Худшие опасения

13

Утром Александра, прихватив ежедневник и тонкую синенькую записную книжку Дженни, поехала в Эддон-Гарни. Крошечный «Пункт общественного доступа», который был ей нужен, располагался в магазине канцтоваров. То есть почти по соседству с моргом. Проходя мимо, Александра почувствовала: Нед внутри, но так и не смогла вообразить себе его лежащим на столе. Она тоже никогда в жизни не видела мертвецов. Ее отец умер в Америке; мать убедила ее не ездить на похороны.

— Зачем зря расстраивать его вдову? — воскликнула Ирэн. Похороны человека, который состоял в браке не единожды, обязательно попахивают издевательским фарсом. Мало того что брошенный муж или жена остались одни-одинешеньки на свете — позднее им отказывают и в праве примириться с ушедшим, попрощаться с ним по-людски. А непризнанный или забытый ребенок, узнав, что покинувший его родитель ушел из жизни, еще острее чувствует свою ничтожность и бесплотность — у него отнимают и те жалкие права на существование, что были. Тени усопших машут на прощанье кому угодно, но не нам; те, кого бросили живые, брошены и мертвыми, ничего уж тут не поделаешь. Углубляясь в лес, Нед даже не оглянулся. Не захотел напоследок посмотреть на Александру.

— Какое горе, — сказала Александре Анджела Пэддл. «Пункт общественного доступа» открыл муж Анджелы, Редж, после того как уволился в запас из армии. Он истово верил, что в наше время каждый маленький городок и даже деревня нуждаются в своем центре телекоммуникаций и те провидцы, которые дадут людям возможность пользоваться факсом, ксероксом и компьютером с модемом, разбогатеют в одночасье. Но жители Эддон-Гарни — если не считать обитателей так называемого (преимущественно мистером Лайтфутом) «Богемного пояса» — мало интересовались внешним миром.

Анджела Пэддл была в бежевом джемпере — шерстяном, колючем — надетом на голое тело. По-видимому, понятие «комфорт» было для Анджелы пустым словом. Зато смотрела она сочувственно.

— Какое горе. Как вы, должно быть, потрясены.

— Очень потрясена, — подтвердила Александра. — Вы могли бы сделать с этого копии? — спросила она, протягивая Анджеле свои трофеи. Она решила, что не будет пытаться выдать эти две книжечки за свою собственность — все равно никто не поверит. Более того, сойди ей обман с рук, Александра бы оскорбилась. Ведь по этому ежедневнику видно, что дни его владелицы проходят впустую, а по записной книжке — что знакомых у нее немного. — Брат мужа сейчас в «Коттедже», улаживает формальности. Эти адреса и прочее нужны нам для уведомлений о похоронах… — добавила Александра. И осеклась. К чему эти пространные объяснения? Никогда не извиняйся и не оправдывайся, посоветовал бы Нед. Но это в прошлом. Теперь Нед все равно не способен ни оправдываться, ни извиняться.

На лице Анджелы Пэддл выразилось сомнение, смешанное с неохотой. Так она реагировала всегда, когда ее просили пустить в ход новомодную технику.

— Мы обычно не беремся копировать то, что в переплете, — сказала она. — Но в таких обстоятельствах, ради вас… Я попробую. Странно подумать: ваш муж лежит замороженный совсем рядом, во втором доме слева отсюда.

— И верно, странно, — сказала Александра.

— Я попозже сбегаю на него взгляну, — сказала Анджела Пэддл.

— Сбегайте непременно, — сказала Александра.

— Лучше увидеть, как оно на самом деле, чем всякими предположениями себя изводить. Миссис Линден только что оттуда вышла — в третий раз его навещала, — сказала Анджела Пэддл. — Совсем себя не жалеет. Молодчина. Живые должны приглядывать за мертвыми. Как все в наше время изменилось, прямо странно. Когда я рожала, никому бы и в голову не пришло допустить в родильную палату мужа. А теперь это почти закон. С покойниками — наоборот: раньше их старались убрать с глаз долой, поменьше о них думать. А теперь все наперегонки несутся в морг поглядеть, — и Анджела вдруг запела. То был церковный гимн:

— Да, — повторила Александра, — душевный мне даруй покой.

И отметила про себя, что у Анджелы, должно быть, не все дома. Кошмарная женщина. Чуть не довела ее, Александру, до слез.

— Хороший человек — наш мистер Лайтфут, — сказала Анджела Пэддл. — Не желала бы я быть на его месте, хоть все и делают вид, будто в его работе ничего особенного нет.

— Нет-нет, занимайтесь уж лучше своими факсами, — сказала Александра. — Значит, Дженни Линден заходила?

Я не сказала бы, что она наша близкая приятельница.

— А она говорит, что она ваша близкая приятельница, — сказала Анджела Пэддл. — И к тому же коллега мистера Лудда. Даже умер он на ее глазах — вот ведь бедняжка, такой шок!

— Дженни Линден, судя по всему, глубоко удручена горем, — сказала Александра, — но у нее, мягко говоря, крайне богатое воображение. Я бы на вашем месте не придавала большого значения ее словам. Когда мой муж умер, он находился дома один.

— Да-да-да, — сказала Анджела Пэддл. — Умер ночью, верно? А вы были в Лондоне, на этой своей постановке про куклу. Миссис Линден так рассказывает, что ничего не поймешь. Сами знаете, есть такие люди — она говорит, а сама носом хлюпает, слезами обливается, мечется из угла в угол. Но вот что я вам скажу: по-моему, с ее стороны очень мило, что она от тела почти не отходит.

— Ну разумеется, — сказала Александра. — В компании всегда веселее. Пойду-ка и я посижу с Недом немножко. За копиями вернусь часа через два.

— Они вам дорого обойдутся, — предупредила Анджела Пэддл.

— Не сомневаюсь, — лучезарно улыбнулась Александра.

К мистеру Лайтфуту Александра отправилась пешком, оставив машину у магазина Пэддлов. Мистер Лайтфут провел ее в морг. К счастью, в данный момент других желающих попрощаться с покойным не имелось. Мистер Лайтфут спросил, в какой одежде Александра предпочла бы кремировать Неда. Брат покойного звонил ему по телефону и сообщил, что предпочитает кремацию. Теперь мистер Лайтфут хотел бы удостовериться у вдовы, что мистер Хэмиш Лудд действительно уполномочен вести переговоры на сей счет. Заходила миссис Линден, интересовалась, будет ли тело предано земле. Иначе говоря, погребено на кладбище.

— При чем здесь миссис Линден? — спросила Александра.

— Бедняжка страшно удручена утратой, — сказал мистер Лайтфут. — Малость не в себе, но это извинительно. Я такие вещи воспринимаю философски. Все равно вдова — вы, это для меня главное.

Рассматривая тело Неда, Александра осознала, что должна взять ситуацию под свой контроль. «Правда» никогда не была для нее чем-то священным; Александра считала, что у каждого времени своя правда и полагаться на незыблемость истин — все равно что слепо подчиняться загодя составленному плану. Выходя на сцену, Александра сегодня может играть свою роль так, а завтра — совсем иначе; но всякий раз она играет правдиво. Выполняет свои обязанности. Александра сознавала, как ненадежны слова. Она знала: чем громче клянешься, тем меньше тебе веры. Она знала: определения не столько объясняют, сколько ограничивают; очистив правду, как луковицу, от кожуры домыслов и субъективных мнений, обнаруживаешь, что даже твердая сердцевина — лишь иллюзия, лишь аморфная, прикрытая очередным слоем кожуры мякоть. И вскоре тебе уже никакая правда не нужна — узнать бы только, как все случилось.

— Мистер Лайтфут, — спросила Александра наконец без обиняков, — где, собственно, лежало тело, когда вы приехали?

— На полу, — сказал мистер Лайтфут. — Прикрытое одеялом.

— Знаю, — сказала Александра. — На полу, но где?

— Что ж, — сказал мистер Лайтфут, — не стану лукавить. Наверху в коридоре, у самой лестницы.

Александра задумалась.

— Почему мои подруги сказали, что оно было в столовой?

— У вас, творческих людей, свои обычаи, — сказал мистер Лайтфут. — Откуда мне знать? Все эти ваши перепланировки. Из двух комнат делают одну. Настоящей гостиной уже ни у кого не найдешь — не модно! Я это знаю на собственном горьком опыте.

— Нед вышел в коридор и упал, не дойдя до лестницы?

— Он умер в собственной постели, — сказал мистер Лайтфут. — Как и полагается мужчине. Потом ваша подруга — та, у которой языковая школа, — попробовала по каким-то своим причинам перетащить его вниз, но транспортировать неостывшее тело очень нелегко. Так что она просто прикрыла его одеялом и оставила у лестницы.

— Кого вы застали в доме, когда приехали? — спросила Александра.

— Миссис Лудд, не надо так упорно думать о прошлом. Подумайте о том, что с вами будет дальше. Не нужно застревать на месте. Я это всем советую.

— Дженни Линден там была?

— Была ли там миссис Линден? Да она металась из угла в угол, точно курица с отрубленной головой. Совершенно голая. И все падала на тело, ластилась к нему, не давала нам его с места сдвинуть. Ну да с женщинами такое часто бывает — я хочу сказать, в подобных обстоятельствах. На дворе еще темно, пес лает без передышки — никто не догадался его выгулять. Я схватил какую-то ночную рубашку и напялил на миссис Линден, чтобы не позорилась.

— Нед спал наверху, — произнесла Александра. — У слышал какой-то шум; включил свет; приподнялся на локте. И увидел, что в комнату проникла Дженни Линден. Дженни Линден докучала моему мужу, мистер Лайтфут. Не давала ему проходу. Она совершенно сумасшедшая. Нед попытался уговорить ее уйти. Она заупрямилась. Он сорвался, накричал на нее — тут-то у него и случился разрыв сердца.

— Полагаю, так могло быть, — сказал мистер Лайтфут.

— Уж слишком вы тактичны, — сердито воскликнула Александра. — Именно так и было. Тогда она разделась догола, чтобы извлечь из ситуации побольше выгоды, чтобы все поверили, будто…

Казалось, тело Неда испускает какое-то холодное голубое сияние. Или бледная, восковая кожа просто отсвечивает в лучах неоновых ламп? Неужели при вскрытии из тела вытекла вся кровь? Либо в отсутствии жизни, без движения кровь свернулась, застыла, выпала в осадок? Александра старалась поменьше смотреть на труп — он казался злой пародией на оригинал. Вещью, которую подсунул незадачливый обманщик. Подделкой. Настоящий Нед скрылся в лесу; скрылся, так и не оглянувшись. Даже не пожалел, что ее с ним нет.

— Она его убила, — сказала Александра. — Эта истеричка убила моего мужа.

— Вы этого не говорили, — сказал мистер Лайтфут. — Будьте, пожалуйста, осторожнее в выражениях. Есть такое понятие — «клевета». У меня огромный опыт, но еще никто на моей памяти не горевал об умершем сильнее, чем бедная миссис Линден.

— Я — его вдова, — сказала Александра.

— Долго же вы ждали, прежде чем это признать, — сказал мистер Лайтфут. — Каждый раз, когда люди приходят взглянуть на тело, из него что-то улетучивается. Впрочем, это лишь мое личное мнение. Теперь, когда вы все-таки сюда пришли, я оставлю вас наедине с вашим мужем. С тем, что от него осталось.

Высоко держа голову, он ушел, долговязый, неопрятный, в мешковатом костюме из черного твида. Богатый опыт общения со скорбящими родственниками, сноровка укротителя смерти, осведомленность в тех вопросах, о которых другие страшатся даже помыслить, — благодаря всему этому мистер Лайтфут сходил за искушенного в мирских делах, непоколебимо уверенного в себе человека. Такова была его непрошибаемая, злорадно блестящая маска. И тем не менее, утешала себя Александра, он практически пария. Вестник беды. Черный ворон. В супермаркете другие покупатели шарахались от владельца похоронного бюро или его жены, опасаясь соприкоснуться с ними даже рукавом.

— Спросите доктора Мебиуса, — сказал мистер Лайтфут, обернувшись. — Его спросите, не меня. Я с самого начала видел, что это инфаркт; быстро, но резко; ни с чем не спутаешь. Зачем ему понадобилась вся эта канитель со вскрытием, ума не приложу.

— Вероятно, он просто старается соблюдать установленные правила и обязать к этому других, — предположила Александра.

— Не дело это — по сто раз возить тела взад-вперед, — пробурчал мистер Лайтфут. — Ну да нынче каждый делает так, как его левая нога пожелает. Никакого уважения к смерти. Кое-где закапывают гробы вертикально — не считаются с тем, что землекопы за такие ямы берут дороже.

Александра сидела у тела мужа на жестком табурете и смотрела в пространство. Она не чувствовала себя в одиночестве — Нед, при всей его непоколебимой холодности, составлял ей компанию. Александра не плакала. Смерть произошла в присутствии двух свидетелей. Двух, если считать Неда, — но он мертв. Другая свидетельница жива, но не заслуживает доверия. Ради Неда, Саши и себя Александре хотелось бы сохранить остатки собственного достоинства. Она капитулировала перед оцепенением, уподобилась неорганическому веществу, пока не пришло время вернуться к Анджеле Пэддл за документами. За работу Анджела запросила двадцать фунтов. Александра подумала, что цена грабительская, но заплатила не торгуясь.

Александра тут же поехала к Дженни Линден, чтобы вернуть оригиналы. Припарковала машину на перекрестке, напротив эддон-гарнийской тюрьмы. Перед домом Дженни стоял неказистый красный автомобиль. «Машина Дженни», — поняла Александра; этот автомобильчик часто попадался ей на глаза в округе — и даже во дворе «Коттеджа». Александра с независимым видом зашагала по тротуару, отвернувшись от домов, разглядывая тюремную стену. Поравнявшись с красной машиной, уронила обе книжечки на асфальт, прямо перед левой дверцей. Дженни Линден весьма удивится, обнаружив их там, но поневоле сочинит какое-нибудь правдоподобное объяснение: книжка и ежедневник вывалились из машины, когда Дженни распахнула дверцу; а может, вообще пролежали на этом месте все это время. Какая разница. Если Дженни и впрямь так удручена, как всем кажется, ей сейчас не до подробностей. Дженни и в голову не придет, что с ее бумаг сделаны копии, что теперь Александра располагает рычагом, который позволит ей проникнуть в мир Дженни, как Дженни ранее проникла в ее, Александры, мир.

Приехав домой, Александра обнаружила, что Хэмиш очень обеспокоен: записи с «У» по «Я» в записной книжке Неда остались неохваченными. Эбби слишком медлительна; и Александра тоже; столько людей еще надо оповестить. Около часа Александра просидела на телефоне, перелистывая страницу за страницей, сообщая знакомым и незнакомым дату и время похорон. Некоторые уже знали о кончине Неда, другие же слышали эту весть впервые. Некоторые призадумывались, стараясь подобрать для Александры нужные слова утешения. Другие сами нуждались в утешении. Все это было крайне утомительно. Закрыв записную книжку, Александра поймала себя на том, что верит в смерть Неда не больше, чем в тот первый миг. Она все время вздрагивала — ей чудился его голос. Впрочем, то был голос Хэмиша, говорившего по телефону в соседней комнате. На расстоянии он был неотличим по тембру от голоса Неда.

Стемнело, и из старого сарая, истошно пища, начали вылетать все те же летучие мыши — так, как вылетали всегда. Их мир ничуть не изменился — да и с чего ему меняться? Возможно, мы печалимся об ушедших именно потому, что их взор больше не упадет на привычные картины обыденной жизни. Никто не вечен. Какая гадость: заронить в сознание надежду на бесконечно долгое существование только для того, чтобы затем грубо ее отнять.

Ну конечно, между Недом и Дженни ничего не было — мерзко уже то, что Александре вообще навязали это подозрение. Дейв Линден потерял остатки разума под воздействием женушки: Дженни опутала его ложью. Кого ни спроси, всякий знает, что Дженни из своего слабовольного мужа веревки вьет. Александре остается лишь смириться с огорчительной, но мелкой подробностью — с тем фактом, что Дженни Линден проникла незваной в их спальню и первой обнаружила Неда мертвым. Но разве с таким смиришься?

Александра позвонила Леа и вновь заговорила с ней голосом Дженни.

— Это я, — хныкала она. — Я.

— Спокойствие и самообладание, — рекомендовала Леа. — Завтра я смогу уделить тебе немного времени — одна клиентка отменила сеанс. Пусть жена поступит с земной частью так, как ей угодно. Земная часть ничего не значит. Сгниет ли тело или сгорит — какая разница? Вы с Недом продолжаете свой духовный путь вместе.

— Ты не могла бы дать мне ключевую фразу? — взмолилась Александра-Дженни. Это выражение она когда-то слышала от Неда. Он о чем-то рассказывал, но о чем, когда? Не вспомнить.

— Худшие опасения, — быстро произнесла Леа. — Худшие опасения, — и положила трубку.

Худшие опасения.

Что эта дамочка имела в виду? «Худшие опасения», «худшие опасения»… Это что, волшебное слово, дарующее душевный покой? Может быть, пациент должен вообразить самое худшее, что могло бы произойти, и воспрять духом, поскольку в реальности все еще не так плохо?

Что всего страшнее для Дженни Линден? Если бы она, Александра, играла роль Дженни на сцене, как бы она себя чувствовала? Как бы себя вела?

Александра позвала Алмаза. Отправилась с ним на прогулку в поля. И начала входить в образ.

Вот я, Дженни Линден, женщина, разменявшая пятый десяток — о, как летят годы, и все мимо; у меня есть любящий муж, боготворящий меня, что бы я ни вытворяла; следовательно, я могу без урона для своего финансового положения потакать своим капризам. Я — мелкая сошка. Сижу в маленьком домике в маленьком городке, уменьшаю до микроскопических размеров большие вещи. Мое будущее скукоживается вместе с моим настоящим. Как и многие, чья жизнь недостаточно наполнена, недостаточно ярка и богата, я обожаю театр. Я рождена, чтобы кому-то поклоняться, — как и тот парень, который застрелил Джона Леннона. Единственный способ добиться, чтобы твой кумир всецело принадлежал тебе, — это убить его собственными руками. Я способна слепо преклоняться, а значит, и слепо разрушать.

По воле судьбы я, Дженни Линден, выбрала себе в кумиры некоего Неда Лудда, знаменитого в весьма узких кругах, но в тех кругах, куда я безуспешно стремлюсь пробиться, в мире театра. Я намерена привлечь к себе его внимание. Я неспособна трезво взглянуть на себя со стороны, а потому ничуть не сомневаюсь, что моя любовь, мое безумие сотворит чудо — он ответит мне взаимностью. Дело только за тем, чтобы составить беспроигрышный план действий.

Меня гложет зависть к его жене: к ее красоте, положению в обществе, успеху, к вниманию прессы, к ее имени в газетах. Мне тошно от ее уверенности в себе. Чем она лучше меня, скажите на милость? Я ее проучу. Я стану верной помощницей Неда: буду выгуливать его собаку, бесплатно собирать для него материалы в архивах, вотрусь в его дом; а когда он умрет, стану безутешно рыдать у всех на виду, и тогда в нашей близости никто не усомнится. Я пойду на любые уловки, чтобы унизить его вдову. Я украду ее сладостные воспоминания; заставлю ее тревожиться и гадать, зароню в ее душу сомнения. Если у меня нет сладостных воспоминаний о счастье с Недом, то и у нее их не будет.

Худшие опасения Дженни Линден? Теперь, когда Нед Лудд мертв? Месть Александры. Самое страшное — если Александра причинит вред мне или моим близким. Заставит моего мужа меня разлюбить — теперь, когда Неда больше нет, любящий супруг понадобился мне вновь. Или Александра каким-то образом вынудит меня осознать, что в Неде Лудде я пробуждала лишь жалость — он меня ничуть не любил и даже почти не вспоминал.

Мало того, я настолько ничтожна, что Александра Лудд и та думать обо мне забыла; игнорирует меня напрочь, и это очень больно.

Худшие опасения.

Мои худшие опасения, опасения Александры Лудд.

По плечу ли мне перевоплотиться в актрису, играющую меня саму?

Какой я покажусь себе со стороны?

Раньше я больше всего страшилась того, что Нед умрет и оставит меня одну и мне придется заново расшифровывать смысл мира, который я так долго, так отчетливо видела его глазами. Муж и жена развиваются вместе, присосавшись друг к другу, неизбежно обмениваются питательными соками; ребенок, формирующийся в ее лоне, — общая суть их обоих: характер и натура ребенка передаются матери, а через мать — отцу. Так живая клетка семьи замыкается на себе, становится взаимосвязанной, самодостаточной. Вот почему смерть или развод так разрушительны — расчлените живой организм, и получите что-то вроде куска сырого кровоточащего мяса, который свисает с крюка в мясной лавке. Ребенок чувствует это так же остро, как и родители. А все потому, что спим на одной кровати, подумала Александра. Нужны отдельные кровати, отдельные спальни, раздельный быт.

Какой чудный вечер! Оглянись она сейчас, она увидела бы две торчащие из-за холма печных трубы. Трубы «Коттеджа». Если она пойдет назад той же дорогой, дом постепенно, мало-помалу как бы вырастет из-под земли. Известное до последнего закоулка, выстроенное на совесть здание терпеливо, затаив дух, ожидает ее возвращения; мать и дитя в одном лице — дом. Нельзя, конечно же, нельзя любить дом так же сильно, как человека, но эти чувства сопоставимы. Старые дома — это сложившиеся личности, сумма всех их былых обитателей. Подремонтируйте их, перекрасьте, оштукатурьте — они посвежеют, радостно заулыбаются вам, начнут вас узнавать; если вы их холите и лелеете, они греют вам душу, если же запускаете — разоряют вчистую. Нед ушел в мир иной, но остался жить в черепице, стенах, перекрытиях, о которых он так заботился; в доме, на который столь часто сетовал, точно любящий отец на расточительного сына. Вьющиеся розы, посаженные Недом у фасада, обнялись с побегами виргинского плюща, взбираются все выше и выше; их огромные, шарообразные, чувственно-алые бутоны трепещут под самым карнизом. Неда нет, а они живут; распускаются, вянут, опадают; вечно возрождаются, в отличие от Неда. Без Неда стручки фасоли на пирамидках растут и пухнут, бобы становятся жесткими; зато они уцелеют, в положенный срок упадут на землю, чтобы дать начало новым стеблям. Это называется «самосев». Очень многое из сделанного Недом продолжается уже само собой, без него. Она, Александра, жива; дом и сад отныне — ее утешение и одновременно головная боль. Не забыть о скамье, зараженной личинками древоточца; надо что-то предпринять, пока они не расплодились. Дело нехитрое — вооружившись специальным шприцом, вспрыскивать яд в одно микроскопическое отверстие за другим, отмерять микроскопическим врагам мизерные, но смертоносные дозы.

Дом и все, что с ним связано: здесь зачат и появился на свет Саша, здесь Нед, несмотря на все, обнимал ее, любил, согревал — как и она его. Сколько приготовлено обедов, сколько собрано друзей, сколько интересных разговоров. Книги на полках, привычные сладостные умствования, внимание мира приковано к этой гостиной, выводы, сделанные человечеством, подвергаются дотошному анализу; заразительный смех, чудесные откровения, объяснение всех загадок. Счастливый брак; счастливый дом, иного и пожелать нельзя. Нельзя было раньше. Где есть ангелы, найдутся и черти. Личинки древоточца, Дженни Линден, вороньи гнезда в дымоходах, тля на розовых кустах, саркастические рецензии, непристроенные рукописи; все эти микроскопические — по сравнению с тем, что действительно важно, — напасти. Мебель, их с Недом гордость, бесценные сокровища, найденные за много лет в пыльных антикварных лавках, на блошиных рынках и помойках, порой перешедшие по наследству от равнодушных к древностям родственников; Нед и Александра своими руками реставрировали мебель, натирали дерево воском до неземного блеска, и красота возрождалась; было полное впечатление, что комоды и стулья смотрят на них с благодарностью за спасение, за новую жизнь. Воспоминания — вот настоящие сокровища; сокровища, до которых не доберется ни один вор.

Жаль, что день, проведенный в Киммериджской бухте, помнится ей смутно, как бы она ни напрягала память. Очень удачно съездили. Настоящий пикник получился. Кажется, и Ирэн там была? Александра с Сашей нашли отлично сохранившийся аммонит. Подумать только, эти спиральные завитки, такие простые и изящные, сформировались 500 миллионов лет назад! По заказу Неда аммонит отполировали, и он стал украшением мраморной каминной доски в столовой — в той самой комнате, где Нед уселся было смотреть «Касабланку», но на одиннадцатой минуте раздумал.

Худшие опасения.

Александра вернулась к мыслям о них. Заставила себя вернуться. Нед умер. Мне больно. У меня есть прошлое, но нет настоящего; и все же я создам себе будущее.

Если бы я была актрисой, играющей меня, если бы я пыталась докопаться до самых глубин моей души, если бы мне потребовалось подготовить для затравки этюд «Худшие опасения и радужные надежды Александры Лудд», я бы перечислила все, чего больше всего страшусь. Самое страшное — что Дженни Линден не сумасшедшая, что у них с Недом был роман, что она с ним спала, спала на нашей кровати с медной спинкой, что он сам привел Дженни Линден в нашу спальню. Что он умер, забравшись на Дженни Линден, умер от перевозбуждения, от наслаждения. Что еще какое-то время предсмертные конвульсии и стоны ничем не отличались от тех страстных конвульсий и стонов, которые он приберегал только для меня — как я верила в своей наивности.

Вот оно. Сказано. Легче легкого — поверить, что так и было. Следовательно, это правда. Закон экономии доводов. Бритва Оккама. Спасибо, мамочка.

Худшие опасения: Дженни Линден выкарабкалась из-под моего мужа — после смерти эрекция прекращается или, наоборот, член отвердевает еще больше? Надо у нее спросить, но я не опущусь так низко. Дженни ошеломленно уставилась на скрюченную руку, которая только что ее ласкала, на вытаращенные, безучастные глаза, секунду назад пылавшие страстью и вожделением. Она свалилась с кровати — или просто медленно сползла? Сначала она наверняка подумала, что самое лучшее — сбежать под покровом темноты, аки вор, но затем осознала весь драматический потенциал свершившегося и позвонила Эбби.

— Ой, Эбби, Эбби, приезжай скорее, тут такое несчастье. Нед умер в моих объятиях.

А затем, возможно, и своему мужу Дейву.

— Ой, Дейв, Дейв, что мне теперь делать? Я потеряла любимого. Как я страдаю, как страдаю. Никого у меня не осталось, только ты.

Дейв не приехал, но Эбби приехала. Примчалась без промедления, решила, что чувства Александры — то есть мои — нужно пощадить, взяла с Дженни клятву о неразглашении тайны, стащила тело с кровати, как я, Александра, в последнее время неоднократно стаскивала Алмаза, дотащила тело, тяжелое, обмякшее, до лестницы, выбилась из сил, прикрыла тело одеялом, позвонила доктору, позвонила мне, Александре, позвонила мистеру Лайтфуту, попыталась, как могла, утихомирить Дженни, позвонила Вильне, чтобы та выставила Дженни из нашего дома, проследила, как тело переносят в машину мистера Лайтфута. Эбби сняла с кровати простыни и постирала; что на них было — сперма, кровь, слюна, моча, кал? Вероятно, в момент агонии тело извергает наружу все сразу. Когда в ход событий вмешалась смерть, сперма уже излилась — или еще нет? Эбби, моя добрая подруга. Она наверняка знает. Дженни знает. Александра никогда не узнает. Потому что никогда не спросит.

Худшие опасения. Вот мы с ними и разделались. Хуже и выдумать нельзя. Впрочем… а что, если Дженни Линден была не под Недом, а сверху? Его любимая поза. Будем надеяться, что он позволял себе эту позу только со мной.

Хоть какое-то утешение.

Но все это — лишь фантазии. В действительности случилось вот что: ночью Нед услышал какой-то шум, встал с кровати, на которой лежал в одиночестве, скучая по своей любимой жене — по мне, Александре, встал и обнаружил, что в дом проникла полоумная Дженни, ужаснулся и упал замертво. (Ну разумеется. А Эбби засунула простыни в стиральную машину просто так, машинально, повинуясь инстинкту домохозяйки.)

Было вот как: Нед, возможно, и переспал с Дженни Линден, но без заранее обдуманного умысла. Под влиянием минуты. (Ну разумеется. А Сашу отвез к Ирэн и не остался с Александрой в Лондоне, потому что у него действительно было много работы.)

А может быть, Дженни Линден его шантажировала. Или загипнотизировала, или он подумал, что, если один раз поддастся на ее уговоры, она успокоится и от него отстанет. (Ну разумеется. А Дженни Линден — зеленокожая марсианка.)

И Неда так замучила совесть, что он умер, недоизменив жене. (Ну разумеется. А Дженни его связала и изнасиловала.)

Худшие опасения.

Что Александра обманулась в Неде, еще пока он был жив; что ее скорбь по мужу бесповоротно осквернена и никогда не пройдет, никогда не отступит, ведь Александра совершенно не знает человека, о котором скорбит. И это неведение, эта невозможность хоть что-то выяснить наверняка, пожирают ее изнутри. И ее, Александры, не стало. Вот воистину худшее из худших опасений — что ее самой нет. «Александра» развеялась как дым. Она — лишь обман зрения, лишь уловка фокусника, потешающего толпу.

Вообще-то, если хорошенько подумать, тем-то она и зарабатывает себе на хлеб. Потешает толпу. Презренное ремесло, горький хлеб. Или, как сказал бы Нед: «Театр был бы высочайшим из искусств — не будь в нем актеров с актрисами». А потом добавил бы: «Тебя, милая, я в виду не имею. Присутствующие — исключение из общего правила». Так он добавил бы — и солгал.

Худшие опасения.

Что Бог не всемилостив, не добр. Что земля у тебя под ногами дрогнет, разверзнется; что люди, падая, схватятся друг за друга, надеясь на спасение, но никто их не спасет. Что в основе всего сущего лежит зло. Что очарование этого вечера, золотое сияние, источаемое каменными стенами сараев у «Коттеджа», снующие над землей ласточки, стайка бабочек, промелькнувшая в зарослях на переднем плане, — все это ложь: фальшивая позолота, экран, на который проецируются благостные видения; а в действительности зло давным-давно одержало верх над добром, смерть — над жизнью. И она, Александра, сверкнувшая тусклой звездочкой на потеху Неда, в действительности — жалкое бренное существо, такое же, как и все прочие обитатели этой мерзостной Вселенной. Что впуская в свое тело плоть Неда, впуская столь часто, чувствуя при этом такую любовь — любовь, казавшуюся чем-то большим, чем просто услада тела, казавшуюся таинством, приобщением к сути Вселенной, к свету, пронизывающему все и вся, к свету, который можно научиться различить везде: в отблесках солнца на каменных стенах, в танце бабочек… — Александра становилась жертвой злой насмешки.

Самое светлое воспоминание.

Что все это было взаправду. И приобщение к сути сущего, и радость. В Лондоне в прошлый понедельник, вечером, перед тем, как Нед уехал, они легли в постель. Не сексом занимались, не трахались — любили друг друга. И это истинная правда. Потом он посмотрел ей в глаза с нежностью, как умел только Нед, и сказал: «Я тебя действительно люблю». Вот воспоминание, которое станет для нее спасательным кругом. (Ну разумеется. Но почему вдруг «действительно» — неужели она хоть раз усомнилась в его любви? И почему Нед иногда говорил друзьям: «О, Александра у нас большая умница, но наблюдательности ей Бог не дал». Как понимать эту фразу?)

Худшее из осмысленного: что Неда нет в живых и она не может задать ему все эти вопросы, а он — обнять ее, а она — обнять его, и они оба — возродиться, растворившись в бесспорном тепле этих объятий. Он ушел навеки; она осталась в этом мире одна.

Александра развернулась и пошла домой. Будь что будет. Алмаз заупрямился. Он предпочел бы, чтобы прогулка длилась вечно.