Хроники эрров. Книга 1

Глава 7

– Мы уедем! – с чувством выпалил Рэн, при этом вталкивая меня в непонятное темное помещение.

– Куда?

– Да не далеко, в другой замок – там народу своего больше и места более к людям приспособленные, так что тебе понравится!

Что-то тут явно не то. От одного улыбающегося лица принца Рэна становилось не по себе. Явно что-то задумали, а меня как всегда в свои планы не посвятили. Еще привел в непонятный дом на самой высокой горе, среди богато обставленных усадеб…

– Так что тебе принцесса, нужно быстренько по-нашему говорить научиться!

– ЧТО-о-о? – изумилась я, – Как? Я же под действием вашего барьера!

– Не волнуйся, по этому поводу я уже договорился! Старик он своеобразный, в маразм впал, да только выбора нет…

И, получая удовольствие от своих деяний, Рэн позвонил в колокольчик и выпрямился струной, как солдат на утреннем обходе. В темную затхлую комнату вошел мужчина лет сорока-сорока пяти, не более. Длинные одежды в пол, мягкая поступь и плавные движения вводили в состояние транса. Пригласив следовать за ним, мы вышли в коридор, еще более затхлый, чем комната. Везде на полках стояли книги, миллионы (если не больше) книг в различных переплетах, на разных языках. Некоторые были прикованы цепями к стене. Видимо, знания хранились особые, не для каждого. Пройдя чуть дальше, нам открылась дверь в маленькую комнатушку без окон. Только стол в середине и два стула, на одном из которых сидел мужчина постарше и на вид куда менее приветлив, нежели тот, что нас встретил.

– Господин Орлин!

Сам принц поклонился этому старцу и меня заставить хотел, но не тут-то было! Я и знать не знаю, кто передо мной, насильно привели и еще кланяться заставляют. На зов Рэна господин даже не поднялся со стула, только взгляд в мою сторону бросил, косой.

– Отказываюсь! – словно прошептал тот и вновь отвернулся к стене.

– Ну и отлично! – обрадовалась я, тут же разворачиваясь на месте, готовая уйти из этого пыльного места как можно скорее.

– А ну стоять! – зарычал принц, одергивая меня за руку, – господин Орлин. Нам очень нужна ваша помощь. Мы преклоняемся перед вашими…

И бла-бла-бла. Восхваление заслуг этого господина даже меня в ступор ввела, это как так умудриться-то надобно, чтобы столько почета получить?

– Отказываюсь!

– Рэн, чего мы свою жизнь тут тратим? Пошли уже! – взмолилась я, – Тут и со стула-то подняться не решили, что будет должным, и ты еще хочешь, чтобы я тут пол подметала перед этим недостарцем?

– Ты что несешь, дура? – взвыл Рэн, не позволявший себе такой вольности.

– А то, что ты еще в начале разговора со мной сказал, что старик в маразм впал! Да какой же это старик? Ему на вид не больше пятого десятка и то с учетом освещения и драматизма ситуации! Так что лет сорок, не больше!

Гробовая тишина и гнев в глазах принца были уже ситуацией привычной, так что махнув рукой на всех и вся, я уже решилась было уйти:

– Согласен.

Слово прозвучало как гром среди ясного неба. И, без объяснения причины, из комнаты вышли все, кроме меня и «старца». Тот знаком пригласил сесть за стол.

– Я думал о вашей просьбе.

– Какой просьбе? – ничего не понимала я.

– Вы, люди…

Ну прям истина в последней станции! Нет, я ваш глюк! Просто в гости зашла, а так мимо вообще пробегала!

Он еще долго молчал, все мне в глаза глядел, я же в свою очередь и глазом не моргнула и в сторону взгляд не отвела – люблю гляделки, особенно с теми, кто явно не в себе.

– Хорошо…

– Что хорошо?

– Ваша просьба, – через некоторое время произнес «старец» и, судя по длинным паузам между словами и выходом из реального мира, маразм явно присутствует в его головушке, – Cейчас вы и как принцесса, и как представитель рода человеческого являетесь невестой принца Шаласа, соответственно, в будущем своем – его супругой. По нашим обычаям, когда супруг просит о той помощи, что мне суждено вам оказать, он делает это не только от своего имени, но и от вашего тоже. Но так как принц Шалас и вы личности достаточно импульсивные и беспокойные, я прощу на первый раз эту оплошность. С одним условием.

– Что попросил у вас принц?

Мужчина лишь ухмыльнулся.

– Интересна просьба, но не условие? Ну что ж, я пожалуй отвечу. – долгое молчание, потом сигнал рукой возникшему из ни откуда слуге, – Просьба вас учить. Нашим обычаям, культуре, языку. Видению мира и получению знаний. Вы обладаете скрытым талантом наблюдать истину вещей. То, что обычно сокрыто оболочкой и то, что многим недоступно. Вы увидели перед собой не старца, как это делают многие из тех, кто просил о помощи ранее, а правду, что я скрываю. Даже принцы всего семейства и их отцы не могли ответить на простой вопрос – кто перед вами. Была бы моя воля, все послал бы к лешему на рога, но это останется только между нами, Эллин.

Голос мужчины тут же смягчился, взгляд стал менее тяжелым, да и речь менее обрывиста. Вся ситуация меня пугала, совсем нет желания вникать в тайны мира сего, у нас, у людей, это обычно ворожбой зовется и смертью карается.

– А что за условие? – спросила я уже больше из вежливости, готовая сама отказаться от предложенной услуги, колдовать совсем не хочется.

– Вводите! – Лишь прошептал господин Орлин и двери тут же распахнулись.

Свежий воздух ворвался в нашу комнатушку вместе с гостем, что пришел по зову. Вместе с Шаласом. Он быстро подошел ко мне, встал рядом и, судя по выражению лица, сам недоумевал как об условии, так и о назначение своего присутствия здесь.

– Условие следующие. В течение этого дня вы оба расскажете мне историю своей жизни. При этом не укрыв ни слова, ни мысли. Как вы, принц Шалас, так и вы, принцесса Эллин. Только так я возьму вас на обучение. И никак иначе. И, скрестив руки, Орлин с нескрываемым наслаждением наблюдал, как два дурака, гонимые жутким желанием познать секреты друг друга, сами же и захлопнули за собой капкан.

– Вам-то зачем знать?

– А это уже вас не касается.

В темной комнате горела свеча. Высокая, белая. По выпавшему жребию и к радости принца рассказывать о своей жизни первой предстояло мне. Вот и настал тот час, когда предстоит раскрыть все карты, и главное – ничего не утаить! Орлин зажег Arkmantum – трава, под действием которой невозможно соврать. Это что-то вроде сыворотки правды, только действие более слабое и кратковременное.

– Так и быть… раз я, значит я… – Вдох. Выдох. – Мама моя, – после долгой паузы молвила я, – очень любила травы. Не могу сказать – ведьма она или нет… но вся комната была усыпана всевозможной листвой и цветами. Казалось, она знает о них все: что и когда собирать, с чем смешивать и как готовить. К ней часто за отваром приходили слуги наши, говорили, что от любой хвори царица их вылечит… Да вот только батюшка против всего этого был. Когда за пределами замка узнали о том, что мама травница, тут же слух пустили, что колдует она, что отца моего привлекла ворожбой… Что все это обман, правление полностью под ее контролем и царь как правитель не может ничего сделать. Что самое странное для меня, мама, когда ее вели на казнь, даже не плакала. Ни единой слезинки не проронила. Когда отец не выдержал натиска народа, поддался слухам, сам в них поверил, предал и самого себя, и мою маму, тут же издал указ об истреблении ведьм и колдунов в нашем государстве. В тот день не только маму казнили. Тогда было восемь женщин и трое мужчин. Их сожгли. Прилюдно. У меня на глазах. А так как я сама являюсь отпрыском ведьмы, да еще и девочкой, я поняла, что смерть и меня за углом поджидает… За мной тогда стража послали, я слышала, как отец дает ему указ об этом… В тот момент внутри что-то сломалось… лицо мамы в течение еще многих лет стояло у меня перед глазами каждую ночь… не могла я ее забыть, не хотела. В ту ночь, когда ее убили, я при помощи слуг сбежала из замка. Знала потайные ходы. Ничего с собой не взяла, даже еды – очень испугалась, не хотела умирать, вот и не подумав ринулась на свободу. Вот так в возрасте десяти лет я оказалась на улице… Волосы свои обрезала сразу, чтобы люди не узнали, бродила по улицам, воровала и пыталась хоть как-то учиться выживать в нашем городе. Тогда и встретила Сьена… Он меня вначале вообще за мальчишку принял – грязная, растрепанная, волосы короткие во все стороны топорщились, штаны в заплатках, рубашка незаправленная и вся в чернилах. Одежду я эту тогда украла, кстати. С этого все и началось. После моего побега отец сразу дал указ и назначил большое вознаграждение за мое возвращение, так что в голову, кроме как переодеться мальчиком, никаких идей не пришло. В течение следующих девяти лет я, Сьен, Машка и Темка так на улице и жили. Только вот Темка умер где-то через три года после вашего появления на земле, загрызли его, как зима наступила. Машку Сьен как не пытался защитить, да все равно не удалось – ее один из главарей уличных себе украл и женой сделал. Она тогда возненавидела меня за то, что я со Сьеном осталась, что не меня забрали. С нами еще люди были, куда без них, да вот только после их предательства Сьен совсем доверять перестал, даже на меня косо поглядывал, видимо, ждал, когда и я его оставлю.

Шалас внимательно слушал каждое мое слово, словно не верил, да разве могу я солгать? Он прекрасно осознавал, что перед старцем это невозможно, тот бы сразу обман увидел и выгнал на лысую гору к ведьмам да чертям, так что я просто продолжала свой рассказ, стараясь ничего не скрывать:

– В итоге нас осталось двое. Сьен и мне перестал доверять, как бы я ни старалась – все напрасно. Он винил себя за Машку, а ее, кстати, вскоре после похищения убили, через год, если память не изменяет, она тогда ребенка родила, мальчишку, Сашей назвали. На десятом году совместного выживания Сьена все же поймали. Он совсем потерялся, не знал, что делать, долгое время перед арестом просто сидел на одном месте и в потолок вглядывался, постепенно умирал, таял на глазах… видимо, тогда и решил сдаться. А я не могла все так оставить – этот человек мне отца заменил, растил меня, кормил, всему научил и жизнь подарил! Смотреть, как его душа постепенно разлагается было невозможно, целые месяцы я пыталась хоть как-то его вернуть, работала в лавке, травами торговала, вроде как и жизнь налаживается, и крыша над головой есть, всё, о чем мечтали…

Дурман стал действовать еще сильнее, заставляя переживать заново события прошлых лет, все картины предстали перед глазами, словно это происходит сейчас, в реальном времени… Лица друзей, их улыбки… их мертвые тела и безграничное одиночество… все, что я так старалась забыть и подавить в своей душе мгновенное вырвалось наружу. В груди что-то кольнуло, как стрелой, стало невыносимо больно, слезы… даже говорить стало трудно, слова застревали в глотке камнем, раздирая все изнутри, хотелось забыть, снова спрятать, уйти от тех воспоминаний, стереть… но это невозможно. Свою жизнь не переделаешь и не исправишь, мертвых к жизни не вернешь…

– Когда Сьена поймали, – рыдала я, – его должны были казнить прилюдно на площади. Когда его изуродованное тело кинули на помост и приговор был произнесен, я и приняла решение… тогда оно было фатальным, но я не могла думать трезво… По нашим обычаям человека, приговоренного к казни, можно спасти, принеся себя взамен ему. В тот момент я настолько хотела, чтобы он жил, чтобы он создал свою семью, свой дом… я так хотела отблагодарить его за ту жизнь, что он мне дал, за все то добро, поэтому я подняла руку, подав знак палачу и судье. В тот момент, когда с меня сняли капюшон и положили рядом со Сьеном, он смотрел на меня совершенно ничего не понимая, не мог произнести ни слова от бессилия и голода, но тогда он плакал. Впервые из-за меня он плакал. Я понимала, что он никогда не простит меня за этот поступок, что я была для него как младшая сестра и он всегда заботился о нашей четверке, и всякий раз умирал вместе с нами. Я прошептала ему: «Живи ради себя, больше для тебя нет цепей, просто живи!» Палач занес топор над моей головой, ему явно вся эта картина доставляла удовольствие – он жаждал крови так же, как и лезвие, старательно наточенное перед сегодняшним днем. Сьен пытался вырваться, но его держали. А толпа людей просто смотрела. Они, так же, как и палач, в тот момент наслаждались представлением. Полностью прогнившие, зажравшиеся в своих домах и благах, они хотели зрелища, эмоций, тем для разговоров и да, они эти темы нашли… В тот момент кто-то закричал… меня узнали… Меня признали, как принцессу. Мою жизнь спас мужчина, что служил ранее придворным живописцем. Он узнал меня. Закричал на всю площадь: «Это принцесса! Это же принцесса Эллин! Это ОНА!» Гробовая тишина. Только лезвие занесенного топора огорченно резонировало с молчанием толпы и полным недоумением. Вскоре люди стали кричать, кто-то сомневался, кто-то поддерживал идею, что меня тем более стоит казнить, но уже вместе с вором… и знаете, что меня спасло от смерти?

Шалас, бледный как полотно, даже не шелохнулся, но судя по глазам – он понял…

– Вы, – прошептала я, – ваш мирный договор. И жертва в моем лице взамен ваших солдат, убитых людьми. Меня тогда во дворец привели, отец глянул, сказал что-то не совсем разборчивое и указал служанкам да нянькам в вид должный привести. Мне тогда всё очень быстро объяснили: либо я соглашаюсь на мирный договор и еду в вашу страну, либо в течение долгих лет меня будут истязать в темнице, и смерть моя будет не самая легкая. Прекрасно понимая, что его слова не ложь, я согласилась на условия, так же прекрасно понимая, что и у вас жизни сладкой не встречу. Но, если честно, мне просто не хотелось видеть людей. На тот момент я ненавидела отца, я проклинала того живописца с площади, я ощущала предательство Сьена, за то, что он сдался и не смог жить дальше нормальной жизнью, самостоятельно заковав себя в невидимые оковы. Так что как бы плохо мне ни было, я просто бежала. От людей и от своего рода. Вот только о том, что я буду в качестве женушки мне сообщили прямо в походе. Не самым приятным образом… Знай я это раньше, точно попыталась бы сбежать еще раз…

– Почему не сбежала? – спросил Шалас.

– Устала от войны и бесконечных жертв. Все это бессмысленно. Так что, почему бы не попробовать и не остановить кровопролитие при помощи вашего договора?

– Ты защищаешь людей, – молвил старец, – но в то же время их ненавидишь…почему?

– Потому что даже среди мрази есть невинные дети, которые чисты и сердцем, и душой. Ради их благополучия стоит попробовать… я так думаю…

На этом мой рассказ подошел к концу. Шалас не произнес ни слова, только смотрел на меня немигающим взглядом. Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, но Старец на этом завершил наш сеанс.

– Принц, ваш черед переносится на завтрашнее утро. Я думаю, мы все прекрасно понимаем, что вы не обманите и слово сдержите, не так ли?

– Смысл вашего «не так ли», если уже все давно решено? – хмыкнул принц, вставая с колен, – Пошли, принцесса.

Ощущать крепкую хватку Шаласа было приятно и в то же время непривычно. Он вывел меня из этого странного места на свежий воздух. Как оказалось – на дворе глубокая ночь. Моя история продлилась не несколько часов, как было рассчитано, а гораздо больше… Так и шли молча до замка – я опиралась на его плечо, он брел с опущенной головой и о чем-то долго размышлял, местами удивляясь собственным мыслям, что отражалось на его лице. Перед тем, как закрыть за собой дверь и пойти к себе в комнату, Шалас задержался в дверном проеме, как-то странно глянул в мою сторону, будто что-то пытался сказать, но вовремя передумал… Сон без снов… вот все что меня ожидало к концу сего дня.

Следующее утро выдалось грозным. Шалас все время о чем-то размышлял и при виде меня становился как камень – без эмоций, без взгляда, как статуя, и как бы я ни пыталась прочесть по нему хоть какие-то знаки, зацепиться за самую мелочь, чтобы разгадать, о чем же он думает – все бесполезно… Создалось такое впечатление, что вместо плоти и крови в его жилах течет мрамор. А по камням я читать не умею.

– И долго ты будешь меня игнорировать? – спросила я, не выдержав.

– Ты о чем? – без малейшей запинки, словно и правда не понимает к чему я веду, ответил принц. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, даже пальцы рук оставались в расслабленном состоянии, вот только, судя по его поведению, я, как личность, перестала для него существовать. Для меня это сильно важно? Не думаю, но почему тогда это так меня беспокоит?

– Да так… ни о чем… Закрыв за собой дверь, я отправилась к конюшне. Перед посещением старца осталось немного времени, так что лучше я его потрачу на друзей, чем на выяснение отношений. Сецех, как и ожидалось, достучался таки до темной души Верена, отчего тот был в восторге, а может и наоборот. Везде его преследовал, кусал за хвост и вообще не оставлял одного. Верен, конечно, не привык к такому, поэтому вначале сторонился, боялся, злился, пару раз разнес под корень конюшню, отчего конюх явно был в «восторге», но в итоге сдался. Подойдя ко мне, они оба уткнулись мордами в плечи, нежно пофыркивали, о чем-то друг с другом переговариваясь на своем, лошадином…

– Знаете, ребята, – прошептала я, – я тут душу изливаю, переживаю, а ему все равно… теперь вообще за живую не считает… разве это нормально? Что я такого сделала? Мое прошлое – это часть меня и довериться было так трудно… А самое странное то, что меня это вообще волнует… Отношения строятся на доверии, без этого правила они перестают быть таковыми и просто создается иллюзия взаимопонимания, и прочих совершенно бесполезных в такой ситуации эмоций. Но время быстротечно. Оно то ускользает сквозь пальцы, как горячий песок, то, как мокрая глина, комьями падает оземь.

Сделав глубокий вдох, я совершила несколько кругов верхом вокруг уже полюбившегося мне поля. Надеялась увидеть пушистый хвост Митьки, но все впустую. Этот представитель недокошачьих явно решил набить желудок до состояния сферы и впасть в глубокую спячку где-нибудь на солнышке. И да. В глубокую сытую спячку он впал. На коленях у Шаласа.

Мяукнув извиняющимся тоном, как самый нормальный кошак, Митька брел вслед за мной, прихрамывая на обе задние лапы. Так ему и надо, предателю, пусть знает, как на стороне гулять и метить принцевы коленки собственными слюнями. Он, конечно, притворяется, ноги от удара по попе еще ни у кого не отнимались, а вот от качественного пендаля вполне себе может быть, так что в перспективе у Митьки еще более бурная молодость да приключения. Все это время принц шел несколько позади. Размышляя о чем-то своем, он совершенно не замечал никого вокруг и даже несколько раз познакомил свой лоб с деревянным столбом, что так красочно вписался в атмосферу. Выругавшись себе под нос (ну совсем не по-царски), он на ходу заплетал свои волосы в косы и пытался пристроить лишние пряди. В принципе, со стороны, получилось очень даже достойно, вот только с рогами он похож на представителя скотного двора, нежели особу царских кровей. Почему-то именно сейчас весь его вид меня раздражал, вызывая несвойственные мне эмоции. Гнев был направлен исключительно на него, все остальные Эрры казались мне довольно милыми. Под тяжестью моего взгляда и явного желания убивать, принц поднял левую бровь с немым вопросом – в чем дело? Я точно так же, без слов, послала его к кузькиной маме соответствующим жестом, отчего Шалас, выпучив глаза и потеряв таки «мраморность» лица, еще раз повстречался с деревянным столбом, набив дополнительную шишку. Так и шли молча. Все трое, терзаемые собственными мыслями. Что-то я устала от этого, когда в моей душе покой наступит? Не говоря уже о счастье, хотя если подумать, то именно эти две взаимозависимые составляющие мне необходимы как воздух.

Орлин сидел все в той же позе, на том же месте. Темное помещение было еще более окутано дурманом, спертый воздух, свечи, веточки различных травок, тлеющие в тяжелой, давящей на плечи темноте. Явно не горящий желанием делиться своей жизнью, принц, подбирая соответствующие слова, пытался обойти самые колкие темы его прошлого. Но не в этом мире.

– Я думаю, принцесса, – Шалас повернулся в мою сторону, – ты обратила внимание на то, что я единственный в своей семье со светлыми волосами и немного не тем цветом кожи… Так вот. Я сын от второго брака своего отца. В то время к альбиносам относились не так хорошо, как сейчас. Их попросту гробили на тяжелой работе, которая не под силу их слабому организму. Когда в королевской семье родился такой ребенок, жители были не в восторге, но смирились с тем, что тут уже ничего не исправишь. Отец защитил мою мать, меня и в итоге от престола нас не отлучили. Братья, особенно Рэн, что родился уже через два года, очень любили поиздеваться над меньшим своим, поэтому синяки на моем теле – это та самая норма, которую приходилось соблюдать помимо своей воли…

Никогда не любил манную кашу… один вид этой мерзкой жижи заставляет желудок вывернуться наизнанку, да узлом вокруг шеи…

– А ну-ка ешь давай, – рыкнул старший и, не долго думая, с превеликим удовольствием макнул меня лицом прямо в тарелку. Отлично. Теперь эта гадость и на моей одежде. Стандартное начало дня. Ничего не меняется. После завтрака, подождав, пока браться выскажут очередную порцию слов в мой адрес, я направился в башню. Ту, что севернее остальных, еще до конца не достроенная, заброшенная за неимением средств. В принципе, именно там я чувствовал себя спокойно. Окруженный книгами, в темноте при свете свечи я умудрился посадить себе зрение, отчего семейный лекарь был не в восторге, сокрушаясь, что таких «белых и не знаешь, как лечить, все у них не по стандартам» … Да, не по стандартам. Я весь такой нестандартный, что диву даешься, как не сдох еще в подворотне… Злость на свою слабость постепенно наполняла мой разум, но на задворках сознания зрел план, как устроить свою жизнь, добиться желаемого и, конечно же, получить признание отца.

За окном розовело небо, солнце медленно вступало в свои владения тихим скрежетом вытесняя ночь. Мой мир, загадочный, огромный, полный приключений и опасностей. Целыми семьями мы выходим охотиться на саблезубых. Женщины наравне с мужчинами рвутся в бой, дети не отстают и зачастую обгоняют своих предков в ловкости и проворности. Я в сей процессии никогда не участвовал, хотя нет, один раз был не особо удачный опыт. Меня тогда чуть не загрызли. Собственно, после этого отец запретил мне всякого рода опасные занятия, решив сделать за меня выбор моего будущего. Это меня взбесило. Мало с кем общаясь, я в тайне от всей царской семьи стал учиться фехтованию, искусству меча, убегал на улицы и дрался с местными детьми, а иногда и со взрослыми мужчинами. Не принимал своего положения, не хотел быть слабым. Через несколько лет таких приключений, множества наказаний и отцовских порок, меня-таки отправили изучать военное дело наравне со всеми. Цель у отца была – заставить меня передумать, вернуться и не лезть на рожон, но меня было уже не остановить… я побеждал в каждом бою, брал не силой, а ловкостью, делая из своего маленького роста преимущество, нежели недостаток. Потом, в период переходного возраста, резко стал расти, до идеала, конечно, было еще далеко, но во всяком случае лучше уж так, нежели совсем ходить недорослым. В тот момент, когда меня признали среди своих, принял меня и старший брат… Брэндон всегда был очень сильным, но, в то же время, природа одарила его и превосходным умом. Еще с детства он всегда ставил передо мной практически невыполнимые задачи, это выводило меня из себя и мы все время ругались. Брат пытался усмирить мой пыл, но я этого не понимал. Мелкий был, глупый. Дух противоречия и соперничества все же заставил меня взяться за ум и, как тогда думал, назло брату старался решить все логические задачи. С каждой победой я радовался как маленький ребенок, брат же всегда сохранял спокойствие, только блеск в глазах выдавал его эмоции. Он принял меня на обучение. В отряде новобранцев я был не единственный альбинос, но правила для всех равны. Через полгода десять из них были отстранены от службы, еще несколько через месяц получили травмы, несовместимые с воинским делом. Естественно, все знали, что я королевских кровей, но общение со мной никогда не было официальным, ко мне никогда не обращались по званию, разве что в присутствии представителей королевского рода, но так хотел я сам. Сам настоял на этом, не привык к фамильярности. Если быть совсем честным, то среди простых жителей мне было куда интересней, чем во дворце. Поначалу в лагере меня не воспринимали всерьез, да и я силу свою в полной мере не проявлял, не было необходимости в этом. Потом, как начались тренировочные бои, постепенно выводил из строя одного за другим, опять же не показывая весь свой потенциал. Чем меньше знали другие, тем более защищенным я себя чувствовал. По-настоящему пришлось сражаться только с Брэндоном, точнее, с капитаном Брэндоном. Я бы ни за что не простил себе поражение. Кто угодно, но не брат. Тот бой был словно не на жизнь, а на смерть. Несколько часов мы пытались достать друг друга, но все тщетно. Мы оба просчитывали удары, каждый шаг, маневр. В тот момент я упивался своим триумфом, так как был единственным из всех бойцов, кто смог так долго вести бой с самим капитаном. Брэндон был удивлен. Он наблюдал за мной все время, обучал, тренировал, но не учел одного – в моей жизни существовала еще и уличная практика, понятное дело, что брат поставил себе на заметку сей факт, но значения не придал. Либо просто не хотел, давая тем самым мне шанс на победу. Сейчас, вспоминая все это, я думаю, что так и было. Нет, он не поддавался, сражался в полную силу, вел атаку со всех сторон, ломал защиту и тут же наносил следующий удар. Тогда я проиграл бой. Но выиграл нечто более важное для себя на тот момент – признание меня как эрра. Не просто альбиноса, члена королевской семьи, а Эрра. В тот момент в моей голове что-то щелкнуло, перевернуло разум, скрутило все извилины и вывернуло наизнанку. Я стал спокойным, не эмоциональным, подчинялся собственному разуму, нежели эмоциям. Стал понимать старшего брата, его действия, мысли… Мы часто собирались на крыше в восточной части замка, смотрели сквозь облака на звездное небо, разговаривали о совершенно не связанных друг с другом вещах. В тот момент мой брат стал самым близким. Он единственный из всех, кто знал о моих чувствах, мыслях, идеях. Мы сражались с ним бок о бок, всегда вместе. Полностью доверяя друг другу. Рэн, кстати, люто ненавидел меня за это. С ним мы вообще не ладим и по сей день. Так и началась моя военная жизнь. Я был первым альбиносом, добившимся успеха, не уступал никому и всегда побеждал. Конечно, это повлекло за собой определенные последствия. Многим сей факт был как кость в горле, недругов со временем стало больше, чем друзей. Да и друзья, как понял уже потом, просто растворились. Ушли, не оглядываясь назад… Единственное, что осталось, так это просто «доброе утро-вечер» и взмах рукой в знак приветствия. Годы изнурительных тренировок, борьбы за место и признание сделали меня замкнутым и совершенно не общительным. Я находил радость только лишь на тренировках и за книгами. Но в очередной дождливый день кое-что изменилось. Я встретил Майру. Безумно красивая, волевая девушка, тогда она вскружила мне голову… я как щенок везде бегал за ней, не находил себе места, все мои мысли были только о Майре и ни о ком более. Тогда я первый раз поссорился с Брэндоном. Личность Май он видел куда глубже, нежели я. За природной красотой и волевым характером скрывалась гиена с ядом гарпии. Постепенно она отравляла мой мозг, полностью заполонив его своим образом. Я как помешанный везде следовал за ней, словно на привязи. И, что самое страшное, меня это устраивало. Каждое ее прикосновение, взгляд, ночи, проведенные вместе, были для меня словно награда за все те трудности, что пришлось преодолеть до встречи с ней. Тогда я понял, как сильно я хочу создать свою семью. Вместе с ней. Чтобы она всегда была рядом, ждала, улыбалась при встрече… Но все это оказалось ложью. Тогда, еще до раскола нашего мира, существовала некая школа, главным учением которой было понятие устройства мира. Отбор туда был очень строгим и не каждого прошедшего испытания принимали на обучение. Я, собственно, даже и не пытался, считая всю их шайку шарлатанством и полным бредом. Оказалось – зря. Они действительно кое-что нашли. Во время проведения раскопок древних захоронений была найдена шкатулка. Ключ к ней был утерян еще в прошлых веках, как считалось по легенде, но вскоре нашли и его. Никто не знал, что это за шкатулка и, естественно, незнание происходящего только лишь разогрело пытливые умы ученых, философов и учеников этой странной школы. Письмена, что были выбиты на ключе, расшифровали очень быстро. Дословно не перескажу, но смысл такой: «разрушив мост, обретете мир, что доселе был вам не известен». Тогда все как с ума по сходили: кто-то, не особо отличавшийся умом, пошел крушить мосты, при этом читая письмена, кто-то при этом разбрасывал непонятные травки, от которых дохли все – и крысы, и кони, распевая заклинания, а кто-то, особо умный, под прикрытием всего этого безумия затеял переворот.

Кинжал, занесенный за моей спиной, я почувствовал не сразу. Полностью доверившись Май, я не подозревал о предательстве. Тогда меня спас Брэндон. Он вонзил в нее нож, когда лезвие вошло мне в спину. Вошло не полностью, несмотря на острие и отличную сталь. Май корчилась от боли у меня на глазах, я не сразу понял, что произошло, не мог осознать, принять правду. Я лишь сидел на полу, истекая кровью и видел, с какой лютой ненавистью женщина, которую я любил больше чем себя самого, смотрела на меня.

Ее казнили, повесили. Её и еще десять сообщников, чьи имена смогли узнать под пытками… среди них были и те, кто с улыбкой каждый день здоровался при встрече, как старые добрые друзья, что, так же, как и все остальные, растворились во времени и пространстве. Сколько их было на самом деле – неизвестно. В тот момент я отказался от таких сильных чувств. Я решил, что больше никогда не полюблю так снова. Единственное, что принесла эта женщина в мою жизнь – оказался Рэн. После покушения он стал вести себя совершенно иначе и, если мы и ссорились, то уже из-за привычки, нежели вражды. Понимая, что враги еще себя проявят, я перестал доверять кому-либо. Нет, до безумия не доходило, общение не прекращалось. Просто я всегда оставался на чеку. Это выматывало…

Через двадцать дней после покушения случилось то, что навсегда перевернуло наш мир в целом. Шкатулку смогли открыть. И оказалось, что мост означает необходимость разрушить все то, что было, разрушить мир, в котором мы живем. Тогда с неба упали грозы, молнии внедрялись в землю, ливни, волны, что сметали на своем пути все живое. Словно природа сошла с ума. Спаслись лишь те, кто близко был к воронке, что образовалась после того, как открыли шкатулку. Я не совсем понял, что тогда было. Вспышка яркого света…потом тишина. Только жуткий звон в ушах стоял еще несколько часов после этого. Стало трудно дышать, воздух изменился, помню жуткий холод и как нечто белое спускалось с неба на землю, словно укрывая всё ледяным покрывалом. Как потом оказалось – это был снег. Его мы видели впервые. Такие низкие температуры для нас, скажем мягко, в новинку, поэтому число выживших резко сократилось. Мы не сразу поняли, что находимся на новой земле, а когда вышли за пределы замковых ворот, так совсем обезумели. Брэндон тогда был похож на сумасшедшего: метался из стороны в сторону, хватаясь за голову. В принципе, именно так делали все ученые, что открыли шкатулку. Паника была безумная. А когда мы впервые увидели человека, закутанного в животные шкуры, да еще и в момент охоты, поняли, что придется нам не сладко. Мы понимали, что мы на этой земле – гости, что язык другой, что большинство знаний, с трудом накопленных предками, были навсегда утеряны, что за право существовать здесь и выжить придется бороться. Первыми на нас напали медведи. Тогда мы еще не знали, как вы их называете. Из-за холода наши движения были менее четкие, быстрые и, несмотря на небольшой для нас рост зверя, мы проиграли. Эрров было двое. Одного загрызли, второй успел спастись – все и рассказал. Как потом оказалось, альбиносам, совершенно не способным к долгому существованию в нашем мире, было легче приспособиться к местному климату.

Был один момент, когда из лесной глуши вышел человек, но очень странный. Он двигался медленно, обрывисто. Босые и тонкие ноги, руки, словно кроме костей ничего не осталось. Он шел прямо к нашим воротам, игнорируя предупреждения. Что-то шептал, но пар от дыхания отсутствовал. Тогда мы испугались. Сильно испугались. Особенно после того, как он попал в ловушку, расставленную по периметру против ваших зверей – капкан откусил ему ногу, а он, даже не крикнув, продолжал ползти прямо к воротам. Огненная стрела так же оказалась бессмысленной – ни криков, ни вздохов – ничего… Когда мы увидели его лицо, наполовину лишенного кожи с обнаженными лицевыми костями и почти отрезанным сгнившим языком, выпустили охранных зверей. Они тут же разодрали на части то, что осталось от человеческого тела. Мы немного успокоились, слабых женщин и детей укрыли в центре города под землей – там осталась система туннелей, правда все выходы завалены, а те, что остались открыты, мы не успели изучить до конца. К тому же, хищники обнаружили их в скором времени и стали проникать на территорию – пришлось ставить баррикады, так как не знали, кого еще ожидать.

Ночью, после происшествия, случилось нечто странное – те хищные звери, которых мы выпустили, внезапно пали прямо во время ночной службы, забились в судорогах, пошла пена из пасти зеленого ядовитого цвета с неимоверным зловонием. Брэндон тогда быстро сообразил, что к чему и тут же приказал выкинуть их за пределы замка. Через несколько часов, после того, как животные погибли в страшных муках, они медленно встали. Просто встали.

– Брэндон, – сказал я брату, указывая прямо на мертвые тела животных, – что происходит? Их грудная клетка … она не движется, значит они мертвы, но тогда почему…

– Я не знаю, Шалас, – брат в ужасе посмотрел на меня. Это лицо я не скоро забуду, впервые я видел, как мой старший брат не в силах был контролировать эмоции, – не знаю… Нужно их уничтожить, животные знают все ходы в замок. Если их память сохранилась, то считай – мы погибли.

Собак уничтожили огнем. Потом, когда тела стали похожи на угли, их головы отделили. Захоронили в глубине леса. Подобные твари еще несколько раз подходили к воротам, всегда разные – люди, звери (как наши, так и местные).

Изучая территорию, мы сталкивались с людьми и, видимо, сильно шокировали всех своим видом. Тут же началась война. Не смогли мы опомниться от потрясения, как нас заклеймили «демонами» и стали вести охоту. А потом зима закончилась. Стало тепло, мы снова приспособились к климату и, под действием солнца, вернули былую ловкость и силу. Как известно, война продолжалась десять лет, но, несмотря на нежелание людей идти на переговоры, мы продолжали пытаться достучаться до них. На окраине, если идти по западному пути, стоит людская деревенька – Киримки. Не знаю почему, но ни они, ни мы друг друга не трогали. Там мужчин осталось мало – почти всех забрали на войну, женщины ваши слабые, воевать не могли – защищали детей. Был один случай, когда наш израненный солдат, истекающий кровью, потерял сознание близ этой деревни…