Хрустальное счастье

I

Валлонг, 1967

Винсен некоторое время наблюдал за тем, как два ребенка плыли бок о бок, поднимая брызги воды. С самого начала каникул они постоянно бросали друг другу вызов, чем бы они ни занимались, – бегали, катались на велосипеде или плавали в реке – их соперничество уже начинало выводить всех из себя.

Тифани с берега кричала, поддерживая своего брата и кузена, одну руку она держала козырьком над глазами, чтобы лучше их видеть, другой сжимала старый хронометр, которым фиксировала их результаты. Немного поодаль, укрывшись под пляжным зонтом, спала Магали, сморенная привычной для нее смесью алкоголя и таблеток. Чтобы не дать разыграться эмоциям, Винсен отвел глаза. Хотя он и отказывался ей сочувствовать, она была ему небезразлична. Их брак погибал, бесполезно было себе лгать, а то, что он ее по-прежнему любил, все еще больше усложняло.

Он медленно пошел по пыльной дороге к холму. Если он хочет закончить свою рукопись до отъезда в Париж, ему надо работать. Для успешной карьеры судьи он не мог довольствоваться разрешением тяжб и оглашением приговоров. Он должен был и писать. Развивать право. Заставлять новые поколения студентов отвечать на экзаменах по его книжкам… Как смешно!

Он не стал ускорять шаг. Каждый день, упрекая себя в том, что недостаточно занимается спортом, он проводил практически все время, запершись в своем кабинете на первом этаже, занятый написанием этой чертовой книги, и пренебрегал всем остальным.

Достигнув вершины, он остановился на несколько минут, чтобы насладиться видом. Справа в долине он различил розовые крыши Валлонга, по другую сторону окрашенные в синий цвет контуры Альпин. Место, которое он обожал в детстве, юности и даже во время работы в Авиньоне – своего первого назначения. Однажды летом именно в Валлонге он встретил Магали, в которую тогда безнадежно влюбился. Здесь родились их трое детей. И тем не менее…

Он вынул руки из карманов, прежде чем спуститься по отлогому склону, который вел к поместью. «Не держи руки в карманах! – фраза, которую тысячу раз повторяла бабушка. – Во-первых, это их растягивает, во-вторых, это придает тебе неуверенный вид».

Клара, несмотря на свои восемьдесят пять лет, выглядела великолепно. Глава семьи, хранительница клана, воспитанная в строгости прошлого века, она обладала изысканными манерами и чувством юмора, умела обращаться с ценными бумагами на бирже. Когда-то она была красавицей, потом стала решительной женщиной, и все ее внуки и правнуки были очень привязаны к ней. До такой степени, что они смогли скрыть от нее жуткую драму, которая их отдалила друг от друга несколько лет назад. Чтобы уберечь Клару, они решили молчать, но их договор был настолько хрупким, что ненависть между кузенами могла возродиться в любой момент.

Винсен заметил, что вдоль аллеи платанов земля вокруг кустов роз была полита. Каждый раз, когда приезжала Клара, Ален за этим следил. Прямо под ее окном он посадил тимьян, розмарин, лаванду, потому что она обожала эти запахи.

– Мой дорогой, посмотри на нее! – раздался голос старой женщины, – Я не удержалась и сорвала…

Он столкнулся нос к носу с бабушкой, которая подошла незаметно. Она подняла свою палку с серебряным наконечником, которой обычно грациозными движениями расставляла знаки препинания в своих речах. Из нагрудного кармана ее льняной блузки торчал крупный бутон белой розы.

– Ты не отдыхаешь сегодня после обеда? – поинтересовался он.

– Не докучай формальными вопросами, ты отлично знаешь, что я никогда не сплю днем! В моем возрасте нет необходимости во сне…

Взяв под руку внука, она увлекла его в дом.

– Винсен, сокровище мое, ты плохо выглядишь, ты слишком много работаешь… Где остальные?

– Они на берегу реки.

– Ах, ну конечно же! А кто следит за малышами?

– Мадлен, Хелен…

– Тогда пойдем со мной выпьем холодного чая.

Он всегда был ее любимцем. Она ничего не могла с этим поделать и надеялась, что остальные этого не замечают. В большой кухне, жалюзи которой были закрыты из-за жары, она знаком пригласила Винсена сесть, а сама достала из холодильника кувшин. Лучи света играли на голубом фаянсе Обаня, выстроившемся на полках в посудном шкафу, над вазой с инжиром жужжала муха.

– Когда ты уезжаешь? – спросила она непринужденно.

– На следующей неделе. Отпуск юриста подходит к концу.

– А твоя книга, ты ее закончишь?

– Надеюсь.

Он слишком хорошо знал, что после этих безобидных вопросов она резко перейдет к основному, поэтому не был удивлен, когда она добавила:

– Ты принял решение насчет Магали?

– Нет, я не знаю что делать, – признался он вздохнув.

Ни один врач, с которым они консультировались, не был в силах как-либо ей помочь. По той простой причине, что она не была больна, а просто не могла найти себя. Потерянная, неспособная восстановить силы, без воли и ориентиров.

– Что касается твоих детей, ты не можешь оставить все как есть, – нанесла ему удар Клара. – Почему бы не взять их в Париж, скажем, на авеню Малахов.

– Ты хочешь, чтобы я отобрал у нее детей? Но это все, что у нее есть!

– Нет, Винсен… Прежде всего, у нее есть ты, то есть превосходный муж. Она живет здесь, что, как минимум, можно назвать красивым домом, она располагает деньгами для своих фантазий, она молода, она красива. Однако вместо нее всем занимается Хелен. К тому же это безумие, что молодая ирландка за столь короткий срок приобрела такое значение. Ты отдаешь себе отчет? Какой бы милой она ни была, она все-таки служанка.

– Бабушка! Хелен стала членом нашей семьи…

– Не кажись глупее, чем ты есть! – возразила Клара, барабаня пальцами по столу.

Жест был настолько знакомым, что Винсен, улыбнувшись, пробормотал:

– Я все это знаю, тем не менее, в их возрасте детям лучше быть вместе с матерью. Даже если это и не идеальная мать.

– Что такое ты говоришь!

Клара протянула руку к вазе с фруктами, взяла абрикос. Она аккуратно разломила его и съела, положив косточку в пепельницу, потом повернулась к Винсену. До сих пор ей хорошо удавалось не вмешиваться, но настало время делать выбор. Ему скоро должно исполниться тридцать пять лет, он красив, соблазнителен, ослепителен, и она не позволила бы ему все погубить, ничего не предприняв.

– Хуже всего, – не спеша продолжила она, – им тебя не хватает, что бы ты там ни думал. В частности, твоим сыновьям. Мальчикам нужен отец. К счастью, у них есть Ален, которого они обожают.

Она увидела, как он нахмурил брови, раздраженно склонил голову немного набок, и поняла, что попала в точку. Винсен и Ален, которые раньше были неразлучными кузенами, не общались уже несколько лет. Если быть точнее, со смерти Шарля.

– Только вот Ален слишком занят своими оливками. Ты ведь знаешь, он делает все, что возможно, он всегда находил общий язык с детьми, но он всего лишь их дядя. Я часто разговаривала с ним этим летом. Если бы ты с ним больше общался, он многое поведал бы тебе…

Через стол Винсен дотянулся до руки Клары и слегка сжал ее.

– Что ты хочешь мне сказать, бабушка?

На мгновение она сосредоточилась на его светло-серых глазах. У него были глаза отца, и она почувствовала неожиданный всплеск нежности к нему.

– Ты похож на Шарля, – засвидетельствовала она задумчиво.

– Ответь мне, – настаивал он.

Сколько ловушек благодаря ей им удалось избежать, каждому из них! Сколько раз она дипломатично или не очень вмешивалась в их жизнь, но всегда только ради их блага!

– Ты завел семью, Винсен, ты несешь за нее ответственность. Вернись или оставь ее. Воспитывай своих детей. Если нет, Ален скоро заберет все. Либо он просто оказывает тебе услугу там, где вы несостоятельны, Магали и тебе…

– Нет!

– Да. И еще одно, сокровище мое. Я видела, как твой отец годами гонялся за воспоминаниями. Я не хочу, чтобы то же самое произошло с тобой. Такой человек, как ты, не создан для одиночества.

Он отпустил руку бабушки, отстранился и оперся на спинку стула. Что он мог ответить? Клара была слишком умна, у него не было ни единого шанса обмануть ее. В последнее время он посвятил себя исключительно карьере с тем, чтобы не думать о жене. Каждый вечер, когда он приходил в особняк на авеню Малахов, его мысли были заняты работой. Это было своего рода обезболивающее, он не задавал себе вопросов. Отец предсказал ему однажды, что, в конце концов, он получит назначение в Кассационный суд, что являлось высшей целью для любого судьи. Но действительно ли он гнался за почестями или это было лишь средством забыться?

На секунду он закрыл глаза, вздохнул, убрал руки в карманы и вскоре был призван к порядку Кларой.

– На самом деле, Винсен, что за ужасная привычка…

– Папа! Папа! – пронзительный голос Тифани заставил их обоих подскочить. Запыхавшаяся девочка ворвалась в кухню и в слезах бросилась к отцу.

– Пойдем скорее, пойдем! – заикалась она.

– Тифани! Что с тобой? Успокойся, успокойся… Они взяли ее за плечи, но она отчаянно вырывалась, повторяя:

– Тебе надо пойти туда. С Филиппом случилось что-то…

– Что? – Встав, он поднял дочь и обнял ее. – Подожди, малыш, я не понимаю… Что случилось?

– Филипп! – прокричала она.

Ее рыдания становились судорожными, и вдруг Винсена охватила паника. Он посадил девочку Кларе на колени.

– Присмотри за ней!

Он пробежал через холл, спустился с крыльца. Если поехать на машине, объезд по улице займет у него столько же времени, как если пойти пешком через холм, и он устремился к аллее. Тифани была очень смышленым ребенком для своих десяти лет, и он прекрасно понимал, что должна была произойти настоящая драма, чтобы привести ее в такое состояние. Он ускорил шаг, вызывая в памяти картину, которую оставил час назад. Мадлен сидела на своем складном стуле за вязанием, Виржиль и Сирил плавали, немного поодаль под пляжным зонтом спала Магали. Хелен играла с Полем и Лукасом… А где в этот момент находился Филипп? В мгновение ока он достиг хребта и спустился к реке.

Первое, что он увидел, была фигура Алена. Его кузен неподвижно сидел на коленях у берега и сжимал руками голову. Стоя выше над ним Мадлен и Магали казались застывшими статуями. Винсен лихорадочно искал глазами детей и увидел их немного дальше, прижавшихся к Хелен, с оторопевшими лицами.

– Нет, – пробормотал он, – нет…

Из-за волнения у него перехватило дыхание, как если бы его душили. Неосознанно он перестал бежать и размеренным шагом подошел к Алену. Филипп лежал на траве с открытыми глазами, черты лица странно искажены, кожа синяя.

– О, господи…. Нет, нет… – повторил он тихо. Чтобы не смотреть на мальчика, он повернул голову к Алену. Тот был весь мокрый, волосы и одежда прилипли к телу. Мертвенно-бледный под своим загаром, с выражением, которого Винсен никогда у него не видел. Когда он заговорил, его голос показался глухим, едва слышимым.

– Я… я все испробовал… Но было уже слишком поздно. Он уже утонул, когда Сирил пришел за мной. Я думал… знаешь, всегда говорят, что… словом, я все-таки попробовал…

С огромным усилием Винсен скользнул взглядом по телу ребенка перед тем, как взять полотенце и накрыть его целиком. На этот жест прореагировала Хелен: она взяла Лукаса и Поля за руку.

– Мы идем домой, – произнесла она. – Все идут со мной.

Никто не возразил, и они молча последовали за девушкой. Винсен поднял глаза на Магали. Она не двинулась. Он спросил себя, была ли она в здравом уме, но она сама обняла. Мадлен за плечи и заставила ее удалиться. Оттуда, где он стоял, Винсен не понял ни слова из того, что говорили женщины.

– Надо все-таки позвать доктора, – удалось ему произнести.

Ален, казалось, не собирался подниматься, и Винсен взял его за плечо, чтобы встряхнуть.

– Иди, позвони, я останусь здесь.

Золотой взгляд Алена встретился с взглядом Винсена. Уже давно они едва обменивались словами, старательно избегая друг друга.

– Где Готье? – пробормотал Ален.

– Он уехал в Авиньон на весь день, у нас нет никакой возможности связаться с ним.

Только в этот момент они поняли, что им надо будет сообщить Готье и Шанталь о смерти их сына. Даже сама мысль была невыносимой.

– Пойди, позвони и возвращайся, – настаивал Винсен. Мы подождем вместе, ладно?

Это была почти просьба, и Ален покачал головой. Он сделал едва уловимый жест, чтобы коснуться полотенца, но его рука упала. Когда он, наконец, встал, Винсен вздохнул с облегчением. Увидеть, как сломается Ален, было последним, что он хотел бы сегодня пережить.

Как только шум шагов затих, тишина упала на берег, немного волнуемая шорохом насекомых. Ничто в мире не позволяло преодолеть бег времени, вернуться на два часа назад, изменить судьбу. Если бы Винсен остался, если бы Ален пришел раньше, если бы Филипп смог закричать… Но кончено, слишком поздно, свершилось.

– О, Филипп…

Любимчик, которому еще не было и шести лет, и который мило картавил. Винсен заметил, что пейзаж вокруг затуманился. Он закрыл глаза и дал слезам течь по щекам. Готье был почти его ровесником. Он был человек обаятельный, искренний, немного загадочный. Как он перенесет драму? Он, его жена, их другой малыш? И как ребенок мог утонуть в этой безопасной реке, находясь под присмотром трех взрослых? Или, по крайней мере, двух, если исключить Магали. Ибо она, конечно же, ничего не видела и не слышала.

– Врач приедет с жандармами, – сказал Ален позади него.

Винсен открыл глаза, сглотнул слюну. Кузен держал в руке белую простыню. Она, безусловно, больше подходила, чем оранжевое полотенце. Они оба нагнулись, чтобы аккуратно поменять его, стараясь не смотреть на лицо мальчика. Потом Ален направился к пляжному зонту и сложил его, как если бы этот предмет слишком веселой расцветки был ему невыносим.

Винсен посмотрел на него с некоторым любопытством. Иногда он думал, что знает Алена как себя, и в то же время он казался ему чужим. Его узкие бедра, его широкие плечи, его волосы, очень черные, очень длинные, его нежность или жестокость были знакомыми чертами, но кем он был сегодня? Всю их молодость они были неразлучны, сообщники, такие же непохожие, но действующие заодно, всегда в согласии. Даже когда Винсен узнал о связи Алена с мужчиной, их взаимная привязанность была непоколебима. Понадобилась смерть Шарля, чтобы они стали смотреть друг на друга с презрением, а потом воспринимать друг друга, как чужаки. И, тем не менее, здесь, вынужденные находиться возле этого маленького погибшего мальчика, они вдруг оказались ближе друг другу, чем когда-либо.

Складной стул Мадлен присоединился к пляжному зонту, круги и мячи составили кучу ненужных предметов, перед которыми оставался без движения Ален. Винсен хотел к нему подойти, но не мог сдвинуться с места. Удалиться на один шаг от ребенка, который лежал под простыней, означало бросить его. Он брезгливо взглянул на воду, которая блестела на солнце, и подумал, что они все будут бояться этой реки, в которой столько играли.

Несмотря на все горе и драмы, которые до сих пор пережила Клара, гибель правнука привела ее в полное отчаяние. Она не вставала с постели целые сутки и была не в состоянии ни с кем разговаривать.

Удобно усаженная в подушки, она так много плакала, что глаза ее опухли и стали выдавать возраст. Возраст старой дамы, которая много повидала на своем веку. Вспоминая прошлое, она пришла к выводу, что была счастлива до 1914 года, но после начала первой мировой войны ее существование сопровождалось последовательными жестокими ударами судьбы. С передышками, разумеется, со временем, чтобы восстановить силы после одной трагедии и лицом к лицу встретиться со следующей. Ее муж умер в 1917-м, призванный на фронт в качестве хирурга, несмотря на возраст, она осталась одна воспитывать двух детей, Эдуарда и Шарля. Последний всегда был ее любимцем и любимцем всех женщин к тому же. Эдуард избрал профессию хирурга – семейная традиция, – потом женился на этой идиотке Мадлен. Шарль решил стать адвокатом и очень рано взял в жены великолепную Юдифь. Мадлен родила троих детей, Юдифь тоже. Потом пришла вторая война. Лейтенант авиации Шарль почти сразу попал в плен. Эдуард, освобожденный от воинской повинности, поместил всю семью в убежище – в стены Валлонга.

Насколько надежным оказалось это убежище? Клара протерла свои опухшие и болезненные веки батистовым носовым платком. Действительно, отъезд из Парижа был трагической ошибкой. Валлонг находился в свободной зоне, и всем казалось, что будет хорошо там укрыться. Юдифь была еврейкой, но какое это имело значение в огромном поместье Прованса, откуда она никогда не выходила, даже чтобы пойти в Эгальер. В глазах всей деревни они были семьей Морван, французами, с шестью маленькими детьми. У Эдуарда Мари, Ален и Готье; у Шарля Винсен, Даниэль и Бетсабе. Двоюродные братья и сестры, для которых война была затянувшимися каникулами. Клара в роли главы семейства следила за всем. Почти за всем. Она научилась разбираться с черным рынком, самостоятельно выращивать овощи, обходиться без персонала. Время от времени она улавливала похотливые взгляды Эдуарда на Юдифь, но что делать? Как он мог не замечать яркую красоту своей невестки?

Рыдания захлестнули Клару, и ей пришлось побороться, чтобы вернуть дыхание. Все пошло оттуда. От зависти Эдуарда к Шарлю. Потому что у Шарля получалось все, за что он брался, потому что он был красив – такой же, как Винсен сегодня, – и потому, что Клара предпочитала его вопреки своей воле.

От Шарля долгое время не было новостей. Заключенный, который считался опасным после трех попыток бегства, он гнил в карцере немецкой крепости. А Эдуард не мог отвести взгляда от Юдифь. Он ей что-то сказал? Или что-нибудь сделал? В любом случае что-то произошло, так как Юдифь стала его избегать. Когда она узнала об аресте своих родителей, то решила под этим предлогом уехать. Ничто не могло удержать ее в Валлонге, Клара это хорошо поняла. Она уехала однажды утром вместе с малышкой Бетсабе.

Кларе было достаточно закрыть опухшие от слез глаза, чтобы увидеть лицо Юдифи. Такая красивая женщина! По прибытии в Париж она была взята под стражу гестапо, а потом депортирована в лагерь Равенсбрюк вместе со своей дочуркой. Они оттуда никогда не вернулись. Шарль же вернулся после войны.

Клара пошевелилась в кровати, ударив кулаками по простыням. Возвращение Шарля! Безумное счастье, смешанное с колющим ужасом… Она стиснула его в своих объятиях, не в силах прийти к нему на помощь. Исчезновение его жены и дочери в этом лагере смерти сведет его с ума, она это знала. Юдифь, он любил ее, как любят всего один раз в жизни, фатально, он собирался найти объяснения, виновных.

Уже двадцать два года она отказывалась об этом думать. Шарль стал всего лишь своей тенью, обессиленный условиями заключения, годами разлуки, но все силы, которые в нем остались, пошли на восстановление справедливости.

Как объяснились два брата? Каким образом Шарль добился признания Эдуарда? Даже не зная, о чем они говорили в эту жуткую ночь 1945 года, она отчасти догадывалась, о чем шла речь. Когда услышав выстрел, она бросилась на первый этаж и обнаружила Эдуарда, рухнувшего на бювар, она поняла. Слава Богу, Шарль не держал револьвер, он стоял у стола, и ей показалось, что это было самоубийство. Самоубийство Эдуарда. Версия, за которую она тотчас же зацепилась, а потом навязала всем, в том числе и самому Шарлю. Ему надо было воспитывать двух сыновей, не считая троих детей Эдуарда. Пятеро ребят, которыми Клара не хотела заниматься одна. Для нее Шарль не убивал своего брата, не платил по счетам просто потому, что она не представляла себе, что он может вернуться в тюрьму. Он был ей нужен, и она заставила его замолчать. Той ночью, у трупа своего старшего сына, Клара могла сойти с ума. Вместо этого она взяла ситуацию в свои руки, хотя почти не сомневалась, что младший был убийцей. Три раза Шарль пытался заговорить перед прибытием жандармов, и она ему в этом помешала. «Самоубийство, – повторила она громко и четко. – И пятеро детей, которых надо воспитывать».

Она протянула дрожащую руку к ночному столику, чтобы взять стакан с водой, которую выпила одним глотком. Да, она противостояла, врала, глотала боль, предала одного, чтобы не предать другого. И она свято верила, что таким образом спасет всю остальную семью! Но Шарль не сказал еще своего последнего слова, увы. Они вернулись в Париж, снова завладели особняком на авеню Малахов, снова зажили с грехом пополам. Шарль скрывал свою ненависть к вдове Эдуарда, этой несчастной Мадлен, которая не смогла удержать своего мужа, и также к детям Эдуарда. Мари, старшая, тем не менее, скоро снискала его расположение, так как была единственной девушкой, и он был обязан ее защищать. Готье, младший, был столь ничтожным в то время, что Шарль не проявлял к нему никакого интереса. Алену, напротив, он годами противостоял. Бедный Ален! Его независимость, его юношеское стремление жить в Валлонге и выращивать оливки, нежелание учиться – все раздражало Шарля. Дядя и племянник были друг другу отвратительны, и Кларе пришлось быть судьей еще один раз.

– С меня хватит, хватит, Господи! – молила она.

Но отныне не верила в этого Бога, который позволил ей похоронить обоих сыновей. Так как Шарль умер шестнадцать лет спустя, глупым образом сбитый автобусом на бульваре Сен-Жермен. Когда он был в расцвете славы. В расцвете карьеры адвоката. Мэтр Шарль Морван-Мейер, так как он добился добавления фамилии Юдифи к своей, чтобы его сыновья никогда не забыли мученичества их матери и сестры. А может быть, чтобы дети Эдуарда и его не носили абсолютно одинаковых фамилий.

С тех пор это были две различные ветви: Морваны и Морван-Мейеры. Готье, следуя за своим отцом и дедом, выбрал хирургию. Винсен, что очевидно, предпочел право. Они все выросли, и ничего не знали о той страшной истории, пока Шарль на смертном одре во время агонии, которая продлилась два дня, не собрал своих сыновей и племянников. И в момент ясного ума и памяти не заговорил с ними. О, Клара прекрасно знала, что он это сделает в один прекрасный день, даже если это будет его последний день, и, увы, у нее не было никакой возможности помешать ему. Что он им сказал, что именно он знал? Какая правда стала жестоким ударом для пяти молодых людей? Имел ли он смелость признаться, что был убийцей Эдуарда? Ради памяти о Юдифи он хотел поведать своим сыновьям, что их мать умерла не потому, что была еврейкой, но только потому, что была слишком красива и что да, конечно, он за нее отомстил. Ужасная история, не все главы которой были известны Кларе. Был ли Эдуард причастен к аресту Юдифи? Ибо он не просто завидовал Шарлю, он его ужасно боялся.

Ради Клары ее пять внуков соблюдали пакт о молчании. Никто из них и словом не обмолвился об откровениях умирающего Шарля. Но они отдалились друг от друга. Всем им удалось добиться чего-то в жизни, даже Алену с его невероятным выращиванием оливок, потом они создали семьи, родили наследников. И вот горе снова постучалось, несправедливое и слепое, унеся Филиппа в могилу. Почему он, невинный ребенок пяти лет? Почему в Валлонге, на который несчастье не переставало обрушиваться?

Тихий стук в дверь заставил Клару отвлечься от мрачных воспоминаний.

– А, это ты, – вздохнула она, увидев Алена.

Он приблизился к кровати своей мягкой, бесшумной походкой, положил охапку лаванды к ногам бабушки.

– Как они там? – спросила она у него.

– Готье держится, а Шанталь обессилена. Что касается мамы…

Никогда Алену не удавалось уважать свою мать, и даже делать вид. До своего последнего вздоха он будет питать к ней неприязнь из-за того, что она позволила Шарлю ими командовать. Мадлен и правда была избавлена от своего родительского долга, выбрав роль несчастной вдовы после самоубийства мужа, и она находила нормальным, что ее деверь взял на себя роль отсутствующего отца.

– Да. Я представляю, – вздохнула Клара. – У Мадлен хорошо получается только охать и есть.

Она действительно потолстела и говорила плаксивым голосом, постоянно критикуя как Мари, так и Алена, потому что в любимчиках у нее ходил только Готье. Мадлен должна была на самом деле страдать из-за потери своего внука, но никто не собирался ее успокаивать, это было очевидно.

– Я хочу, чтобы ты встала, – сообщил Ален, наклонившись над ней.

Прежде чем Клара успела возразить, он подхватил ее. Одной рукой взял за талию, другой под коленями, без труда поднял и поставил на коврик.

– Обопрись на меня, если хочешь, сделаем несколько шагов.

– Но что с тобой происходит? – возразила она, возмущенно.

Резким жестом она одернула свою длинную ночную рубашку.

– Я не инвалид!

– Но ты им станешь, если останешься лежать в кровати. И к тому же ты не больна.

– Нет, но мне так грустно, Ален…

– Всем грустно в этом доме. Если сломаешься ты, то они все рухнут один за другим.

– Но не ты?

– Ничего не могу сказать.

Он отвел бабушку к окну, где они оказались лицом к лицу.

– Это я пытался вернуть его к жизни, – сказал Ален бесцветным голосом. Возможно, что… Словом, я сделал все, что мог. Я знаю, как поступают. Я не мог поверить, что… Извини меня.

Он нежно взял ее руки, принудив пройтись до другого окна.

– Не извиняйся, – сказала Клара. – Мы можем об этом поговорить. И не бери на себя ответственность.

– Я хотел научить его плавать, но пять лет это еще мало! Он завидовал остальным, и он должен был попробовать тайком.

– Ален…

– Мне нужно это кому-то сказать! Это я их научил. Каждого из них. Сирила и Виржиля, Лею и Тифани, Лукаса и Поля… Я люблю их всех…

– Я знаю.

– Я не могу спать, я вижу только его лицо, я…

– Ален!

Сухой тон Клары удивил его настолько, что он наконец замолчал. Она внимательно его разглядывала.

– Тебе не с кем поговорить, дорогой? Ты один в том, что касается этого?

Она обняла его за шею, и он так сильно и резко к ней прижался, что она пошатнулась.

– Клара, – вздохнул он, – я не могу вынести, что он так умер!

Она держала его крепко, голова его лежала у нее на плече. В определенные моменты они все называли ее по имени. У Алена приступы нежности были очень редки, она посчитала, что ему плохо. Но кто заботился о нем? Он приехал один в это поместье, когда ему было всего семнадцать лет, и он боролся с необработанными землями, не требуя ни от кого помощи. В его характере, подозрительном, чрезмерно сильном, она узнавала себя саму.

К моменту, когда он отстранился от нее, стесняясь уйти, она отпустила его и пошла одна.

– Ты прав, мне надо двигаться. Оставаться без движения в моем возрасте равнозначно смерти.

Дойдя до конца комнаты, она круто развернулась.

– Скажи мне, дорогой… Как получилось, что ты не женат? Что у тебя нет детей, у тебя, который так их любит. Тебе тридцать пять лет, тебе не кажется, что пришло время?

Она вернулась к нему маленькими шажками, потом с любопытством смерила взглядом с ног до головы. Она увидела, как он опустил глаза, задрожал.

– Есть что-то, чего я не знаю? – спросила она сдержанно.

– Я пришел не за тем, чтобы…

– О, не держи руки в карманах, как Винсен! Кстати, когда вы покончите с вашей загадочной ссорой? Как два таких человека, как вы, могли к этому прийти? Это еще один секрет, который от меня скрывают? Ты очень несправедлив, знаешь… Я всегда тебе доверяла, даже когда ты был всего лишь бунтующим подростком!

– Но я тоже тебе доверяю!

– Нет, отнюдь. Ты, как все, оберегая меня, вы впутываетесь в кучу невероятной лжи. Вот смотри, например, ты не ответил мне. Объясни мне, что ты делаешь в жизни. И почему такой соблазнительный молодой человек, как ты, в качестве пары имеет только деревья!

Вдруг воцарилось молчание.

– Тебе, скорее всего, не понравится мой ответ, бабушка, – сказал он, наконец.

– Правда? Ну и я тебя слушаю, не… Ох!

На этот раз Клара поняла, но, тем не менее, не могла пока в это поверить.

– Ты…

– Я не являюсь поклонником красивых девочек, – отрезал он. – Хотя это со мной бывает, но это не совсем то, что я предпочитаю. Я тебя не сильно шокирую?

– Нет, – сказала она, качая головой.

Ей не надо было задавать ему этот вопрос. Она упрекнула себя в любопытстве, и в то же время спросила себя, кто еще был в курсе из членов семьи. Естественно, никто не пришел к ней рассказать об этом, потому что они все следовали этой дурацкой привычке ее беречь!

– Подойди сюда, – попросила она тихо.

Он подошел к ней и остановился напротив. Послушный, но раздраженный.

– Ты всегда отличался от других. Я люблю тебя таким, какой ты есть, Ален. И мне нравится то, во что ты превратил Валлонг.

Кончиками пальцев она отодвинула пряди черных волос со лба внука.

– Видишь ли, я долгое время думала, что этот дом был убежищем, приютом… Что вы все будете здесь счастливы со мной, возле меня… Но на самом деле, когда я думаю о войне, о смерти твоего отца, обо всем том, что произошло здесь… И сейчас наш бедный Филипп, который утонул… Я проклята? Или вы прокляты?

– Клара!

– Что?

– Ты говоришь глупости. Валлонг это рай. Я тебе клянусь.

– Для тебя да. Но я потеряла мужа, невестку и внучку, двоих сыновей, а сейчас правнука! Это не приводит меня к мысли о рае.

Она жалостно вздохнула, но взяла себя в руки.

– Спасибо за лаванду, – добавила она. – Я сейчас оденусь…

Взамен она увидела его улыбку, что вдруг углубило морщины вокруг его кошачьих глаз.

– Ты балуешь свинью вареньем, – загадочно сообщила она, рассматривая его с головы до ног.

Когда она прошла мимо него в прилегающую к комнате ванную, он все еще улыбался.

Аллеи небольшого кладбища Эгальера были заполнены огромным количеством людей, которые молча толпились, желая выразить свои соболезнования. Перед величественным склепом Морванов Готье держался прямо, обняв рукой жену за плечи. Она казалась суровой под своей черной муслиновой вуалью, но не была подавлена ни в церкви, ни тогда, когда кортеж проследовал за маленьким белым гробиком. Немного отставая, тяжело опираясь на свою трость, Клара выдерживала испытание, сохраняя спокойствие. Винсен и Ален шли по обе стороны от нее, чтобы поддержать, если это будет необходимо, но она не хотела слабеть, она себе в этом поклялась.

Лицом к надгробной плите, с другой стороны ряда, могила Шарля могла быть отмечена только простотой. В своем завещании он ее требовал похоронить его отдельно, с тем, чтобы не делить одну могилу с Эдуардом. Клара не отводила глаз от этой темной плиты из черного гранита: «Шарль Морван-Мейер, 1909—1961». Покоился ли он с миром или ничто для него сейчас не существовало?

Люди медленно проходили мимо семейства. Мари приехала из Парижа в тот же день, Даниэль накануне. Все дети были здесь, застывшие в своих траурных костюмах, под присмотром бедняжки Хелен. Для маленького Поля хоронить своего брата Филиппа представлялось очень тяжелым занятием, Клара была в этом убеждена, но его родители так захотели.

Винсен нагнулся к ней, слегка коснувшись руки.

– Ты хочешь вернуться сейчас? – прошептал он.

Она ему не ответила. Добраться до Валлонга, чтобы лечь и заснуть, – этого она желала больше всего на свете. Но об этом не могло быть и речи. Шестью годами раньше, когда хоронили Шарля, она думала, что умрет. В момент, когда бросала цветок на фоб сына, она упала в обморок, и ее пришлось унести. Она все еще упрекала себя в той слабости, убежденная, что должна подавать пример всей семье. Они все ей доверяли, действуя с учетом ее мнения, и это не потому, что ей восемьдесят пять, и она беспомощна, как тряпичная кукла.

Чтобы набраться сил, она посмотрела на профиль Винсена. Красивые черты лица, тонкие и четкие, большие серые стальные глаза, обрамленные черными ресницами, волевая челюсть: полная копия отца, с обаянием в придачу. Почему Магали не сумела сделать его счастливым? Любая женщина боролась бы за такого мужчину, но не она. Сначала ей это удавалось лучше всех, но через некоторое время она сложила оружие.

Незаметно Клара искала молодую женщину глазами. Та держалась немного в стороне, опустив голову, занятая разглядыванием своих черных туфель лодочек. Она, казалось, чувствовала себя неуютно в этой одежде, как и обычно, когда надевала деловой костюм. Клара хотя и ненавидела синие джинсы, должна была признать, что Магали была великолепна и умудрялась походить на Мэрилин Монро – в облегающей синей ткани, в мужской рубашке, застегнутой не на все пуговицы и небрежно завязанной на талии. Но проблема была не только в том, что она придерживалась стиля одежды своего идола, она употребляла также транквилизаторы, виски, сигареты. И Винсен упорно находил ей оправдания!

Последние из желающих выразить соболезнования окружали Готье и Шанталь. Поцелуи, пожатия рук, вздохи. Кошмар уже заканчивался. Маленький Филипп присоединился к своим родственникам, покоящимся на кладбище. Рабочие терпеливо ждали, когда семья удалится.

– Пойдем, все закончилось, – сказал Винсен.

Властным жестом он взял бабушку за локоть, чтобы повести к воротам. От него она принимала то, чего не позволила бы остальным. Он довел ее до «Мерседеса», который стоял у самого выхода, помог ей устроиться на переднем сидении, положил трость ей в ноги.

– Я схожу за Магали, – произнес он. Она тоже не могла вернуться пешком.

– Извините, Винсен… Мне отвезти детей? Хелен стояла около него с озабоченным видом.

– Да, спасибо… Попробуйте их немного отвлечь по дороге, я думаю, они получили свою долю горя за день… А дома покормите их раньше нас, ладно? Мне кажется, кухарка все для них приготовила.

Девушка покачала головой и опустила глаза. Светло-пепельные волосы, коротко подстриженные, ореолом окружали ее красивое лицо. Он спросил себя, сколько ей могло быть лет. Двадцать три? Двадцать четыре? Он и не заметил, как она изменилась, облагородилась. Приехав из Ирландии несколько лет назад, чтобы сидеть с их детьми, она за несколько месяцев выучила французский и вместо того, чтобы вернуться в Дублин, осталась в семье. Энтузиастка Клара взяла ее на полный рабочий день.

– Спасибо, Хелен, – сказал он мягко.

Он удивился, заметив, как она покраснела и потом резко отвернулась.

Что могло ее так взволновать? Он всегда вел себя очень любезно с ней, сознавая ту роль, какую она играла в воспитании детей, в то время как Магали дремала или ходила по барам. Он надеялся, что она не чувствует своей вины в несчастном случае с Филиппом. В принципе, трех взрослых было бы достаточно, чтобы присматривать за семью детьми. Сирил и Виржиль были уже большими, почти подростками, и могли сами за собой следить. Предполагалось, что Хелен занималась самыми маленькими, к тому же она всегда справлялась со своей задачей, и должно было произойти действительно ужасное стечение обстоятельств, чтобы Филипп исчез так, что этого никто не заметил. В тот день Мадлен сообщила, что она будет следить за внуками, Винсен это хорошо помнил. Дети ее дорогого Готье, единственные, которые для нее что-то значили. Однако она обращала внимание только на кружево своего вечного вязания.

– Ты меня ждал? Извини меня, дорогой. Магали только что к ним подошла, держа в одной руке сумку и шляпу, а в другой – носовой платок, которым вытирала виски.

– Какая жара! Черт возьми, я ненавижу похороны…

– Ты знаешь кого-то, кто их любит? – пробормотал он, открывая ей заднюю дверь.

Сев за руль, он посмотрел на бабушку, убедился, что с ней все в порядке, и тронулся.

– Кто повезет Готье и Шанталь? – спросила Клара.

– Ален, – ответила Магали.

В зеркало заднего вида, Винсен увидел, как она откинулась на спинку сидения и поднесла руки ко рту. Она считала возможным глотать транквилизаторы даже по утрам. Их взгляды встретились в зеркале, и она произнесла отчетливо:

– Мне нужно отвлечься.

Немного алкоголя, чтобы запить таблетку и как можно быстрее вызвать состояние, которое успокоило бы ее. Таким образом она пыталась забыть свою тоску и комплексы.

– На этот раз мне тоже, – вздохнула Клара. Приехав в Валлонг, они увидели Мари, которая приехала первой и ждала их. Винсен воспользовался этим, чтобы завести Магали в кабинет первого этажа и закрыть за собой дверь.

– Будь добра, Маг, сделай сегодня над собой усилие, не пичкай себя лекарствами, я не хочу, чтобы ты устроила спектакль.

Она смотрела на него, немного удивленная его напором, так как он ненавидел сцены.

– Не беспокойся, – ответила она недовольным тоном, – я буду вести себя смирно.

– Да нет, я беспокоюсь! И даже очень сильно. Ты это отлично знаешь, мы говорили об этом тысячу раз.

– Тебе за меня стыдно?

Этим вопросом Магали каждый раз пыталась его задеть. С того самого момента, как они поженились, начались проблемы. Они должны были остаться любовниками, беззаботными, счастливыми. Она была такого скромного происхождения, что ему пришлось бороться со всей семьей – в частности со своим отцом, – чтобы ее приняли. То, что он выбрал себе в жены служанку, должно было задеть Морванов. И она считала, что они все относились к ней свысока, несмотря на их псевдолюбезность. Потому что она боялась их, она ненавидела их всех.

– Конечно, нет, – ответил он, взяв ее под руку.

Кончиками пальцев он нащупал шпильку, которая держала ее пучок, и вытащил ее. Каскад длинных рыжих волос тут же упал на плечи молодой женщины.

– Тебе очень идет черный цвет, ты очень красивая. Я не хочу, чтобы ты себя губила, вот и все. Если бы ты меньше пила, ты бы больше доверяла себе.

– Как раз наоборот!

– Нет, дорогая, нет…

От нее исходила такая чувственность, что он ощутил огромное желание обнять ее, но было не то место, не то время, и он спросил себя, как у него могло возникнуть желание заняться любовью в такой день.

– Я люблю тебя, – сказал он грустным голосом.

Забеспокоившись, она нахмурила брови, прикоснулась к нему, тогда как он хотел отстраниться. Потерять Винсена было самым ужасным из того, что могло с ней произойти, но она никогда не смогла бы стать такой, как он хотел: уважаемой супругой парижского судьи, элегантной бездушной дамой. Ей это не удалось, и она отказалась. И в то время, как он жил в Париже, куда она не желала с ним ехать, она множила глупости здесь. Он принимал судей в особняке своей бабушки на авеню Малахов, а она соблазняла лаборанта в аптеке в Авиньоне, чтобы добыть лекарства, которые ей отказывался выписывать врач. Ужасный тип, к тому же грубый, жалкий, но он давал ей все, что она захочет.

– Что ты еще проглотила сейчас в машине? – спросил он, гладя ей волосы.

– Чтобы забыть.

– Забыть?

Он в упор посмотрел на нее, не понимая. Она почувствовала раздражение от всей этой неправдоподобной любезности, которую он проявлял к ней, ко всему миру.

– Что я спала, когда Филипп утонул! – вырвалось у нее. – Ты думаешь, другие так не думают? Я вижу это в глазах Шанталь! Я была там. Но я спала.

– Никто тебя не упрекает.

– Прямо нет, вы не такие, вы скрытные…

– Кто это «вы»?

– Твоя семья! Если бы Мари была на моем месте, или Шанталь, или даже твоя бабушка, они бы уследили! Они безупречны в любых ситуациях, эти Морваны, разве нет? В то время как я всего лишь маленькая безрассудная горничная, вот что они говорят друг другу, не правда ли? И ты тоже, эта мысль наверняка промелькнула в твоей голове! Если бы этот несчастный случай произошел с одним из наших детей, это бы меня тоже не разбудило!

– Прекрати, – умолял он.

– Почему? Ты боишься, что меня услышат? Ведь здесь и у стен есть уши, дорогой, это дом твоей семьи, вспомни! И она не всегда безупречна, твоя семья!

– Ну все, достаточно.

Он схватил ее за запястья и неосторожно толкнул в кресло, она упала.

Если бы она начала плакать, ее невозможно было бы потом часами остановить.

– Смерть Филиппа всех нас выбила из колеи, – сказал он очень быстро, – и каждый чувствует себя виноватым. Даже Ален, которого там не было.

– Но я, я там была! – резко вскрикнула она. – И когда я поняла, что очень хочу спать, я предупредила эту идиотку Мадлен! О, ты не обязан верить мне на слово, ты можешь пойти и спросить у нее!

С недоверием он смотрел на нее в упор, не находя, что ответить. После небольшой паузы она продолжила, задыхаясь:

– Ты знаешь Мадлен, она нянчится всегда с детьми Готье и только с ними! Поль здесь, Филипп там, другие для нее не существуют. Я сказала ей, что собираюсь спать, я ей сказала! В любом случае, Филипп, она его слишком опекала, она хотела, чтобы он оставался около складного стула, на котором сидела. Ты представляешь, как он хотел там остаться?

Мадлен ни о чем этом не говорила. После смерти своего внука она отупела, съедаемая печалью, и никто ее не спрашивал. Винсен худо-бедно восстановил хронологию драмы. Хелен была первой, кто заметил исчезновение Филиппа. Она безуспешно его искала, в то время как Сирил побежал к овчарне, чтобы предупредить Алена. Тот шел вдоль реки пока не обнаружил тело маленького мальчика, которое медленно плыло по течению. Он нырнул, зная, что пришел слишком поздно, вытащил его из воды, упорно пытался вернуть к жизни. Что касается остальных: Магали спала, Мадлен вязала, но никто не высказал прямого обвинения, даже Готье.

– Ты ее предупредила, ты уверена? – спросил он медленно.

Магали покачала головой, и он увидел, что глаза ее полны слез.

– Она, конечно, не захочет признать это… К тому же мои слова ничего не значат, я ничто! Я говорю это тебе, а ты сомневаешься, представь, что подумают остальные!

Она говорила с такой горечью, что он вдруг почувствовал себя неудобно. Он подошел к креслу, встал перед ней на колени.

– Я тебе верю, – пробормотал он. – Но надо все это забыть…

Растерявшись, он не знал, что еще ей предложить. Упреки Мадлен не воскресят маленького мальчика и будут только мучить Готье и Шанталь.

– Конечно, – ухмыльнулась она, – ты защищаешь свой клан, а я не являюсь его частью. Проще, если все будут думать, что это моя ошибка.

– Но это неправда, никто никогда не…

– Ой, перестань, ладно? Я давно научилась вас понимать! У нас кошку называют кошкой. У вас же все молчат. Выслеживают, подозревают, но молчат!

Она занервничала, ее подбородок затрясся. Винсен задумался – не возненавидела ли она его вместе со всеми Морванами.

– Я не совсем безответственная, даже если и делаю глупости, – добавила она прерывисто. – Но я не выношу, когда ты меня осуждаешь!

На этот раз она на самом деле заплакала, и он ощутил внезапное сочувствие к ней.

– Магали, любовь моя… – начал он.

– Избавь меня он твоих речей! – она оттолкнула его. – Ты никогда не бываешь искренним, ты слишком хорошо воспитан для этого! Единственный, кто непосредствен, кто любезен, – это Ален! По крайней мере, он меня уже долгое время не упрекает…

– Ну, тогда тебе надо было выходить замуж за него! – ответил Винсен.

Как только он произнес эту фразу, он тут же пожалел об этом. Он знал пристрастия своего кузена, и не было никакого повода ревновать к нему. Конечно, Ален всегда был близок Магали, был ее другом. Он первым заметил, что она пьет, забирал ее иногда вечерами до смерти пьяную. Он ухаживал за ней не осуждая ее, занимался спокойно детьми вместо нее. И к тому же Ален жил рядом с ней круглый год, в то время как он работал в Париже. Да, Винсен испытывал иногда некое неудобство, когда думал об их близких отношениях, и некую горечь, когда он видел своих сыновей и дочь прыгающими с радостными криками на шею Алену.

– Тебя никогда здесь нет, Винсен… Ты предпочел карьеру, это не моя ошибка!

– Это ты не захотела поехать со мной, – сказал он спокойно.

– К твоей бабушке? Только и мечтаю об этом!

– Нет, если бы ты приехала, мы бы могли жить, где угодно. Там, где тебе хотелось бы. Я живу на авеню Малахов только потому, что я один.

– И очень счастлив быть один! Клара заботится о тебе лучше, чем это делала бы я, правда? Она дает ужины в честь господина судьи! Еще с твоим отцом она любила устраивать званые вечера, она их обожает!

Он с трудом переносил, когда она вспоминала о Шарле, и напрягся. Несмотря на все усилия, ему не удалось забыть, как она радовалась кончине его отца. Тогда она думала, что Винсен откажется от своего поста в Париже, что он больше не будет чувствовать себя обязанным стать великим судьей, и не понимала его упрямства.

– Она всех вас превратила в детей, – продолжала Магали. – Даже меня она хотела взять под свое покровительственное крылышко! Огромное спасибо!

Чтобы обратить его внимание на свои слова, она бросила шляпу в другой конец комнаты.

– Вам следует одеваться так, моя крошка, держаться так, не говорить этого… И ты еще спрашиваешь, почему я поселилась здесь?

Ему нечего было ответить, после каждой ссоры с ней он чувствовал себя немного опустошенным. Она открыла сумку, нашла флакон с таблетками, открыла его, но он поспешил к ней и выбил его из рук.

– Ты издеваешься надо мной? – прорычал он. – Ты будешь это делать у меня под носом?

В ярости он подошел к корзинке для бумаг и вытряхнул туда все таблетки.

– Ты не будешь рыться в помойке, я надеюсь? Он подошел к ней, взял за руку, пытаясь заставить ее подняться.

– Сейчас ты пойдешь со мной, мы присоединимся к остальным. А если ты не в состоянии вести себя спокойно, иди в кровать!

В злости Винсена было что-то неожиданное, почти приятное. Ей казалось, что он всегда был слишком любезен, просто идеален, и подсознательно она хотела его как-нибудь спровоцировать, чтобы он отреагировал. И когда он открыл дверь, она прислонилась к нему.

– Поцелуй меня сначала, – прошептала она.

– Оставь меня в покое! – ответил он, отодвигая ее.

После нескончаемого дня, за которым последовал мрачный вечер, Валлонг обрел спокойствие ночи. К десяти часам все поднялись наверх спать, и только Ален остался в библиотеке на первом этаже. Он хотел найти там какую-нибудь книгу. Он знал, что в своей комнате в овчарне он не заснет, желания же идти к Жану-Реми на мельницу у него не было. Около него он мог бы немного утешиться, но предпочел один противостоять гибели маленького Филиппа.

Расположившись в глубоком кожаном кресле темно-коричневого цвета, он листал альбом, посвященный художникам Возрождения. Когда семья была здесь – и в особенности Винсен, – он редко бывал дома. В овчарне, где уже несколько лет все было оборудовано для ведения сельского хозяйства, он устроился на втором этаже. В течение нескольких месяцев он работал не покладая рук, чтобы переделать старый сенной сарай в большую удобную комнату с низким потолком и неприкрытыми балками, где он мог бы спрятаться, когда хотел. Конечно, там было немного жарко летом, немного темно, но, по крайней мере, там он чувствовал себя дома.

Он попробовал сосредоточиться на репродукции одного из творений Тициана, которая располагалась на развороте альбома. Это Шарль купил великолепную коллекцию книг, посвященных живописи. Шарль, чья эрудиция и образование были безукоризненны, и которому Ален в молодости в какой-то степени поклонялся, даже если и не любил его. Впоследствии он научился его бояться. А много позже – ненавидеть.

Это была репродукция «Введения во храм», картина находилась в Венеции. Во время своих путешествий по Италии Жан-Реми часто посещал музеи. После возвращения он мог часами рассуждать о той или иной подробности, пытаясь увлечь своим энтузиазмом Алена. Но тот остерегался высказывать свое мнение, сознавая, что не слишком хорошо разбирается в живописи. Если талант или знания Жана-Реми его и впечатляли, он никогда этого не показывал.

Шум шагов в холле заставил его резко поднять голову. Через несколько секунд Готье толкнул дверь и облегченно вздохнул, обнаружив своего брата.

– Именно тебя я и надеялся найти… Закрывая ставни, я заметил, что внизу горит свет… Шанталь удалось заснуть, но я за нее беспокоюсь…

– Она сильная, она выберется, – ответил Ален.

– Что ты читаешь?

– Не важно. Если хочешь поговорить, я рад, что остался.

Готье упал в кресло, поставил локти на колени, и сжал голову руками.

– Если бы ее там не было, я думаю, что…

– Ты говоришь глупости!

– Нет… Это на самом деле тяжело, знаешь.

В тишине, которая последовала, Ален встал и подошел к брату.

– Если я могу что-то сделать, скажи мне. Ты хочешь, чтобы я позаботился о Поле? Ты должен увезти отсюда Шанталь.

– Она никогда не согласится уехать от могилы Филиппа. В любом случае, не сейчас. Может быть, позже.

Готье выпрямился и поднял глаза на брата.

– Что касается меня, я бы отдал что угодно, лишь бы удрать, уйти в работу, больше не покидать больницу. И мне бы тоже хотелось поплакать.

– Давай. Со мной ты ничем не рискуешь.

– Если я начну, я не смогу остановиться… Черт возьми, я думаю, что начинаю бояться этого дома!

– Валлонг здесь ни при чем, я не суеверен.

Они обменялись долгими взглядами, думая об одном и том же. Двадцать лет назад, когда они были детьми, Шарль убил их отца выстрелом из револьвера. Именно здесь, с другой стороны холла, в кабинете, куда Ален никогда не заходил.

– Забавно, – пробормотал Готье, – когда мы были мальчишками, мы веселились здесь, как сумасшедшие. И на речке тоже. Была война, но нам было наплевать…

Ален покровительственно положил руку на плечо брата. В десять лет он играл не с ним, а с Винсеном, и вдруг пожалел, что не обращал внимания на младшего брата. Кузены дружили парами, Ален и Винсен, Готье и Даниэль. С высоты своих тринадцати лет Мари смотрела за ними, разрешая их споры или навязывая им свою волю. В том самом месте, где утонул Филипп, они плавали дни напролет, и чтобы выгнать их из воды, нужно было, чтобы пришла сама Клара.

Ален сжал плечо Готье. Тот уцепился за эту несильную боль, чтобы остановить охватывающее его отчаяние.