И в горе, и в радости

ГЛАВА 19

Кира остановилась у забора. Там пышно разрослась сирень, коричневые огарки отцветших гроздей еще были видны в темно-зеленой листве. Сейчас мир ее словно сузился до крошечного пятачка, на котором она балансировала, чтобы не рухнуть в воющую бездну безумия. Черпая завеса в голове, там, где жили ее воспоминания о предыдущей жизни, была, казалось, тонка и воздушна, но совершенно непроницаема. Быть может, стоит сделать небольшое усилие, и завеса распадется, и она вспомнит свое имя, сможет вернуться домой, в безопасный, светлый, просторный мир…

Но душа Киры, испуганная человеческая душа, не желала делать усилий. Она знала, что никогда мир не станет для нее прежним. Она знала, что на ее глазах убили близкого ей человека — только вот Кира никак не могла припомнить, кто был этот человек и что он для нее значил! — чуть было не убили ее. Кто-то надругался над ее волей, насильно вколов ей прозрачную отраву, от которой и помутилось так страшно в голове, — и Кира знала, что никогда не забудет этого.

Ее мир, мир, наполненный цветами и музыкой, добрыми людьми и уютными вещами, мир ласковый и игривый, как резвящийся котенок, потерпел крушение. И сознание Киры отказывалось принять, отказывалось воспринять эту новую страшную реальность, в которой человека могут убить такие же люди, в котором нужно бежать, и прятаться, и умолять кого-то о помощи, и переодеваться в вещи с чужого плеча! В ту пронизанную дрожью минуту, когда Кире удалось выбраться из дома, где ей грозила неминуемая гибель, она твердо сказала себе: «Это не я. Это не со мной». И сознание приняло этот сигнал, и память о том, кто она такая, покинула ее.

Девушка смотрела на листья сирени, на старый, покосившийся забор — в теньке на нем висела куколка бабочки, пустая, вышелушенная куколка капустницы, белая в черную рябинку. Легкий ветерок колыхал пустую оболочку чудесно упорхнувшей феи, и от этого Кире становилось чуточку легче. Может, и не стоило никуда бежать, спасаться, выжигать себе душу страхом? Может быть, и сам человек — только бессмертная бабочка-психея, таящаяся в смертной, некрасивой и тяжеловесной телесной оболочке? Бабочка упорхнет к солнцу, а про сухую скорлупку никто не вспомнит…

Киру обеспокоил не звук, но ощущение. Просто холодок пробежал по спине. Девушка вздрогнула всем телом. Народная примета гласит, что это кто-то прошел по твоей будущей могиле. Быть может, и так. Но сейчас Кира почувствовала близость собственной могилы. Пригнувшись, она выглянула из-за ствола молодой яблоньки. Да, кто-то стоял у бассейна. Это был не хозяин и не его веселая подруга. Два человека в черном. Именно от них исходил леденящий душу холод.

Неторопливо, на корточках, Кира начала отползать в заросли сирени. Бледное воспоминание пронеслось в ее голове — лето, дача, ей пять лет, и она прячется в таких же зарослях, а женский голос настойчиво зовет ее, все приближаясь. Но и в переливах этого голоса девушка не смогла узнать звуков своего имени.

В покосившемся заборе, облепленном паутиной и сочащемся коричневой трухой, был лаз. Наверное, его подрыло какое-то животное. Большой пес, брошенный хозяевами в этом дачном поселке. Большой коричневый пес с черными подпалинами, с репьями в хвосте бегал по участкам и соорудил для Киры основательный подкоп, замаскированный кустами сирени. И девушка протиснулась в лаз, перепачкав в земле руки и колени.

Соседний участок выглядел заброшенным. Конопля и лебеда доходили до пояса, огромные лопухи вольготно раскинули прохладные листья. Дом тоже выглядел нежилым. Крошечный домишко, не сравнить с хоромами «на лицо ужасного, доброго внутри» Виктора! Окна были заколочены, на двери висел огромный замок. К нему явно давно не прикасались человеческие руки. Рядом с домом торчало еще какое-то строеньице — подсобка с ржавыми лопатами? Бывший курятник?

Кира подергала дверь сараюшки — та была открыта. Здесь явно побывали бомжи — замок был вывернут вместе с петлями, на утоптанном земляном полу валялась рваная куртешка с вылезшими клочками ваты, пустые бутылки, консервные банки. Под ногами хрустело стекло.

Кира сделала пару шагов и споткнулась. Ее глаза уже немного привыкли к темноте, и она разглядела дверную ручку, торчащую из пола. Погреб! Тяжелая крышка, добротно обшитая листовым железом, явно прикрывала вход в погреб!

Девушка с трудом подняла крышку. Вниз, в полный мрак, уходила деревянная лестница, и Кира поставила ногу на первую ступеньку, от всей души надеясь, что она не сгнила и не треснет под ее весом. Если она упадет и сломает себе что-нибудь, то, скорее всего, останется тут навеки — умирать, как крыса в западне. И никто ее тут не найдет. Или найдут очень не скоро.

Но лестница, сработанная неведомым хозяином на совесть, выдержала легонькую девушку. С трудом надвинув крышку обратно, она спустилась вниз. В погребе было не так уж и холодно — даже приятно после знойного дня. В другое время и при других обстоятельствах полная темнота напугала бы Киру до истерики — но сейчас темнота казалась ей другом, ее бархатные руки нежно обняли девушку и понесли куда-то, баюкая.

Она решила сидеть в погребе, пока не станет невмоготу. Пока невыносимо не захочется есть и пить. Тогда она осторожно выберется и пойдет… куда-нибудь. Должна же быть милиция в этом поселке? Да и потом, не так уж важно, куда она пойдет и что предпримет. Быть может, ее найдут. Уже ищут. Ведь есть же у нее родные, близкие люди, которые беспокоятся за нее? Здесь и сейчас — тихо, спокойно, темно… Не надо никуда идти.

Кира задремала, опершись на какую-то дощатую перегородку — наверное, на ларь для картошки, как подумалось ей.

Во сне она шла по черному песку пустыни. Почему песок черный? Он ведь должен быть белым. Ах да, в пустыне ночь. Ночью песок всегда становится черным. Но как она тут оказалась? Убежала от мамы. Они шли вместе с мамой, и Кире было спокойно, тепло и надежно. Мама могла заставить всю эту пустыню зацвести, как один огромный сад. У мамы в руках волшебная сила. Она ведает тайны растений, она говорит с деревьями… Но Кира польстилась на оазис, презрев мамины сокровища. Оазис обманул ее, обернулся миражом, и сама Кира теперь — не более чем мираж.

Но что это там, впереди? Пески обрываются вниз, темный провал ведет в подземные чертоги. Кира не побоится спуститься туда, лишь бы не видеть черных песков, не идти по ним, волоча ноги. Тем более что из провала тянет знакомым запахом — уютного, обихоженного дома. И там ждет ее любимый… Она смутно помнит его лицо — густые брови, ясные глаза. Сила и нежность в грубовато выточенном мужском лице…

Ничего. Никакого провала, никаких врат в подземное царство. Но он был рядом! Это нечестно! Нечестно!

Она не знала, спала ли и долго ли это продолжалось. Из зыбкого забытья ее вывели голоса. Прямо над головой…

— Черт, какой тяжелый… Настоящий бугай.

— Покойники всегда тяжелые.

— Да ну?

— Точно тебе говорю. Мало я их перетаскал?

— А девка легкая.

— Так в ней чего — кожа да кости.

— Куда ее?

— Какая разница. Сюда клади.

— А сгорят? Они ж мокрые…

— Ты чё, совсем тупой? Сгорят как миленькие. Да и бензинчику плеснем, мигом займется.

— Я не понял: почему мы их в доме не сожгли? И все шито-крыто.

— Потому! У него еще мать осталась. Дом ей на старость пойдет. Надо же и о близких думать! А потом, потому что в доме нам еще пошариться надо. Эта девка, видишь ты, когда от шефа сбежала, прихватила с собой одну интересную штучку…

— Какую?

— А вот это, Павлик, не твоего ума дело. Видишь, Витек тут краем замарался, и того шеф убрать велел. Жалко парня. Девка эта по случайности в его машину прыгнула, надо ж было случиться такому совпадению… Так что без вопросов. Давай иди.

— Понял. За бензином идти?

— Нет, за газировкой!

— Понял…

Наверху стало тихо, слышались только осторожные шаги. Кира зажала себе руками рот — ей казалось, что она узнала голос одного из вчерашних убийц. Того громилы со спокойными глазами. Значит, они убили Витька. И Кристину тоже. Теперь собираются уничтожить следы преступления. Проще говоря, сжечь трупы прямо у нее над головой.

И эта мысль была последней каплей. Кира решительно встала и сделала шаг в кромешной тьме к лестнице. Сейчас она поднимется и выйдет отсюда. Хватит. Пусть этот кошмар кончится — как угодно, только кончится.