Грязные цветы. Пленница волчьего офицера

ГЛАВА 7. Длинная комната

Весь следующий день я ждала, что вот-вот дверь комнаты откроется и я увижу солдат, которые отведут меня обратно в ангары для пленных, где возобновятся мои будни с голодом, холодом и изнасилованиями. Что самое забавное, при этом понимала: мне в самом деле плевать. Пускай если так. Потому что того подавляющего, угнетающего, поглощающего все мое существо чувства эта перспектива во мне более не вызывала. Как будто я прошла весь этот круг морального падения и теперь, когда пережитое уже не было в новинку, по новой сломать и превратить меня в апатичного зомби оно тоже не могло.

Интересно, а что, если меня начнут пытать? Именно по приказу офицера. Просто чтоб снова указать мне "на мое место"? О пытке дойреских войск ходили целые легенды. Оборотни умели мучить так, чтобы несмотря на боль, сводящую с ума, жертва оставалась жива, а если нужно — даже не изувеченной. По крайней мере, физически. Во что я превращусь тогда? Стану ли безучастным овощем, готовым по одному лишь приказу лизать сапоги своего хозяина?

Но тут дверь открылась и на пороге стоял он. Собственной персоной. С хмурым тяжелым взглядом, плотно сжатыми губами и бессменной стальной осанкой. Ничего не говоря, мужчина подошел ко мне и застегнул на запястьях наручники. При этом не за спиной, как это зачастую делали, а спереди. После, так же ничего не говоря, дернул за плечо, заставляя встать и следовать за ним.

Когда мы покинули комнату, беглый взгляд в окно дал понять, что сейчас в самом деле глубокая ночь. Спал весь лагерь, за исключением часовых и мрачных лучшей желтого света, скользивших по территории, да время от времени лизавших стекла окон, что молчаливо наблюдали за холодной ночью своими темными пустыми глазницами.

Долгое время я не была уверена в своих странных подозрениях, списывая все на то, что недостаточно хорошо ориентируюсь в лагере. Но вскоре поняла: мне не мерещится, оборотень в самом деле ведет меня в каком-то другом направлении. Не в том, в котором были расположены ангары с пленными.

Тогда куда? Куда он тащит меня по этим мрачным коридорам, где лишь изредка тускло горели светильники?

А когда понимание ответа пришло ко мне, было уже слишком поздно. Потому что остановилась я уже в узкой, длинной холодной комнате без окон, расположенной очевидно под землей. До ужаса жуткой. С пятнами запекшейся крови, которая оставалась брызгами на стенах и на полу несмотря на то, что ее очевидно регулярно в конце каждой смены смывали шлангами в закрытый решеткой люк канализации, который взгляд выхватил в левом дальнем углу.

Да, никаких сомнений. Это она.

Расстрельная.

Напряженно выдыхая воздух, я закрыла глаза, перед которыми и так все потемнело. Голова закружилась — словно от сильной нехватки кислорода. И я сама поражалась тому, что все еще стою на ногах.

Что, конец? Правда?

Парадоксально, но именно в этот момент мне в голову (которую уже с минуты на минуты прострелит пуля) пришел довольно странный вопрос: а почему он самолично привел меня сюда? И похоже, собирается сам же выпустить мне в затылок эту пулю? Потому, что ему доставит удовольствие собственными руками пристрелить меня, словно паршивую взбесившуюся собаку?

…Или потому, что ощущает необходимость лично покончить со мной? Но вне зависимости от его мотивов и желаний, для меня остается неизменным единственный факт. Который заключается в том, что мне конец. После всего пережитого. После всех ужасов, унижений и лишений, через которые я прошла, отчаянно надеясь просто выжить… Мне все равно конец.

И сейчас я могла лишь тяжело дышать, ощущая, что любой из этих вздохов может стать последним. Потому что уже чувствовала дуло револьвера, приставленное к моему затылку. А под коленями — холодный влажный пол.

Надо же, и ведь даже не заметила, как он поставил меня на колени.

Дрожи не было. Лишь полное оцепенение. И дыхание — частое, тихое, напряженное. Все так же закрытые глаза, хотя это мои последние секунды. После которых для меня настанет вечная чернота — я ведь уже давно не верила в какие-нибудь мифические Рай или Ад, куда моя душа должна была бы попасть после того, как оборотень спустит курок. Так не логичнее было бы сейчас широко распахнуть веки и до последнего смотреть хоть на что-нибудь, пускай даже на стены расстрельной комнаты, прежде чем эта чернота навсегда поглотит меня?

Но нет, я все равно стояла на коленях с закрытыми глазами. Лишь судорожно сжимала пальцами ткань своей одежды.

…Да, верно, сама я не дрожала. Потому совершенно четко ощущала дрожь дула пистолета, приставленного к моему затылку. Того самого дула, из которого вот-вот должна вылететь пуля. И эти секунды перед моим концом казались бесконечными. Уже только лишь от этого ожидания становилось еще страшнее и мучительнее. Наверное, нажми оборотень на курок сразу, было бы лучше. А так… он что, просто упивается моим страхом? Или ждет, когда я начну в слезах умолять его оставить мне жизнь, и ползая в ногах обещать снова быть послушной псиной? Чтобы именно тогда, насмеявшись, выстрелить?

Не в силах вынести этого болезненного ожидания, я медленно открыла глаза, ощущая, как по щекам от них скользнули две тоненькие влажные дорожки.

…А в следующий миг раздался грохот, с которым брошенный револьвер врезался в стену напротив. Вздрогнув от этого звука, словно от самого выстрела, я со всей силы сжала пальцы и инстинктивно бросила взгляд на то место, куда упал пистолет. И лишь после этого обратила внимание на тихий, сдавленный плач за свой спиной.

— Проклятая сука, — прозвучал разбитый, сломленный голос, с которым оборотень, сжимая зубы, опустился на пол и оперся спиной на холодную стену, обхватив голову руками.