Горький вкус времени

3

– Вы уже достаточно долго рисуете. Сыграйте со мной партию в «фараон».

Жюльетта, не глядя на Жан-Марка, добавила желтого в зелень деревьев на картине, стоявшей перед ней на мольберте.

– Что?

– Сыграйте со мной в карты.

Девушка бросила через плечо взгляд на Жан-Марка, лежавшего на кровати в другом конце комнаты.

– Я занята.

– Вы заняты уже четыре часа, – сухо заметил Жан-Марк. – И проведете еще столько же времени за мольбертом, если я не заявлю о своих правах скучающего раздражительного пациента, которым пренебрегают ради драгоценных красок и холстов.

– Одну минуту.

Вернувшись к своему занятию, Жюльетта почувствовала взгляд Жан-Марка на своей спине.

– Расскажите мне, на что это похоже, – неожиданно сказал он.

– Что?

– Рисование. Я следил за вашим лицом, пока вы работали. На нем было совершенно удивительное выражение.

Жюльетта очнулась. Рисуя, она забывала обо всем на свете. Она была счастлива. Каждый мазок на холсте затрагивал одну из струн души, и та пела, страдала, взмывала к небесам. Жюльетте казалось, что во вселенной она одна. А сейчас она почувствовала беспокойство. Он лежал в комнате на кровати и часами наблюдал за ней, следил за ее лицом. А ведь ее искусство было очень личной страстью. Поняв, что Жан-Марк изучает ее ощущения за работой, она почувствовала себя обнаженной.

– Рисовать – это… приятно.

Жан-Марк негромко рассмеялся.

– Я бы не сказал, что вы нашли верное определение. Вы работали в таком возбужденном и восторженном состоянии и в своей экзальтации напоминали святого, воспарившего на небеса.

– Вы просто богохульствуете. Я уверена, вы не знаете об ощущениях святого. И вам не понять, что он испытывает.

– Но вы-то знаете? Расскажите мне.

С минуту Жюльетта молчала. Она никогда не пыталась выразить словами то, что чувствовала за работой, и ни с кем не делилась своими ощущениями, но тут неожиданно поняла, что хочет, чтобы он знал.

– Меня окутывает лунный и солнечный свет… Я пью радугу, все цвета и оттенки в мире пьянят меня. Мне все удается, и это так прекрасно, что мне больно. – Девушка не сводила глаз с картины. – А иногда я ничего не могу сделать как следует, и это тоже больно.

– Можно понять, что в любом случае рисование – весьма болезненное времяпрепровождение. Но зачем же вы так страдаете? Стоит ли?

Жюльетта резко кивнула.

– О, конечно, стоит!

– Ради прекрасного? – тихо спросил Жан-Марк.

Жюльетта наконец внимательно посмотрела на него, на его тонкое смуглое лицо и с трудом отвела взгляд. Густые черные волосы Жан-Марка взлохмачены, белая полотняная рубашка расстегнула почти до пояса, открывая повязку и темные волосы на груди. Жан-Марк умудрялся оставаться элегантным и в постели. Силы небесные, как же ей хотелось написать его! Однако он все так же упорно отказывался.

– У меня такое чувство, что мой долг – избавить вас от этого болезненного удовольствия, – произнес Жан-Марк. – Лучше сыграйте со мной в «фараон».

– Сейчас. Я хочу закончить этот свет…

– Немедленно.

– В последние дни вы совсем избаловались. По-моему, вы таким и были еще до ранения.

– Избалован? – Жан-Марк сел, прислонившись к спинке кровати. – Я ведь не фаворитка королевы. Как можно изнежить бедного делового буржуа?

– Я тоже не фаворитка королевы. Она добра ко мне, но привязана к моей матери, – сообщила Жюльетта. – Месье Гииом говорит, что мало кто из дворян так богат, как вы.

– Вам незачем слушать сплетни.

– Почему бы и нет? Вы о себе ничего не рассказываете. Вы как стекло в зеркальной галерее Версаля. Только отражаете.

– А вы, как художница, обнажите мою скрытую душу.

– Напрасно иронизируете. – Жюльетта повернулась к картине. – Я уже кое-что узнала о вас.

– Да неужели? – Улыбка сошла с лица Жан-Марка. – Любопытно бы узнать.

– Вы избалованы.

– Позвольте с вами не согласиться.

– Вы не терпите, чтобы вас видели слабым и беспомощным.

– Что в этом необычного?

– Ничего, я и сама этого не люблю. И вы далеко не такой жесткий, каким хотите казаться.

– Вы уже об этом как-то говорили. – Губы Жан-Марка скривились. – Уверяю вас, небезопасно делать обо мне такие предположения.

Жюльетта покачала головой:

– Вчера вы расспрашивали месье Гийома о положении крестьян в округе и дали ему кошелек с золотом для нуждающихся.

Жан-Марк пожал плечами.

– Некоторые из бедняг, напавших на экипаж, выглядели ходячими скелетами. Неудивительно, что они дошли до полного безумия.

Жюльетта продолжала перечислять:

– И вы гораздо легче переносите боль, чем скуку.

– А вот это я признаю. Сыграйте со мной в карты.

Просительная улыбка озарила лицо его редкой красотой. Жюльетта перевела взгляд на картину.

– Почему я должна играть с вами, когда могла бы писать?

– Потому что я этого хочу, а вы ведь такая кроткая и любезная.

– Я не любезн… – Жюльетта осеклась на полуслове, заметив удивленно приподнятую черную бровь. – Врач сказал, что завтра вы можете ненадолго встать. Скоро вы будете обходиться без меня.

– И вы вернетесь в Версаль? Жюльетта энергично кивнула.

– И буду очень рада не видеть вас больше. Вы смеетесь надо мной, отвлекаете меня от работы, заставляете меня развлекать вас, словно я…

– Вы сами решили остаться, – напомнил Жан-Марк. – Я предупреждал, что буду плохим пациентом.

– И, видит бог, вы сказали правду.

– Сожалею, что вам пришлось нелегко со мной. Уверен, что время, проведенное в этой комнате, вы считаете безвозвратно потерянным.

Этот дьявол прекрасно понимает, что все как раз наоборот, разозлилась Жюльетта. Он знал, что ей доставляли удовольствие и острое подшучивание, и успокаивающее молчание. Быть рядом с ним – это подбадривало и возбуждало ее каким-то странным образом. Временами он дразнил ее, словно малого ребенка, в другое время разговаривал с ней так, словно она была взрослой женщиной. Теперь же Жан-Марк обращался с ней с раздражающей снисходительной веселостью, словно она его забавляла, и Жюльетте вдруг захотелось шокировать его.

– Я еще сказала не все, что знаю о вас. – Она помедлила, а потом выпалила:

– Вы прелюбодействовали с гостиничной служанкой, что подает нам еду.

Улыбка сползла с лица Жан-Марка.

– Жермен?

– Так ее зовут? Та самая, у которой грудь, как у богини Юноны.

С минуту Жан-Марк молчал.

– Дамы из общества не говорят о прелюбодеяниях, Жюльетта, и, уж конечно, с мужчинами.

– Я знаю. – Рука Жюльетты, набиравшая белую краску на кисть, слегка дрожала. – Но все равно это правда.

– Почему вы так думаете?

– Она смотрит на вас, словно хочет съесть.

– Посмотрите на меня, Жюльетта.

Жюльетта бросила взгляд через плечо и резко вздохнула, увидев выражение его лица.

– У вас есть желание узнать, что я делал с Жермен?

К лицу девушки прилила краска.

– Я просто поинтересовалась. Не надо ничего описывать.

– Описывать? Я говорил не о словах.

– Вы снова меня дразните.

– Разве?

– Да. – Жюльетта добавила белой краски в голубизну неба на картине, отчаянно раздумывая, как сменить тему. – Если мое присутствие вам так скучно, может, следует пригласить Маргариту, чтобы она заботилась о вас?

– Вы не поступите так жестоко. Удивляюсь, как вы терпите рядом с собой эту старую злобную каргу! Она рыскает по гостинице с мрачной физиономией, как ворона в поисках падали. Эта женщина что, никогда не улыбается?

– Она улыбается только моей матери. Она была няней со дня рождения матери и очень любит ее. Во дворце я ее почти не вижу. – Жюльетта не смотрела на Жан-Марка. – Маргарите не нравится здесь, но королева сочла нужным отослать ее назад в гостиницу, чтобы присматривать за мной, пока я ухаживаю за вами.

– Очень достойно. Впрочем, в этом нет необходимости. Вы едва вышли из детского возраста.

Жюльетта не спорила, хотя и не могла вспомнить, когда считала себя маленькой, и совсем не как на ребенка он смотрел на нее несколько минут назад.

– Королева верит в благоразумие.

Жан-Марк поднял брови.

– Так и есть, – настаивала Жюльетта. – Не считайте правдой то, что пишут о ней в этих ужасных памфлетах. Она добрая, хорошая мать и…

– Нелепо экстравагантна и расточительна.

– Она ничего не понимает в деньгах.

– Тогда ей следовало бы научиться. Страна на грани банкротства, а она разыгрывает пастушку в своем сказочном саду в Версале.

– Она пожертвовала личными расходами и дала деньги в помощь голодающим. – Жюльетта положила кисть и повернулась к Жан-Марку. – Вы ее не знаете. Она подарила мне краски, пригласила ко мне в учителя известную художницу. Она добрая, говорю вам.

– Не будем спорить. – Жан-Марк, прищурившись, смотрел на пылающее лицо девушки. – У меня такое чувство, что, скажи я еще что-нибудь о ее возвышенном величестве, вы всадите мне кинжал в другое плечо.

– Вы сами убедитесь, узнав ее в Версале, – убежденно сказала Жюльетта. – Она не такая, какой ее изображают.

– Для вас, возможно, и нет. – Жан-Марк поднял руку, предупреждая возражения Жюльетты. – Вы считаете, что я смогу судить сам тогда, когда меня допустят к ее августейшему величеству?

Жюльетта нахмурилась.

– Она как бабочка, что всегда жила в саду, утопающем в цветах. Вы не станете ждать от бабочки, чтобы она разбиралась в деньгах.

– Но бабочка стала королевой величайшей страны в Европе, а это ко многому обязывает, – мягко заметил Жан-Марк.

– И все же вы, не раздумывая, собираетесь обратиться к ней с просьбой, как все остальные в мире. Чего вы от нее хотите?

– Танцующий ветер.

Жюльетта изумленно воззрилась на Жан-Марка.

– Она никогда вам его не отдаст. Только не эту статуэтку.

– Посмотрим. – И Жан-Марк заговорил о другом:

– Вы не натравите на меня вашу Маргариту. Я попросил завтра привезти из Парижа мою кузину Катрин Вазаро. Возможно, она с большим пониманием отнесется к хандре бедного раненого мужчины.

Жюльетта замерла.

– Ваша кузина?

Жан-Марк кивнул.

– Дальняя родственнице и подопечная моего отца. Племянник Филипп сопровождал ее из моего дома в Марселе, и вчера я получил известие, что они прибыли в Париж. – Он дразняще улыбнулся. – Катрин – сама мягкость и доброта. Не то что вы.

Жюльетта представила себе женщину, такую же высокую и пышную, как служанка в гостинице, с ореолом волос вокруг прелестной головки. Эта мысль больно кольнула ее завистью, что само по себе озадачивало. Какое дело Жюльетте до незнакомой исполненной добродетели Катрин!

– Тогда я оставлю вас вашей нежной Катрин и сразу вернусь в Версаль.

– Полагаю, что нет. Катрин такое хрупкое создание, что я сомневаюсь, чтобы от нее был прок. – И Жан-Марк негромко прибавил:

– Вы ведь не оставите меня, пока я по-прежнему в вас нуждаюсь и не могу покинуть гостиницу?

Он смотрел на Жюльетту с той редкой ослепительной улыбкой, которой ей так не хватало все эти последние дни. И она почувствовала, как тает ее строптивость.

– Нет, я вас не оставлю… если я вам действительно нужна.

– Нужны. А теперь идите сюда и сыграйте со мной в «фараон».

Жюльетта ощущала почти собственническое сожаление. Такое же чувство она испытывала при мысли о разлуке с Людовиком-Карлом после болезни. Жан-Марк столько дней принадлежал ей одной, а теперь ей придется отпустить его. Это нечестно, что… О чем она только думает? Да она будет рада избавиться от его общества. Тогда она сможет писать, не прерываясь.

И все же она уделит Жан-Марку больше внимания в этот последний вечер. Жюльетта быстро подошла к кровати.

– Я сыграю с вами одну-две партии до ужина. – Она села на стул и потянулась за колодой карт на столе. – Вы должны понять: я уступила вам потому, что устала писать и мне хочется поиграть.

Его внимательный взгляд испытующе впился в лицо девушки, нежная улыбка тронула его губы.

– Я все понимаю, малышка. Ваши мотивы мне совершенно ясны.

Пресвятая Матерь Божья, она не могла вздохнуть!

Катрин Вазаро откинулась на подушки экипажа. И почему она была так глупа? Она могла бы возразить, когда ее затягивали в корсет, но ей хотелось выглядеть такой же изящной, как дамы, которыми обычно восхищался Филипп. А теперь она не могла… дышать.

– Что вас так беспокоит, Катрин? – ласково спросил Филипп Андреас. – В письме Жан-Марка говорится, что он вне опасности и быстро поправляется.

Катрин сделала попытку улыбнуться.

– Я знаю, что с ним все будет хорошо. Жан-Марк такой… неуязвимый.

Глаза Филиппа блеснули.

– Поэтому вы и ходите вокруг него на цыпочках и глаза у вас становятся как фарфоровые блюдца?

– Я и правда нервничаю в его присутствии. – Катрин поспешно добавила:

– Но вообще-то он исключительно предупредителен со мной. Никто не мог бы быть добрее.

– И моя ничтожная персона? Быстро же вы меня вычеркнули, мадемуазель Катрин.

– О нет. Я не хотела сказать, что вы… – Катрин запнулась, увидев, что Филипп откинул голову и расхохотался. Неудивительно, что он поддразнивает ее, обращается с ней со снисходительной веселостью, раз она ведет себя, как наивная дура. Но как она могла держаться иначе, если он прекрасен, как древнегреческий голубоглазый бог в одной из книжек кузена Дени!

Всегда модно одетый, сегодня Филипп выглядел особенно элегантным. На его высокой мужественной фигуре ладно сидели шелковая визитка цвета морской волны и жилет из золотой парчи. Черные атласные панталоны плавно очерчивали линию его бедер и оканчивались под коленями, открывая белые чулки, облегавшие его мускулистые икры.

– Достать вам веер из саквояжа? Вы побледнели.

Катрин выпрямилась.

– Я просто расстроена. Меня беспокоит рана Жан-Марка… – «Господь, конечно, накажет меня за эту бесстыдную ложь», – мрачно подумала девушка.

Филипп кивнул.

– Вы и устали. Долгое путешествие из Марселя, а сразу по приезде – известие о ранении Жан-Марка.

– Да. – Катрин невидяще глядела в окно. – К тому же мне не хотелось покидать кузена Дени в такое время.

– Да?

– Он умирает, Филипп. – Катрин перевела взгляд на Филиппа. – Разве не так?

– Вздор. Ему еще… – Голос Филиппа прервался, и он кивнул. – Да, Жан-Марк говорил, что отцу недолго осталось жить.

– Кузен Дени всегда был так добр ко мне, – прошептала девушка, и в ее глазах заблестели слезы. – Я намерена была остаться с ним до конца, но он этого не хочет. Поэтому я притворилась, что ничего не знаю, когда он предложил мне уехать в школу. Иногда нелегко решить, как лучше поступить, правда, Филипп?

Филипп дотронулся до руки Катрин.

– Вы хорошо справляетесь, милая кошечка. В любом возрасте трудно встречать смерть.

Успокаивающее прикосновение Филиппа вселило в Катрин безмятежность.

– Мы подъезжаем к гостинице, – объявил он. – Вам станет лучше, как только вы убедитесь, что рана Жан-Марка не серьезна.

Разумеется, Катрин была очень привязана к Жан-Марку.

И нехорошо желать, чтобы путешествие длилось до бесконечности. Так славно греться ей в теплых лучах ослепительной улыбки Филиппа!

– Это они. – Жюльетта стояла у окна, глядя на экипаж, остановившийся перед дверью гостиницы. Лакей помог хрупкой, роскошно одетой девушке выйти из кареты. – А может, и нет.

Жан-Марк, с трудом передвигаясь, подошел к окну и увидел, как Филипп взял Катрин под руку, сопровождая ее к двери.

– Да, это Катрин. – Он опустился на ближайший стул. – Вы, кажется, удивлены?

– Не такой я ее себе представляла. – Жюльетта почувствовала облегчение: не пышный ангел, а прелестное хрупкое дитя не старше ее. Придя в комнату Жан-Марка сегодня утром, она испытала странное потрясение. Стройный, элегантный, властный, с повязкой, скрытой под прекрасным полотном белой рубашки, Жан-Марк выглядел независимым и уже как-то отдалился от нее. Но сейчас, когда он поспешил сесть на ближайший стул и бледность залила его лицо, стало ясно, что еще некоторбе время он будет принадлежать ей.

– Вы уже достаточно долгое время провели на ногах. Ложитесь и отдыхайте.

– Сейчас. Вы не собираетесь спуститься и поприветствовать наших гостей?

– Они ваши гости. – Жюльетта подошла к мольберту и взялась за кисть. – Месье Гийом проводит их в вашу комнату.

– Жюльетта… – Жан-Марк с легкой улыбкой покачал головой. – Вы не можете без конца скрываться за своими картинами и дерзким языком.

– Не понимаю, о чем вы. Я просто не желаю…

– Жан-Марк, что это за дурацкая история, в которую ты влип? – Филипп Андреас распахнул дверь, пропустив Катрин впереди себя в комнату. – Ввязался в драку. Ты ведь предпочитаешь сражение умов.

– Это была моя ошибка, и я не намерен повторять ее, – сухо отозвался Жан-Марк. Взглянув на Катрин, он нахмурился. – Вы хорошо себя чувствуете, Катрин? Вы что-то бледны.

– Это вы бледны, Жан-Марк. – Взгляд Катрин скользнул от картины, приковавшей к себе ее внимание, к лицу кузена. – Я очень надеюсь, что вы оправились после ранения.

– Настолько, насколько возможно за такой короткий срок. Позвольте представить вам мадемуазель Жюльетту де Клеман, одновременно мою спасительницу и му… Катрин! Держи ее, Филипп!

Катрин отчаянно вцепилась в руку Филиппа.

– Со мной все в порядке. Видимо, это из-за жары. – Дыхание слабыми толчками вырывалось из груди девушки. – Могу я присесть?..

– Почему вы сразу не сказали, что вам нехорошо? – резко спросил Жан-Марк.

Глаза Катрин затуманились от огорчения.

– Вы сердитесь. Я не хотела. Мне очень жаль…

– Я не сержусь… – Жан-Марк явно пытался сдержать раздражение, что прорывалось в его голосе. – У вас неполадки с желудком?

– Нет. Да, чуть-чуть. – С бледных губ Катрин слова слетали с трудом. – Извините, Жан-Марк.

– Это не ваша вина. Я пошлю за врачом.

– Ой, нет, я уверена, что скоро приду в себя! – Глаза Катрин наполнились слезами. – Я ни в коем случае не должна… – Она поднялась и снова пошатнулась. – Жан-Марк, по-моему…

– Все дело в ее корсете.

При звуке звонкого голоса Жюльетты Жан-Марк обернулся:

– Прошу прощения?

Жюльетта с мрачным отвращением глядела на Катрин.

– Почему вы не скажете, что вам трудно дышать?

Нежную кожу Катрин залила краска стыда.

– Пожалуйста, я могу… – Она с несчастным видом замолчала.

– Ради бога. – Жюльетта обратилась к Филиппу:

– Дайте ваш кинжал.

– Что?

– Ваш кинжал, – повторила Жюльетта, протягивая испачканную краской руку. – Нет времени ее расшнуровывать. Вы что, ждете, чтобы она плюхнулась вам под ноги, как дохлая рыба?

– Нет, что вы! – испугался Филипп.

– Вы хотите сказать, что она слишком туго затянута в корсет? – беспечно спросил Жан-Марк.

– Вы разве не видите, что ей не хватает воздуха?

Жан-Марк повернулся к Катрин:

– Из-за этого?..

По щекам девушки покатились слезы.

– Проклятие! Почему вы нам не сказали?

– Моя гувернантка Клер считает, что такие вещи не обсуждаются в приличном обществе. Я боялась, что вы подумаете… – Голос Катрин оборвался – всхлипывание почти лишило ее воздуха.

– Кинжал! – Пальцы Жюльетты требовательно сжались, и Филипп наконец отстегнул украшенный драгоценностями кинжал и вложил ей в руку.

Жюльетта, бросив кинжал на кровать, тут же встала за спину Катрин, и начала расстегивать ее парчовое платье персикового цвета.

– Очень глупо, что вы позволяете им так поступать с собой. Почему вы не боролись с ними?

– Но это же совсем ненадолго. Клер сказала, каждая женщина должна помучиться, чтобы выглядеть привлекательной.

– Не разговаривайте! – приказала Жюльетта. – Берегите дыхание. Скажите своему отцу, – посмотрела она на Жан-Марка, – что эта Клер – дура и ее надо уволить. Ясно же, что девочка слишком нежна, чтобы бороться за себя.

Жюльетта расстегнула платье Катрин. Надо было обнажить шнуровку корсета.

Катрин неожиданно заупрямилась:

– Нет.

Жюльетта грозно посмотрела на нее.

– Прекратите дурить! Вы что, хотите…

– Филипп должен выйти. Неприлично, чтобы он увидел меня в нижнем белье.

Жюльетта в изумлении уставилась на Катрин.

– Неприлично? Если вам сейчас не расшнуровать корсет, то вы станете похожи на цыпленка со свернутой шеей.

Катрин стиснула зубы.

– Это неприлично.

– Выйди на пятнадцать минут, Филипп, – быстро сказал Жан-Марк.

Филипп кивнул и, прежде чем покинуть комнату, одарил Катрин понимающей улыбкой.

Жюльетта подняла с кровати кинжал и ловко стала разрезать шнуровку корсета. Через минуту было покончено с последним шнурком, и корсет распахнулся.

– Ну, вот и все.

Катрин глубоко и судорожно втянула воздух.

– Спасибо вам.

– Не благодарите меня. Вас вообще не следовало затягивать. С сегодняшнего дня, если кто-нибудь захочет вас затолкать в корсет, вырывайтесь. Сколько вам лет?

– Тринадцать.

– Мне четырнадцать, и я не ношу его с семи лет. Маргарита, как ни билась со мной, отступила. Разве можно лишать себя дыхания только потому, что этого требует мода! – Жюльетта обернулась к Жан-Марку и резко спросила:

– Вы заступитесь за нее?

– Насколько смогу. Я много путешествую, и мой отец болен. – Жан-Марк загадочно улыбнулся. – Впрочем, теперь я вижу, что моя кузина определенно нуждается в защитнице. Возможно, я смогу кое-что устроить.

– Клер обычно очень добрая, – забеспокоилась Катрин. – Мне бы не хотелось, чтобы она пострадала из-за меня. Мне следовало сказать ей, что она слишком затянула корсет.

– Она должна была сама это заметить. – Жюльетта принялась снова застегивать платье Катрин и остановилась. – Боже всемогущий!

– Что случилось? – Катрин бросила встревоженный взгляд через плечо.

– Платье теперь не застегивается, – отозвалась Жюльетта. – Я даже стянуть его не могу.

– Клер ушила его на мне после того, как зашнуровала корсет. – Катрин обреченно вздохнула. – Возможно, мне придется снова залезть в корсет.

Жюльетта покачала головой.

– Месье Гийом отвел вам комнату через несколько дверей от моей. Вы отдохнете, пока слуги не доставят ваши сундуки из экипажа. – Она подтолкнула Катрин к двери, а Жан-Марку сказала:

– Не переутомляйтесь. Не хватало еще, чтобы вы тут вдвоем ловили ртом воздух.

– Как прикажете, – сардонически отозвался Жан-Марк.

Жюльетта снова обратилась к Катрин, игнорируя тон Жан-Марка:

– Вы все еще бледны, дышите глубже.

И Жюльетта вывела Катрин из комнаты.

– Как она? – Морщинка, выдававшая подлинную озабоченность, затуманила классические черты Филиппа, когда он вернулся в комнату Жан-Марка пятнадцать минут спустя – Бедная маленькая глупышка! Как мы не сообразили, что ее беспокоит! – Голубые глаза Филиппа блеснули – Видит бог, мы оба расшнуровали на своем веку немало корсетов.

– Я бы сказал, что ты расшнуровал их более чем достаточно, – сухо ответил Жан-Марк. – Для тебя любая пара ляжек хороша, если только готова принять тебя.

– Не правда. – Улыбка Филиппа стала шире. – Ляжки должны быть красивой формы, а дама – чистой и благоухающей. Что же до остального, тут у меня нет предрассудков – И он прибавил просто:

– Я люблю их всех.

И женщины любят Филиппа, подумал Жан-Марк. Старые и молодые, они, казалось, чувствовали его преклонение перед их полом и щедро одаривали его как телом, так и своим обществом.

– У тебя с собой бумаги, которые я велел привезти из своей конторы в Париже?

– Они в моих сундуках, а тот еще в экипаже. – Филипп скорчил гримасу. – Только ты можешь заниматься делами в постели с ножевой раной. Пытаешься стать самым богатым человеком во Франции?

– Нет, – улыбнулся Жан-Марк. – Самым богатым в Европе.

Филипп ухмыльнулся.

– Надеюсь, тебе это удастся. Что до меня, то я довольствуюсь ролью бедного родственника. И тем премного доволен. Больше времени для наслаждения радостями жизни. – Его взгляд скользнул по картине, стоящей на мольберте у окна. – Впечатляет. Хотя не могу сказать, что она мне нравится. Очень утомительно думать, гадать, что хотел сказать художник.

Жан-Марк бросил на племянника веселый взгляд.

– Думать? Такого занятия тебе следует как можно дольше избегать.

Филипп согласно кивнул:

– Надо беречь умственную энергию для более важного в жизни.

Жан-Марк вглядывался в творение Жюльетты. Картина изображала нескольких богато разодетых дам и мужчин на лесной поляне. Солнечный свет пронизывал листву дубов, лучи его, задерживаясь на стволах деревьев, освещали их медовым льющимся светом, достигали напудренных лиц. Одни приветливо улыбались, физиономии других выдавали мелочность, алчность, скуку, жестокость. И все же от картины веяло какой-то суровой красотой. Мир природы дышал и был прекрасен. Кисть Жюльетты создала солнечный свет чистым и незапятнанным.

– Нечасто встретишь женщину-живописца, да еще когда ее картины так серьезны, – заметил Филипп. – Она… интересная, не так ли?

– Но слишком молода для тебя, – быстро произнес Жан-Марк.

– Я не настолько испорчен! – с негодованием запротестовал Филипп. – У нее же еще нет груди. Я жду, пока женщина расцветет.

Жан-Марк коротко рассмеялся.

– Что ж, у этого дитятки, без сомнения, созреют и острые шипы.

– Тем интереснее их срывать. Но ведь ты у нас любишь трудных женщин. Как только ты отважился приручить ту амазонку?

Жан-Марк улыбнулся.

– Леони – исключительная женщина.

– Да, она прекрасная волчица, только мне бы не хотелось оказаться с ней в постели. Неужели ты никогда не выбирал женщин с меньшей… – Филипп оборвал себя. – Я с нетерпением жду милостей от придворных дам в Версале.

– Они не жалуют буржуа вроде нас. В Вазаро, в своем домике цветов, тебе будет вольготнее, чем в спальнях благородных дам. Они тебя сожрут.

Улыбка медленно сошла с лица Филиппа, крупные белые зубы обеспокоенно прикусили нижнюю губу.

– Я не знал, что тебе известно о моем домике цветов, Жан-Марк. Уверяю тебя, это никак не сказывается на моем управлении Вазаро.

– Да, ты прекрасно присматриваешь за наследством Катрин. Иначе ты бы услышал от меня о домике раньше.

– А почему об этом ты заговорил только сейчас?

– Мне не нужны разъяренные отцы обесчещенных дочерей.

– Обесчещенных? – Голос Филиппа звучал возмущенно. – Я соблазняю, а не насилую. В домике цветов еще ни разу не было женщин против их воли.

– Смотри, чтоб и впредь так продолжалось.

– Я бы не стал огорчать тебя, Жан-Марк. – Филипп серьезно встретил взгляд дяди. – Я очень дорожу твоим доверием. Мне нравится жизнь в Вазаро.

– А Вазаро явно нравишься ты. – Жан-Марк улыбнулся. – По крайней мере женской половине. Я просто подумал, что лучше прояснить ситуацию.

Глаза Филиппа сузились.

– Поэтому ты и попросил меня оставить Вазаро и сопровождать Катрин?

– Я знал, что ты будешь охранять Катрин, а твое общество ей приятно.

– И еще ты хотел мне посоветовать уметь отделять свои удовольствия от своих обязанностей. – Филипп медленно улыбнулся. – Так почему бы не поймать сразу трех зайцев, а?

– Действительно, почему бы и нет?

– Неужели ты никогда не устаешь строить мир так, чтобы тебе было удобно?

– Иногда, но игра стоит свеч.

– Только не для меня, – отмахнулся Филипп. – Каждый занимается своим делом: ты собираешь все богатства Европы, а я смиренно тружусь у тебя в подчинении.

– Не у меня, а у Катрин. Вазаро принадлежит ей, а не семейству Андреас.

– Неужели?

– В нашей семье традиция – опекать наследницу Вазаро.

– Но тебе же наплевать на традиции, – негромко произнес Филипп. – К чему ты действительно неравнодушен, Жан-Марк?

– Сказать тебе? – Голос Жан-Марка звучал насмешливо. – К французскому ливру, английскому фунту и итальянскому флорину. Стремительно развивается страсть к русскому рублю.

– И больше ни к чему?

С минуту Жан-Марк размышлял.

– К семье. Полагаю, благосостояние семьи Андреас для меня значит больше, чем что-либо другое.

– А твой отец?

– Он часть семьи, не так ли? – Жан-Марк холодно посмотрел на Филиппа. – Не рассчитывай выжать из меня сантименты, Филипп.

– Но ты все же способен на привязанности. Ты зовешь меня своим другом.

Жан-Марк пожал плечами и вздрогнул от боли. Он на мгновение забыл, что его рана еще не зажила.

– Ну, разумеется, я исключительно симпатичный парень, – продолжал Филипп. – Как же ты мог не почувствовать восхищения, уважения, веселого расположения и…

– Довольно! – Жан-Марк поднял руку, останавливая поток слов. – В отношении расположения ты прав – ты меня забавляешь. Соблазни ее величество, и я буду доволен.

– У меня нет ни малейшего намерения ввязываться в такое бессмысленное занятие. Благородные господа, наставляющие рога королевской фамилии, зачастую кончают свою жизнь на плахе. Королева действительно предпочитает мужчинам женщин?

– Почему ты спрашиваешь об этом меня?

– Потому что раз ты задался целью раскопать все о королевском дворе вплоть до последнего конюха в конюшнях, ты это сделаешь. Ты ведь никогда не начинаешь ни одного дела, не узнав всю подноготную о своем противнике.

– Противнике? – переспросил Жан-Марк. – Ее величество – мой суверен, а я – ее верный подданный.

Филипп фыркнул.

– Ты мне не веришь? Я никого не подкупал, чтобы выведать тайны королевской спальни. Однако я узнал, что королева написала несколько страстных писем и щедро одарила принцессу де Ламбель, Иоланду Полиньяк и Селесту де Клеман.

– Де Клеман? – Взгляд Филиппа остановился на картине. – Так, значит, это дитя…

– Ее мать – Селеста де Клеман. Насколько я понимаю, маркиза была дочерью состоятельного испанского торговца и стала второй женой обедневшего дворянина. Его сын и наследник после смерти отца выдал мачехе экипаж, гардероб из прекрасных платьев и навсегда распрощался с ней и ее ребенком.

– Как ты думаешь, маленькую смутьянку воспитали так же, как и мамашу? – лениво спросил Филипп. – Я слышал, дочери Сафо получают большое удовольствие…

– Нет! – Яростная вспышка Жан-Марка поразила его самого не меньше, чем Филиппа. Им овладело ощущение, что Филипп посягнул на нечто личное, принадлежавшее только ему. Он быстро справился со своим чувством собственника. – Я не говорил, что у Селесты де Клеман предрасположение к лесбийской любви. Она была любовницей нескольких богатых и щедрых придворных с тех пор, как приехала сюда несколько лет назад. Я бы сказал, у нее страсть к приобретениям, а не к плотским наслаждениям.

– Как у Жан-Марка Андреаса?

– У меня с маркизой одна страсть, только я не торгую собой, предпочитая манипулировать не чувствами, а обстоятельствами.

– Тем не менее ты не гнушался ни тем, ни другим, когда тебе это было надо.

– Юридические документы, Филипп!

– Сейчас схожу за ними. Кстати, мне на глаза здесь попалась восхитительная, пышущая здоровьем девица. Ты не станешь возражать, если я приглашу ее разделить со мной постель в ожидании твоего выздоровления?

– Нет, если ты будешь благоразумен и не заденешь чувств Катрин. Женщину зовут Жермен.

Филипп открыл дверь.

– Ты уже ее попробовал?

– Как только приехал в гостиницу, еще до ранения. Приятная, пылкая, но до того покорная, аж скулы сводит. Нет нужды говорить, что у меня не возникало соблазна повторить этот опыт в моем нынешнем состоянии.

– Я ничего не имею против покорности, – ухмыльнулся Филипп, закрывая дверь, – хотя и с готовностью приветствую пылкость.

– Садитесь вон там. – Жюльетта указала на стул в другом конце комнаты Катрин и посмотрела на ее раскрасневшееся лицо. – Вы уже не такая бледная.

Катрин опустилась на стул.

– У меня такое ощущение, что все лицо горит. Мне так стыдно.

– Почему? – Жюльетта плюхнулась на кровать. – Потому что вы оказались такой идиоткой, что позволили так затянуть себя в корсет, что стало нечем дышать?

– И потому, что Жан-Марк и Филипп теперь будут обо мне плохо думать.

– Что сделано, то сделано. – Жюльетта скрестила ноги. – Вы совсем не похожи ни на Жан-Марка, ни на Филиппа Андреаса.

– Мы всего лишь в отдаленном родстве.

– У вас красивая семья. Он очень хорош собой. Мне бы хотелось написать его.

– Филипп? – Катрин пылко кивнула. – О да, мне никогда не встречались мужчины красивее его. Он напоминает златокудрого бога, кажется, что в его волосах запутался солнечный свет, когда они не напудрены, конечно. И он очень добр, терпелив, никогда не бывает со мной резок, как порою Жан-Марк. Филипп как-то привез мне прелестную пару надушенных перчаток, когда приезжал из Вазаро в Иль-дю-Лион.

Жюльетта покачала головой.

– Да нет, не Филипп. Я говорила о Жан-Марке.

– О Жан-Марке? – Катрин недоверчиво посмотрела на нее. – Но Филипп гораздо красивее. Почему вам хочется написать Жан-Марка?

А почему бы ей этого и не хотеть? Жан-Марк был тайной, окутанной черным бархатом, циничной мудростью, злым остроумием и изредка нежностью, хотя она прорывалась у него с таким трудом. Жюльетта сообразила, что едва обратила внимание на Филиппа Андреаса, и теперь ей приходилось с трудом вспоминать, как он выглядит.

– Ваш Филипп вполне симпатичен, я полагаю.

– Он гораздо красивее Жан-Марка, – повторила Катрин.

– А где это – Иль-дю-Лион? – Жюльетта заговорила о другом.

– Это в Лионском заливе, у побережья Марселя.

– Там ваш дом?

– Нет, мой дом в Вазаро, рядом с Грассом. – В голосе Катрин зазвучали горделивые нотки. – Возможно, вы слышали о Вазаро? Мы выращиваем цветы для духов. Филипп говорит, что Вазаро славится своими эссенциями.

– Никогда не слышала. – Жюльетта бросила взгляд на Катрин. – Но в этом нет ничего удивительного. Дамы и господа при дворе редко говорят о внешнем мире. Они сплетничают только друг о друге.

– Я слышала, что Версаль – самое красивое место на земле, – негромко сказала Катрин. – Какая вы счастливица, что там ваш дом!

– Вы так любите Вазаро, а живете в Иль-дю-Лионе?

– Родители умерли от ветрянки, когда мне было четыре года, и отец Жан-Марка привез меня в Иль-дю-Лион. Я буду жить там до тех пор, пока не стану достаточно взрослой, чтобы самой управлять Вазаро. У Жан-Марка великолепный замок, роскошнее, чем у меня в Вазаро усадьба. – Катрин поспешно продолжала, испугавшись, что задела чувства Жюльетты:

– Но, разумеется, ваш дом в Версале намного шикарнее, чем замок или Вазаро.

– Дом? У меня его нет! – Жюльетта едва справилась с ощущением потери, поразившим ее саму. Какое это счастье – иметь его, а не переезжать из Парижа в Версаль, Фонтенбло и в другие королевские резиденции по прихоти ее величества! – Мы занимаем несколько комнат во дворце. – Она пожала плечами. – Впрочем, это не имеет значения. У меня есть мои краски.

– Я заметила вашу картину, как только вошла в комнату Жан-Марка. Она просто прекрасна. Вы очень умны.

– Да, это так.

Катрин неожиданно рассмеялась:

– Вы не должны со мной соглашаться. Клер говорит, что юной даме подобает быть скромной во всем, что касается ее способностей.

– Но вы же на себе убедились, какая дура ваша гувернантка. – Глаза Жюльетты заблестели. – Вы должны, получив урок с корсетом, уже не слушать ее.

Глаза Катрин в ужасе расширились.

– Вы так считаете?

– Разумеется, вы не должны слу… – Жюльетта замолчала. Хрупкость девушки напомнила ей одну из китайских ваз в шкафчике королевы, а если Клер подобна Маргарите… – Наверное, вам надо не во всем с ней соглашаться, – пыталась она смягчить категоричность своих суждений. – Одно бесспорно: не позволяйте гувернантке так вас затягивать.

– Мне не следовало быть столь тщеславной. Я уверена, Клер не хотела причинять мне боль.

– Нет? – Жюльетта постаралась, чтобы голос не звучал скептически. Возможно, Клер не была горгульей, как Маргарита, но она явно не страдала от избытка ума.

– Я не дура, – с достоинством произнесла Катрин. – Я знаю, мне следовало бы сказать Жан-Марку, что корсет слишком тугой.

– Так почему же вы этого не сделали?

Белую кожу Катрин снова залил багровый румянец.

– Филипп…

Жюльетта расхохоталась.

– Вы влюблены в этого красивого павлина.

Катрин яростно запротестовала:

– Он не похож на самовлюбленного павлина, он добрый, мужественный и…

Жюльетта подняла руку, останавливая поток страстных слов:

– Я не хотела неуважительно говорить о нем. Просто у меня такая манера. Скажите, а вы с ним уже ложились?

Катрин озадаченно нахмурилась.

– Не понимаю, о чем вы.

Жюльетта нетерпеливо передернула плечами.

– Он пытался затащить вас в постель?

Катрин застыла.

– Вы о внебрачной связи?

– Он не пытался к вам приставать? – смягчила вопрос Жюльетта.

– Нет, конечно, нет. Он никогда… – Катрин с трудом перевела дыхание. – Он благородный человек, а такие люди подобными делами не занимаются. Даже если бы я была взрослой женщиной, он бы не…

– Вы шутите.

Катрин энергично покачала головой и с любопытством спросила:

– А вы когда-нибудь… – Она замолчала. Вопрос, который едва не слетел с ее языка, взволновал ее саму. – Ну, конечно же, нет.

Жюльетта кивнула:

– Вы правы. Я никогда не буду спать ни с одним мужчиной. – Она злорадно улыбнулась. – Несколько месяцев назад как-то ночью герцог де Грамон залез ко мне под одеяло, но я пнула его в интимное место, а потом спряталась в саду.

– Возможно, он так проявлял свою привязанность.

Жюльетта уставилась на Катрин:

– Весь двор знает, что ему нравятся молоденькие девушки.

– Ну вот, видите! – торжествующе заявила девушка. – Он просто выражал свою доброту.

– Вы не знаете. У него пристрастие к… – Жюльетта, искренне забавляясь, почувствовала внезапную жалость к этой столь неискушенной девочке.

– Вам следовало бы позвать свою няню, и та объяснила бы вам, что бояться нечего.

– Маргарита бы не пришла.

– Почему?

– Да герцог один из покровителей моей матери, и она не посмела бы его оскорбить.

– Покровитель вашей матушки?

– Ее любовник, – раздраженно пояснила Жюльетта. – Она живет с ним, а за это получает от него драгоценности и деньги. Неужели вы ничего не понимаете?

Катрин подняла голову и встретила насмешливый взгляд Жюльетты.

– Вы ошибаетесь. Люди благородного происхождения так не ведут себя, и я уверена, что дамы и господа тоже не стати бы так поступать. Вам очень посчастливилось, что ваша матушка жива и здорова, и вы не должны клеветать на нее.

– Клеветать? Да моя мать сама послала его светлость ко мне в постель. Он мне об этом сказал.

– Стало быть, я права. Его светлость просто…

– Проявлял доброту? – закончила Жюльетта, зачарованно глядя на упрямо сжатые губы Катрин и ее нахмуренный лоб. Затем рассмеялась. – Вы мне нравитесь.

Катрин удивил такой неожиданный вывод.

– Правда?

Жюльетта кивнула:

– Вы, может, и слепы, но не глупы и к тому же не отступаете.

– Благодарю вас, – с сомнением отозвалась Катрин. – Я тоже нахожу вас интересной.

– Но я вам не нравлюсь, – закончила Жюльетта уверенно. – Я к этому привыкла, со мной трудно. – Она отвела глаза. – У вас, наверное, много друзей в Иль-дю-Лионе?

– Клер не позволяет мне водиться с детьми слуг, а больше там никого нет.

– У меня тоже нет друзей во дворце. Впрочем, мне все равно. Они все такие глупые. – Жюльетта вздохнула. – А вы долго пробудете в Версале?

Катрин покачала головой:

– Мы уедем в дом Жан-Марка в Париже, как только он получит аудиенцию у ее величества.

Жюльетта огорчилась: она снова будет одна, однако, пока у нее есть краски, никакие друзья ей не нужны. И уж конечно, не такая подруга, которая не в состоянии разглядеть уродливой истины за фальшивой честью и притворной добродетелью. Она постоянно бы спорила с этой простофилей, если бы та осталась.

– А вы знаете ее величество? – спросила Катрин. – Она действительно так красива, как все говорят?

– У нее не отталкивающая внешность и прелестный смех.

– Вы к ней привязаны?

Жюльетта улыбнулась.

– Да, она дала мне краски и велела прекрасной художнице учить меня. Один мой рисунок с изображением озера она даже повесила в бильярдной Малого Трианона.

На Катрин это сообщение произвело впечатление.

– Вы довольны? Это большая честь.

– Да нет вообще-то. Это был не очень хороший рисунок. Я писала озеро на величественном закате, и оно выглядело… – Жюльетта нахмурилась, – …только мило.

Катрин удивилась и хихикнула.

– Вам не нравятся милые вещи?

– Милое – это… в нем нет глубины. У красоты есть значение, даже у уродства оно есть, но вот у милого… Над чем вы смеетесь?

– Извините. Просто я нахожу вас немного странной. Вы так серьезно ко всему относитесь.

– А вы нет?

– Я совсем не такая, как вы. Мне нравятся милые вещи, а уродливые я терпеть не могу.

– Вы не правы. Уродство может быть очень интересным, если всмотреться в него. Однажды я написала портрет старого толстого графа с безобразной, как у лягушки, физиономией, но она была значительной, и каждая морщинка на ней рассказывала свою историю. Я попыталась… – Жюльетта замолчала, услышав шаги в коридоре. – Это, должно быть, слуги несут ваши сундуки. Я посмотрю. – Она соскочила с кровати. – Полагаю, вы хотите отдохнуть?

Катрин покачала головой:

– Я не устала.

Лицо Жюльетты просветлело.

– Тогда, быть может, вы пойдете со мной на прогулку, пока не стемнело? Я показала бы вам лошадь с глубокой седловиной. Она пасется в поле за гостиницей. Лошадь такая страшная, зато она гораздо значительнее и интереснее красивых коней. – Жюльетта открыла дверь. – Переоденьтесь и приходите в общую гостиную, если, конечно, вы хотите пойти со мной, – закончила она неуверенно.

Сияющая улыбка озарила личико Катрин.

– О да, пожалуйста! Я так хочу пойти с вами.