Грозовая обитель

Глава 18

Через неделю Гортензия снова отправилась в путешествие. На этот раз она поехала одна и не так далеко. Она говорила о своих намерениях как-то вскользь: ей нужно повидаться с друзьями на том берегу, и она переночует у них. Никто не возражал и не задавал дополнительных вопросов, и рано утром Гортензия отправилась в Уэстклифф, на железнодорожную станцию.

Летти провела первую половину дня в кладовой: она решила приготовить отвар из шандры, используемый при простуде и кашле. Пока снадобье кипело на медленном огне, Летти обрывала лепестки с ноготков, готовясь смешать их с другими травами и засушить. Листья мяты, пижмы и тимьяна были уже приготовлены для сушки. Потом их в пакетиках положат в белье — для запаха и чтобы в нем не завелись насекомые. Камилла работала с тетей, помогала чем могла, строго выполняя все ее указания, стараясь и сама научиться чему-нибудь.

Камилле показалось, что у Летти сегодня болезненный вид, но, возможно, это просто следствие жары, замучившей их всех за последнюю неделю. В это утро было особенно жарко и душно для июня. Поработав еще немного, тетя стала жаловаться на головную боль.

— Давай выйдем из дома, — предложила она. — В такую погоду мне трудно дышать в четырех стенах.

Камилла взяла с собой блокнот, ручку и чернила, вышла в сад и села в траву на опушке. Используя доску для нарезки хлеба в качестве письменного стола, она писала приглашения на прием под открытым небом. Летти некоторое время прибывала в неподвижности, затем начала срезать молодые побеги пижмы, складывая их в оловянную кружку. Иногда она с тревогой поглядывала на небо, словно видела на нем какие-то предзнаменования.

Оторвавшись от приглашений, Камилла восхитилась травами, расстилавшимися у ее ног.

— Июнь — чудесный месяц для трав. Теперь я начинаю понимать, что вы имели в виду, когда сравнили сад в пору цветения в нем трав с карнавалом. Каждое из растений не слишком впечатляет, но в совокупности они составляют изумительную картину.

Тимьян окружил своими пурпурными цветами солнечные часы, кориандр оделся в белое, выделяясь на фоне зеленых листьев шалфея. Пчелы жужжали над алым бальзамником, а стрекозы предпочитали цвет пурпура. Летти присела отдохнуть на мраморную скамейку возле солнечных часов, потирая пальцем переносицу, чтобы смягчить боль.

— Как обстоит дело с живописью Бута? — спросила она. — Я давно не заглядывала в детскую.

— Трудно сказать. Иногда кажется, что он воодушевлен работой и доволен ее результатами. Но на следующий день выглядит разочарованным и начинает все переделывать. Боюсь, что, если так пойдет и дальше, он никогда не закончит картину. Тетя Летти, зачем Гортензия поехала сегодня на тот берег?

Летти вздохнула.

— Опасаюсь, что она поехала туда, чтобы встретиться с другим адвокатом, моя дорогая. Она, знаешь ли, не из тех, кто легко смиряется поражением. Сестра все еще надеется оспорить завещание.

Камилла молчала, а Летти сорвала стебель мяты, выросший на клумбе, предназначенной для тимьяна, возвращаясь мыслями к любимому саду.

— Какая мята жадная! Дай ей волю, так она заполонит весь сад. — Летти размяла листья между пальцами, от которых распространялся теперь приятный запах. — Мне кажется, собирается гроза — вдруг отрывисто произнесла она.

Камилла посмотрела на ясное, безоблачное небо.

— Почему вы так думаете? На небе ни единой тучи.

— Я чувствую, — пояснила Летти. — Жара, неподвижность, духота. Сегодня ты не должна ездить верхом, моя дорогая.

Камилла засмеялась.

— Я и не собиралась, но теперь меня так и подмывает это сделать. Должна же я доказать, насколько надежна и безопасна Файерфлай.

— Россу она такой не показалась, — напомнила ей Летти.

Опять Росс! Он уехал, и Камилла твердо решила выкинуть его из головы. После отъезда он не давал о себе знать: ни письма, ни записки. Эту книгу нужно захлопнуть, а не перелистывать страницу за страницей.

— Скажи мне, дорогая, — обратилась к ней Летти, — какие у тебя планы на будущее?

С минуту Камилла молчала. Она прекрасно поняла, что имела в виду Летти. Как она собирается провести оставшуюся часть своей жизни? В чем найдет удовлетворение, что наполнит ее существование смыслом? Когда встретит свою любовь? Проще сделать вид, что она неправильно поняла вопрос.

— Мне кажется, я и так занята с утра до вечера. Прием уже на носу, а приготовления только начались, так что боюсь, что не успею сделать все как надо. Что вы, тетя, собственно говоря, имеете в виду?

Но Летти не так легко было сбить с толку.

— Жизнь, — тихо проговорила она, — это любовь, семья, дети. Ты еще не прикоснулась даже к ее краю. Она может пройти мимо, если ты похоронишь себя в этих стенах. Ты что, не думаешь о подобных вещах?

Думала ли она о них на самом деле? Стоило Камилле предаться подобным размышлениям, — и перед ней с пугающей отчетливостью возникало лицо Росса, а она совсем не хотела его видеть. Камилла нетерпеливо покачала головой и встала

— Всему свое время. Если вы не возражаете, тетя Летти, я вернусь в дом. Здесь еще труднее переносить жару.

— От чего ты пытаешься убежать? — спросила Летти.

Камилла застыла, молча глядя на нее, и Летти продолжала:

— Когда-то и я думала, что у меня полно времени. Но в один прекрасный день оглянулась и увидела, что годы ушли, а с ними и вся моя жизнь

— Мне очень жаль, — мягко посочувствовала тете Камилла.

— Не в этом дело. Я знала удовлетворение и была счастлива большую часть времени. Хотя это было не то счастье, о котором я мечтала. Возможно, низшего сорта. — Тетя встала со скамейки и подошла к Камилле вплотную. — Постарайся не повторить моей ошибки, дорогая. Моя ошибка состояла в том, что я пыталась отгородиться от жизни.

Тетя Летти, казавшаяся рассеянной и часто витавшая в облаках, видела вещи в истинном свете, когда хотела того. Но Камилла не желала выставлять напоказ свою внутреннюю жизнь и обсуждать с тетей эти вопросы. Она отвернулась и быстро пошла к дому.

После полудня воздух стал еще более неподвижным, духота усилилась, солнце яростно палило сквозь дымку поднимавшихся с земли испарений, делавших этот зной невыносимым. Появившиеся на небе ближе к вечеру грозовые тучи воспринимались с облегчением. Они принесли с собой порывы ветра, которые обрушивались на дом, заставляя поскрипывать старые деревянные перекрытия. Ветер играл ставнями, завывал в трубах Грозовой Обители, и зной отступил под мощным напором его влажных порывов. За обедом казалось, что гроза вот-вот разразится, но хляби небесные все не разверзались над Грозовой Обителью, пока все только ограничивалось ветром, вспышками молний и грозовыми раскатами.

Несмотря на разлитую в атмосфере напряженность, обед прошел относительно спокойно. Летти ела мало и почти ничего не говорила. Бут казался погруженным в мрачные мысли. Камилла, взволнованная разговором с Летти, даже не пыталась вести застольную беседу.

Головная боль Летти усилилась; вскоре она извинилась и пошла прилечь. Камилла проводила ее тревожным взглядом. Заметив ее озабоченность, Бут попытался успокоить Камиллу.

— У Летти часто болит голова перед грозой.

На Камиллу такая погода оказывала совсем другое воздействие. Она избавилась от общества Бута и, выйдя из дома, добралась до выступа скалы над рекой. Так она долго стояла, открытая всем ветрам, хлеставшим ее по щекам, развевавшим подол ее юбки. Здесь, перед лицом стихий закружившихся над ней в своем первозданном танце, она не так страдала от депрессии и одиночества.

Внизу река закипала белой пеной, вверху трепетали и стонали на ветру деревья, раздавался треск веток. Какой далекой казалась сейчас едва заметная в полумгле каменная голова Грозовой горы! Наверное, именно в такой вечер Алтея поехала туда верхом.

Камилле казалось, что она способна понять то воодушевление, которое, по-видимому, подвигло ее мать на столь дикий — по обыденным меркам — поступок. Черные тучи, сгустившиеся над головой, порывы ветра, холодные и резкие, как удары бича, даже жалящие уколы первых дождевых капель — все это казалось Камилле по-своему притягательным, имело над ней демоническую власть.

Холодные иглы дождя проникали сквозь блузку, и Камилла неохотно направилась к дому, стороны лужайки Грозовая Обитель выглядела безрадостной и угрюмой. Никто не зажег сегодня лампу над лестницей: это входило в обязанности Гортензии, а Летти плохо себя чувствовала. В гостиной тоже было темно, и черные пятна окон производили довольно жуткое впечатление. Камилла вспомнила свою первую встречу с дом: он показался ей тогда зачарованным местом, охраняемым злым волшебником.

Сейчас ее охватило то же чувство. Она двинулась к крыльцу, и в этот момент над головой раздался страшный удар грома и покатился эхом, перебегая от холма к холму по долине Гудзона. Тут Камилла заметила Бута, стоявшего на веранде. Его присутствие ее напутало. Как долго он тут находился, наблюдая за ней?

— Пора возвращаться домой, — сказал он. — Не искушай духа горы.

Теперь удар грома раздался еще ближе, сверкнула молния, озарив темные башни и отразившись в пустых глазницах окон. И снова все погрузилось во мрак, казавшийся еще более густым после яркой вспышки. Камилла поднялась на крыльцо заколдованного дома. Когда она очутилась на веранде, Грейс зажгла лампы в гостиной, а Бут проводил ее в дом, закрыв за ней дверь.

Как жарко и душно оказалось внутри, там, куда не проникал ветер!

— Может быть, мне лучше побыть сегодня ночью с тетей Летти? — размышляла вслух Камилла. — Я, пожалуй, поднимусь к ней.

— Подожди, — остановил ее Бут. — Нет никакой нужды идти к Летти. Я дал ей одно из ведьминых снадобий ее собственного изготовления, что она проспит всю ночь, а утром проснется полная сил. Останься со мной, кузина. Сейчас я больше нуждаюсь в твоей компании.

Камиллы не было желания сидеть одной в этом поскрипывающем и что-то нашептывающем доме. Она села в кресло, привезенное из Малайи, положила руки на резные подлокотники тикового дерева. Было слишком тепло, чтобы затапливай камин, но ей недоставало пляшущих языков пламени. Огонь всегда вселял какую-то жизнь в эту комнату, больше похожую на музей. В комнату танцующих теней, не выдававшую своих тайн.

Бут не сел в кресло напротив, а стал беспокойно ходить по комнате; он то позвякивал медным колокольчиком в форме восточного храма, то брал с полки безделушку из слоновой кости и, повертев в руках, ставил обратно. У Камиллы было такое чувство, что Бут хочет с ней заговорить, и она терпеливо ждала. Какой-то частью своего существа она прислушивалась к грозе, напрягаясь при каждом новом ударе грома и вспышке молнии. Но ярость грозы утихала, ее сердцевина откатывалась к Кэтскиллсу. Дождь все еще лупил по стеклам и крышам, но не с таким диким рвением, как прежде.

Бут продолжал слоняться по комнате, и Камилла невольно любовалась изящной лепкой его лица, подчеркнутой светотенью. Ей казалось, что в нем сосредоточена какая-то демоническая сила, едва ли не сопоставимая с бушующей за стенами дома непогодой.

— Почему ты живешь здесь, Бут? — спросила она вдруг. — Ты ведь мог бы покинуть это дом и найти для себя более подходящее место. Что держит тебя в Грозовой Обители?

Бут облокотился о каминную доску, картинно свесив кисть руки.

— Как ты плохо знаешь меня, кузина! Вынужден признаться: в этом доме сосредоточено все, чего я хочу от жизни. И так было всегда. Сосредоточено, но находится вне сферы моего досягания. По крайней мере, сейчас. Но, надеюсь, не навсегда. Ситуация может измениться.

Он засмеялся безрадостным смехом, от которого Камилле стало не по себе.

— Так чего же ты хочешь от жизни? — спросила она.

— Быть джентльменом, — не задумываясь ответил Бут. На лице его внезапно вспыхнула сардоническая усмешка и быстро, как молния, исчезла. — Быть джентльменом, жить как джентльмен, чувствовать себя джентльменом. Это было целью моей жизни с тех пор, как я себя помню. Тебя удивляет мое признание?

Камилла и в самом деле изумилась.

— Признаюсь, что никогда не рассматривала возможность быть джентльменом — или леди — как самоцель.

— Это потому, что ты никогда не жила ребенком в семье мелкого торговца, всеми силами души ненавидя его мясную лавку, мечтая бежать куда угодно, лишь бы избавиться от этой мерзкой вони. Ты не знаешь, что это значит: наблюдать за настоящими леди и джентльменами издалека, а то и принимать от них чаевые, которые они протягивают тебе, как существу низшего порядка.

Он отошел от каминной доски и устроился в кресле, глядя Камилле прямо в глаза, словно пытаясь что-то в них отыскать.

— О чем ты думаешь? — спросил он. — И что чувствуешь, когда смотришь на меня?

Камилла ощущала, что Бут нуждается в ней; в его тоне прозвучала мольба.

— Ну, главным образом, удивление, — проговорила она, стараясь ответить честно.

— Ты хочешь сказать, что я актерствовал так успешно, что ты и не догадывалась о моей истинной сущности?

Она покачала головой.

— Нет… просто меня удивляет, что кто-то может испытывать подобные чувства. Мне приходилось встречаться с разными людьми, и, если они мне нравились, их происхождение и воспитание не играло для меня никакой роли. Должно быть, нетрудно приобрести внешний лоск, если это действительно то, к чему ты стремишься. Но как можно рассматривать его в качестве конечной цели?

— Можно, если этот идеал совпадает со всем тем, о чем ты страстно мечтал до десяти лет. И если в дальнейшем тебя воспитывали в соответствии с этим идеалом.

— Тетя Летти говорила мне, что тебя усыновили в возрасте десяти лет, — допытывалась Камилла. — Признаюсь, что это иногда представляется мне странным. Тетя Гортензия не производит впечатления женщины… — она осеклась, не желая причинять ему боль.

— Ты не знаешь, почему она привезла меня сюда? Почему выхватила из среды мелких лавочников и сделала джентльменом?

В тоне Бута было нечто такое, что вызывало у Камиллы чувство неловкости.

Он продолжал — холодно и, по-видимому, бесстрастно.

— Она потеряла мужчину, которому отдала свое сердце твоего отца. Гортензия не собиралась выходить замуж и иметь детей. Но она хотела добиться того, чтобы имущество Оррина Джадда досталось ей. Она решила, что, если предстанет перед ним с молодым наследником на руках, большая часть денег попадет в ее руки. Мой отец только обрадовался возможности избавиться от меня. Мать умерла за год до усыновления и оставила на попечение мужа целый выводок детей. Мисс Джадд хорошенько меня рассмотрела, поговорила со мной, поняла, что я достаточно умен, а главное — одержим стремлением занять более высокое положение в обществе. У меня уже тогда проявились неплохие способности к живописи, и Гортензия решила, что именно такого мальчика следует представить ее отцу, который и сам начинал почти с нуля. К несчастью, старый Оррин и я… мы никогда не испытывали взаимной симпатии, будучи людьми разного склада. Но Гортензия предпочитала этого не замечать. Твоя тетя верила только в то, во что хотела верить. Она воображает, что была заботливой и преданной матерью. Но ее преданность начала являться после того, как мне исполнилось двадцать лет, и она обнаружила, что приятно иметь на побегушках взрослого молодого человека.

Камилла непроизвольным жестом выразила недоверие к его словам. Бут засмеялся.

— Не слишком красивая история, не так ли? Ты можешь представить себе Гортензию, по-матерински заботящуюся о десятилетнем мальчике? Разумеется, она не стала бы брать грудного ребенка. Я был достаточно взрослым, чтобы не доставлять ей лишних хлопот. Но пару раз был на грани того, чтобы сбежать из дома, и сделал бы это, если бы не Летти. Это она относилась ко мне по-матерински, любила и воспитывала. Конечно, став постарше, я начал понимать, с какой стороны намазан маслом мой кусок хлеба. Рано или поздно старик должен был умереть. И независимо от того, оставит он что-нибудь мне или нет, состояние Оррина Джадда достанется мне через Гортензию. С тех пор я ни на секунду не забывал об этом. Итак, все, чего я хочу, сосредоточено здесь, в Грозовой Обители.

Камилла слушала его не без сочувствия, но к нему примешивалось что-то вроде отвращения. Она заставляла себя думать, что кузен преднамеренно представляет себя в наихудшем свете, движимый странной потребностью в самоуничижении. Выражение «на краю опасности», которое он использовал, говоря о своей живописи, как нельзя лучше характеризовало ситуацию. Выставляя напоказ свои душевные раны, Бут приближался к грани саморазрушения и не мог противиться искушению, терзая себя собственными речами.

— Твоя история печальна… и трогательна, — мягко заметила Камилла, обращаясь скорее к себе, чем к кузену.

Он улыбнулся, и его смуглое лицо осветилось тем очаровательным сиянием, которое не раз удивляло ее прежде.

— Едва ли я заслуживаю жалости, кузина. Хотя ты должна признать, что все мои планы и надежды пошли прахом в тот момент, когда на сцене появилась ты, и выяснилось, что имущество, предназначавшееся матери, достанется тебе.

— Но почему ты не уехал после этого? — настаивала Камилла. — Мне легко понять, отчего две такие женщины — такие, как Гортензия и Летти, — не в состоянии покинуть место, от которого зависели всю жизнь, но ты…

— Скажи мне, кузина, — прервал ее Бут, — был ли я груб с тобой? Давал ли я повод думать, что я осуждаю или презираю тебя?

— Нет. Совсем нет. Ты был гораздо более добр ко мне, чем Гортензия.

«Или чем Росс Грейнджер», — подумала она про себя.

— Может быть, я остался здесь ради тебя, — проговорил он, и его голос звучал мягко, почти нежно.

Гроза снова усилилась, окна озарила ослепительная вспышка молнии. Стекла задребезжали, отзываясь на удар грома; на этот раз Камилла вздрогнула.

— Молния ударила совсем близко, — заметил Бут. — Думаю, удар пришелся по вершине горы, Прямо над нами. — Он подошел к окну, вглядываясь вдаль сквозь ветви ели. Затем повернулся спиной к окну и оттуда посмотрел на кузину. Внезапно Камилла осознала, как сблизило их замкнутое пространство гостиной; она заметила перемену в Буте, который смотрел на нее слишком пристально и напряженно. Какая-то частица ее существа была готова откликнуться на почти физический призыв, который излучало его тело.

Эта готовность потрясла ее; она неуверенно встала и вышла из гостиной в прихожую. Мраморные руки держали перед ней зажженные свечи, но восьмиугольная лестница утопала во мраке. Высокое окно над лестничной площадкой время от времени освещалось вспышками молний. Камилле казалось, что все тайны Грозовой Обители сосредоточены в сердцевине дома — в темной лестничной клетке, и она не сразу решилась нырнуть в этот черный колодец.

Пока Камилла колебалась, из гостиной вышел Бут. Возможно, она медлила нарочно, зная, что он попытается ее догнать.

На этот раз Бут двинулся к ней решительно и властно; он обнял ее и поцеловал. Его губы показались Камилле до странности холодными; шок, вызванный их прикосновением, заставил ее опомниться. Она оттолкнула Бута, хотя его призыв вызвал ответный трепет в ее крови. Камилла противилась инстинктивно, боясь, как бы его темная страсть не поглотила их обоих.

Сначала Бут казался удивленным, словно не ожидал встретить отпор. Затем грубо притянул Камиллу к себе и поцеловал еще раз.

— Не пытайся бороться со мной, кузина, — предостерег он Камиллу, не выпуская ее из рук. — Ты не можешь мне противостоять, дорогая. Запомни это навсегда: со мной шутки плохи.

В его голосе прозвучала неприкрытая угроза, заставившая Камиллу прекратить сопротивление. Она обмякла в его объятиях и оставалась инертной, пока Бут ее не отпустил.

— Ты ведь с самого начала почувствовала, что притягиваешь меня к себе с неодолимой силой, не так ли, Камилла? Между нами нет кровного родства — значит, твоя притягательность имеет другой источник. Разве ты не знаешь, что я остаюсь в этом доме только ради тебя? Потому что хочу тебя — хочу, чтобы ты стала моей.

Она обнаружила, что пятится от Бута к лестнице, мечтая о побеге. Ее больше не путала темнота. Своего кузена она боялась гораздо сильнее. Или она боялась себя? Того отклика, который встречал в ней призыв Бута помимо ее воли?

— Тебя тянуло ко мне с самого начала, — настаивал он. — Это было достаточно очевидно. Так что же отталкивает тебя теперь? Я полагаю, ты скажешь, что все дело в Грейнджере?

— Нет, — прошептала она. — Росс Грейнджер для меня ничто.

Он рассмеялся со странным торжеством.

— Ты думаешь, я не замечал, как ты на него смотрела? Тем лучше. Победа над таким опасным соперником только усиливает удовлетворение. Поверь, я далек от недооценки Грейнджера. Но думаю, что вы оба недооцениваете меня.

Камилла, наконец, добралась до лестницы, обернулась и помчалась наверх, воспользовавшись вспышкой молнии, осветившей ей путь. Последовавший за ней удар грома заглушил шум погони, если таковая имела место. Она не оборачивалась, пока не распахнула дверь своей комнаты. Коридор, озаренный еще одной вспышкой, был пуст. Снизу, из самого сердца дома, донесся хохот. Бута явно позабавило ее бегство, страз перед собственными эмоциями, но он не последовал за Камиллой.

Она заперла за собой дверь и, дрожа всем телом, прислонилась к ней, радуясь уютной безопасности своей комнаты. Она стояла в темноте, не зажигая света, не желая рассеивать окутавший ее мрак. Никогда прежде не испытывала она такого страха и стыда. Не только из-за Бута; ей было стыдно за себя. Теперь Камилла знала, что не владеет собственными чувствами.

Это правда, что она всегда находила Бута привлекательным. Но не потому ли трепетала в ответ на его призыв, что была грубо отвергнута Россом Грейнджером? Была ли она уверена, что нуждается в Буте, как он нуждается в ней? Может, все дело в боязни стать такой, как Летти, сухой и хрупкой, как лист травы из ее коллекции? Так не может ли эта боязнь подтолкнуть к отчаянным действиям?

Руки Камиллы дрожали, когда она зажигала свечу. Возможно ли, что Бут и есть тот, кто ей нужен? Конечно, между ними много общего: одинокое детство, неустроенность и неустойчивое положение в прошлом. Тогда что же отталкивало ее от этого человека? Что вызывало недоверие? Она не знала, кем был Бут Хендрикс — художником или дьяволом.

Теперь Камилле было страшно в этом доме, как никогда прежде. Ее охватило дурное предчувствие, томительное и неотвязное. Бута не так-то легко остановить, если он что-то задумал. А он задумал овладеть ею. Ведь только в этом случае, он получит все, чего хочет от Грозовой Обители. Найдет ли она в себе силы противостоять его напору? Захочет ли их найти? Всегда ли будет этого желать?