Худшие опасения

32

День похорон выдался ясным и солнечным. Эбби заехала за Вильной (Александра настояла, чтобы подруги постарались забыть о ссоре) на своей машине. Вильна была в элегантном черном костюме — короткая юбка, собственноручно расшитая блуза с глубоким вырезом. Но ее полуобнаженный бюст был задрапирован алым газовым шарфом.

— Это я не из скромности, голубка, — пояснила Вильна. — Груди у меня начинают сохнуть, шея пошла складками. Их можно показывать только при свечах. Ужас! Что со мной, бедной, будет? А все потому, что приходится обходиться без моего заветного омолаживающего крема.

— А что это за крем? — спросила Эбби. Артура с ними в машине не было — он приедет отдельно, на школьном микроавтобусе, после того как отвезет на станцию двух студентов. «При всей моей нежной любви к Вильне, — сказал накануне Артур, — я предпочел бы не ехать в ее обществе на похороны. Своей зацикленностью на себе, любимой, она создаст совсем неподходящую атмосферу в часы, когда неприлично думать ни о чем, кроме Неда. Так что, если ты не против…» Эбби была не против.

— Сперма, — объявила Вильна. — Сперма — самый лучший омолаживающий крем. Эссенция мужчины. А я уже забыла, когда ее в глаза видела! Скоро из меня песок посыплется. Первые морщины прорезались. А я ничего сделать не могу. Моя мать за мной шпионит — Клайв ее нанял, я точно знаю. Обидно, правда? — родная мать сторожит тебя, как в тюрьме.

И верно, подумала Эбби, за последнее время Вильна как-то состарилась. Романтическая худоба перешла в изможденность, гладкая оливковая кожа истончилась и посерела. И Мария действительно ведет себя подозрительно: все время маячит за спиной у Вильны, глаз с нее не спускает.

— Осталось совсем немного, Вильна, — сказала она вслух. — Еще полгода, и Клайв вернется.

— А вдруг он запамятовал, как это делается? — вопросила Вильна. — Или гомиком стал? С мужчинами это в тюрьме бывает. Что тогда?

— Тогда подашь на него в суд, — посоветовала Эбби. — За урон, нанесенный твоей внешности.

Эбби решила больше не отвлекаться на разговоры — все-таки она за рулем. На похороны она надела темно-синее платье Вильны. Подол пришлось подшить на живую нитку, чтобы не волочился по земле. Ну да ничего, сойдет. Эбби посмотрелась в зеркало над приборной доской: блестящие волнистые волосы, искорки в глазах, здоровая кожа, россыпь симпатичных веснушек. Взглянуть приятно.

— Хорошо выглядишь, — сказала Вильна. — Или ты пока не заметила? Эссенция умирающего мужчины. Чудодейственное средство. Большая редкость.

Эбби покрепче стиснула руль. Она была старательным водителем. Что бы ни происходило, ее руки держали руль так, как; надо, — в учебниках это положение называется «на десять часов десять минут».

— Шутка, — сказала Вильна. — У вас, англичан, никакого чувства юмора нет. Как после этого над вами не смеяться?

Эбби смолчала. Остаток пути они проехали молча — лишь изредка Вильна отдавала штурманские распоряжения в соответствии с картой, которую нарисовал и роздал всем заинтересованным лицам Хэмиш. Несмотря на то что Хэмиш слыл педантом, особой точностью карта не отличалась.

— Дженни мне все рассказала, — сказала Вильна, когда они свернули к воротам крематория. — Теперь, когда она снова живет с мужем, ей радостно, что Нед умер на тебе, а не на ней.

— Из Дженни свидетельница никудышная, — возразила после долгой паузы Эбби. — Ни одному ее слову верить не стоит. Гляди-ка: настоящий аншлаг. Похороны Неда начнутся только через полчаса, а стоянка уже почти забита.

— Конечно, не стоит, — поддакнула Вильна, — я так и скажу всем, кто будет спрашивать. Скажу: Дженни так глубоко все переживает, она сама перестала понимать, где факты, где выдумка. Вот как я буду говорить. Дружба — не пустой звук, верно? Даже в этой вашей унылой стране. А мы с тобой — ты и я — подруги, верно ведь?

Эбби осознала, что отныне они действительно подруги. Ушло то время, когда она смотрела на Вильну свысока. Вильну придется позвать на Охотничий бал — список приглашенных составляет, хоть и не единолично, сама Эбби. Куда бы Эбби ни направлялась — на вернисаж ли в престижную галерею, на благотворительный концерт в старинный замок, на торжественный обед в аббатство или даже в морг проститься с телом близкого друга, — ее непременно будет сопровождать Вильна. Вильну допустят в «лучшие дома», в самое изысканное и интересное — по местным меркам — общество. Вот какую цену Вильна назначила за свое молчание, за то, что поможет рассеять все подозрения Артура, — точно так же Александра принудила ее присматривать за Сашей. Эбби положила руку на колено Вильне. Что ж, цена не чересчур высока. Не слишком страшна.

— Конечно, мы с тобой подруги, — сказала она. — Вне всякого сомнения.

Толпа перед часовней все росла и росла. Друзья, родственники, зеваки. Приглашенные и незваные. Журналисты, старающиеся держаться незаметно: лишь порой сработает вспышка умело закамуфлированного фотоаппарата. Крохотные диктофоны запрятаны в рукавах. «Нам не хотелось бы беспокоить вас в этот скорбный день, но…» Весь театральный Лондон. Издатели и импресарио. Люди из «Ассоциации за охрану исконных прав». Из «Ассоциации за сохранение античных дорог». Из «Ассоциации за сохранение античных кладбищ». Из Общественного совета по искусствам — Нед входил в экспертный совет, ведающий грантами в области зрелищных искусств. Ибсеноведы, скандинависты. Нед был человеком разносторонним. Герои язвительных рецензий Неда пришли оплакать его крокодиловыми слезами. Люди из музыкальных кругов. Специалисты по старинным инструментам. Налоговые инспекторы, инкогнито. Торговцы антиквариатом. Торговцы с блошиных рынков. Звезды театра обоих полов. Всех полов. Врачи из Центральной клиники венерических заболеваний (Нед как-то организовал благотворительный гала-концерт в ее пользу). Часовня быстро заполнилась. Яблоку негде упасть. Как только внесли гроб, двери закрыли. Спешно подключили репродукторы, чтобы транслировать церемонию для тех, кто остался снаружи. Чтобы слышали все — и деревья, и кружащие над крематорием птицы, и те, кто пришел хоронить совсем других людей. Гимны «Для всех святых» и «Танец Господень». Отрывок из «Строителя Сольнеса»[14]. Все это выбрал Хэмиш, выбрал удачно. Лаконичные речи друзей.

Затем зазвучала мелодия «Уплывая вдаль», шторки раздвинулись, и гроб укатился по рельсам в пылающую, заранее разожженную печь. Впрочем, огонь был лишь иллюзией. В действительности кремация тел производилась дважды в неделю; но, разумеется, заверяла дирекция, каждого покойника сжигали отдельно, чтобы не смешивать пепел. По традиции, этим заверениям никто не верил. Иначе пепла получалось бы слишком много — в одиночку не дотащишь.

«Уплывая вдаль» — глупая и бодрая пьеска, еженощно знаменующая окончание передач общенационального «Четвертого канала». Извинение за технический перерыв. Колыбельная, ласкающая слух, убаюкивающая, отгоняющая мысли о революции, растворяющая народное возмущение в ностальгической печали. Банальная, как музыкальное сопровождение в немом кино. Избитая, как опусы эпигона. Последовательность звуков, от которой музыканты стонут, а чувствительные души — вздыхают. Эту мелодию выбрала Александра. Хэмиш упрашивал: пожалуйста, хоть что-то порекомендуй, хоть что-то измени в программе! Ты же была его женой! Нехорошо, если я, его брат, буду решать все единолично. Гости впали в легкое замешательство. Раздались нервные смешки. Но нет худа без добра — мелодия подсознательно успокаивала. И вообще, чего вы хотите от кремации — каких ритуалов ни выдумай, все равно до торжественности кладбищенского погребения ей далеко. В кремации всегда есть что-то вульгарное, что-то от массовой культуры. Тем не менее — как согласились все — это были хорошие похороны. А впереди еще и траурная церемония в Лондоне.

— Александра? Где Александра? — спрашивали журналисты.

— Вон она сидит, — указывали ее друзья. — Вон она сидит.

На деле же Александра находилась совсем в другом месте.

На похоронах была Дженни Линден в вызывающе алом (по совету Леа) платье. Сидела в первом ряду, у самого прохода. Стенала и обливалась слезами.

На похоронах была Леа, во всем белоснежном. Вылитая Дженни Линден, только не такая упитанная.

Пришел — по настоянию жены — и Дейв Линден. Но в часовню входить не стал.

На похоронах были Эбби, Артур и Вильна. И доктор Мебиус. И, естественно, Хэмиш. Дэзи Лонгрифф, тихо всхлипывая, держалась за плечи партнеров по спектаклю. Она была с головы до пят в черном: длинная виниловая юбка и такой же блузон со вставкой из стретч-трикотажа, подчеркивающей великолепную грудь. Фотографы так вокруг нее и роились. Дэзи позировала снаружи и внутри часовни, до, после и даже во время церемонии.

На похоронах был и почтальон — обутый в ботинки Неда, начищенные до зеркального блеска. Пришел мистер Кветроп. Пришли супруги Пэддл, содержатели магазина канцтоваров. Пришла Крисси, и Хэмиш обнялся с ней.

Те, кто был осведомлен о тех или иных подробностях, переглядывались между собой, иронически щурились или демонстративно отводили глаза, про себя радуясь, что Александры здесь нет: происходящее и без того попахивало пошлым фарсом.

Ирэн на похоронах не было.

Терезы — тоже.

И много кого еще там не было. Жизнь шла своим чередом. Александра думала о своем будущем — и не просто думала, а принимала конкретные меры. Пока Неда провожали в последний путь, она находилась в Лондоне — обсуждала с кастинг-директором новый голливудский проект. Американец предложил Александре главную женскую роль, роль возлюбленной Майкла Дугласа. Она поблагодарила, но с сожалением отказалась. Нужно подумать о ребенке: нельзя же вот так вот схватить осиротевшего мальчика в охапку и отвезти в Голливуд. Ее дом, вся ее жизнь — здесь, в Англии. Но их предложение для нее — большая честь.

Итак, на похороны Неда Александра не явилась. Зато вечером того же дня пошла посмотреть Дэзи Лонгрифф в «Кукольном доме» — театр все-таки не стал гасить огни. Александре нужно было отвлечься. А заодно — получить назад свою роль.

«Вероятно, — думала Александра, — плоть Неда еще присутствует в этом мире. Его тело лежит на каком-то другом столе или каталке, дожидаясь сожжения. Просто сезон прощаний с телом для всех, кому не лень, уже закрыт. А так ничего не изменилось. Никого уже не волнует, прикрыт ли беретом его раскроенный патологоанатомами череп. Если его глаза распахнутся, никто их не прикроет. Прошло время соблюдения внешних приличий. Он и сам с каждым днем беспокоился бы о них все меньше, думала Александра. А сама она не узнает, когда именно его тело сгорит в огне, обратится в пепел. Ну да какая разница? Тело давно покинуто. Нед продолжает свое бесконечное восхождение по горному склону, заросшему угрюмым лесом. Наверное, без ее благословения ему придется брести вечно. И поделом — ведь он даже не оглянулся».

В театр Александра пришла в семь. Обнаружила, что вечерние спектакли теперь начинаются в восемь вечера, а не в семь сорок пять. Александра пропустила всего восемь спектаклей, но в ее отсутствие дирекция времени не теряла. В кассе сидела какая-то новая женщина — сварливая, немолодая, завитая «под барашка», с обвисшими жирными щеками. Она долго переспрашивала: «Александра? Фамилия?», нарочито долго перекладывала конверты — все для того, чтобы торжествующе объявить: «Вам ничего не оставляли», хотя Александра долго убеждала ее, что никто ничего ей и не должен был оставлять. Пришлось заплатить за билет из собственного кармана. Удивляться тут нечего — ведь Александра явилась в театр без предупреждения. Но все же она восприняла историю с билетом как дурной знак. Она рассчитывала не возвращаться на сцену еще месяц, чтобы и она сама, и Саша попривыкли к новой жизни, жизни без Неда. Но если за восемь дней тебя могут напрочь забыть, насильно сослать в деревню, выпроводить на пенсию в качестве «лучшей драматической актрисы» — иными словами, увенчанной лаврами дряхлой старухи, которой только «Ордена Британской империи» не хватает, — чего же ждать через четыре недели?

На афишах уже пестрели свежие алые наклейки — поверх прежних, элегантно-аскетических, выдержанных в классической серо-черно-коричневой гамме. Фразы: «Образ Норы заиграл неожиданными красками» и «Незабываемая, чарующая, берущая за живое — Нора Александры Лудд» теперь безвозвратно скрыты другими: «В роли Норы — Дэзи Лонгрифф», «Тарантелла от Дэзи Лонгрифф — самая эротичная мизансцена сезона».

Александра вернулась в кассу и спросила, хорошо ли расходятся билеты в предварительной продаже, но женщина-барашек ее словно бы не слышала. «Меня нет, — подумала Александра. — Нед забрал меня с собой. Его член ходит взад-вперед, как поршень парового двигателя. Везет нас по воздуху. Мало-помалу мы растворяемся в пустоте. Странное дело: от нас обоих не осталось ничего вещественного, кроме его члена. Его конца. Этот кусок мяса, этот натруженный мускул, этот первичный источник тепла все еще властен над судьбой Александры. Опять каламбуры, опять метафоры», — подумала она и упала в обморок.

Администратор Сэм помог ей встать, отвел ее в свой кабинет. Он был страшно похож на художника Дэвида Хокни. Такая же прическа — прямые желтые волосы, такие же круглые очки.

— Ах да, — сказала кассирша. — Александра Лудд. Что ж вы мне сразу не сказали?

Сэма, по-видимому, покоробило, что Александра не пошла на похороны Неда. Наверно, впоследствии она раскается в том, что так поступила.

— Не раскаюсь, — сказала Александра. — Гордость не позволит. Я и сама не знала, что во мне столько гордости.

Раньше она считала себя смиренной маленькой мышкой, а свою славу — беспричинным капризом судьбы, симптомом безумия, овладевшего миром. А оказалось, это не ее мнение, а лишь навязанные ей домыслы Неда. Маскарадный костюм нищенки, выбранный им, а не ими обоими сообща. Оказывается, Александра не из тех жен, которые на похоронах мужа терпят громкие стенания целой стаи других женщин, решивших предъявить на него права. Особенно таких уродливых, как Дженни Линден, таких вульгарных, как Дэзи Лонгрифф, или таких сельских замарашек, как Эбби Карпентер. Зрители — а как еще назвать тех, кто пришел проводить Неда в последний путь? — принялись бы перемигиваться, толкать друг дружку локтями, глазеть, отвесив челюсти, гадать, что такого нашел в этих женщинах Нед, когда дома его ждала красавица-жена… и Александра оказалась бы всеобщим посмешищем, самой униженной и презренной, и все, кто завидовал ее успеху, радовались бы: поделом!

— А кого ты предпочла бы видеть в качестве его любовницы? — поинтересовался Сэм. — Принцессу Диану?

— Даже ради принцессы Дианы, — ответила Александра, — я не пошла бы на похороны Неда.

Сэм заметил:

— Сурово. Да ты, оказывается, стерва.

Это было сказано с оттенком восхищения.

Александра сказала:

— Жаль, что я Неда кремировала. Надо было похоронить.

Тогда она пробралась бы ночью на кладбище, села бы на могильную плиту и постаралась вообразить, как разлагается тело, как скользкие черви проедают в нем ходы. Урна с пеплом не столь располагает к философскому созерцанию. Сэм сказал, что пепел обычно фасуют не в урны, а в темно-синие коробки, перевязанные золотой лентой; вот и его матушку прислали из крематория в такой таре. А скоро ли, собственно, тело будет сожжено? Александра у них случайно не уточняла?

Александра сказала:

— Наверное, уже сожгли. Несколько минут назад, когда я упала в обморок.

Сэм заявил, что это лишь фантазии. Александра не спорила. Последняя неделя научила ее сговорчивости. Соглашаясь, бережешь силы. Александра справилась у Сэма о том, заполняется ли зал.

— В предварительной продаже билеты хорошо расходятся, — сказал Сэм.

— Дэзи Лонгрифф хорошо играет? — спросила Александра, едва удержавшись, чтобы не добавить: «Лучше меня?».

Сэм сказал, что Дэзи Лонгрифф ни к черту не годится, но билеты раскупаются хорошо, просто нарасхват идут. Он посоветовал Александре не разговаривать с дирекцией лично, а перепоручить переговоры Гарри Барни. С формальной точки зрения Александра нарушила контракт — ведь она не имела права на отпуск в связи со смертью родственника. Не представила она в положенный трехдневный срок и справки от врача, хотя в данных обстоятельствах такая справка была бы самым разумным выходом.

— Но они не посмеют требовать такого буквального выполнения контракта, — сказала Александра. — Это было бы бесчеловечно.

Сэм возразил, что дирекция театра бесчеловечна по определению. Возглашая: «Искусство требует жертв!», директора не отпускают актеров со сцены ни под каким предлогом — ни в случае смертельной болезни, ни после сигнала воздушной тревоги. Спектакль продолжается — дирекция обогащается. Сказать по чести, Сэм очень удивится, если Александра получит роль Норы назад.

— Почему меня никто не предупредил? — спросила Александра. — Неужели трудно было хотя бы напомнить насчет справки?

Сэм долго мялся и хмыкал, а затем предположил: видимо, все заинтересованы в том, чтобы «Кукольный дом» подольше продержался на сцене, а в идеале — переместился в зал покрупнее. С Дэзи Лонгрифф в роли Норы это, возможно, удастся. Времена сейчас тяжелые…

— Очень тяжелые, — согласилась Александра.

Впорхнула Дэзи Лонгрифф в подвенечном платье Александры. Точнее, ее прабабушки. Александра одолжила эту фамильную реликвию театру на время постановки. Платье было белое, шелковое, сильно декольтированное, с пышными юбками. Александра играла в нем сцену с тарантеллой. Это оно коварно сползло с груди Александры в вечер премьеры. Зачем только Дэзи его сейчас надела? Ведь до начала спектакля — пять минут, а в первой сцене Нора, живущая в маленьком норвежском городке, всего лишь возвращается из магазина. Но Александра ни о чем не спросила Дэзи — боялась узнать ответ.

Дэзи сказала, что слышала, что Александра упала в обморок перед окошечком кассы. Она, Дэзи, отлично понимает, в каком Александра сейчас состоянии; она и сама сейчас с ног валится — ездила на похороны бедняги Неда, только-только вернулась. Но искусство требует жертв.

— Да, наверно, требует, — согласилась Александра.

Дэзи заметила:

— Вот ведь странно: пока Нед был жив, я чувствовала себя страшно виноватой перед тобой, Александра, а теперь он умер — и все как рукой сняло. Бедненький Нед. Меня только одно утешает: я смогла открыть перед ним целый новый мир чудесных интимных наслаждений. Ведь жизнь так коротка!

Александра сказала, что рада за Дэзи. Сэм попытался выпроводить Дэзи, сославшись на то, что дали второй звонок. Дэзи сказала Сэму, что излишняя тактичность тут неуместна и даже унизительна — они с Александрой прекрасно понимают друг друга.

— Значит, в этом платье ты играешь первую сцену, — сказала Александра. — А в чем же ты танцуешь тарантеллу?

— Почти безо всего. В одной мини-юбке и высоких черных сапогах, — сказала Дэзи. — Она ведь пытается отбить Торвалда у доктора Ранка.

— Ясно, — сказала Александра. — Причем в глубине души Нора — лесбиянка. Я угадала?

— Ну конечно же! — сказала Дэзи. — Без этого момента пьесу невозможно понять. Он все проясняет! Бедный Нед в гробу перевернется. То есть перевернулся бы, если бы не умер. Ой… Прямо слезы на глаза наворачиваются. Я должна взять себя в руки.

— У Неда нет гроба, — сообщила Александра. — Он стал горстью пепла.

— Александра, нельзя же понимать все так буквально! — возмутилась Дэзи. — И Нед тоже всегда мне говорил, что у тебя совсем нет воображения.

И она понеслась на сцену, заранее выпростав грудь из подвенечного платья прабабушки Александры.

— Пойдем-ка. Я провожу тебя в зал, — сказал Сэм.

— Пожалуй, я не буду зря тратить время, — сказала Александра.

Переночевала она на Энглисс-стрит. Крисси не показывалась, но гардероб был полон ее одежды, а одежда Александры переместилась на диван. Со второго или третьего взгляда замечалось, что столы и стулья сдвинуты с привычных мест. Александра осознала, что Крисси намерена поселиться в этой квартире надолго.

Александре приснился Нед. Она стояла у «Коттеджа» перед окном кухни. Заглянула внутрь и увидела: Дженни Линден заваривает чай, а Нед сидит за столом, держа на коленях Сашу. Александра окликнула их, не отходя от окна. Но сколько она ни кричала, ее никто не слышал и не видел. Собравшись с силами, она испустила оглушительный вопль — точно женщина с картины Мунка — и в то же мгновение проснулась. И обнаружила, что с губ слетает лишь тихий писк.

Рано утром она встала и поехала в «Коттедж». Сделала остановку в Эддон-Гарни — купить молока и местную газету. Всю третью и четвертую полосы занимал репортаж с похорон Неда. Была там и огромная фотография рыдающей Дженни Линден, подписанная: «Александра Лудд глубоко потрясена утратой». В крупные газеты этот ляп не попал — должно быть, кто-то вовремя заметил.

Но Александра наткнулась на эту фотографию лишь позднее, совершенно случайно. И расхохоталась.