Ханская дочь. Любовь в неволе

1

Сирин посмотрела вниз на укрепленный город, несколько недель бедствовавший в кольце осады, и уже не в первый раз спросила себя: неужели Карла наконец-то покинуло его сказочное везение? На складах за укрепленными стенами было все, в чем шведы испытывали столь острую нужду, начиная с продуктов и пороха и заканчивая мундирным сукном и обувью. До сих пор русские ожесточенно оборонялись, делая все, чтобы доверенные им военные запасы не попали в руки врага.

Раздался залп одного из шведских осадных орудий, звук оказался неожиданно слабым и глухим — даже осажденным стало очевидно, что пороху, еще оставшемуся у шведов, зима не пошла на пользу. Звук всколыхнул в Сирин воспоминания о событиях последних шести месяцев. Она поежилась и поблагодарила Аллаха и Богородицу, которой молился Сергей, за то, что пока еще жива.

К началу зимы шведы еще верили, что идут в дружественную страну, в которой их встретят как союзников и друзей, — это заблуждение для многих оказалось смертельным. Сирин вспомнила потрясение в глазах генералов и каменное лицо Карла, когда они увидели дымящиеся развалины Батурина. Вовремя бежавшие и потому спасшиеся от истребления жители рассказали гетману, что князь Меншиков внезапно напал на город с большой армией, не оставив им времени на организацию сопротивления. И, вместо того чтобы укрепиться в Батурине, русский генерал приказал своим людям забрать с собой все, что можно было увезти, а город предал огню.

Солдаты исполнили приказ со всей тщательностью, к которой их приучил царь, и ушли за несколько часов до появления шведов. Несмотря на охватившую его ярость, Карл запретил своим генералам преследовать русских — их конные отряды были мобильнее его кавалерии, а он не желал разделять армию и жертвовать часть сил на бесплодное преследование.

Сначала король счел маневр русских только дерзким выпадом, но последовавшие за этим недели и месяцы превратились для шведской армии в непрекращающийся кошмар.

Наступившая зима оказалась необычайно суровой, и Сирин не раз приходилось отбиваться от желающих присвоить ее теплую шинель, дело дошло до вооруженных стычек — так, она убила одного шведа и одного из людей Кирилина.

Запасы продовольствия в шведском войске подошли к концу еще во время марша на Украину, в лагере царил голод: съели все, что хоть как-то годилось в пищу. В конце концов солдаты стали варить даже кожу своих сапог, заматывая ноги тряпками. У многих отмерзали пальцы, у других — уши и носы, а кое-кто потерял свою мужскую гордость. Тысячи пали от болезней, голода и упадка сил, большинство же погубили холода.

Сирин пришлось применить все навыки и знания дочери степи, чтобы избежать смерти от голода и холода. Еще ребенком она узнала, как отыскать место, где снег не так глубок, и выкопать оттуда съедобные корешки и клубни. Но прошло немного времени, и этому научились многие — ей приходилось отыскивать все новые и новые источники пищи. Сирин ела мох и кору деревьев, научилась разрывать замерзшую землю в тех местах, где она трескалась от холода, добираясь до зимних запасов, сделанных полевками и сурками. Порой ей удавалось застать и само животное в его «кладовке», а в разрытой земле попадались личинки и черви. Девушка плела простые силки, которыми ловила мышей и мелких лесных животных, или просто вытаскивала их из нор и тут же на месте съедала сырыми, — приносить добычу в лагерь, полный голодных мужчин, было рискованно. Так ей удавалось питаться лучше, чем шведы или люди Кирилина, из которых погибли почти треть. Ильгур и оба его лучших друга тоже питались более или менее неплохо: Бедр проявлял необычайную находчивость, обеспечивая едой их и себя.

Возможно, зима унесла бы меньше жизней, думала Сирин, если бы Карл не медлил поставить войско на зимние квартиры. Несмотря на холода, он неделями водил войско по занесенной снегом стране, надеясь, что казаки, как обещал Мазепа, взбунтуются против царя и снабдят его припасами. Но вместо этого украинские города закрывали перед ним ворота, а на равнине прятались сами и прятали свои припасы от его войск. Король слишком поздно понял, что так не может продолжаться дальше. Солдаты рассказывали, что король впервые осознал всю серьезность положения, когда во время обхода караулов натолкнулся на гренадера, который не отсалютовал ему. На окрик солдат не отозвался, и разъяренный король нанес ему мощный удар — солдат упал как подкошенный, только в этот момент Карл и его спутники поняли, что гренадер просто замерз на посту.

Сирин отбросила воспоминания и снова посмотрела на город, на башнях которого, словно в насмешку над шведами, развевалось царское знамя. Гарнизон крепости был смехотворно мал в сравнении с сильной, несмотря на все потери, шведской армией, но у осаждающих больше не было пороха, а без артиллерии проникнуть за стены города было невозможно.

Попытка глубокой ночью взорвать ворота, заложив у подножия стены бочонок с порохом, потерпела крах: порох не загорелся, а защитники теперь с удвоенной бдительностью следили, чтобы шведы не приближались к надвратным башням.

Ильгур подошел к Сирин и сплюнул в сторону города.

— Эй, Бахадур, что так уставился? Думаешь, от твоего взгляда стена рухнет?

Сирин скривила рот и подбоченилась:

— Мои взгляды помогут не меньше, чем шведские пушки.

— Ты прав, нет никакого смысла и дальше осаждать Полтаву. Шведы не могут штурмовать город — их солдаты полягут на склонах от картечного огня. Пороха для пушек нет. Голод продолжается, у русских и казаков за стенами припасов куда больше, чем у нас. Королю уже давно следовало бы отвести войска в Османскую империю или в Крым, чтобы перевооружиться и возобновить войну против царя совместно с турками и татарами, — болтал Ильгур, повторяя то, о чем говорили шведские офицеры, когда короля не было поблизости. Сказать Карлу правду в лицо никто не осмеливался с тех пор, как он разжаловал советника, высказавшего свои соображения при свидетелях. Швед хотел одолеть Петра своими силами, не желая ни с кем делить славу.

Сирин выпятила нижнюю губу:

— Предложи это королю.

Ильгур ответил крепким русским ругательством, которому он выучился у гренадеров Кирилина, от таких слов любая женщина покраснела бы, но Сирин только головой покачала и спросила себя, почему мужчины становятся такими грубиянами, когда у них что-то не удается.

— Меня послали за тобой, — неожиданно сказал Ильгур. — Кирилин вернулся от короля и намерен поговорить со всеми нами.

По лицу сына эмира Сирин заметила, что разговор их предводителя с королем, видимо, окончился не слишком успешно, и ей стало любопытно, о чем намерен говорить Кирилин, поэтому она пошла вслед за Ильгуром в отведенную им часть лагеря.

Рота Кирилина уже насчитывала менее пятидесяти человек, но, по крайней мере, с ними уже обращались как с союзниками, а не как с пленными. Им вернули оружие, и все они, в том числе и сибиряки, приступили к нормальной полевой службе. Ильгур стал унтер-офицером, а Сирин и здесь получила чин прапорщика. Впрочем, равные в чине русские поглядывали на нее с ревностью, недовольные тем, что Кирилин включил татарского мальчишку в узкий круг доверенных людей. Но для Сирин такое почти фамильярное обращение бывшего гренадерского капитана было не признанием, а лишь еще одним источником неприятностей — ежедневно ей приходилось выслушивать пьяную болтовню человека, все больше внушавшего ей отвращение.

Кирилин был не единственным, кто ни часу не оставался трезв, — в лагере было более чем достаточно спиртного, чтобы обеспечить всех. Это был не аквавит, которому шведы приписывали медицинские свойства, а русская водка — не так давно отряд фуражиров обнаружил плохо замаскированный тайник с большим количеством бутылок, и голодные солдаты напивались с самого утра, весь день шатаясь по лагерю. Однако большую часть добычи присвоили себе офицеры, и с дисциплиной в шведском войске стало совсем плохо. Сирин была уверена, что тайник, слегка лишь прикрытый хворостом и тающим снегом, был оставлен специально, чтобы его обнаружили: в интересах русских было использовать любые средства для борьбы с врагом.

2

Как и ожидала Сирин, Кирилин был уже сильно пьян и вместо приветствия бросил своим гостям бутыль с водкой. Ильгур поймал и отхлебнул большой глоток, а потом протянул Шишкину. Когда-то фатоватый поручик сейчас напоминал пугало. Он выпил и без интереса спросил:

— Ну, Олег Федорович, что говорит король?

— Карл несет чушь! — резко ответил Кирилин. — Теперь он потребовал от меня отправить вестового к Горовцеву, чтобы тот двинулся на юг и присоединился к нам, что он себе думает? Между нами и генералом располагается вся русская армия. Никто не проскользнет к нему незамеченным. Даже если произойдет чудо и гонец достигнет цели, что из того? Если солдаты Горовцева узнают, что должны пойти против России на стороне шведов, они откажутся ему повиноваться или вовсе убьют.

Шишкин постучал себе пальцем по лбу:

— Шведский король дурак! Он не имеет ни малейшего понятия о том, что за народ — русские. Думаю, связываться с ними было ошибкой.

Кирилин мрачно усмехнулся:

— Кто же мог знать это заранее? Все вы, так же, как и я, и многие другие, которые сейчас отсиживаются в Москве, видели в шведе наилучшую возможность скинуть этого проклятого Петра и посадить на его место царевича. Только Алексей может вновь сделать Россию тем, чем она была раньше, оплотом православия, не запачканным западной ересью.

— Но шведы ведь тоже еретики! — не сдержалась Сирин.

Кирилин презрительно отмахнулся:

— Гноящуюся рану прижигают раскаленным железом, и этим железом должны были послужить шведы. Но без внешней помощи они больше не способны одолеть Петра, вот если бы они взяли Полтаву и захватили находящиеся там склады…

— …и никто из защитников не успел взорвать запас пороха! — вклинился в его речь Шишкин.

Кирилин кивнул своему другу:

— А ведь тут ты прав, Илья Павлович! Думаю, солдаты в крепости поступили бы именно так. Царь собирает войска меньше чем в сотне верст отсюда. Он наверняка появится здесь через две-три недели со всеми своими силами, а они многократно превосходят шведов. Петр лично возглавит армию, и потому его солдаты будут драться как львы, хотя бы из страха перед его гневом. А вот если царя не будет, русское войско разбежится, как стадо овец, на которое бросился медведь. Ни Голицын, ни Шереметев не в состоянии сплотить солдат без царя, а тем более этот пирожник Меншиков. — Кирилин прервал свою тираду и фыркнул, чтобы выразить всю глубину презрение к ближайшему сподвижнику царя.

Пока все с изумлением смотрели на Кирилина, Сирин чувствовала, как у нее на затылке волосы встают дыбом, и следующие слова Кирилина подтвердили то, чего она больше всего опасалась:

— Если мы не хотим пропасть или остаться нищими изгнанниками на чужбине, нам остается только одно: царь должен умереть, и умереть от руки одного из нас!

Шишкин резко подскочил:

— Ты обсуждал это с королем?

— Разумеется, нет! — ответил Кирилин насмешливо. — Этот надменный вельможа все еще верит, что сможет победить Россию со своими полуголодными забияками и парой горсточек пороха, у него не все в порядке с головой, я вам точно говорю!

Шишкин заговорил решительно:

— Это невозможно! Как удастся тому, кто решится на такое, беспрепятственно покинуть лагерь? Шведы не доверяют нам и не позволят никому разъезжать в полном вооружении. Если даже этот человек не получит пулю в спину, ему придется проскакать сотню верст, обходя казачьи разъезды. Но предположим даже, что ему удалось достигнуть царского лагеря, там его ждут сотни новых препятствий. Таких оборванцев, как мы сейчас, задержит любой рекрут, и у нас не будет шанса даже увидеть царя! Нет, человек, который пойдет на такое дело, должен обладать нечеловеческим везением и помощью всех святых. Нет, это невозможно, говорю вам!

— Ну а что ты хочешь? Или лучше жить на чужбине, оскверняться тамошней ересью и дать матушке-России погибнуть? — зло спросил Кирилин.

— Нет-нет, конечно же, нет! — Шишкин уставился в пол, а потом обвел всех испытующим взглядом. — Это будет непросто, но мужественному и умному человеку должно удаться.

— Пойти должны трое из нас, по числу Святой Троицы. Одним из них будешь ты! Я знаю, что ты припрятал лучший мундир, чтобы должным образом предстать перед новым царем, — заявил ему Кирилин.

Шишкин побледнел, ведь Кирилин вынес ему смертный приговор. Если замысел удастся и он сможет убить царя, возможности укрыться от его приближенных и стражи у него не будет, его счастье, если смерть окажется быстрой и ему не придется мучительно умирать под пытками. А скорее всего, его убьют по дороге. Но когда он подумал о предложенной Кирилиным альтернативе, славная смерть показалась ему лучше скитаний и попрошайничества на паперти еретической церкви на чужбине.

Он расправил плечи и смело посмотрел Кирилину в глаза:

— Кто идет со мной?

— Пойдет Фаддей и кто-то из сибиряков.

Сирин понадеялась, что Кирилин назовет ее имя, но тот повернулся к Ильгуру и улыбнулся ему, словно хотел предложить ценный подарок:

— Этим делом ты заслужишь корону Казани, мой друг! Убей царя, и я сам возложу ее тебе на голову.

Сирин удивилась, увидев, как лицо Ильгура расцвело, он гордо ударил себя в грудь. Неужели он не понимал, что у Кирилина нет права назначить хана и что, убив Петра, он долго не проживет?

Ильгуру, судя по всему, размышления такого рода были чужды.

— На меня можешь положиться! Если мы убьем царя, я буду ханом Казани, а ты — богатейшим генералом русской армии. — Мечты Кирилина Ильгуру были известны так же хорошо, как всякому русскому и сибиряку в этом лагере, да вдобавок и большинству шведов, но, в отличие от Шишкина, татарин был убежден в успехе.

— Тогда решено! Вы трое пойдете этой же ночью. Я договорился с дежурным майором, ему гораздо больше понравилась идея пропустить вас, а потом сражаться с деморализованными русскими войсками, чем встретиться с армией Петра во всей ее силе. — Кирилин обнял каждого из назначенных с таким пылом, словно они были его братьями, и осенил их крестом, не обращая внимания на то, что Ильгур — мусульманин.

Сирин бесстрастно наблюдала за разыгрываемым спектаклем, пытаясь привести мысли в порядок. Прежде всего от Сергея она узнала, что только железная рука царя удерживала единство страны и русской армии.

Если Петр Алексеевич будет убит, то Россия, которая уже два десятилетия создавалась им, рухнет. На мгновение ее захлестнула волна застарелой ненависти ко всему русскому, как тогда, когда ее увозили из родного селения и в цареубийстве она видела только справедливую кару за низвержение ее племени. Затем, однако, эти чувства уступили место другим, более сложным.

Сирин вспомнила печальные глаза матери и рассказы о том страшном времени, когда ее схватили и увезли в Сибирь. Если люди вроде Кирилина придут к власти, в этой стране такое будет происходить вновь и вновь. Кроме того, она была уверена, что этот человек, по крайней мере, разжалует Сергея, а скорее всего подвергнет пыткам и убьет. К тому же власть царевича и его приближенных будет не лучшим выходом и для ее соплеменников — их наверняка превратят в рабов и угонят на работы, безжалостно истребляя за малейшее неповиновение. Петр Алексеевич, напротив, милостиво обошелся с ней и другими заложниками и потребовал от племени только ясак, не вторгаясь в обычаи и быт.

Мысль, что она оставила царскую службу, а вместе с ней Сергея, и последовала за таким подлым предателем, как Кирилин, в лагерь злейшего врага, не в первый раз причиняла ей почти телесное страдание, и она вновь принялась мысленно осыпать себя упреками.

Кирилин отдал троим избранникам дополнительные указания и поторопился отправить их готовиться к дороге. Остальные продолжали пить, то и дело провозглашая тосты за здоровье Кирилина, Сирин же украдкой выскользнула наружу и, сохраняя равнодушный вид, пошла к своей пустовавшей палатке, у нее в голове зрел план, наполнявший ее лихорадочным возбуждением.

3

Чтобы шведы ничего не заподозрили, трое убийц покинули лагерь поодиночке, держась друг от друга в отдалении. Никто из них не подозревал, что следом шел еще один человек — Сирин, решившая воспользоваться удобной возможностью сбежать. Когда она, держа за повод Златогривого, подходила к караулу, сердце бешено билось: она понятия не имела, что ответит часовому, если он спросит, почему Кирилин отправляет на одного человека больше, чем собирался. Но солдату было сказано только, что лагерь покинут несколько одиночных всадников с тайной миссией, и он пропустил юного татарина. Сирин выдохнула с облегчением, но еще версту вела коня, прежде чем сесть в седло и осторожно двинуться дальше. Нужно было опасаться как шведских патрулей, так и рыскающих вокруг казаков, которые, встретив подозрительную личность, не задавая вопросов, попросту перерезали глотку. Сирин надеялась добраться до регулярных частей русской армии, поскольку только офицеры могли доставить ее к царю. Больше всего ей хотелось встретить отряд Сергея, который должен был находиться в этой местности, уж он-то наверняка, не задавая неприятных вопросов, проводил бы ее в главный лагерь русской армии.

Когда забрезжило утро, шведский лагерь остался далеко позади, и она ослабила повод, чтобы Златогривый скакал быстрее. Дважды на горизонте показывались всадники, но их лошади не могли сравняться в резвости с ее жеребцом. Сирин скакала на север, почти все время вдоль реки Ворсклы, которую она пересекла в полдень в стороне от брода, так как именно там можно было ожидать конных патрулей обеих армий.

Менее чем в версте от переправы Сирин наткнулась на русский дозор, появись отряд на полчаса раньше, они увидели бы, как она, одетая в одну рубашку, переплывает реку, а затем полуодетая карабкается вверх по обрывистому берегу. Сирин едва успела одеться, влезть на Златогривого и принять самоуверенный вид. Теперь она ехала прямо навстречу русскому командиру.

Когда Сирин остановила лошадь перед ним, майор, прищурившись, посмотрел на нее и вполголоса обменялся парой слов с другим офицером. Слух у Сирин был отменный, и все же она не смогла разобрать ничего, кроме разве что чуть более громко произнесенного слова «татарин». Вдруг молоденький офицер выхватил пистолет, то же самое сделали и солдаты.

— Ну, татарский дезертир, кончилось твое счастье! — Широколицый майор ухмыльнулся. — Оставайся в седле и подними руки, а то я всажу в тебя пулю.

— В чем дело? — спросила Сирин гневно. — У меня важное сообщение для царя!

— Ты увидишь его, и гораздо быстрее, чем тебе хотелось бы. А теперь заткнись, не то прикажу сунуть тебе в глотку кляп, собака татарская! — ответил майор.

Сирин было ясно, что майор только ждал повода, чтобы исполнить свои угрозы. Под дулами наведенных карабинов ей оставалось только повиноваться. У нее отобрали оружие и связали руки за спиной.

Майор явно рассчитывал на высокое вознаграждение и довольно скомандовал, повернувшись к своему подчиненному:

— Принимай отряд, я отвезу добычу батюшке-царю.

— С большим удовольствием, Игорь Никитич! Успешной поездки! — Капитан отсалютовал и повернул лошадь, чтобы занять место во главе отряда.

Оба офицера были Сирин отдаленно знакомы, это были Шобрин и Челпаев из Карасука, города к востоку от Урала, в котором она в последний раз видела отца. Царский приказ привел этих людей на запад, и они уже должны были побывать в боях, поскольку оба были повышены в чине. Сирин восприняла как иронию судьбы то обстоятельство, что ее доставит к царю один из тех людей, которые помогали Сергею привести ее племя к покорности. Тогда, при отъезде из Карасука, она щеголяла в сшитом Зейной роскошном наряде и наверняка была похожа на разбойника с большой дороги, которого все считают дурачком, показывающим одеждой богатство своего племени.

Шобрин взял с собой десять человек и оглядел Златогривого жадным взглядом, говорившим, что майор присматривает коня для себя. Все же жеребец с лоснящейся на солнце шерстью был слишком приметен, и он не отважился присвоить лошадь. С досады майор вытянул Сирин плетью по спине, жеребец как будто почувствовал боль хозяйки и скакнул вперед, едва не сбросив с седла солдата, который удерживал его за повод.

— Держи коня в коротком поводу! — скомандовал Шобрин своему подчиненному.

Тот попытался схватить поводья у морды, но Златогривый задрал голову и вырвал их из руки солдата. Следующая попытка обуздать коня закончилась для офицера падением, и на помощь пришел второй.

Общими усилиями они привязали поводья Златогривого к луке седла мощного жеребца — апатичное животное могло сдержать дико всхрапывающего и мечущегося Златогривого жеребца одним своим весом.

Сирин переносила происходящее молча и безропотно, довольная уже тем, что ей удалось удержаться в седле. Когда она поведает Петру Алексеевичу об убийцах, тот не станет долго на нее сердиться. Гораздо больше реакции царя ее беспокоило, как теперь общаться с Сергеем.

Только после прибытия в лагерь она поняла, что ее побег к шведам был воспринят как настоящее предательство. Солдаты и слуги сбежались, чтобы посмотреть на нее, звучали проклятия, угрожающе сжимались кулаки, некоторые швыряли камни и палки. Короткая дорога к центру лагеря стала для нее настоящим испытанием. У царской палатки гвардейцы отсекли толпу, но она не разошлась, а осталась стоять снаружи полукругом.

Петр как раз обсуждал со своими генералами план дальнейшего похода, когда доложили, что Шобрин привел татарского дезертира, и его озабоченное лицо немедленно исказилось яростью, он набросился на Сирин:

— Ты, предатель, паршивая скотина! — Царь вырвал Сирин из седла и отвесил ей затрещину. Сирин повалилась на землю. Он поднял и ударил еще раз, так что было слышно, как у нее захрустели ребра. Затем он выхватил у стоявшего рядом Меншикова саблю и замахнулся.

Сирин услышала, как клинок рассекает воздух. Забыв о боли, пронизывающей тело, она застыла, ожидая удара, который и пресечет нить ее жизни. Ничего не произошло. Она сделала несколько судорожных вдохов и обнаружила, что сабля лежит перед ней на земле.

— Слишком хороший клинок для этой татарской собаки! Повесить его на ближайшем дереве! — приказал царь солдатам личной охраны, наблюдавшим за происходящим с тем же любопытством, что и остальные зрители. Те схватили пленного и потащили сквозь расступающуюся толпу к крепкому дереву, растущему неподалеку.

Несколько бесконечных мгновений Сирин ощущала, как ледяной страх словно волной захлестывает все тело, но потом точно чья-то милостивая рука укрыла ее от ужаса, она чувствовала только легкость и свободу, словно с телом ее соединяла лишь тонкая нить. Ей суждено умереть и быть похороненной как Бахадур, и это хорошо, потому что Сергей не должен узнать, что она лгала ему все это время. Узнай, что она женщина, он отверг бы ее за порочность и стал презирать за предательство. Месяцами она жила с мужчинами, как будто была одним из них, спала с ними под одной крышей, даже сидела с ними в одной бадье. В ее племени женщину, позволившую себе подобное, выгнали бы голой в степь. Она знала, что русские, как христиане, требуют от своих жен того же, что и мусульмане: помнить о том, что Бог отвел им подчиненную роль, и не уподобляться мужчинам. Для Аллаха и для людей не имело значения, что она начала эту игру с переодеванием только по приказу.

Сирин посмотрела на царя, наблюдавшего за происходящим с очевидным удовлетворением, и вспомнила о посланных Кирилиным убийцах.

Внутренний голос кричал, что ей следует рассказать Петру о заговоре, и она решила использовать последний шанс для спасения жизни.

Она хотела было заговорить, но тут же сжала губы и упрямо замотала головой, — никого она не будет молить о пощаде, а тем более царя. Болван, закрывающий глаза на очевидное, вот кто он такой! Он даже не задумался, зачем она вернулась! Любой мелкий степной хан вел бы себя разумнее, чем русский царь. На ее родине смена союзников была обычным делом, и вчерашнего врага сегодня прижимали к груди как лучшего друга. Царь же наоборот…

Петр заметил, что лицо Бахадура спокойно и мужественно, даже умиротворенно, и ему стало ясно, что татарин по какой-то одному ему ясной причине воспринимает смерть как избавление. Это было не в его духе, он желал лицезреть, как предатель скулит и молит о пощаде. Однако при виде петли, которую начал скручивать один из солдат, губы юноши сложились в презрительную улыбку. Татарина подтащили к дереву и накинули ему петлю на шею. Петр подождал, пока петля захлестнется на горле осужденного, и вскинул руку:

— Стой! Так легко этот парень не отделается! Пускай сначала увидит, как мы разделаемся с его шведскими друзьями, а потом вздернем его вместе с другими предателями. — Бахадур казался почти разочарованным. Петр надеялся, что дни и ночи, проведенные татарином в ожидании смерти, растопят броню и превратят его в пресмыкающуюся тварь прежде, чем приговор свершится. — Заприте его и охраняйте хорошенько! — распорядился он и тяжелыми шагами вернулся в палатку.

Сирин сознавала, что может окликнуть его и рассказать о тайных планах Кирилина, но она была дочерью своего отца. «Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь», — пробормотала она на родном языке. Когда-то она покинула орду, чтобы убить царя и тем самым освободить свой народ от солдат и сборщиков подати, теперь он умрет, пусть не от ее руки, а от рук русских предателей, но все же в смерти его и она сыграет свою роль.

4

Весть о захвате Бахадура распространилась по русской армии как лесной пожар, и через три дня об этом узнал Сергей. Поначалу он никак не хотел верить, что юноша оказался так глуп, чтобы покинуть шведский лагерь и приблизиться к царским войскам. Однако вечером того же дня он встретил Шобрина, который хвастал успехом:

— Сергей Васильевич! Какая радость встретить тебя! Ты уже знаешь, что я поймал молодого татарина, которого ты привез из Карасука и который потом сбежал? Царь-батюшка сначала хотел его повесить, но потом решил подождать и отправить мальчишку в ад вместе с остальными предателями.

Сергей изо всех сил уперся кулаками в бедра, чтобы не врезать Шобрину по лицу, собрав остатки самообладания, он поинтересовался:

— А ты уверен, что это тот самый татарин?

Шобрин гордо кивнул:

— Конечно! Батюшка Петр Алексеевич тоже узнал его. Это точно поможет мне продвинуться по службе. Кто знает, может быть, после битвы со шведами мне дадут полковника. — Шобрин погрузился в сладостные мечты, а Сергей тем временем старался совладать со своими чувствами. Его гнев был направлен одновременно и против Шобрина, и против царя, и против Бахадура, который, словно сбежавшая овца, позволил себя схватить. Он тут же спросил себя: а почему мальчик вообще решил вернуться к русским, неужели надеялся, что его пощадят?

Наконец Сергей понял, что ему делать. Он попрощался с Шобриным и подозвал к себе вахмистра.

— Ваня, вы с Кицаком примете отряд, — распорядился он.

— К Бахадуру собрались? — участливо спросил Ваня, сам выглядевший так, словно готов был немедленно взлететь в седло и скакать вслед за Сергеем. Но поскольку Раскин и Тиренко были не способны обуздать отряд азиатов, он заранее знал, что останется.

Сергей кивнул и подошел к Мошке, жеребец уже был оседлан, а рядом с ним стоял Кицак, как раз закреплявший седельные сумки на своем коротконогом степном жеребце. Сергей подбоченился, собираясь уже спросить, что это татарин задумал, но тот опередил капитана дружелюбной улыбкой:

— Ночью плохо ездить одному! — только и сказал он.

Сергей поначалу хотел запретить Кицаку сопровождать его, но вспомнил, что этому человеку судьба Бахадура тоже небезразлична, а ему сейчас не помешает любой союзник.

— Хорошо, — сказал он, — едем вместе! Будет лучше, если я буду не один.

В действительности Сергей думал прямо противоположное, но не хотел оттолкнуть родственника Бахадура. Казалось, Кицак знал, что с ним происходило.

Когда они свернули на дорогу, ведущую к главному лагерю, татарин немного отстал, держась в отдалении. Сергей ехал под звездным пологом в полном одиночестве, и это полностью отвечало его чувствам. Кицак тоже не был расположен к разговорам: судьба Сирин была ему настолько близка, словно речь шла о его собственной казни. Капитан все еще чувствовал свою вину за бегство Бахадура и истязал себя бесконечными упреками. Кицак чуть ли не до крови кусал губы. Сирин была мужественна, как никто в их роду, хотя она и оставалась женщиной, следовавшей не столько велению рассудка, сколько голосу сердца. До сих пор все шло гладко, но теперь чувства привели ее на край гибели.

При первых лучах солнца они достигли лагерных форпостов. Гренадер Семеновского полка окликнул их и потребовал назвать пароль.

— За Россию и царя! — ответил Сергей.

Солдат отвел угрожающе наставленный мушкет и приставил его к ноге.

— Можете проезжать, капитан! — разрешил он. Сергей направил жеребца в сплетение лагерных улиц. Армия разбила здесь только временный лагерь, чтобы в любой момент быть готовой выступить на врага, осаждавшего Полтаву.

Сергея встретили вопросительными взглядами, многие солдаты и офицеры знали, что он уже не раз привозил царю важные вести, и предположили, что с этим он прибыл и теперь. Драгунский капитан Войтинский, сражавшийся вместе с Тарловым в Сибири и принявший под командование его роту, сделал шаг навстречу, но неподвижное, словно заледеневшее лицо приятеля заставило его отшатнуться.

— Это не похоже на хорошие новости! — сказал Войтинский своему заместителю, молодому парню из крестьян, который еще не успел осознать поворота судьбы, давшего ему эполеты поручика.

— Вы, конечно, правы!

Этот ответ Войтинский слышал почти всегда, когда обращался к подчиненному. «И такой должен вести роту», — со вздохом подумал капитан и понадеялся, что ко времени сражения Тарлов вернется в ряды Рязанского драгунского полка. С ним можно было чувствовать себя куда увереннее, чем с этим тугодумом.

Между тем Сергей подъехал к царской палатке и соскочил с лошади. Один из адъютантов шагнул к нему, но прежде чем успел хоть что-то спросить, раздался сдавленный голос Сергея:

— Я должен немедленно поговорить с Его величеством!

— Шведы? — спросил его адъютант.

— Нет, речь о другом, — ответил Сергей.

— О чем же? — загремел немного недовольный голос царя. Петр выглянул из палатки, подбородок его был наполовину выбрит и вымазан мыльной пеной, в руке была бритва, которой он ткнул в направлении Сергея: — Заходи, Тарлов!

Сергей, набрав в грудь воздуху, шагнул мимо адъютанта и проследовал в палатку за царем. Пока тот брился, стоя перед маленьким зеркалом, подвешенным к палаточной распорке, Сергей пытался подыскать слова.

— Так что ты хотел сказать, Тарлов? Давай быстрее, а то у меня нет времени, — поторопил его царь.

— Ваше величество, речь о Бахадуре. Я слышал, его схватили, — произнес Сергей срывающимся голосом.

Царь улыбнулся уголком рта.

— Это верно, мы схватили предателя и повесим его, — добавил он довольно.

Сергей то сжимал, то разжимал кулаки.

— Ваше величество, я прошу обратить внимание, что Бахадур последовал за Кирилиным не для того, чтобы совершить предательство, а потому, что я его обидел. Он сын степей и живет по иным законам, нежели мы, я ударил его, и в его глазах это было непростительно.

— Будь он честным парнем, он ответил бы тебе тем же, и этого было бы достаточно, вместо этого он вместе с другими предателями дезертировал к шведам. Вот это точно непростительно! — Голос царя звучал так, словно он вот-вот зайдется в припадке гнева, но Сергей не обратил на это никакого внимания и твердо произнес:

— Ваше величество, Бахадур спас вам жизнь! Это не в счет?

Царь вздрогнул от его решительного голоса и тут же выругался:

— Проклятье! Из-за тебя я порезался! — В ярости он отшвырнул бритву и поискал глазами что-нибудь, чем можно остановить кровь. Сергей заметил лежащий рядом платок и протянул царю.

Петр Алексеевич выхватил платок у него из рук.

— А теперь исчезни, дурак, пока я не приказал вздернуть тебя вместе с этим татарским предателем!

Сергей понял, что угроза нешуточная и он должен сдержаться. Сейчас он способен наорать на царя, как на слугу на постоялом дворе, который забыл почистить ему сапоги, а то и ударить его, но Бахадуру это не поможет. С тяжелым сердцем он круто повернулся и вышел из палатки, не отсалютовав и ничего не сказав.

Кицак стоял рядом с лошадью, словно тень, и только бросил короткий взгляд на лицо Сергея. Капитану не пришлось рассказывать о том, как прошла беседа с царем, — сдерживаться и приглушать голос было не в обычае Петра. О том, что царь разгневан, знали и часовые у палатки, и стоящие рядом офицеры, так что Сергей оказался мишенью для насмешливых взглядов. Несколько человек, завидовавших его доверительным отношениям с Меншиковым и Петром, злорадствовали, что он навлек на себя гнев их непредсказуемого государя.

Любой другой сейчас поплелся бы прочь с багровым от стыда лицом и поникшей головой, сделав вывод, что он ничем не может спасти Бахадура, но Сергей не думал отказываться от своих намерений. Он поманил Кицака за собой, чтобы поговорить с ним подальше от чужих ушей.

— Я не допущу, чтобы Бахадура повесили. Поскольку царь не готов проявить милость, мы его освободим.

Кицак смотрел на капитана так, словно тот на его глазах сходил с ума. Пока Сергей разговаривал с царем, он внимательно оглядел палатку, где томилась под арестом Сирин, и теперь мог привести дюжину доводов против попытки освобождения. Удвоенный караул у входа был только одной из них. Вокруг царской резиденции были разложены костры, и поскольку Сирин находилась внутри этого круга, ночью ее палатка была ярко освещена, а учитывая тройной круг охраны, это десятки глаз, наблюдающих за пленным. В такой ситуации попытка освобождения была явным самоубийством.

К своему собственному удивлению, Кицак согласно кивнул:

— Если ты собираешься освободить Бахадура, я с тобой!

Дело не в том, напомнил он себе, где ему жить или умереть. Он — изгнанник, а в степи человек без племени пропадет. Когда война закончится, у него не останется ничего, кроме лошади, сабли и добычи, да и ту он уже частью растратил. Не было такого места, куда Кицак мог бы вернуться, он не верил обещаниям Канга, что племя примет его и других скитальцев. Калмык со своими сторонниками сам был изгнан из орды, а потому вполне могло случиться так, что соплеменники отнимут у него и его соратников добычу и выгонят в степь без лошадей и оружия.

Умереть он мог и здесь, но с сознанием того, что он сделал все для этой удивительно мужественной девочки.

Погруженный в собственные планы, Сергей не заметил внутренней борьбы Кицака. Он протянул татарину руку:

— И мы это с тобой сделаем!

В глубине души Сергей сознавал, что шансы на успех ничтожно малы, но был готов пойти на жертву. По крайней мере, он покажет Бахадуру, которого любил и ценил больше любого другого человека, что у него есть друг, готовый умереть за него.

5

Сергей разыскал нескольких знакомых якобы для того, чтобы вспомнить старую дружбу, на самом деле ему нужно было разведать стоянки отдельных частей армии, мимо которых нужно будет просочиться во время бегства. Кицак тем временем бесцельно слонялся по лагерю, а потом уселся недалеко от входа и задумался, результат получался все тот же: он еще больший дурак, чем Сергей. Капитана явно ведет чувство к Сирин, которое он сам еще не понимает, и потому не в состоянии мыслить ясно, а вот он, Кицак, с открытыми глазами идет навстречу судьбе. Много раз у татарина возникало желание вскочить на коня и бросить эту затею, но у него не было цели, к которой стоило бы стремиться.

Пока Кицак сидел и предавался размышлениям, споря сам с собой, мимо быстро проехала карета, не остановившись перед часовыми. Один из солдат выругался и вскинул мушкет, но другой оттолкнул ствол:

— Идиот! Это карета, матушки Екатерины, в нее стрелять собрался?

Солдат выронил ружье и всплеснул руками:

— Нет, конечно! Я и в самом деле не узнал карету.

— Так смотри получше, чтобы следующий раз отдать честь, когда ее увидишь! — заключил его товарищ и вернулся на пост.

Кицак был недоволен, что этот короткий разговор отвлек его от размышлений. Но он вдруг вспомнил, как Ваня, который долгими летними вечерами у костра любил болтать обо всем на свете, говорил, что ближайшая подруга «тайной царицы», как называли Екатерину солдаты, проявляла к Бахадуру особый интерес. Он пока не знал, как это может помочь, но встал и пошел за каретой, чтобы посмотреть, нет ли там той женщины.

Кучер остановил лошадей у царской палатки. Из кареты вышла уже немолодая женщина в темном платье. Сошедшая следом Екатерина показалась Кицаку усталой и озабоченной.

— Марфа Алексеевна, дай сначала мне поговорить с Петром. Я больше могу сделать для Бахадура, чем ты!

Татарин ошеломленно смотрел на женщину, с которой говорила Екатерина: сходство с матерью Сирин было так велико, что он на миг поверил, что видит перед собой покойницу.

К Екатерине подошел один из адъютантов царя и отсалютовал:

— Простите, матушка, что стал невольным свидетелем вашего разговора, но я считаю, что вы зря намереваетесь разговаривать с нашим батюшкой царем об этом татарине. Капитан Тарлов сегодня утром пытался сделать это и очень разгневал царя.

Голос офицера был приглушенным — в его положении было небезопасно что-то указывать такой женщине, как Екатерина. Но страх перед царским гневом был еще больше, и вспышку ярости царя он воспринял чуть ли не на свой счет.

— Пожалуйста, не делайте этого, матушка. Даже ангелы Божьи не смогут спасти молодого татарина, поверьте мне! — просил он Екатерину.

— Я не хочу, чтобы Бахадура казнили! В конце концов, он мой пле… он так молод! — сказала Марфа.

Екатерина обняла ее за плечи:

— Успокойся, матушка. Пока перед нами маячит битва со шведами, с Петром не поговоришь. После победы он станет милостивее. — Ее голос показывал, что она не обольщала себя надеждами. Екатерина влияла на Петра Алексеевича во многом, но не во всем, к тому же царь был очень упрям, и при этом очень-очень памятлив.

Услышав этот диалог, Кицак в раздумьях потер нос. Когда Екатерина оставила подругу и пошла к царской палатке, он, движимый безотчетным желанием, подошел ближе к Марфе. Сирин не понравится то, что он решил сделать, гордость в ней сильнее разума. Он подумал о власти, которой обладала над Монгур-ханом его сестра Зейна, добавил то, что слышал о Екатерине, и заключил, что здесь может быть что-то подобное. На его взгляд, только Екатерина была в состоянии спасти Сирин.

— Женщина, я должен с тобой поговорить! — сказал он Марфе.

— Чего тебе надо от меня, татарин?

Ее голос звучал высокомерно и отстраненно, но Кицак улыбнулся и показал в знак добрых намерений открытые ладони.

— Речь о Бахадуре… — начал было он.

И Марфа Алексеевна бросилась на его слова, словно рыба на приманку:

— Что ты знаешь о мальчике? — Кицаку не хотелось рассказывать все здесь — вокруг было немало любопытствующих.

— С ним связана тайна, которую ты должна знать, женщина, пойдем, прогуляешься со мной, чтобы наш разговор не услышали чужие уши.

Марфа огляделась и вопросительно посмотрела на Екатерину, которая при появлении Кицака остановилась и теперь слушала их разговор. Царица вернулась к подруге, успокаивающе взяла ее за руку и сделала страже знак отойти.

— О какой тайне ты говоришь, татарин? — негромко спросила она.

— Я не хочу, чтобы то, что я сейчас скажу, повредило Бахадуру. — Он скрестил руки на груди.

— Этого не будет! — пообещала Екатерина, причем по выражению лица ее было видно, что она не ожидает больших новостей.

— Бахадур в действительности женщина! — сказал Кицак.

Екатерина с трудом подавила непроизвольный вскрик и посмотрела на Кицака так, словно сомневалась, в своем ли он уме.

— Я говорю правду! Бахадура зовут в действительности Сирин, и она не дочь любимой жены хана Монгура. Ее мать — русская рабыня по имени Наталья.

— Что ты сказал? — вскрикнула Марфа, и ноги ее подкосились.

Екатерина обняла ослабевшую от волнения Марфу, у которой по щекам текли слезы, и проговорила:

— Если ты лжешь, татарин, то я позабочусь, чтобы ты горько пожалел о своем неразумии еще до того, как закончится этот день.

Ее обещание вызвало у Кицака лишь улыбку.

— Я не лгу. Сирин — дочь женщины, которая очень похожа на твою подругу. В отличие от нее, у матери Сирин была родинка над губой, вот здесь, — Кицак указал на свою правую щеку и увидел, как Марфа кивнула.

— Это моя сестра Наталья, — выговорила она сквозь слезы.

Екатерина не столь заинтересовалась возможным родством осужденного дезертира, сколько полом Сирин, она одновременно почувствовала недоверие, досаду и тайную радость.

— Это самое удивительное, о чем я только слышала, исключая мою собственную жизнь. — Она намекала на свою карьеру, которая началась в роли служанки лифляндского пастора, а завершилась в постели русского царя.

Кицак не знал этого и не проявил интереса к жизни Екатерины, для него сейчас важна была только Сирин.

— Ты можешь спасти ее, женщина? — спросил он. Марфа сложила руки и произнесла короткую молитву, а затем взволнованно обернулась к Екатерине:

— Я должна пойти к ней, я должна проверить… Если она моя племянница, она не должна больше страдать. Это же всего лишь ребенок…

Екатерина легко встряхнула ее:

— Успокойся! Нрав Петра тебе известен так же хорошо, как и мне. Его гнев не знает пределов, и твоя племянница не станет исключением. Мы должны действовать хитрее, и я знаю, как. У меня есть идея. — Она глубоко вздохнула и успокаивающе кивнула подруге: — Позаботься, чтобы нашу палатку поставили к моему возвращению. И чтобы была готова ванна.

Марфа кивнула и заспешила выполнять распоряжение, как будто известие Кицака вновь пробудило ее к жизни.

Екатерина вошла в палатку Петра.

Царь сидел на собственноручно изготовленном складном стуле и курил длинную глиняную трубку.

Петр смотрел на карту Малороссии, а указательным пальцем раз за разом чертил круги вокруг маленького города Полтава.

— Мысленно ведешь полки против шведов? — тихо спросила Екатерина.

Царь подскочил от неожиданности, но гневная гримаса, которая было появилась на его лице, исчезла, как только он увидел посетительницу.

— Катенька! Такая радость видеть тебя! — Он вскочил, отшвырнул трубку и обнял возлюбленную.

— Я так по тебе соскучился, — повторял он, покрывая поцелуями лицо Екатерины. Затем на мгновение он посерьезнел и попытался состроить наставительную физиономию:

— Я запретил тебе здесь появляться. Это чересчур опасно!

— Но не опаснее, чем для тебя! Кроме того, ночью мне слишком холодно одной. — Екатерина со смехом обхватила его голову обеими руками, притянула к себе и стала жадно целовать. Петр ответил на поцелуи, а его руки отправились блуждать по ее телу, пока правая наконец-то не нашла себе пристанище в декольте фаворитки.

— У нас мало времени друг для друга, матушка. — Он говорил почти просительно, при этом расстегивая левой рукой пуговицы своего жилета, а покончив с ними — и застежки ее платья. Екатерина знала, что после часа любви царь становится более сговорчивым, и ощутила, как и в ней просыпается страсть. Она, смеясь, позволила раздеть себя, поднять и уложить на походную койку. Было не слишком мягко и уж точно мало места для двоих, впрочем, ни Петр, ни его возлюбленная не были слишком разборчивы и в конце концов переместились на пол.

Какое-то время спустя они лежали, тесно обнявшись, на узком ложе, и пока царь шептал Екатерине на ухо нежности, она начала осуществлять свой план.

— Я слышала, поймали татарина дезертира, — осторожно начала она.

— Это верно! Мы изловили этого предателя.

— Очень хорошо! — Екатерина говорила с воодушевлением, но тут же изобразила неуверенность. — Мне об этом рассказала Марфа Алексеевна. Она всерьез верит, что Бахадур — дитя ее сестры Натальи. Твоя сестра Софья, эта злая женщина, сослала ее в Сибирь, и та там пропала. Ты не разрешишь несчастной немного поговорить с пленным, чтобы выяснить правду?

Царь возмущенно фыркнул, но не смог устоять перед умоляющими глазами возлюбленной.

— Я позволю Марфе посетить палатку с заключенным.

Екатерина отплатила ему глубоким поцелуем.

— Ты сокровище, мой Питер. Но постой! Для нее будет слишком тяжелым зрелищем видеть Бахадура в палатке для арестантов, прикажи привести его в нашу палатку. Он, конечно, не сможет убежать. И кто знает, может быть, я даже смогу убедить его рассказать, что он видел и слышал в лагере шведов.

— Это будет одна ложь! — недовольно ответил царь.

— Может, да, а может, и нет. Это тебе решать. — Екатерина послала возлюбленному сияющий взгляд и увидела, как разглаживаются морщины недовольства у него на лбу.

— Ну хорошо, я прикажу, чтобы его привели к тебе, но за это приготовишь ужин для меня и моих генералов, — ответил царь.

— С превеликим удовольствием! — Екатерина действительно гордилась своими кулинарными способностями и радовалась всякой возможности применить их. С помощью Петра она оделась, смеясь, поцеловала его напоследок и выскользнула из палатки. Ожидавшему снаружи адъютанту Екатерина приказала привести пленного в ее палатку, которую уже поставили.

Тот проводил ее нерешительным взглядом.

— Только для начала я должен повидаться с Его величеством, — извинился он.

Екатерина понимала, что адъютант собрался уточнить, следует ли ему выполнять ее приказы, и милостиво кивнула головой. Молодой офицер быстро вошел в царскую палатку, вышел из нее и подозвал солдат.

— Мы сейчас приведем пленного, матушка!

Екатерина мягко улыбнулась и заторопилась, чтобы подготовить еще кое-что.

6

С момента пленения Сирин не произнесла ни единого слова. Она вновь и вновь спрашивала себя, не должна ли она просить охрану предупредить царя об опасности. Но солдаты всякий раз оскорбляли и унижали ее, когда входили поставить ей еду или опорожнить ведро, а потому Сирин сжимала губы, чтобы не издать ни звука. Ей пристегнули к ноге длинную цепь и сковали руки.

Скоро она почувствовала, что совершенно обессилела, молитвы к Аллаху не приносили девушке утешения. Несколько раз Сирин ловила себя на том, что по щекам бежали слезы. Рассудок говорил ей, что лучше всего умереть как Бахадур, но душа стремилась к жизни и надеялась вопреки всему, что после победы царь будет более милостив, чем сейчас. Между тем она спрашивала себя, что с ней случится, если покушение на Петра увенчается успехом. Сирин могла слышать разговоры снаружи между караульными и знала, что Сергей из-за нее поссорился с царем. Порой она даже надеялась, что заговорщикам это удастся, тогда Сергей и Кицак смогут использовать смятение после смерти царя для того, чтобы освободить ее. Но она понимала, что вряд ли они смогут снять эти цепи. Скорее, оба они будут убиты разъяренными приверженцами царя как заговорщики. Несмотря на все это, она прислушивалась к каждому слову, произносимому поблизости, и ждала известий о том, что Шишкин, Ильгур или денщик Кирилина Фаддей схвачены. Пока все трое оставались на свободе, Петру грозила серьезная опасность.

«В таком случае я буду столь же виновна в его смерти, сколь Кирилин и подосланные им убийцы!» — подумала Сирин. Она опустилась на землю и представила, как было бы прекрасно скакать по степи на Златогривом, выехав на соколиную охоту. Миновало уже два года с того дня, как она отпустила царственную птицу на свободу, сейчас та, конечно, уже не вернулась бы на ее перчатку. При воспоминании о соколе ей подумалось, что при отъезде с родины ей не было семнадцати, а значит, сейчас ей шел девятнадцатый год. Если бы она осталась с племенем, то жила бы в юрте с мужем и уже была бы матерью. Представив себе воинов отца, за которых он мог бы отдать ее, и воинов соседних племен, она не припомнила ни одного, с кем хотела бы разделить постель, как подобает замужней женщине. Сергей был единственным человеком, который ей нравился, она изнывала от тоски по нему.

Сирин настолько погрузилась в свои мысли, что пропустила момент, когда полог, прикрывавший вход в палатку, был отброшен. Яркий солнечный луч заставил ее зажмуриться, когда она открыла глаза, перед ней стоял адъютант царя с четырьмя солдатами.

— Вставай, собака! — Он поднял ногу, чтобы пнуть ее. Несмотря на тяжелые цепи, Сирин проворно поднялась.

Адъютант тихо проворчал что-то, досадуя, что удар не достиг цели, и приказал солдатам снять цепи с ног пленника.

— Только попытайся бежать! У гренадеров приказ тут же пристрелить тебя, — предупредил он татарина и кивнул на выход: — Вперед, марш!

Сирин грустно улыбнулась:

— Собственно, какая разница, расстреляют меня или повесят? Наверное, пуля лучше. — Она пригнулась, чтобы рвануться в бегство, но двое солдат схватили ее за локти и крепко сжали. Они держали ее так, что она с трудом могла идти, и в конце концов ее просто потащили, как неодушевленный предмет.

Солдаты, мимо которых они прошли, удивленно смотрели на татарина. Перед Сирин проплывали лица: молодые и старые, под гренадерскими шапками или черными треуголками, которые помимо драгун носили также русские фузилёры[19]. Люди смотрели с любопытством, но уже не так враждебно, как в тот день, когда ее схватили. Кто-то сказал, что четверых гвардейцев и поручика многовато для охраны такой малости, но мрачный взгляд адъютанта заставил его замолчать.

Они привели Сирин к палатке, которая была не меньше царской, но куда чище ее и выглядела не по-военному. Внутри стоял маленький стол с резными ножками и два таких же стула, а также покрытая вышитым покрывалом походная кровать, несколько сундуков и медная ванна, которая, судя по легкому пару над ней, должно быть, была наполнена теплой водой. Сирин удивилась, увидев возлюбленную царя, не понимая, зачем она могла ей понадобиться.

Адъютант отсалютовал Екатерине:

— Пленный доставлен, матушка!

— Вижу! — ответила она с улыбкой. — Теперь иди и забери с собой солдат, сынок, а я позабочусь о том, чтобы пленный никуда от нас не ушел. Ах да, сначала сними наручники.

В голосе Екатерины было достаточно насмешки, чтобы вогнать молодого офицера в краску. Сирин почувствовала, что причиной веселья служит не только основательно запутавшийся адъютант, но и она сама, и попыталась на всякий случай быть готовой ко всему. Наконец гвардейцы сняли с нее цепи, взяли мушкеты на плечо и покинули палатку, взгляд Екатерины заставил командира немедленно последовать за своими людьми.

Когда он вышел, Екатерина хлопнула в ладоши, тотчас появились две крепкие служанки, которые зашнуровали вход.

Екатерина обернулась к Сирин и принюхалась.

— Тебе срочно нужна ванна, дитя мое, и, как видишь, мы уже все приготовили, — сообщила она.

Сирин сжалась, огляделась, пытаясь найти путь к бегству, но служанки крепко взяли ее и, несмотря на ожесточенное сопротивление, подтащили к ванне.

— Держите ее крепко. Раздевание беру на себя, — приказала Екатерина.

Сирин так отчаянно сопротивлялась, что прослушала сказанное. Служанки скрутили ей руки за спиной, и, когда Екатерина попыталась распахнуть ее кафтан, Сирин хотела ударить ее ногами, но Марфа Алексеевна была начеку и крепко держала ее ноги.

— Вот же дикая кошка! — перевела дух женщина.

— Пустите! — в панике крикнула Сирин, когда ее кафтан был разорван в клочья, а остатки полетели в угол. Когда она дернулась, несмотря на множество удерживающих ее рук, Екатерина рассмеялась, прижала ее к полу и разрезала маленьким ножом красную шелковую рубашку. Под ней открылась повязка, которой Сирин плотно перебинтовывала грудь. Весело прищелкивая языком, Екатерина разрезала и ее и коснулась указательным пальцем того, что скрывала тугая повязка. Не было никакого сомнения — перед ней женщина.

— Немного, но для девушки достаточно, — заключила возлюбленная царя. — А теперь я хочу посмотреть, верно ли устроено все остальное.

Свои слова она сопровождала действиями, и не успела Сирин опомниться, как оказалась совершенно голой, не в состоянии прикрыть наготу. Девушка почувствовала, как леденеет от ужаса и стыда. Впрочем, тотчас же стыд сменился дикой яростью: эта женщина с такой легкостью раскусила ее после двухлетнего маскарада. Она рванулась и попыталась высвободиться с помощью ногтей и зубов.

Екатерина отвесила ей оплеуху, которая была немногим легче полученной от Сергея.

— Или ты успокоишься, или я отдам тебя солдатам, которые тебя привели!

Сирин не поняла, что это была лишь пустая угроза, и покорно опустила голову. Тут Марфа издала сдавленный крик и подняла подвеску, которая обнаружилась среди платья девушки, она висела на кожаном шнурке, который Екатерина случайно разрезала вместе с рубашкой.

— Это дочка Натальи. Посмотри сюда, Катенька! — Левой рукой Марфа вытащила из-за пазухи тонкую золотую цепочку с точно такой же подвеской. — Наша мать подарила их нам, когда Наталье было двенадцать, а мне — семь лет.

Сирин наморщила лоб.

— Мою мать звали Наталья, — сказала она и ту же рассердилась, что так глупо выдала себя, еще не зная, какую игру с ней ведут.

Марфа обняла девушку и безудержно разрыдалась. Крепкие руки служанок все еще удерживали Сирин, не давая ей возможности освободиться, и девушка лишь недовольно фыркнула, беспомощно посмотрев на Екатерину.

Та улыбнулась, довольная, словно ей удалась какая-то особенная выходка.

— Как мы и предполагали, моя подруга Марфа Алексеевна — твоя тетка, дитя мое. Ты даже приходишься родственницей Петру Алексеевичу, ведь имя твоей матери — Наталья Алексеевна Нарышкина. Ее отец, твой дед, был Алексей Нарышкин, двоюродный брат матери царя.

Сирин только ошеломленно моргнула, не готовая принять эту новость.

— Марш в ванну — и отмывайся, от тебя несет. Хотя ты и племянница моей лучшей подруги, мне не составит труда выдрать тебя по голой заднице, — сказала Екатерина.

Прежде чем Сирин успела что-то сказать, служанки подняли ее и посадили в ванну, как малое дитя. Вода была горячее, чем в больших купальных бадьях, к которым она привыкла в России, и она вскрикнула, но через несколько мгновений девушка обмякла и не сопротивлялась, когда служанки начали тщательно отмывать ее, она даже ощутила некоторое удовольствие.

Марфа кружила вокруг ванны, как наседка вокруг единственного цыпленка. Каждый раз, глядя на Сирин, она вздыхала, сжимала руки и благодарила Казанскую Божию Матерь за нежданный подарок — новообретенную племянницу.

— Дитя мое, как, наверное, страдала ты от этих злых татар! — восклицала она.

Сирин хотела сказать ей, что она наполовину татарка и что в родном селении с ней ничего плохого не случилось. Однако Марфа не давала ей вставить ни слова, она задавала вопросы и сама тотчас отвечала на них, сочувствовала и вздыхала и наконец задала вопрос о судьбе своей сестры. На этом поток речи прервался, и Сирин наконец смогла ответить.

Екатерина не обращала внимания на то, что именно рассказывает Сирин ее подруге, она строила собственные планы.

— Мы сегодня устроим Петру Алексеевичу праздничный ужин и там представим ему твою племянницу. Конечно, там будут и молодые офицеры, и прежде всего Сергей Тарлов, у него глаза на лоб полезут, когда он узнает, кем в действительности был его прапорщик!

— Нет, только не Сергей! — испуганно вскрикнула Сирин. — Он никогда не должен узнать, что я женщина!

Екатерина заинтересованно наклонила голову:

— Не должен? Ах вот что! — И снова обратилась к Марфе: — Пошли кого-нибудь пригласить его и других участников той отчаянной компании, с которой мы познакомились в Санкт-Петербурге, Степана Разина и Семена Тиренко.

— Степана зовут Раскин, — машинально поправила ее Сирин.

— Тоже неплохо, — невозмутимо ответила Екатерина и кивком напомнила Марфе, что им пора идти.

7

Солдаты работали с удивительной быстротой: до обеда они не только разбили большой шатер, но и подготовили все для роскошного праздника. От факелов внутри шатра и на площадке перед ним все осветилось, как днем, разноцветье полковых и ротных знамен производило впечатление одновременно нарядное и торжественное, тамбурмажоры[20] позаботились, чтобы на празднестве играли только лучшие музыканты, кухня Преображенского полка приготовила угощения, о которых не смел мечтать простой солдат.

Все обладатели знатных имен и титулов во главе с царем собрались к заходу солнца. Здесь были князья Меншиков, Репнин и Голицын, все генералы, полковники и майоры соответствующих полков — среди них и Шобрин, прославленный захватом Бахадура, и даже кое-кто из офицеров более низкого ранга, никогда еще не присутствовавшие на столь торжественном мероприятии. Среди них были Степан Раскин и Семен Тиренко, которые, впрочем, сочли за лучшее забиться в угол шатра и тихохонько сидеть там, даже носа не показывая. К их радости, прислуживающий солдат принес водку и вино, так что, по крайней мере, можно было выпить для поднятия духа.

Внезапно Раскин махнул рукой, указывая на вход в шатер:

— Гляди, Сергей Васильевич пришел. А ведь еще утром говорили, что он у царя в немилости.

Получив приглашение прибыть на праздник, Сергей был удивлен не меньше своих друзей — впрочем, точнее было бы назвать это не приглашением, а приказом.

Он все время искал пути к освобождению Бахадура, однако нигде не мог найти Кицака, с которым хотел посоветоваться, потом и вовсе прошел слух, что заключенных перевезли в другое место. Сергей надеялся узнать что-нибудь о Бахадуре хотя бы из случайных разговоров на пиру. Досадуя на царя и не смирившись с его немилосердием, Сергей из упрямства не пожелал наряжаться и теперь сидел в грязной полевой форме, словно перепел среди фазанов и павлинов.

Петр Алексеевич, обычно мало заботившийся о своей внешности, надел в этот вечер зеленый кафтан генерал-полковника русской армии с голубой лентой ордена Св. Андрея Первозванного и шарф цветов русского флага — бело-сине-красный. Высокие сапоги были начищены и блестели так, что в них можно было смотреться, как в зеркало. Темно-каштановые волосы его прикрывала черная треуголка с золотым галуном, а на шее висела золоченая офицерская бляха с гербом. И все же платье его выглядело весьма скромным по сравнению с роскошным нарядом Меншикова.

Фельдмаршал блистал в открытом спереди камзоле из шитого золотом шелка поверх посеребренной кирасы, алый мундир был богато отделан, того же цвета были и кюлоты, он также носил ленту Андреевского ордена и шарф с золотыми кистями. И все же сторонний наблюдатель скорее счел бы его кутилой при царском дворе, а не высокопоставленным военачальником. Трудно было поверить, что этот человек в пышном парике с длинными локонами, в треуголке, украшенной золотыми галунами и страусовыми перьями, — один из лучших русских генералов. Другие командиры русского войска также облачились в парадные мундиры, но Меншиков затмевал всех — впрочем, для него это было делом привычным.

Царь снисходительно оглядел его и приказал принести водки.

Случайно взгляд Петра остановился на Сергее, царь наморщил лоб — о появлении молодого капитана никто не объявлял.

— Черт знает где застряла Екатерина, — недовольно сказал он Меншикову.

Князь почесал голову под париком и поморщился:

— Я тоже думаю, почему она заставляет тебя ждать — в конце концов, это она нас пригласила. Большинство здесь не слишком-то рады этому празднику: они считают, что праздновать стоит только тогда, когда мы разобьем шведов.

Царь засопел от гнева:

— Это была ее идея! Она думала, это поднимет боевой дух офицеров. Но если она сейчас не появится, я прикажу ее вытащить, даже если она будет в утреннем капоте и пеньюаре.

Меншиков представил себе эту картину и улыбнулся, в то же время надеясь, что Екатерина достаточно разумна и не зайдет слишком далеко. Если и было что-то страшнее Петра в плохом настроении — это Петр в гневе, а теперь, когда решающее сражение между шведским войском и Российской державой было не за горами, ссора царя с его фавориткой пошла бы не на пользу всему государству. Меншиков уже размышлял, как ему половчее отвлечь царя, чтобы послать кого-нибудь к Екатерине и предупредить ее, но тут музыканты заиграли туш.

Екатерина появилась в платье из голубого бархата, выгодно подчеркивавшем ее стройную полногрудую фигуру, волосы ее были скрыты под светлым париком. У входа в шатер она остановилась, подозвала слугу и взяла с подноса бокал вина. Пока Екатерина шла к царю, Меншиков следил за ней — ему показалось, что и она решила выпить для храбрости, она низко присела в реверансе, склонившись перед государем:

— Ваше величество, надеюсь, праздник совершенно в вашем вкусе.

Петр Алексеевич рубанул рукой воздух:

— Лучше был бы фейерверк в честь победы над шведами.

Екатерина оставалась спокойной:

— Устроить такой праздник в воле Вашего величества.

Меншиков улыбнулся находчивому ответу и посмотрел на царя. Долго сердиться Петр никогда не мог, он потрепал Екатерину по щеке и попытался похлопать ее по заду — из-за пышного турнюра это ему не удалось.

— Будет ли Вашему величеству угодно подождать, пока мы останемся одни, и я сниму этот проволочный каркас? — с улыбкой спросила Екатерина, лукаво прикрываясь веером.

— Может, прямо сейчас прогнать гостей ко всем чертям? — ухмыляясь, предложил царь.

Меншиков расхохотался:

— Нет уж, сначала напьемся!

— Я могу позаботиться, чтобы это произошло побыстрее! Эй, живо накрывайте на стол, и будем пить! — Царь с удовлетворением глядел, как у слуг тотчас же будто крылья выросли. Они засуетились, и через несколько минут каждый сжимал в руке большой стакан водки.

Царь произнес первый тост:

— За Россию и за матушку Екатерину, которая верит, что сегодня нам есть что праздновать, хотя шведы еще на нашей земле!

— За Петра Алексеевича Романова! Если он шведов не победит, никто этого не сделает! — ответила Екатерина.

— Ну, за нас обоих! — Царь стремительно поднял стакан к губам и опустошил его до дна.

Остальные присутствующие последовали примеру царя. Тиренко и Раскин выпили отличную водку с нескрываемым восторгом, Сергей пил через силу, надеясь, что окружающие напьются быстрее и, может быть, тогда он узнает что-нибудь о Бахадуре, можно попытаться использовать положение офицера и под покровом темноты освободить мальчика.

Екатерина подождала, пока шум в шатре немного уляжется, и одарила царя лукавым взглядом:

— Я для тебя кое-что подготовила, дорогой.

Царь хмыкнул:

— Ну-ка, ну-ка… Я узнал, кстати, что пленного еще не отвели обратно, надеюсь, ты не отпустила его из ложного сострадания.

Екатерина с улыбкой сделала книксен.

— Как ты мог подумать, дорогой. Я никогда не отпущу пленного, которого ты осудил, но мой сюрприз и в самом деле связан с Бахадуром. Я хотела показать тебе, какие бывают прапорщики в русском войске. Марфа, пора! — последние слова она произнесла так громко, что они перекрыли гомон пира и были слышны даже снаружи. В следующее мгновение часовые у входа откинули прикрывающий его полог, и вошла Марфа Алексеевна, на ней было изящное, хоть и не столь роскошное, как на Екатерине, платье. За руку она вела юную прелестную девушку, превосходившую ее ростом чуть ли не на полголовы. Незнакомка испуганно оглядывала присутствующих. На ней было светло-зеленое платье, в котором не раз появлялась на приемах Екатерина — наряд пришлось ушить под стройную девичью фигуру.

— Мужайся, дитя мое, увидишь, все будет хорошо, — прошептала Марфа. Но юная татарка выглядела так, словно вот-вот убежит.

Екатерина заметила, что ее подопечная потеряла самообладание, и пришла на помощь: она обняла Сирин и подвела ее к царю.

— Разреши представить тебе: княжна Сирин, дочь Монгур-хана и Натальи Алексеевны Нарышкиной, известная как Бахадур Бахадуров, прапорщик царской армии.

Царь застыл с открытым ртом, словно окаменев. Меншиков выругался словами, подобающими скорее конюху, чем придворному. Царь подошел вплотную к Сирин и ошарашено уставился на два маленьких, но вполне округлых холмика, подчеркнутые низким вырезом платья. Недолго думая, он запустил руку ей в декольте, словно не веря своим глазам.

— Ну если это одна из твоих шуточек! — пробормотал он Екатерине с угрозой в голосе. Она только улыбнулась, продолжая крепко держать девушку за руки. Когда Сирин ощутила на своем теле руки царя, показалось, что она вот-вот залепит ему пощечину или попытается выцарапать глаза.

Когда царь и впрямь нащупал то, о чем говорили ему глаза — юную женскую грудь, — вид у него был совершенно растерянный, почти с испугом он отдернул руку и несколько мгновений только беспомощно открывал рот, потеряв дар речи. Екатерина отпустила Сирин и успокаивающе погладила ее по голове.

Сирин хотела было оттолкнуть ее — сейчас девушка чувствовала себя униженной и испачканной, но в этот момент увидела человека, заставившего ее забыть о собственных проблемах. Это был молодой офицер в роскошном парадном мундире поручика Преображенского полка, только что вошедший в шатер, никто не заметил его — все смотрели только на Сирин.

Офицер буквально обжег Петра ненавидящим взором, а рука его скользнула за пазуху.

Это был Шишкин. Сирин поняла, что в любой момент он может выхватить пистолет и выстрелить. Даже закричи она сейчас — это не спасет царя, и она проклинала себя за прежнее упрямое молчание. Тут взгляд ее упал на рукоять пистолета, засунутого за пояс стоящего рядом офицера. В одно мгновение Сирин подбежала к нему, выхватила оружие и выстрелила в Шишкина. Нажимая на спусковой крючок, Сирин оставалось только надеяться, что он заряжен. Ударил выстрел. Шишкин успел выхватить пистолет, но остановился, словно налетев на стену, открыл рот, откуда вырвалось только хриплое клокотание, и непонимающе уставился на дыру в груди, из которой хлынула кровь. Поручик попытался было вновь поднять оружие, но пистолет выскользнул из руки, упал на пол и выстрелил от удара. Один из офицеров испуганно вскрикнул — пуля пробила его треуголку.

Правое веко и щека Петра судорожно дергались, когда он повернулся и подошел к Шишкину. Поручик упал на колени, пытаясь выговорить последнее проклятие, но сердце его остановилось, и он повалился на землю.

На мгновение стало так тихо, что частое дыхание царя было слышно в каждом уголке шатра. Взгляды всех присутствующих были направлены на Сирин, которая выронила разряженный пистолет, словно он был раскален докрасна, ее лицо побледнело, скулы напряглись — она не в состоянии была даже открыть рот и закричать, хотя крик бился у нее в горле.

Царь обернулся к ней и хлопнул по плечу.

— Кто этот человек? — спросил он.

Сергей, неверящими глазами взиравший на эту сцену, неловко поднялся со своего места и подошел к царю.

— Это Илья Павлович Шишкин из свиты царевича. Один из тех предателей, которые вместе с Кирилиным сбежали к шведам.

Сирин наконец-то обрела дар речи и смогла произнести то, что просилось с языка уже несколько дней.

— Это один из трех убийц, которых Кирилин послал убить Ваше величество. Я вернулась, чтобы предупредить, но поскольку вы приказали меня повесить, я сочла бесполезным что-то вам объяснять, — признание далось ей нелегко.

Однако царь только понимающе кивнул:

— Понимаю тебя, — сказал он со свойственной ему горькой усмешкой.

Екатерина наконец вышла из оцепенения, в которое ее повергло все происходящее. Бросив на убитого Шишкина полный ненависти взгляд, она обняла Сирин и прижала к груди.

— Спасибо тебе, дитя. Ты спасла Россию от очень большой беды.

Потом она повернулась к царю:

— Ну, мой добрый Питер, ты все еще хочешь повесить эту бедную девочку?

Царь растерянно смотрел на нее несколько секунд, а затем оглушительно расхохотался.

— Да, европейским газетчикам это бы понравилось — царь России приказал казнить женщину, которая дважды спасла ему жизнь. Мой бог, я ничего не понимаю, но девочка мне точно нравится.

Екатерина улыбнулась:

— Как дочь Натальи Алексеевны Нарышкиной, Сирин — твоя дальняя родственница.

— Ее зовут Сирин? Это языческое имя мне не нравится! Это дитя должно получить доброе русское имя, как мы ее назовем?

Царь вопросительно посмотрел на Екатерину. Но еще прежде, чем его фаворитка успела что-то сказать, Сирин сама ответила ему — ответила так тихо, словно боялась, что окружающие услышат ее.

— Мать звала меня Татьяной, но она не могла сказать этого при посторонних — отец наказывал ее за это.

Царь кивнул ей с улыбкой:

— Твой отец — великий хан?

— Теперь уже нет, — призналась Сирин, но царь только пренебрежительно махнул рукой.

— В любом случае он был ханом, то есть князем. Итак, мы приветствуем княжну Татьяну Монг… нет, Татьяну Михайловну Нарышкину! — Царь, распахнув объятия, подошел к Сирин, обнял ее и крепко расцеловал в обе щеки и губы. Сирин не попыталась уклониться, а только украдкой вытерла рот, когда Петр наконец отпустил ее.

Царь не обратил на это внимания. Обернувшись, он посмотрел на труп, почесал нос и спросил:

— Почему его все еще не убрали?

Тут же гвардейцы поспешили унести мертвеца. Сирин нервно вскинула руку.

— Ваше величество, не забудьте: еще двое злоумышленников находятся на свободе.

По знаку царя Меншиков вышел из шатра и начал отдавать какие-то приказы. Слов его Сирин не расслышала, царь громогласно призвал слуг и потребовал подать мужчинам водки, а дамам вина.

— За мою родственницу и спасительницу! — крикнул он могучим голосом и чокнулся с Сирин. Она пригубила из своего бокала, надеясь, что теперь ей позволят уйти. Слишком многое свалилось на нее в этот вечер. Во время битвы со шведами ей приходилось убивать против воли, чтобы выжить, но к Шишкину она не испытывала никакой жалости. Поручик заслуживал такой смерти, и она даже немного гордилась тем, что именно ее рука помешала убить царя.

Но Екатерина и не думала так быстро отпускать свою подопечную, она задумала еще кое-что. Взяв царя за рукав, Екатерина умоляюще посмотрела на него:

— Ваше величество, есть еще кое-что, что необходимо уладить.

Петр Алексеевич удивленно взглянул на нее:

— Да? И что же?

Глаза Екатерины лукаво блеснули, и она указала на Сергея.

— Ты считаешь, что это правильно: этот молодой человек больше года путешествовал с твоей родственницей, спал рядом с ней бок о бок… Кто знает, что еще он мог сотворить, и совершенно безнаказанно притом. И кто, в случае чего, будет отвечать за последствия?

Сергей непонимающе уставился на нее. Петр Алексеевич, однако, первым пришел в себя. Он всегда умел ценить хорошую шутку, а потому широко улыбнулся:

— Ты права, Катенька, такое с моей сестрой произойти не должно. И как предлагаешь, что нам теперь делать с этим парнем?

— Или повесить его, или женить на девушке, — ответила Екатерина.

— Нет! — вскрикнула Сирин испуганно, тогда как Сергей выглядел так, словно предпочел бы быть повешенным.

— Знаешь, моя дорогая, мне не хотелось бы прямо перед решительной битвой, вешать неплохого офицера, стало быть, придется женить.

— Пожалуйста, Ваше величество, не делайте этого! — взмолилась Сирин.

Взгляд царя помрачнел:

— Он тебе так противен? Жаль, тогда придется обвенчать его с виселицей, — и он состроил такое лицо, будто уже готов распорядиться о казни Сергея.

Упрямство Сирин и ее гордость были сломлены.

— Если такова воля Вашего величества, я выйду замуж за Сергея. Только не казните его.

Екатерина весело подмигнула царю:

— Отлично! Было бы жаль повесить такого мужчину, как Тарлов, не правда ли, Ваше величество?

Царь смерил Сергея взглядом и предостерегающе поглядел на Екатерину.

— Если мне только покажется, матушка, что парень тебе слишком понравился, я его, пожалуй, укорочу на голову, чтобы высоко не заносился.

Сирин побледнела, а Сергей даже отступил на шаг, резко тряхнув головой. Екатерина была весьма красивой женщиной, но он никогда даже помыслить не мог приблизиться к ней.

По лицу капитана царь догадался о его чувствах и тихонько усмехнулся про себя, затем обнял Сергея за плечи, подвел его к Сирин и соединил их руки:

— Благословляю вас. Катерина, прикажи, чтобы позвали полкового священника. Такая свадьба — поможет забыть о наших прошлых неудачах.

Сирин и Сергею не оставалось ничего иного, как молча принять свою судьбу и обменяться первыми, еще неуверенными взглядами.

8

Да, не о такой брачной ночи мечтал Сергей. Полночь давно миновала, а он и Сирин все еще оставались в праздничном шатре, при этом Сергей ощущал себя абсолютно ненужным. Он молча сжимал стакан с водкой, а все мысли вращались вокруг Бахадура, или Сирин, или Татьяны, как ее теперь звали. Больше всего ему сейчас хотелось остаться в одиночестве, чтобы подумать обо всем, что на него сейчас свалилось. Сергей все еще не мог до конца осознать, что его товарищ Бахадур оказался на самом деле молоденькой девицей, с которой он теперь обвенчан, и уж тем более не имел ни малейшего понятия, что ему теперь с ней делать.

Между тем праздник из попойки перерос чуть ли не в военный совет. Царю было ясно, что Сирин обладает ценнейшей информацией. Пока Сергей молча стоял в стороне и наблюдал за происходящим, его юная жена склонилась над картой, расстеленной на столе, обрисовывая царю и его генералам позиции шведов. Большую часть этого они уже знали от своих разведчиков, но никто не мог рассказать с такой точностью, где именно король Карл разместил отдельные полки и в каком состоянии они находятся. Сирин пробыла в шведском лагере достаточно долго, так что могла немало рассказать о боеспособности вражеских полков, для генералов это была важнейшая информация.

— Ты своими ушами слышала, что граф Пипер предложил королю снять осаду Полтавы и отойти обратно в Польшу? — спросил ее Петр.

Сирин кивнула:

— Это предложил не только Пипер. Реншильд и Левенгаупт настойчиво просили короля отказаться от его плана, но Карл решительно отверг все их советы. Он хочет заполучить Полтаву и все содержимое городских военных складов, чтобы с новым вооружением и с запасом продовольствия возобновить наступление на Москву.

Меншиков потер руки:

— Если мы принудим шведов к решительной битве, они скорее отступят, чем будут биться.

— О нет, этого они не сделают! — возразила Сирин. — Только высшие офицеры понимают, что может произойти, но они будут послушны королевским приказам, а простые солдаты последуют за королем в пекло, если он того захочет. Он для них как бог, бессмертный и непобедимый, и если ему придет в голову атаковать всю русскую армию с одной-единственной ротой, они пойдут за королем, не задумываясь.

— Девица права! — тряхнул головой Петр. — Не число солдат, а дух, который ими двигает, делает шведов столь опасным противником. Поэтому мы уклонимся от прямого столкновения, а отойдем сюда, — тут он склонился к карте, чтобы лучше прочитать написанное, — к Петровке на Ворскле и разобьем лагерь севернее Полтавы.

— Спиной к реке? — спросил с сомнением генерал Репнин. Голицын оживленно поддержал его:

— Мне тоже это не нравится: так мы будем лишены свободы маневра, а если придется отступать, при переправе могут быть большие потери.

— Нам не придется отступать! На этом месте решится судьба России. Или мы победим…

— Мы победим! — перебила Петра Сирин, забыв, что коронованным особам перечить не полагается.

Царь, однако, не рассердился, дружелюбно хлопнул ее по плечу и весело сказал своим генералам:

— Послушайте ее! Мы не проиграем.

— Почему ты в этом так уверен, Бахадур? — спросил Меншиков, все еще не привыкший к новому облику Сирин.

— Я знаю обстановку в шведском войске. Мужества у них в достатке, но они уже несколько месяцев не ели досыта, кроме того, их вооружение старо, и большая нужда в боеприпасах. Если русская армия проявит стойкость и если так будет угодно Аллаху, мы победим.

Царь улыбнулся:

— Твои слова — да в божьи уши, девочка! Теперь нам всем надо лечь и немного поспать, завтра встаем рано. Шереметев, ты выступаешь на рассвете и охраняешь брод у Петровки, возьми столько солдат, сколько нужно. Главная часть армии подтянется так быстро, как только сможет.

Шереметев отсалютовал и первым покинул шатер. Репнин осведомился о приказах, но царь указал на Меншикова.

— Теперь он — главнокомандующий армии, а я — только генерал артиллерии. Господа, прошу простить, что покидаю палатку, чтобы известить командиров о наших планах.

Меншиков ухмыльнулся.

— Я охотно разрешаю, но, во-первых, это твой шатер, а я тут только гость, а во-вторых, большинство офицеров уже спят.

— Ну так я их разбужу, — ответил царь, состроил свирепое лицо и бросил на Сирин поощряющий взгляд. — Теперь ты можешь лечь спать, девочка, а муж проводит тебя в свою палатку.

— Моя палатка находится в половине дневного перехода отсюда, — ответил Сергей с несчастным видом.

— Ничего не поделаешь. Тогда разрешаю вам занять мою, а я могу поспать у Катеньки, если вообще засну, — царь хитро подмигнул обоим и удалился. Его приближенные последовали за ним и оставили Сирин и Сергея одних смущенными и напуганными.

Сергей взял Сирин за руку, стараясь не смотреть на нее, и повел к палатке Петра. Охрана, получив соответствующие указания, беспрепятственно их пропустила. Внутри ничего не говорило о том, что здесь ночует властелин великой державы: на узкой походной кровати мог уместиться только один человек — одеяло, впрочем, тоже было только одно. Сирин металась взад и вперед, как пойманный зверь, не осмеливаясь взглянуть на Сергея: с одной стороны, она боялась остаться с ним наедине, но в то же время ей до боли хотелось, чтобы он обнял ее и сказал, что не сердится ни на ее двойную игру, ни на внезапную свадьбу. Сергей чувствовал себя не менее беспомощным: он не привык общаться с женщинами. Родители умерли рано, и его отдали в кадетский корпус, он стал военным. Там Сергей, за исключением редких посещений проституток, не имел дела с женщинами, и теперь голова его отказывалась понимать, как он мог прожить целый год рядом с Сирин, так и не раскрыв тайны, сотни деталей должны были указать ему на ее истинный пол. После недолгого молчания он растерянно улыбнулся и указал на кровать.

— После такого дня ты, должно быть, очень устала, ложись в кровать, я расположусь на полу.

Сирин осторожно улыбнулась в ответ, но ближе не подошла.

— Без одеяла? Или ты собрался закутаться в военные карты? Они достаточно большие.

— И действительно! — Сергей подумал, не стоит ли попросить у караульных одеяло, но Сирин уже приняла решение: она сняла одеяло с кровати и протянула ему.

— Возьми! Я обойдусь без него — на кровати можно и так спать.

Он посмотрел на ее платье с глубоким вырезом и рукавами до локтя.

— В таком наряде? Да ты простудишься тут же!

— Никогда! Я — дочь степи! — запротестовала Сирин, но поняла, что ей не удастся переубедить Сергея. Она покачалась на кровати, испытывая ее прочность.

— Хоть она и неширокая, на двоих ее хватит. В конце концов, мы уже давно не спали под одним одеялом.

С этим было трудно спорить, правда, Сергей тогда не знал, что рядом с ним лежит женщина. Он напомнил себе, что необходимо выспаться, чтобы с утра выступить в поход, и постарался представить себе, что рядом с ним снова спит Бахадур. Почувствовав прежнее дружеское чувство, он обрадовался и предложил Сирин ложиться первой, она вытянулась на самом краю кровати, уступая ему место.

— Так ты свалишься! — возразил Сергей, осторожно устраиваясь рядом. Под его весом кровать прогнулась, и Сирин скатилась к центру. Она быстро повернулась к нему спиной и сжала кулаки. Его близость была ей приятна, но она чувствовала, что не готова еще к тому, чего он может от нее потребовать.

Сергей ощутил, что она замерла, жесткая, как доска, и натянул одеяло — на них обоих. Наверное, самая странная супружеская пара во всей России, — подумал он со вздохом и почувствовал, как от тепла ее тела в нем пробуждается желание, однако он понимал, что не может сейчас вступить в права супруга, чтобы не нарушить доверия, которое она к нему питала.

Тонкая нить симпатии, которая их связывала, тут же оборвалась бы, прояви он хоть малейшее нетерпение.

— Сирин, можно тебя спросить?

— Да, конечно, — Сирин дышала сдавленно, не зная, что ответить Сергею, если он спросит о причинах всего этого маскарада.

Сергей погладил ее по коротким волосам, обычным для мальчика и совершенно непривычным для женщины, и улыбнулся.

— Господи, что тебе только не пришлось пережить, ты действительно самая мужественная девушка на свете.

— Для этого не требовалось мужества. Это был приказ моего отца и Зейны, его любимой жены, которая выдала меня русским. Я только попыталась сделать все как можно лучше, — Сирин дернула плечами и понадеялась, что теперь Сергей замолчит, но он и не думал засыпать, напомнив ей с тихим смехом о первой части их похода от Карасука на запад.

— Я уже тогда все время о тебе думал, не мог понять, почему, но чувствовал, что меня к тебе тянет. И ненависть твою чувствовал всем телом.

— Я тебя не ненавидела, — ответила Сирин. Сергей не стал вдаваться в подробности, но заговорил об их приключениях и, наконец, о пощечине.

— Ты можешь меня простить? — спросил он наконец.

— Что? — усталость наконец взяла свое, и Сирин уже едва шевелила губами. Сергей рассудил, что лучше будет не тревожить ее и дать поспать.

— Спокойной ночи, — шепнул он ей на ухо и закрыл глаза. Было уже поздно, но сон все не шел к нему.

Он чувствовал, что Сирин успокоилась, и вскоре ее ровное спокойное дыхание дало понять, что усталость одолела страх. Вскоре она уже глубоко спала и тихо бормотала его имя, повторяя странные слова, которых он не мог разобрать, но почему-то был уверен, что Сирин повторяет; «Сергей, я люблю тебя».

В нем вспыхнула радость, согревавшая его куда больше, чем тепло ее тела. Пытаясь во сне устроиться поудобнее, Сирин прижалась к Сергею, снова пробудив в нем зов плоти, он представил себе, как она отдается ему, но от этого стало только хуже, и он сказал себе, что этот миг определенно не так далек. С этой приятной мыслью он заснул, и когда сигнал трубача пробудил его от короткого сна, он уже успел насладиться во сне всем, что надеялся вскоре разделить со своей юной женой.

9

Шведы были потрясены: ни один здравомыслящий офицер не мог ожидать, что русские перейдут реку. С точки зрения стратегии оставлять за спиной поток с быстрым течением было совершенно неразумно. Карл XII, считавший солдат царя лишь тупыми животными, идущими вперед только под ударами кнута, и отказывавший Петру Алексеевичу в личном мужестве, сначала не поверил донесениям. Когда разведчики подтвердили это, он сел в седло, чтобы лично во всем удостовериться. От увиденного у короля кровь прилила к щекам: тысячи русских солдат форсировали Ворсклу и возводили лагерь у деревни Яковцы.

Если бы он поверил первым сообщениям, о переправе двух русских полков, войску царя можно было бы помешать, но теперь же было поздно. Впрочем, ошибку эту король не счел фатальной — пришпорив коня, он поскакал в лагерь. Его позиции под Полтавой были слишком уязвимы, и он оставил только два полка, осаждающие город, а основные силы отвел на новые позиции у деревни Пашкаревка, которую считал удобной и для обороны, и для возможного нападения на русские линии.

Генералы вновь попытались убедить Карла, что лучше было бы отойти, покинуть Украину и вывести войско на запад, где в его распоряжении оказались бы запасы снаряжения и продовольствия и где можно было пополнить армию рекрутами.

Король, однако, остался при своем мнении. Большею частью упрямство его объяснялось клятвенными обещаниями Мазепы привести на помощь украинских казаков. Карл решил уничтожить русскую армию здесь, под Полтавой, более чем в тысяче миль от собственных границ и складов.

Исключая отдельные стычки между русскими всадниками с одной стороны и шведскими драгунами и казаками Мазепы с другой, ничего серьезного не происходило. Карл все еще надеялся перед решительным сражением взять Полтаву и овладеть ее складами. Казалось, само время застыло в ожидании дальнейших событий.

После короткой брачной ночи Сергей отправился в расположение своего отряда, а Сирин, которую теперь звали Татьяной, осталась в лагере под присмотром Екатерины. В последующие дни новоиспеченным супругам удалось увидеться едва ли пару раз, когда Сергей приезжал с донесениями в лагерь на Ворскле, более напоминающий крепость, и получал новые приказы. У них не находилось ни времени, ни возможности поговорить, и сердца обоих переполнялись невысказанным. Не раз Сирин была близка к тому, чтобы вновь надеть мужское платье и присоединиться к отряду Сергея, который со своими «степными чертями», как повсюду звали его всадников, охотился на шведов. По глупости она поведала о своем намерении Марфе Алексеевне, та всплеснула руками, а Екатерина прочитала ей мораль о том, как должно себя вести замужней женщине. Хуже было то, что после этого ее стали охранять как пленного, не оставляя ни малейшего шанса осуществить задуманное.

Между тем для обеих армий ожидание стало невыносимым. Войска находились друг от друга в часе пути, и их передовые отряды то и дело сталкивались.

Большинство русских надеялись, что численное превосходство царского войска заставит шведов отступить без боя, тем более что во время инспекции войск Карл XII был ранен в ногу.

Но Сирин лучше знала нрав шведского короля, а потому была удивлена менее всех, когда в предрассветный час русский лагерь огласили тревожные трубы, а барабаны сыграли сбор. Полная ожиданий, она рванулась прочь из палатки, которую делила с Марфой Алексеевной и служанкой, и огляделась. Царь стоял, сжимая в руке шпагу, на безлюдном плацу в центре лагеря, его лицо было жестким. Наступил тот самый день, к которому он так стремился и которого боялся.

Когда Екатерина подбежала к нему, он быстро, как на прощание, привлек ее к себе и тут же отпустил.

— Шведы атакуют! Ночью они выступили несколькими колоннами по направлению к нашему лагерю.

— Господи, спаси и помоги! — воскликнула Екатерина, осеняя себя крестом.

Марфа и служанки, хотя все они с момента переправы через Ворсклу знали о близкой опасности, заломили руки, пали на колени и начали молиться, чтобы побороть мучительный страх; вокруг взад-вперед метались солдаты. Офицеры не могли найти свои подразделения, отряды забывали места сбора. Какое-то время в лагере стоял настоящий хаос, напоминающий дни сражения под Нарвой.

— Сохраняйте спокойствие, черти! Выстроиться там, где приказано, иначе еще до вечерни быть вам в аду! — кричал царь тем, кто пытался спрятаться в задних рядах.

Голос командующего воодушевил людей, поручики и майоры пробились через толпу, собирая своих, прапорщики, взяв знамена, спешили встать рядом с командирами, барабанщики и трубачи присоединились к ним и, наконец, закаленные в боях унтер-офицеры и бывалые ветераны привели к знаменам рекрутов.

Полки и роты построились быстрее, чем можно было ожидать, и выдвинулись на предписанные позиции. Доносившиеся оттуда крики и выстрелы свидетельствовали, что шведы уже атаковали русские форпосты.

Екатерина прижалась к Петру и страстно поцеловала его.

— Господь с тобой, мой повелитель! — прошептала она сквозь слезы и отстранилась. В этой битве царь обязан служить примером своим солдатам, и она спрашивала себя: доведется ли ей увидеть его живым. Неверными шагами Екатерина подошла к Марфе и Сирин и обняла их.

— Помолимся! — приказала она и преклонила колени. Сирин последовала ее примеру, хотя и не знала благочестивых слов, которые произносили другие женщины. Ее мысли неслись к Сергею, которого она так любила и которому до сего дня не открыла своей любви, она чувствовала себя беспомощной, как в тот день, когда царь заковал ее в цепи. Сирин умирала от страха за своего мужа, который мог погибнуть, даже не узнав, как сильно она его любит. Насколько она знала Сергея, он наверняка бросился в самую сечу. Знала она и то, как жестоко сражаются шведы, пусть даже они изголодались и плохо вооружены.

10

Отряд Тарлова следил за шведским лагерем, начиная от деревни Рыбцы. И все же скандинавам почти удалось одурачить противника. Когда вражеские гренадеры пошли в атаку, русские ожидали лишь небольшой перестрелки, но вскоре убедились, что перед ними не маленький отряд, а тысячи солдат, идущих вперед уверенным маршем. Они выглядели оборванными и изголодавшимися, но все же до боли напомнили Сергею день нарвской битвы, и он почувствовал, как забилось сердце. Страх, который с тех пор неотступно преследовал молодого капитана, вновь завладел его мыслями. Больше всего ему хотелось вскочить на Мошку и скакать куда глаза глядят, пока жеребец не падет от усталости.

— Надо отходить, капитан. Их слишком много! — голос Кицака вывел Сергея из оцепенения, он посмотрел на ряды солдат в синих мундирах, неотвратимо накатывавшиеся на его отряд.

— Да, ничего другого не остается, — согласился Сергей. Он отыскал Семена Тиренко.

— Скачи как можно скорее к шанцам[21] и поднимай тревогу. Скажи, вся шведская армия идет за нами по пятам!

Поручик кивнул и пришпорил лошадь. Сергей преодолел искушение последовать за ним и приказал дать по передним рядам шведов ружейный залп. Он выстрелил, и хотя попасть из пистолета с такого расстояния в кого-то было невозможно, он сразу почувствовал себя лучше.

Несколько шведов упали под выстрелами. Первая линия остановилась, Сергей и его конники увидели наведенные на них дула мушкетов.

— Отходим! — крикнул он и повернул Мошку. Залп шведов прозвучал куда громче, чем их собственный, вокруг с жалобным ржанием валились лошади, седла многих животных опустели.

Отход степных конников Тарлова завершился у русских шанцев. Сергей с первого взгляда понял, что ряды защитников полны брешей, и приказал своим людям присоединиться к пехоте. Их карабины били не так далеко, как мушкеты гренадеров, зато целились калмыки получше рекрутов, у которых при виде врага тряслись руки. Вскоре стало ясно, что этот шанец удержать не удастся, и Сергей вместе с пехотными офицерами скомандовал отход к следующему.

Один майор в панике обернулся к Сергею:

— Это отряд Рооса. Крепкие шведские парни, они не сдадутся, пока их не убьют.

Сергей обнажил зубы в подобии усмешки.

— Тогда мы перебьем их всех до единого! — это должно было подбодрить майора, дрожавшего так, словно шведы уже одолели его.

Русские медленно отходили. Атакующие колонны Левенгаупта и Реншильда обходили шанцы без боя — главной их целью был царский лагерь. Русские здесь были бессильны, им теперь оставалось только задерживать гренадеров Рооса. По счастью, тут вмешалась артиллерия — шведские пушки молчали, к началу битвы артиллеристы Карла почти полностью расстреляли все запасы пороха, да и мушкетный огонь шведов был не столь сильным, как того можно было ожидать. Многие из них шли с примкнутым штыком, не пытаясь сделать хотя бы выстрел.

Русским они казались исчадиями ада, которые, сколько в них ни стреляй, подымались и шли дальше.

Даже Сергею составляло немало труда сохранить ясную голову и подсчитать потери шведов — ряды их смыкались вновь и вновь. Разум говорил ему, что враг несет огромные потери, но страх ввергал в неодолимую панику, заставлявшую капитана в одно и то же время истекать потом от жара и трястись в ознобе.

Люди Сергея и защитники первой линии отошли во время штурма на вторую линию, лучше подкрепленную артиллерией. Обученные лично царем канониры вели беспрестанную пальбу, нападающие валились дюжинами и сотнями, но на их месте, словно из-под земли, вырастали новые ряды и шли дальше в атаку. Полки Карла таяли до батальонов, а батальоны — до рот, но продвижение их не останавливалось. Орудийный грохот за спиной говорил, что Левенгаупт начал штурм главного лагеря.

— Если мы не выстоим, шведы обойдут нас с тыла и раздавят, как вшей, — крикнул Сергею Раскин сквозь стрельбу.

— Бог не допустит этого! — Ваня, отличавшийся хладнокровием, двумя руками сжал саблю, чтобы унять дрожь. Какое-то время все и в самом деле боялись, что шведы предпримут обходной маневр и атакуют русские шанцы с тыла. Однако, когда напряжение достигло высочайшей точки, накал битвы внезапно ослаб. Подойдя совсем уже близко к шанцу, где держали оборону войска Сергея, шведы внезапно отошли назад и собрались у леса близ деревни Яковцы. Но ни Сергей, ни другие русские не надеялись, что битве конец.

11

Когда бригада Левенгаупта атаковала главный лагерь русских войск, царь велел укрыть женщин в безопасном месте. Поручик Семеновского полка отвел Екатерину, Марфу, Сирин и их служанок в укрытие. Землянка, укрепленная бревнами и присыпанная землей, казалась надежной защитой от пушечных ядер. Но для Сирин эта дыра стала не укрытием, а тюрьмой, — звуки битвы проникали и сюда, а страх за жизнь любимого возрастал десятикратно. Женщины молились, призывая Иисуса и Деву Марию охранить царское войско, но мысли Сирин были только о Сергее, который сейчас находился где-то там, в этом месиве. Он ненавидел шведов, а возможно, ненавидел и ее — мог ли он любить женщину, на которой его женили силой? Сирин умирала от страха: вдруг Сергей предпочтет славную смерть на поле битвы жизни с ней. И она молила Аллаха и всех христианских святых, имена которых слышала, сохранить его.

Внезапное молчание, воцарившееся наверху, не вернуло ей покой. Екатерина тем временем с облегчением огляделась по сторонам и приникла к крышке, которой был закрыт вход. Она постучала и крикнула голосом, полным надежды:

— Ну что, мы победили?

Дверь открылась, и гвардеец сунул голову внутрь:

— Нет, матушка! Шведы теперь только перестраиваются и готовятся к решающей атаке.

Екатерина застонала и закрыла лицо руками, а Марфа побелевшими губами зашептала молитву. Сирин поспешила к двери, пытаясь помешать солдату закрыть ее.

— Открой, мы тут задохнемся! — крикнула она. Солдат замешкался, и Сирин принялась с жаром уверять его, что она и прочие дамы не будут стоять под отверстием, в которое в любой момент может влететь ядро. Гвардеец вопросительно посмотрел на Екатерину, та согласно закивала. В этот момент запели трубы, раскатились, зарокотали барабаны — шведы вновь пошли на штурм. Женщины забились в самый дальний угол укрытия, зовя Сирин. Но она, заметив, что солдат по сигналу к атаке бросил свой пост, чтобы занять место в строю, проворно, словно белка, вскарабкалась наверх и быстро огляделась. Густой дым, застилавший поле сражения, вздрагивал в такт орудийным залпам, ни один швед не перешел лагерный вал, однако, судя по долетавшим до нее командам, враг был уже совсем близко. Царь, невзирая на опасность, оставался на передовом бастионе и собственноручно наводил пушки, подгоняя артиллеристов. Впрочем, Сирин едва взглянула в том направлении — сейчас ей нужна была собственная палатка. Она вбежала внутрь, дрожащими руками открыла сундук, в который Марфа положила ее татарское платье, и быстро переоделась, наружу выбежал прежний Бахадур, сжимающий в руке саблю. Женщине ни за что не позволили бы находиться в лагере во время боя, но в этом облачении она могла затеряться в сутолоке сражения и найти Сергея. Прежде чем все закончится, Сирин хотела отыскать мужа и сказать ему о своих чувствах, и — если это будет угодно Аллаху — умереть вместе с ним.

Битва была настолько ожесточенной, что почти все караульные бросили свои посты, и ей легко удалось выбраться за ограду. Снова и снова Сирин оборачивалась и смотрела на бастион, где в дыму была легко различима высокая фигура царя — его выдержка и стойкость вселяли смелость в ее сердце.

Шведы надвигались стальной стеной, однако Петр действовал с невероятным хладнокровием — можно было подумать, что он находится на учебном плацу. Опытный полководец, он давно уже понял то, чего все еще не желал признавать Карл: численность шведов была недостаточной, а их потери от огня русских пушек и мушкетов слишком велики, чтобы войско оказалось способным на прорыв.

— Стрелять изо всех сил! — закричал он канонирам и гренадерам и громко рассмеялся, когда перед ним появился Меншиков в раззолоченном платье.

— Шведу, который тебя возьмет в плен, этого золота хватит на всю жизнь, — ухмыльнулся он, взглянув на сверкающие алмазы, украшающие наряд придворного.

Меншиков нарочито поднял правую бровь, демонстрируя недовольство:

— Я, Ваше величество, одеваюсь не для того, чтобы меня грабили, я надел это платье только для того, чтобы принять капитуляцию шведских генералов как благородный человек.

Царь отлично знал, чьим сыном на самом деле был Меншиков, и при слове «благородный» не удержался от смеха.

Сирин увидела брешь между правым крылом шведов и лесом у Яковцов и со всех ног бросилась к передовым шанцам, сначала она хотела отыскать Златогривого, но побоялась сгубить своего любимца и решила оставить его. Теперь ей оставалось только бежать: у нее над ухом свистели осколки и рикошеты, порой приходилось ползти на четвереньках, чтобы ее не задело. Один раз кто-то из шведов взял ее на мушку, и она припустила со всех ног, чтобы достигнуть пары деревьев — неплохого, на ее взгляд, укрытия. Когда она влетела в расщелину между стволами, ее внезапное появление испугало русского гренадера, ведшего отсюда огонь по шведам. В последний момент он отвел ствол мушкета, и выстрел ушел в небо.

— Ты видел капитана Тарлова? — спросила Сирин, пока он хлопал глазами, не в силах вымолвить ни слова. Солдат помотал головой, но тут из подлеска высунулся другой, махнув рукой себе за спину.

— Тарлов и его «степные черти» там, в переднем шанце, но туда не пройти, шведы окружили позицию.

Едва он произнес эти слова, как Сирин опрометью кинулась в рощу, перепрыгнула через возвышающийся перед ней окоп и, не откликаясь на крики солдат за спиной, помчалась дальше. Она видела шведов поблизости, однако большей частью они неподвижно лежали или же пытались доползти до своих рядов; время от времени раздавались стоны и хрипы раненых. Никто не смотрел на бегущего мимо татарина, который достиг наконец передового, все еще обороняемого шанца.

Сергей со своими людьми оборонял левый конец воздвигнутого из древесных стволов вала. Гора трупов перед его позицией говорила о том, что он отбил не одну атаку. С ним, по всей видимости, все было в порядке: он по-прежнему бодро командовал своим людям произвести залп.

Сирин бросилась к нему и обняла:

— Как я рада, что с тобой ничего не случилось!

В первый момент Сергей вздрогнул от неожиданности, словно увидел привидение, выронил саблю и схватил ее в охапку, словно желал убедиться, что она и в самом деле его жена, из плоти и крови.

— Бахадур! Нет, Си… Татьяна! Господи, какой черт тебя принес? Тебя же могли убить! — он яростно тряс ее за плечи.

Она бессильно повисла в его руках, а потом снова рассмеялась.

— Хвала Аллаху, тебе все же не все равно, что со мной случится!

Сергей снова прижал ее к себе и поцеловал:

— Лежи и не шевелись, пока все не кончится, а потом я так надеру тебе задницу, что три дня сидеть не сможешь! — заявил он.

Рядом вынырнул Кицак и оскалил почерневшее от пороховой копоти лицо.

— Наконец-то ты понял, как надо обходиться с татаркой, чтобы она ела из твоих рук. Но смотри, будь осторожен, эта женщина может дать сдачи.

— Беспокойся лучше о враге, а не о том, что мне делать с моей женой, — парировал Сергей.

Улыбка Кицака стала еще шире, и он показал на шанец.

— Об этом больше не надо беспокоиться! Смотри сам, шведы отходят!

Сирин лежала у ног Сергея, одновременно смеясь и плача от счастья, но, услышав Кицака, живо вскочила на ноги и так же растерянно, как и ее муж, выглянула наружу. Линия наступления шведов во многих местах была разорвана, солдаты остановились. Кое-кто из них стал отступать, за ними следовали и другие — сначала маленькими группками, потом бегство стало массовым. Ошеломленные внезапным успехом защитники преследовали отходящих шведов. Тут же начала отступать и гвардия шведского короля, до сих пор обращавшая в бегство любого врага.

Сначала русские сочли это военной хитростью, стреляя вдогонку так быстро, как только позволяло им оружие, но затем стало понятно, что отступление шведов превращается в неуправляемое бегство. Этого Сергей никак не мог взять в толк.

— Так не бывает! Так мы бежали под Нарвой! Мы действительно разбили шведов!

Так оно и было. Хотя шведские офицеры все еще кричали и отдавали приказы, им никак не удавалось удержать войска на месте и тем более выстроить их для новой атаки, в особенности потому, что русская кавалерия, до той поры стоявшая в резерве, пришла в движение и начала преследование шведов, бежавших к лагерю. Сергей хотел приказать своим людям сесть в седла и броситься за врагом, но тут заиграли сбор.

Царь покинул лагерь и прошел через шанцы, благодаря солдат, остановивших своей стойкостью и мужеством бригаду Рооса и помешавших ей атаковать главный лагерь. Увидев Сергея, он подошел ближе, оглядел капитана и перевел взгляд на ухмыляющиеся лица степняков.

Один из офицеров, весь бой неотлучно находившийся на шанце возле полевого орудия, подошел к царю и коротко доложил обстановку:

— Без капитана Тарлова и его людей мы не удержали бы позицию.

Петр Алексеевич с улыбкой обнял Сергея:

— Чертов ты сын, парень. Меншиков за тебя не ручался. — Затем он увидел Сирин и наморщил лоб: — Ты что, таскаешь жену сражаться вместе с собой? — голос его прозвучал так гневно, что Сирин вскинула голову и подняла руки, пытаясь защититься.

— Нет, Ваше величество, я сама прибежала сюда. Не могла я больше дожидаться в лагере!

— Ты и впрямь стала наполовину мальчишкой! Остается только надеяться, что Катюшка умнее тебя, — царь слегка потрепал Сирин по щеке и собрался уже уходить, когда Сергей вдруг увидел неподалеку шведа: до сих пор лежавший, как мертвый, он внезапно вскочил, сжимая в руках мушкет. Дуло его было наведено на царя, но когда швед спустил курок, послышался только металлический щелчок, он тотчас отбросил оружие и потянулся за другим. Но еще прежде, чем он успел вскинуть мушкет, раздалась команда Сергея. Степняки разом вскинули карабины и дали залп. Швед рухнул навзничь, будто сбитый исполинским кулаком, и больше не шевелился.

Сергей взял пистолет и подошел к нему, но предосторожность оказалась излишней — человек был мертв.

Это был Кирилин, одетый в драгунский мундир, предатель надеялся довести до конца то, что не удалось его наемным убийцам. Сергей вздрогнул, увидев, что и в смерти на лице Кирилина застыла гримаса ненависти, и перекрестился в надежде, что Бог будет милостив к этому человеку.

Когда он возвратился к царю, тот проницательно поглядел ему в глаза.

— Кто это был? Татарин или денщик Кирилина?

— Сам Кирилин, — ответил ему Сергей.

— Предателем меньше! — Петр Алексеевич еще раз хлопнул Сергея по плечу и продолжил объезжать поле битвы.

Сергей глубоко вздохнул и, как он надеялся, строго посмотрел на Сирин.

Она смотрела на него сияющими глазами.

— Я тобой горжусь!

— Но не так, как я горд тобой, — он честно намеревался устроить Сирин выволочку и сказать ей, что своей игрой в переодевания она снова выставила его дураком и что теперь нет никакой надобности так глупо ставить свою жизнь под угрозу. Вместо этого он прижал ее к себе и страстно поцеловал, потом несколько секунд молчал, боясь расплакаться, как ребенок.

— Я так рад, что это произошло!

— Ты имеешь в виду нашу победу над шведами? — невинно спросила Сирин.

— Нет, я счастлив, что ты — моя жена! Знаешь ли, Бахадур — в смысле Сирин, — что ты мне понравилась с первого взгляда. Я тогда уже хотел добиться твоей дружбы — конечно, я был тогда убежден, что ты — юноша. И все же, признаюсь, что ты мне нравился… нравилась больше, чем Бог в своей милости позволяет. Когда ты сбежала к шведам, я почувствовал, это моя вина: я тебя ударил. Я сомневался, не знал, как мне поступить, а когда узнал, что тебя арестовали, я себе голову сломал, прикидывая, как тебя освободить. Но… — Сергей осекся и уткнулся лицом ей в плечо.

Она гладила его грязные, перепачканные кровью волосы, чувствуя, как рана под ее пальцами еще сочится кровью.

— Теперь все хорошо, то есть если я тебе нравлюсь такая, какая есть.

Сергей посмотрел на нее:

— Нравишься ли ты мне?! Я надеялся обрести друга, а нашел себе прекрасную жену!

Сирин улыбнулась сквозь слезы радости:

— Надеюсь, я все-таки еще и твой друг!

— Друг, и навсегда им останешься! — Сергей привлек Сирин к себе и почувствовал, что теперь она готова принадлежать ему. Он немного стыдился, что посреди залитого кровью поля боя думает о том, как бы поскорее остаться наедине с женой. Однако мысленно он снова и снова рисовал себе идиллическую картину: вот они прокрались в свою палатку и зашнуровывают вход изнутри…

Однако сначала следовало позаботиться о солдатах. Его степные конники понесли серьезные потери в жестоком бою, многие из них были ранены, но духом не пали. Дружно выкрикнув здравицу в честь Сергея и Сирин, которую они по-прежнему называли Бахадуром, степняки принялись обирать мертвых шведов. Надзор над ними Сергей поручил Ване и Тиренко, сам же взял Сирин за руку, чтобы отвести ее в лагерь. По дороге им встречалось все больше солдат и казаков, жадных до имущества мертвых врагов, один из них вел сразу двух пойманных лошадей.

Этого Сергей уже никак не мог позволить: как и пушки, лошади были добычей царя. Он выпустил руку Сирин, чтобы догнать этого человека, но тут услышал ее удивленный возглас:

— Бедр?!

Это и впрямь был слуга Ильгура. Услышав свое имя, он испуганно вжал голову в плечи и медленно повернулся.

При виде Сирин черты его разгладились. На ней был поношенный драгунский мундир, так что Бедр видел перед собой прежнего Бахадура. Жестами калмык объяснил, как он рад, что она не пострадала в бою.

— Чего он хочет? — спросил Сергей, только теперь узнавший Бедра и не ожидавший увидеть его вновь в одеянии украинского казака.

Бедр ответил жестом, обозначающим: «Я хочу прочь», — как его перевела Сирин.

— Что до меня — пускай катится на все четыре стороны, только пускай лошадей оставит! — недовольно проворчал Сергей.

Сирин покачала головой.

— Ты не можешь этого сделать! Бедр — сын степей, ему нужна лошадь.

— Ну пускай забирает одну, — пошел на уступку Сергей.

На лице у Бедра было написано отчаяние, он так быстро замахал руками, что Сирин потребовалось время, чтобы понять его.

— Вторая лошадь ему нужна для кого-то другого, — сказала она.

— Которого я хочу сперва увидеть! — Сергей велел Бедру идти дальше и последовал за ним. Калмык вел их в лес, где рядом с убитыми шведами валялись русские и казаки, и остановился возле зарослей кустарника. В траве лежал человек. Сабельный удар развалил ему правую щеку надвое, только присмотревшись, Сирин узнала Ильгура.

Услышав приближающиеся шаги, он схватил пистолет, но тут же опустил, увидев, кто передним стоит.

— Бахадур? Ты не то, что я, ты поставил на верную лошадку, когда решил перебежать обратно к русским. Да и нам не следовала покидать войско Петра, но я — дурак, поддался на уговоры Кирилина. Я должен был помогать им, а за это они обещали сделать меня казанским ханом. Ха! Теперь они или убиты, или разбежались, а я не знаю даже, смогу ли помочь самому себе.

— Так ты не намерен убивать царя? — спросил Сергей вместо Сирин. Ильгур отмахнулся от него и скривился от боли.

— Шишкину принадлежала честь первой попытки. Когда у него ничего не вышло, я не дерзнул проделать то же самое и подался назад к шведам. А надо было удирать отсюда, — это была моя последняя ошибка, — лицо его исказилось судорогой боли. Переждав приступ, Ильгур попытался улыбнуться.

— Ты знаешь, Бахадур, что мы с тобой, да еще маленький Остап в Петербурге, — единственные из заложников, кто пережил эту войну. Все остальные погибли.

Сирин возмущенно уперла руки в боки.

— Не все! Ты забыл Бедра!

Ильгур повернул голову и посмотрел на калмыка, словно впервые вспомнил о его принадлежности к человеческому роду.

— Ах да, Бедр тоже, без него я бы не пережил последние часы. Когда меня ранили, он перетащил меня в этот кустарник и снял с мертвых казаков одежду, чтобы скрыть наши шведские мундиры. Теперь он достал лошадей. Если будет на то воля Аллаха, мы и в самом деле невредимыми переберемся чрез Урал и вернемся домой! — Ильгуру с трудом удалось подняться на ноги, и он кивнул в сторону одной из лошадей.

Сирин вспомнила, как часто во время плена Ильгур осыпал ее угрозами и издевками, и все же вынести ему приговор было выше ее сил. Она положила руку Сергею на запястье, чтобы не дать ему задержать Ильгура.

— Пускай идет! Это не его страна и не его война.

На мгновение Сергей вспыхнул, однако же отступил немного назад, чтобы дать Ильгуру возможность проехать.

Взглядом Сирин поблагодарила мужа и теперь стояла рядом с ним, наблюдая, как Бедр подсаживает своего господина на коня и сам забирается на другого.

— Не ходи с ним, Бедр! Здесь ты больше не будешь рабом! — крикнула ему Сирин.

Калмык с печальной улыбкой покачал головой. «Я нужен ему», — говорили его жесты. Взмахнув на прощание рукой, Бедр поехал прочь. Ильгур, скрючившись от боли, нахохлился в седле и последовал за калмыком, не удостоив Сирин даже взглядом.

Сирин осторожно взяла израненные ладони Сергея в свои, прижала их к щекам и застыла, прижавшись к мужу.

— Может быть, им и удастся добраться до родины…

— А где будет наша родина? — спросил он с улыбкой.

— Там, где мы вместе, — тихо прошептала она.

12

Сирин смотрела на маленькое плато, протянувшееся над обрывистым берегом речушки Бурлы. Когда-то здесь текла тихая размеренная жизнь, теперь же об этом напоминали только развалины деревянной хижины ее отца да полусгнивший частокол. Эта картина наполнила сердце Сирин печалью и радостью одновременно. С одной стороны, она тосковала по людям своего племени, тем немногим, кто был с ней ласков, с другой — она избежала встречи с Зейной и ее приспешниками.

Пожав плечами, Сирин обернулась к Сергею, стоявшему рядом с ней в новой форме полковника.

— Здесь все началось, но теперь остались только воспоминания.

Сергея мало интересовало то, что было, куда больше его занимало то, что есть и будет.

— Хорошее место для крепости и небольшого поселения! — заметил он.

Сам царь дал ему поручение: основать восточнее Карасука опорный пункт и закрепить за Россией эту часть Сибири, только недавно отвоеванную у местных племен. Для других офицеров отправка на восточную границу была равносильна ссылке, но для него это было возвращение в полюбившиеся места, на родину жены, которая станет теперь и его родиной.

Пока он мысленно чертил план крепости и торгового поселения, которое непременно вырастет вокруг, Сирин углубилась в воспоминания. В Карасуке полковник Мендарчук поведал девушке, что ее отец тайно увел племя через границу, перейдя под власть китайского императора. По всей видимости, Монгур не верил, что она сможет долго водить русских за нос, и уж тем более никак не предвидел, как именно окончатся ее скитания.

Четыре года прошло с тех пор, как она покинула эти края. Тогда сердце ее было полно ненависти к русским, и вот она сама стала русской. Да что там! Со времени битвы под Полтавой, где она нашла свое счастье, пролетело уже два года. В тот достопамятный июньский день, когда Сергей признался ей в любви прямо на поле боя, никто еще не мог вообразить себе всего значения этой победы. Войско Карла XII было полностью разгромлено, остатки его через несколько дней сдались в плен. Сам король со своей охраной, Мазепой и несколькими казаками бежал в Османскую империю, судя по доходившим обрывочным сведениям, там он пребывал и по сей день. Война со шведами еще продолжалась, но шла она уже не на русской земле, а в Финляндии. По последним же сообщениям, русский царь со своими войсками вторгся в коренные шведские земли.

Петр Алексеевич велел праздновать Полтавскую победу по всей России. Сирин и Сергей входили в его свиту. Она вспомнила праздник в Киеве, триумфальное шествие в Москве и фейерверк в Санкт-Петербурге, на который шведы после столь крупного поражения уже не дерзнули посягнуть. Там, на Неве, она вновь увидела Остапа, из мальчика, которому она утирала слезы по дороге на запад, он вырос и хотел делать военную карьеру на русском флоте. Он давно забыл родные степи и вряд ли намеревался когда-нибудь вернуться за Урал. Про Бедра и Ильгура Сирин ничего больше не слышала, а потому сочла, что осталась единственной из заложников, кто смог возвратиться в родные места.

С победой под Полтавой распался заговор, во главе которого, как стало теперь известно, стоял генерал Горовцев.

Его подручные Шишкин и Кирилин погибли под Полтавой, майор Лопухин покончил с собой при аресте. Комендант Уфы Яковлев и кое-кто из его подчиненных пополнили собой армию строителей Санкт-Петербурга. О Горовцеве было известно, что он переметнулся к шведам, но Петр уже объявил, что без его выдачи мир заключен не будет. Имена царевича и его духовника при дознании не прозвучали ни разу, и все же царь счел за лучшее разлучить их и сослать Игнатьева в монастырь на Белом море — именно протопопа Петр считал главной фигурой заговора.

Сирин отогнала от себя воспоминания о войне и предательстве и посмотрела на мужа сияющими от любви глазами.

— Это действительно прекрасное место для поселения, Сергей. Пока у нас нет собственного дома, мы может жить в доме моего отца.

Она протянула Сергею руку и обняла его. Она посмотрела на спутников и на тянувшийся позади обоз. Неподалеку стоял Пааво, вместе с ними прошедший все превратности войны. Отправляясь в Сибирь, Сергей взял его денщиком. Пааво держал обеих лошадей, причем Златогривый, балуясь, все примеривался зубами к его шапке, причиняя бедному парню немалое беспокойство. Денщик уже и забыл, при каких обстоятельствах он попал к русским: называл себя Павлом и отчаянно строил глазки служанке Сирин. Рядом с Пааво вертелся в седле Кицак, озираясь по сторонам, словно видел эти места впервые, его жена — юная прелестная калмычка — держалась рядом, она была дочерью Канга, которую брат по оружию подарил татарину в благодарность за спасение жизни. Искоса наблюдая за ними, Сирин заметила, что они действительно привязались друг к другу и не боялись открыто выражать свои чувства, хоть это было и не в обычаях степняков.

Кицак благодаря своей смекалке и упорству укрепился в негласной должности правой руки Сергея, оттеснив и затмив Ваню, но вахмистр горевал недолго, найдя себе в утешение новую обязанность.

Он расположился рядом с повозкой Марфы Алексеевны, покинувшей Екатерину ради племянницы, и терпеливо ждал, когда же Марфа торжественно передаст ему с рук на руки самую важную персону во всем караване — Алексея Сергеевича Тарлова-Нарышкина. Всю последнюю часть пути «важная персона» мирно сопела под надзором двоюродной бабки, а теперь изволила заявить, что настало время обеда.

— Занимайся своим городом, Сергей, у меня теперь другие дела, — улыбнувшись, Сирин побежала к сыну. Поразмыслив, Сергей решил, что его планы не столь уж неотложны, и последовал за ней. Он подошел к жене, которая, отвернувшись, кормила грудью сына, осторожно обнял и спросил с нежностью, которая заставила ее задрожать:

— А мы можем этой ночью доверить Алешу доброй Марфе?

— Ей или Ване, — ответила она и уткнулась лицом ему в плечо. Сергей почувствовал, что его бросило в жар и холод одновременно, и проклял присутствие всех этих людей, его так и подмывало прямо сейчас схватить жену и утащить ее в повозку. Чтобы избавиться от наваждения, он отстранился и скомандовал казакам и драгунам:

— Нечего глазеть — начинайте разбивать лагерь! Но сначала приведите в порядок этот дом и приготовьте его для ночлега, мы с женой хотим сегодня спать под крышей.

— Спать? — с издевкой спросил Кицак и послал своей жене взгляд, недвусмысленно намекавший, что кому-кому, а ей этой ночью поспать не удастся.

Маленького Алексея планы взрослых пока не заботили, он сыто причмокнул и так светло улыбнулся матери, что Сирин сразу забыла обо всем на свете.