Ханская дочь. Любовь в неволе

1

Зима сменилась весной, промозглой и сырой.

Сирин чувствовала себя несчастной, как никогда. Она смертельно устала, а грязная одежда постоянно была мокрой, хоть выжимай. Впрочем, это занимало ее куда меньше, чем события последних недель. Закрывая глаза, Сирин видела маленькие финские деревеньки, деревянные домики, крашенные в темно-красный цвет, и людей в пестрых иноземных костюмах, которые сначала со страхом смотрели на них, а потом в панике разбегались.

Степные всадники Сергея с улюлюканьем бросались в атаку, считая за счастье вонзить саблю в спину бегущего крестьянина или изнасиловать любую женщину — от совсем юной девицы до еле живой старухи. На месте деревень оставались пепелища и трупы, зато сумы степняков наполнялись все туже, а сменные лошади были нагружены так тяжело, что продвижение отряда замедлилось. Такой способ ведения войны был близок азиатам, и они явно показывали, что высоко ценят русского командира.

Тарлов считал, что эти набеги должны были нарушить снабжение армии Любекера и затормозить продвижение шведов, но время показало, что противника он недооценил: генерал не предпринял ни единой попытки принять сражение. Он еще больше ускорил приготовления и выступил на Петербург куда раньше, чем предполагалось. Самое позднее через месяц он должен был достичь города.

Сергей выслал вперед наблюдателей, которые исследовали местность, ища способ провести людей на юго-запад.

Но и без их донесений капитан понимал: чтобы остаться незамеченным шведами, ему придется сделать немалый крюк, опасно было при этом упустить врага из виду. Тяжелая дорога отнимала у людей и животных последние силы.

— Надо попробовать что-то еще! — сказал Тарлов однажды Ване.

Вахмистр выжидающе поглядел на него:

— И что же, Сергей Васильевич?

— Если мы хотим задержать шведов, пора впрямую столкнуться с войсками Любекера. — Сергей скептически оглядел свой отряд.

Шведские солдаты наверняка располагают оружием посерьезнее, чем вилы и цепы[11]. Но Тарлов должен был сделать все возможное, чтобы уберечь Петербург. Если город падет, дни Петра Алексеевича сочтены, да и его тоже. Стань царем Алексей Петрович, Сергею в армии места не найдется, такие, как Кирилин, позаботятся об этом.

Капитан подозвал к себе Канга:

— Надо выслать еще разведчиков для наблюдения за шведами. Если войско разделится на части, тотчас же поставить меня в известность!

Калмык выбрал из числа своих людей тех, чьи лошади были самыми выносливыми, и выслал их с заданием. Чтобы достичь шведского войска, им потребуется едва ли пара часов.

Неприятельский авангард день за днем прокладывал дорогу, настилая гать[12] для безопасности; войско тянулось по ней, словно гигантский червь. Возможности для неожиданного нападения в этом непролазном болоте не было никакой, а тем более для ночной атаки. Правда, местность принудила войско растянуться длинной и узкой колонной, но зато она же защищала шведов от внезапных конных набегов.

Тарлов понимал, что отряду необходимы опытные проводники, которые могли бы указать места, пригодные для быстрой атаки и такого же быстрого отступления, иначе лошади, увязшие в топкой почве, подставили бы всадников под неприятельские пули. Если он не хочет сгубить своих людей напрасно, нужно искать какой-то выход.

Сирин же в это время размышляла о вещах куда более прозаичных: переполненный мочевой пузырь настойчиво напоминал о себе, и она повернула жеребца в сторону. Каждый раз, уединяясь по естественной надобности, она испытывала смертельный ужас — судьба несчастных финских девушек наглядно демонстрировала, что ждет ее в случае разоблачения. Первого она успеет застрелить из пистолета, второго зарубит, но потом ей не поможет и сам капитан — если сочтет нужным вмешаться. Со времени их отъезда из Крапивно Сергей стал резок и угрюм, именуя ее не иначе как «чертов татарин».

Она забралась в кусты, огляделась и увидела, как Кицак, остановив свою лошадь рядом со Златогривым, приказывает всадникам проезжать дальше. Она почувствовала прилив благодарности — без помощи родича ей не удалось бы сохранить тайну в этом походе. Порой она задавалась вопросом: какую плату он однажды потребует за это? До сих пор Кицак довольствовался тем, что жадно набрасывался на добычу, собираясь, видимо, как и замышлял, вернуться в родную степь богатым человеком, но Сирин подозревала, что на уме у него было что-то иное. Закон чести велел Кицаку отомстить ее отцу и своей сестре, но путешествие на запад открыло ему, что в жизни есть и другой мир, помимо юрт и коз. С другой стороны, он, как и Сирин, навсегда останется чужаком в этой стране.

Несмотря на то что Сирин уже почти привыкла к жизни в окружении русских, она все же желала свержения царя. Девушка мечтала явиться к родному народу как вестница свободы.

Тихий свист вывел ее из задумчивости. Она огляделась по сторонам и увидела, что Кицак машет ей рукой, указывая на одного из всадников, который тоже спешился, чтобы облегчиться. Сирин забилась еще глубже в кусты, стянула штаны и завершила свои дела так быстро, как только могла. Вновь садясь в седло, Сирин размышляла о том, что скоро вновь начнутся месячные кровотечения, последние два раза они так и не пришли, поэтому не было нужды заботиться, как это скрыть. Но сейчас она почувствовала тянущую боль внизу живота — надо было снова запасаться мхом и берестой. Выкидывать пропитанный кровью мох было опасно: вдруг кто-то из отряда заметит? Но и сжигать в костре — не лучший вариант. Это значило, что ей нужно быть еще осторожнее, чем обычно.

Сирин провела рукой по волосам и отметила, насколько они отросли.

— Скоро тебе придется подстричь мне волосы, — сказала она Кицаку.

Татарин рассеянно кивнул — очевидно, в мыслях у него было что-то другое:

— Русский предводитель выглядит так, словно по-настоящему рвется в бой.

Она вспомнила напряженное лицо Сергея и кивнула. День ото дня груз ответственности все сильнее угнетал капитана, на лице его отражались только злость и усталость, но сочувствия к нему Сирин в себе не находила. Ее злило, что Сергей направляет своих солдат не против врага, а против беззащитных крестьян. Ее соплеменники тоже порой нападали на неприятельские деревни, но тамошние обитатели обходились с оружием не хуже воинов Монгура. И женщин степняки не насиловали на месте, порой их уводили в качестве добычи, но всегда давали место в юрте.

Для Кицака опасения Сирин были ясны:

— Выкинь лишние мысли из головы! Ты воин, а не сопливая девчонка!

Сирин вздрогнула, прочитав в его глазах беспокойство.

— Спасибо… — прошептала она и постаралась принять равнодушный вид.

Это удалось ей весьма неплохо: уже вечером она от души смеялась над Ваниными скабрезными шутками. Она насадила на отточенную палку кусок мяса, добытый в последней разграбленной деревне, поджарила и с аппетитом съела. Дрова были мокрыми, костер нещадно дымил, но ни Сирин, ни остальные не обращали на это внимания. Она изо всех сил пыталась поддерживать огонь, чтобы люди могли просушить одежду и одеяла. Дождь прекратился, и все немного повеселели. Когда солнце закатилось, Канг, Ишмет и Кицак назначили караульных, прочие же с шутками и смехом улеглись спать.

Сирин завернулась в одеяло с головой и улеглась, как обычно, между Ваней и Сергеем. Лежа с закрытыми глазами, она не засыпала, прислушиваясь к болтовне вахмистра, — он изо всех сил старался поднять своему капитану настроение.

— Спокойной ночи! — только и ответил Сергей. Прозвучало это как «заткнись!».

— Доброй ночи, Сергей Васильевич! Доброй ночи, Бахадур! — Ваня вольготно растянулся, раскинув руки, и тотчас раздался его громовой храп.

Вокруг храпели, сопели и кашляли — обычно Сирин не замечала этого, привыкнув спать рядом с мужчинами, но сегодня почему-то долго не могла заснуть. Она заметила, что Сергей тоже не спит, ворочаясь с боку на бок, и едва удержалась от того, чтобы заговорить с ним. Уж конечно, он думает о шведах и о сражении, которое ожидает их вскоре, решила она и почувствовала, как веки ее тяжелеют.

2

Сирин очнулась от тревожного фырканья лошади. Она посмотрела на небо — в просветах между тучами проглядывали редкие тусклые звезды, тьма стояла — хоть глаз выколи. Сергей спал, Ванино присутствие выдавал громкий храп. Казалось, все было мирно, и все же смутная тревога не покидала ее. Она попыталась разглядеть караульных, но никого не увидела, даже шагов слышно не было. Внезапно одну из звезд, сверкавшую низко над горизонтом, закрыла непонятная тень, — какой-то человек крался через лагерь, и крался он к тому месту, где спал Сергей.

В чем Сирин точно была убеждена — это не был друг. На мгновение она растерялась. Закричи она сейчас — Сергей все равно не сумеет моментально проснуться и сообразить, в чем дело. Сирин уже собиралась выхватить саблю и броситься на защиту капитана — жест сколь решительный, столь же и бесполезный, — но тут она вспомнила про пистолет. Вчера их отряд подошел к шведскому войску совсем близко, так что она решила положить заряженное оружие рядом, завернув его в шинель, чтобы не отсырел порох. Она вскинула пистолет, взвела курок и нажала спуск. Порох с шипением вспыхнул — выстрел!

В свете вспышки Сирин разглядела, как чужак резко остановился, точно наткнулся на невидимую стену, раздался странный клокочущий звук, а затем тяжелый удар о землю. В темноте кто-то громко выругался, а затем весь лагерь взорвался звуками. Сергей вскочил. Еще не поняв, в чем дело, он крикнул:

— Огня! Живо!

Кицак первым прыгнул к лагерному костру, разгреб угли и подбросил сухих листьев и хвороста. Поначалу казалось, что огонь погас вовсе, потом ветки неохотно занялись. Вскоре зажглись другие костры, и пламя осветило поляну. Всего в лагере схватили около тридцати чужаков, несколько калмыков лежали с перерезанным горлом. Кое-кто из пришельцев пытался бежать, но солдаты в ярости бросились на них. Тарлову с трудом удалость втолковать азиатам, что нужно оставить в живых хотя бы нескольких чужаков. К нему привели троих — двое были ранены, один, казалось, сошел с ума от страха.

Сергей бросил быстрый взгляд на мертвеца, валявшегося едва в двух шагах от его спального места, и невесело улыбнулся Бахадуру:

— Ты спас не только мою жизнь, но и жизни многих наших людей.

Сирин посмотрела на человека, навсегда унесшего в себе пулю от ее пистолета и вздрогнула от запоздалого страха. Руки и ноги противно тряслись, но она старалась собраться с силами:

— Ты спас мне жизнь в схватке на «Святом Никодиме», теперь мы квиты.

Голос Сирин звучал твердо, разве что слова она произносила медленнее, чем обычно, ей требовалась пауза, чтобы выдавить из себя следующее слово.

«Бахадур, кажется, счастлив заплатить мне такой долг», — подумал Сергей и обиженно отвернулся. С тех пор как мальчик встретил сородича, он словно преобразился. Сергей втайне мечтал, чтобы Кицак куда-нибудь исчез. Старый татарин показал себя осмотрительным командиром, не терял головы в критических ситуациях — вроде этой, и все же Сергей был несправедлив к нему, ведь именно Кицак спас от рук разъяренной толпы трех шведов.

Сергей отогнал от себя эти бесполезные мысли и начал размышлять, что следует теперь делать. Пленники были одеты в плотную охотничью одежду, позволяющую долгое время продержаться в лесу. Лица чужаков выражали решимость и упрямство, и все же Сергей почувствовал их страх.

— Кто вы и кто вас послал?! — рявкнул он. Один из них, раненый, сплюнул:

— Убирайся вон, проклятый русский, и забирай в свой ад чертова царя — ему там самое место.

Сергей на вызов не ответил и повторил вопрос.

— Русская свинья! Ты заплатишь за все бесчинства, что творили твои проклятые разбойники! — продолжал изливать душу пленник.

Некоторые из калмыков забеспокоились, и Сергей почувствовал, как стремительно рушится его авторитет. Он повернулся к Кангу:

— Заставь этого парня говорить!

Калмык согласно кивнул. Кроме трех караульных ночные гости вырезали еще около дюжины человек его племени, и сейчас был замечательный случай посчитаться с ними.

Через час упрямый чужак умер, ответив почти на все вопросы Сергея. Люди, убитые в лагере, были не шведами, а карелами, которых Любекер использовал в качестве проводников через болото. Их мечтой было отомстить за сожжение родных деревень.

Число шведских и финских солдат в войске Любекера пленнику было доподлинно неизвестно, приблизительно он называл цифру в тридцать тысяч человек, все отлично вооружены. Перебежчик описал даже обоз, состоящий из множества грузовых подвод и осадных пушек. Обоз создавал для Любекера наибольшие трудности при перемещении — раскисшая почва не выдерживала груза, телеги проваливались, поэтому он отдал приказ двигаться вперед по гатям, которые солдаты инженерных войск настилали ежедневно.

Таким манером он планировал дойти до Ингерманландии — несколько сотен телег с досками и сваями сопровождали войско. Минувшей осенью деревянная дорога была протянута до границ России. Если ничто не помешает работе солдат, Любекер доберется до Санкт-Петербурга через неделю.

Сергей понимал: чтобы оправдать доверие Апраксина, действовать придется быстро. Он обернулся к двум оставшимся пленникам:

— Вы пойдете с нами — покажете, где и как можно атаковать инженерный отряд!

— Мечтай! — со смехом ответил один из них. Его товарищ испуганно втянул голову в плечи.

Сергей подошел к пленнику, схватил за подбородок и задрал ему голову кверху:

— Вы сделаете это, иначе я отдам вас солдатам!

— Ты русская свинья, а солдаты твои — бешеные псы!

Пленник хотел плюнуть в лицо Тарлову, но не успел — кинжал калмыка перерезал ему горло.

Сергей заметил расширившиеся от ужаса глаза второго пленника и неприятно оскалился:

— Как тебя зовут?

— Пааво, — проскулил тот.

— Павел то есть! Слушай меня, Павлик, если хочешь выжить в этой войне, сделаешь то, что я скажу, понял? Иначе мои люди позабавятся с тобой.

Финн посмотрел на Тарлова так, словно перед ним внезапно возникли все духи и демоны, и нерешительно кивнул. Сергей хлопнул его по плечу:

— Молодчина, Павлик! Отдохни немного — скоро выступаем.

3

Когда Сергей отдал приказ выступать, только свежий холм влажной земли напоминал о том, что здесь нашли последний приют почти тридцать финнов и двадцать азиатов. Взяв в провожатые Пааво, капитан надеялся обогнать колонну финского войска и атаковать инженерный отряд авангарда. Местность, где они сейчас шли, была усеяна бесчисленными крошечными озерцами и лужами жидкой чавкающей грязи — без проводника он наверняка потерял бы в трясине не половину отряда. Быстрые косые взгляды вахмистра и некоторых солдат выдавали их убежденность в том, что финн приведет их к гибели. Но в Сергее жила уверенность, что воля Пааво сломлена, теперь финн будет верен ему как собака. Не верил капитан и в то, что Пааво воспользуется удобным случаем вернуться к шведам — они наверняка сочтут его предателем, а тогда судьба финна вряд ли будет лучше судьбы его товарищей, убитых калмыками.

Ближе к полудню они дошли до небольшого холма — время от времени подобные возвышенности нарушали монотонность болотистой равнины. Тарлов направил жеребца к подножию, намереваясь забраться на вершину и осмотреться. Вверху ему пришлось пригнуться и чуть ли не на брюхе ползти сквозь чахлый кустарник — менее чем в версте от себя он увидел войско шведов. Казалось, гигантская многоножка ползет по деревянному настилу дороги. Передовые отряды виднелись далеко на горизонте, обогнать их в этот же день не было никакой возможности.

Сергей уже намеревался вылить свою досаду в нескольких крепких выражениях, как внезапно заметил разрыв в колонне шведского войска. Инфантерия[13] с мушкетами и пиками продолжала свой путь, не заметив, что отряд артиллеристов остановился. Бомбардиры суетились вокруг одного из орудий — пушка соскользнула с гати и, повредив настил, увязла в болоте.

Тарлов дрожал от нетерпения, это был первый шанс нанести шведам чувствительный удар. Он оценил расстояние, отделявшее его отряд от войска шведов: если финн не заведет отряд в ловушку, им вполне удастся подскакать туда, напасть на артиллеристов и отступить прежде, чем подоспевшие шведы возьмут их в клещи. На счету была каждая минута. Сергей сполз с холма, вспрыгнул на Мошку и со всей возможной быстротой поскакал назад:

— Началось! Атакуем!

Ваня улыбнулся почти с облегчением и принялся заряжать ружье. Сирин глубоко вздохнула и попыталась принять вид отчаянного головореза, каким представлялся русским любой татарин, на самом же деле она желала оказаться как можно дальше отсюда. Сирин еще не до конца пережила ужас ночного нападения, а потому меньше всего на свете снова стремилась в бой. Но она должна быть Бахадуром, а это означало — ни малейшей слабости. Как и все остальные, не желая выдать противнику свое присутствие раньше времени, Сирин спешилась, ухватила жеребца под уздцы и повела его под защиту густого кустарника. Кицак подошел к Сирин, поглядывая на нее с любопытством:

— Когда мы разоряли деревни, кое-кто считал тебя трусом. Но сегодня ночью ты доказала, чего стоишь на самом деле. Эти финские собаки убили бы не только командира, но и многих из наших людей, а потом скрылись бы незаметно.

Сирин кивнула со всем возможным хладнокровием. Кицак был прав, и все же ее мутило от одной мысли о новых убийствах, пусть даже только для защиты своей жизни, как это порой было при набегах на деревни. Аллах создал женщину, чтобы она дарила миру новые жизни, а не затем, чтобы убивать. Она проклинала Зейну и отца, обрекших ее на столь противное природе существование, и спросила себя: отчего же она так тоскует по родине? Но ответа не было. И если бы не Кицак, ее тайна давно открылась бы и она разделила бы участь финских женщин. Сирин сглотнула и оскалилась в хищной улыбке:

— Мы покажем этим благородным шведам. Как ты думаешь, Кицак?

— А то как же, Бахадур! — рассмеялся татарин. Глаза его, однако, оставались серьезными. Сирин оказалась крепким орешком, он не понимал, как могла у трусливой русской рабыни родиться такая храбрая дочь. Мать Бахадура звали Наталья, она вздрагивала и сжималась от любого резкого слова, и даже дети презирали и шпыняли ее. Видно, в Сирин взяла верх добрая татарская кровь, кровь Монгура, чьи предки по материнской линии вели род от самого Тимурленга, русские называли его Тамерланом, а то и далее — от самого Чингисхана, покорителя земель. Пусть это звучало странно, но Кицак горд был сражаться на стороне этой женщины, ей не было еще и восемнадцати лет, но она уже стала бесстрашным воином, надежным, как скала.

Сергей услышал смех Кицака и стиснул зубы — ему отчаянно захотелось выругаться.

Пааво, шагавший рядом с ним, выбирал дорогу осмотрительно, и все же чем дальше, тем больше Тарлова охватывала неуверенность. Земля размокла настолько, что Мошка утопал в грязи по самые бабки — остановиться нельзя было ни на миг. Пустить коней в галоп было невозможно, если же атаковать в пешем строю, у шведов будет достаточно времени зарядить мушкеты, и атака захлебнется в крови. К тому же местность оказалась вовсе не столь ровной, как это виделось с вершины холма: равнину пересекали протяженные возвышенности, некоторые высотой в человеческий рост, словно нечистый внезапно заставил застыть бушующее море.

Солдатам снова и снова приходилось карабкаться по скользкому откосу на гребень «волны», а затем скользить в жидкую грязь на другой стороне. Азиаты использовали любую возможность укрыться, и все же Сергей с ужасом ждал, что вот-вот шведские горнисты заиграют сигнал тревоги. Но, к его удивлению, все было тихо — лишь брань и разговоры шведских артиллеристов, все еще возившихся с застрявшей пушкой, становились все громче и отчетливее.

Наконец солдаты Сергея подобрались к шведам на расстояние выстрела — сейчас они были укрыты от глаз неприятеля последней возвышенностью, громкое слово или конское ржание каждую секунду могло выдать их. Только бы ему удалось выстроить людей прежде, чем их заметят, тогда можно надеяться на успех. Участок гати длиной самое меньшее шагов в двадцать, был разрушен и задерживал продвижение войска. Последние отряды оторвавшейся передней колонны отошли уже на порядочное расстояние, когда заметили непорядок и остановились. Тарлов видел, как несколько человек возвращались — очевидно, чтобы выяснить причину задержки. На помощь своим товарищам уже подходили новые отряды, но они мало что могли сделать — нескольких человек не хватало, чтобы вытащить пушку, а как только в одном месте скапливалось много людей, настил уходил в топкую почву.

Наконец шведский офицер приказал пожертвовать пушкой и бросить все силы на восстановление дороги. Солдаты Тарлова собрались под прикрытием возвышенности и густого кустарника и приготовились к атаке. По знаку капитана они вскочили в седло, рысью преодолели оставшиеся пятнадцать шагов и бросилась на шведов. Те поначалу не поняли, что произошло. На небольшом расстоянии лук степняка был опаснее шведского мушкета — он не требовал долгой и сложной перезарядки, и через мгновение несколько артиллеристов уже лежали в грязи, сраженные калмыцкими стрелами. Сергей с обнаженной саблей налетел на шведского полковника — в грязном синем мундире тот застыл на месте, глядя на нападавших, Словно на демонов из преисподней. Клинок с хрустом разрубил плоть. Шведы явно были ошеломлены внезапной атакой. Очевидно, они не принимали степной отряд всерьез, считая, что русские удовольствуются набегами на деревни, но не посмеют атаковать настоящую армию. Сергей оглянулся и увидел Бахадура со знаменем в левой руке и пистолетом в правой. Сабля в такой ситуации была бы куда полезнее — после первого же выстрела пистолет превращался в бесполезную игрушку. Сергей хотел крикнуть об этом Бахадуру, но тут юный татарин поднял пистолет и выстрелил. Шведский канонир рухнул в двух шагах от Сергея. В руках он держал пушечный забойник, которым собирался проломить череп русскому капитану.

— Спасибо! — крикнул Сергей. «Молодец!» — подумал он, увидев, что мальчик заткнул еще дымящийся пистолет за пояс и выхватил саблю.

Сирин и не подозревала, как прекрасна была она, когда, пришпорив своего жеребца, направила его прямо на врагов, разящими сабельными ударами держа их на почтительном расстоянии. Кицак со своими всадниками пришел ей на помощь, оттеснив столпившихся шведов в сторону от твердой дороги. Люди Канга и Ишмета тоже одерживали верх над противником. Сергей решился отозвать часть солдат.

— Утопить чертовы пушки в болоте! — прокричал он.

Кицак первым понял замысел своего предводителя. Татарин спрыгнул с коня, схватился за один из канатов, которым шведы пытались вытянуть увязшую пушку, и с помощью своих людей опрокинул орудие, так что ствол погрузился в грязь. К нему присоединились и остальные. Спешиваясь, они сталкивали пушки с гатей в мшистую топь.

Тарлов удовлетворенно наблюдал, как гордость шведского фалунского литейного производства все глубже погружается в болото. В своем триумфе он забылся и тут же чуть не поплатился за это — мушкетная пуля, гудя, как рассерженный шмель, пробила его треуголку.

— Назад! Отступаем! — крикнул он своим людям. Всадники тут же вскочили в седла и помчались прочь, так быстро, как только позволяла топкая почва. Сергей подсадил в седло Пааво, вспрыгнул на Мошку и пришпорил жеребца. Мокрая земля проседала под копытами, и через несколько шагов ноги Мошки ушли в топь почти по колено, но несколько рывков — и конь вырвался из вязкого плена, унося от смерти всадников. Шведы попытались было преследовать нападавших, но их хватило ненадолго. Небольшой кавалерийский отряд оказался настойчивее — с яростными возгласами они преследовали отступающего противника, не замечая, как русские перегруппировываются под прикрытием возвышенности.

Не дожидаясь приказа, татарские всадники ударили с тыла, осыпав преследователей градом стрел. Когда они вновь вернулись в строй, у каждого в руках было новенькое шведское ружье, Канг, кроме того, разжился саблей, а Кицак набил седельную суму пулями и порохом. Еще несколько всадников принарядились и гарцевали теперь в трофейных треуголках.

Угроза преследования миновала — можно было перевести дух. Сергей неспешно подъехал к холму, с которого не так давно наблюдал за колонной шведского войска, и оглядел поле сражения. Неприятельские ряды смешались, и солдаты до сих пор метались в беспорядке. Офицерам стоило немалого труда восстановить спокойствие, но и они, казалось, не могли решить, как теперь поступить. По оживленной жестикуляции можно было догадаться: одни настаивают на преследовании противника, другие — на том, чтобы спасти пушки.

Орудия почти полностью исчезли в трясине, и практически не было шансов спасти хоть одно: для этого пришлось бы возводить стены до ближайшего сухого участка, а затем откачивать воду. По подсчетам Сергея, шведы потеряли не меньше шести орудий, а то и все восемь. Гордый достигнутым успехом, Сергей поблагодарил солдат, не забыл он и про Бахадура.

— Кажется, ты во второй раз спас мне жизнь. Неплохая работа! — Шутливым тоном Сергей надеялся пробить окружавшую Бахадура броню отчуждения, но татарин только плечами передернул. Рассерженный, Сергей развернулся и отошел.

Он и не догадывался, скольких усилий стоило Сирин выглядеть безучастно. Она благодарила Аллаха, что ей удалось сохранить Сергею жизнь. В ее глазах он был сейчас единственным, кто мог держать азиатов под своей рукой. Люди эти в большинстве случаев были изгнаны из племени за какое-то преступление, и терять им было нечего, но цена безопасности на мгновение показалась Сирин чрезмерной. Ей вновь пришлось убивать людей.

4

Первое удачное нападение на шведскую колонну положило начало целому ряду подобных набегов отряда Тарлова. Эти атаки стоили противнику еще трех пушек, несколько обозных телег и больше сотни убитых и раненых. Генерал Любекер, обеспокоенный происходящим, уже подумывал выставить фланговую защиту из тяжелой кавалерии, но в этом случае всадники продвигались бы вперед крайне медленно. С другой стороны, это сделает невозможным любое нападение, и русскому капитану придется считаться с тем, что шведы в любой момент могут обойти его отряд и взять в клещи.

Последняя атака оказалась неудачной — только благодаря везению конников Сергею удалось уйти от преследовавших их драгун. Капитан понял: пора разрабатывать новый план. Все его набеги до сих пор были для шведского войска булавочными уколами — они отнюдь не мешали противнику двигаться дальше на Петербург.

— Если нам в ближайшие пару дней не удастся задержать их или, по крайней мере, отвести в сторону от Санкт-Петербурга, городу пылать в огне, — сказал Сергей вечером Ване и Бахадуру.

— Было бы жаль… Такие красивые дома… — вздохнул Ваня.

Сирин только плечами пожала. Это была не ее война, так что не следовало и думать, как выиграть ее.

Сергей, впрочем, не замечал молчания вокруг, продолжая излагать свои мысли:

— Нужно, чтобы Любекер получил ложное донесение, где говорилось бы о ловушке возле Санкт-Петербурга, угрожающей потерей большей части войска.

Ваня взглянул на него с интересом, Сирин безучастно смотрела на огонь. Сергей подавил закипавшее раздражение, и стал размышлять. Немало кампаний провалилось из-за ошибок генерала — необходимо было вынудить Любекера совершить ошибку. Некоторое время Сергей просчитывал свои возможности. Лучше всего, если шведам в руки попадет письмо от имени Апраксина, а то и самого царя, но у него не было ни подобающей бумаги, ни печати — подлог мигом распознали бы. Единственное, что он мог сделать, чтобы обмануть неприятеля, — послать к шведам человека, который под видом перебежчика рассказал бы Любекеру правдоподобную легенду.

Сергей покачал головой, слишком уж безрассудной показалась ему поначалу эта идея, слишком уж велика вероятность на следующий день увидеть труп посла, раскачивающийся на придорожном дереве. С другой стороны, какая еще была возможность предотвратить взятие Санкт-Петербурга? Но кому Любекер поверит? Кому-то из его степняков? Вряд ли. Ваня никогда не отличался особым хладнокровием, к тому же он не выглядел человеком, которого мог бы отправить к вражескому генералу высокопоставленный предатель. А если он отправится сам — кто сможет держать в руках эту разнузданную ватагу азиатов? Солдаты ограничатся мародерством в ближайших деревнях, а потом подадутся на юг. Даже если он переживет встречу со шведами, это будет стоить ему чина, а то и головы. Единственный, кто оставался, — Бахадур.

Сергей внимательно поглядел на татарина и спросил себя: сможет ли этот мальчик перехитрить шведов? Бахадур был очень умен, да и хладнокровия ему не занимать. Он сумел бы выдать Любекеру и его генералам совершенно правдоподобную ложь. Но шведы были известными мастерами пыток, что они сделают с мальчиком, если затея Сергея провалится, лучше даже не думать. С другой стороны, Бахадур уже не раз доказал свою надежность, начиная с боя на «Святом Никодиме» и заканчивая нападением на колонну шведского войска, а его надменная и замкнутая манера могла ввести в заблуждение и Любекера.

С вымученной, виноватой улыбкой он повернулся к татарину:

— Бахадур, мне надо поговорить с тобой.

Сирин с удивлением взглянула на него.

— Мы не можем больше атаковать войска Любекера — его фланговые отряды перебьют нас. Нужно как-то заставить его повернуть. Ты сможешь отправиться в шведский лагерь и передать Любекеру ложные известия?

Сирин испугалась:

— То есть я должен так запросто прискакать к шведам и передать им письмо от тебя?

— Не письмо. Тебе придется передать им информацию на словах, и не от меня… — Сергей задумался, подыскивая правдоподобно звучащее имя, и ухмыльнулся, припомнив вероятных заговорщиков, с которыми ему пришлось познакомиться в Москве. Присутствовать на собраниях ему больше не доводилось, но имена высокопоставленных членов кружка он запомнил.

Сергей обнял Бахадура за плечи и привлек поближе к себе:

— Слушай меня внимательно. Твоя жизнь будет зависеть от того, поверят ли тебе шведы! Если они заподозрят обман, то наверняка примутся пытать тебя, чтобы вытрясти все, а уж замучить человека до смерти — на это они большие мастера.

У Сирин от страха свело мышцы спины, аж плечи заболели. Отчаянный замысел Сергея не вызывал у нее доверия, но она не имела права разрушить навязанный ей образ татарского воина, не боящегося ни шайтана, ни мук преисподней. Сирин смертельно побледнела, но ей ничего не оставалось, как согласно кивнуть.

— Что я должен рассказать шведам?

Голос прозвучал резко и хрипло, как воронье карканье, и она испугалась, что Сергей заметит ее страх, но он только кивнул и начал объяснять. Сирин внимательно вслушивалась, повторяла каждую мелочь и каждое имя, которое она должна будет упомянуть. Наконец она решила, что сумеет пересказать все, даже если ее разбудить среди ночи. Каждого из персонажей Сирин могла описать в подробностях, словно не пропускала мимо ушей ни одной светской сплетни. Кстати сказать, русские офицеры были не меньшими охотниками обсудить пикантную подробность из жизни ближнего своего, чем женщины ее племени, болтающие во время стирки.

— Яковлев, Лопухин, Кирилин, — повторяла она, когда Сергей наконец замолчал. Яковлев не был ей знаком, Лопухина Сирин тоже видела лишь издали. При имени Кирилина лицо Сирин перекосилось — вот уж кому она точно не желала ничего хорошего.

— Верно! У шведского короля шпионов на Руси предостаточно, а что они пропустят, то расскажут иноземные гости и посланники. Наверняка им известно и о замыслах генералов относительно войны. Некоторые европейские страны поддерживают шведов, передают им всю информацию. Хотя бы одно из имен, которые я назвал тебе, Любекеру должно быть знакомо.

Сергей глубоко вдохнул и покачал головой, словно желая еще раз обдумать свой план.

— Разумеется, солдаты Любекера не должны распознать в тебе прапорщика русской армии. Сменные вещи у тебя с собой? — Это был не столько вопрос, сколько утверждение, Сергей отлично знал, что вьючная лошадь Сирин изрядно нагружена.

Сирин согласно кивнула, хотя и не понимала пока, к чему он клонит.

— Надень парадный мундир — пускай шведы полюбуются, и возьми другую лошадь, твой жеребец чересчур приметен.

Сирин не хотелось оставлять коня — Златогривый превосходил резвостью любую шведскую лошадь и даже в таком болоте умудрялся отыскивать безопасную тропу. Но она понимала, что Сергей прав, и не собиралась спорить с ним. Пусть дружба их в последние недели несколько охладела, мнение Сергея значило для нее очень много, пожалуй, даже больше, чем того хотелось бы.

— Я все сделаю, Сергей Васильевич! — Это прозвучало почти клятвенно.

Неожиданно капитан улыбнулся ей, как мальчишка, провернувший удачную каверзу.

— Надеюсь! Если тебе не удастся заставить шведов свернуть и они разграбят и сожгут Петербург, царь нас всех побросает в этот костер.

Сирин невольно покачала головой:

— Если Санкт-Петербург так ему дорог, почему он не пошлет достаточно солдат для его защиты?

Сергей только горько рассмеялся:

— Петр Алексеевич — государь всея Руси, а не только Санкт-Петербурга. Необходимо перехватить основные силы шведов, прежде чем они дойдут до Москвы. Если столица падет, наша страна погибла. И большинство народов, которые сейчас находятся под рукой царя, не преминут этим воспользоваться. Начнутся восстания, мятежи, государство начнет разваливаться, а самый лакомый кусок заберут себе шведы.

Сирин уже была готова сказать, что ей все равно, что Россия чужая для нее страна, но она промолчала — почему-то не хотелось огорчать Сергея. Сирин ощущала неясную симпатию к этому человеку, которого должна была бы ненавидеть почти так же, как русского царя.

— Когда мне отправляться? — спросила она.

— Завтра утром. Придется тебе сделать крюк, чтобы появиться с другой стороны. Какую-то часть пути с тобой проедут Ваня, Кицак и кто-нибудь из солдат, но когда вы заметите, что шведы уже недалеко, им придется повернуть назад. — Сергей посмотрел на северо-запад, где солнце — тяжелый тусклый красный шар — грузно наваливалось на линию горизонта.

— Ты уверен, что хочешь пойти на это? — спросил он внезапно.

«Я уверена, что это последнее, чего мне хотелось бы», — пронеслось у Сирин в голове, но произнесла она совсем другие слова:

— Да, конечно! Надо же нам что-то делать, если не хотим, чтобы царь поджарил нас на углях Санкт-Петербурга!

Сергей сосредоточенно кивнул:

— Я на тебя полагаюсь, Бахадур! Тебе понадобится новое имя — что-нибудь звучное, что произведет впечатление на шведов. Какой-нибудь старинный боярский род вполне сгодится, а лучше даже кого-нибудь из Рюриковичей вспомнить. Сейчас подумаю… — Сергей задумался, внезапно лицо его озарила по-детски гордая и торжественная улыбка. — Бутурлин! То, что надо!

5

Сирин никогда еще не чувствовала себя такой напуганной и одинокой, как сегодня. Никогда, даже когда Зейна отдала ее русским. Как и в тот бесконечно далекий день, она ехала по дороге в пышном платье, пусть даже сейчас это был парадный мундир драгунского офицера, а не ее татарский наряд. Сможет ли она разыграть перед шведами русского офицера, да еще и предателя? Сирин была почти убеждена, что Любекер уличит ее во лжи и прикажет обойтись с ней соответственно. Чтобы отвлечься, Сирин разглядывала золотое кольцо на руке, из каких-то сентиментальных соображений Сергей возил эту вещицу с собой, хотя оно было ему мало. Продавать кольцо он не хотел, но сегодня расстался с ним без колебаний — украшение придавало Сирин солидности.

Девушка торопила ленивую лошадку туда, где шведские войска ждали, пока солдаты настилали гать. Она беззвучно шептала шведские слова, которым научил ее Пааво, впрочем, у финна и у самого выговор оставлял желать лучшего. Когда же Сирин пыталась поздороваться по-шведски, казалось, что у нее простужено горло. Она задалась вопросом: не обманул ли ее пленник, не научил ли словам, которые могут навлечь на нее подозрение или оскорбить шведского генерала?

Она настолько погрузилась в размышления, что не заметила отряд драгун, скрытый белыми гроздьями цветов какого-то кустарника. Шведы наблюдали за приближением всадника, держа ружья в боевой готовности.

Сирин подъехала совсем близко к зарослям, когда внезапно перед ней на тропинку выскочил бородатый офицер и крикнул:

— Стоять! Брось оружие!

Сирин, разумеется, не поняла ни слова, но интонация, а главное — направленное на нее ружье говорили сами за себя. Она осадила апатичную лошадку и подняла руки, с иронией наблюдая, как швед с опаской оглядывается по сторонам, чтобы проверить, одна ли она. Драгуны вышли из убежища, только когда окончательно убедились, что русский и в самом деле ехал в одиночестве. Они смотрели на нее с недоверием, с каким удовольствием они попросту пальнули бы в этого неизвестно откуда взявшегося всадника, не задавая лишних вопросов.

Лейтенант в линялом голубом мундире и старых штанах желтой кожи догадывался, впрочем, что убийству русского начальство не слишком обрадуется.

— Ты кто и чего тут ищешь?

По выражению его лица Сирин догадалась о смысле вопроса.

— Владимир Сафронович Бутурлин, мне необходимо срочно поговорить с генералом Любекером, — ответила она по-русски и прибавила несколько слов, услышанных от Пааво.

Лейтенант сморщил нос, словно заслышав тяжелый запах скотного двора, а затем холодно рассмеялся.

— Господин желает поговорить с генералом? Почему не с королем? — спросил он на сильно ломаном русском.

Сирин вздохнула — то, что швед хоть немного понимает русский, облегчало задачу.

— Потому что ваш король со своим войском находится в Белороссии!

— А что тебе нужно от нашего генерала? — спросил лейтенант уже несколько мягче.

— Приветствовать его от имени нескольких друзей, чьи имена мне не хотелось бы сейчас называть. — Показать облегчение было бы ошибкой, но тем не менее первая схватка осталась за ней. Швед потерял уверенность в себе и не осмелился дальше задавать вопросы.

Вместо этого он обратился к одному из подчиненных:

— Андерс, прими командование! Мне нужно сопровождать этого русского в штаб.

Затем лейтенант повернул коня и подал русскому знак следовать за ним. Офицер так и не смог решить — пленника он везет или гостя. Проехав две версты, они достигли наконец колонн шведского войска, которые по-прежнему неуклонно продвигались вперед. Разве что расстояние между отдельными отрядами стало меньше, а фланги охраняли гренадеры с ружьями.

Все смотрели на Сирин с удивлением и страхом — можно подумать, она была из племени людоедов — и пропускали их.

Теперь они ехали вдоль марширующей колонны. Внезапно к ним подошел богато одетый мужчина в темно-синем кафтане, щегольски повязанном шейном платке и в огромной шляпе, украшенной разноцветными перьями. На сапогах, доходивших почти до бедер, побрякивали серебряные шпоры, а на широком кожаном поясе висел кинжал, рукоятка была сделана из слоновой кости и украшена драгоценными камнями, но самым приметным в его внешности были кольца, которые он носил, надевая прямо поверх перчаток. В первый момент Сирин подумала, что это и есть генерал, и внутренне подобралась.

Мужчина недовольно оглядел лейтенанта:

— Что случилось, Нильсон? Почему вы не на посту?

Тот отсалютовал:

— Разрешите доложить, господин майор. Я схватил русского.

Мужчина, казалось, только что заметил Сирин:

— А почему ты ведешь его сюда, а не отдашь палачу?

Нильсон покачал головой:

— Это офицер. Он хочет говорить с генералом.

Майор, казалось, заинтересовался:

— И что такому, как ты, нужно от генерала Любекера? — По-русски он говорил чуть лучше, чем лейтенант.

Сирин сбросила с себя страх, словно грязное платье, и чувствовала только взвинченность. Она посмотрела на майора равнодушно и спокойно, как на докучливого караульного:

— Передать ему поклон от пары его добрых друзей… и предупредить генерала.

— О каких друзьях идет речь? И от чего ты хочешь предостеречь генерала?

— Об этом я буду говорить только с ним лично. — На мгновение Сирин испугалась, что зашла чересчур далеко, и поняла, что успех дела сейчас балансирует на лезвии ножа. Недовольный майор, казалось, готов прямо сейчас отдать ее палачу. Но он хмуро высморкался и ткнул пальцем в лейтенанта:

— Ты можешь возвращаться, Нильсон! А ты, русский, спешивайся.

Майор окликнул солдата в грязнейших штанах и приказал ему взять лошадь.

— Да хранит тебя Бог… — сказал швед пленнику, — если ты приехал только для того, чтобы отнимать время у генерала.

Сирин глубоко вздохнула, надеясь, что ее вскоре проведут к Любекеру, тогда не придется иметь дела с другими высокопоставленными офицерами. Майор отвел ее к месту, где расположился на привал авангард шведского войска.

Было видно, что топкая почва с трудом выдерживает гати даже без людей — опорные бревна на глазах уходили все глубже. Несколько офицеров, словно на острове, сгрудились на пятачке твердой земли — их окружала охрана из солдат с ружьями на изготовку. Командиры жарко говорили о чем-то, по всей видимости, обсуждали, стоит ли обогнуть этот участок болота или все дело только в том, чтобы взять более длинные сваи. Одеты они были почти так же роскошно, как и майор, сопровождавший ее. Впрочем, генерала Сирин отличила тотчас же — по его манере держаться, но главным образом по подобострастным лицам стоявших поблизости.

Одет Любекер был не столь нарядно, как ее конвоир, но все же генерал был весьма элегантен и подтянут. Синий мундир сидел на нем как влитой, кожаные, отблескивавшие лаком черные сапоги доходили до колен, на голове у него красовалась черная широкополая шляпа, украшенная единственным пером, на шее генерал носил толстую цепь с медальоном, через грудь наискосок шла широкая желтая перевязь, а на кожаном поясе покачивался кинжал.

Когда майор подошел к нему, генерал рассерженно обернулся, видимо, речь действительно шла о чем-то важном:

— Что случилось, Бергквист?

Майор отдал честь и угрожающе поглядел на Сирин — выражение его лица не сулило гостю ничего хорошего, если окажется, что генерала потревожили зря.

— Позвольте доложить, господин генерал. Этого русского взяли в плен здесь недалеко, он настаивает на разговоре с вами.

Любекер казался удивленным, все же прапорщик был не тот чин, который мог настаивать на встрече с генералом.

— Кто ты такой и чего тебе надо? — спросил он Сирин по-русски, говорил генерал с сильным акцентом, но довольно уверенно.

— Меня зовут Владимир Сафронович Бутурлин. Мне поручили приветствовать вас от имени людей, которых я могу назвать только наедине, — ответила Сирин, стараясь говорить как можно спокойнее.

Любекер некоторое время стоял в нерешительности, потом кивнул:

— Заберите у него оружие и обыщите — нет ли где спрятанного кинжала, — приказал он Бергквисту. Тот подозвал двух солдат, они забрали саблю Сирин и обыскали ее. Рука одного из них скользнула прямо по ее туго перевязанной груди, но солдат ничего не заметил. Сирин призвала на помощь все самообладание, чтобы не выдать себя неуместным испугом. Солдаты отрапортовали Бергквисту что-то, что должно было, по-видимому, означать, что оружия не найдено.

— Хорошо. Иди за мной, — Любекер отошел на несколько шагов в сторону. — Теперь говори, зачем ты прибыл.

Сирин быстро перебрала в уме имена, которые называл Сергей:

— Я… должен… должен передать вам поклон от майора Лопухина и полковника Яковлева, ваших добрых друзей.

Имена эти ничего не говорили генералу, но ему было известно, что в России далеко не все согласны с идеями Петра, в том числе и некоторые военные. Кроме того, о роде Бутурлиных он был наслышан. Этот боярский род утверждал, что ведет свое происхождение от Владимира Мономаха, а через него — от Рюрика, а значит, вполне может соперничать в знатности с Романовыми. А предки нынешнего царя были одной из боковых ветвей династии Рюриковичей, да и это родство находилось под сомнением.

Поэтому имя нежданного гостя пробудило в Любекере любопытство, несколько усыпив его постоянное недоверие.

— И чего же хотят эти господа?

— Предупредить вас, — ответила Сирин. — Если вы и дальше продолжите путь прямо на Петербург, то скоро попадете в засаду.

— В засаду? — Любекер скептически улыбнулся.

Сирин кивнула:

— Так точно! Царь, черт бы его побрал, приказал укрепить город. Он даже корабли для этого использовал.

— Корабли? — удивился генерал.

— Да! Царь называет их «плавучие бастионы» и утверждает, что их пушки заставят вашу милость отступить. В Санкт-Петербурге множество кораблей, которые способны за короткое время переместиться из одного конца города в другой — по Неве или каналам. Кроме того, эти иноземцы, голландцы, как они себя называют, прислали ему в помощь два очень больших корабля.

— Каналы? — Слово это, по-видимому, не очень понравилось Любекеру.

Сирин кивнула и объяснила генералу, что царь приказал князю Апраксину прорыть в определенных местах каналы такой ширины и глубины, чтобы там мог пройти корабль.

— А русская северная армия тем временем готовится обойти вас с тыла и не пустить назад — ловушка захлопнется, — закончила она.

На губах Любекера появилась задумчивая улыбка, будто он что-то знал о командующем этой северной армией, чего не знал Тарлов.

Но Сирин продолжала говорить, и улыбка тут же исчезла.

— Царь лично принял командование этой армией, чтобы защитить город, названный в честь его небесного покровителя.

— Что ты сказал? Разве командует ей не генерал Горовцев? — Голос Любекера прозвучал резко и громко, а фраза заставила близстоящих офицеров насторожиться.

Сирин повторила свои слова и продолжала рассказ о том, что царь велел построить на берегах Ладожского озера множество плотов и барж, чтобы затем спуститься на них вниз по Неве.

— Он хочет зайти вашей армии в тыл, понимаете? А если Петр разобьет армию и обратит ее в бегство, солдаты воспрянут духом и смогут помериться силами с вашим королем, — добавила она.

— Чертовски дурные вести! — пробормотал Любекер, не замечая, он продолжал говорить по-русски. Сирин разобрала его слова и мысленно потерла руки, кажется, рыбка все-таки клюнула. Генерал задал ей еще несколько вопросов, она отвечала частично со слов Сергея, частично по собственному разумению. Любекер, как и всякий европеец, не мог избавиться от некоторого презрения к русским, а зря, иначе он давно заметил бы, что разговаривает с ним не отпрыск старинного боярского рода, а мошенник и пройдоха. Но он тоже считал русских дикарями, наполовину татарами, а потому принял рассказ Сирин за чистую монету. Когда она закончила, Любекер уже взволнованно теребил свою небольшую бородку и, скривившись, кивал в такт словам лже-Бутурлина.

— Будешь моим гостем, пока все не прояснится. Бергквист, позаботьтесь, чтобы князя Бутурлина получше разместили и чтобы он ни в чем не нуждался, но надзор не снимайте, и лагерь он покидать не должен!

Майор подошел к лжекнязю и вежливо попросил следовать за ним.

Сирин поняла, что план Сергея удался только наполовину.

Как и он, Сирин была убеждена, что выбраться ночью из лагеря и побродить пару дней по незнакомой местности, пока солдаты их отряда не придут ей на помощь, — дело плевое. Но два высоченных гренадера, которых Бергквист приставил охранять ее, выглядели так, словно не дадут ей сходить одной даже в отхожее место, и это была вторая проблема. До того ей при помощи Кицака удавалось скрывать пол, но тут Сирин осталась совсем одна, в окружении вражеских солдат, от чьего недоверия просто воздух звенел. Ей почти удалось выполнить поручение Тарлова, но в результате она оказалась пленницей и не имела ни малейшего понятия, что теперь делать.

Любекер же тем временем вернулся к своим офицерам — те с любопытством и тревогой ждали, когда генерал расскажет им, о чем они говорили с этим странным русским.

Впрочем, беда не приходит одна. Майор инженерных войск, ответственный за прокладку гатей, подошел к ним и отдал честь:

— Прошу прощения, господин генерал, но я не советовал бы прокладывать дорогу напрямую через топь. Я проехал вперед и обнаружил, что впереди еще несколько миль трясины и озер. Боюсь, наших запасов досок, бревен и жердей не хватит.

— Содерстрем прав, — подтвердил офицер артиллерии. — Мы потеряли в трясине восемь боевых орудий во время набега проклятых русских татар и еще три в результате несчастного случая. Если мы и дальше будем так рисковать, то войдем в Петербург безоружные.

Любекер кивнул. Эта мысль несколько последних дней была и его кошмаром. Подойди они к Петербургу с недостаточным количеством артиллерии, и огонь крепостных пушек уничтожит их. А теперь надо было принимать в расчет еще и корабельные пушки, и два голландских корабля, о которых говорил этот Бутурлин. И пусть единственная их защита — сосновые борта, корабельная артиллерия скорострельна и разрушительна, в этом его орудия, конечно, уступают.

— Какого калибра[14] орудия на голландских линейных кораблях? — спросил он, не прислушиваясь к подчиненным. Офицеры ошарашенно смотрели на него, перетаптываясь с ноги на ногу. Любекер многозначительно кашлянул, и наконец кто-то решился ответить:

— Около тридцати двадцатичетырехфунтовых, почти столько же тридцатишестифунтовых и несколько малых орудий.

Любекера передернуло. При таком соотношении сил ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы войско попало под обстрел Балтийского флота, а уж тем паче оказалось в клещах между флотом и Северной армией, которой командует сам царь. Непроходимое болото, преграждавшее путь на Петербург, показалось ему сейчас знаком свыше. С каким облегчением он посоветовался бы с королем и получил от него новый приказ. Карл XII умел воевать с русскими, но сейчас вся ответственность лежала на Любекере, решение надо было принимать самому.

— Мы не пойдем дальше на Петербург. Придется повернуть на юг и захватить сначала Нотебург.

Чтобы показать свою уверенность в том, что крепость будет взята, генерал использовал старое шведское имя Шлиссельбурга[15].

Любекер приободрился, ему удалось даже улыбнуться:

— Русский царь попытался загнать нашу армию в ловушку, но, к счастью, нас предупредили. Сначала мы разобьем русскую Северную армию, а потом уже повернем к Санкт-Петербургу. Как вы думаете, нам следует переименовать город — Карлсбург или Карлсхамн?

Офицеры принужденно засмеялись, но по некоторым было заметно, что план генерала им не по вкусу.

6

Любекер изо всех сил торопил наступление на Шлиссельбург, но дело шло вовсе не так быстро, как он надеялся. Тяжелые обозы и огромные осадные пушки были не приспособлены для передвижения по русским дорогам, лишь кое-где укрепленным вязанками полусгнившего хвороста. Шведам приходилось перевозить больше бревен и досок, чем они рассчитывали. Хорошим деревом эта местность была небогата — иногда удавалось свалить одну-две сосны. К тому же войско продолжали преследовать степные всадники — дозоры время от времени натыкались на них. Поэтому каждая группа инженеров трудилась под охраной чуть ли не в десять раз большего отряда солдат. Так что когда разведчики доложили, что впереди показалась Нева, офицеры и солдаты вздохнули с облегчением, через несколько часов первые отряды шведского войска вышли на берег реки. Вдалеке виднелся остров, для них он по-прежнему был Нотебургом, русский же царь назвал его Шлиссельбург, Ключ-город. Петр считал его ключом к Балтийскому морю.

Офицеры, видавшие еще старую шведскую крепость, были изумлены — перед ними было укрепление, сооруженное по всем правилам современного фортификационного искусства, окруженное грозными бастионами — сам Вобан, гениальный военный инженер Людовика XIV, не построил бы лучше. Бесчисленные пушки разверзли черные пасти в сторону ошеломленных шведов, затаившиеся, но готовые в любую минуту извергнуть огонь и железо. По берегам догорали какие-то деревянные постройки — сараи, хлева, избы, у берегов острова чернели лодки и плоты.

Любекер скептически оглядел остров и приказал позвать к себе князя Бутурлина. Когда юный прапорщик предстал перед ним, генерал упер руки в бока и гневно посмотрел на него, стараясь подавить одним взглядом.

— Ни твоего царя, ни его армии не видно. Плотов и барж, о которых ты рассказывал, тоже нет. В чем дело?

Сирин постаралась высокомерно улыбнуться:

— Неужели вы думали, что Петр расположит свои войска прямо здесь, где ваши лазутчики могут обнаружить их в любой момент? Он отвел полки к Новгороду и спустился на плотах вниз по Волхову. Должно быть, они уже достигли Ладожского озера, выстроены у Новой Ладоги и готовы схватить вас за шиворот.

Она говорила так убедительно, что ни малейшего сомнения в истинности ее слов у Любекера не закралось. Генерал считался отличным офицером, но до сих пор все его успехи достигнуты были под командованием Карла. Теперь король находился далеко, а поблизости не было никого, кто подсказал бы ему, что делать. Любекер почувствовал, как у него похолодела спина при мысли о встрече с русской армией во главе с самим царем. Может быть, в штабе Карла Петр не считался бы хорошим командующим, но одно его присутствие необычайно воодушевляло русских солдат. Генерал резко повернулся, подошел к Бутурлину и схватил его за плечи:

— Сколько солдат у царя, ты знаешь?

— Северная армия Горовцева и все резервы, которые он смог изыскать в Москве. — Сирин специально не называла чисел, предоставив фантазии Любекера дорисовать их самостоятельно.

Как и в прошлый раз, когда генерал принимал решение не идти прямо на Санкт-Петербург, он снова физически ощутил лежащую на нем ответственность. Она, словно мельничный жернов, давила на плечи, страх отдать неверный приказ сдавливал горло. Генерал видел только одну возможность блокировать царскую армию прежде, чем она начнет угрожать его войскам, и для этого нужно было захватить Шлиссельбург как можно быстрее.

Пленника Любекер передал обратно на попечение Бергквиста, сам же прошелся вдоль берега. С острова раздалось несколько выстрелов, но все пули пролетели мимо. Крепостные пушки молчали — и в молчании их слышалось презрение, словно человек на берегу не стоил даже одного заряда пороха.

Любекер надеялся на быструю сдачу крепости, но она оказалась укреплена гораздо лучше, чем предполагал генерал. Вскоре он возвратился к своим людям — со всех сторон на него были направлены вопросительные взгляды офицеров.

— Отдать приказ разбивать лагерь, господин генерал? — поинтересовался его адъютант.

Любекер кивнул и указал место на берегу озера:

— Да, пожалуй. И прикажите укрепить берег в том месте, чтобы можно было выстроить пушки. Завтра утром я хочу проснуться под грохот орудий.

Адъютант улыбнулся, словно услышав удачную шутку, и исчез, через несколько минут послышались команды. Унтер-офицеры и квартирмейстеры группами бродили по берегу, подыскивая удачное место для палаток. Солдаты взялись за лопаты, топоры и кирки и начали возводить деревянные платформы возле одного из сожженных домов — так, чтобы они выдержали вес пушек и не разрушились от отдачи.

Перед ними были выстроены туры, защищавшие бомбардиров от мушкетного огня. Защите от крепостных пушек уделялось меньше внимания, всем было известно, что в подобных крепостях тяжелые орудия не ставят, они были настолько дороги, что оставлять их ржаветь в течение многих лет было в высшей степени неразумно. Но шведы плохо знали русского царя.

На рассвете следующего дня их разбудила канонада.

Сирин подскочила и хотела было выбежать из палатки — к ее большому облегчению, жилье ей отвели отдельное. Но в последний момент она вспомнила, что распустила перед сном ленту, стягивавшую грудь, ее ужасно беспокоило то, что за последние полгода грудь пополнела, так что скрыть ее удавалось с трудом. Затягивая повязку, Сирин гадала, что могло случиться. Она слышала растерянные крики и отрывистые неразборчивые команды. Сирин не терпелось узнать, в чем дело, и все же она тщательно оглядела себя, прежде чем выйти из палатки. Караул, охранявший ее, исчез, солдаты метались в панике. Сначала она решила использовать этот хаос, чтобы бежать, и уже начала незаметно пробираться к границе лагеря, но потом сообразила, что без лошади далеко не уйдет. Разочарованная, девушка возвратилась назад к палатке и увидела спешащего к ней Бергквиста.

— Что случилось? — спросила она майора.

— Эти чертовы русские начали стрелять еще в сумерках, нашим орудиям пришлось плохо. Мы потеряли почти половину тяжелых пушек и значительный запас пороха, на долгую осаду уже не хватит.

Сирин заставила себя принять озабоченный вид и выругаться в адрес царя, как и подобало бы предателю. Но внутренне она ликовала, позабыв, что еще совсем недавно русские казались ей врагами, а шведы — возможными союзниками. Сейчас она чувствовала себя частью русской армии.

— Это действительно ужасно, — сказала она.

Бергквист, выглядевший сейчас далеко не так роскошно, как обычно, погрозил кулаком в сторону крепости и извинился, что должен неотлучно находиться при своем отряде.

— Иди и делай, что должен, — отвечала Сирин с пониманием в голосе. Майор удалился, а она снова забралась в палатку. Старательно закрыв вход, она уселась на походную кровать и закрыла лицо ладонями, чтобы успокоиться и поразмыслить. План Сергея удался: у Любекера оставалось всего несколько осадных орудий, теперь он вряд ли отважится выступить на Санкт-Петербург, тем более что ему только что наглядно и весомо продемонстрировали, на что способна русская артиллерия. К тому же генерал наверняка знал, что Петропавловская крепость в Петербурге укреплена не хуже Шлиссельбургской, пугали его и пушки русского флота.

Сирин даже не догадывалась, что неожиданно упорное сопротивление русских доставило Любекеру еще больше хлопот, чем она ожидала. Его армия насчитывала двадцать четыре тысячи человек и готова была противостоять вдвое большему числу русских, если бы сражение состоялось в открытом поле. Генерал все еще был в состоянии осадить Санкт-Петербург и постепенно захватить его, и тогда вопрос взятия Петропавловской крепости был бы только делом времени, но в его мыслях снова и снова возникал русский флот, корабли, проходящие по рекам и каналам и внезапно появляющиеся там, где их не ждали. Он не задумался о том, что без подвоза продовольствия кораблям Петра останется только уйти к Нарве, а тогда крепость можно взять измором.

Любекер решил, что царь и его армия не станут караулить его поблизости, а обойдут Ладожское озеро и ударят ему в спину, как и тот отряд в Карелии, сражение с которым стоило ему нескольких пушек.

Любекеру казалось, что пути подвоза продовольствия — они же пути отступления — находятся под угрозой, и опасался, что войска царя окружат его и прижмут к Неве. А если русским удастся этот маневр, его кампания закончится катастрофой, по сравнению с которой поражение русских под Нарвой покажется просто досадным промахом. Любекера охватило искушение завершить поход и вернуться со своей армией в Финляндию, но после этого долго ему не жить, это ясно.

Наконец генерал созвал офицеров штаба и объявил им, что войско должно в кратчайшие сроки форсировать Неву и идти дальше, к Балтике.

— Нам нужно увеличить число осадных орудий и установить связь с флотом. Осенью, самое позднее — в начале следующего года, мы вернемся к Петербургу и захватим город, имея поддержку с моря. Тем временем Его величество разобьет мужицкие орды Петра и возьмет Москву. Говорю вам, в следующем году шведское знамя будет реять над Кремлем и Петропавловской крепостью.

Любекер оглядел присутствующих. На некоторых лицах отражалось облегчение, на других — сомнение. Большинство офицеров, по-видимому, надеялись на успех короля, так что взятие Петербурга окажется ненужным, но кое-кому хотелось попросту схватить генерала за ворот и встряхнуть, чтобы он наконец-то отдал приказ наступать на Петербург.

Однако привыкнув служить в армии, где приказывал один Карл XII, а остальные слепо подчинялись, они не осмелились противоречить генералу. В конце концов, сам король назначил Любекера командующим и доверил ему войско.

7

Отряд Сергея преследовал неприятеля, держась на отдалении. После того как Бахадур отправился в лагерь шведов, армия свернула на юго-запад, и Сергей гадал, означало ли это успех его плана или Любекер просто решил обойти болото. Но местность стала суше, топи кончились, а войско шведов по-прежнему двигалось к югу. Сергей облегченно выдохнул.

— Кажется, Бахадуру все удалось! — крикнул он Ване и Кицаку, ехавшим позади.

— Бахадур — светлая голова, он их запросто обведет вокруг пальца! — расхохотался в ответ Ваня.

— Да уж, что-что, а на это он способен, и даже лучше, чем ты думаешь, — ухмыльнулся Кицак.

Девица, которая почти год выдавала себя за мальчика перед таким справным офицером, как Сергей, — это действительно что-то особенное. Сирин находилась в руках врага, и если бы мнимого князя заподозрили в шпионстве, конец был бы только один: правду шведы предпочитали узнавать под пыткой.

— Но он же не джинн, — продолжал Кицак, — который, сделав свое дело, может раствориться в воздухе, что вы об этом думаете, капитан? Как ему вернуться обратно?

Вопрос Кицака задел Сергея за живое — он надеялся, что Бахадур найдет случай сбежать из шведского лагеря, но теперь понимал, насколько наивной была такая надежда.

Как и всякий разумный командир, Любекер задерживал у себя перебежчика, принесшего вести из вражеского лагеря, до тех пор, пока информация не подтвердится или не окажется ложной. А это означало, что Бахадуру грозит смертельная опасность.

Сергей уже не в первый раз обозвал себя безмозглым идиотом, поставившим на карту жизнь мальчика. И в то же время он сознавал, что другой на его месте пожертвовал бы Бахадуром не задумываясь, если таким образом можно было заставить шведов повернуть, а значит, спасти немало жизней. Однако Сергей считал своим долгом выручить его. Он виновато поглядел на Кицака:

— Нам нужно вытащить оттуда Бахадура. Ты поможешь?

Татарин кивнул:

— Конечно! В конце концов, вина за то, что мальчик оказался здесь, частично лежит и на мне, я не должен был соглашаться с идеей сестры отдать заложником именно его.

— Так Бахадур не старший сын Монгура? — удивился Сергей.

— Скажем так: он не тот, кого моя сестра любит сильнее остальных сыновей, — уклонился Кицак от прямого ответа.

— В любом случае, он мне нравится больше, чем вся их шайка, которую мы пригнали с собой из Сибири, — вмешался в разговор Ваня, забыв о раздражении, которое вызывал в нем упрямый и высокомерный мальчик. Парень оказался отличным товарищем, и ради него вахмистр готов был украсть водку из кремлевских царских подвалов.

— Будем держаться рядом со шведами насколько это возможно и караулить удобный случай, — сказал Сергей, хотя как вызволять Бахадура из двадцатитысячного лагеря неприятеля он представлял себе довольно смутно. Оставалось только положиться на удачу и быть готовым при возможности рискнуть.

— Ты храбрый воин, русский капитан, — похвалил его Кицак. Впрочем, по его голосу нельзя было разобрать, издевается он или говорит серьезно. Но татарин готов был пойти за Тарловым в пекло, чтобы выручить Бахадура.

8

Сергей и его люди успели как раз вовремя, чтобы понаблюдать за крахом шведов у Шлиссельбурга с безопасного расстояния. Несмотря на тревогу за судьбу Бахадура капитан не мог скрыть удовольствия, теперь те, что называли себя северными львами, наконец-то поймут — у русского медведя выросли крепкие клыки. Его так и подмывало воспользоваться суматохой в лагере неприятеля и освободить мальчика. Но его отряд не был готов к отвлекающему маневру, да и шведские офицеры быстро восстановили порядок в лагере и выстроили солдат оборонительным порядком, словно догадываясь, что за ними наблюдают.

Какое-то время ничего не происходило. Шведы пытались спасти еще годные пушки, починить лафеты и водрузить на них тяжелые стволы. Однако длинноствольные пушки бастионов Шлиссельбурга продолжали вести огонь, и ядра их вновь разбили батарею, восстановленную с немалым трудом, еще прежде, чем она успела произвести первый выстрел.

С возвышения Сергей наблюдал взрывы, видел солдат, которых разбрасывало, словно балаганных кукол. Вязанки хвороста, которыми были укреплены земляные насыпи, разлетались как стрелы, вонзаясь в тела людей, капитан слышал их отчаянные крики. Когда остатки укрепления сползли в Неву, шведы оставили попытки противостоять огню русских. Инженерные войска переправились через реку, чтобы добыть дерево в редком березовом леске на другой стороне Невы.

«Замечательная возможность для молниеносной атаки», — подумал Сергей, но приказа не отдал, иначе последняя возможность для спасения Бахадура была бы упущена. С недоверчивой улыбкой он наблюдал, как шведы на канатах перетаскивают поваленные деревья через Неву, обтесывают их и вяжут плоты, держась в отдалении от русских пушек. Через некоторое время первые группы шведов начали переправляться через реку. Однако силу течения они недооценили — из-за паводка река сильно поднялась, большинство плотов отнесло далеко в сторону, а некоторые и вовсе перевернулись на неверной весенней волне, распрощавшись со своим грузом. Лишь немногие счастливчики из упавших в холодную воду смогли добраться до спасительного берега, для большинства солдат тяжелая амуниция и тесный мундир оказались смертельными. Но столь неудачное начало, казалось, не стало для шведов уроком: они работали без передышки, спуская на воду все большие плоты, чтобы переправить обоз. Свежесрубленные северные деревья не могли вынести большого груза, а скреплявшие их канаты оказались чересчур тонкими. Несколько телег с провизией и вооружением, последние осадные орудия и часть полевой артиллерии тоже стали добычей черной и жадной весенней воды.

При виде того, как очередная пушка уходит под воду, Сергей радовался, как ребенок, и благодарил святых защитников Руси. Никогда еще он не слышал, чтобы войско переправлялось через реку с такими потерями (и это без всяких усилий со стороны противника), он не верил своим глазам. Любекер привел к Неве боеспособную армию, уходил же с кучкой деморализованных солдат, не нанеся русским никакого урона. Но, несмотря на эту радость, Сергей ни на минуту не забывал, зачем он здесь. До сих пор возможности освободить Бахадура ему не представлялось — на этой стороне Невы шведы были вполне уверены в себе. Речи о разгроме армии, который теперь вырисовывался все яснее, еще не шло.

Сергей внимательно вглядывался в каждый плот, отправлявшийся от берега, и наконец заметил то, чего так ждал. Чтобы быть окончательно уверенным, он заслонил глаза от солнца и поглядел еще раз, в самом деле, среди синих мундиров мелькнуло одно зеленое пятно. Это мог быть только Бахадур. У Сергея перехватило дыхание — казалось, выдохнул он только тогда, когда плот, невредимый, коснулся противоположного берега. Шведы начали спрыгивать на берег. Наконец он увидел и Бахадура — мальчик сошел с ненадежного суденышка живым и невредимым.

К нему подошел Кицак:

— После такой переправы шведы будут не в лучшем виде, не так внимательны. Нужно освобождать Бахадура сегодня ночью.

Сергей беспомощно развел руками:

— Для этого нам тоже придется переправляться через Неву, а я не уверен, что лодки вернутся из Шлиссельбурга, плоты мы тоже соорудить не можем — шведы услышат стук топоров. Придется добраться до Санкт-Петербурга и переправиться там.

— Зачем лодка? Зачем плот? Ступай, мы покажем тебе, как татары переплывают через реку.

Капитан закрыл глаза и спросил себя — да кто, собственно, командует этой оравой? Но этот вопрос был сейчас не самым насущным, Сергей махнул рукой и поспешил вслед за Кицаком. Они вернулись к своему отряду — всадники уже поджидали их с нетерпением. Сергей приказал спешиться, взять лошадей под уздцы и не показываться из укрытия. Шведы могли выставить дозорных наблюдать за рекой, и обнаружить им себя было никак нельзя. Кицаку капитан приказал держаться поблизости.

Татарин оглядел широкую ленту реки, увиденным он, казалось, остался недоволен. Внезапно Кицак остановился и поднял руку. Сергей приказал отряду собраться вокруг них.

Кицак довольно улыбнулся и встал на поваленный ствол дерева, чтобы его лучше было видно.

— Наш предводитель, — крикнул он всадникам, застывшим в напряженном ожидании, — решил, что надо переправляться через реку. Он хочет, чтобы через полчаса мы оказались на той стороне. Поторопитесь!

— Но как мы это сделаем? — тихо шепнул Сергей, когда татарин снова спрыгнул на землю.

— Делай то же, что и я, — ответил ему Кицак и начал раздеваться. Затем он вынул из седельных вьюков ружье, пули и порох, завернул это все в одежду и одеяло и привязал сверток на спину лошади так, чтобы верхняя его часть находилась как можно выше.

— Если порох намокнет, я добуду у шведов еще. — Прозвучало это как само собой разумеющееся, так, словно для этого нужно было просто зайти в лагерь и попросить.

Сергей последовал его примеру и тоже завязал вещи в высокий тюк — сверху лежали сабля, пистолеты и остальная амуниция. У Вани, как он ни пыхтел, сделать это никак не получалось — на помощь ему пришел один из калмыков.

Вахмистр с ужасом поглядел на противоположный берег, ему показалось, что плыть никак не меньше, чем от Петербурга до Финляндии.

— И что, вы и вправду прикажете людям переплывать реку?

Сергей только рассмеялся и показал на некоторых всадников — по знаку Кицака они уже вели лошадей к воде и бесстрашно входили в реку. Поначалу человек и лошадь ступали рядом, затем всадник держался за гриву животного, наконец, лошадь начинала плыть. В этот момент татары крепко хватали лошадей за хвосты, и животным не оставалось ничего другого, как тянуть всадников за собой. Это выглядело так забавно, что Ваня расхохотался, моментально забыв о своем страхе. Наконец очередь дошла и до него.

Вахмистр судорожно вцепился в хвост своего Бурка и помянул про себя Николая Чудотворца, покровителя моряков.

Татарский способ преодолевать реки был куда проще и быстрее шведского, — отряд при переправе не потерял ни одного человека, лошади тоже были в полном порядке. Единственной утратой оказалась часть Ваниного груза — на середине реки веревка развязалась, и весенняя Нева понесла вьюк к Санкт-Петербургу. Ворча, вахмистр разглядывал свою мокрую одежду, которая печально свисала с седла, затем развесил ее на прибрежных кустах, сам стал бродить по берегу, завернувшись в одеяло Сирин — ее вещи остались сухими.

— Бахадур наверняка не хотел бы, чтобы я заработал себе насморк, — объяснил он капитану.

— Я тоже так думаю, — Сергей похлопал его по плечу, а затем задумчиво поглядел на небо. Светло будет еще часа два-три, а шведы наверняка успели уже отойти на порядочное расстояние.

— Нам пора, — сказал он Кицаку.

Ваня испугался:

— Я-то думал, мы сейчас лагерь разобьем, отдохнем, обсушимся…

— Вы так и сделаете, — успокаивающе поднял руку Сергей. — А мы с Кицаком отправимся выручать Бахадура.

— Ну тогда я с вами! — Ваня сделал попытку сбросить с себя одеяло и натянуть мокрую одежду, но Кицак удержал его:

— Тебе лучше остаться здесь, присмотреть за людьми. Или ты хочешь, чтобы они похватали свое добро и отправились восвояси? Я Кангу не доверяю и Ишмету тоже.

Слова его были только полуправдой: и калмык, и башкир вполне управлялись с вверенными им людьми, но в отряде Кицака было несколько отчаянных головорезов, которым и впрямь могло взбрести в голову воспользоваться отсутствием командира.

— Да я этих ребят буду стеречь как зеницу ока, никто без разрешения никуда не уйдет. А вам — удачи, и чтобы без мальчика не возвращались! — Он обнял Сергея и Кицака. Одеяло свалилось у него с плеч, и татары, стоявшие поблизости, расхохотались.

Кицак ухмыльнулся, представив, какое лицо было бы сейчас у Сирин, и тут же посмеялся над собой, в этом походе девочка столько раз видела голые мужские задницы, и что-что, а краснеть при этом она отучилась.

9

Шведы всегда разбивали лагерь строго по предписанному уставу, но сегодня палатки стояли кое-как, вразнобой, закрывая одна другую, так что просматривать ряды насквозь караульные не могли. Как и подозревал Кицак, солдаты были измучены тяжелым днем, ужасом и тяготами переправы, поэтому часовые, едва заступив на пост, начали клевать носом и не заметили две темные фигуры, крадущиеся в темноте под защитой деревьев.

Всего в нескольких шагах от поста Кицак и Сергей спрятались и стали ждать. Слабые отблески сторожевого костра, дававшего больше чада, чем света, не достигали их, плотные тучи наглухо затянули небо, скрыв луну. Заметить их было невозможно, однако и они не в состоянии были найти палатку Бахадура. Сергей нервно кусал губы, Кицак же, казалось, сохранял полную невозмутимость. Когда пришла пора смены караула, татарин подполз поближе. Шведы, не замечая его, о чем-то говорили, затем один из солдат направился в глубину лагеря, второй же с завистью глядел ему вслед, забыв о бдительности. Кицак двигался бесшумно, швед заметил его только тогда, когда руки татарина мертвой хваткой сомкнулись на его горле. Он открыл было рот, чтобы закричать, но раздалось только бульканье и хрипение, через несколько мгновений солдат грузно осел на землю. Кицак опустился рядом с ним на колени и начал расстегивать мундир:

— Надевай на себя! Теперь можешь отправиться в лагерь и найти Бахадура.

Сергей вздрогнул, хотя ему, солдату, смерть была привычна. Он быстро взял себя в руки, стянул мундир и переоделся, затем хлопнул Кицака по плечу:

— Надень мое платье и возьми мушкет, чтобы на посту кто-то был. В темноте они не разглядят, какого цвета мундир.

Кицак что-то пробормотал в ответ, быстро переоделся и встал на место убитого шведа. Сергей тем временем отправился по тропинке, по которой только недавно ушел сменившийся часовой; едва дойдя до палаток, он свернул, завидев впереди костер, а возле него кучку людей — попадаться им на глаза Сергей вовсе не хотел. На всякий случай он прокручивал про себя несколько фраз по-шведски, которые узнал от Пааво. «Мне нужно в туалет» была, пожалуй, самой многообещающей. Сергей постарался выговорить ее без акцента.

Несмотря на большие потери, шведский лагерь был настолько большим, что Сергей уже начал паниковать. Пока он осмотрит все палатки, наступит утро, ему оставалось только надеяться, что нужную можно будет опознать по выставленному рядом караулу. Палатки стояли входом в разные стороны, между ними валялись какие-то вещи, но задачи это не облегчало, Сергею приходилось постоянно следить, чтобы не споткнуться. К тому же вокруг палаток тут и там бродили солдаты, вылезшие по нужде: на двоих он не наткнулся только потому, что вовремя услышал их разговор.

Он прислушался, чтобы определить, где они стояли, и осторожно подобрался ближе. Поначалу ему показалось, что он обнаружил то, что искал: перед ним была большая палатка, возле которой стояли двое часовых. Он уже задумался, как пробраться внутрь незамеченным, но после обругал себя дураком. Размер палатки и караул возле нее говорили скорее о том, что принадлежит она высокопоставленному офицеру, может быть, даже самому Любекеру. Рассердившись на задержку, он возобновил поиски и наконец достиг цели. Насколько ему удалось разглядеть в свете тусклого костерка, вход в небольшую палатку был застегнут снаружи, а стоявший поблизости караул иногда поглядывал на нее, словно следил, чтобы никто не пытался выбраться наружу.

Сергей задумался: неужели ему придется убить часового? Но сделать это с таким же хладнокровием, как Кицак, он бы не смог, а значит, скорее всего, просто потревожил бы лагерь. Поэтому он подкрался к палатке с неосвещенной стороны и осторожно прорезал в полотне дыру, достаточно большую, чтобы можно было пролезть внутрь, в палатке было темно, как в могиле. Сергей влез внутрь и попытался что-нибудь нащупать во мраке. Можно было только надеяться, что Бахадур не закричит от неожиданности и не выдаст его.

Сирин спала, ее разбудил негромкий шум. Судя по звуку, кто-то ощупывал палатку, она услышала сдавленное дыхание — человек явно пытался пробраться внутрь. Сердце у Сирин заколотилось, неужто кто-то из шведов понял, что она женщина, а теперь решил удостовериться в этом и насытить свою похоть? Сирин уже хотела закричать и позвать охрану, но ей пришло в голову, что караульные скорее всего присоединятся к товарищу. Она нащупала миску — единственное, что хоть как-то могло сойти за оружие, и подумала, что попытка тайно проникнуть в ее палатку вряд ли все же предпринимается с целью насилия.

Она затаилась и увидела, как неясная тень оказалась внутри. Это не мог быть Кицак, татарин был ниже ростом. Охваченная внезапным порывом, Сирин подалась вперед и положила незнакомцу на плечо левую руку, правой она потянулась к его поясу, чтобы в случае необходимости вырвать кинжал.

— Сергей, это ты? — прошептала она. Прежде чем ответить, Сергей глубоко вдохнул:

— Как же ты меня напугал, Бахадур. Я вижу, тебя не связали. Это неплохо — будь ты закован в кандалы, вытащить тебя отсюда было бы затруднительно.

— Давай-ка не будем болтать, нам надо убираться отсюда.

Сергей в который раз удивился хладнокровию мальчика. Если Бахадур не погибнет из-за какой-нибудь глупой случайности, он сможет стать одним из выдающихся царских генералов, а то и командующим. Он схватил Бахадура за рукав и потянул к боковой стенке палатки, пытаясь на ощупь найти дыру, через которую влез внутрь. Поначалу ему показалось, что она исчезла как по волшебству — Сергей по крайней мере трижды ощупал полотно, прежде чем рука провалилась в отверстие. Выбравшись наружу и вытянув следом Бахадура, он попытался сообразить, как им теперь найти Кицака.

Сирин услышала знакомый крик птицы — так подавали друг другу сигнал мужчины ее племени. Она тут же схватила Сергея за руку и потащила за собой. Сирин привыкла к жизни в селении, в юрте, и теперь легко находила дорогу в темноте, озаренной неверным светом костров.

Она умудрилась миновать все посты, и теперь они направлялись к последнему, на возвышенности.

Сергей, который продолжал молча идти за Бахадуром, схватился за кинжал, но тут услышал тихий смешок Кицака:

— Гляди-ка, русский, у тебя получилось!

Сергей выдохнул:

— С помощью Бахадура, если бы не он, я бы до сих пор бродил между этих чертовых палаток.

— Не время болтать! — прервала Сирин обмен любезностями.

— Что ж, великий воин, — Кицак стягивал с себя чужой мундир, — одевайся поскорее!

Сергей рассердился — слишком уж мало почтения было в насмешливом голосе татарина, — но он понимал, что Кицак прав. Пока он снова надевал свой мундир, татарин повесил шведскую форму на куст, застегнул ее и расправил, затем воткнул в землю палку. В темноте эта фигура почти не отличалась от часового с мушкетом. Сам же мушкет, пороховницу и патронную сумку Кицак забрал с собой.

— Я же говорил, что схожу к шведам за порохом и пулями, — прошептал он Сергею и поспешил вперед. В темноте татарин лучше различал дорогу к лошадям, которых они привязали в лесу примерно в версте от шведского лагеря. Они молча шли по болоту, кое-где поросшему низкими деревцами, наконец впереди послышалось конское фырканье.

Сирин была счастлива увидеть снова Златогривого, она бросилась к нему и обвила конскую шею руками. У Сергея появилась возможность отыграться за удивительное спокойствие Бахадура.

— Садись в седло, иначе мы отсюда не уедем! — приказал он своему прапорщику, сам будучи уже в седле. Но, как видно, Бахадура он этим не впечатлил. Когда они отъехали, луна на мгновение пробилась сквозь тучи, и стало видно, что мальчик задорно улыбается.

— Спасибо тебе, что вы меня оттуда вытащили! Я уже начал тревожиться — шведы ни на минуту не спускали с меня глаз.

Это смутило Сергея — в конце концов, именно он поначалу недооценил опасность, но виду не подал, разве что улыбка его была несколько вымученной. Он махнул рукой в сторону Кицака:

— Твой приятель и я ни минуты не сомневались, что сможем освободить тебя.

Кицак тихонько хихикнул себе под нос, странная нота в голосе Сирин дала ему знать, что к русскому капитану она была совсем не равнодушна — в чем, впрочем, сама себе не призналась бы и под пыткой. В конце концов, она была всего только девочкой, в глубине души тосковавшей по мужчине, которому она могла бы довериться. Сергей же, казалось, видит в Бахадуре младшего братишку, любимого, но непутевого. «Знал бы ты, кто на самом деле твой прапорщик», — думал Кицак, да, хотелось бы ему присутствовать при том, как Сергей узнает тайну Сирин.

Луна все еще светила, хоть и неярко, так что ехали они довольно быстро. Еще до рассвета они вернулись туда, где ждали солдаты. Их часовые, в отличие о шведских, были начеку. Внезапно трое всадников заметили, что они уже окружены, Ваня выхватил у одного из калмыков факел и сунул его чуть ли не в лицо Сергею.

— Ну наконец-то вернулись! Мы уже начали тревожиться. — Вахмистр сопел, пыхтел и глядел на Сирин с такой радостью, словно вместо нее с небес свалился добрый бочонок водки. — Ну что, сынок, все у тебя в порядке?

Сирин кивнула, Сергей же усмехнулся:

— Интересно, с чего это Ваня так радуется твоему возвращению? Он забрал твое одеяло, потому что свое ухитрился утопить при переправе через Неву. А теперь, когда ты тут, придется одеяло вернуть и мерзнуть по ночам.

— Ну, не так все плохо. Я отыскал запасное одеяло, Бахадур может его взять, оно почти новое и даже чистое.

— Так ты что, запачкал Бахадуру одеяло? Не пойти ли тебе еще раз в Неве окунуться! — весело предложил Сергей.

Ваня закатил глаза и сделал вид, что ничего не слышал:

— Рад, что ты вернулся от проклятых шведов, сынок. Они тебя не обижали?

— Вовсе нет. Наоборот, были весьма предупредительны: называли меня «ваше высочество» и «князь» и кормили неплохо. Я, правда, думаю, что мне пришлось-таки есть свинину. — Голос Сирин звучал не слишком радостно. Во время долгого похода она научилась есть все, что дают, и лишь время от времени злилась на себя за то, что вспоминала заповеди Аллаха все реже и реже.

— К счастью, хоть водки они мне не предлагали. Хотя она у них была, и еще какой-то напиток, они его называли аквавитом.

— Аквавит! — Ваня застонал. Он всего раз в жизни пробовал этот напиток, что-то вроде тминной водки, и считал его лучшей выпивкой в мире. Никакая коричневая французская жижа, именуемая коньяком, с ним не сравнится.

10

На следующий день Тарлов выступил с отрядом, намереваясь догнать шведов и убедиться, действительно ли они отходят или все еще собираются идти к Санкт-Петербургу. Но армия Любекера прошла в сорока верстах от города, не сделав даже попытки свернуть, они форсировали две небольшие речушки, Тосну и Суйду, впадающие в Неву, и двинулись дальше на запад. Санкт Петербург остался позади.

В пути Сергей спрашивал себя, как восприняли шведские офицеры внезапное исчезновение Бахадура. Опасение, что Любекер сочтет это обдуманным побегом и поймет, что его водили за нос, к счастью, не подтвердилось. Наоборот, генерал выслал на поиски нескольких драгун. Те, впрочем, заметив издали солдат Сергея, повернули назад и пустили коней во весь опор, точно за ними гнались черти. Никаких признаков того, что шведы продолжили поиски Владимира Сафроновича Бутурлина, больше не было. Существование мифического князя закончилось так же таинственно и внезапно, как и началось. Разве что Ваня еще несколько дней подшучивал над Бахадуром, обращаясь к нему «ваше высочество» или «ваше княжеское высочество», но и ему это быстро надоело, так что вахмистр вернулся к привычному «сынок».

Не прошло и недели, как один из калмыков, высланных в разведку, галопом подскакал к отряду и осадил коня перед Кангом. Слова родного языка так и сыпались у него с губ. Канг перевел кратко:

— Справа от нас всадники. Скоро наши дороги пересекутся.

Справа от них оставались главные силы шведов, а потому новость нельзя было назвать хорошей. Сергей стал размышлять, не стоит ли им повернуть обратно, когда Канг снова заговорил:

— Числом они меньше нас, и все в зеленых мундирах.

— Это, должно быть, наши! — выпалил Ваня. Сергей повернулся к Бахадуру:

— Скачи туда и проверь, в чем дело.

Сирин отсалютовала, коснувшись треуголки, и пришпорила жеребца, Кицак последовал за ней, хотя приказа не получил. Сергей рассерженно отметил это и спросил себя уже не в первый раз: как понять этих загадочных татар? Он ожидал от Бахадура хоть какой-то благодарности за спасение из шведского лагеря, но мальчик, кажется, принял это как само собой разумеющееся и по-прежнему держался ближе к своим соплеменникам.

— Да, надо поговорить с Бахадуром. Так он никогда не продвинется по службе, если будет искать общества этих дикарей, — пробормотал он себе под нос.

Однако Ваня услышал эти слова и с сомнением поглядел на своего капитана:

— Я бы обиделся на сынка, если бы он загордился, получив чин, и начал воротить нос от старых друзей. Кицак, как я понял, ему приходится дядей, если сестра Кицака — любимая жена хана.

— Да, но она не мать Бахадуру, — рассмеялся Сергей.

Ваня заморгал и схватился за голову:

— Вот это новость! Когда я забирал мальчика из деревни, она сказала мне, что он ее сын.

— Ложь. Если верить тому, что мне рассказал Кицак, Бахадур — сын одной из младших жен, которым решили пожертвовать, чтобы сохранить наследника. — Голос Сергея звучал раздраженно, и Ваня понял, как злится он, что дал татарам провести себя. Но он не знал о том, что капитан постоянно боролся со странными чувствами, которые пугали его. Он тосковал по дружбе с мальчиком, мечтал дождаться приятельского или даже нежного слова, а то и большего.

«Надо было и мне приложиться к этим финским бабенкам, — думал Сергей, — тогда бы не тянуло к мальчишке». О том, что визит в салон мадам Ревей облегчения не принес, он не вспоминал.

Пока капитан мучился сомнениями, Сирин уже подскакала к тому месту, где разведчик заметил неизвестных всадников, отряд тоже следовал за шведами, держась в стороне от дороги. Впрочем, незнакомцы оказались достаточно осторожны, чтобы выслать собственных разведчиков. Один из них увидел Сирин и Кицака, тотчас же повернул коня и скрылся. Сирин с первого взгляда определила, что солдат этот из числа русских драгун, а потому последовала за ним, не скрываясь. Когда она уже подъезжала к отряду, один из офицеров пустил коня галопом ей навстречу.

— Бахадур, дружище, это и вправду ты? — закричал он издалека. Еще через пару мгновений лошадь его поравнялась с жеребцом Сирин, и всадник широко заулыбался.

— Стенька Разин! — от растерянности Сирин выпалила кличку, которой наградили Раскина приятели.

Раскин пропустил это мимо ушей:

— Он самый, собственной персоной! Господи Иисусе, как же я рад тебя видеть! Скажи, как там дела у Сергея Васильевича? Он еще жив или зачах уже от злости на своих степняков?

Сирин насмешливо ответила:

— Я бы на твоем месте со словами обходилась поаккуратнее. Если ты помнишь, я ведь тоже из этих «степных чертей». А вдруг решу доказать это делом?

— Только не ты, Бахадур! Ты у нас стал наполовину русским, а то и совсем обрусел, — засмеялся Раскин.

Кицак фыркнул от удовольствия, наблюдая, как напряглось лицо Сирин. Мимоходное замечание Раскина напомнило ей, что она впрямь была наполовину русской. Долгие годы после смерти матери Сирин пыталась забыть об этом, но вздорные замечания Зейны и других женщин племени снова и снова напоминали ей об этом. Здесь, на родине матери, девушка чувствовала себя чистокровной татаркой, а тут появляется этот Раскин и вновь напоминает ей о прошлом.

— Думаю, наполовину татарин все же лучше, чем наполовину русский, — ответила она, но прозвучало это неуверенно.

Раскин не дал Сирин погрузиться в свои мысли, он соскочил с лошади и обнял ее, быстро и крепко.

— Скажи мне, как вам удалось заставить треклятых шведов обойти Петербург стороной? Мы слышали, они появились у Шлиссельбурга, но тут же прошли дальше, даже не попытавшись начать осаду.

— Это пускай тебе рассказывает капитан Тарлов. — С непроницаемым лицом она повернула Златогривого, чтобы вернуться к своему отряду.

— Стой! — крикнул ей вслед Раскин. — Дай мне, по крайней мере, поговорить с моими людьми, иначе они подумают еще, что вы двое увели меня с собой как пленника.

Этого, впрочем, опасаться не приходилось — драгуны тем временем подъехали ближе, как раз вовремя, чтобы наблюдать радостную встречу.

Раскин и поручик Тиренко вели за собой около пяти дюжин всадников. Балалайку Тиренко с собой не прихватил, зато на поясе его красовалась сабля, изогнутая полумесяцем, его отец, ходивший с Петром в Азовские походы, привез ее в качестве трофея. Тиренко, как и его приятелю Раскину, не было и двадцати, и в обычное время им вряд ли доверили бы командование таким отрядом, но Сирин не раз уже слышала, что царской армии недостает опытных офицеров.

Петр Алексеевич пытался восполнить это, приглашая иноземцев. Однако после постыдного поражения под Нарвой талантливые офицеры не желали идти на службу к русскому царю, немногие голландцы, немцы и шотландцы отваживались приехать в Россию. В их числе был и полковник Николаус Херинг, командир Рязанского драгунского полка, где все еще числился капитан Тарлов. Тиренко был так же рад видеть Бахадура, как и Раскин. Он восторженно глядел на молодого татарина большими темными глазами:

— До нас доходят только слухи о ваших подвигах. Кажется, вы и впрямь задали перцу этим чертовым шведам! Мы вам страшно завидуем. Это, наверное, была славная драка!

Сирин вспомнила горящие избы, испуганные лица женщин под железными руками калмыков… Ей пришлось приложить усилие, чтобы не наговорить Тиренко дерзостей, она небрежно пожала плечами и сказала:

— Ага.

Раскин толкнул друга кулаком в бок:

— Ты же знаешь Бахадура! Красноречием он никогда не отличался. Если мы хотим хоть что-то узнать, надо добраться до Тарлова.

К их разочарованию, капитан тоже оказался не особенно словоохотлив. В конце концов они прилипли к Ване, который охотно рассказывал им длинные истории, столь же ужасающие, сколь и неправдоподобные.

Молодые офицеры принимали его рассказы за чистую монету. Когда Ваня устал и замолк, Тиренко с горящими глазами воздел руки к небу:

— Потрясающе! Хотел бы я посмотреть, как Бахадур рассказывает шведам о засаде. Или как Сергей мужественно проникает в лагерь, чтобы освободить Бахадура! Черт меня возьми, если я слышал о такой беспримерной смелости!

— Будешь так повторять — и ведь верно заберет, — проворчал Сергей. Казалось, столь преувеличенная похвала была ему неприятна.

Оба его приятеля рассмеялись, и Раскин хлопнул Сергея по плечу:

— Поглядите-ка на этого старого вояку! Полгода он раз за разом задает шведам перца, так что они присесть не могут, а после делает вид, что это обычное дело. Спорим, батюшка Петр Алексеевич за спасение Петербурга сделает его графом.

Судя по выражению лица, Тарлова подмывало открутить Раскину голову, но он всего лишь пожал плечами:

— Город нашего царя еще далеко не в безопасности. Любекер в любой момент может развернуться и напасть на него.

Но его угрюмость не могла испортить приятелям настроения:

— Да ты и сам в это не веришь! Право, он потерял слишком много орудий и людей, чтобы решиться на такое. Пошли, Сергей, выпьем по глоточку за твои успехи! Это укрепляет боевой дух!

Тарлов снова пожал плечами и будто ссутулился. Ваня же, услышав это, глянул на Раскина умоляющим взглядом:

— Да мы бы совсем не прочь выпить, да только водки не видели уже не одну неделю.

— Ну это не беда! — воскликнул Раскин и подал знак одному из солдат, который вел вьючную лошадь. Сирин он показался знакомым. Тут юноша покорно кивнул, и она, несмотря на драгунский мундир, узнала в нем одного из слуг Раскина, по всей видимости, Степан взял его с собой в качестве денщика. Порывшись во вьюках, денщик извлек оттуда бутылку и несколько серебряных рюмок, наполнил их и протянул поручикам, Сергею и Ване, сунул он рюмку и Сирин. Она с тоской заглянула в нее.

Первый тост Раскин произнес за царя и требовательно глянул на Бахадура:

— Если ты сегодня откажешься с нами пить, я рассержусь.

— Тогда начинай, — пожала плечами Сирин. Раскин закатил глаза:

— Господи! Ну кто поймет этих татар!

— Ты же только что называл меня наполовину русским, — съязвила Сирин.

— Я ошибся. Жестоко ошибся! — Раскин поглядел на нее просительно. — Но по маленькой-то ты с нами выпьешь? Ну пожалуйста! Ради меня!

Сирин оглядела рюмку — явно поменьше размером, чем стаканы, из которых офицеры обычно пили, — и сказала себе, что в конце концов ради приятеля можно пойти и на жертву.

— Ну, за царя и за то, чтобы он наконец-то показал этим шведам, кто здесь хозяин! — Она опрокинула рюмку и не без отвращения проглотила обжигающую жидкость, вернула рюмку денщику и отошла к березке в нескольких шагах от них.

Сергею ужасно хотелось подойти к нему: сегодня, казалось, Бахадур был более разговорчив, чем обычно. У капитана немало накопилось на душе такого, о чем хотелось поговорить, но при первой же попытке встать жалобные возгласы Раскина и Тиренко заставили его вернуться и продолжить попойку.

Солнце двигалось к западу, а затем, после долгого дня, спряталось наконец за горизонт, а в березовом лесу все еще слышалось нестройное пение. Водка развязала Сергею язык, он повеселел и наконец-то поверил в твердый успех нынешней кампании. Он надеялся, что и вся война будет столь же успешна.

11

Через неделю Тарлов окончательно убедился в том, что Любекер не повернет назад к Петербургу, и оставил преследование. Он и его люди уже больше полугода провели на марше, терпели и снег, и стужу, и весенние дожди, распутицу и пронизывающую сырость. Настало северное лето с его бесконечно светлыми днями, солнце играло в зелени деревьев, на белых березовых стволах. Проезжать по лугам, усыпанным яркими цветами, было бы истинным наслаждением, если бы не комары и мошка. Бесчисленные насекомые не давали покоя ни людям, ни животным. «Дай им волю, они всю кровь из тебя высосут, не пройдет и минуты…» — бурчал Ваня.

Степные воины знали средство, способное испортить маленьким кровопийцам аппетит, но приготовить его было не так-то просто. Теперь каждый вечер все занимались тем, что перетирали различные растения, смешивая их с березовым соком, после смазывали этой кашицей руки, лицо и шею. Запах у этой мази был неприятный — Сергей и остальные русские демонстративно зажимали носы и отказывались прибегнуть к спасительному средству. Они были солдатами, привычными ко всему, но утверждали, что устойчивый запах татарской мази отбивает желание жить.

Сирин от средства не отказывалась, к запаху она привыкла еще с детства, а на брезгливость офицеров отвечала шутками. Она никак не могла взять в толк, почему русские предпочитают скорее ходить искусанными, чем немного потерпеть.

Через несколько дней отряд прибыл в Санкт-Петербург и сразу же был вызван на смотр к князю Апраксину — вот когда Сирин пожалела, что утром намазалась чудодейственным средством, но вымыться было уже негде, да и некогда.

Выстроив всадников, Сергей подошел к князю и отдал честь:

— Имею честь доложить: капитан Тарлов со своим подразделением ваше задание выполнили.

— Подразделение? — Апраксин непроизвольно поморщился: во-первых, из-за странного запаха, во-вторых, от вида солдат; некоторые были в шведских мундирах или с вражеской амуницией. В таком виде они больше напоминают шайку разбойников, чем вспомогательный отряд, подумал губернатор. Впрочем, спросил он себя, а чего добились русские драгуны в сравнении с этими плосколицыми, один вид которых будил воспоминания о временах татарского ига?

Он был губернатором, а значит, судить должен был прежде всего по тому, что эти люди сделали для города. Апраксин был доволен:

— Да уж, скажу я вам, задали вы жару этим шведам.

Сергей вновь отсалютовал:

— Мы всего лишь выполняли приказ, ваше благородие!

Апраксин, который от неустанной тревоги за судьбу города и вверенных ему людей, казалось, разучился улыбаться, ответил только коротким смешком:

— А если бы я приказал разбить армию Карла, вы бы и это сделали? — Но тут же лицо губернатора снова разгладилось, и он покровительственно похлопал Сергея по плечу, а потом внезапно обнял молодого капитана, трижды расцеловав его: — Хорошая работа, Тарлов! Расскажете мне подробно, как вам удалось заставить шведов повернуть.

Сергей хотел было начать рассказ, но Апраксин поднял руку:

— Не сейчас! Прибереги слова на потом, мы еще посидим за добрым обедом, пропустим пару стаканчиков. Позаботься пока о своих людях и прикажи им переодеться, да и помыться, я думаю, не помешает. — Он поглядел на Бахадура и едва заметно покачал головой.

Сирин от стыда хотелось провалиться сквозь землю, а вместе с тем опасность снова нависла над ней. Памятуя о русском обычае мыться всем вместе, она испугалась, лихорадочно подбирая слова, чтобы отклонить предложение Апраксина. Но не успела она ничего сказать, как губернатор, улыбнувшись напоследок Сергею, закрыл нос надушенным платком и удалился.

Сирин подумала, не стоит ли ей, пока не поздно, вскочить на жеребца и прогуляться пару часов — за это время все успеют хорошенько выпить и наверняка забудут про нее. Но Тарлов пресек эту попытку ретироваться, он попросту схватил маленького прапорщика за плечи и толкнул его прямо в руки слуги в ливрее, который повел Бахадура в баню. Кицак двинулся следом, словно это было привычным делом, негодующего лакея он своим вниманием не удостоил.

Сергей втолкнул сопротивляющегося Бахадура в комнату для мытья и отвесил ему шлепок:

— А ну-ка раздевайся! Пора сделать из тебя приличного человека!

Ноги и руки Сирин будто налились свинцом — в эту минуту она от всего сердца ненавидела Сергея. В ней начинал закипать гнев, но еще прежде, чем разразилась буря, вознегодовал Степа Раскин:

— Нет, Сергей! Ты же не хочешь, чтобы этот маленький грязнуля мылся вместе с нами? Я этого не вынесу!

— Я тоже! — поддержал его Тиренко. — Ничего против Бахадура лично я не имею, скорее наоборот, но рядом с ним у меня просто желудок наизнанку выворачивается. Я не хочу отдать обратно водку батюшки Апраксина, зря, что ли, я ее пил!

— То есть блевать не желаете? — язвительно поправил его Раскин. — Ну, тут мне нечего возразить. Пускай Бахадур сначала избавится от этой вони, а потом уже может присоединиться к нам.

Такая внезапная демонстрация утонченности разозлила Тарлова — из рук ускользала возможность увидеть наконец Бахадура без одежды, в отличие от всех остальных, мальчик никогда не обнажался прилюдно. Сергей спрашивал себя: может быть, он стесняется какого-то физического недостатка? Сложением Бахадур был строен и прям, как молодая сосенка. Разве что лицо его было чересчур округлым, как, впрочем, у любого симпатичного подростка, у которого еще не показался первый пушок на щеках.

Голос Раскина вырвал Сергея из этих раздумий:

— Бахадур, брысь отсюда, иначе мне и впрямь станет плохо! Ступай, и пускай тебе конюхи нальют корыто воды.

Сирин попыталась скрыть облегчение, напустив на себя оскорбленный вид, развернулась и вышла из комнаты.

— Я, пожалуй, тоже поищу себе лошадиное корыто, — невозмутимо произнес Кицак, не замечая, казалось, недовольных взглядов, и вышел вслед за Сирин. Ему пришлось приложить усилия, чтобы не рассмеяться, пока не отошел на приличное расстояние.

Содрогаясь от смеха, он догнал Сирин возле двери во двор. Она вела разговор с лакеем.

— Мы что, пока останемся здесь? — уточнила она. Слуга кивнул в ответ. — Тогда принеси мне чан и теплой воды. Да, еще воду и корыто на конюшню для татарина, я хочу, чтобы он тоже помылся.

Кицак опешил. Такого властного и высокомерного тона от Сирин он не ожидал, а предложение помыться на конюшне прозвучало как приказ. Он хотел было возразить, но поймал предостерегающий взгляд Сирин. Только тогда Кицак осознал, что Бахадур здесь — молодой офицер, а он сам — дикарь, которого, не выслушав, выставляют за дверь.

12

Вечером гости князя собрались на ужин в большой зале княжеского дворца. Сирин, чисто вымытая и пахнущая лавандовым мылом, сидела возле Сергея. Когда Раскин демонстративно повернулся к ней и потянул носом, она только иронически изогнула бровь. Слуги хотели поместить Кицака, занявшего место рядом с Сирин, вместе с Кангом и Ишметом, но она отогнала их, заявив, что это один из двух героев, которые спасли его из шведского плена. Отвесив почтительный поклон, слуги удалились.

Сирин не по душе было ни место между Сергеем и Кицаком, ни количество водки, наливаемое в ее стакан всякий раз, когда произносился тост. Она от всей души пожалела, что рядом с ней не посадили Ваню — тогда ей не пришлось бы выпить больше глотка. Вахмистр был большой мастер опустошать все стаканы в пределах досягаемости. Кицак же пил мало и неохотно и после каждого тоста ставил на стол почти полный стакан, не обращая внимания на недовольные взгляды окружающих. Сирин решила последовать его примеру, тем паче что хозяин задерживался, а вместе с ним и еда.

Апраксин появился лишь через полчаса, когда гости уже успели порядочно охмелеть.

— Господа, прошу извинить мое опоздание. Я писал срочное письмо царю, с тем чтобы уведомить его о благополучном исходе кампании и уверить, что Санкт-Петербург вне опасности. Не имея возможности сообщить ему точные сведения об обстоятельствах спасения Петербурга, я горячо желал бы представить ему участников и героев этой кампании, — он кивнул в сторону Сергея и Бахадура и приказал слугам подавать на стол. — Сегодня наша церковь предписывает блюсти пост, — продолжал он, — но ради такого радостного события, думаю, Бог и все святые могут закрыть глаза на маленькое чревоугодие. А из наших благочестивых попов здесь никого нет.

Гости разразились смехом и при виде столов, быстро заполнявшихся блюдами, тотчас утихли. Кое-кто из молодых офицеров, не удостаивавшихся до сих пор чести присутствовать на княжеском приеме, с любопытством смотрели на блюда, издавая удивленные возгласы, — таких лакомств они до сих пор никогда не видели. На первое подавали мясной суп с клецками, при изготовлении которого, насколько Сирин могла доверять своему носу, не обошлось без свинины. За ним последовал молочный поросенок, запеченный целиком и обильно политый пивом, жареный осетр и копченый лосось. В промежутке обносили пирогами с мелко нарубленными овощами и свининой, а под конец подали жареных цыплят, чему голодная Сирин немало обрадовалась. К ее большому сожалению, хозяин приказал не подавать десерт, а принести еще водки и закусок.

Когда остатки пира были убраны, Апраксин потребовал от Тарлова дать подробный отчет о его кампании. Молодой капитан в нескольких фразах рассказал о карельской тундре и сосредоточился на описании нападений на шведскую армию и роковой ошибке Любекера, которого Бахадур так ловко обвел вокруг пальца. При этом он всячески подчеркивал героическую роль Бахадура, свою же сводил к минимуму. Губернатор слушал его с натянутой улыбкой, то и дело вставляя вопросы. Когда Тарлов закончил рассказ, Апраксин казался полностью удовлетворенным, не удержавшись, впрочем, от замечания:

— Не скрывай своих талантов, Сергей Васильевич! Ты сделал большое дело, и теперь быть тебе в самом скором времени майором.

Апраксин похлопал его по плечу и взглянул наконец на того, кого Сергей называл главным героем всего похода:

— Это непросто, Бахадур, обмануть шведов так, как это сделал ты. Давайте выпьем за князя Владимира Сафроновича Бутурлина, в облике которого наш храбрый и умный прапорщик провел старого лиса Любекера!

Не выпить в этот раз Сирин не могла. Отчаянно пытаясь не раскашляться и проглотить водку, она сказала себе, что, пожалуй, предпочла бы меньше почестей и меньше выпивки.

Апраксин, казалось, забавлялся видом того, как жестокий приступ кашля выбил слезы у юного прапорщика и сказал:

— Ты еще чересчур юн, чтобы произвести тебя в поручики. Но будь уверен, орден, который ты получишь из рук царя, в глазах барышень не менее привлекателен, чем твое симпатичное личико.

Побрякушки, которые можно прикрепить на мундир, Сирин не слишком интересовали, она надеялась, что сможет отказаться от подобной чести.

Апраксин попросил Бахадура рассказать о произошедшем в шведском лагере, точно передав, что именно он говорил генералу Любекеру.

— Это было куда легче, чем я ожидал. Я назвал шведскому генералу имена нескольких офицеров, которых капитан Тарлов подозревал в заговоре против царя, и Любекер поверил, что именно они послали меня.

Апраксин вскинул брови и посмотрел на Сергея:

— А вот это более чем интересно! Не будете ли вы так любезны заодно и мне их назвать?

Сирин уже открыла было рот, но тут вмешался Сергей:

— Простите, ваше сиятельство, но я заставил Бахадура выучить эти фамилии просто для того, чтобы он мог упомянуть конкретных людей, я не думаю, чтобы кто-то из них был предателем. Да, они противники этой войны, полагающие, что царь развязал ее, движимый честолюбием и легкомыслием, а расплачиваться за это придется всем.

— Будь осторожен со словами, Тарлов, — князь бросил на него предостерегающий взгляд. — Иначе, чего доброго, и тебя сочтут предателем.

Сергей хотел было ответить, но князь успокаивающе поднял руку:

— Я знаю, что ты верен своему царю, но таких людей не следовало бы защищать. Пусть они и не выступают прямо против Петра Алексеевича, но они представляют угрозу и для армии, и для страны, вспомни о генерале Горовцеве! Я и по сей день ожидаю его армию, которая должна быть в Санкт-Петербурге еще полгода назад. Надеюсь, царю это войско понадобилось в другом месте, иначе мне придется серьезно задуматься о причинах такой нерешительности и промедления. Я понимаю, что упоминать фамилии изменников при всех ты не станешь, но надеюсь услышать их позже, с глазу на глаз!

В голосе Апраксина звенели металлические нотки, и все же Сергей отважился вступить в спор:

— Простите, ваша милость, но я и впрямь назвал их только затем, чтобы Бахадуру было чем подкрепить свои слова. Пока доказательства заговора не будут у меня в руках, прямо указать я ни на кого не могу.

Апраксин мрачно взглянул на него — казалось, еще минута, и он прикажет охране взять Тарлова под арест. Но это было бы плохой наградой за все, что сделал этот молодой капитан. Поэтому он только рассерженно проворчал:

— Ну как знаешь, Сергей Васильевич. Но не удивляйся, если царь окажется менее терпелив, чем я. Не поговорить ли нам о более приятных вещах? Этот храбрый татарин преданно помогал тебе и Бахадурову и не должен уйти без награды.

Апраксин приказал слугам принести кошелек и передал его Кицаку. Тот, развязав шнурок, с любопытством заглянул внутрь — там поблескивали новенькие золотые рубли. Никогда он не держал в руках столько денег, да и все его имущество явно оценивалось меньше. Подсчитывая монеты, Кицак размышлял, сколько лошадей он сможет купить на эти деньги. Да, он беглец, без родины и без племени, и это несколько отравляло его радость, но все же он не особенно огорчался. Калмыки Канга, да и башкиры тоже, уже предлагали ему уйти вместе с ними — их племена с радостью примут богатого и храброго воина. Еще один или два таких подарка, подумал он довольно, и он сможет купить в жены дочь хана и стать уважаемым воином в племени. В Карелии он уже награбил достаточно, чтобы считаться состоятельным человеком, и теперь подумывал, что, пожалуй, стоит еще какое-то время повоевать на стороне русских. Кицак решил, что сейчас он один держит в руках действительную награду за окончившийся поход, а Сергею и Сирин придется еще подождать, согласится ли царь на предложение Апраксина.

Офицеры и губернатор тем временем вновь принялись за водку, выпивая ее чуть ли не быстрее, чем слуги успевали подносить. Сергей держал себя в руках, помня, как презирает пьяных Бахадур. Водку он пил только тогда, когда тост не давал возможности уклониться, в остальном же ограничивался парой глотков вина.

Но его надежда таким образом расположить к себе Бахадура и завязать с ним разговор успехом не увенчалась. На все его вопросы татарин отвечал односложно, а когда Сергей поинтересовался, правда ли, что старшая жена Монгура Зейна не его мать, то и вовсе не получил ответа.

Тогда Сергей решил действовать напрямую — может быть, это поможет пробить стену неприступности, которой окружил себя маленький татарин.

— Поглядеть на тебя и Кицака, можно подумать, что твоя мать была русской. Скажи, это и есть та самая «мамочка», которую ты порой зовешь по ночам?

Бахадур побледнел, лицо его застыло. На мгновение Сергей испугался, что вот сейчас мальчик вскочит и выбежит из-за стола — вряд ли это пришлось бы Апраксину по душе. Но тут в залу ввалился грязный задыхающийся вестовой, и внимание присутствующих обратилось к нему. Он, пытаясь отдышаться, встал перед Апраксиным и протянул ему пакет:

— Наши войска проиграли битву при Головчине, но отступают, сохраняя боевой порядок, — задыхаясь выговорил он.

Более удручающего впечатления не могло бы произвести даже внезапное появление в зале драгун Любекера. Все разговоры тотчас смолкли, раскрасневшиеся от выпитого лица побледнели. Всем казалось, что повторяется трагедия под Нарвой — тогда царь потерял убитыми, ранеными и пленными больше половины войска. Уверениям курьера, что войска отступают организованно, никто не верил. Наконец Степан Раскин сказал то, что думали многие:

— Ну что ж, шведам открыта дорога на Москву. А если столица падет, то и Петербургу стоять недолго.

Он замысловато выругался и запустил в стену стаканом:

— Черт побери этих шведов! Непременно им надо испортить нам праздник.

Сергей готов был расплакаться от бессильного гнева, спасла его только дикая гордость:

— Карл может победить нас еще не раз, но последнее сражение останется за нами!

Он ловил на себе скептические взгляды, но спорить с ним никто из офицеров не осмелился, боясь навлечь на свою голову гнев Апраксина. Князь не раз уже угрожал заключить в Петропавловскую крепость тех, кто позволит себе пораженческие высказывания, и все присутствующие об этом помнили.

Меж тем Апраксин распечатал пакет и повернулся к гостям:

— Прошу простить, вынужден вас покинуть, мне необходимо срочно прочесть депешу. Шведы пока еще далеко отсюда, можете спокойно праздновать дальше, а если плохие известия испортили вам настроение — пейте, пока не свалитесь под стол. Все лучше, чем сходить с ума от страха, что Карл идет на Москву.

Смех, раздавшийся в ответ, был не слишком-то веселым. Большинство гостей так жадно потянулись к стаканам, словно собирались влить в себя столько водки, сколько успеют. Сирин собиралась ретироваться, заранее опасаясь того, что сейчас начнется, но умоляющий взгляд Сергея заставил ее повременить. Он наполнил свой стакан, но пить не стал, так и застыл, глядя невидящими глазами в пустоту:

— Ты думаешь, что узнал шведов, Бахадур, но на самом деле ты вовсе не знаешь их, по крайней мере так, как я. У нас была большая армия, победоносная и уверенная в себе, когда мы встали лагерем под Нарвой, недалеко от реки, во время жесточайшей метели шведы внезапно перешли в наступление, а мы оказались совершенно не готовы к этому. Они обрушились на нас со штыками и пиками, появились, казалось, из ниоткуда, а мы бежали, словно стадо овец при виде волка. Мужество, дружба, любовь к Отечеству — все это в тот момент не стоило ни гроша! Несколько полков доверились храбрости своих офицеров и попытались оказать сопротивление, но без прикрытия и поддержки они были обречены. Остальные спасались кто как может: взрослые мужчины, бывалые солдаты, бежали, словно дети, а шведы беспощадно кололи штыками всех встречных. Эта битва снова и снова снится мне вот уже несколько лет, поверь мне, там было страшнее, чем в аду.

Речь эта, вырвавшаяся, казалось, на одном дыхании, была только началом длинного спутанного рассказа, который Сергей вывалил на голову своего прапорщика. Он выпил, снова налил и снова выпил, левой же рукой схватил Бахадура за локоть, крепко держа его, точно опасаясь, что мальчик уйдет, оставив его в одиночестве.

Сирин чувствовала, что Сергею сейчас очень нужен кто-то, кому можно открыть все страхи и сомнения, вот если бы он еще при этом пил поменьше. Скоро речь его стала неразборчивой, он то и дело начинал смеяться, повествуя при этом о жестоких, порой отталкивающих сценах той битвы, да нет, не битвы — внезапного налета и кровавой резни.

Все чаще Сергей повторялся и под конец, казалось, забыл уже, о чем хотел сказать. Вокруг все ходили спотыкаясь, роняли голову на стол или падали со стульев и засыпали. Раскин, похоже, решил, что он у себя в спальне, и пустился в споры со слугой, который хотел помешать поручику стянуть со стола скатерть и укрыться ей вместо одеяла.

Услышав скрип двери, Сирин подняла голову — вернулся Апраксин. Князь презрительно оглядел пьяных, словно забыв, что сам дал гостям совет утопить страх и тревоги в водке. По приказу Апраксина слуги принесли ведра с холодной водой и вылили прямо на головы перепивших гостей, некоторым, впрочем, и это не помогло, но большинство все же очнулись, ругались и угрожали слугам расправой.

— Тихо! — грянул Апраксин, и голос его раскатился по зале. — Сейчас я отдам распоряжения, а с того, кто не выполнит, спущу шкуру! — Он огляделся, проверяя, кто из присутствующих слышит его. — Известия о поражении при Головчине абсолютно правдивы, однако генералам Его величества Петра Алексеевича удалось выстроить войска и отступить организованно. Государь не желает и слышать о том, чтобы открыть шведам дорогу на Москву, так что следующая битва не за горами. У нас есть все шансы на победу, мы сражаемся на своей земле, а солдатам Карла до дома далеко, еще немного, и у них начнутся проблемы со снабжением. Итак, сохраняйте спокойствие и выполняйте свой долг!

Апраксин подергал кадыком, словно желая проглотить дальнейшие слова:

— Работы в Санкт-Петербурге должны быть возобновлены и вестись как можно быстрее, особенно в крепости и на Адмиралтейских верфях. Царь верно пишет, что недалеко то время, когда нашему флоту предстоит помериться силами со шведами и отвоевать себе выход в море. Кроме того, Петр Алексеевич приказывает каждого, без кого мы можем обойтись, отправить на юг для усиления его войска, однако Любекер еще представляет для нас угрозу, и распустить гарнизон я не могу. Поэтому степные конники капитана Тарлова и три сотни драгун, которых я тоже передаю под его командование, завтра должны поспешить на помощь войскам царя. Поручики Раскин и Тиренко будут его сопровождать, даже если их утром придется привязать к седлу.

Кажется, Сергея тоже завтра придется привязывать к седлу, пришло Сирин в голову, пока князь раздавал приказания остающимся в Петербурге офицерам. Она оглянулась по сторонам, ища поддержки, ей требовался хоть один мужчина, способный держаться на ногах, чтобы доставить Сергея домой. Ваня уже давным-давно проиграл сражение с зеленым змием и теперь спал в углу, свернувшись калачиком, как собака. Единственный, кто оставался более или менее трезв, был Кицак, Сирин похлопала его по плечу:

— Помоги мне отнести капитана на квартиру.

— Его сначала нужно вынести на воздух и позаботиться, чтобы он избавился от всего съеденного и выпитого, иначе никуда мы завтра не поедем.

Сирин пришлось признать, что Кицак прав. В самом деле, Сергей должен был протрезветь к утру, чтобы на него не обрушился гнев Апраксина. Она схватила капитана за ноги, Кицак взял за плечи, и они вытащили его, точно мешок, на берег Невы. Сирин вызвала у Сергея рвоту, засунув свой палец ему в рот. Потом они оттащили его на конюшню, раздели и окунули в ледяную воду.

Кицак забавлялся, наблюдая, как старательно Сирин отворачивалась, чтобы не глядеть на обнаженного Сергея, и как виновато она при этом краснела. Татарин чувствовал, как возникает в воздухе напряжение, когда эти двое оказываются рядом, и спрашивал себя: к чему это приведет?

Несмотря на купание, Сергей так и не очнулся, и они положили его в постель. После этого Кицак взял Сирин за руку, отвел ее в сторону и внимательно посмотрел на нее:

— Скажи мне, что ты собираешься делать, если русские узнают, что ты девушка?

— Тише! — Сирин с испугом огляделась вокруг, но услышать их, к счастью, никто не мог: дверь была заперта, а Кицак говорил тихо.

— Я сбегу от русских и вернусь домой, прежде чем это произойдет.

Кицак поморщился.

— Ты хочешь вернуться? Вспомни, как насмехались над тобой Зейна и другие женщины.

— Ну не так уж все было и плохо, — ответила Сирин, пренебрежительно махнув рукой.

— Да ты спятила! Ты глупа, как курица, да, вот ты какая! — Кицак постучал по лбу. — Подумай еще раз! Ты уже взрослая и должна понимать, что сделает твой отец, если ты вернешься. Отдаст тебя младшей женой за пару плохо выдубленных шкур какому-нибудь вогулу или буряту, с которым решит заключить союз, или станешь наградой одному из воинов племени.

Сирин покачала головой:

— Не думаю. В конце концов, я же сделала большое дело для нашего племени. Ты так говоришь об отце, потому что тебя назвали предателем и выгнали. Когда я вернусь домой, меня примут с радостью, и я сама выберу себе в мужья кого захочу.

— Мечтай дальше, глупышка! — Кицак презрительно отвернулся от нее и пошел к двери. Не было никакого резона продолжать разговор с этой неразумной женщиной. Сирин отказывалась смотреть правде в глаза. Сделав несколько шагов, он остановился и попытался в последний раз заставить ее спуститься с неба на землю.

— Русские не станут насиловать тебя, узнав, кто ты на самом деле. Они любят тебя и примут как одну из своих.

Сирин в ответ заявила, что устала и собирается спать. Пожав плечами, Кицак вышел. Пускай мыслит она почти как мужчина, но все равно остается по-женски слепа. Он уже валился с ног и подумал, не стоит ли ему лечь спать на Ванино место, однако, поразмыслив, Кицак передумал, не желая оставаться в комнате наедине с Сирин. Она была выше его на целую ладонь да к тому же сильно исхудала во время тяжелого похода, но попробуй только приблизиться к ней — девочка будет защищаться, как тигрица, перебудит весь дом, а это ему было ни к чему.

Кицак разозлился, почувствовав вспыхнувшее в нем желание, — до сих пор он относился к этой дикой кошке по-отечески. Он резко развернулся и вышел из комнаты, не попрощавшись. Войдя в конюшню, где он ночевал, Кицак услышал из коморки для хранения овса возмущенный женский вскрик:

— Нет, вы поглядите, он прямо так и заснул! Ты свинья, ты не заслужил, чтобы тебя называли мужчиной!

Кицак ухмыльнулся и хотел уже пройти мимо, но тут услышал, как тихая ругань постепенно перешла в жалобные стоны. Постояв немного в замешательстве, он приоткрыл дверь и едва сдержал смех, увидев, в чем дело. Мужчина был настолько толст, что целиком накрывал собой женщину. Видна была только ее крошечная ступня и узкая лодыжка. Она была на редкость миниатюрна, и ее массивный приятель придавил женщину к полу, так что она не в силах была даже пошевелиться.

— По-моему, тебе нужна помощь! — Кицак схватил храпящего пьяницу за ноги и оттащил его в сторону, затем внимательно оглядел округлые формы женщины, грудь ее была налитой и крепкой, а бедра пышными — точно так, как ему нравилось.

— Русские слишком много пьют, поэтому для некоторых вещей они не годятся.

В первый момент появление татарина испугало женщину, но неудовлетворенное желание было сильнее страха. По-кошачьи изогнувшись, она приподнялась и потянулась к Кицаку.

Он подумал, что здесь ночевать будет куда уютнее, чем снаружи, и начал раздеваться.

13

На следующее утро Сергей, бледный, но вполне бодрый, выслушал приказания Апраксина и выехал со своим отрядом, усиленным тремя сотнями драгун из города.

У Сергея было такое ощущение, что копыта Мошки стучат не столько по земле, сколько по его голове. Однако по сравнению с Ваней он еще держался молодцом — вахмистр тяжело осел в седле, мотаясь из стороны в сторону и время от времени жалобно постанывая.

На Раскина и Тиренко было страшно смотреть, и их драгуны, напуская на себя серьезный вид, справлялись у Сергея, не стоит ли привязать поручиков к седлам. Случайно услышав это, Раскин, обычно весьма скорый и несдержанный на язык, ограничился только взглядом, да и то скорее жалобным, чем гневным, и со стоном вцепился в луку седла. По его лицу невозможно было понять, что именно мучает его больше — тошнота, головокружение или дерзость подчиненных.

Сирин же, напротив, была свежа и бодра, насколько это вообще было возможно после столь короткого сна. Реакция у Сергея была сейчас немногим лучше, чем у Раскина, а потому при переправе через Неву именно ей пришлось выстраивать войско маршевым порядком и задавать темп. Канг, Ишмет и оба поручика выполняли ее приказы беспрекословно, и Сирин воспрянула духом. Кицак же с утра выглядел немногим лучше офицеров, хоть и не пил вчера много, а потому на все распоряжения откликался недовольным бурчанием. Это раздражало девушку, ее так и подмывало устроить взбучку сородичу. Но ссориться с ним Сирин не хотела. Она не знала, какие распоряжения Тарлов получил от Апраксина, а потому вела отряд на юг: именно там должно было находиться войско царя или то, что от него осталось после сражения при Головчине. Принятие решения облегчалось тем, что из Петербурга в центр России вела одна-единственная большая дорога, которая дальше, пройдя через обширные болота, разветвлялась, но до тех пор Сергей успеет прийти в себя и принять командование. Сирин бросила на капитана взгляд, исполненный презрения, и спросила его, где можно было бы разбить лагерь для ночевки.

Сергей прищурился, пытаясь защитить глаза от ослепительного солнца, — казалось, это не лучи, а кинжалы. Он сделал глоток воды и наконец заговорил:

— Мы остановимся, когда солнце будет над самым горизонтом, не раньше.

— Это слишком поздно. Не думаю, что солдаты согласятся ехать весь день.

— Не важно, чего они хотят, ты должен заставить их делать то, что ты хочешь. Или ты не способен на это?

Сирин круто развернулась к солдатам, выплеснув на них свое раздражение:

— Подтянуться! Сократить дистанцию! Быстрее! Или вы ждете, пока шведский король сам придет за вами?

Татары рассмеялись, по лицам драгун было видно, что они надеялись не встретить ни одного шведа за всю свою жизнь. Но Сирин позаботилась о том, чтобы башкиры Ишмета оказались в арьергарде войска, и русским солдатам не оставалось ничего другого, как подчиниться заданному темпу.

Где-то около полудня Сирин приказала всем спешиться и вести лошадей, чтобы животные хоть немного отдохнули, а вместе с тем и пообедать на ходу.

Распоряжение было воспринято стоически, как и размер пайка. Ваня, Сергей и оба поручика отказались от положенной им доли хлеба и солонины, Кицак же и прочие азиаты, напротив, набросились на еду, словно голодные волки. Они не разбирали даже, что это за мясо, а между тем это была недозволенная свинина. Сирин мучилась угрызениями совести, однако ничего другого не оставалось — необходимо было сохранять силы. После длительных колебаний она впилась зубами в кусок просоленного копченого мяса и сразу же запила водой, чтобы избавиться от противного привкуса, но безуспешно. К ее ужасу, после еды ей впервые в жизни пришла мысль о том, что неплохо бы выпить водки, она тряхнула головой, прогоняя это непонятно откуда взявшееся желание.

Сергей и в самом деле разрешил разбить лагерь только тогда, когда солнце почти закатилось, хотя последние пару часов протестовали уже не только драгуны. Летние ночи на Севере недолги, темнеет едва ли за час до полуночи, ночь прошла без происшествий, но оказалась чересчур короткой, чтобы солдаты успели выспаться. Едва рассвело, Сергей снова отдал приказ: «В седло!» Он, казалось, уже пришел в себя, и Сирин уступила ему место во главе отряда, сама же ехала немного позади. К ее разочарованию, за все труды предыдущего дня похвалы она не дождалась, наоборот, заработала выговор за то, что была готова недостаточно быстро. Злясь на весь мир, девушка ехала чуть в отдалении вместе с унтер-офицерами.

Сергей понимал, что был несправедлив к Бахадуру, и жалел о своей резкости, но у него будто черт внутри сидел. Со времени известия о поражении при Головчине он дрожал от желания встретиться со шведами лицом к лицу и доказать, что он больше не тот перепуганный мальчик, который бежал от них под Нарвой.

Он делал привалы только затем, чтобы не загнать лошадей, и вел свой отряд вперед как можно быстрее — через Новгород, Холм и Торопец до Смоленска. Там им начали попадаться первые дозоры русского войска.

Надо сказать, что встретили отряд без особого восторга, Тарлова это немало разозлило. Офицеры пехотного полка Фихтенгейма, которым Сергей представлял рапорт в маленькой деревушке Помогайлово, с нескрываемым презрением оглядели его азиатских подчиненных.

— Стоило ли тащить их сюда? Такого сброда у нас и здесь достаточно! — промолвил один из них, качая головой.

Сергей вскипел от ярости:

— Я получил приказ лично от князя Апраксина следовать сюда с отрядом и присоединиться к войскам царя! — Он сунул под нос майору приказ на марш, заверенный печатью петербургского губернатора.

Майор — здоровенный немец, прибывший в Россию вместе с полковником Фихтенгеймом, — несколько мгновений с недоверием разглядывал русские буквы, затем вернул бумагу Тарлову:

— Эту писанину невозможно прочитать!

В голосе немца было столько высокомерия, что у Сергея руки зачесались отвесить ему пощечину. К счастью, другой немец оказался более находчивым:

— Симбирский полк расквартирован приблизительно в миле отсюда. Кто-нибудь из его офицеров наверняка сможет прочесть приказ.

Просить об одолжении кого-то из немцев представлялось майору досадным донельзя, но другого выхода не было. Он поступил на службу к царю добровольно и за солидное жалованье, а потому пришлось послать за кем-то из русских офицеров. Сирин разрешила солдатам спешиться и послала нескольких из них поискать продовольствия.

Русские солдаты немецкого полка, казалось, разделяли предубеждение своего командования по отношению к азиатам, отгоняя калмыков Канга и сопровождающих их драгун от телег с продовольствием.

Раскин несколько мгновений смотрел на это, а затем направил туда лошадь, прижав бледного офицера, отвечавшего за обоз, к борту телеги:

— Я Степан Раскин, сын боярина Кирилла Борисовича Раскина, поручик Ингерманландского драгунского полка. За двадцать дней мы прошли больше тысячи верст, чтобы показать вам, как воевать со шведами, и я не позволю, чтобы мои люди умерли с голода из-за какой-то немецкой сволочи! По-моему, у вас тут достаточно припасов.

— Какой я немец? Я русский православный человек! — отвечал тот.

— Тем хуже! — усмехнулся Раскин. — Чего ждать от немца, они и шага ступить без приказа не могут! Но русский, который заставляет своих товарищей голодать, просто свинья, так я считаю.

Караульный покраснел. Казалось, он вот-вот позовет на подмогу товарищей. Однако еще прежде, чем успела разгореться ссора, вмешался майор-немец. Он понял, что голодные степные головорезы будут куда опаснее, чем сытые, и приказал выдать им провизию.

Раскин ухмыльнулся офицеру, неохотно посторонившемуся перед ним:

— Что ж, и у немецких майоров иногда находится немного мозгов. А ты небось все свои в отхожем месте утопил!

— Ты мне за это заплатишь! — Офицер схватился было за саблю, но железный голос майора заставил его опомниться.

— Брось оружие! Иначе мне придется посадить тебя под арест. Ты же знаешь, что царь строго запретил любые стычки.

Офицер побледнел еще сильнее и удалился, еле сдерживая ярость.

Сергей подошел к майору:

— Так в вашем полку есть русские офицеры? Почему же никто из них не прочитал письмо князя Апраксина?

Майор поглядел на Сергея, будто тот предложил что-то непристойное:

— Письменный приказ не должен быть известен нижестоящему чину.

Раскин, стоявший поблизости, закатил глаза и шепотом повторил свое замечание касательно немцев.

14

Распоряжения по поводу отряда Тарлова были получены. Офицер выдал Сергею карту и список из нескольких деревень и приказал ему позаботиться, чтобы жители укрылись в лесах, уничтожив все, чем мог бы воспользоваться неприятель. Сергей был недоволен — ему хотелось не возиться с мужиками, а воевать против шведов. Но приказ исходил непосредственно от царя, и никаких отхождений от него не допускалось.

Местность была неправдоподобно ровной — там, где взгляд не задерживался на роще или лесе, возникало впечатление, что скачешь под огромным куполом. Дорогами служили раскисшие тележные колеи, которые даже не были, как на Севере, устланы хворостом, а мосты представляли собой два-три бревна да несколько досок настила. Приказ, выданный Сергею, предписывал сделать все возможное, чтобы препятствовать продвижению шведов, и солдаты ломали эти примитивные переправы, сжигая бревна.

Когда отряд достиг первой деревни, им навстречу вышли жители в серых тулупах, хмурые, они с недоверием смотрели на плосколицых, раскосых всадников. Вскоре к ним присоединился священник в длинной черной рясе с большим крестом на груди и окладистой бородой, за которую он платил два рубля бородового налога в год. Со священников брать его не полагалось, но царю срочно требовались деньги, а потому из-под креста у батюшки выглядывал бордовой знак.

Сергей приблизился к крестьянам — те в испуге жались друг к другу, точно овцы. Священник тут же выступил вперед, заслоняя людей и судорожно сжимая в руке крест, словно рассчитывая оборониться с его помощью от несчастья.

— Что вам угодно?

— Именем Его величества государя Петра Алексеевича вам предписывается покинуть деревню и укрыться в лесу, что из припасов, орудий, фуража вы не сможете взять с собой, то следует уничтожить. — Слова, словно кислота, разъедали ему губы. Не этого перепуганного батюшку желал бы Сергей сейчас видеть перед собой, а парочку шведов, на которых можно было бы выместить досаду. Для Сирин подобные распоряжения оказались полнейшей неожиданностью — приказа она не читала.

— Но капитан, мы же не можем выгнать этих несчастных людей из их домов! — вполголоса попыталась она возразить.

Сергей только зубами заскрипел:

— Это приказ царя!

Сирин привстала в стременах:

— Это приказ труса, который не дерзает встать на пути у врага и дать отпор!

— Пускай мы тысячу раз против, это воля царя, и ей следует повиноваться! — Сергей резко повернулся к ней спиной и снова поглядел на священника: — Что ты стоишь? Позаботься, чтобы все вышли из своих домов и укрылись в лесах, или хочешь, чтобы солдаты вам помогли? У нас много дел, мы не можем торчать тут вечно.

Сирин предполагала, что крестьяне могут взбунтоваться, взяться за оружие — и что тогда? К ее удивлению, мужики, понурившись и повесив головы, разошлись по своим дворам, созывая жен и детей, женщины устало завязывали вещи в узлы, мужчины тем временем выгоняли из стойл домашний скот. На телеги нагружались провизия и домашний скарб, впрягалась корова или пара тощих лошаденок. Кое-что нести приходилось и маленьким детям — даже под невеликой ношей их шатало из стороны в сторону. Но никто не сказал ни слова поперек. Длинная цепь людей потянулась по дороге из деревни, батюшка и еще несколько мужчин остались, чтобы поджечь дома и сараи. Священник зашел в маленькую деревянную церквушку и вынес оттуда икону, завернутую в платок, затем взял факел и кинул его прямо на пол, смолистая сосна тут же занялась, и скоро церковь ярко запылала.

Сирин развела руками:

— Неужели мы ничем не сможем помочь этим несчастным? Они потеряли почти все добро, а того, что они взяли, им не хватит, чтобы пережить зиму.

Сергей представлял себе войну со шведами несколько иначе. А потому реагировал неожиданно резко:

— У нас нет времени, надо объехать остальные деревни. Да, пускай мы не можем превзойти шведское войско силой оружия, но должны помешать им проникнуть в глубь страны. Если они не найдут по пути ни продовольствия, ни корма для скота, им рано или поздно придется сдаться и повернуть назад.

Сирин растерялась:

— Что вы, русские, за люди такие?! Вы не дожидаетесь, пока враг опустошит страну, а делаете это сами. Во имя Аллаха, вы достойны только жалости и презрения!

Это было уж слишком! Сергей не успел понять, что он делает, как ладонь его с размаху врезалась в щеку Сирин.

Лицо обожгло, как огнем. Сирин прикоснулась к саднящему месту и с растерянностью поглядела на пальцы, испачканные кровью. Но через мгновение она подскочила, словно укушенная тарантулом:

— Русский пес! Тебе это даром не пройдет!

Сабля со свистом вылетела из ножен, но нанести удар Сирин не успела — между ней и Сергеем встал Кицак, схватил ее в охапку и развернул на месте:

— Нет, Бахадур! Ты не можешь обнажить оружие против своего командира.

На мгновение показалось, что Сирин в состоянии напасть и на своего соплеменника, но потом сабля выпала у нее из руки, а по щекам заструились слезы, которые она тщетно пыталась сдержать.

— Все в порядке, Кицак! — сказала она ему. Но взгляд, брошенный на Сергея, говорил, что удар этот она не забудет и не простит.

Внутри у Сергея царил полный разлад. Бахадур был последним человеком, которому он желал бы причинить боль, просто накопившийся гнев и разочарование искали выхода. Раскаиваться было поздно — мальчик не тот человек, который быстро простит его, а едва возникшая между ними дружба теперь разрушена до основания. Тем не менее Сергей хотел попросить прощения, заверить Бахадура, что он сделал это необдуманно, сам раздосадованный полученным приказом, однако когда он попытался подойти к мальчику, тот отвернулся, вскочил на жеребца и отъехал в сторону.

Кицак нагнулся, поднял драгоценную саблю, за которую Монгур-хан, не задумываясь, отдал бы половину своих лошадей, а то и больше, и протянул ее Сирин:

— Вот, возьми, ты забыл.

Сирин непонимающе уставилась на саблю, словно видела ее впервые, затем вырвала оружие из рук Кицака и сунула в ножны.

Ничего не видя от слез, она бросила повод, не заботясь о том, куда направится Златогривый.

Резкий свист заставил ее очнуться. Она едва успела свернуть на обочину, мир в глазах расплывался. Как в тумане, видела она карету, с бешеной скоростью несущуюся по ухабистой дороге, им едва удалось разминуться. Мужчина, сидевший внутри, высунулся из окошка и что-то выкрикнул, карета стала замедлять ход и скоро совсем остановилась.

Ко всеобщему удивлению, из кареты вышел сам царь. Несколько мгновений он с непроницаемым выражением лица смотрел на горящие избы, затем подозвал к себе Сергея:

— Ты, часом ли, не Тарлов, капитан рязанцев, который прошлой осенью был со мной на «Святом Никодиме»? Подойди сюда!

Сергей отдал честь. Царь махнул рукой в сторону деревни:

— Этим шведы уже не смогут воспользоваться. Теперь надо сбросить в колодец какую-нибудь падаль, а поля — выжечь. Если не будут гореть — прикажи своим людям вытоптать их, чтобы не осталось ни единого колоска.

Отравлять колодец при наличии в окрестностях стольких ручьев казалось Сергею делом бесполезным, однако он тут же отдал распоряжение Ване и поручикам. Уже через несколько мгновений калмыки скакали в сторону пашни. Сергей взял за повод своего жеребца и хотел было сесть в седло, но голос царя заставил его остановиться:

— Я слышал, ты неплохо сражался на Севере! Придет время, и я вспомню об этом, но сейчас у меня полно других забот. Скажи мне, прибыл ли генерал Горовцев в Санкт-Петербург вовремя, как то было приказано?

Тарлов растерялся: он предполагал, что Апраксин уже доложил царю о неявке Горовцева. Ему казалось странным, что генерал, так решительно и смело действовавший в Сибири, медлит теперь перед лицом шведов.

— Когда я с моими людьми покидал Санкт-Петербург, от генерала не было никаких известий, Ваше величество.

— Этому проклятому псу придется кое-что объяснить мне!

У Сергея кровь застыла в жилах, когда он увидел лицо царя и представил себя на месте генерала. К счастью, царь, казалось, тотчас забыл о нем, он сел в карету и постучал изнутри. Кучер хлестнул лошадей.

Тем временем подкатила вторая карета и остановилась неподалеку. В окошке показалась Екатерина, она оглянулась по сторонам, чтобы узнать, что могло задержать здесь царя. Лицо ее было бледным и напряженным, лоб пересекали несколько глубоких складок — очевидно, она страдала от головной боли. И все же Екатерина приметила и калмыков, которые с улюлюканьем вытаптывали пашню, и Сергея, который после разговора с царем все еще стоял, задумавшись, и юного прапорщика, который сидел верхом с таким видом, будто все происходящее вокруг его не интересует.

Екатерина откинулась на подушки и слабо улыбнулась:

— Моя добрая Марфа, погляди, вон тот маленький татарин, которого мы встретили в Петербурге и о котором ты не устаешь вспоминать.

— Где? — Марфа Алексеевна встрепенулась и хотела было выйти, но в этот момент карета царя тронулась — кучер хлестнул лошадей.

Марфа умоляюще поглядела на Екатерину:

— Не могли бы мы задержаться хоть на минуточку? Мне так хотелось бы поговорить с мальчиком. Это ведь наверняка мой племянник! Мой брат Игорь был очень похож на него.

Екатерина покачала головой:

— Что с тобой, матушка? Царь снова в пути, и нам нельзя отставать от него. Он не сказал, куда направляется, а если бы и сказал — что толку! Он может передумать на следующем перекрестке и свернуть куда ему вздумается. Представь только, что произойдет, если мы отстанем и попадем прямо в лапы этим ужасным шведам!

— Но… — заикнулась было Марфа.

— Никаких «но»! — Екатерина говорила мягко, но железные нотки в голосе возражений не допускали. — Теперь нам известно, где искать мальчика. Позже я позабочусь о том, чтобы вы смогли встретиться, а теперь нам пора следовать за царем.

Марфа окликнула татарина и поманила его рукой, но тот, казалось, ничего не заметил, во всяком случае это оставило его безучастным.

Сирин была чересчур разозлена, чтобы обращать внимание на женщину, махавшую ей из окошка кареты. Царь потерял всякое уважение в ее глазах, только очень глупый человек мог загонять в леса свой собственный народ, приговаривая их к медленной и мучительной смерти от голода и холода. А еще ужаснее — он приказал отравить воду, бесценный дар Аллаха. Она угрюмо наблюдала, как двое драгун скинули в колодец двух дохлых свиней, а затем стали швырять туда же навоз.

Сирин захотелось пустить коня галопом и затоптать этих людей. Деревня выгорала, земля становилась безлюдной — презрение к русским росло с каждым мигом.

Эта деревня была не единственной, до которой отряд Тарлова добрался в тот день — и все постигла одинаковая участь: сжигались дома, вытаптывались поля, отравлялись колодцы. Жители, взяв то немногое, что могли унести, уходили в леса, где им предстояло скрываться от шведов неделями, если не месяцами, а ведь шведы могли и вовсе не прийти. Сирин не принимала участия в этих действиях, казавшихся ей неоправданно жестокими. Она совсем забыла, что должна играть роль Бахадура, храброго воина, который должен был вместе с калмыками безжалостно уничтожать русские деревни.

Когда к вечеру всадники Сергея достигли места, где намеревались разбить лагерь, они обнаружили там отряд русских солдат. Деревня была уже разрушена, жители ушли. Судя по мундирам, это был один из пехотных полков, но посаженный в седло для выполнения особого задания, а распоряжение им было отдано то же, что и Тарлову с его азиатами. Сирин едва взглянула на это нежданное подкрепление, Сергей же подъехал к ярко пылающему лагерному костру, чтобы поговорить с офицером. К его удивлению, это оказался Кирилин, вместо мундира Преображенского гвардейца одет был в форму Симбирского полка.

Надо сказать, что и Кирилин приветствовал Сергея без радости. Он усмехнулся и сплюнул в огонь:

— Тарлов! Видать, черт нам судил все время наступать друг другу на ноги.

— Скорее, царь — он на Руси главный, — усмехнулся Сергей.

Кирилин отмахнулся:

— В самом деле? Интересно, как долго это продлится? В Гродно он бежал от шведов, понес потери возле Головчина, а теперь вся его надежда — превратить Россию в пустыню, которую шведы не захотят завоевывать. — Он говорил язвительно, казалось не заботясь о том, что эти слова могут достичь ушей царя.

Сергей поразился такой неосторожности.

— Как же вышло, что вы оставили службу в гвардии царевича и вернулись в действующую армию?

— После битвы при Головчине царь потребовал подкрепления, и я со своей ротой двинулся на запад. — Кирилин говорил так, словно ожидал похвалы за храбрость, но Сергей лишь удивился. Рассказ звучал так, словно Кирилин прибыл сюда без приказа, на это мог отважиться только офицер, уставший от жизни, или тот, кому нечего было терять. Вероятнее всего, Кирилин вызвался добровольцем, дабы снискать честь и славу, а ему пришлось разгонять крестьян и жечь деревни. Поэтому Сергей постарался говорить возможно дружелюбнее:

— Ничего, Олег Федорович, настанут и другие времена. Вот тогда мы покажем этим шведам!

Кирилин ничего на это не ответил, повернулся и указал на поросшую травой опушку леса:

— Можете разбить лагерь там. Позаботьтесь только, чтобы ваши вонючие калмыки держались подальше отсюда и не воровали. Этим степнякам доверять нельзя.

Сергей заметил, что и среди солдат Кирилина были уроженцы степей, а потому столь презрительный тон удивил его. Но, приглядевшись, он понял, что азиаты эти были теми самыми сибирскими заложниками, которые по приказу царя были распределены в разные полки. По всей видимости, Кирилин самовольно собрал их в свою роту. По нынешним временам получить новых людей в подкрепление было нелегко, к тому же, напомнил себе Сергей, действия другого офицера его не касаются. Не ему указывать Кирилину — у того есть свой командир, но общаться с ним Сергею больше не хотелось. Он попрощался и вернулся к своему отряду.

15

Устроив на ночь жеребца и вьючную лошадку, Сирин отделилась от остальных и пошла вдоль опушки леса. Больше всего ей хотелось пойти к Сергею и потребовать объяснений… нет, пристрелить его! Рассудок удерживал ее от безумства, требуя сохранять здравомыслие, но ярость и раздражение овладевали ею все сильнее. Покосившаяся избушка неподалеку под деревьями, которую люди Кирилина, очевидно, не заметили, натолкнула ее на мысль: ей захотелось избавиться от русского мундира. Она поспешила обратно в лагерь, вытащила из вьюков татарское платье и бегом вернулась обратно к избушке. Внутрь Сирин вошла прапорщиком русской армии, а вышла оттуда татарским князем. Чувствовала она себя немного лучше, но сознание, что она освободилась от навязанного ей русского облика, позволяло дышать свободнее. Возвращаться прямым путем не хотелось, и она сделала крюк, оказавшись неподалеку от лагеря роты Кирилина, она услышала речь своего народа и замерла на месте. Говорили возле одного из костров — там сидели несколько мужчин в русских мундирах. Она хотела было развернуться и уйти, но тут увидела Бедра, немого раба Ильгура, а рядом разглядела и других знакомых. Кроме нее и Остапа, это были все сибирские заложники, оставшиеся к тому времени в живых. Сирин разрывалась: ей хотелось подойти и заговорить с ними, но встречаться с Ильгуром она не желала. Пока она колебалась, решение пришло само — Бедр приметил ее и всполошил всех остальных.

Ильгур был одет в мундир солдата царской армии, он повернулся и пошел навстречу Сирин с распахнутыми объятиями:

— Бахадур! Вот уж кого не ожидал встретить!

Улыбаясь, он обнял Сирин, словно они были лучшими друзьями.

— Ты пришел в добрый час! — прошептал он, бросив осторожный взгляд на своих товарищей. — У русских дела все хуже, вскоре шведы одолеют их. Мы не хотим, чтобы нас считали рабами побежденных. Мы решили взять свою судьбу в собственные руки.