Грешница

Глава 43

Синджин стоял в комнате. Он услышал тихий звук закрываемой за ним двери и понял, что его эскорт дворцовой стражи остался за ней. К этому моменту гнев Синджина достиг предельных границ, жар негодования, возмущения надетым на него «ярмом» пронизывал тело. Гордость, честь его были уязвлены, и каждый раз, «обслуживая» гарем бея, Синджин проклинал свое рабство.

Ярость его вскоре перешла в буйство, беспокойную горячку, которую бей использовал в своих целях. И паша Хамонда всякий раз, когда Синджина привозили для «ознакомления» с его ночными обязанностями, коварно, исподтишка подстрекал Синджина. Его подавленное, загнанное внутрь сопротивление благодаря искусной плети Имира, оборачивалось огромной пользой для наложниц бея, так как Синджин исполнял свою обязанность с неистовой силой, энергией и доводил истосковавшихся по мужчине обитательниц сераля до лихорадочного безумия.

Другими словами, Хамонда понимал, что «выведенный» им ференджи, «племенной жеребец», произведет на свет сильных сыновей.

Челси услышала, как открылась и вновь закрылась дверь, зазвучала тихая поступь шагов. Это был мужчина.

Запуганная смертельными угрозами, Челси все же сдалась наконец, вынужденная это сделать, так как у нее не было другого выхода, если она хотела выжить.

И теперь она полулежала на шелковых подушках бея, словно вещь, подарок. Душа Челси больше не принадлежала ей самой. Ее предупредили о том, что она не должна разговаривать, это был приказ бея. По слухам, тем глупышкам, которые осмеливались говорить, на губы ставили клеймо раскаленным железом. До Челси также уже дошли слухи о появлении во дворце ференджи милорда, этакого бычка с фигурой античных статуй и потрясающими физическими возможностями. Но когда Челси попыталась порасспросить о нем других наложниц, они лишь улыбались или хихикали. И тогда она решила, что это лишь женские сплетни лишенных общения с мужчинами, за исключением их «хозяина».

Сегодня вечером пришла ее очередь, она должна была принять «господина», и от страха ее била крупная дрожь. Бей был очень решительно настроен на рождение наследника, поэтому в течение последнего месяца «пользовал» своих наложниц, отдавая предпочтение самым юным и свежим.

Весь день избранницу готовили для ночных удовольствий бея. Челси пропарили в бане и долго скребли щеткой; затем ее кожу намазали специальным составом, который удалил все волосы на теле. Иметь волосы на отдельных частях тела считалось грехом, поэтому женщины в гареме уничтожали их не только на ногах и подмышках, но и на лобке, и даже в носу.

После того как рабыни тщательно вымыли Челси, ее привели в бассейн, где сделали массаж и выскребли пемзой все тело. Затем в последний раз окатили благоухающей водой, и порозовевшая кожа Челси стала бархатистой и гладкой. После этого Челси немного отдохнула, пока рабыня вплетала в ее волосы жемчужные нити и брызгала на них духами.

Вскоре принесли пищу, сладости, щербет с нежным запахом и тонко нарезанную дыню. После еды руки Челси ополоснули розовой водой. И, утомленная жаркими ваннами, она погрузилась в дремоту, лежа под сиреневым атласным покрывалом.

И теперь Челси была жертвой ночи, благоухающая и нежная, жертвой бея, которому нужен был сын, наследник. «Женщина — это словно надел земли, собственность мужа, которую тот может использовать или пренебрегать ею, как считает нужным», — гласит Коран.

Синджин, подходя к ложу, смог почувствовать теплый ночной воздух, проникающий в комнату через оконные стекла филигранной обработки. С тех пор как он потерял зрение, остальные чувства восприятия резко обострились. Поэтому Синджин сумел различить сквозь густой аромат жасмина, мускуса запах свежайшей кожи, запах, который он еще ни разу не встречал в гареме. Он точно знал, сколько шагов от двери комнаты до постели, поэтому внезапно остановился, выпрямился и поднял голову. Но уже в следующую секунду этот загадочный запах улетучился и ему в ноздри ударила волна амбры и ладана.

Синджин сбросил на пол свое одеяние, ткань мягко зашуршала. Он стоял и терпеливо ждал всех приготовлений, которые обычно предваряли выполнение им приказов бея. Он уже был не в силах бороться, после того как бей применил особые методы убеждения. И на спине появились шрамы, оставшиеся от пыток противостоять мучителям; а когда Синджин вновь стал размышлять о бунте, в его ушах эхом отдавалась негромко сказанная фраза бея:

— Время терпит, мой английский красавчик, а палач любит свою работу. Когда ты будешь готов повиноваться моей воле… передай это моему управляющему.

И после недели борьбы Синджину пришлось уступить.

Как правило, сама женщина, которую он был обязан «обслужить», возбуждала его. Но в этот раз все было иначе. В эту ночь женщина опустилась перед ним на колени, и сначала он почувствовал прикосновение рук, а потом и губ у себя между ног. Синджин закрыл глаза, и тело его полностью подчинилось ее талантливым ласкам. — Ты готов, мой господин, — произнес на арабском мягкий голос. Он услышал, как женщина поднялась с колен. Нежная рука повернула его лицом к ложу, и как только ноги его коснулись края дивана, обложенного подушками, он в свою очередь встал на колени и потянулся к женщине, ожидая встретить ответные жаркие объятия. Наложницы бея вследствие долговременного полового воздержания всегда приходили в невероятное возбуждение от Синджина. Бей нуждался в «отдохновении», которое давал ему только опиум. И опиум же сделал его импотентом. И когда Синджин стал «заместителем» паши, затянувшееся ожидание многочисленного гарема повлекло за собой бешеное нетерпение.

Но в этот раз объятий не последовало. Синджин протянул руку, нащупывая тело этой первой по счету на сегодняшнюю ночь женщины с тем, чтобы определить для себя ее позу. И когда его руки скользнули по ее плечам, Синджин понял, что она лежит в большом напряжении — мускулы были твердыми, неподатливыми, а руки раскинуты в стороны. Раздумывая об этом сопротивлении, тогда как обычно его встречали с нетерпеливой готовностью, Синджин провел" пальцами вдоль ее рук. И тут в изумлении обнаружил, что девушка была связана. Шелковые шнуры охватывали ее запястья. Непокорная наложница! Странно. Она, должно быть, очень молода и новичок в кареме. Но Синджин не осмелился сказать ей что-нибудь, чтобы немного успокоить ее. Плеть Имира и застенки преподали ему хороший урок молчания.

Челси едва дышала, чувствуя, как мужская рука скользила по ней. Нервы ее были взвинчены, отвращение овладело всеми эмоциями, а в ушах звенело равнодушное требование бея: «Сегодня ночью ты мне понадобишься. В восемь за тобой придут евнухи». Бей сказал ей эти слова, как только она вышла из ванной.

Он был в сопровождении чернокожих евнухов. Взгляд его темных глаз был оценивающим, но совершенно бесчувственным. Остаток дня ее готовили к ночи, одевая и украшая шелками и жемчугом. Потом Челси заставили проглотить какую-то жидкость, от которой, говорили, она обязательно забеременеет и «семя бея» не пропадет даром.

Челси попыталась сдержаться, но все же приглушенно всхлипнула. Она представила себе жирное расплывшееся тело бея, его холодный, сумрачный взгляд, и в ее душу вселился ужас. Как она сможет вынести его прикосновение? И как это другие женщины могли преспокойно улыбаться, возвращаясь от бея? Боже, какое это унижение — быть связанной, быть рабыней плотских капризов старика! Однако игнорировать порядки в гареме было слишком опасно, поэтому Челси подавила едва не вырвавшийся из груди крик и съежилась от страха под прохладным шелком покрывала.

Но когда Синджин нежно прикоснулся к ее лицу и кончиками пальцев как бы «осмотрел» его черты, Челси вскрикнула. Ее глаза были завязаны, как и у всех других женщин, чтобы поддержать иллюзию присутствия самого бея. Пальцы Синджина провели по ее бровям, нащупали виски, под их кожей бешено пульсировала кровь. А потом скользнули по нежной мягкой коже щек. Затем его пальцы дотронулись до ее полусраскрытых губ, из которых вырывалось частое от страха дыхание.

Нежное прикосновение озадачило Челси. Она была буквально поражена этим вопиющим несоответствием.

Бей не был нежным; выросший в обществе, где все достигалось физической силой или силой оружия, бей Хамонда, казалось, был просто неспособен на подобные ласки. И за недели пребывания в плену Челси видела, как с поразительным равнодушием Хамонда послал двух человек на смерть.

Синджин вновь ощутил знакомый аромат и, словно зверь, наклонил голову поближе и глубоко вздохнул.

Как все это может быть?

Нет… конечно, нет, этого нет. Его жена в Неаполе, за сотни миль отсюда. В последнее время он слишком часто думал о ней, и разум сыграл" с ним этакую «шутку». Делая над собой усилие и отбрасывая в сторону мысли о невозможном, Синджин цинично напомнил сам себе, что он находится в этой комнате в качестве «заместителя» бея, и, если он не исполнит требуемого, плеть Имира «пришпорит» чувство ответственности.

Он должен был исполнять то, что должен.

Бей наблюдал за ним со своего обычного удобного места, скрытого резным золоченым экраном. И Синджин знал об этом, так как на их ежедневных встречах бей давал комментарии различным деталям увиденного. Поэтому Синджин поприветствовал бея — небольшая и единственная дерзость, которую он мог себе позволить, так как турки были всегда готовы усмирить «наглеца».

А потом он отступил на шаг от постели и принялся развязывать узлы на руках девушки.

«Прирученного» Синджина очень хорошо обслуживали, словно дорогого племенного жеребца в табуне.

С особым вниманием относились к его питанию. Пища была богата яйцами, зеленым горошком, свежими побегами аспарагуса и верблюжьим молоком с медом.

Синджину позволяли отдыхать столько, сколько он захочет, и у него была своя свита. Кожа на спине, руках и ногах зажила после ожогов и плети, лишь оставшиеся шрамы напоминали о его недавнем упорстве. И теперь Синджин стоял, выпрямившись в свете ламп, высокий, сильный, красивый, длинные черные волосы ниспадали на плечи… Идеальный по формам и выносливости «экземпляр» для того, чтобы обрюхатить женщин в гареме. Каждую ночь его ждали три женщины, и он ни разу не «ломался».

Нащупав концы веревок, Синджин обнаружил, что они были закреплены за вделанные в стену кольца позади кровати. Он быстро развязал женщине руки.

Двигаясь к противоположному краю ложа, Синджин понял, что ноги ее тоже были привязаны, как он и подозревал.

Легкое движение, услышанное Синджином после того, как он освободил ее от пут, свидетельствовало. о том, что женщина поменяла позу. Секунду спустя Синджин опустился на небольшой диванчик и обнаружил, что она сидит, прижавшись к стене.

«Эта леди — новичок, и ее следует подготовить», — предупреждали Синджина, но он и представить себе не мог, насколько «новенькой» она была и насколько упорной. Бею Хамонде, должно быть, очень хочется увидеть ее в постели; он не выделил абсолютно никакого времени своим подручным в гареме для обучения этой девушки ее роли.

Но Синджин был обязан «развлечь» ее, если только это слово применимо к запуганной до ужаса женщине.

Никаких извинений не принималось, к тому же его ждали еще две женщины, поэтому нельзя было тянуть время. Синджин обхватил Челси за плечи, он хотел привлечь ее к себе и с усилием подтянул поближе.

Шелест шелкового покрывала как бы подчеркнул полнейшую тишину, царящую в комнате.

Синджину захотелось как-то утешить ее, если это вообще было возможно в тех уродливых и" неестественных обстоятельствах. Однако оба помнили приказ молчать. Бей не любил, когда посторонние звуки, помимо звуков, присущих занятиям любовью, прерывали его развлечения. И разумеется, подобный запрет исключал всякую возможность возникновения дружеских отношений между «племенным жеребцом» и наложницами.

И хотя вводить другого мужчину в гарем значит противоречить устоям, бею очень нужен был наследник, в противном случае его ненавистный братец одержит верх [Согласно мусульманскому закону, наследником правителя является старший после него мужчина в семье, а не старший сын, поэтому часто имело место братоубийство с целью устранить угрозу со стороны братьев и их притязания на трон возникающие в будущем. В попытке избежать опасности будущих притязаний и споров Магомет Завоеватель (1451–1481) перешел Занан-намех.

Большинство ученых мужей, ведающих законом, объявило, что те «мои славные дети и внуки, которые взойдут на трон, должны иметь право казнить их братьев с тем, чтобы утвердить мир и спокойствие». В 1603 году, когда султан Ахмед I взошел на престол, он основал кары (или клетки), борясь против варварского обычая братоубийства. И в течение последующих двух веков со сменой султана возможные претенденты на престол не убивались, но заключались в тюрьму, к ним приставлялась глухонемая прислуга и бесплодные женщины в качестве наложниц.

Однако существует множество исключений из правила: братья, сумевшие бежать, возвращались на трон во главе армии; принцы, которых сажали на престол их матери; высокопоставленные военные, смещавшие султанов и пашей силой оружия.]. И если бы не этот возможный и печальный исход дела, бей сам намеревался получить наследника.

А то, что Синджин был слеп, некоторым образом смягчало нерушимое табу для посторонних мужчин глазеть на женщин бея.

«Боже мой, ну сколько времени мне нужно потратить, чтобы ласково, терпеливо привести эту сжимающуюся от ужаса женщину в необходимое состояние?» — подумал про себя Синджин. Но потом цинично решил, что бей «внес» эту девушку в ночной «репертуар», возможно, для того, чтобы раззадорить самого себя, вновь разбудить пресыщенный и изможденный инстинкт.

Проклятие! Это не «любовь на досуге» в дамском будуаре, где у Синджина было сколько угодно времени для соблазнения. Быть может, бей предвкушал изнасилование? Надеялся увидеть сцену надругательства? Синджин позволил себе тихонько и горестно вздохнуть и мысленно признал, что это, должно быть, кара Господня. Он расплачивался за все свои прежние плотские грехи этими уродливыми, унизительными и оскорбительными для него экзерсисами.

Но запуганная до смерти девушка не обязана страдать за его грехопадения. И Синджин ладонями обхватил ее лицо и наклонился к нему с поцелуем. По крайней мере, он мог сделать попытку смягчить и рассеять ее страхи хотя бы видимостью нежности. Челси попыталась уклониться, но он крепко держал ее. Поцеловав ее рот, Синджин ощутил вкус ванили — сладкий вкус эликсира, который ей дали выпить. Он узнал этот аромат и быстро представил себе, что эта упорная, сопротивляющаяся женщина может родить от него ребенка.

Прошло всего две недели «ночных игр», две недели, как Синджин превратился в «стадного племенного жеребца» в гареме, поэтому он не мог знать, было ли задуманное беем предприятие успешным. Но он вскоре узнает об этом, если ему вообще скажут; Синджин ожидал, что, как только родятся так необходимые бею сыновья, он станет бесполезным и никому не нужным.

Много раз до этого он не спал, лежа в своих апартаментах, и размышлял. Раз уж он решил не умирать от изощрений Имира и его заставили принять это чудовищное решение, Синджин обнаружил, что очень хочет жить… и этот импульс, стремление выжить, был сильнее пагубных требований бея, сильнее сознания «непристойности» его поведения. И укрепляла его чертовски живучая надежда, несбыточная мечта вновь соединиться с Челси. И теперь, когда было уже слишком поздно, Синджин вдруг понял — с простотой и ясностью, которая шла вразрез с его светским воспитанием, — как сильно он любит свою жену.

Для мужчин из высшего света это было потрясающим откровением, а если принять во внимание плен и возможное будущее — откровением пугающим и неприятным.

Но воспоминания о счастливых временах поддерживали его и помогали ему даже в самые черные часы отчаяния, а редкие вспышки света перед глазами позволяли надеяться, что зрение может восстановиться.

Если удар по голове вызвал такую реакцию, то почему бы и не случиться обратному, с противоположным результатом? Синджин питал эту надежду, как маленький ребенок желает несбыточного, — с верой, твердой уверенностью.

Челси бил озноб от его прикосновений. Губы были влажными, а ее ужас словно превратился в нечто осязаемое, что можно было ощутить. «Успокойся, — хотел сказать Синджин, — я не сделаю тебе ничего дурного».

Но он не мог так сказать, поэтому пытался поцелуем утешить ее и смягчить настроение. Слегка приоткрыв рот, Синджин кончиком языка провел по ее верхней губе, затем нижней и только потом прижался губами к ее рту. Это был «поцелуи бабочки», так целуются совсем юные мальчики. Руки его пробежали по шелковистым волосам Челси, дотронулись до вплетенных в них жемчужных нитей, и Синджин обвил слегка пряди ее волос вокруг руки.

Ощутив прикосновение к ее нежной коже на спине, которую скрывала масса тончайших, словно паутина волос, Синджина поразило смутное чувство, словно эта женщина была ему знакома. В гаремах чаще всего встречались девушки восточного типа, с тяжелыми темными волосами, а у этой, будто у ангела, волосы на ощупь были просто невесомыми и очень, очень тонкими… Но Синджин тут же отогнал эти сумасбродные мысли, быстро поднял ее на руки и посадил к себе на колени. Так было легче возбудить ее.

Челси вздрогнула и отпрянула, когда бедром слегка коснулась его напряженного члена, и Синджин подумал, не была ли она еще ребенком, подростком. И если это так, он не мог «испортить» ее, несмотря на наказание Имира. Синджину было необходимо узнать, какую еще дьявольскую шутку задумал бей, поэтому его руки быстро ощупала плечи и соскользнули вниз, к груди Челси. Погладив ее с боков, Синджин на мгновение сжал ее грудь обеими руками, словно взвешивая, а потом отпустил. Нет, это не девочка и не подросток.

У нее была грудь женщины, полная, упругая, с мягкой и шелковистой кожей на ощупь.

«Чьи это руки?» — неожиданно подумала Челси.

Их нежность была такой знакомой. И чьи сильные ноги она ощущала под собой, сидя словно в колыбели?

Бей был низенький, старый, обрюзгший от опиума.

Неужели то, о чем шептались женщины в гареме, было правдой? Неужели это был тот самый ференджи? И хотя факт этот и не успокоил ее, так как она знала, что все же была лишь пленницей мужчины, пусть другого, однако Челси ощутила внутри внезапное облегчение.

«Кто угодно, только не бей», — поспешно подумала она, словно ее должны были казнить и вдруг отложили казнь. Подобное нелепое утешение противоречило воспитанию и образу мыслей Челси, но потом она решила, что в сложившихся обстоятельствах ей следует утешаться тем, что есть, тем, чем можно утешиться.

Соблюдение приличий не спасет ее ни от необходимости повиновения, ни от плена. Челси почувствовала себя одинокой, она была одна в целом свете.

Внезапно ею овладело любопытство, и, если бы не рассказы о палачах бея, Челси сорвала бы повязку с глаз. Тут ее поразила догадка. Если бы этим мужчиной был бей, то с какой стати он стал бы настаивать на завязывании глаз? Правитель Туниса часто заходил в гарем, совершенно открыто, и его все видели.

Синджин почувствовал, как пальцы женщины прикоснулись к его лицу, и застыл в удивлении. Они едва двигались. И он, мысленно благословив Господа, позволил ей продолжать это своеобразное исследование.

Синджину было приятно оказать ей маленькую услугу, в том случае, если представление о его внешнем виде уменьшит ее страхи.

Пальцы ее мягко ощупали каждую черточку его лица и слегка задержались около губ. Когда Челси поняла, что он улыбается, она нежно провела кончиками пальцев по его верхней губе И Синджин в немом ответе протянул свою ладонь к ее губам и обнаружил первую ответную улыбку. Он даже почувствовал слабое удовольствие, чего был начисто лишен в этих ночных «ритуалах». Синджин снова ощутил сладкий привкус ванили на ее губах, Челси ответила на поцелуй.

Эта маленькая победа принесла ему огромное удовольствие, даже несмотря на то, что Синджин знал: для бея — извращенца и импотента — они были всего лишь совокупляющимися животными. Челси очаровательно, волшебно контрастировала с другими наложницами в гареме — жадными до ласк и изощренно опытными в любви.

Медленно, шаг за шагом, поцелуями Синджин привел ее в возбужденное состояние. Дыхание Челси стало прерывистым, плечи обмякли в его объятиях. Синджин осторожно положил ее руки себе на плечи. Не сопротивляясь, она позволила ему слегка поменять положение, и эта уступка приятно возбудила его. Синджин мог бы возненавидеть эту физическую потребность, но он не мог контролировать свои импульсы, когда наложницы в гареме приводили его в возбуждение.

И в случае, если бы он вдруг отступил, сдержался, сделав над собой жестокое усилие, всевидящий бей непременно «обиделся» бы.

В тишине комнаты, в замкнутом мирке, где он теперь жил, чувственность Синджина обострилась до предела, и, когда он нежно прикоснулся к ее соску, звук короткого вздоха Челси задел его за живое. Женщина отвечала на его ласки.

Челси подумала, что ей не следовало бы чувствовать этот трепет, чувствовать, как кровь теплеет в жилах, как ее тело дрожит от возбуждения, причиной которому — незнакомый мужчина, да еще к тому же она не могла его видеть. Может быть, сексуальный инстинкт становится для нее навязчивой идеей, подобно другим женщинам гарема, мечтающим о любви днем и ночью? Но Синджин продолжал ласку, и горячая волна возбуждения затопила все здравые размышления. Челси не знала, что ей в щербет добавили немного возбуждающего. И нарастающая с каждым мгновением чувственность, потребность немедленно ответить на его ласки породила горячее желание, которое как бы таяло внутри ее тела. Там, где ее плоть соприкасалась с его сильными бедрами, Челси почувствовала вдруг теплую влагу.

Тогда она попыталась отодвинуться, испугавшись своей податливости, но Синджин не позволил ей этого и еще крепче прижался ртом к груди. Челси была у него в руках словно пленница; широкие ладони Синджина гладили ее спину. Неожиданно она издала восторженный сладострастный крик — в этот момент Синджин прикоснулся языком к ее лобку.

Он непременно узнал бы этот крик, тот же самый, что сливался с его собственным и эхом отдавался в Оакхэме, Хаттоне, Лондоне. До его сознания наконец-то дошла ужасная истина — еще секунда, и его сердце замерло в груди: руки Синджина пробежали по всему телу женщины, он узнал каждый его изгиб, всю обольстительную полноту его, осязал его скользящими пальцами. Наконец Синджин создал в воображении чувственный образ Челси. И сразу же его поразила отчаянная мысль о том, какой ужасной опасности она подвергалась.

Она пришла за ним, Синджин ни на секунду не сомневался в этом, и если до этого он не мог решить для себя, любит ли он жену, — теперь он знал это наверняка. Челси была здесь, с ним рядом. Сначала Синджина охватило чувство безмерного, слепого счастья, но уже в следующее мгновение он ужаснулся безграничной опасности ее положения.

Мысль о том, что Челси была схвачена и томилась в плену по прихоти бея, захлестнула его волной ужаса.

Такого ему еще не приходилось испытывать — даже в самые худшие моменты его жизни, даже под изощренной плетью Имира. Было известно, что бей убивает своих наложниц в случае, если они хоть чем-нибудь не угодили хозяину, и каждая минута пребывания в серале могла стоить Челси жизни.

— Мне это надоело. — В голосе бея, несмотря на приглушенный тон, звучало приказание хозяина.

Челси напряглась, смертельный холод сковал ее члены, и она задрожала.

«Способ одиннадцать», — подумал Синджин. Каждый вечер бей приказывал ему исполнять обязанности в той или иной позиции из «Благоухающих садов» ".

Да, в этот раз Синджин не был достаточно расторопным и быстрым с леди, как этого хотелось его развалюхе хозяину. И тот факт, что бей вдруг заговорил, указывал либо на очень сильную раздраженность, либо на «перебор» опиума, но никак не на благодушное настроение и образ мыслей.

И пока мозг Синджина пытался осознать и понять, наконец, что произошло, рука его автоматически схватила одну из больших диванных подушек, сваленных в изголовье. Нельзя было больше тянуть с «позицией одиннадцать».

В смятении чувств Синджин поцеловал Челси с бешеной страстью, хотя он понимал, как опасно было проявлять свои эмоции. Челси приоткрыла рот, отвечая на поцелуй, и тихонько застонала. Синджин приподнял ее и придал телам такое положение, чтобы бею было хорошо видно, тогда он будет доволен и жизнь Челси будет вне опасности.

Положив Челси на шелковое покрывало, Синджин слегка приподнял ей таз и положил под него атласную подушку, разведя ее бедра в стороны так, чтобы бею было хорошо видно, а потом, медленно подвигаясь между ее ногами, сначала поглаживал грудь, затем руки его скользнули вверх к ее стройной шее, и, наконец, Синджин, потянувшись вперед, поцеловал Челси еще раз в полуоткрытые губы.

Челси приподнялась, ощутив кожей живота его напряженный член. Наркотик разжигал кровь, ощущение сильного мужского тела возбуждало, и, почувствовав проникновение его языка глубоко внутрь рта, Челси немедленно захотелось получить долгожданное удовлетворение.

Не в силах более противостоять пламени желания, сжигающего ее изнутри, она опустила руки, вниз, но, как только пальцы ее коснулись его члена, Синджин тут же отпрянул от нее. Бей любил, когда его женщины умоляли — это были единственные слова, дозволенные им произносить. Бею нравилось их полное подчинение мужчине, ему также нравилось, когда женщин постоянно низводили до полного смирения и покорности.

Любовная игра не представляла для бея никакого интереса, и этот стиль медленного, затяжного удовольствия едва ли был приемлем для гарема, где женщины были нетерпеливы и очень быстро возбуждаемы. Однако женщина, молящая о любви, просящая ее, была неотъемлемым элементом удовлетворения его грубого, низменного инстинкта, поэтому Синджин в качестве «дисциплинарной меры» обязан был поддразнивать и слегка сдерживать женщину — это была еще одна мера подавления, унижения женского начала, столь приятного низкой душонке бея.

И в большинстве случаев наложницы испытывали оргазм много раньше, чем Синджин проникал внутрь их, поэтому чувство наслаждения не было в достаточной степени полным, способным удовлетворить. И затем они непременно умоляли, заклинали Синджина утешить их, подарить сладостные мгновения — рыдания, перемежающиеся мольбой, — этого спектакля требовал их хозяин, бей. И если женщина подчинится приказу Синджина, подчинится быстро, смиренно, со всей покорностью, она будет вознаграждена. И это было не слово Синджина, а слово владыки Туниса.

Много лет назад, будучи еще совсем юным, Синджин научился так называемому имсаку — особому искусству сдерживания мужского оргазма; будучи способным подолгу сдерживаться, Синджин оставался бодрым, крепким и энергичным столько времени, на сколько бей желал продлить «мелодраму».

Но сегодня ночью придерживаться «знакомого сценария» показалось непосильным бременем для Синджина, поэтому он прошептал с печальным вздохом то, что был обязан сказать, несмотря на нарушение табу на разговоры:

— Прости меня!

— Синджин! — Тихое восклицание Челси обнаруживало крайнее возбуждение. Вот оно, достойное завершение ее поисков, и все необычное, все мелкие странности этого вечера неожиданно и быстро стали на свои места, получив объяснение.

Ее тело узнало его тело.

Ее чувства узнали его чувства.

Плоть ее мгновенно угадывала легчайшее прикосновение любимого и отзывалась на него, отзывалась и приветствовала, как на ничье другое… его и быть не может.

Челси, не проронив более ни звука, крепко обхватила Синджина руками за шею и прильнула к нему. Она понимала, что теперь общение их было гораздо опаснее, чем раньше.

Если бей вдруг узнает, что они муж и жена, их обоих лишат жизни; Синджин держал в руках небесное, воздушное, райское существо, но перед ними разверзлась бездонная, чернее черного пропасть и была готова поглотить их.

— Теперь ты должна умолять меня, — эти слова Синджин выдохнул ей в ухо. Это был сигнал, то самое сокровенное, заветное, все, что он осмелился ей сказать.

И она сделала это… опять же не говоря ни слова в ответ. Тело Челси горело от желания, ненасытной страсти, острой необходимости в нем.

— Умоляю… Повелитель моих желаний, войди в меня, — застонала Челси, пытаясь дотронуться до напряженной плоти Синджина. Однако тот уклонился и лишь поцеловал ее.

— Ты должна быть покорной, — пробормотал он, слегка повышая голос, чтобы его было хорошо слышно. Затем он раскинул руки Челси по сторонам.

— Усмири меня, владыка, и я буду согласна с тобой во всем. — Я — спелый плод, приготовленный для тебя, так востребуй же меня…

И Челси снова схватила его за плечи и прижала к себе.

— Как же я могу попробовать тебя? — Синджин дотронулся пальцами до влажной впадины между ее бедрами. Челси лежала спиной на подушке, и ее положение было очень удобным для проникновения.

Она закрыла глаза в упоительном экстазе от его прикосновения и опрометчиво прошептала, уже не думая ни о чем, кроме своего желания.

— Войди в меня, мой господин, и ты увидишь…

что я готова… я твоя., я умираю от желания…

Тонкими пальцами Синджин скользнул по ее влажной возбужденной плоти с небольшим усилием ввел их внутрь.

— Ты, кажется… почти.:. — Синджин почувствовал, как таз Челси приподнимается и пальцы его проникают все глубже. —..Готова… — закончил он, и его длинные пальцы исчезли у нее внутри.

Он почувствовал, что Челси начала слегка подрагивать, и другой рукой ласкал ее грудь. Челси закричала в экстазе.

Будучи гораздо менее подавленной, чем другие женщины в гареме, она издала такой крик, который заполнил всю комнату, разбиваясь о стены, который пронзил затуманенное опиумом сознание бея, разорвался бомбой в его скачущем мозгу, словно метеоритный дождь, и, несомненно, нашел отклик в его ленивых, пресыщенных чувствах.

И как только Челси выдохнула, Синджин быстро, с удобной позиции между ее ног, приступил к действию, будучи сам уже возбужден до предела. Однако Челси тут же попыталась остановить его, так как не была готова к столь интенсивным движениям.

— Нет, — произнесла она, кладя руку на основание члена, — нет, не сейчас, пожалуйста…

— Ты меня умоляешь? — пробормотал Синджин, не обращая внимания на ее слова и жесты и продолжая свои действия.

— Да, я умоляю… — проскулила она, пытаясь отодвинуться назад по атласной подушке. Нервы ее все еще были в большом напряжении.

— Ты должна подчиниться… — Его низкий грудной голос завораживал.

— Нет. — Она все еще сопротивлялась, но где-то внутри ее тела вдруг вспыхнул факел, и Челси лишь приглушенно вздохнула, потеряв дар речи.

У Челси не было выбора, у Синджина тоже, ведь они оба были участниками спектакля. Поэтому с хорошо продуманным намерением он взял ее за лодыжки и обвил ноги Челси вокруг своего торса, а потом сложил вместе ее ступни. Так он мог проникнуть глубже.

— Женщина обязана покоряться мужчине, — произнес он голосом муллы, читающего Коран.

— Я покоряюсь, — выдохнула Челси, чувствуя, как Синджин проникает все глубже и глубже. Пламя чувственности заполыхало внутри ее тела.

Синджин двигался опытно, умело, и Челси вторила его движениям. Начался безумный танец плоти.

И ритм желания обоих идеально гармонировал, как это бывало и раньше, тела слились воедино, а эмоции были настолько сильны, что на несколько мгновений они забыли о плене и об отвратительной обстановке, в которой находились.

В конце концов Челси заплакала — от счастья, от возбуждения. Слезы эти были слезами ее сердца, слезами волнующего открытия, что она наконец-то нашла свою любовь живой! Хаос, смятение, головокружение от страха и счастья захлестнули Челси, и она зарыдала, выплескивая свои чувства.

Горькие слезы ее ударили Синджина в самое сердце, и он крепко прижал к себе жену, словно его тело и любовь могли защитить и утешить ее. На мгновение Синджин решил было всерьез попытаться отыскать бея и удушить его.

Однако теперь жизнь была слишком дорога для него, и трудно было вообразить всю полноту опасности, которой она подвергалась. И если Синджин хотел жить даже на грани полного отчаяния, как он мог теперь выразить эту невыразимую потребность? Он сжимал в объятиях свою дорогую, любимую жену, хотя это продолжалось и продолжится всего несколько «украденных» минут. Его самая заветная несбыточная мечта стала реальностью.

— Великолепно. Блестяще. Хвала Господу, который создал женщину и ее естество для высшего наслаждения мужчины, — произнес бей, тронутый зрелищем, как никогда раньше. — Завтра ты меня будешь развлекать снова.

И он тяжело поднялся с кресла; потребление опиума довело его до состояния полной заторможенности.

Синджин тут же поднялся с Челси, посадил ее и прикрыл шелковой простыней, заслышав необычный звук. Зачем бей встал с кресла?

— У ференджи великолепные волосы, — сказал бей, входя в комнату и слегка пошатываясь. — : Словно утренние лучи солнца. Они теплые на ощупь?

Осознав, что бей может прикоснуться к Челси, Синджин вскочил, заслонил ее собой, защищая. Подходя ближе, бей захихикал, пребывая в прекрасном настроении от чудесного развлечения. Эти раб и рабыня совокуплялись с очень сильной привлекательностью, словно сатир и нимфа.

— Посмотри-ка, жеребец, на свою кобылку из гарема, — произнес бей, издеваясь. — Видишь ли, мой золотой цветочек, этот жеребец слеп.

Слепой! Челси сорвала шелковую повязку с глаз и взглянула на Синджина, стоящего между ней и резвящимся беем. А она-то подумала сначала, что в комнате было слишком темно и он не узнал ее или же он притворялся ради ее безопасности… А он слеп!

Челси заставила себя не показать вида.

— Он тебе нравится? — спросил бей, все еще ухмыляясь.

— Если вам это доставит удовольствие, мой господин, — благоразумно ответила она, помня о том, что их жизни висят на волоске и что бей держит этот волосок в своих руках.

— Да, это доставляет мне удовольствие, — сипло сказал бей.

— Тогда мне он тоже нравится, покорнейше ваша, мой повелитель.

— Завтра вечером ты сможешь продемонстрировать, насколько он тебе понравился… А что до тебя, мой чудесный жеребец, — продолжал он, слегка поглаживая руку Синджина, словно бы лаская одного из своих коней, — кушай хорошо, мне нужно твое семя. Стража!

Проводите их.

Улучив момент, когда бей отвернулся от них и посмотрел на дверь, Челси схватила ладонь Синджина, пальцы ее легли между его пальцами. Как поцелуй на прощание, Челси сильно, а потом нежно пожала их, прежде чем он вырвал руку. Затем он взял свое облачение, висевшее на крючке возле постели, и оделся.

И больше не подал ни одного знака, указывавшего бы на то, что он знал о ее присутствии.

Когда стража уводила Челси, она вновь заплакала.