнимете меня.

Франсуа ласково притянул девушку к себе, и она спокойно прижалась к нему. Его тело было теплым, сильным, но эта сила вызывала не страх, а ощущение безопасности.

– Это действительно очень приятно, правда? – Катрин прижалась к Франсуа. – Очень… хорошо.

– Да. – Голос Франсуа звучал приглушенно – он зарылся лицом в ее волосы. – Да, любимая. Хорошо. Руки Катрин обвились вокруг Франсуа.

– О, я и правда люблю вас, Франсуа, – прошептала она. – Не уезжайте в Париж. Там у вас ничего нет. Вы можете остаться со мной ненадолго и потерпеть? Я постараюсь не слишком долго…

– Нет.

Лицо Франсуа побелело под загаром, а глаза влажно заблестели.

– Почему?

– Я не могу. – Голос молодого человека звучал хрипло. Он взял лицо Катрин в ладони, и его губы медленно приближались, пока не оказались почти рядом с ее губами. – Катрин. Моя Катрин…

Его теплые губы коснулись ее губ с такой глубокой нежностью, какой она никогда не знала, прижались к ее губам, затем отпустили.

А потом он с неожиданной силой схватил ее в объятия, его твердая щека прижалась к ее щеке, что-то холодное и одновременно жаркое увлажнило ее щеку.

Франсуа поднял голову, глубоко и судорожно вздохнул. Отступил и быстро вскочил на лошадь.

– До свидания, Катрин.

Он покидает меня, в отчаянии подумала Катрин. Ее пронзила страшная боль, защемило сердце. Но какой ему смысл уезжать от нее, если он ее любит?

Катрин застыла, поняв, что, возможно, смысл есть.

– Подождите. Это… из-за того, что эти люди сделали со мной в аббатстве? Вы тогда сказали, что это не имеет значения. Теперь вы уже думаете по-другому?

Глаза Франсуа устремились к лицу девушки.

– Если это так, я не хочу, чтобы вы оставались. Они обращались со мной так, словно я ничто. Но у меня есть достоинство. Говорю вам, у меня есть достоинство. – Катрин сморгнула слезы. – Но я должна знать. Вы из-за этого уезжаете? Из-за того, что они сделали со мной в аббатстве?

– Да.

Катрин застыла, не сводя с него глаз.

– Господи! – Франсуа посмотрел на нее. – Не из-за того, что эти мерзавцы с вами сделали. Вы и сейчас тысячу раз та же женщина, какой были, когда я встретил вас в аббатстве.

– Тогда почему?..

– Из-за того, чего не сделал я. Я мог не дать им изнасиловать вас. У меня был выбор, и я предпочел позволить им это сделать.

Катрин, потрясенная, смотрела на него.

– Вы хотите знать, кто был тот, второй, что надругался над вами? Это был Дюпре. – Франсуа говорил поспешно, с трудом. – Я тогда только прибыл в аббатство, и Дюпре узнал во мне человека Дантона и приветствовал меня. Он повел меня на южный двор. Там эти негодяи издевались над какой-то женщиной. Я видел, как вы пробежали через двор к воротам. В свете луны вы казались ребенком. Ребенком… – Он закрыл глаза. – Дюпре и Мальпан побежали за вами. Дюпре смеялся…

Катрин стала пробирать ледяная дрожь.

– Он позвал меня пойти с ними. Я последовал за ними к воротам и увидел, как они погнались за вами вверх по холму к кладбищу. – Франсуа открыл глаза. – Я мог отправиться за ними и убить их. Боже милостивый, как мне хотелось их прикончить!

– Но вы этого не сделали, – глухо сказала Катрин. – Вы позволили им… обидеть меня.

– У меня был выбор. Если бы я убил Дюпре, то запятнал бы себя как защитник аристократов. Я не мог сделать этого, Катрин, но это было непростительно.

– Да. – Катрин скрестила руки на груди, чтобы унять дрожь. – Непростительно.

Франсуа вздрогнул и собрал поводья.

– Прощайте, Катрин. Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, дайте знать, и…

– Вы мне не понадобитесь – Да, я тоже так думаю. – Франсуа пустил лошадь рысью, но остановился, едва доехав до ворот конюшни. Он обернулся к Катрин с лицом, искаженным мукой. – Я действительно люблю вас, Катрин.

Катрин тупо смотрела на него через двор.

Она не ответила.

Франсуа и не ждал ответа. Он повернулся и поехал прочь.

Через несколько метров его поглотил туман, и Франсуа исчез из виду, словно никогда и не приезжал в Вазаро.

Катрин направилась к дому, медленно, с трудом волоча ноги, как старуха.

Ей было холодно. Надо сменить шелковое платье на старое шерстяное и идти в поле.

Там Мишель. Он улыбнется ей, и боль немного отступит.

Сегодня она не станет присматривать за работниками. Она будет собирать цветы сама, что должно облегчить ее муку.

Вазаро поможет ей, как уже помог прежде.