И в пепел обращен

Часть третья. Когда вновь в своем праве король[49] 1658–1660 гг.

Долина Белой Лошади, Беркшир, 23 июня 1658 г.

Ночной ветер сек вершину холма с такой силой, что высокое пламя костра, разведенного в честь Летнего солнцестояния, кланялось, трепетало и снова тянулось к небу. Земляной вал, называемый местными Уффингтонским замком, хотя никакого замка здесь не было и в помине, от ветра почти не заслонял, но что этот ветер для дивных, плясавших вокруг костра? Большинство проживало в Беркшире с незапамятных пор, и для них он был давним другом. Немногим же пришлым он просто еще раз напоминал, что сии земли им не родные. Девять лет минуло с тех пор, как их прогнали из Лондона, а сюда, в Долину, где наконец-то нашелся двор дивных, согласившийся дать им приют, некоторые из них пришли добрых семь лет назад. Позже, следом за ними, явились и прочие, вновь втянутые в орбиту своей низвергнутой с неба звезды.

Однако сей ночью звезда ускользнула от их внимания и ныне стояла в некотором отдалении, на вершине другого холма. Не столь впечатляющий, как его брат, увенчанный кольцом земляного вала, этот холм отличался подозрительно плоским гребнем, украшенным голым, без единой былинки, меловым пятном, неярко мерцавшим в меркнущем свете луны. Легенда гласила, что на сем месте некогда был убит дракон и там, куда пролилась его ядовитая кровь, с тех самых пор ничего не растет. Все это подходило к охватившей ее меланхолии как нельзя лучше.

Будь они в Лондоне, плясали бы сейчас вкруг костра на Мор-филдс, завлекая в свой шумный круг смертных… Интересно, удосужился ли Видар устроить сегодня праздник, и если да, какой прием ждет там неосторожных людей? Дивные отнюдь не всегда добры и гостеприимны, а уж среди тех, кто служит ему, таких и вовсе не сыщешь.

Ветер прижимал юбки к ногам, сбивал их в сторону, трепал, подталкивал, дергал так, что Луне пришлось расставить ноги пошире – иначе, того и гляди, не устоишь. Склон за ее спиной спускался ко дну просторной долины, пестревшей заплатами лесов и полей, точно лоскутное одеяло. Другой склон, впереди, вел наверх, к Уффингтонскому замку и празднеству, к коему ей недоставало духу присоединиться.

Раздавшийся снизу голос походя, в один миг, нарушил желанное уединение.

– Вот бедолага! Ну и жалкий же у нее нынче вид…

Моргнув от неожиданности, Луна оглянулась и бросила взгляд вниз. По склону Драконьего холма, с легкостью той, что проделывала этот путь не раз и не два, взбиралась к вершине стройная, гибкая эльфийка по имени Иррит. Подойдя к Луне, беркширская дивная кивнула в сторону склона напротив – там, в высокой летней траве едва виднелись белые линии. Узкие канавы были высечены в камне склона, но плавности их очертаний очень вредила зелень, упрямо искавшая опору в мелу. Образуемой ими фигуры нельзя было как следует окинуть взглядом даже отсюда, с самого удобного места: она растянулась вдоль склона столь широко, что полностью охватить ее взором могла только птица с небес. Впрочем, Луне облик ее был знаком. Ей случалось бывать здесь, когда Белая Лошадь поднималась с земли и шла вниз, пощипать сочной травы с крутых склонов долины под названием Ясли.

– Разве вы не в силах выполоть траву сами? – спросила она, вотще откидывая серебряные пряди со лба (ветер вновь растрепал волосы, стоило ей только убрать руку).

Иррит бесцеремонно уселась на голый мел у ее ног.

– Не наша это работа. Есть тут, в Долине, семьи, что чистили Лошадь из поколения в поколение, но теперь пуритане за каждым чихом следят, вот они и боятся сюда подниматься.

С высоты, от костра, донеслась мелодия, так и пляшущая в токах летнего ветра. Костров в ночь на Летнее солнцестояние пуритане тоже не одобряли, однако дивных – да и кое-кого из здешних смертных – сие вовсе не останавливало. Реформы благочестивых пришлись по нраву не всем, и с течением лет под их аскетической властью, вначале именовавшейся Английской Республикой, а затем, после позорного ее провала, Протекторатом с великим генералом Оливером Кромвелем во главе, число несогласных неуклонно росло. Вот только Королевства Английского на свете более не было.

«Король умер. В Англии нет короля».

– Ты не туда смотришь, – заметила Иррит.

– Что?

Беркширка указала налево, на восток.

– Лондон там.

– Я думала не о Лондоне.

Ответом ей была насмешливая ухмылка.

– Ну да, конечно!

К придворным дамам, последовавшим за Луной девять лет назад, когда Ифаррен Видар вынудил ее бежать из Халцедонового Чертога, Иррит не принадлежала. Как и к дамам вообще, что столь наглядно демонстрировали ее беспардонные манеры. Нет, грубость ее ничего не значила, просто такой уж она была – независимой и неотесанной, совсем не то, что городские дивные. Сегодня, ради праздника в честь Летнего солнцестояния, беркширка надела длинную блузу и шоссы, вышедшие из моды не один век назад, и даже в те времена предназначавшиеся лишь для мужчин, и уж точно никогда не шившиеся из мха – живого мха, усеянного крохотными белыми цветами. В этих местах сии одеяния считались изысканным придворным платьем.

Луна же по-прежнему носила корсет и юбки по моде Халцедонового Двора. Пусть непрактично, но дело тут, признаться, было не в удобстве, а в принципе: одевшись подобно беркширским дивным, она утратит еще одну нить, связующую ее с королевством.

«Прошло столько лет, а я все еще считаю королевство своим…»

Ну, а как же иначе? В какой стороне находится Лондон, она прекрасно знала без напоминаний: он непрестанно звал ее, манил, тянул к себе, точно незримый магнит. В первые дни изгнания она странствовала по всей Англии, нанося визиты прочим дивным монархам, и в любую минуту, не задумываясь, без ошибки, могла указать пальцем в сторону самого сердца Сити. Пока это чувство при ней, она неразрывно связана со своею землей. Пока эта связь существует, она остается королевой. Такова сама суть права на власть среди дивных.

Вот только право – одно, а политика – совсем иное, и владений своих Луна не видела долгие девять лет. Девять лет, четыре месяца и двадцать три дня, если быть точной.

«Подумать только: считаю время, как смертная».

Дворец ее занял Видар, и, хотя каждый дивный монарх Англии был перед нею в долгу за давнюю помощь, предоставить ей войско, достаточное, чтобы отбить Халцедоновый Чертог, не согласился никто. Раз за разом ей ненадолго давали приют, а засим намекали: пора-де и честь знать, пока она, наконец, не осела здесь, в долине Белой Лошади, где вовсе не чувствует и никогда не будет чувствовать себя своей.

Тут Луна заметила, что Иррит смотрит снизу вверх на нее.

– Можно спросить тебя кой о чем? – заговорила беркширка, поднимаясь на ноги.

Луне очень хотелось ответить «нет», ведь с праздника она ушла не без причин. Однако она прекрасно понимала, насколько зависит от доброго отношения тех, кто ее приютил, и посему отвечала:

– Конечно.

– Это правда, что ты любишь смертного?

«Любишь», не «любила». По крайней мере, это Иррит понимала.

– Да.

– Но почему?

Луна удивленно подняла брови. Темно-рыжие волосы Иррит, небрежная путаница длинных прядей и тонких косичек, ничуть не скрывали изящных черт лица: в отличие от Луны, ей хватило ума повернуться лицом к ветру. Во взгляде ее отражалось искреннее недоумение.

– Я слышала, он умер много лет тому назад, а тебе теперь скорбеть о нем до конца времен. Не понимаю, кому это нужно? Зачем?

Не так уж тому много лет… но бесконечность времени не притупит боли.

Вздохнув, Луна повернула голову так, чтобы ветер дул сбоку.

– Представь, будто ты всю жизнь прожила взаперти, в башне, а солнце и ветер, лес и траву, видела только в окно. И вдруг у тебя появляется шанс выбраться из башни, пройтись по траве, пощупать листву на деревьях, подставить лицо лучам солнца. Разве ты от такого откажешься?

– Если потом меня снова запрут в эту башню, то да, – без раздумий ответила Иррит. – После недолгой воли заточение кажется хуже прежнего.

На губах Луны мелькнула печальная улыбка.

– О… но ведь опыт чего-то да стоит. Мир, где некогда жил твой любимый, кажется иным. Краски становятся ярче, звуки нежнее, потому что все это ты делила с другим.

Иррит хватило любезности ненадолго задуматься.

– Все равно не понимаю, – объявила она.

«Этого я от тебя и не ждала».

Возможно, взор Луны туманило прикосновение к бренному миру людей, однако порой ей казалось, будто она много старше лесной эльфийки, что стоит рядом.

– Быть может, смогла бы понять, если б чаще видела смертных.

Нет, она вовсе не имела в виду намекать на заботы, омрачавшие ее мысли, однако Иррит обо всем догадалась – ведь эти заботы не оставляли Луну ни на минуту.

– Ты еще вернешься домой, государыня, – сказала она, глядя на Белую Лошадь, словно Лондон простирался там, прямо перед ними, а вовсе не далеко на востоке, согласно ее же недавнему напоминанию. Лондон… а с ним и Халцедоновый Чертог, и могила Майкла Девена, которой Луна не видела уж девять с лихвою лет. – А когда вернешься, может, и я с тобою отправлюсь.

Собор Св. Павла, Лондон, 14 июля 1658 г.

Невдалеке, в темноте, негромко заржал и топнул копытом конь. Звук отразился эхом от массивных каменных колонн и высоких – куда как выше, чем в любой конюшне на свете – сводчатых потолков.

Энтони замер, беззвучно втянув воздух ртом. Наконец, слыша, что больше никто и не шелохнулся, он вновь отважился двинуться вперед, к нефу оскверненного Святого Павла, осторожно нащупывая дорогу среди обломков скамей и хоров на полу, стороной огибая стойла спящих коней Армии нового образца.

«Наследие папизма», собор вот уже десять лет терпел надругательства благочестивых реформаторов, рьяно стиравших все следы католичества не только в духовном, но и в земном, вещном мире. Сквозь бреши в кровле южного трансепта[50] и в прочих местах внутрь капал дождь, в выбитых окнах (от «идолопоклоннических» витражей не осталось и памяти) свистел ветер. Снаружи, под портиком, в наскоро возведенных среди колонн классического фасада, коим Иниго Джонс украсил западную сторону выщербленного временем здания, спали белошвейки. Пол от стены до стены покрывал толстый слой грязи.

Впрочем, сейчас подобное небрежение играло Энтони на руку. Будучи пойман, он попросту прикинется нищим, укрывшимся от дождя, что барабанит по свинцовой кровле над головой. И никто в сем не усомнится. Быть может, расквартированные здесь солдаты объявят его бродягой и погонят плетьми назад, в приход, который он назовет своим, однако богатого баронета с Ломбард-стрит, некогда заседавшего в Ратуше и в парламенте, в нем ни одна живая душа не признает.

Да, того, прежнего Энтони давно не стало. Ныне место его занял совсем другой человек – говоря откровенно, недалеко ушедший от нищего бродяги.

Стоило опуститься на колени в центре нефа, руки предательски задрожали. Колени – тоже, точно голодал две недели кряду. Под ложечкой засосало от отчаяния, как будто у горького пьяницы, которому нечего выпить, а в голове раз за разом крутилось одно: «Не могу я так больше. Не могу».

Который год одна и та же присказка… однако он каким-то чудом держался.

Беззвучно шевеля дрожащими губами, он забормотал молитву – импровизированную, экспромт, на манер индепендентов:

– Господи Всемогущий, сжалься над скромным сыном Твоим. Может, все это – кара за мои прегрешения, но, молю Тебя, позволь уж пройти, иначе тут мне и гибель.

Загаженные, испятнанные, растрескавшиеся каменные плиты без звука раздвинулись, открывая проем в полу собора. Проем был темен, однако ноги знали дорогу на ощупь, и Энтони, не споткнувшись, сошел вниз. Плиты сомкнулись над его головой.

Изо всех сил сдерживая одышку, он грузно опустился на нижнюю ступеньку. Вокруг веяло приятной прохладой, но для него она была все равно, что спасительное тепло, охватившее тело после долгой зимней вьюги. Прильнув к стене, он невольно всхлипнул – столь сладостны были объятия Халцедонового Чертога.

«Сколько же я еще вытерплю?»

Когда Луна с придворными бежали из Лондона, ни он, ни она не понимали, к чему это приведет. Королева и Принц были связаны с Чертогом накрепко, и если оба оставят его… Впрочем, появится ли тогда у Видара шанс объявить себя королем, они так и не выяснили.

Дело было в другом. Луна вполне могла прожить и вне дворца – разве что со временем утратила бы право на власть. Энтони же не мог.

Дрожь в теле не унялась – напротив, усугубилась. Заливаясь слезами, Энтони крепче прижался к камню. Ничего, это сейчас пройдет. Некоторое облегчение приносило время, проведенное в других владениях дивных, и визиты сюда он оттягивал, как только мог. Появляться в Халцедоновом Чертоге ему было небезопасно. Однако, в конечном-то счете, став Принцем Камня, он связал себя именно с этим местом – с этим, а не с каким-то иным. А люди, настолько затронутые миром дивных, покидая его, умирали.

А если он умрет, Видар может победить.

Посему Энтони просто не мог позволить себе умереть.

Но – Господи, спаси и сохрани – порой этого так хотелось! Особенно в ту пору, когда влечение набирало силу, а на ум приходили опасности, ожидающие внизу. Этот вход был одним из трех, о которых Видар, похоже, не знал, а для Энтони – самым безопасным, ведь находился он под собором, там, где дивным весьма и весьма неуютно. Вдобавок, пробраться к Святому Павлу было куда как проще, чем за толстые стены Лондонского Тауэра. Что до третьего входа…

Да, Видар знал, что Лондонский камень неотделим от Халцедонового Чертога, но даже не подозревал, почему. Столь глубоко в устройстве дворца среди дивных разбирались считаные единицы, и где расположены изначальные входы, было известно лишь им. Столь же немногие знали, где находится Лондонский камень, основа всего Чертога. Бренная его часть покоилась на Кэннон-стрит, у всех на виду, а вот дивное ее отражение скрывалось за тем самым троном, который Видар объявил своим. И он, Энтони, не выдаст тайника узурпатору ни словом ни делом. Потому-то он и прятался здесь, сжавшись, как крыса в норе, изо всех сил стараясь не издавать ни звука и молясь о том, чтоб никто из случившихся рядом дивных его не услышал. Все так же, сидя на нижней ступени лестницы, он уснул, а проснулся в мучительном окоченении. Коснувшись стены, он почувствовал, что проспал целый день, и теперь наверху снова ночь. Раз так, можно выходить. Сейчас ему ничто не грозит. Сейчас – безопаснее всего.

Подъем… Он был самой тяжелой работой за всю его жизнь и с каждым разом становился все тяжелее. Заставив себя встать на ноги, Энтони заковылял наверх, сквозь кромешную тьму, и вскоре Халцедоновый Чертог остался позади.

Кузница Велунда, Беркшир, 6 августа 1658 г.

Закат украшал стволы буков рыжеватыми теплыми пятнами. В воздухе веяло медвяными ароматами бузины и мирриса. Стоя перед длинным, невысоким курганом, надежно укрытым от взоров стеною деревьев, Луна смотрела, как Тейрнгар[51], дивный гончак, подаренный Лисликом, принюхивается к лесной опушке в безуспешных поисках, за кем бы это погнаться. В отличие от дарителя, пес оказался ей верен, и со временем Луна привыкла не вспоминать лица изменника всякий раз, как бросит взгляд на него.

Вольно гулять по просторам Долины ей нравилось. Вот и сейчас, стоя напротив серых каменных столпов у южного края кургана без всяких чар, она ничуть не опасалась попасться кому-либо на глаза. Подобной свободы она не знала со столь давних времен, что не могла бы их и припомнить, а в городе, ставшем для нее домом, такое было бы просто немыслимо.

Однако тишина и покой раздражали ее не на шутку. Да, в долине Белой Лошади хватало крестьян, а до одной деревеньки вовсе было рукой подать, но в обществе одних лишь беркширских дивных да остатков ее небольшого двора Луна чувствовала себя, словно бы в заточении. Со смертными дел она почти не имела. По милости новых законов против бродяг ко всякому путнику приглядывались с величайшим подозрением, так что и чары дивных могли не спасти. Вот потому-то свободе ее и сопутствовало неведение: чтобы не отставать от жизни, обходящей ее стороной, приходилось целиком полагаться на чужие слова.

Тишину нарушил глухой, монотонный топот копыт, донесшийся с дорожки из мела и кремневого галечника, тянувшейся невдалеке от кургана, за укрывавшими его деревьями. Если это не тот, кого Луна ждет, он попросту проедет мимо, а не проедет – так что за беда? Сказки об этих местах людям знакомы давно…

Но всадник, въехавший под полог буковых ветвей, был ей знаком, сколь сильно ни изменился. При виде Энтони Уэйра у Луны мучительно защемило сердце. Когда-то его связь с дивными сдерживала надвигающуюся старость, теперь же – словно придала ей прыти. По сути отлученный от Халцедонового Двора, он потерял в весе, по меньшей мере, два стоуна[52], волосы и борода его побелели, как снег, плечи под кожаным камзолом – сплошь кожа да кости, руки на поводьях дрожат после двух дней нелегкой езды…

Однако оскорблять его указаниями на очевидное Луна даже не думала. Просто придержала его кобылу – настоящую, не из дивных созданий – под уздцы, пока он спешивался.

– Оставь рядом серебряную монету, – в попытке пошутить сказала она, – и к той поре, когда мы закончим, кобыла будет перекована на все четыре ноги.

– Два дела сразу не под силу даже мне, – басовито, дружелюбно сказали позади.

Да, несмотря на огромный рост, двигался Велунд удивительно тихо. Почти не похожий на дивного, с первого взгляда король Долины казался не более чем дюжим кузнецом – мускулы рук бугрятся канатами, простая кожаная безрукавка туго натянута на груди, – но Луна приветствовала его со всем должным почтением. Не стоило забывать: именно ему, своему царственному кузену, она ныне обязана столом и кровом.

Кивнув в ответ, Велунд дружески стиснул плечо Энтони и, наклонившись, принялся чесать Тейрнгара за ухом.

– Там, внутри, для тебя готова еда, – сказал он Принцу в изгнании. – Ешь без опаски.

Это значило, что угощение для гостя украдено одним из паков с ближайшей фермы. Однако местные дивные, не ожесточенные былыми порядками Халцедонового Двора, были вполне готовы отплатить за взятое доброй услугой, и Луна не сомневалась, что, пробудившись поутру, крестьянин нашел свой дом дочиста выметенным, а коров накормленными и подоенными.

Таков был старый обычай, простой и понятный, пусть даже Луна не жила в деревне целую вечность. Сам Велунд не брезговал поработать молотом для всякого смертного, кому достанет храбрости прийти и заплатить положенное, и, хотя таких с каждым минувшим веком становилось все меньше, имя его помнили до сих пор.

«А кто вспомнит меня?»

По счастью, Луне хватило рассудка прогнать прочь сии исполненные жалости к самой себе мысли.

– Ваши советники уже собрались, – сказал им Велунд, нимало не тревожась о том, что роль гонца королю не пристала. К разнице в положении здесь также относились гораздо проще. – Только вас и ждут.

– Мы вскоре будем.

Прежде, чем войти внутрь, Луне нужно было спросить Энтони кое о чем.

– Что нового? – заговорила Луна, как только Велунд двинулся прочь, а Тейрнгар, виляя хвостом, потрусил за ним.

Обо всем остальном она, не колеблясь, могла побеседовать с ним на глазах советников. Однако в прошлом они уже раскрыли в своем кругу одного подосланного соглядатая и одного подкупленного пака, а разговор этот не должен был достичь ушей Видара ни за что.

– Он до сих пор слеп, – ответил Энтони, стреноживая кобылу так, чтоб та могла попастись, и с кряхтением снимая с нее седло. – Разносит дворец на части в поисках Лондонского камня, но все еще не нашел его, да к тому же не знает, как заставить Камень откликнуться. Он думает, твое партнерство со смертными – всего лишь глупая блажь.

Напряжение, сковавшее спину, как рукой сняло. Халцедоновый Чертог был обязан своим существованием трудам смертных и дивных, и без помощи смертного его властелином еще не становился никто. Луна полагала, что в одиночку достичь сего невозможно, и пока об этом не ведал Видар, могла не тревожиться, как бы тот не преодолел гордыни и спеси и не подыскал себе консорта из рода людского.

Пока сие преимущество и Лондонский меч остаются при ней, Видар в ее руках.

Однако Луне хотелось большего – вернуть себе королевство.

– Пусть о твоей лошади позаботится кто-нибудь другой, – сказала она. – У нас есть вести из Ирландии и Шотландии, и наконец-то они обещают оказаться полезными.

Вход в курган охраняли четыре поставленные на попа каменные плиты, обступившие узкую, мощенную камнем дорожку, уходившую под землю, точно сторожевые башни. Крестообразная пещерка в ее конце была невелика: чтобы войти, Луне пришлось пригнуть голову. Внутри стена перед ней с негромким скрежетом отодвинулась в сторону. А ведь она должна была слышать этот звук, когда наружу выходил Велунд… и, к слову, как ему удается протиснуться в эту дверь? О сем оставалось только гадать.

Шагнув через порог, Луна с облегчением выпрямилась.

Владения Велунда не могли бы отличаться от Халцедонового Чертога разительнее, даже если бы он добивался этого нарочно. Высокий округлый потолок подземелья озарял теплый свет факелов, земляной пол был укрыт ковром багряных с золотом листьев. Дивных здесь собралось немало, но вовсе не ради присутствия короля, стоявшего в стороне за разговором с одним из косматок[53]. Вокруг нескольких котлов, подвешенных над открытым огнем, толпились хобы. Троица паков коротала время за мудреной игрой, возможно, некогда состоявшей в родстве с игрой в свайку, в некоем сложном порядке вонзая в землю кинжалы.

Среди этой толпы дивные подданные Халцедонового Двора выделялись, что твои лондонские вельможи, вдруг очутившиеся среди крестьян – даже те, кто отринул чопорность придворного платья. Сэр Перегрин Терн, прежде лейтенант, а ныне капитан уцелевшей Халцедоновой Стражи, демонстрировал своей визави, кавалерственной даме Сигрене, замысловатый фехтовальный прием, а та наблюдала за ним, задумчиво вертя в пальцах кинжал. Том Тоггин, в изгнании ведавший хозяйством Луны, наносил завершающие штрихи на некий изысканный кулинарный шедевр с марципанами, в усердии высунув язык и прикусив его кончик кривыми, далеко выдающимися вперед зубами. Прочие разбрелись по кургану и, несомненно, предавались давним, привычным забавам, насколько сие было возможно.

Теперь Луна знала их всех куда ближе, чем в те времена, когда они были лишь несколькими среди многих. Вот, например, кавалерственная дама Сигрена: как оказалось, в Лондоне сия рыцарского звания леди нередко принимала мужской облик, чтоб брать уроки фехтования в школах величайших мастеров. А сэр Перегрин за чашей вина рассказывал жуткие истории о ведьме по имени Черная Аннис, под чьею властью жил некогда в Лестершире. Том подавал к королевскому столу колоссальной величины сладости, прекрасно зная, что Луна съест не более ломтика, а посему он с чистой совестью сможет схарчить оставшееся сам.

Храня верность придворным манерам, все они кланялись королеве и Принцу, а сэр Перегрин почтительно двинулся следом. Беркширские же дивные попросту кивали, если вообще удосуживались взглянуть в их сторону. Вдвоем они, королева в изгнании и ее Принц, пересекли Большой Зал и углубились в один из оплетенных корнями подземных коридоров.

Советники ждали в покоях поменьше, сидя в буковых креслах вокруг дубового стола, возможно, повидавшего дни Вильгельма Завоевателя. Пол под ногами был укрыт ковром из лесной земляники, буйно цветущей вопреки неурочному времени. Когда Луна с Энтони переступили порог, немногочисленные придворные преклонили колени, обнажили головы и, повинуясь кивку королевы, снова расселись по местам. Перегрин встал за их спинами, взяв на себя обязанности стража и слуги.

– Благодарю всех собравшихся, – заговорила Луна. – Для некоторых из вас путь сюда был долог. Надеюсь, новости ваши хороши.

Ныне совет ее выглядел пестрым, что твое лоскутное одеяло. Многие не принадлежали к подданным Луны, одна же вовсе была иноземкой. Наряд леди Федельм казался здесь еще более диковинным, чем даже кожаный камзол Энтони, однако в этих пещерах она чувствовала себя как дома. Формально она по-прежнему оставалась посланницей, однако же, до глубины души возмущенная изменой Эоху Айрта, помогала двору в изгнании, не испытывая никаких угрызений совести.

Вот только на кивок Луны ирландка ответила не слишком обнадеживающим взглядом.

– Боюсь, у меня новостей мало. Союз Конхобара с Никневен одобряют немногие, однако неодобрение их не столь сильно, чтоб выступить против него.

Эти колебания просто сводили с ума.

– Но ведь Видар заручился Конхобаровой помощью, пообещав править Англией с заботой о благе Ирландии. Вместо этого лорд-протектор Кромвель до сих пор попирает ваш народ сапогом. Как они могут держать сторону Видара после такой оплошности?

Федельм беспомощно развела руками.

– Да, сдержать слова он не сумел, но если Конхобар от него отречется, что в том проку? Успех Видара – его единственная надежда: ведь на добрую дружбу с вами, верни вы трон себе, ему рассчитывать не приходится.

«К тому же, в вопросах вмешательства в людские дела Видар не столь скрупулезен»… но это осталось невысказанным.

– Останься королевство за нами, мы вполне могли бы чем-то помочь Ирландии, – сказал Энтони. – Ведь дело не только в бестолковости Видара, но и в утрате нашей возможной помощи.

На взгляд Луны, здесь он преувеличивал их силы: сама она весьма и весьма сомневалась, что им удастся обратить волну вторжения вспять или хотя бы ослабить натиск Кромвеля. Однако откровенности в политике не место.

– А что же Ард-Ри?

– Поймите, – вздохнула Федельм, – наши Верховные Короли на обычный манер не правят, приказаний не отдают, и усмирить Конхобара Дагда не может. Но он обещал, что против вас Ольстера больше никто не поддержит.

В более мирные времена Луна взирала на сего Верховного Короля с легкой благосклонной насмешкой: неотесанный малый, необычайно силен, но слишком уж озабочен земными удовольствиями… Однако его семилетняя власть над Темером особых надежд на действия не внушала: сидя сложа руки, Дагда чувствовал себя куда как удобнее. И все же его обещание кое-чего да стоило. Подкрепления из Ирландии означали бы долгую, затяжную войну, а Луна еще не знала, как победить хотя бы в одной-единственной битве.

«А что, если вина во всем этом лежит не на мне?»

Этот вопрос не давал ей покоя ни ночью ни днем. Очередной акт парламента упразднил в Англии королевскую власть. Сие Луна почувствовала в ту самую минуту, как он был утвержден – даже гонцов с новостями дожидаться не понадобилось. Ее известило обо всем то же чувство разлада нестроения, что зародилось в душе после казни Карла, содрогание потрясенных основ бытия, краткое, но всеобъемлющее, словно подземный толчок.

А после – безмолвие.

Почувствовал его и Велунд, и все прочие повелители дивной Англии. Нет, они не лишились тронов, подобно Луне, но ведь на них никто и не нападал. Или причина в другом – в том, что их короны никогда не были связаны с коронами смертных? Удастся ли Луне вернуться на трон, когда король Англии свергнут со своего, драгоценные регалии короны уничтожены, а самодержавная власть хладным трупом покоится в могиле? Как знать, как знать… Вот потому она и помогала Энтони в борьбе с правительством военных, с Протекторатом, всем, чем могла, и продолжала искать пути к победе в собственной схватке. Что ж, если ольстерцев от Видара не отвратить, она нанесет удар по Шотландии.

Амадея провела в посольствах к разрозненным шотландским дворам целый год – без видимого проку, но истинной ее победой стало согласие северян делиться с югом новостями. Признаться, главы тайной службы из леди обер-гофмейстерины не вышло, но Валентин Аспелл отошел от дел и блюл опасливый нейтралитет, не поддерживая ни Видара ни Луны, а сестрам Медовар хватало иных забот.

К тому же, Амадея показала себя не столь уж бесполезной.

– Из Файфа сообщают, – заговорила она, когда Луна повернулась к ней, – что Никневен недовольна Видаром, и недовольство ее растет день ото дня.

Услышав это, Энтони разом оживился, несмотря на усталость.

– Вот как? Отчего?

Амадея подняла над столом ладони, словно бы взвешивая две противоположности.

– Он заручился помощью Ольстера, пообещав повлиять на правительство смертных в части ирландской политики. Но Никневен…

– Не терпит вмешательства в дела смертных, – закончила за нее Луна. Да, Гир-Карлин ненадолго изменила себе, дабы отомстить за Марию Стюарт, но со смертью Карла цели своей достигла. – Отчего ее подданные вообще до сих пор в Лондоне, нам неизвестно. Как и причины, побуждающие ее держать сторону Конхобара, в то время как цели их столь далеки друг от друга.

Амадея пожала плечами. Отблески света заплясали на самоцветных камнях ее перстней.

– Этого я узнать не смогла. Думаю, Видар ввел ее в заблуждение касательно условий Конхобаровой помощи: по собранным мною сведениям, Ольстер обещал помочь Никневен в обмен на нечто совершенно другое.

Ножки кресла Федельм глухо заскрежетали о земляной пол. Все повернулись к ирландке.

– Клайф Солаш, – прошептала поэтесса.

– А как же это будет, ежели по-английски? – не без сарказма спросила Иррит с дальнего края стола.

Иррит представляла здесь Велунда, коему для этаких интриг недоставало терпения, хотя и у самой Иррит терпения, очевидно, имелось не больше.

– Меч Солнца, – отвечала Федельм, благоговейно блеснув глазами. – Меч самого Нуады, который был Ард-Ри прежде и станет им снова. Одно из Четырех Сокровищ Эриу[54].

Английские дивные за столом ошеломленно переглянулись, и, видя это, Луна едва сдержала невольный смех. Любая вещь, достойная именоваться сокровищем в Ирландии, могла положить начало серьезной беде.

– Отчего ты так полагаешь?

Поэтесса сосредоточилась, вновь устремила взгляд на нее, выпрямилась и снова придвинула кресло к столу.

– Многие сотни лет он считался утраченным, но совсем недавно о нем заговорили вновь. И, может быть, именно поэтому. Если он достался Никневен…

– Вполне возможно, – подтвердил Энтони, – при стольких-то взаимных набегах меж ирландцами и шотландцами, как смертными, так и дивными. Допустим, теперь он у Конхобара. Чем это может грозить нам?

Федельм призадумалась, поглаживая золотой торк на шее.

– С уверенностью сказать не могу. Я и насчет меча могу ошибаться. По справедливости, он принадлежит Нуаде. Вернув его Ард-Ри, Конхобар может заслужить немалую благосклонность. Когда Нуада вновь придет к власти, возможно, он так и сделает.

– Нуада сидел на троне всего два года назад, – заметила Луна. – Выходит, такой шанс у Конхобара был: если с ним расплатились легендарным мечом, то к тому времени плату он, следует полагать, уже получил.

Ирландка задумчиво кивнула. Меж ее изящных бровей пролегла морщина тревоги.

– Поэтому я считаю, что Конхобар намерен воспользоваться мечом сам, а уж после вернуть владельцу. Но, говоря откровенно, по-моему вас это тревожить не должно: скорее, он обратит сие оружие против своих врагов в Коннахте. Не сочтите за оскорбление, государыня, и вы, лорд Энтони, тоже, но для Конхобара вы не настолько важны.

Что ж, если внутренняя борьба отвлечет Конхобара от Англии, это только к лучшему.

– Так ты говоришь, Никневен недовольна, – напомнила Луна Амадее. – Выходит, она узнала, что обещал Видар Конхобару на самом деле?

– Он этого мог и не скрывать, – мрачно буркнул Энтони. Как только они покончат с донесениями из-за границы, он еще поведает Луне о недавних попытках Видара манипулировать пуританами и правительством лорда-протектора Кромвеля. – Знаю: Никневен не в Лондоне, а в Файфе, но креатуры, доносящие о его подвигах, у нее наверняка имеются.

– Так и есть, – подтвердила Амадея. – Однако она запаслась терпением, так как поверила, будто Видар всего лишь тянет время, морочит ирландцам голову, а сам тем часом выполняет другое ее поручение.

Другое поручение? Да, должно быть, должно быть! Что еще может удерживать шотландцев в Лондоне – ведь Карл-то давным-давно казнен. Вот только тон Амадеи…

Сердце Луны сжалось от ужаса. За столом затаили дух.

– Каково же оно?

– Уничтожение Халцедонового Чертога, – в мертвой тишине отвечала Амадея.

От лица Энтони, и без того бледного, разом отхлынула кровь. Накрыв его руку ладонью, Луна почувствовала, что его пальцы холодны, как сама смерть.

Это его погубит. Очередная разлука уже затянулась до предела. Что может произойти, если Энтони умрет прежде, чем им удастся отбить дворец? Он чахнет с каждым минувшим месяцем, а без него Луна может оказаться, словно без рук.

– Зачем? – прошептал Перегрин, объятый ужасом настолько, что позабыл этикет и заговорил невпопад. – Ведь это же… это как если бы мы пригрозили стереть с лица земли сам Файф. Она объявляет войну не просто Ее величеству, но…

– Самим основам моей власти, – закончила за него Луна, не чувствуя собственных губ.

Зов Лондона пробрал тело до самых костей. Причины злобы, питаемой Никневен к Луне и ко всему ее двору, внезапно сделались ясны, прозрачны, словно стекло.

– Потому что противится единству смертных и дивных, а мои владения для нее – корень этого зла. Халцедоновый Чертог – основа, залог моей власти… а ведь Никневен почитает ее неестественной, извращенной, не так ли?

Краем глаза заметив согласный кивок Амадеи, Луна продолжила:

– Лондон – обитель смертных, противная природе и вовсе не предназначенная для нас. Связь с этой землею портит меня, а со мной и моих подданных. Задавшись целью покончить с нашими начинаниями, она должна уничтожить источник порчи.

Теперь Луне стали понятны и донесения о разрушениях внутри дворца, о разоренных покоях и залах. Видар не только искал Лондонский камень, но и старался развеять чары Чертога. Старался… или, по крайней мере, делал вид. Луна ни на минуту не сомневалась, что он предпочел бы роль не разрушителя, но властелина, но если ему придется выбирать между дворцом и собственной жизнью, Видар откажется от притязаний на власть.

А если отыщет Лондонский камень, выбор останется за ним.

В сердце Луны вспыхнуло нетерпение. Когда жизнь длится вечно, дивному люду совсем не сложно никуда не спешить: что может значить задержка длиною в несколько лет? Однако сейчас Луне сделалось не до благодушия. Промешкаешь – и вскоре отвоевывать будет нечего.

Халцедоновый Двор погибнет так же наверняка, как королевство Английское.

– Тогда недовольство Никневен нужно поощрять, – ровно сказал Энтони, высвободив руку из пальцев Луны. – Разумеется, риск есть: ведь она может прислать взамен Видара кого-то другого, однако, лишенный ее поддержки, Видар окажется беззащитен.

Луна открыла было рот, чтоб кой о чем спросить Иррит, но прикусила язык, увидев самого Велунда, стоящего в дверном проеме. Появился он, как обычно, без единого звука и, мало этого, понял, что она собиралась сказать. И отрицательно покачал головой.

– Твои опасения мне понятны. И если скотты из Халцедонового Чертога уйдут, ты сможешь начать войну, которой желаешь. Но до тех пор мой ответ останется неизменным. Моих подданных слишком мало, и это не их война. Навстречу поражению я их не пошлю.

– Я понимаю, – ответила Луна.

Действительно, резоны Велунда она вполне понимала. Однако отчаяние, когтями стиснувшее горло, заставило мысленно добавить: «Так помоги же, подскажи, как избежать поражения, пока еще не поздно».

Хам-Хаус, Ричмонд, 3 сентября 1658 г.

Одетым в тряпье, что носил в Сити, Энтони, едущий верхом по южному берегу Темзы, мог бы нажить неприятности, и посему сменил платье, переодевшись скромным, благочинным ремесленником средней руки. С остриженными волосами и бородой, весьма подкрепленный последним визитом в Халцедоновый Чертог, он вновь выглядел и чувствовал себя самим собой – пусть не вполне, но все же.

Ехал он с осторожностью, с оглядкой, и свернул с дороги вдоль берега задолго до того, как приблизился к цели. Миновав лабиринт узких проулков, он подъехал к величавому зданию Хам-Хауса сзади, через сады, примыкавшие к дворцу с дальней стороны от реки. Здесь, в зарослях, он привязал лошадь, проскользнул широкими аллеями запущенного парка к безукоризненно выстриженной лужайке под южной террасой и подошел к старому кривому каштану, что рос на ее краю.

– Я здесь, – пробормотал Энтони, приложив ладонь к шершавой коре.

Створ дерева украшал выдающийся нарост – что твой нос пьяницы, а дупло под ним очень напоминало обрамленный усами рот. Стоило Энтони отнять руку, как дерево дрогнуло, среди бурой коры блеснули открывшиеся глаза.

– Доброго вечера, – с мрачным достоинством ответил каштан.

К подданным Луны дух дерева не принадлежал, однако помогать Энтони согласился охотно. По крайней мере, после того, как Кэт завязала дружбу с хозяйкой Хам-Хауса: очевидно, дело решило то, что духу понравилась его жена.

– Все тихо?

– Да, – отвечал каштан. – Этот, суровый, давно уж здесь не бывал.

– И более не появится, – с невероятным облегчением сообщил Энтони. – «Этот, суровый» умер, друг мой. Сегодня, после обеда.

– Это хорошо, – поразмыслив, заметил каштан.

– В доме меня ждут?

Получив подтверждение, Энтони с благодарностью стиснул одну из нижних ветвей.

– Благодарю. Я позабочусь, чтоб наша королева не оставила твою помощь без награды.

Старый каштан, кивнув, погрузился в дремоту, а Энтони поднялся по лестнице на южную террасу. Подойти к дому неслышно было бы невозможно: щебень отчаянно хрустел под ногами, и посему он нимало не удивился, увидев в распахнутых дверях знакомую фигурку жены.

Едва не бегом преодолев оставшееся расстояние, он крепко обнял Кэт. Дом на Ломбард-стрит был для него не более, чем жилищем, а Халцедоновый Чертог – просто местом, помогавшим остаться в живых. Настоящий, родной дом Энтони – уж какой сохранился – был здесь, в объятиях любимой.

Запустив пальцы в его остриженные волосы, Кэт крепко прижала мужа к себе. Ни один не сказал ни слова: все необходимое передал их поцелуй. Кэт не на шутку тревожилась о нем, жившем в Лондоне тайно, под множеством фальшивых личин, тем более, что не вполне понимала, зачем это нужно. Отчего им девять лет назад пришлось бежать из дому, кто за ним охотился, что заставляет его то и дело возвращаться в Сити – всего этого Энтони не мог рассказать ей даже сейчас. Между тем не внушать сомнений сии обстоятельства никак не могли: да, благодаря политическим симпатиям, его держали на подозрении, но не более, чем других, сохранивших и имя, и дом.

По счастью, споры об этих материях остались далеко позади, и начинать их заново Кэт даже не думала. Улыбнувшись мужу, она смахнула с его лба непослушную прядь волос, собралась было что-то сказать, но тут дверь в противоположной стене со скрипом отворилась, и в вестибюль выступил молодой человек.

Сердце Энтони сжалось от неожиданной боли. Казалось, здесь, перед ним – его собственный старший брат, явившийся прямо из давнего прошлого: столь сильно сын походил на дядюшку, в честь коего и был назван.

«Неужто я так давно с ним не виделся?»

Да, так оно и было. И с прочими детьми, сказать откровенно, тоже: дочь, Элис, он видел в последний раз на ее венчании, а Робин, дабы вести торговлю, единственный источник существования всей семьи, бороздил моря на кораблях Ост-Индской компании. А Генри…

Кэт напряженно замерла. Ободряюще коснувшись ее плеча, Энтони подошел к старшему из сыновей и протянул ему руку.

– Прекрасно выглядишь, – заметил он.

– Ты тоже, отец, – натянуто, неискренне откликнулся Генри.

Начисто выбритый, аккуратно подстриженный, одежда скромна в соответствии с одним из его идеалов. Нет, не пуританин, но республиканец до мозга костей – неважно, что Английская Республика, подобно Королевству Английскому, пала жертвой смутных времен.

Последовавшее за сим молчание, не позволив оному затянуться до неловкого, прервала Кэт.

– Нас известили о твоем приезде, так что обед ждет. Сейчас велю слуге принести тебе воды для умывания.

Чистый, на удивление проголодавшийся, Энтони был представлен Элизабет Мюррей, графине Дайсарт, хозяйке дома, царившей здесь в блистательном одиночестве после того, как супруг ее отошел в мир иной. Первыми словами, слетевшими с ее уст, оказалось:

– Это правда?

Энтони не без любопытства пригляделся к ней. На четвертом десятке, блекло-рыжие волосы, но все еще в высшей степени симпатична – подробность, не оставшаяся незамеченной теми, кто порицал ее дружбу с Оливером Кромвелем. Несмотря на все старания, Энтони так и не смог разобраться, много ли в той дружбе искренности – по крайней мере, с ее стороны. Насколько она могла быть искренней, в то время, как Элизабет Мюррей втайне, об руку с отцом-роялистом, стремилась покончить с властью лорда-протектора и вновь возвести на трон Стюартов?

Однако подобные вопросы были сейчас не к месту.

– Да, миледи, – ответил Энтони со всем сочувствием, на какое был способен. – Лорд-протектор Кромвель умер.

Генри удовлетворенно крякнул.

– Быть может, теперь-то мы вернем себе былую свободу, и никому больше не править Англией единолично, подобно королю во всем, кроме титула!

По крайней мере, насчет Кромвеля сын Энтони был прав: на лондонских улицах его называли королем Нолем[55] и праздновали его смерть. Да и Палата лордов вроде бы упразднена, но не далее, как в этом году, лорд-протектор учредил новую верхнюю палату, чтоб обуздать непокорный парламент. Пожалуй, одних только епископов после разгрома епископата и не заменили никем другим. Многие, многие идеи республиканцев, благодаря учрежденному Кромвелем протекторату, обратились в прах – естественно, Генри счел его смерть, прежде всего, шансом снова поднять их на щит.

Энтони подобных надежд отнюдь не питал, но понимал: заводить разговор о политике с сыном не стоит. Да и Кэт с леди Дайсарт помогали сего избегать, направляя застольную беседу к менее угрожающим предметам, а посему всем четверым вполне, хотя и ненадолго, удалось сделать вид, будто все это – не более, чем обычный обед в приятном обществе. Ненадежность положения отнюдь не мешала хозяйке ни содержать великолепный дом, ни угощать гостей изысканными блюдами.

Однако когда с обедом было покончено, Кэт под каким-то предлогом отослала Генри вниз, а Элизабет вывела Энтони в длинный коридор и проводила к библиотеке – небольшой, загроможденной шкафами комнатке, где ждал еще один гость. Поднявшись навстречу вошедшим, Джон Эллин приветствовал новоприбывшего со всей прямотой, от коей старательно уклонился Генри:

– Ну и вид! Краше в гроб кладут.

– Уж это точно, – согласился Энтони, крепко пожимая Эллину руку. – И вы, несомненно, пропишете мне курс кровопусканий или еще что-либо в том же роде, поправки здоровья ради.

– Кровопускания? Ни под каким видом. Избытком сангвиса, сиречь крови, вы, определенно, не страдаете. – Эллин задумчиво наморщил лоб. – Скорее уж, налицо преобладание черной желчи. В каковом случае требуется…

– В каковом случае, мистер Эллин, вашего лечения не требуется вовсе, – сказала вошедшая Кэт, затворяя за собой дверь. – Тем более, что ни лекарского, ни хирургического курса вы не окончили.

Вчетвером в комнате стало совсем тесно, но за приватность разговора можно было не опасаться.

Эллин ответил на замечание Кэт смиренным поклоном.

– Сей недостаток я стараюсь как можно скорее исправить.

«В самом деле, с этим у него не затянется», – подумалось Энтони. Четырьмя годами моложе Генри, Эллин уже изрядно поднаторел и в интеллектуальных, и в практических аспектах медицинской науки. Возможно, склонность к лекарскому ремеслу и побудила его принять сторону роялистов: на взгляд Джона Эллина, страна, ослабленная смутами и потрясениями, начиная с гражданской войны и далее, была прискорбно больна.

И вот сейчас их ждет еще одно потрясение, новый переворот… однако этот переворот внушал надежду на исцеление.

– Кромвель мертв, – сообщила Эллину леди Дайсарт.

Тот молча кивнул. Здоровье лорда-протектора ухудшалось уже не первый месяц, так чему же тут удивляться? Разве что иронии судьбы: сегодня ведь как раз годовщины его великих побед при Данбаре и Вустере…

– Сэр Энтони, что слышно о преемнике?

В ответ Энтони вынул из-под дублета смятый листок бумаги.

– Преемником должен бы стать Флитвуд, – сказал он, – но это письмо – единственное тому доказательство, а на смертном одре Кромвель назвал преемником сына, Ричарда.

Кэт приняла у мужа бумагу. Судя по выражению лица, воздержаться от вопросов о том, как это письмо попало к мужу, стоило ей немалых усилий.

– Возможно, Флитвуд был бы для нас удобнее, – поморщившись, заметил Эллин. – Это ж не человек – тряпка.

– И тогда власть над Англией окончательно приберет к рукам Совет офицеров? – резко возразил Энтони. – Нет, нет и нет. Только через мой труп.

– Но Ричард ведь – сын лорда-протектора. Их преданность Оливеру…

– Не из тех достояний, что переходят к сыновьям по наследству, – закончила за него Элизабет.

Эллин умолк: разумеется, эту семью она знала куда как лучше.

– Оливер, – продолжала хозяйка дома, – был вдохновителем, страстным в своих убеждениях, способным увлечь своими идеями других, и, более того, героем в глазах солдат. Ричард же для них почти чужой.

Энтони согласно кивнул и опустился в кресло по соседству с Эллином, от души надеясь, что причины сему – слабости в коленях – никто не заметит.

– На его стороне, в лучшем случае, шестеро – ну, семеро – из Государственного совета, а из армейских почти никого. Мало этого: в самом скором времени ему придется снова созвать парламент.

– Зачем? – изумилась Кэт.

– Ну, а зачем правители, кем они ни будь, вообще созывают парламент? – саркастически усмехнулся Эллин. – Затем, что им нужны деньги.

Между тем леди Дайсарт заняла последнее кресло. Кэт двинулась было к диванным подушкам, однако Эллин поднялся и, выиграв безмолвный, из одних лишь кивков да жестов, спор, уступил место ей, а сам прислонился к столу и приопустил плечи, чтоб не слишком возвышаться над остальными.

К тому времени, как с этими танцами было покончено, Энтони несколько собрался с силами и спросил, обращаясь к хозяйке:

– Как все это, по-вашему, воспримут за границей?

Уточнять, о чем идет речь, как всегда, не пришлось: к разговорам обиняками – даже в сем доме, вдали от посторонних ушей – ни ей, ни ему было не привыкать. Да, реакция европейских государств тоже кое-что значила, однако леди Дайсарт могла поделиться соображениями об ином, куда более узком круге – «Запечатанном узле», тайном союзе ссыльной английской знати, стремившейся вернуть трон Карлу Стюарту, второму носителю сего имени.

Элизабет криво усмехнулась уголком рта.

– Когда вести дойдут до них? Так же, как обычно, только с бо́льшим шумом. Мордаунт опять начнет призывать к мятежу, а Хайд – возражать.

– Хайд прав, – сказал Энтони. – Худшее, что мы сейчас можем сделать, это предоставить Армии нового противника и затеять новую драку. Народ устал от военного правления, поборов на содержание невоюющих войск и солдат на постое, причем – дармовом. И чем дольше мы живем без войны, тем недовольство сильнее.

Услышав в собственных словах отголоски дебатов касательно Никневен, он едва сдержал дрожь.

«Сейчас я обязан держаться. Обязан забыть о том, что готов помереть в любую минуту».

Эллин выразительно изогнул бровь.

– Но одни лишь их упущения Карла к трону не приведут. Нужны солдаты, чтоб взять в свои руки Лондон и прочие стратегические места, а значит, нужен порт для высадки, и все это кто-то должен для него раздобыть. Не говоря уж о кораблях для переправки войск с Континента.

Допустим, корабли несложно добыть в Испании или во Франции, однако Энтони твердо придерживался мнения Хайда. Возведенный на трон внешней силой, король с первых же дней настроит подданных против себя. Вдобавок, сим философским соображениям сопутствовали практические: пока в Европе, от Португалии и вплоть до самой Швеции, не прекратятся собственные войны, до короля, царствующего в изгнании, попросту никому не будет дела.

– Ни одно из прежних восстаний к успеху не привело, – заговорила Кэт. – И прежде, чем вы, мистер Эллин, заявите, будто уж это-то, последнее, наверняка победит – да-да, не удивляйтесь, ваши мысли действительно столь предсказуемы, – позвольте напомнить вам, каким позором завершились все предыдущие. Даже поддержанному Шотландией, юному Карлу в конце концов пришлось прятаться от солдат среди ветвей пресловутого стаффордширского дуба. Думаю, ему вряд ли так уж не терпится попробовать вновь.

Признавая поражение, Эллин театрально развел руками.

– Так что же нам предлагается делать?

– Ждать, – отвечал Энтони.

– Я, откровенно признаться, надеялся на большее.

– Ждать созыва парламента, – уточнил Энтони. – Все, кого изберут, конечно же, мне неизвестны, но я ожидаю увидеть там Вейна, Хезилриджа и еще кое-кого из прежних знакомых. И знаю, как заставить их вцепиться друг другу в глотки, а парламент обратить против Армии.

– Чего ради? – нахмурился Эллин. – Ну, кроме чистого хаоса, коего вы, несомненно, добьетесь блестяще.

– Хаос и есть то, что нам нужно – по крайней мере, на время. Протекторат в народе непопулярен, а без Оливера Кромвеля, на котором все и держалось, дело только ухудшится. Армию ненавидят. Республиканцы горячи, но поддержку народа теряют: людям до смерти надоели реформы благочестивых, сующих нос в каждую щелку, в каждый уголок их жизни, и объявляющих вне закона привычные радости. Да и единого фронта им не выстроить – ведь между ними нет и половины того согласия, какое они за собою мнят, а уж разглядеть в ослепительном ореоле собственных мечтаний о содружестве святых практические соображения касательно управления страной способен, дай Бог, один из сотни. Сейчас главное – не допустить, чтоб офицеры Армии завладели теми скудными крохами власти, что им еще не принадлежат, и обратили всю Англию в рабство. Вот ради этого я буду сеять хаос, сколько потребуется, дабы их протянутая рука не смогла ухватить ничего, кроме дыма!

Откуда в нем только взялся пыл, вложенный в сию страстную речь? Энтони сам себе удивлялся – и, судя по выражениям лиц окружающих, не он один.

Стоило ему закрыть рот, Эллин негромко захлопал в ладоши. Энтони покраснел и отвел взгляд. Кэт же накрыла его руку ладонью и не отпускала, пока муж не взглянул на нее, а после улыбнулась ему от всей души.

– Если по поводу парламента вы правы, – возможно, стараясь избавить его от конфуза, заговорила Элизабет, – я поразмыслю, кого можно выдвинуть от нас. Пусть наши люди действуют изнутри.

– Только не моего мужа, – сказала Кэт, прежде чем Энтони сумел разобраться в хитросплетении чувств, порожденных в душе этой мыслью. – Он выступать столь открыто не может.

– Меня в любом случае не допустят, – напомнил Энтони, высвобождая руку. – Все, кого вычистили тогда, перед судом, права быть избранными до сих пор лишены.

Элизабет взмахнула рукой, призывая их не тревожиться.

– Что вы, о сэре Энтони я и не помышляла. Но другим кандидатам помогу всем, что в моих силах.

– И присмотрите за Мордаунтом построже, – добавил Эллин. – Мне кланяться Армии вовсе не улыбается.

Разговор перешел к подробностям замыслов. Энтони больше отмалчивался и слушал. В отличие от Луны, талантами к этаким подковерным играм он никогда не блистал, именно потому и полагался на Бена Гипли. Однако теперь иного оружия под рукой не осталось. Если он хочет вновь возвести на престол короля или свою королеву, нужно действовать в тени.

Действовать и молиться о наступлении дня, когда он вновь сможет выйти на свет.

Кузница Велунда, Беркшир, 26 апреля 1659 г.

За свою долгую-долгую жизнь Луна не раз видела, как ее планы идут вкривь и вкось, как рушится все достигнутое, как все ее надежды втаптывают в грязь. И всякий раз собиралась с силами, вновь поднималась наверх и восстанавливала утраченное – и была полна решимости сделать все то же снова.

Вот только как? Те, кто последовал за нею в изгнание, верны ей, однако столь малым числом Видара не одолеть. Нет у нее ни великих чар, чтоб обратить против него, ни войска, способного сокрушить его силой оружия, ни способов рассорить его с союзниками – разве что ждать и надеяться, что набирающий силу гнев Никневен сделает все за нее. Вести об участии Видара в интригах против казненной королевы скоттов достигли нужных ушей и, судя по всему, кое-какие плоды принесли, однако опасность для жизни Энтони и существования ее владений увеличивалась с каждым минувшим днем ожидания.

Энтони отвлекся от угрозы, с еще большей горячностью посвятив себя делу реставрации, как будто твердо решил восстановить английскую монархию прежде, чем оставит сей мир. Разумеется, Луна желала ему всевозможных удач, но как возвести Карла на трон? Никаких мыслей, никаких идей. Совсем как с собственным троном. В этом они с королем смертных были разительно схожи: сколь ни различны враги их, сил, необходимых для возвращения того, что принадлежит им по праву, ни он, ни она собрать не могли.

С горечью улыбнувшись этим мыслям, Луна прошлась из угла в угол, меряя шагом по-деревенски простую комнату, отведенную для нее Велундом. Возможно, Карл – король Англии милостью Всемогущего, а Халцедоновый Чертог признает королевой Луну, но чего стоит право на власть, не подкрепленное силой?

Смяв в кулаке лист бумаги – письмо от Энтони с вестью о роспуске злополучного парламента, созванного Ричардом Кромвелем, – она отшвырнула его прочь и развернулась с такою силой, что каблук глубоко ушел в мягкий земляной пол. Тут ее взору предстала Иррит, стоявшая в каком-то шаге за спиной. От неожиданности Луна пошатнулась, едва не потеряв равновесие.

«Будь прокляты эти местные дикари! Как им удается так тихо двигаться?»

Что ж, по крайней мере, Иррит хватило любезности оставить ее неловкость без внимания. Одетая в кожу, она держала в руке короткий лук.

– Я… – неуверенно заговорила она. – Сегодня полнолуние, однако часть луны укрыта тенью. Я и подумала: не захочешь ли ты поохотиться и свежим воздухом подышать?

Сему развлечению Луна предавалась нечасто, но этой ночью ей очень, очень хотелось убить кого-нибудь – хотя бы ради недолгой иллюзии победы. Что ж, если в Лондон ей путь заказан, отчего бы не погулять под луной, не поискать утешения в ее красоте?

Хотя без боли не обойдется и тут. В минуту затмения – пусть солнечного, не лунного – волею дивной и смертного был сотворен Халцедоновый Чертог…

– Лу… э-э… Ваше величество?

Только услышав неуверенный оклик Иррит, Луна поняла, что, не моргая, взирает на нее. Вздрогнув, она высказала овладевшую ей мысль вслух:

– Я была так же слепа, как Видар.

– Что?

– Никневен полагает меня оскверненной связью с городом смертных, – пояснила Луна. Впервые за многие-многие – даже и не упомнить, сколько их – месяцы в горле защекотало от смеха, несущего с собой яркий проблеск надежды. – Ну, если так, этой-то связью я и воспользуюсь. Раз уж силами дивных трон не вернуть, посмотрим, что смогут сделать смертные. Где ваш король?

На лице Иррит, безуспешно пытавшейся уследить за сбивчивой речью Луны, отразилось опасливое недоумение.

– У себя, в кузнице…

Не дослушав ответа, Луна устремилась к дверям. Собрать войско из смертных было бы столь же невозможно, как и при Велундовом дворе, а обращать против Видара фанатиков-пуритан она не стала бы, невзирая на всю к нему ненависть, однако сим ее возможности отнюдь не исчерпывались.

Дверей в кузницу никто не охранял. Ворвавшись внутрь, Луна увидела Велунда. Обнаженный по пояс, король Долины размеренно работал молотом, выковывая нечто полукруглое.

«Нет, он не совсем дивный».

В кузнечных клещах была зажата железная подкова, и от одной ее близости Луну едва не вывернуло наизнанку. Сведенному судорогой желудку сочувственно вторила рана в плече. Остановившись в безопасном отдалении, Луна возвысила голос:

– Прошу, удели мне минутку времени.

Король-кузнец сунул подкову в бадейку с водой. Вода зашипела, всклубилась паром.

– Да?

– Ты говорил, что не можешь дать мне столько воинов, чтоб уравнять шансы, – сказала Луна, дерзнув придвинуться чуточку ближе. – Быть может, ты вместо этого снабдишь нас оружием?

Велунд отложил подкову в сторонку и поднял на Луну задумчивый взгляд.

– Что ж, это можно.

Неимоверным усилием воли сдержав рвущийся наружу победный возглас, Луна ограничилась лишь яростной улыбкой. «Битва еще не выиграна, – подумала она, – но сейчас я впервые считаю, что победа возможна».

– Тогда вот о чем я тебя попрошу…

Постоялый двор «У ангела», Ислингтон, 7 мая 1659 г.

– Ну, за Охвостье!

В ответ на тост Эллина Энтони даже не поднял смоленой кожаной кружки с элем.

Молодой человек удивленно приподнял бровь.

– Протекторат ковыляет к давно заслуженной смерти, разогнанные шесть лет назад Общины заседают снова, а вы отказываетесь за это выпить? Знаю, о здешнем эле вы мнения невысокого, но неужели нельзя заставить себя хоть глоток пригубить?

– Только не за Охвостье.

Этой презрительной кличкой нарек Палату общин, сильно уменьшившуюся после приснопамятной чистки, один из друзей Принна, а за ним ее подхватила половина Лондона.

– Могло ведь быть и хуже, – со вздохом напомнил Эллин. – Когда Армия принудила нашего премногомалопочтенного лорда-протектора распустить парламент, я уж подумал: все. Не видать нам больше иного закона, кроме закона меча.

Да, та же самая Армия, что шесть лет назад, по приказанию Кромвеля, противу всех законов разогнала Охвостье, положила конец и Республике, и начаткам протектората. Вот и недавний роспуск парламента – всего лишь еще один переворот, учиненный теми же фанатиками, что держат Англию на острие шпаги с времен, предшествовавших казни короля…

Энтони искренне полагал, будто ему удается сохранять видимость хладнокровия, но Эллин вдруг побледнел и потянулся к нему через стол. В общем зале постоялого двора «У ангела» было жарко от пламени свечей, людно и шумно, кожа покрылась бисером пота, однако Энтони пробирал озноб. Сдвинув кверху обшлаг его рукава, Эллин нащупал пульс.

– Сердце галопом скачет, и вдобавок жар! Сэр Энтони…

Энтони высвободил руку.

– Я не нуждаюсь в вашем лечении.

– Пусть не в моем, но в чьем-то да нуждаетесь. Я обучения не завершил, стало быть, сделаем так. Я рекомендую вам лучших врачей в Лондоне… – Губы Эллина дрогнули. – Отправил бы вас во Францию, но знаю ведь: не поедете. Понятия не имею, что это за хворь, но, послушайте, она же губит вас на глазах.

Гнев в сердце уступил место гнетущей тоске, привычной тяге туда, в тот мир… «Слишком долго откладывал», – подумал Энтони, отодвигаясь от стола.

– Нужные снадобья мне известны. И сию минуту я за ними отправлюсь.

Ответом ему был иронический взгляд, лишенный даже намека на шутку.

– Неужто не позволите другу помочь?

Друг ли ему Джон Эллин? Леди Дайсарт ввела его в круг заговорщиков два года тому назад. Достаточный срок, чтобы убедиться: нет, это не просто еще один бесшабашный юнец, очарованный роялистской идеей. У Эллина, кроме страсти, имелся и здравый смысл. После гибели Бена Гипли Энтони доверял юноше более, чем любому другому – однако это не то же самое, что называть его другом.

Тут Энтони накрыло волною головокружения, и только богатый опыт позволил ему удержать равновесие.

– Вы и помогаете. Но с этим я должен управиться сам.

– И даже не разрешите проводить вас к лошади – знаю, знаю, и в мыслях не имел предлагать. – Поднявшись, Эллин крепко стиснул его плечо. – Но будьте осторожны. Мне вовсе не улыбается получить выволочку от вашей супруги за то, что позволил вам свалиться в канаву где-нибудь по пути.

Энтони с трудом улыбнулся.

– Никаких канав, даю слово.

Снаружи, среди прохлады и темноты, в голове прояснилось настолько, что Энтони более-менее твердым шагом обогнул постоялый двор.

«Никаких канав. Только нора в земле».

На том месте, где некогда высился пышный розовый куст, из взрыхленной земли торчали только колючие обломки голых ветвей. Однако чары, отводящие глаза любому стороннему наблюдателю, действовали исправно, а посему Энтони без опаски опустился на колени и коснулся одной из сломанных веток.

– Луна скрылась в тени.

Идея сих фраз принадлежала не ему. Но, памятуя о таланте некоторых из дивных к перевоплощениям, назваться по имени было бы мало, а посему некий остроумец из окружения Луны предложил заменить имена рядом вот таких условных сигналов.

Изувеченные останки розового куста дрогнули и расступились, открывая взору разбитые, растрескавшиеся доски ступеней. Энтони осторожно двинулся вниз. Серп убывавшей луны еще не взошел, но света из окон постоялого двора оказалось довольно, чтобы благополучно добраться до первой из подземных комнат.

Впрочем, не видеть того, что творится вокруг, Энтони был бы только рад. Внутрь нанесло сухих листьев и грязи, обломки скамей и столов затянуты паутиной, на стенах черные пятна гари… «Мы… э-э… использовали его», – сказала Розамунда, и, видимо, Видар об этом узнал. И все мастерство в притворстве не смогло спасти сестер-брауни от отряда красных колпаков и шотландских гоблинов, явившегося по их душу.

Вновь опускаясь на колени, Энтони почувствовал дрожь в пальцах. Вскоре придется снова рискнуть и навестить Халцедоновый Чертог. Вскоре… но не сейчас. Еще не сейчас.

– Скоро ее свет вернется.

Вторая часть условной фразы, ключ ко второй двери… Обгорелые половицы раздвинулись в стороны, снизу, из подпола, хлынул свет.

Дрожа от облегчения, Энтони двинулся навстречу его уютному мерцанию. Да, здесь не Халцедоновый Чертог… но ослабить, на время унять мучительную тоску по дивному миру потайное убежище сестер Медовар помогало.

Не успел он одолеть лестницы, как Гертруда захлопотала вокруг, принимая у него плащ. У очага его уже ожидало кресло. Это тепло согревало, дрожь в пальцах разом утихла. Нигде, даже в Беркшире, не знал он такого покоя, как тут. За стенами этого дома постоянно приходилось опасаться соглядатаев, будь то смертные или дивные, однако, пусть ветви розового куста и обрублены, корни его, сохранившие жизнь, по-прежнему тянулись вглубь, оплетая сию потайную комнату. На потолке звездочками желтели крохотные цветки и бутоны роз, а под сим древним символом тайны[56] опасаться было нечего. Этого подземелья не удалось отыскать даже красным колпакам.

Не нашли они и сестер Медовар, скрывавшихся здесь с тех пор, как Энтони освободил их из темниц под Тауэром. Розамунда вложила в его ладонь кружку. С вином, не с собственным медом – здесь, внизу, меда не сваришь, однако Энтони с благодарностью выпил все до капли.

«Она же губит вас на глазах», – вспомнил Энтони, и тут же выкинул слова Эллина из головы.

– Энтони… – заламывая руки, заговорила Гертруда.

– Знаю, – зарычал он, заставив себя выпрямиться. – Знаю, затянул, слишком долго откладывал, а что остается? Не могу же я всю жизнь просидеть в этой норе, вдали от опасности, но без малейшего проку; не могу же оставить свой мир и жить только в вашем! И что прикажете делать?

Открыв глаза, он обнаружил, что сестры уставились на него с отвисшими челюстями. Никогда еще он не рычал на них этаким образом. Гнев начал отступать под напором стыда.

– Я… – опомнившись, заговорила Розамунда. – У нас есть вести от Луны.

Раздражение окончательно улетучилось, оставив за собою лишь этот дурацкий стыд. Поморщившись, Энтони извинился за напрасную вспышку и спросил:

– Что нового?

В глазах Гертруды заплясали отсветы пламени.

– У нее имеется мысль, которая, пожалуй, поможет нам одолеть Видара. Если Луна права… словом, она надеется вскоре отбить Халцедоновый Чертог.

– Вскоре? Когда же?

– Н-ну… – Перехватившая нить разговора, Розамунда, подобно сестре, едва не приплясывала от восторга. – Помнится, вы говорили, будто этот Мордаунт в Брюсселе замышляет восстание?

– Дурацкая затея, – поморщился Энтони. – Попробуй роялисты поднять страну, проиграют. И крови прольется немало.

– Луна надеется, что они могут победить.

Надежды… Надежды – ничто. Исход дела решат политические обстоятельства. Однако Розамунда явно имела в виду нечто большее. Вот, например, увязала замыслы Луны с Мордаунтом – отчего?

– Не думает ли она выступить с ними одновременно?

Судя по выражениям лиц сестер, так оно и было.

– В былые времена, – пояснила Гертруда, усаживаясь рядом на табурет, – все, что б ни случилось при дворе дивных, взаправду отражалось и на людском дворе, и наоборот – то же самое. Сейчас оно уж не так, но мы порою гадаем: а может, хоть какая-то, хоть невеликая связь да сохранилась?

Да, Луна намекала на это и раньше, но в подробности не вдавалась. И ведь действительно была низвергнута с трона в день казни короля… однако для объяснения и этого, и иных совпадений вполне хватало обычных, мирских резонов. Просто Видар выбрал время, когда она наверняка отвлечется. И все же…

И все же обычные и мистические резоны друг друга не исключают. Пожалуй, смута при дворе Луны вполне могла повлиять на двор Карла, а неурядицы при его дворе – ослабить позиции Луны. А Видар воспользовался одним, дабы усугубить другое, это несомненно. Вправду ли некая тайная сила связывает оба двора до сих пор? О сем Энтони судить не мог: кто в силах разглядеть, выпутать этакое воздействие из хитросплетения обыкновенных жизненных перипетий? Но если это действительно так, начало атаки в то время, когда сторонники юного Карла призовут страну под его знамена, вполне может увеличить шансы на успех, причем и для него, и для Луны.

Брауни хранили молчание, предоставив Энтони спокойно размышлять. Что можно потерять, попробовав? К несчастью, очень и очень многое. Неудавшееся, восстание сыграет на руку Армии и сильно повредит делу роялистов. Вдобавок, что бы Луна ни замышляла, без риска для ее подданных не обойтись, а после напрасной, ни к чему не приведшей гибели дивных созданий поднять уцелевших на новый бой будет куда труднее.

Не поговорив с Луной, шансов на успех ее замысла было не оценить, но шансы Мордаунта Энтони знал хорошо. Лучше, чем хотелось бы. Знал, и посему отрицательно покачал головой.

– Я понимаю, на что вы надеетесь, но нет. Если взаимосвязь и имеется, дивным она только во вред. У Государственного совета слишком уж много способов узнать о планах роялистов; мятежникам их врасплох не застать. Что бы Луна ни задумала, мы должны действовать сами по себе.

На лицах сестер отразилось разочарование. Прекрасно, надо заметить, исполненное: Энтони в тот же миг сделалось жаль их обманутых надежд, но говорил-то он чистую правду.

– Если только вы не считаете, что ваша «хоть невеликая связь» подрежет крылья всем пуританам в Армии нового образца, ничего у нас с вами не выйдет. Хотя, если Луне пришли на ум какие-нибудь чары невероятной мощи, коими можно сего достичь – так скажите же, сделайте милость.

Ответ был известен еще до того, как Розамунда неохотно промямлила «нет».

– Ну, кое-какие подробности и мы вам расскажем, – сказала она. – Но Луна просит вас прибыть в Беркшир. Ей нужен ваш совет и помощь в подготовке подданных.

Как ни крепись, при мысли о дальней поездке Энтони разом оставили все силы. Придется перед отъездом навестить Халцедоновый Чертог.

И это значило, что он успеет сделать еще одно дело. Остановить Мордаунта сам, непосредственно, он способов не имел. Да, леди Дайсарт могла написать людям из Запечатанного узла, советуя воздержаться от вооруженного восстания, однако вероятный исход отнюдь не внушал надежд. Нет, единственный способ предотвратить обреченный на неудачу мятеж – позаботиться о том, чтоб Мордаунт не сомневался в его провале.

Иными словами, обеспечить поражение роялистов самому.

– Перед отъездом, – сказал Энтони сестрам, – я должен вас кое о чем попросить.

«Отче Небесный, прости мне тот грех, что сейчас совершу».

– Есть один человек, некто сэр Ричард Уиллис, состоящий в Запечатанном узле и при сем изменник, – медленно продолжал он. – Человек Терло[57], секретаря Государственного совета. Я расскажу вам все, что знаю о планах Мордаунта, а вы, в свою очередь, позаботьтесь о том, чтоб все это стало известно Уиллису.

Крошки-брауни побледнели, как полотно.

Энтони стиснул зубы так, что жилы на шее вздулись, и, вопреки тяжести на сердце, продолжал:

– Зная обо всем наперед, Совет подготовится, укрепит оборону, и восстание будет предотвращено, не начавшись. И это – зло куда меньшее, чем восстание начатое и подавленное.

Пальцы Энтони крепко стиснули подлокотники кресла. Верит ли он сам в то, что намерен сказать далее?

– Мы вернем короля на трон. Непременно вернем. Но не сейчас.

Розамунда гулко сглотнула и кивнула, не стараясь скрывать сомнений.

– Это уж вам решать. А мы всем, чем нужно, поможем.

Пусть даже двор его утратил владения, Принцем Камня Энтони оставался по-прежнему, а, стало быть, имел полное право управлять вмешательством дивных в дела людей. Луна его суждениям доверяла, и сестры Медовар, следом за нею, тоже.

Оставалось только молиться, чтоб в сем доверии они не ошиблись.

Долина Белой Лошади, Беркшир, 31 июля 1659 г.

Поросший травою вал Уффингтонского замка надежно укрыл от взоров шеренги готовящегося выступить воинства, и места внутри оставалось еще предостаточно. Не так уж их было много – придворных в изгнании, беркширских добровольцев и смертных, каких только удалось призвать на подмогу Энтони и остальным. Однако Видар располагал не большим: в самых многочисленных армиях дивных не насчитывалось и десятой части тех полчищ, что выводили на бой полководцы рода людского.

Луна надеялась, что этого будет довольно. Возвысив голос, чтоб ветер не унес обращенных к Энтони слов прежде времени, она заговорила:

– Ты хорошо обучил их.

Принц шел к ней, наверх, на гребень вала. За ним, в шаге позади, следовал Велунд.

– А ты, кузен… ты день и ночь, не покладая рук, трудился, чтоб снарядить наше войско. Назови же награду, и она станет твоей.

Остановившись рядом, Велунд заслонил плечами звезды.

– Ты можешь править делами смертных.

Желудок сжался от недобрых предчувствий. О чем же он может попросить?

– Да.

– Когда вернешься в свои владения, воспользуйся этим к нашему благу. Вороти к жизни то, что местные люди почитали долгом перед нами, пока пуритане не вошли в силу.

Взгляд Луны скользнул вниз по склону, в сторону едва различимого силуэта в траве.

– Непременно, – с радостью в сердце сказала она.

«Он просит не больше того, что я сделала бы в любом случае».

Энтони промолчал. Он все никак не мог отдышаться после подъема на кручу. Подумав, Луна решила не отговаривать его идти в бой вместе со всеми: ничего из этого не выйдет, только разозлишь его понапрасну. В конце концов, он имел столько же прав биться за их общий дом, сколько и она сама, а нуждался в сем куда сильнее. К тому же, он – их генерал.

Последнее обстоятельство, если вспомнить о его ненависти к Армии нового образца, могло бы показаться смешным. Однако Энтони разбирался в ратном деле лучше, чем Луна – другими словами, хоть что-нибудь в нем понимал. Пусть не имевший практического опыта, он великолепно увязывал между собою советы двух командиров отрядов. Вскоре один, изгнанник-баргест по имени Костоглод, поведет свой отряд с Энтони, а Иррит и ее отряд пойдут с Луной.

Сейчас оба со своими солдатами стояли внизу.

«Я уже называю их не воинами – солдатами…»

Невольно пришедшее в голову, непривычное слово знаменовало собой перемены, свершенные Луной и Энтони. Оставалось только надеяться, что воинов – или солдат – будет довольно, чтобы застать Видара врасплох и одержать верх.

К этому времени Энтони перевел дух, и Луна спросила:

– Что слышно о прочих восстаниях?

– Отложены до времени, – отвечал он, понизив голос так, чтобы более его не услышал никто. – Государственный совет усилил оборону в нужных местах. Только вокруг Лондона собраны семь полков, не считая ополченцев. Большая часть роялистов – надеюсь, все – получили приказ от выступления воздержаться. – Подбородок его отвердел, на скулах заиграли желваки. – Однако Совет приказал арестовать около дюжины роялистских вождей.

Положить бы руку ему на плечо, но ведь стряхнет… Да, резоны свои Энтони изложил, и они оказались вполне основательными, но от этого вынужденное предательство отнюдь не становилось для него легче.

Теперь их армии предстоит идти в бой в одиночку и надеяться, что ей с теми семью полками встретиться не придется.

– Солнце село, – негромко пророкотал Велунд.

Откуда он мог узнать, что краешек солнца скрылся за горизонтом, Луна даже не подозревала: небо было затянуто пеленою свинцовых туч, а церковных колоколов, отбивавших время, поблизости не имелось. Разве что серый сумрак еще чуть потускнел, а гонимая ветром морось сделалась холоднее. Разумеется, дурная погода укроет войско на марше… но и омрачит души.

Луна кивнула Энтони.

– Тебе бы поговорить с ними.

Энтони покачал головой. Лицо его озарилось слабой, мимолетной улыбкой.

– Оратор из меня неважный, а все, что им может быть нужно, они уже слышали.

– Твоя скромность вот-вот переложит сию задачу на меня, – сухо сказала Луна. – Тебя хотя бы когда-то учили риторике… Ну что ж, хорошо.

Прибавить громкости голосу при помощи чар и подыскать подобающие слова оказалось проще простого.

– Добрый народ, – заговорила Луна, окинув взглядом свое разношерстное воинство. – Впервые придя сюда, вы были друг другу чужими. Одни жили здесь, в Долине, с незапамятных пор, другие называли родным домом Лондон. Одни из вас дивные, другие смертные, но так и должно быть: ведь Халцедоновый Двор – залог братства тех и других. Ифаррен Видар хотел бы видеть смертных пляшущими под дудку дивных. А, потерпев неудачу, готов уничтожить, разрушить величайшее творение наших племен – Халцедоновый Чертог, тень величайшего сокровища Англии. Единственно ради собственной выгоды он продался с головою иноземным силам.

Тут она ступила на скользкий путь: многие из беркширцев были столь провинциальны, что едва ли считали себя англичанами. Для этаких умов лондонские дивные – почти такие же иноземцы, как, скажем, ирландцы, и Луна поспешила продолжить, дабы никто их них не успел о сем призадуматься:

– Но мы скажем вам больше: за девять лет стараний Видар так и не стал королем! Он может величать себя этим титулом, сколько душа пожелает, но Халцедоновый Чертог не признает в нем владыку. Ныне мы назовем его по достоинству – выскочкой, узурпатором трона, что никогда не принадлежал и не будет принадлежать ему. Однажды я уже свергла с престола королеву, надевшую чужую корону, и теперь вновь иду восстановить справедливость. Я – истинная королева Халцедонового Двора, а лорд Энтони – мой Принц. Когда королевство снова станет нашим, каждый, кто бился за нас, будет награжден по достоинству.

Разумеется, речь ее не заслуживала места в легендах, однако свое дело сделала превосходно. Солдаты в строю – от эльфов-рыцарей в сверкающих самоцветами доспехах до уродливых гоблинов и своенравных паков разразились дружным «ура», и небо ответило на их клич раскатом грома.

Повернувшись к Велунду, Луна обнаружила, что взгляд ее сам собой устремился в даль, за спину короля-кузнеца, а в голову пришла великолепная мысль. Подобная ночь – самое время для впечатляющих жестов…

– Позволь, кузен, просить тебя еще об одной милости.

Велунд кивнул.

– Мне хотелось бы одолжить на время твою Лошадь.

Лондон и его окрестности, 1 августа 1659 г.

Дивные скакуны мчали вперед быстрее любого обычного коня. Земля мелькала внизу так, что того и гляди собственный желудок останется позади. К счастью, земли Энтони почти не видел: рой дивных, несшихся по небу, точно пущенные из луков стрелы, надежно укрывали плотные тучи.

Энтони ехал охлюпкой, за спиной Луны, изо всех сил держась за ее талию, ибо руке смертного Белая Лошадь не подчинится. Их лошадь пугала его пуще невероятной скорости и поднебесных высот. Никогда не бывавший в Беркшире в то время, когда Лошадь встает со склона холма и отправляется попастись, он, даже зная сие сказание, в неведении воображал, будто это – самая обыкновенная белая лошадь.

Но нет. В ответ на Велундов зов из травы поднялся белый меловой силуэт. На нем-то – незавершенном, продолговатом, испятнанным зеленью, куда больше обычных коней в величину и куда менее осязаемом – они и тронулись в путь. Как им удается хотя бы усидеть на спине? Этого практический разум Энтони постичь был не в силах, а опыт десятков лет, проведенных среди дивных, подсказывал, что и пытаться не стоит. Покрепче обхватив Луну, Энтони зажмурил глаза и ждал одного: когда же скачке настанет конец?

Внезапно промозглая сырость, холодившая кожу, точно туман, исчезла, встречный ветер рванул с плеч плащ. Открыв глаза, Энтони увидел перед собою темные кроны деревьев, с неимоверной быстротой летящие навстречу, и едва сдержал крик. На волосок разминувшись с верхушками леса, Белая Лошадь остановилась посреди поля, надежно укрытого от посторонних глаз, а остальные спустились на землю рядом. Здесь большая часть лошадей исчезла, вновь превратившись в соломинки, а остальные, вместе с собаками, бежавшими рядом, приняли более или менее человеческий облик.

Отряд верховых, скачущий к Лондону, вмиг привлечет внимание Армии и ополченцев, и те обрушатся на них, точно молот. Луна повернулась назад, словно бы с тем, чтобы коснуться плеча Энтони на прощание, но он уже соскользнул наземь – так, что не дотянуться.

– Принесите жертвы, пока не рассвело, – сказала она.

Энтони кивнул. Пожертвованный им, хлеб не принес бы дивным никакого проку, однако недавно примкнувшие к ним люди вполне могли это сделать. Впервые за долгое-долгое время хлеба хватало, чтоб защитить всех подданных до одного.

Оставшись наедине с королевой, он молча смотрел, как их солдаты – всяк на свой лад – готовятся к маршу.

– Если ты чему-то меня и научил, – негромко, лишь для него одного, сказала Луна, глядя вниз с высоты лошадиной спины, – так это терпению. Если вдруг дело пойдет не так, как мы надеялись…

– Отступим и попробуем снова.

Разумный совет… однако от нетерпения Энтони едва не рвал на себе волосы. Халцедоновый Чертог звал, манил к себе тем самым неодолимым зовом, которому он противился все эти долгие годы. Но нет, веры в победу он себе позволить не мог. Если поверить в нее, а они проиграют…

«Вот это погубит меня наверняка. Такой неудачи я пережить не смогу».

А сможет ли Луна? В буквальном смысле – разумеется, однако, несмотря на все разговоры о терпении, ее терпение тоже иссякло. Сидящая на необычном скакуне по-мужски, в боевых доспехах, выглядела королева весьма и весьма воинственно. В глазах ее серебром сверкал гнев. Конечно, она не из тех, кто без оглядки подвергает себя опасности… вот только из тех ли, кто отступит?

Оставалось надеяться, что – да.

– Храни тебя Луна и Солнце, – сказал Энтони вместо христианского благословения, едва не сорвавшегося с губ непрошенным.

– И тебя, – откликнулась Луна.

Судя по легкой улыбке, она собиралась ответить благословением на его манер, но, если б оно и не повредило ей, то, безусловно, вовсе не обрадовало бы Лошадь.

Огромное животное ударило в землю копытом, и Луна каким-то непостижимым образом потрепала его по шее – которой у него, можно сказать, и не было.

– Назад, дорогая. В небо.

Лошадь поднялась на дыбы и одним прыжком взвилась в облака. Отряд Луны успел уйти, продолжая путь, но вскоре Лошадь их нагонит.

К Энтони, сверкая огненными глазами в сером предрассветном сумраке, подошел Костоглод. Рога, когти… В собственном облике его несложно было принять за дьявола, и Энтони с досадой стиснул зубы.

– Ты почему в таком виде? Хочешь, чтобы какой-нибудь прохожий крестьянин заметил и поднял переполох?

Ничуть не обеспокоенный, баргест только пожал плечами.

– Мы всего-то проверили, где мы.

– Примерно в полумиле от Тайберна, а Тайберн – там, – не глядя ткнул пальцем Энтони.

Костоглод заморгал.

– Как ты узнал?

Этот гоблин поселился в Лондоне задолго до рождения Энтони, однако насчет всего, что лежало вне стен Сити, был потрясающе невежественен. Что тут скажешь? Оставалось лишь головой покачать.

– Смени облик, и – в путь. Время не ждет.

Лондонский Тауэр, 1 августа 1659 г.

Обогнув Сити с северной стороны, отряд Луны подошел к его стенам с востока, где докучливые пригороды еще не успели облепить столицу столь же обильно и широко, как в иных местах. Опустившись на землю в открытом поле меж Тауэром и пристанями ниже по реке, они быстро укрылись чарами и приготовились двигаться дальше.

Выехать в поход на Белой Лошади пришло Луне в голову внезапно, единственно с тем, чтоб впечатлить и воодушевить свое воинство. Теперь, в виду Лондона, она соскользнула наземь и погладила шею фигуры.

– Иррит… она сумеет вернуться домой сама?

Лесная эльфийка задумалась, подошла ближе, потянула голову Лошади книзу и что-то зашептала ей в ухо. В ответ Лошадь фыркнула, топнула копытом и вдруг, без всяких уловимых для глаз перемен, съежилась, уменьшившись до размеров обычной кобылы. Взглянув на Луну, Иррит с усмешкой пожала плечами.

– По-моему, она хочет остаться. Наверное, ей, как и мне, любопытно взглянуть на твои владения.

– Там лошадям не место.

– Об этом я уж догадалась, поглядев на твою езду.

Вновь усмехнувшись, Иррит потрепала Лошадь по шее и махнула рукой отряду.

Луна вздохнула и обнаружила, что Лошадь загадочно косит на нее белым кругом глаза.

«Говорят, желание, загаданное, стоя в ее глазу, непременно сбудется… Чем бы ни обернулась наша фортуна сегодня, пожалуй, я рада, что не стала пробовать».

Отряд вышел к речному берегу. Выступивший в поход несколькими днями ранее, авангард из речных нимф успел раздобыть достаточно яликов-плоскодонок. Едва все расселись по местам, лодки сами собой двинулись против течения, подталкиваемые нимфами в корму.

Над Темзой царила полная тишина. Впереди, озаренный четвертушкой луны, мерцал, серебрился Лондон. Неяркие отблески лунного света искрились на гордо вздымавшихся к небу шпилях множества церквей и усеченной башне Собора Святого Павла. Внизу, в темноте, теснились дома. Открывшийся вид, такой родной и любимый, подействовал, словно удар в грудь: у Луны разом перехватило дыхание.

«Наконец-то я дома…»

Казалось, любовь и тоска по местам, что были не просто ее владениями, но и родным домом, охватили не только душу, но и все тело до мозга костей. Отступить? Нет, об отступлении не могло быть и речи.

А это значило, что они должны, обязаны победить.

С трудом оторвав взгляд от Сити, Луна обратила мысли к насущным делам. Ее отряду предстояло преодолеть самую опасную часть пути. Проникнув внутрь крепости, они легко притворятся своими, но самая хитрость – в том, чтоб войти. Стоило лодкам приблизиться к речным воротам Тауэра, дивные съежились под плащами, едва дыша. Люди окрестили эти ворота Трэйторс-гейт, Вратами Изменников: именно ими в Тауэр следовали заключенные, и само их прозвание было проще простого принять за дурное знамение.

Стройная, гибкая асраи помогла одному из боггартов спуститься с борта переднего ялика и придержала его на поверхности, пока тот мерил злобным взглядом цепь, что стягивала решетчатые створки. Наконец боггарт вполголоса выругался, однако асраи с негромким плеском зажала ему рот: когда в этаком множестве подплываешь к самым ногам стражников, любой звук, любой шум может разрушить хрупкие чары, укрывающие отряд от чужих взоров.

Однако звон цепи показался изгнанникам нежнейшей музыкой – как и негромкий всплеск отворившихся ворот.

Сэр Джон Баркстид, лейтенант Тауэра[58], служил почившему в бозе протекторату со всем усердием, при нем стража держалась начеку и непременно заметила бы любых незваных гостей, сколь бесшумно они себя ни веди. Посему Энтони, действуя через Охвостье парламента, и подстроил его отставку с замещением сей должности человеком, далеко не столь преданным службе. И вот теперь, когда весь Лондон, не зная ни сна ни покоя, ждал роялистского мятежа, стража в стенах Тауэра спала на ходу. Пользуясь этим, дивное воинство легко миновало пределы внутреннего двора и двинулось к Белой башне.

Здесь отряд повела за собою Луна, так как дорогу знала только она одна. Отряд Энтони шел в Сити окольными путями, по двое – по трое, и не так рисковал привлечь внимание, а вот ее воинам нужно было спешить, иначе такому множеству незамеченным не остаться. К тому же, как шепотом, на ухо, сообщила Иррит, вот-вот наступит рассвет.

Достигнув древней нормандской твердыни, сердца крепости, они бесшумно, как призраки, проскользнули в подвал. Три нижних комнаты были битком набиты припасами – тут порох, там бочонки пива, – но колодец в земляном полу оставался свободен. Средь каменных стенок безмятежно поблескивала гладь холодной, прозрачной воды.

Присев над колодцем, Луна приставила к ладони острие кинжала. Три капли крови, упавшие в воду одна за другой, прозвучали, точно удары колоссального бронзового колокола, слышимые лишь тому, кто знает, чего ожидать. С Треднидл-стрит знающий путник мог бы попасть в небольшой вестибюль, спустившись в колодец по веревке, здесь же камни дрогнули, зашевелились, перестраиваясь по-иному, и вода отступила, схлынула, открыв взору Луны сырую, непроглядно-черную яму, существовавшую здесь еще до того, как нормандский завоеватель выстроил над нею крепость. Мокрые камни, спиралью огибавшие стенки и уходившие вниз, являли собою пусть скользкую, но вполне надежную опору для ног.

Ожидавшая рядом Иррит дерзко ухмыльнулась.

– Ты прожила у нас не один год, и теперь мне не терпится взглянуть на твой дом.

Прежде, чем Луна успела хоть что-то ответить, беркширка первой двинулась вниз.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 1 августа 1659 г.

– Старайтесь остаться незамеченными как можно дольше, – не выговаривая – выдыхая каждое слово, прошептал Энтони шедшим за ним. – Помните: другого шанса застать их врасплох не представится.

Судя по Костоглодову взгляду, тот только что едва не фыркнул во весь голос, да, к счастью, сдержался в последний миг. Обо всем этом говорилось не раз и не два, но сейчас все они притаились под сокрушительной тяжестью Святого Павла, и Энтони трепетал, точно зеленый юнец перед первым боем.

«Но это и есть мой первый бой, пусть я уже стар».

Пусть он уже стар, но здесь, внизу, сами стены придавали сил.

– И помните, – добавил он, пригвоздив к месту взглядом нетерпеливого баргеста, – если сие возможно, не убивать. Только ранить.

Эти бы слова, да Господу в уши… счастье, если большая часть его, так сказать, солдат сумеет хотя бы обнаружить цель. Оставалось только молиться, чтоб неожиданности оказалось довольно.

Проворно выскользнув из вестибюля, отряд углубился в Халцедоновый Чертог. Каждый беркширец – дивный ли, смертный – шел в паре с лондонцем. Разумеется, Луна не раз описала каждому путь, однако чужакам целиком полагаться на это не стоило. Энтони до поры остался на месте в компании Костоглода и полупрозрачного, словно дымка тумана, безоружного сильфа по имени Одуванчик.

Внезапно все тело до самых костей пробрал озноб. Энтони вздрогнул.

– Что стряслось? – проворчал Костоглод, полоснув его взглядом.

– Луна здесь.

Слова слетели с языка сами собой. С каких пор он способен ощущать ее присутствие? Возможно, с самого начала… но лишь сейчас, изголодавшийся по прикосновению Халцедонового Чертога, обрел такую остроту чувств.

Костоглод принял его откровение как должное.

– Ну, так идем.

Выступившие последними, они двинулись вперед самым укромным путем. Целью Энтони была сокровищница. Разумеется, Видар вполне мог завладеть ее содержимым, однако хранилище зачарованных ценностей, принадлежавших Короне, было самым надежным, неприступным местом на весь дворец, и посему Энтони с Луной надеялись, что все полезное узурпатор оставит там.

Однако пройти к ней тайными коридорами от самого входа было бы невозможно. Путь лежал через несколько залов и галерей, используемых обитателями дворца. Поразмыслив, Энтони решил пройти к сокровищнице через Зал Статуй – длинную, глубоко уходящую вниз галерею, уставленную скульптурами: обычно ее посещали нечасто. Но, стоило им достичь ведущей к ней лестницы, там, впереди, что-то мелькнуло.

Прежде, чем Энтони пришла в голову хоть какая-то мысль, Костоглод припал на колено и вскинул оружие, выкованное Велундом Кузнецом для этого самого боя. Когтистая лапа стиснула ствол, другая – ложе, огненный глаз сощурился, и…

Оглушительный грохот выстрела средь каменных стен смешался с криком боли.

«Хвала Господу, попал!»

Но даже сия недолгая мысль отнимала драгоценное время, а мешкать было нельзя. Энтони выхватил из поясной кобуры пистолет, и в стенах Халцедонового Чертога вновь прогремел выстрел – второй за долгие годы их существования.

Конечно, Энтони промахнулся: пистолет бил вовсе не так точно, как кремневый мушкет Костоглода. Однако мушкеты и пистолеты, выкованные Велундом, были не только оружием, но и средством устрашения врага. Да, дивные видели их в руках смертных, а порой даже попадали под пулю, но применение их в войне между дивными было неслыханным новшеством.

По крайней мере, для Видара, гнушавшегося и людьми, и их изобретениями.

Один из двух дивных, беседовавших под статуей человека, со всех сторон осажденного змеями, пустился бежать. Второй, корчась от боли, рухнул на пол. Костоглод задержался рядом ровно настолько, чтобы с энтузиазмом, заставившим Энтони содрогнуться, оглушить его понадежнее, однако дивные, не умершие на месте, редко гибли от полученных ран, а оружие было заряжено не свинцом, но осколками древнего кремня пополам с эльфийскими стрелами[59].

Не успели они миновать Зал Статуй, как где-то вдали загремели новые выстрелы. Оставалось только молиться, чтоб дивные догадались поберечь заряды, ведь перезарядка мушкетов и пистолетов – дело долгое, а обучением быстрому заряжанию Энтони пренебрег в пользу уроков меткой стрельбы.

– Идем, милорд, идем, – проворчал Костоглод. – Вашей войне еще не конец.

После Видарова вторжения кое-кто из подданных Луны переметнулся к нему. Другие вместе с ее двором отправились в Беркшир. Большинство остальных разбрелись кто куда, не пожелав иметь с этой войной никакого дела.

Ну, а еще полдюжины томились в темницах под Белой башней, откуда Энтони не удалось их вызволить.

Стражу отряд Луны – или, скорее, Иррит – одолел без стрельбы. Ослабшие, полуослепшие, шестеро узников нетвердым шагом вышли на волю. Видар держал их во тьме, без пищи и питья. Смертному этакого обхождения и не пережить, но дивные угасают куда как медленнее, и все эти долгие, черные годы в сердцах их копилась жгучая ненависть.

Оскалив зубы, Ангризла с радостью приняла предложенный кем-то кинжал.

– Сейчас он у меня на коленях к вам приползет, – посулила мара.

– Оставайся с нами, – велела Луна. – Час мести еще не настал.

Послушает ли мара сего приказа? В лучшем случае – сомнительно, однако следить за ней и прочими было некому. Отряд, вошедший во дворец через Тауэр, разделился, и каждая группа имела свою задачу. Белая Лошадь давно скрылась неведомо куда, отправившись исследовать подземные покои, но, может быть, это и к лучшему: ее появление смутит силы Видара, а смятением в стане врага вполне можно воспользоваться.

Начало битвы возвестил внезапный звон клинков за дверью комнаты, куда стремилась Луна. Доверив Иррит со товарищи удерживать двери, Луна приложила ладонь к каменной плите в полу, закрывавшей коридор, ведущий вниз, в обход королевских покоев, занятых Видаром.

Стоило пальцам коснуться мрамора, в глазах помутилось, и вместо пола она увидела…

– Энтони!

Его имя сорвалось с губ само собой. Он покидал Зал Статуй, а позади… Подробностей было не разглядеть, но сзади его стремительно – и явно не с добрыми намерениями – настигали три темных силуэта.

Вот Энтони миновал двустворчатые двери в конце галереи, и Луна, не задумываясь, захлопнула их за его спиной.

Всколыхнувшийся воздух взъерошил волосы. Внезапно захлопнувшись, тяжелые бронзовые двери едва не защемили Одуванчика, с писком прянувшего вперед. Костоглод развернулся и вскинул разряженный мушкет.

– Что там…

Позади, за дверьми, закричали.

– Идем! – рявкнул Энтони.

Все трое пустились бежать и вскоре свернули вбок, в один из безлюдных коридоров.

Поначалу Энтони решил, что двери захлопнул Видар. Вот только зачем узурпатору защищать Принца со спутниками? Судя по звону бронзы под ударами, с той стороны остались враги, пытающиеся прорваться следом.

А кому еще подчинится Халцедоновый Чертог, кроме Луны?

«И вправду, кому же, кроме нее…»

Энтони остановил Костоглода, придержав баргеста за плечо. Другой рукой он потянулся к резной угловой опоре, что высилась сбоку.

Подобное он, будто калека, коему чудится боль в отсутствующей руке, ощущал и прежде. В такие минуты Халцедоновый Чертог словно бы становился продолжением его тела. Попробовав нащупать его, Энтони обнаружил, что незримая связь почти исчезла: казалось, за долгое время дворец отвык от нее.

Подобно умирающему от жажды, Энтони бросился в его зовущие глубины, даже не задумавшись, умеет ли плавать. С головой погрузившись в волшебство дивного дворца, он обнаружил, что… нет, не видит – тут дело было не в зрении – скорее, чувствует движение в его залах и коридорах, а, сосредоточившись, мог и понять, кто там.

Или, хотя бы, на чьей стороне они бьются, за него или против.

«За меня, или против… за меня… но ведь я – не дворец».

Еще немного, и собственное «я» растворится в бескрайнем просторе Чертога… однако когти Костоглода, впившиеся в загривок, вновь воротили душу в тело: случайно ли, намеренно, баргест выбрал самое нежное место, не защищенное латами.

– Милорд…

Когти в загривке… и Луна. Она казалась холодным серебряным огоньком, маячком под стать ему самому, помогающим сохранять равновесие, держаться на плаву.

Миг – и в голове прояснилось.

– Сообщи Полликину, – заговорил Энтони, открывая глаза. – Возле амфитеатра его ждут дивные – думаю, Рыцари Красной Ветви.

Костоглод изумленно вытаращил глаза.

– Живее! – прорычал Энтони, ухватив за плечо Одуванчика.

Сильф снова пискнул и сунул руку в одну из клеток у пояса. Извлеченный наружу мотылек устроился на кончике его пальца, выслушал тихий шепот хозяина, взмахнул крылышками и с отменным проворством и целеустремленностью полетел прочь, предупредить Полликина о засаде.

Иррит назначила сэра Перегрина Терна Луне в поводыри. Слившись с сознанием Халцедонового Чертога, Луна почти не разбирала дороги, но это было неважно: заполучив в руки нежданное оружие, она использовала его со всем возможным размахом.

Мало-помалу воинов Видара охватил страх – особенно ирландцев со скоттами. Для этих Чертог никогда не был домом, а ныне восстал против них. Действуя рука об руку, Луна и Энтони преграждали путь оборонявшимся, открывали дорогу своим, а по коридорам белой вьюгой неслись мотыльки, доставлявшие отрядам атакующих новые приказания. Кому-то из Видарова воинства пришло в голову натравить на мотыльков саламандру, и половина вестников обратилась в пепел, но Луна с Энтони почти добрались до большого приемного зала – и при том побеждали.

Разумеется, не без жертв. Рыцари Красной Ветви недаром слыли непревзойденными воинами, и часть атакующих полегла. Эльфийские стрелы пополам с кремнем, выпущенные из мушкетов и пистолетов, редко кого убивали наповал, но рвали плоть, ломали кости… и попадали вовсе не только во врага.

«Надо было поучить их подольше».

К этому времени группа Луны успела разрастись от двоих до полудюжины: по пути к ней присоединились встречные, оставшиеся без напарников. Теперь все они скорым шагом шли через ночной сад. Сколь неуместными казались их окровавленные латы среди деревьев, тишины и покоя!

Впереди, над водами Уолбрука, высилась изящная арка узкого моста, но вдруг…

Оглушительный рев – и мост разлетелся под натиском вынырнувшего из воды.

При виде ждущего их существа Луна пала духом.

«А я-то надеялась, что этих среди них нет…»

Фуа, духи вод, покидать родные края не любили, однако Видару или Никневен удалось принудить этого перебраться на юг, и теперь он преграждал Луне путь, оскверняя воды ручья.

– А это еще кто? – выдохнула Иррит, тараща глаза на жуткую помесь козла с человеком.

Но Луна ответа дать не могла. Все ее мысли, все внимание было приковано к тронному залу, сердцу Халцедонового Чертога. Энтони уже приближался к дверям, и если он войдет в зал без нее…

– Я должна идти, – пробормотала она, едва слыша собственный голос. – Мешкать никак нельзя…

На тот берег Уолбрука вели и другие мосты, но фуа плавал куда быстрее, чем Луна бегала. Иррит, крепче стиснув рукоять меча, кивнула Ангризле.

– Путь мы прорубим. И постараемся не медлить.

Сердце Луны стиснули когти отчаяния. «Слишком долго. Не успеть».

И тут она, скорее, почувствовала, чем услышала приближающийся топот копыт. Оттолкнув почтительно поддерживавшего ее сэра Перегрина, она вскинула руку, нащупала иллюзорную гриву, выгнулась дугой, взметнулась на спину Белой Лошади и обхватила ногами ее бока в тот самый миг, как Лошадь подобралась и прыгнула.

Фуа заревел, вскинул руки, но внезапный прыжок Лошади застал его врасплох, так что острые когти даже не коснулись ее наполовину незримого тела. Когда копыта Лошади коснулись земли, зубы Луны лязгнули так, что едва не искрошились в пыль. Миновав Уолбрук и фуа, Белая Лошадь с ужасающей быстротой помчалась к выходу.

По счастью, коридор, примыкавший к саду с той стороны, был настолько просторен, что легко вмещал даже служивших при Халцедоновом Дворе великанов, и Лошадь переступила порог, загремела копытами по мрамору пола, даже не сбившись с шага. Извернувшись почти так же отчаянно, как в недавнем прыжке на лошадиную спину, только на сей раз не телом – душой, Луна увлекла мысли и чувства назад, очищая разум от всех остальных покоев дворца, кроме большого приемного зала, что лежал впереди – только за угол свернуть.

Там же, за углом, был и Энтони. У поворота Луна спрыгнула на пол, и Белая Лошадь устремилась вперед без нее. Понимала ли она, что происходит? Трудно сказать, однако Лошадь на всем скаку врезалась в двери, распахнувшиеся настежь под ее натиском, подкрепленным всей тяжестью холма, служившего ей ложем. Створки повисли на одной петле, открыв Луне с Энтони вид внутрь… и лишив их всех шансов приготовиться.

Вторжение оказалось для Видара полной неожиданностью. И Луна, и Энтони знали, насколько разрознены его силы. Рассеянные по всему Чертогу, враги становились легкой добычей для быстроногих разведчиков их отрядов. Однако Видар был отнюдь не глуп: догадываясь, кто напал на дворец, он понимал, что вскоре нападающие явятся по его душу. Путь через тронный зал преграждал строй воинов в сверкающих латах – целая полудюжина Рыцарей Красной Ветви. Едва Луна успела разглядеть все это, удар Белой Лошади расшвырял их в стороны, точно сухую листву. Легенды гласили, что все они – непревзойденные колесничие, но в Халцедоновом Чертоге на колеснице в бой не пойдешь, и кавалерийской атаки рыцари вовсе не ожидали.

Вот только за рыцарями держал оборону еще один воин.

Твердый, словно гранит, кулак ударил в голову Белой Лошади сбоку, и этот удар достиг цели. Пронзительно… нет, не заржав – вскрикнув почти по-человечески, Лошадь на полном скаку отлетела в сторону и врезалась белым боком в одну из колонн с каннелюрами, рядами тянувшихся вдоль стен.

Ответный рык Кентигерна Нельта сотряс потолок. Луна подскакала к дверям зала одна, без союзников, если не считать Белой Лошади, а при Энтони имелись лишь окровавленный Костоглод да один из беркширских гоблинов. На поясе Луны висел Лондонский меч, и за время изгнания она успела освоить кое-какие премудрости мечевого боя, но вчетвером им великана было не одолеть.

Невзирая на это, Луна обнажила оружие, а Энтони шагнул вперед, заслоняя ее собой.

Без размышлений закрыв собственным телом Луну, Энтони выхватил из кобуры последний пистолет и выстрелил. Тем временем великан, точно горная лавина, устремился на них, и выстрел, похоже, попал в цель, однако Кентигерн даже не пошатнулся, а Рыцари Красной Ветви начали понемногу приходить в себя. Вчетвером против семерых, и каждый из их четверки много слабее врага, а свои никак не подоспеют на помощь вовремя… Что ж, они переоценили собственные силы, и вот теперь настало время расплаты. Вздумай они отступить, выломанные двери не задержат Кентигерна и на мгновение ока.

Да, но ведь Халцедоновый Чертог вступился за них, когда они воззвали к его помощи!

«Не поможет ли он и сейчас?»

Дотянувшись до Лондонского меча, Энтони стиснул его рукоять поверх пальцев Луны, развернул клинок острием вниз и вонзил Меч в пол, вложив в удар всю тяжесть тела.

Что помогло им – догадка или согласие, достигнутое при посредстве Халцедонового Чертога? Сие, в конечном счете, неважно. Луна гладко, без заминки, поддержала его движение, а когда Меч вошел в мрамор, оба в один и тот же миг отдали приказание.

Большего не потребовалось: потолок зала послушно раздался, и…

Казалось, спинной хребет Луны треснул, переломился под жуткой тяжестью. Грохот обвала заглушил их с Энтони крик, а в следующую минуту все вокруг скрылось в облаке пыли. Задыхаясь, ослепшая от боли, Луна думала лишь об одном: удержать, не упустить власти над высвобожденной ими силой. Невдалеке от рухнувших на колени королевы и Принца, изо всех сил сжимавших рукоять Меча, лавина камня остановилась, однако Луна еще долгое время опасалась разжать пальцы и дать отдых занывшему от удара плечу.

Выпущенный из рук, Меч так и остался торчать среди треснувших мраморных плит. Энтони, тоже разжавший ладонь, тяжко дышал, не в силах подняться с колен.

Пыль впереди медленно оседала. Большая часть обвала, как и было задумано, накрыла Кентигерна Нельта: великан совсем скрылся из виду, погребенный под грудой недвижных камней. Однако и Рыцарям Красной Ветви тоже досталось немало; изувеченные, оглушенные, они лежали вдоль стен некогда великолепного тронного зала.

Дальше, за ними, едва виднелись в пыли серебристые очертания королевского трона.

Трон был пуст.

Луна немедля потянулась мыслями вдаль, в просторы Халцедонового Чертога. Иррит с остальными успели одолеть фуа, отряд Амадеи занял королевские покои… Так, поочередно, Луна оглядела и свое воинство, и остатки вражеских сил, но того, кого искала, не нашла – ни в одном из множества зале, ни в одном коридоре.

Атаки Видар не ждал. Понимая, что его будут искать, он собрал все силы, какие смог, в большом приемном зале… а засим улизнул.

Костоглод занялся поверженными рыцарями, взяв на себя заботу о том, чтоб ни один не сумел подняться. Вбежавшая в зал Иррит едва успела подхватить Луну прежде, чем та рухнет на пол.

– Ваше величество!

Стоило Луне выпутаться из паутины страданий Халцедонового Чертога, душа и тело словно бы рухнули в ревущую бездну усталости. Чтобы раскрыть рот, пришлось напрячь все оставшиеся силы.

– Видар… сбежал. Отыщите его. Остальных – под замок. И по…

Тут ноги отказались служить ей окончательно. Иррит закричала, зовя на помощь.

– И позаботься об Энтони.

Пока Луна тщетно искала Видара, Принц Камня обмяк, осел на пол и замер – бледный, осунувшийся, точно мертвый.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 1 августа 1659 г.

– Ее величество не следует беспокоить.

Спокойный, безмятежный ответ Амадеи разозлил Иррит куда сильнее, чем сия достойная леди того заслуживала.

– Что с ней стряслось?

Лицо обер-гофмейстерины словно бы превратилось в непроницаемую, до отвращения учтивую маску из тех, за которыми так часто прячутся многие лондонские придворные, вместо того чтоб выражать чувства в открытую.

– Королева устала. Ничего более.

– Устала? Усталых я видела! Ну нет, здесь что-то другое…

Да, королева была бледна от природы, но, падая на пол, вовсе побелела, как мел. А уж этот ее смертный… чудо что жив до сих пор!

Однако мимо Амадеи, вставшей в дверях королевской спальни, точно сторожевой пес в кружевах и шелках, очевидно, было не пройти. Пришлось Иррит взять себя в руки и смирить нрав.

– Когда она проснется, пожалуйста, дай мне знать, – сказала она. – У нас с Костоглодом есть к ней вопросы.

Все, чего ей удалось добиться – кивка. Даже не обещания.

«Будь прокляты эти лондонские дивные, – подумала Иррит. – Теперь они дома. Теперь, небось, только рады будут, если мы, подданные Велунда, уберемся прочь».

Сердито хмурясь, она углубилась в коридор… и живо заплутала. Как только битвы закончились, план Халцедонового Чертога разом забылся, словно нечто, более ненужное. Дворец казался ей тесным, душным, куда ни повернись – всюду камень, да и смертные, разгуливающие поверху, никак не шли из головы. Ей очень хотелось бы подняться наверх и поглядеть на Сити, но защититься было нечем, а сколь опасно разгуливать там в собственном облике, Луна разъяснила так обстоятельно, что лучше не надо.

Вдобавок, Иррит не знала, как выйти наружу.

Наконец блуждания вывели в знакомые места. Здесь Иррит побывала дважды: впервые – в самом начале атаки, а во второй раз – помогая Костоглоду и прочим препроводить в темницы под Лондонским Тауэром пленников. Один из них, черноволосый эльфийский рыцарь, безмолвно взирал на нее из-за дверной решетки, да так, что озноб пробирал. Что собирается Луна делать с узниками? Загадка… Истребить всех? Это, пожалуй, слишком. Держать взаперти целую вечность? Тоже… Вон тот великан, занимающий собой всю темницу, того и гляди, помрет от горя.

«И избавит королеву от лишних хлопот».

От подземелья веяло жутью. Иррит решительно двинулась дальше, сама не зная, куда. Встречные гоблины, паки, придворные, все – из чужих, взирали на нее без особого дружелюбия. «Проснется Луна, – решила Иррит, – выложу ей, что знаю о пленных, а потом попрошу ломтик хлеба и отправлюсь домой». Покинув стены Сити, зловредных чар смертных можно было не опасаться, а родина ее – там, в Долине.

Свернув за угол, она нос к носу столкнулась с парой почти одинаковых на вид брауни, тащивших куда-то корзину величиною с обеих разом.

– Доброго денечка, – с улыбкой выдохнула одна. – Не будешь ли ты любезна помочь нам ее дотащить? Думаю, лучше – в сад…

– Да, для начала, – согласилась другая. – Там распакуем, и пусть перетаскивают, куда следует. Идем, идем. Она не тяжелая, просто для нас слишком уж велика… ага, вот и чудненько. О-о, да ты сильнее, чем кажешься! Одна справляешься? Поразительно! Ступай за нами – похоже, ты сбилась с пути. Ты ведь из Беркшира, верно?

Озадаченная, сама не понимая, как и с чего взвалила на спину их корзину, согнувшись под нею улиткой, Иррит последовала за парой кудрявых головок к саду. Интересно, кто они таковы?

Халцедоновый Чертог, Лондон, 3 августа 1659 г.

Подушки и валики подпирали Луну со всех сторон, точно огромную куклу, позволяя сохранить хоть сколь-нибудь достойный вид, в то время как Гертруда кормит ее с ложечки мясным бульоном. Изо всех сил стараясь не обращать внимания на этакую младенческую беспомощность, королева слушала доклад Иррит.

Беркширка явилась следом за сестрами Медовар, точно утенок за парой наседок, всего через пару минут после того, как Луна проснулась. Должно быть, брауни направило к ней некое особое, одним только домовым и свойственное чутье: проголодалась она, как волк, несмотря на сокрушительную слабость, превратившую простое, казалось бы, дело – еду – в подвиг, достойный самого Геракла.

Амадея настаивала на том, чтоб подождать с делами, и сестры с ней были согласны. Но медлить Луна попросту не могла: она уже пролежала без чувств целых два дня и только благодарила судьбу за то, что враги не предприняли ответной атаки, пока она пребывала в немощи.

Спасибо, Иррит с Костоглодом не подвели – справились просто восхитительно. Кое-кому из ирландцев и скоттов удалось сбежать, однако изменники-придворные были взяты под стражу, а они-то и тревожили Луну более всех остальных… не считая Видара, ускользнувшего прямо из рук.

– Двое из них просят тебя принять их, – закончила Иррит. – Эльф-рыцарь и великан… как бишь их там…

– Сэр Керенель и сэр Пригурд, – пояснила Розамунда, видя ее замешательство. – Сэр Пригурд взывает к вашему милосердию.

Стоило вспомнить о его измене, и бульон тревожно заурчал в животе. Хотя… может, дело в другом – в том, как она обошлась с Керенелем?

Что ж, Пригурду придется подождать. При встрече с ним нельзя выглядеть слабой. Возможно, подождал бы и Керенель… но тут уж речь не о достоинстве – о своевременности. Он и без того ждал слишком долго.

Этой затее воспротивилась даже Иррит, но Луна настояла на своем: в конце концов, ей уступили, дабы поскорее отправить ее отдыхать. Засим предстояло решить, кто будет присутствовать при аудиенции. Луне хотелось поговорить с Керенелем наедине, но следовало признать: настолько доверяться рыцарю не стоит. Вздумай он обратиться против нее, она окажется беспомощна.

Сестры Медовар для этого не годились. Бойцы из обеих неважные, а их молчаливого неодобрения касательно взятой с рыцаря клятвы Луна уже нахлебалась досыта, и потому остановила выбор на Иррит. Та политикой Халцедонового Двора не интересовалась, а вскоре и вовсе собиралась домой, в Беркшир.

– Спрячься за этой занавесью, – велела Луна, – и держись как можно тише. Ты здесь только для охраны, на случай, если дело обернется к худшему.

Стоит отдать ей должное, вопросов Иррит задавать не стала, а уж когда укрылась за занавесью, даже Луна не могла бы сказать, есть ли там кто-нибудь. Вскоре сэр Перегрин Терн ввел в комнату пленного рыцаря и с поклоном удалился.

Оставив Луну наедине с тем самым дивным, что за время этой войны претерпел от нее больше всего обид.

Казалось, в последнее время он похудел – а может, столь резкий, столь жесткий облик придавала ему манера держаться. Сейчас он был очень похож на сокола в клобучке, слепо повинующегося хозяину, однако вполне способного на убийство, дай ему только волю.

– Сэр Керенель, – как можно величественнее, тверже заговорила Луна, – во имя древней Маб освобождаю тебя от данной клятвы.

Черноволосый рыцарь вздрогнул от удивления. В течение долгих минут ожидания, когда же его приведут, Луна составила немало речей, коими собиралась предварить сие известие, но это – лишь из страха. Если он склонен простить ее, то выслушает все, что ей угодно сказать, даже не связанный словом. Если же нет… сего не исправить никакими преамбулами, что она ни говори.

Глаза Керенеля вспыхнули пурпуром, подбородок приподнялся, будто слова королевы разомкнули оковы, что сдерживали его гнев. Губы его шевельнулись, тело качнулось вперед, словно он вот-вот что-то скажет, вот-вот двинется к ней. Однако слов у него, по-видимому, не нашлось, и рыцарь безмолвно замер, будто и сам не знал, что ему хочется сделать. Воспользовавшись его колебаниями, Луна продолжила:

– Вину предо мною ты искупил, будучи послан в Файф. Вернули тебя сюда не в награду, а из политических соображений. Ты был единственным орудием, оказавшимся под рукой, и я применила его к делу. Посему как королева извинений я не приношу: не отправив тебя на север, я могла не узнать, кто именует себя Властителем Сумрака, и пострадать из-за сего неведения много хуже. Но, говоря как лицо частное… я обошлась с тобою несправедливо, злоупотребив твоей верностью.

Тут Керенель, наконец, обрел голос.

– Да. Так и есть, – сдавленно, немузыкально проговорил он.

Нет, выказывать жалости к нему не стоило: жалость он непременно примет за оскорбление.

– Прежнее место в Халцедоновой Страже вновь за тобой, если тебе угодно занять его. Более того: за нелегкую службу жалую тебя любой наградой по твоему выбору – только назови.

Но рыцарь стоял без движения: голова склонена, черные пряди волос в беспорядке падают на глаза. Наконец он вновь поднял взгляд на Луну и заговорил:

– Я хочу лишь покинуть дворец и поселиться в иных местах.

Сердце Луны исполнилось печали.

«Не лги себе: любезностью извинений и щедростью ты надеялась вновь склонить его на свою сторону, чтобы все вновь стало по-прежнему. Однако не всякую обиду можно загладить так просто».

– Ты волен идти куда пожелаешь, – ответила Луна. В голос непрошеной гостьей вкралась дрожь. – Только задержись ненадолго снаружи: я велю принести твои вещи и вдоволь хлеба в дорогу.

Рыцарь одеревенел, напрягся всем телом, словно бы едва удержавшись от поклона. Ни слова более не говоря, он развернулся и вышел.

Луна смежила веки и бессильно опустила голову на подушки. Усталость вновь выжала ее до костей, но отдыхать было рано.

– Иррит?

Тишайший шорох дал ей знать, что наблюдавшая за аудиенцией эльфийка выступила из-за занавеси.

– Да?

– Будь добра, передай мой приказ сэру Перегрину. А после…

Нет, она – отнюдь не частное лицо. Она – королева, а в делах государства чувствам не место.

– А после передай сестрам Медовар: пусть пошлют следом за Керенелем одну из своих птиц. Я должна знать, куда он пойдет.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 7 августа 1659 г.

Когда ирландская посланница отправила Иррит на поиски Луны, расспрашивать, где ей найти королеву, не понадобилось. Каждый день королева подолгу отдыхала, а большую часть времени бодрствования посвящала мириадам дел, восстанавливая двор, но если ее не найти в королевских покоях или же в общих залах, то где искать – дело ясное.

В покои лорда Энтони беркширку пропустили беспрекословно. Вторгшиеся враги разорили комнаты, и, хотя придворные хобы вымели обломки и мусор и принесли новую кровать, с мебелью в спальне все еще обстояло неважно. Кроме кровати, в комнате имелось лишь кресло, в коем недвижной алебастровой статуей сидела Луна.

– Прошу прощения, – негромко сказала Иррит, искренне сожалея о том, что нарушает ее покой, – но леди Федельм послала меня к тебе с новостями.

Королева подняла тонкий, изящный палец в знак позволения продолжать.

– Она получила известия из Темера. Тот меч, Клайф Солаш, нашелся, и теперь у короля Конхобара… э-э… крупные неприятности.

Федельм выразилась куда как грубее и проще, однако язык Иррит мало-помалу начал осваивать придворные манеры. К тому же, в сей комнате вульгарность отчего-то казалась не к месту. Принц Камня уже целую неделю кряду покоился под одеялом и за все это время даже не шелохнулся, если не принимать в счет едва различимых вдохов и выдохов.

С тем же успехом он мог быть мертв, и почти все вокруг держались, будто так оно и есть. Разбившись на множество фракций, придворные наперебой обхаживали с десяток возможных преемников лорда Энтони – по большей части, из смертных, принявших участие в битве.

Тут Луна заговорила, и Иррит не сразу удалось сообразить, что речь не о вестях из Ирландии.

– Не знаю, что с ним и делать…

Иррит недоуменно моргнула. С кем, с Конхобаром? Да нет же, с Энтони!

– Что поделаешь, возраст. Смертные быстро устают от жизни, да и плоть их… дряхлеет.

Наконец-то придя в движение, Луна склонилась вперед и поправила девственно чистое стеганое одеяло, укрывавшее тело Принца.

– Дело не только в возрасте. Ни я, ни он еще никогда не взывали к Халцедоновому Чертогу столь горячо. Это-то и лишило нас сил.

Однако то, что перенесет бессмертная королева дивного царства, вполне могло погубить человека – тем более, старика.

«Она не желает признать, что его час настал».

– А может… – неуверенно начала Иррит.

«Как бы это ей объяснить без непростительной грубости?»

– А может, ему нужно побыть среди своего племени? Вдали от всего этого?

Да, такое его непременно погубит, но это ведь милосерднее, чем жизнь, подобная смерти…

Между тем глаза Луны округлились, словно Иррит зажгла свечу во тьме ее разума, вскинутые руки замерли в воздухе.

– Он сбился с пути, – прошептала королева, быстрым движением поднимаясь на ноги. Столь оживленной Иррит не видала ее с самого дня битвы. – Ступай, разыщи сестер Медовар. Они должны знать, где искать жену Энтони. Пусть кто-нибудь привезет ее в Лондон: а мы доставим Энтони домой. – Однако последнее было отметено резким взмахом руки. – Нет, дома у него больше нет. Подыщем другой. Но отыщи леди Уэйр.

Сент-Мартинс-лейн, Лондон, 10 августа 1659 г.

Джек Эллин потянулся к запястью сэра Энтони – не столько по необходимости, сколь из желания сделать хоть что-нибудь. Потчевать бесчувственного баронета какими бы то ни было снадобьями строгая, неулыбчивая, куда непреклоннее леди Уэйр, женщина, жившая в этом доме, настрого запретила.

Впрочем, Джеку не верилось, будто она вправду живет здесь. Привычки к обстановке, свойственной хозяйке в собственном доме, Анна Монтроз, как она назвалась, не проявляла ни в чем. Однако Джек, знакомый с законами конспирации, лишних вопросов не задавал. Несмотря на странность распоряжений касательно лечения, эта женщина желала сэру Энтони здравия, а посему Джек – до поры – счел ее другом.

Сейчас мистрис Монтроз на манер часового стояла в углу, сложив руки на жесткой груди корсета. Под жестким взглядом ее серых глаз делалось не по себе – еще один повод обратить все внимание на сэра Энтони. Дотянувшись до миски, Джек смочил в ней чистую тряпицу и выжал в рот больного тонкую струйку воды. Давно ли сэр Энтони пребывает без чувств? Об этом, равно как и о причинах, что ввергли баронета в столь жалкое состояние, Джеку никто сообщить не пожелал.

С лестницы донеслись шаги – дробная, частая поступь дамы, которой не подобрать юбок так, чтобы шагать через ступеньку, подобно мужчине. Поднявшись с кресла, Джек едва успел убраться с пути вошедшей леди Уэйр.

При виде мужа супруга сэра Энтони надолго замерла. Молчал, храня спокойствие, и Джек. В последние пару недель он получил от нее довольно писем с требованиями сообщить, где муж, и прекрасно понимал, что у нее сейчас на душе. Лишь наглядевшись на мужа вдоволь, она начала примечать подробности – безжизненно обмякшее тело, землисто-серую кожу, сухие, растрескавшиеся губы.

И вот тут ее облегчение, как по команде, переросло в гнев.

Первым делом она развернулась к Джеку.

– Что с ним?!

Джек кивнул в сторону мистрис Монтроз.

«Держу пари, ее она и не заметила».

– Вот эта добрая женщина доставила сэра Энтони ко мне таким, каким вы его видите.

Проведя в обществе сей молчаливой дамы целый день, Джек был только рад спустить супругу Энтони на нее.

– Что вы с ним сделали?

Определенно, Кэтрин Уэйр в присмотре не нуждалась – ну, разве что вздумает пустить в дело ногти. Не сводя взгляда с незнакомки, Джек уловил едва заметную дрожь ее век.

«Сожаления? Чувство вины? Похоже, похоже».

Однако сей мимолетный знак тут же и канул в небытие. Ответ мистрис Монтроз прозвучал негромко, безупречно ровно, и тем не менее прервал страстную речь леди Уэйр еще до начала.

– Если не медлить, возможно, вы еще сумеете получить желаемые ответы от собственного мужа. Я послала за вами, леди Уэйр, так как Энтони очень нуждается в вас. Мало этого: может статься, кроме вас ему не в силах помочь никто.

Все это растревожило Джеково любопытство настолько, что он едва не упустил из виду ничем не прикрашенное крестное имя сэра Энтони в ее устах.

«Ладно. Сперва лечение, вопросы потом».

– Не могу понять, что это за хворь, – признал он, сделав шаг вперед. – С тех самых пор, как я его знаю, он день ото дня терял силы. Сейчас тело его, похоже, окрепло, и все же…

– Боюсь, его разум сбился с пути, – сказала мистрис Монтроз, также покинув свой пост и подняв руку, дабы предупредить испуг Кэтрин Уэйр. – Нет, я не о душевной болезни. Я об ином: разум его так далеко от тела, что без зова не найдет дороги назад. Лекари в этом ничем не помогут, вы же – основа всей его жизни, якорь, удерживающий его в этом мире. Думаю, вы способны помочь ему вернуться назад, к самому себе.

Кэтрин невольно окинула взглядом недвижное тело на кровати, словно не в силах поверить, что в нем еще теплится жизнь.

– Но как?

Мистрис Монтроз покачала головой.

– Не знаю. Сейчас нам должны указывать путь не мои – ваши чувства.

Медленно, неуверенно опустив руку, леди Уэйр сжала в ладони безвольные пальцы сэра Энтони. Другая рука ее зашарила в воздухе за спиной, пока Джек, догадавшись, в чем дело, не придвинул к кровати кресло. Леди Уэйр устало опустилась в него.

– Энтони, – неуверенно, однако настойчиво заговорила она. – Я здесь.

Джек с мистрис Монтроз покинули комнату, оставив обоих наедине. Время от времени Джек заглядывал внутрь и подавал Кэтрин вина, дабы смочить горло, когда ее голос начинал слабеть. Однако подслушивать он вовсе не брезговал и из-за двери слышал, как она говорит – обо всем, что ни придет в голову, от детей до политики. Об «этом мире», как выразилась мистрис Монтроз. Другая на ее месте могла бы начать читать сэру Энтони из Библии, однако ему ни к чему было думать о Господе и Небесах – ведь цель-то в том, чтобы удержать его на земле. Быть может, не самый разумный ход, если вспомнить о спасении души, но порицать ее тактику Джеку и в голову не приходило.

Вот только все это ни к чему не вело. Тело сэра Энтони жило, но дух словно бы пребывал в ином мире. И вот настал миг, когда Кэтрин подняла взгляд на хозяйку и с дрожью отчаяния в голосе сказала:

– По-моему, он меня не слышит.

Мистрис Монтроз смерила ее взглядом, и Джек окончательно убедился: за безмятежностью этих серых глаз сокрыта целая бездна мыслей и чувств. Кто эта женщина, для коей Энтони столь дорог, чтобы спасать его, а между тем Джек никогда прежде не слыхал ее имени? Разумеется, у баронета имелось немало союзников кроме него, однако этой в известных Джеку кругах места не находилось, и сие не давало покоя.

Как и произнесенные ею слова:

– Его надлежит звать человеческим голосом. Что отличает человека от бездушных зверей лесных?

– Любовь, – прошептала Кэт. – Но я не раз и не два говорила о ней, а он ничего не слышит.

– Тогда не нужно говорить, – осенило Джека.

В эту минуту, в освещенной свечами спальне, под негромкий, далекий шум застроенной доходными домами Сент-Мартинс-лейн, всех троих связало между собой ощущение несказанной сплоченности перед лицом общей беды.

«Все мы хотим вернуть его. Никто не желает терять его этаким образом».

Припав на колени возле кровати, Джек потянулся к свободной руке Энтони и, отбросив прочь прежнюю деликатность, стиснул его обмякшие пальцы так, что почувствовал кости под кожей.

«Ведь другу тоже любить не заказано!»

– Зовите его не словами, иначе, – пояснил он, встретившись взглядом с Кэт.

В глазах ее вспыхнули искорки понимания. Склонившись к мужу, Кэт нежно коснулась его подбородка, откинула со лба поредевшие волосы… При виде самоотверженности в ее глазах Джеку стало неловко. Подобное не предназначено для чужих взоров, и посему он чувствовал себя так, точно подглядывает в замочную скважину, однако руки Энтони не выпускал.

Склонившись ниже прежнего, Кэт поцеловала спящего мужа.

Казалось, время остановило ход – а может, то лишь сам Джек замер, затаил дух, опасаясь разрушить, разбить нечто хрупкое. Наконец Кэт отстранилась, подняла голову и шепотом окликнула Энтони.

Веки Энтони дрогнули, затрепетали и поднялись.

Зрачки его оказались огромны, темны, мутны. Но вот в глазах появился блеск, взгляд прояснился и устремился мимо Кэт с Джеком к изножью кровати – в сторону незнакомки.

Но, оглянувшись, Джек обнаружил, что мистрис Монтроз исчезла.

Сент-Мартинс-лейн, Лондон, 11 августа 1659 г.

И пока Джек Эллин кормил Энтони мясным бульоном, и когда муж поднялся и нетвердым шагом прошелся по комнате, и когда погрузился в объятия истинного сна – жизнетворного, укреплявшего подточенные бесчувствием силы, Кэт сохраняла спокойствие.

Но на исходе ночи, перед самым рассветом, когда муж пробудился, она по-прежнему сидела в кресле, устремив на него взгляд. В глазах жены, за отблесками пламени единственной зажженной свечи, несложно было прочесть все вопросы, скопившиеся за многие годы, но до сих пор остававшиеся невысказанными.

Видя его пробуждение, жена налила ему в кружку вина и помогла выпить. Красное вино да мясной бульон – и мясо, когда он сумеет с ним управиться, ведь Джек недвусмысленно объяснил, что ему необходимо «укреплять кровь»… Что ж, не стал пичкать отвратительными на вкус снадобьями – и на том спасибо.

Когда он покончил с вином, Кэт убрала кружку в сторону и крайне сдержанно спросила:

– Кто она?

– Друг, – отвечал Энтони.

«А что ей еще сказать, не открыв при том ящик Пандоры, доверху полный бед?»

Некогда Энтони был уверен, будто Бог сотворил дивных, дабы показать людям, какими они могут стать без бессмертной души и спасительной Христовой благодати. Способными на величайшее добро и в то же время на величайшее зло, однако лишенными путеводной звезды, указующей праведный путь… Однако от сей уверенности, подобно многим другим, давно не осталось и помину, а без нее Энтони просто не знал, как объяснить свою связь с дивными хоть Кэт, хоть кому-либо другому, не встретив непонимания.

Выражения лица Кэт, наполовину скрытого тенью, было не различить.

– И давно ли ты… с нею знаком?

Эта недолгая, однако красноречивая запинка резала без ножа.

– Мы с нею служили одному и тому же делу многие годы. С довоенных еще времен.

Опасное откровение: человеческое лицо Луны было совсем молодым, но Энтони погнушался путаться в новой лжи.

– Что же это за дело?

Энтони невольно поежился. Что же сказать ей, чем облегчить боль, таящуюся за стеной внешнего хладнокровия?

– Кэт… – Чуть приподнявшись, он взял жену за руки. – Запечатанный узел служит Карлу там, за границей. Действуют они втайне, исподволь стремясь восстановить в нашей стране покой, и откровенничать с посторонними те, кто им помогает, не вправе. Ну, а та женщина, что была здесь… принадлежит к другой партии, существующей много дольше, и цель ее куда проще – благополучие Англии. Когда Карл объявил себя единовластным правителем, они трудились ради созыва нового парламента. Когда парламент присвоил себе королевскую власть, они старались восстановить прежнее равновесие. И вот теперь, когда над Англией с обнаженным мечом стоит Армия, они, подобно нам, ищут способ вернуть стране утраченное здравие рассудка.

Пальцы Энтони крепче стиснули руки жены.

– Господом Богом и пресвятым Сыном Божьим клянусь: мое сердце не принадлежит ей, а ее сердце – мне. Ты, Кэт, для меня единственная, и я всегда был тебе верным мужем.

Кэт стиснула зубы – очевидно, сдерживая дрожь в губах.

– Верным мне телом, а может, и сердцем. Да. Но эта женщина, эта мистрис Монтроз… ты отдал ей часть души, утаенную от меня. А мне не позволил даже узнать об ее исчезновении.

Да, Энтони не первый год знал: превыше всего остального Кэт ненавидит скрытность. Храня от нее эту тайну, он обманул ее доверие.

И в эту минуту мог предложить ей одну только собственную правду, сколь бы проста и неполна та ни была.

– Мне очень жаль…

Кэт подняла брови, и в следующий же миг ее подбородок дрогнул, обмяк. Уткнувшись лицом в плечо мужа, она разрыдалась. Полотно ночной рубашки немедля пропиталось прохладною влагой насквозь. Прижав Кэт к себе, Энтони коснулся губами милых завитков волос на затылке.

«Прости меня, Кэт».

Но нет, этого он не скажет. Просить о прощении он не вправе.

– Ведь я едва не потеряла тебя, – прошептала Кэт.

Энтони крепче прежнего обнял дрожащие плечи жены.

– Понимаю. Я… я так усердно боролся за наше дело, что упустил из рук цель, причины борьбы. Настолько устал, что… готов сдаться.

Кэт выпрямилась и с силой стиснула руки мужа.

– Не говори так. Если тебе нужен отдых, ты должен отдохнуть. Даже если для этого придется вывезти тебя из Англии.

Когда же он в последний раз смеялся? Да, Кэт не хуже него понимала, что подобная ссылка погубит его – и не из-за Халцедонового Чертога, но потому, что он не в силах оставить Лондон. Однако Энтони всей душой верил: сочти она сие необходимым, с нее вполне станется взвалить его на плечо и силой уволочь на корабль. Таких неудержимых, как его Кэт, еще поискать…

– Я люблю тебя, – сказал он, заправляя ей за ухо непослушную прядь волос.

– И я тебя, – откликнулась Кэт.

О том, что она простила его, не стоило и говорить. Это было ясно без слов, и вот теперь Энтони действительно мог отдохнуть.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 13 августа 1659 г.

Отсюда, с тронного возвышения, большой приемный зал выглядел – жальче некуда. Меж рядами колонн вдоль стен высятся груды обломков, рухнувших с потолка, над головою – сырая земля, затейливая мозаика пола разбита едва ли в щебень и залита кровью сэра Кентигерна…

И этим разрушения отнюдь не ограничивались. Разграбленные спальни, разоренные сады… Обелиск в ночном саду оказался разбит, а яблони сожжены, однако силы Халцедонового Чертога, хранившие верность бывшей хозяйке, держались стойко: земля наотрез отказалась отдать кости Майкла Девена на поругание. Они-то, останки любимого, уцелевшие среди повсеместного хаоса, и ввергли Луну в слезы.

«Враг едва не уничтожил всего без остатка».

Не только могилы Майкла, не только ее дворца… При помощи союзников Луна спасла Халцедоновый Чертог, но смогла ли спасти Халцедоновый Двор?

Потрепанные, израненные, остатки двора тоже собрались перед ней. Глядя на них, Луна отнюдь не тешилась иллюзиями величия одержанной победы. В лучшем случае, она вернула себе то, чем владела десять лет назад – вновь стала повелительницей собственного королевства в окружении все тех же внешних врагов. Только по пути к этому потеряла друзей, силы и само Королевство Английское.

Видар ускользнул. Никневен, как ни в чем не бывало, царствует в Файфе. Конхобара, навлекшего на себя гнев Темера, до времени можно не опасаться, однако сие в сравнении с потерями собственного двора – утешение невеликое. Ныне подданные Луны разрознены, разобщены и вовсе не похожи на ту надежную, плотную ткань, коей она их некогда полагала.

Впрочем, это с самого начала было всего лишь иллюзией. Все это время среди них жили предатели, и их измены, прорехи в ткани двора, еще латать и латать.

Общая цель сплотила подданных настолько, чтобы отбить у врага дворец. Однако единым целым их не сделала.

«А что же сделает?»

– Встаньте, – сказала Луна.

Голос ее разнесся под сводами зала колокольным звоном. Подданные поднялись. Вот уцелевшие рыцари Халцедоновой Стражи под началом сэра Перегрина Терна. А там, у треснувшей колонны, сгрудились дивные из Беркшира. А рядом – кучка хмурых гоблинов, соратников Костоглода. За этими придется присматривать в оба: они отведали крови и желают добавки.

– Сегодня, – продолжила Луна, крепко сжав подлокотники трона, – нам предстоят три дела. Первое – о преемнике Принца Камня.

Кое-кто из придворных встрепенулся. Двое-трое дерзнули проявить нетерпение. Презрительный взгляд Луны хлестнул по ним, точно бич.

– Предвкушавшие смерть лорда Энтони будут весьма расстроены, услышав, что он еще жив. Позвольте выразиться прямо: стервятникам, думающим выгадать на его смерти, благосклонности при моем дворе не снискать. Принц Камня – не пешка в руках тех, кто стремится возвыситься. Когда придет время, преемника мы – он и я – выберем вдвоем. Или же только я, если лорд Энтони отойдет в мир иной раньше времени. И более никто.

Некоторые сконфузились, но кое-кто не спешил падать духом. Они продолжат подсовывать королеве смертных в надежде, что хоть один да привлечет ее взгляд. От сей перспективы мутило. Нет, когда придет время (а скоро ли – это уж зависит от Энтони), на их креатуры Луна даже взгляда не бросит.

– Второе, – сказала она, когда в зале стихли последние отголоски эха. – Ходатайство изменника Пригурда Нельта о снисхождении.

До починки выломанных дверей дело еще не дошло, и посему Пригурд просто появился в проеме, окруженный эскортом дюжих гоблинов во главе с Костоглодом. За пленником пришлось послать их: обманутые в той же мере, что и сама Луна, рыцари Халцедоновой Стражи вполне могли сговориться загладить оплошность, расправившись с ее виновником без лишних церемоний.

Шел великан медленно: кандалы из рябинового дерева едва позволяли переставлять ноги. Оков сих не могла одолеть никакая сила, даже вся мощь великана. То был один из самых малоприятных предметов, извлеченных Видаром из сокровищницы и пущенных в ход, тогда как Луна, себе на беду, многие годы оставляла их без внимания.

Великан неловко пал на колени. Пол содрогнулся под его тяжестью.

Луна устремила на него безжалостный взгляд.

– Ты виновен в измене своей королеве. Многие годы ты подтачивал силы Халцедоновой Стражи, вводя в ее ряды неблагонадежных рыцарей по наущению изгнанного брата, Кентигерна. Твое предательство стоило жизни многим из наших подданных, и смертных и дивных.

Об этом было известно всем, однако перечень его прегрешений укрепит гнев придворных, не позволит их душам смягчиться при виде его поникших плеч.

– Так отчего же нам тебя миловать?

– Ваше величество…

Рокочущий бас великана покаянно дрогнул.

– Ваше величество, я же помог вам бежать.

Луна изумленно подняла брови.

– Вот как? Не ускользни мы из твоих рук на Кинг-стрит, оказались бы в заточении сразу же после казни. А позже, по приказанию изменника Ифаррена Видара, ты препровождал нашу особу вместе с особою лорда Энтони в темницы под Тауэром. И, если бы не вмешательство Бенджамина Гипли, исполнил бы сей приказ. Разве не так?

Плечи Пригурда дрогнули. Звучно встряхнув оковами на запястьях, великан съежился сильнее прежнего.

– В-ва… Ваше величество, вспомните казнь. Я был там. Был защищен. И когда Гипли запел… мне это вовсе не повредило.

От неожиданности гнев Луны дал слабину. Неужто он не лжет? В тот день псалом нахлынул на нее волною, но был отражен силой жертвенного хлеба…

Коего перед походом в Вестминстер вкусили все, и Пригурд – тоже. А Эссен с Меллеганом, не сопровождавшие их, оказались без защиты.

Этакую несообразность Луна обязана была заметить, и в ясном уме заметила бы непременно. Но смерть короля звенела в ушах, путала мысли, а при виде Видара на троне ей и вовсе сделалось не до мелочей. А позже, на досуге, она просто о сем не задумывалась.

Однако зачем он пустился на подобную хитрость?

Сердце исполнилось неразумного раздражения. Жалуя Пригурда этой аудиенцией, Луна была уверена, будто твердо знает, как поступить. Теперь же, благодаря его откровению, вынести приговор без долгих слов было нельзя, как бы сего ни хотелось. Мольбу его она решила выслушать публично, и теперь, хочешь не хочешь, придется задать вопрос, весьма интересующий не только ее, но и всех до единого подданных.

– Зачем же ты это сделал?

Пригурд приподнял голову – всего на волосок, но тут же опустил ее еще ниже. Вздумай великан взглянуть ей в лицо, она велела бы опустить взгляд. Право на подобные вольности он потерял и вполне понимал это.

– Хотел сохранить верность, Ваше величество.

Если сие было сказано с тем, чтобы пробудить в ней милосердие, из Пригурдовой затеи ничего не вышло. Ослабший гнев вспыхнул в груди с новой силой.

– Тогда отчего же ты предал меня Видару? – поднявшись с трона, процедила Луна.

– Так ведь Кентигерн…

Страдальческий шепот, вырвавшись из огромной груди великана, разнесся по залу от края до края.

– Ваш-величество, он же был мне братом. Он попросил. Сказал: таков-де наш долг перед Альгрестой. А других-то родных у меня не осталось!

Жалеть его не хотелось. Пригурд был идиотом, слепым глупцом, слишком легко идущим на чужом поводу, и отдавать ему под начало Халцедоновую Стражу вовсе не следовало. Однако эту ошибку Луна совершила сама, зная, что из всей троицы Нельтов лишь один он воистину движим долгом и верностью…

Верность-то и разрывала его надвое. Сестра погибла, брат отправлен в изгнание – должно быть, он остро чувствовал вину перед ними. Ну, а Кентигерн, не столь коварный, как Альгреста, но столь же злокозненный и совершенно беспринципный, воспользовался этим, дабы втянуть Пригурда в измену королеве ради родных.

И эту ошибку Пригурд – на свой жалкий манер – постарался исправить.

Луна резко взмахнула рукой, подзывая к себе Костоглода.

– Что делал изменник во время боя за Чертог?

Баргест указал когтистою лапой на фетча из своего отряда.

– Вот он великана привел. Нашел, говорит, когда тот в своих покоях прятался.

– Я в бой не вступал, – прогудел Пригурд.

– Молчать!

Плечи Луны заныли от напряжения. Покорно стоявший на коленях в ожидании приговора, Пригурд внушал ей ярость: теперь ведь придется решать, как с ним быть. Смертного можно было бы посадить под замок и выпустить только под старость, а то и держать в заточении, пока не умрет, однако с бессмертными подданными такой роскоши себе не позволишь. Отправить его назад, в узилище, значило бы лишь отсрочить решение.

Если, конечно, рыцари Халцедоновой Стражи не прикончат его в темнице, что вполне вероятно.

«Я должна казнить его сама или же отослать прочь. Оставаться здесь он не может».

Но если приговорить его к смерти, сие разом уничтожит все шансы залатать трещину в собственном дворе. После этого милости от нее ждать не будет никто. Между тем, в изгнании Пригурд станет готовой пешкой в руках врагов.

Некогда среди сокровищ двора имелась драгоценная брошь, позволявшая связать любого, смертного или дивного, особым запретом, нарушение коего означало мгновенную смерть. И вот сейчас Луна с ужасом обнаружила, что, пусть ненадолго, но пожалела об ее утрате.

Отвернувшись, дабы спрятать лицо от взглядов придворных, она вновь опустилась на трон и кое-как совладала с терзающей душу неприязнью.

«Неужели такова моя судьба? Неужели, правя Лондоном, я обречена стать такой же, как Инвидиана?»

Нет. Этому не бывать.

– Пригурд Нельт, – вновь обретя хладнокровие, заговорила она, – согласен ли ты отречься от Ифаррена Видара, Никневен Файфской, Конхобара и всех их союзников?

Великан поднял взгляд на высоту подола ее юбок и прижал к сердцу огромный кулак.

– Ваше величество… никогда больше против вас, против Принца и Халцедонового Двора не обернусь! Ни делом вам не наврежу, ни угроз для вас в тайне держать не стану. Руки на вас и подданных ваших не подниму. И в том клянусь именем древней Маб.

Сердце болезненно сжалось в груди. Брать с него клятвы – после Керенеля-то – Луна вовсе не собиралась. Во-первых, у нее имелись кое-какие мысли, чем напугать Пригурда так, чтобы держался от врагов подальше. Во-вторых, столь опрометчивая клятва… осел, ну кто же так подбирает слова? Теперь он столь же бесполезен, как если бы был ей врагом.

Однако, связанного подобными узами, его можно было отпустить без боязни.

«Луна и Солнце! Будь все мои подданные связаны клятвой хоть вполовину от этой, и внутренних мятежей можно больше не опасаться…»

Еще одна мерзкая мысль! Парламент и Армия уже пробовали пойти сим путем, требуя самых разных, а порой и повторных клятв от членов марионеточной Палаты общин и прочих чиновников. И что же? Клятвы упали в цене, превратились в пустые слова. Ну уж нет, на такой риск она не пойдет.

Между тем, Пригурду следовало что-то ответить.

– Клятву твою, – собравшись с мыслями, заговорила Луна, – мы принимаем и признаем. Но, несмотря на это, твое лицо послужит нам неприятным напоминанием об измене и о том, чем заплатил за нее наш двор. Посему повелеваем тебе оставить Лондон и его окрестности и держаться от оных не ближе, чем в одном дне пути под страхом заточения и новой кары. Ступай и на глаза нам более не показывайся.

У Пригурда перехватило дух. Медленно, неуклюже, он склонил голову, едва не коснувшись носом пола, затем неловко поднялся и понуро уставился себе под ноги. Костоглод освободил его от оков. В полной тишине великан развернулся, волоча ноги, двинулся прочь и скрылся в коридоре за выломанными дверями.

– Теперь – к третьему нашему делу, – объявила Луна, дождавшись его ухода.

Все взгляды устремились на нее. Недолгая пауза, а за нею – приказ (каждое слово отточено, остро, как бритва):

– Приведите мне Ифаррена Видара.

Сент-Мартинс-лейн, Лондон, 14 августа 1659 г.

– Нужно было меня подождать, – сказал Энтони.

– Я не могла.

Сегодня Луна приняла другой облик – той самой худой, строгой женщины, что сопровождала Энтони на казнь короля, только моложе. Возможно, она не желала вновь прибегать к обличью мистрис Монтроз, возможно, вспомнила тот жуткий день – как знать?

– Мне нужно как можно скорее привести двор к порядку, а значит, разобраться с делами подобного свойства.

Казалось, вспыхнувшее в сердце нетерпение рвется прочь из груди. По-своему, это было неплохо: выходит, у него есть на то силы. Благодаря (по крайней мере, отчасти) обильному обеду, каковой Энтони как раз и уписывал за обе щеки. С утра он впервые за долгое время сходил в церковь и возблагодарил Господа за дарованную ему жизнь, не забыв и жену, ее сохранившую.

– Не так уж до меня далеко. Ты могла бы послать за мною гонца.

Но королева дивных решительно покачала головой.

– Нет. Ты должен оставаться наверху и вновь укорениться в мире людей.

Сколь же чудовищна порой ирония судьбы… Изможденный долгим пребыванием вне стен Халцедонового Чертога до полусмерти, он едва не погубил себя, слишком глубоко нырнув душою в его объятия. В минуты бодрствования Энтони почти не помнил, что чувствовал после того, как совлек вниз потолок, но эти чувства преследовали его в сновидениях.

В сравнении с ними тесный мирок этого дома казался необычайно красочным, вещным.

– Но не могу же я оставаться здесь вечно. Я должен снова побывать внизу, и как можно скорее.

Луна сделала паузу. Жаль, она не в истинном облике: под маской обычной женщины выражения ее лица не понять…

– Энтони… Хочется ли тебе?..

Вновь пауза.

– Чего? – переспросил Энтони, отложив на тарелку полуобглоданную фазанью ножку. – Остаться здесь или отправиться вниз?

– Освободиться от нас.

Резкость сих слов могла быть лишь плодом глубокого внутреннего смятения, сдерживаемого в узде. Нашарив салфетку, Энтони отер пальцы и поднялся.

– Луна…

Но дальше ее имени дело не двинулось: он просто не знал, что сказать.

– Не знаю, возможно ли это, – продолжала она, вскинув голову, – однако попробовать стоит. Связь с моим миром едва не погубила тебя, и не раз, а еще, я знаю, чудом не разрушила твой брак. Мне вовсе не хотелось, чтоб наша связь довела тебя до беды, но вышло иначе. Я бы щадила тебя больше, если б могла…

Свобода от дивных… Энтони просто не знал, что об этом и думать. Мир там, под ногами, был такой же частью его жизни, как и тот, где он пребывал сейчас.

«Ведь я провел с ними две трети жизни».

Но, может, для Луны он не настолько свой?

– Значит, я тебе больше не нужен.

– Ничего подобного! – Да, Луна вовремя взяла себя в руки, однако от этого невольного крика зазвенело в ушах. – Если на то пошло, это мы тебе ни к чему.

С каждой новою фразой разговор все дальше и дальше выходил за рамки здравого смысла.

– Ни к чему? Да как ты можешь такое говорить?

Луна с горечью рассмеялась.

– А что мы такого сделали для твоего мира, в чем сумели его улучшить? Нет, я не о давнем прошлом. Нас с самого начала этой борьбы кружит, как листья в потоке, а мы все тешимся иллюзиями, будто в силах направить течение, куда заблагорассудится. Когда Англия была лишь королевой и ее двором, мы, дивные, еще имели какие-то шансы управлять ее курсом. Теперь Англия для нас слишком велика, забот у нее куда больше, и эти заботы – что стоглавая гидра. Теперь сердце страны – парламент со всеми его противоречиями, и достойными способами я с ним управиться не могу.

Каждое из этих слов жалило, точно оса. До сего дня Энтони ни разу не слышал, чтоб Луна вот так упрекала себя за промахи. Нет, по сути, она, пожалуй, права, но что же подвигло ее на этакое самобичевание?

«Я. Это из-за меня». Ответ был явственно виден в устремленном на Энтони взгляде. Мир Луны едва не погубил его, и чувство вины запустило когти глубоко в ее сердце.

Никто из других знакомых ему дивных наверняка не терзался бы угрызениями совести до такой степени, за исключением разве что сестер Медовар. То была дружеская любовь, так редко свойственная дивному роду – по крайней мере, в отношении к роду людскому.

И эта любовь ослепляла.

– Возможно, ты и права, – негромко сказал Энтони, и сделал то, чего не делал многие годы: взял ее за локти, крепко стиснув батист рукавов. – Вся Англия слишком велика для нас одних. Управиться с ней оказалось не под силу ни нам, ни Карлу, ни Джону Пиму, ни даже Оливеру Кромвелю. Однако мы можем помочь ей, как всякие верные подданные, ради любви к родной земле. Есть на свете дела помельче, есть, в конце концов, Лондон – думаю, тут-то тебе опускать рук не стоит. Уж я наверняка не стал бы.

Глаза… Что это, случайность, или сознательный выбор? Стоило ей поднять взгляд, и на лице смертной женщины сверкнули серебром глаза Луны, а голос – ее собственный голос – произнес:

– Так ты хочешь остаться?

– Хочу, – подтвердил Энтони. Даже свободный от волшебных уз, Луны он не оставит. – И вместе мы сделаем все, что сумеем, будь оно мало иль велико.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 25 октября 1659 г.

В то время, как сэр Меллеган наслаждался уютом темницы, его прежние покои на скорую руку превратили в арсенал. Теперь здесь сверкали медью стройные ряды мушкетов и пистолетов, выкованных Велундом Кузнецом для армии Луны и Энтони и запертых до поры под замок – кроме тех нескольких, что сэр Перегрин счел уместным вверить самым надежным.

– Мы можем помочь вам доставить все это назад, в Беркшир, – сказала Луна Иррит, стоявшей у дверей, и услышала, как та переступила с ноги на ногу.

– Ни к чему, государыня. Велунд Кузнец делает вещи, а не хранит в кладовых.

Услышав ее неуклюжее обращение, Луна едва сдержала улыбку. Лесная эльфийка осваивала куртуазные манеры на ходу, но пользовалась сими знаниями пока что неважно.

Хранить оружие огненного боя во дворце было страшновато, однако Луна понимала: отсылать его Велунду – выход скверный. Дивные с давних пор перенимали у смертных все, что ни вызовет интереса, а значит, рано ли, поздно кто-нибудь переймет и ружья. И вот тогда ее арсенал может еще пригодиться.

Коснувшись мушкетного ложа, она повернулась к Иррит.

– Можешь передать своему королю: я ищу средства выполнить обещание. Парламент Армия распустила…

– Опять?! – возмущенно ахнула Иррит. Историю смертных она тоже успела немного освоить и находила ее просто уму непостижимой.

– Опять. Но я думаю, это ненадолго. Без Охвостья их власть не основана ни на чем, кроме права сильного. Ну, а раз так, вскоре нас ждет новая война или новый парламент. Так ли, иначе, смертным будет не до ухода за вашей Лошадью, но этого можно добиться и по-иному. В конце концов, пуританская мораль, навязываемая извне, людям поднадоела.

Лошадь давно вернулась на склон холма, в Беркшир. Возможно, и Иррит последует ее примеру? Да, лесная эльфийка расспрашивала о смертных лондонцах без конца, но преходящие увлечения для дивных – дело обычное, а посему в Лондон она вполне может и не вернуться.

– А еще, – продолжала Луна, пряча за ровным тоном вызванное сей мыслью разочарование, – будь добра, передай своему королю все, что я говорила касательно Видара. Я щедро награжу любого, кто принесет о нем вести.

Тонкое, деликатное, лицо Иррит озарилось беспощадной улыбкой.

– Не хотелось бы мне стать твоим врагом, государыня. Я передам твои слова нашим, а Видара и сама поищу.

Королевская биржа, Лондон, 5 декабря 1659 г.

Швыряться черепицей и осколками грязного льда? Поначалу сие показалось прекрасной идеей. А началось все с петиции, врученной лондонскими подмастерьями городскому совету столицы: они требовали новых парламентских выборов или, по крайней мере, возвращения к власти Охвостья, разогнанного в октябре. Когда же к толпе вышел Денди, дабы во всеуслышанье зачитать манифест так называемого «комитета безопасности» Армии нового образца, запрещающий какие бы то ни было петиции, горстке паков и гоблинов в облике смертных легко удалось вдохновить подмастерьев постоять за свои притязания.

Уворачиваясь от пущенных в него снарядов, парламентский пристав со своими людьми отступил. Но вскоре им на подмогу явился целый полк с кавалерией. Однако подмастерьев это не остановило: обступив одного из солдат, неосторожно отбившегося от товарищей, те навалились на него, силой разоружили и принялись втаптывать несчастного в мостовую двора Королевской биржи.

Пробиться к ним сквозь толпу Энтони не сумел. А если бы и сумел, чем бы он мог помочь? Сказать, что он – лондонский олдермен? Но теперь Суд Старейшин был не в особой чести, как Энтони ни старался изменить дело к лучшему со дня его восстановления. Вступившись за солдата, он не на шутку рисковал разделить его судьбу.

Между тем командир полка намеревался завершить то, чего не вышло у Денди, выступи против него хоть все силы Ада. Не обращая внимания на ругань толпы и футбольную игру, затеянную частью подмастерьев, ничуть не заботясь, а может, и просто не зная об участи одного из своих солдат, Хьюсон решительно развернул бумагу и заревел во весь голос.

И тут-то в него полетел камень.

Кто начал первым, Энтони не разглядел, зато остальными смог налюбоваться вдосталь. Подхватив сие начинание, подмастерья начали швырять в солдат всем, что подвернется под руку. Да, лавочники с Биржи давным-давно убрались, но мусора во дворе оставили множество, а силачей среди подмастерьев хватало.

«Вот это уже слишком».

Подняв голову, Энтони встретился взглядом с мальчишкой, нищим заморышем, устроившимся на крыше, в тени балкона, окаймлявшего часовую башню. В ответ пак только беспомощно развел руками: сеять беспорядки дивным удавалось куда лучше, чем унимать их.

«Господи Иисусе, я начал бунт – в точности как Видар!»

Мальчишка предостерегающе заверещал, однако его слова утонули в гомоне толпы. Энтони поднял к уху сложенную горстью ладонь, но и это не помогло. Мальчишка отчаянно замахал руками.

«Что он хочет ска…»

Отраженный от стен, ограждавших двор, треск выстрела показался громом небесным. В толпе пронзительно вскрикнули. Энтони невольно пригнулся, укрывшись за спиной дюжего подмастерья, стоявшего впереди.

«Господи, помоги нам! Солдаты стреляют в толпу!»

Толпа, точно лава бегущих крыс, устремилась к арке, ведущей на улицу. Толкаемый со всех сторон, спотыкающийся на каждом шагу, Энтони держался на ногах лишь потому, что падение среди подобного хаоса означало бы верную гибель. Людской поток вынес его на Корнхилл и повлек влево, в сторону Грейсчерч-стрит. Подмастерья вокруг один за другим ныряли в проулки и во дворы, но он бежал прямо, думая скрыться в стенах Лиденхолл-маркет, затерявшись среди покупателей, если солдаты последуют за беглецами столь далеко.

Но нет, похоже, толпу никто не преследовал. Хрипло дыша, Энтони остановился у входа в Лиденхолл и закашлялся, согнувшись едва ли не вдвое. Видя это, один из молодых людей, избравших для бегства тот же путь, придержал Энтони за плечо.

– Осторожнее, старина.

Кое-как уняв приступ кашля, Энтони с трудом выпрямился.

– Со мной все в полном…

И тут он едва не закашлялся вновь, поперхнувшись последним словом.

Кабы проезжающий мимо солдат с ходу пронзил Генри острием алебарды, тот и тогда не был бы ошеломлен сильнее.

– Отец?!

Казалось, юноша не в силах поверить собственным глазам. Неудивительно: оделся Энтони так, чтобы смешаться с толпой подмастерьев – ведь Суд Старейшин должен свято верить, что вовсе не лжет, заверяя Армию, будто не имеет с этими беспорядками ничего общего.

Тем временем изумление на лице Генри сменилось саркастическою гримасой.

– А я и не знал, что ты бьешься за старое доброе дело.

Услышав это, Энтони едва не расхохотался. «Старое доброе дело»[60]? Генри так молод, что вряд ли помнит те дни, когда сие выражение родилось на свет, ну а его самого, к приверженцам Армии отнюдь не принадлежавшего, вряд ли можно назвать бойцом за него.

– За республику? Ну уж нет. И вовсе не за Охвостье. Бился бы за прежнее место в парламенте, если б считал, что из этого выйдет толк. Но раз уж толку от сего не дождешься, я принимаю сторону твоих друзей-подмастерьев: господам армейским и вправду следует, по меньшей мере, устроить новые, свободные выборы.

Что на него нашло, отчего Энтони заговорил об этом – Бог весть. Пожелай он нарушить сложившийся меж ними с сыном обычай не говорить о политике, у входа в Лиденхолл для этого уж точно не место. Попросту Генри застал его врасплох.

На лице сына отразилось вполне предсказуемое непокорство.

– Разумеется, тебе хотелось бы снова занять прежнее место! Тогда вы с друзьями проголосовали бы за реставрацию монархии еще до конца вступительной молитвы!

Об осторожности Генри явно не помышлял, но и сам Энтони вспомнил о ней вовсе не сразу, а ведь вокруг столько чужих ушей… Ухватив Генри за руку он, вопреки всем протестам, поволок сына за угол рынка, в узкий проулок, насквозь провонявший мочой. Многие годы прятавшийся по всему Лондону разом от Кромвеля и от Видара, он успел изучить все городские задворки, будто собственные пять пальцев.

– Не говори так открыто, – рыкнул он на своего старшего. Эркеры над их головами откликнулись гулким эхом. – Если, конечно, не хочешь, чтоб меня снова лишили звания олдермена, а то и упекли за решетку.

– Эту угрозу ты себе нажил сам, – огрызнулся Генри, рывком высвобождая руку. – Зачем, отец? Я, было дело, думал, будто ты слишком мудр для романтических взглядов на прошлое, а ты с каждым ушедшим годом цепляешься за него все крепче.

– Романтических? – На сей раз Энтони не сдержал хохота. – Точнее сказать, практичных и трезвых. Тело, как известно, без головы жить не может.

В глазах Генри вспыхнула злость – на слова ли отца, на смех… скорее всего, на то и другое разом.

– Живет же до сих пор! А что, если голова насквозь прогнила? Боже правый, уж ты-то должен помнить сего кровопийцу!

И вновь армейская фраза в устах сына… Понимает ли Генри, что повторяет их слова в точности, будто попугай? Ох, вряд ли!

Республиканец до мозга костей, Армию Генри ненавидел всею душой, но даже не замечал, что только на ней одной и держится власть Охвостья, да и то – лишь когда Армия сего пожелает.

– Я помню вовсе не только короля Карла. В те времена мы, по крайней мере, знали, какими орудиями располагаем и как можем добиться равновесия меж королем, Лордами и Общинами. Да, терпели порой поражения, но хотя бы с полем боя были знакомы.

Каких там лет достиг Генри, когда Карл бежал из Лондона? Даже панталон еще не носил! Откуда ему помнить мир, где все это – в порядке вещей? Он никогда в жизни не знал, что такое король на престоле.

И знать сего не желал, судя по презрительной мине.

– Значит, ты просто держишься за то, к чему привык, из страха перед неизвестностью.

– Если бы люди, торгующие вразнос переменами, имели в голове хоть какой-то план, – с тем же презрением отвечал Энтони, – я мог бы взглянуть на них по-иному. Но вспомни, задайся вопросом: когда ты в последний раз слышал, чтоб кто-нибудь выступал за республику, высказывая при том хоть какие-нибудь соображения, как ее установить? Нет, я не о каких-то утопических мечтах об идеальном правлении, я – о практичном, на деле осуществимом плане, что приведет нас от одного к другому.

Генри надолго умолк.

– Дай нам время, – наконец сказал он.

Но Энтони покачал головой.

– А времени больше нет. В охоту за вашей мечтой ввязался волк куда хуже того, что был казнен десять лет назад. Известно ли тебе, что Протекторат продавал англичан в рабство, на Барбадос? Известно ли, сколькие брошены в тюрьмы без суда? Мне – нет. Быть может, и сам Господь не в силах их сосчитать.

– Да, но монархия…

– Есть то, чего хочет народ.

– Тогда эти люди – глупцы! – вскричал Генри, исполненный юношеской ярости. – Треклятые слепые глупцы, не понимающие, чего желают!

Стена за спиною Энтони почернела от угольной копоти, но – дьявол с ним, с дублетом! – прислонившись к ней спиной, он скрестил руки на груди.

– Тогда ты должен сделать выбор, – ровно сказал он. – Республикой правит воля народа, не так ли? А народ хочет, чтоб мир стал прежним. Возможно, люди глупы, но если ты держишься собственных принципов, то должен выступить за новые выборы и принять их последствия. Единственная альтернатива – олигархия под ложным именем, под маской республики.

В сем утверждении имелась немалая доля необходимой жестокости. Генри назвал англичан слепыми, но сам был по-своему слеп, а позволить сыну двигаться далее ощупью, ни сном ни духом не ведая о запутанной, кровавой истине, Энтони не мог. Грядут перемены, и Генри должен быть к ним готов.

Вопрос лишь, не потерял ли он старшего сына навсегда, высказав свои взгляды столь прямолинейно…

Генри замешкался, лихорадочно подбирая слова, и тогда Энтони решил разыграть еще одну, последнюю карту.

– В поддержку парламента выступил генерал Монк. Если Армия не подчинится, все шансы – за то, что он приведет из Шотландии войска и позаботится о том, чтобы освободить парламент от ее власти. Военная сила, освобождающая нас от военной силы… да, парадокс, но, по-моему, кроме Монка, честных вождей в Армии нет. Следующим шагом Англии должен стать свободный парламент – уж на этом-то мы с тобою, пожалуй, вполне можем согласиться.

Сей шаг вполне мог на самом деле привести к реставрации монархии, на что Энтони и надеялся. Этого они с Луной ныне и добивались – без принуждения, попросту помогая людям, где могли. Тем самым людям, против которых минуту назад обратил свой гнев Генри. Однако принципы возобладали над идеалами, и сын, пусть неохотно, кивнул. Главной его заботой было право народа на выбор себе представителей.

– Тогда идем, – сказал Энтони, хлопнув сына по плечу. – Воняет здесь жутко, а я, между тем, проголодался. Идем-ка, поужинаем.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 9 февраля 1660 г.

Озноб пробежал по телу волной. Оборвав фразу на полуслове, Луна смежила веки и мысленно потянулась к источнику беспокойства. Нечто в Халцедоновом Чертоге?

Нет, не здесь. Наверху.

– Лорд Валентин, – сказала она.

Аспелл откликнулся негромким бормотанием.

– Отправь кого-нибудь в Лондон. Выясни, что происходит у ворот.

– У каких ворот, государыня?

Вновь волна дрожи, да какой! Казалось, кости в суставах обратились в наждак.

– У всех.

Открыв глаза, Луна увидела, что сэр Перегрин взирает на нее со странной смесью благоговения и тревоги. Да, дивные монархи неразрывно связаны со своими владениями особыми узами, однако до битвы за Халцедоновый Чертог подданные не сознавали, сколь далеко простирается сия связь. Казалось, они боятся, как бы в следующий миг королева не обрушила на них свод потолка.

Разумеется, без Принца Камня сделать этого было невозможно. Да, Луна чувствовала дворец, когда того хотела, но откликался он только на общий зов господина и госпожи. Впрочем, объяснять сие было бы бесполезно.

– Продолжай, – как ни в чем не бывало, велела она капитану.

Сэр Перегрин заморгал, нащупывая ускользнувшую нить разговора.

– В Англии, государыня, следов Видара не обнаружено. Ваши венценосные кузены, короли и королевы английских дивных, не дали ему приюта после падения Инвидианы и вряд ли сделают это сейчас.

– А что Ирландия?

Перегрин беспомощно пожал плечами.

– Леди Федельм сообщает, что ни в Темере, ни в Коннахте его нет. Лейнстер и Мунстер также утверждают, будто не укрывают его, и я не вижу причин в этом сомневаться.

– А Ольстер, – вздохнула Луна, – на наши вопросы вряд ли ответит.

– Именно так, государыня.

Прикрыв лицо веером, Луна задумалась. Что могло быть у врага на уме? Решил бы он скрыться в Ирландии? Да, Конхобар разочарован его неспособностью повлиять на правительство Англии, однако союз вероломного лорда с Ольстером все еще крепок просто на зависть. С другой стороны, Конхобару хватает и собственных хлопот с Клайф Солаш…

Луна сердцем чуяла: в Ирландии Видара нет. Скорее, он уполз в ту же нору, из коей появился, дабы чинить ей беды.

В Файф.

Куда воротился и освобожденный от клятвы Керенель. Там, в относительном покое, в стороне от всех дрязг между Луной и Никневен, жил его брат, Кунобель. Что ж, как сие ни прискорбно, обоим оставалось только пожелать всего наилучшего.

«Нет, Керенель не из тех, к кому можно обратиться за помощью. Эта возможность исчерпана».

Таким образом, сведений о новых кознях Никневен и о возможных замыслах Видара взять неоткуда.

«Вновь слепота. Неужели вся моя борьба не принесла никакого выигрыша?»

По счастью, от этого вопроса ее немного отвлек вернувшийся Аспелл.

– Что с сокровищницей? – спросила Луна (как лорд-хранитель, сокровищницей ведал он).

– Точной описи содержимого нет и никогда не имелось, государыня, – признал Аспелл. – Что мог забрать с собою Видар, сказать невозможно, но мы нашли и продолжаем находить много такого, о чем и не подозревали.

Некогда Видар был лордом-хранителем сам. Уж он-то точно знал, что прихватить с собой…

– Какие-либо указания на его след? – спросила Луна, пристально вглядываясь в лицо Аспелла, на глазах складывающееся в гримасу сожаления.

Некогда Аспелл вращался в тех же кругах, что и покойный сэр Лислик, но более, по мнению Луны, из стремления сохранить собственный политический вес, чем из-за каких-либо симпатий к Видару и Никневен. К тому же, во время изгнания он предпочел не остаться под властью Видара, а отойти в сторону. Однако при всем этом – амбициозен и жаден… что заставляет задуматься, правду ли он говорит, утверждая, будто ничего полезного не нашел.

«Мне необходимы советники, которым можно доверять».

Вот только заменить его – роскошь пока что непозволительная.

Выслушав перечень найденного, Луна отдала сэру Перегрину распоряжения касательно выслушивания ходатайств прочих изменников, коим надоело томиться в темницах.

– Но не ранее, чем мне удастся принять их вместе с лордом Энтони, – добавила она, в последний миг вспомнив, что Принц желал в сем участвовать.

Капитан Халцедоновой Стражи кивнул, и тут двери в личный кабинет королевы распахнул глашатай.

– Мара Ангризла, Ваше величество!

– Это ее я посылал наверх, – пояснил Аспелл, и Луна знаком велела глашатаю впустить мару внутрь.

Войдя, Ангризла преклонила колено. Узкие, точно щелки, глазки ночного кошмара были распахнуты необычайно широко.

– Что ты сумела узнать? – спросила Луна.

– Ваше величество… там, на улицах, эти солдаты. Новые, из Шотландии.

– Полки генерала Монка?

В большинстве своем они были англичанами, как и сам генерал, однако все до единого полагали их шотландцами, ибо полки пришли именно оттуда. Известия о выступлении Монка на юг оказалось довольно, чтобы Охвостье сразу же после Рождества снова вернулось на законное место, однако, не проведя в Лондоне и недели, Монковы люди, похоже, уже начали прибирать власть к рукам.

«Что ж, в конце концов, они – тоже часть Армии. Неужели я ожидала чего-то иного?»

Услышав это имя, Ангризла закивала.

– Говорят, парламент дал им приказ снять ворота с петель и разломать.

– Что?

Луна невольно подняла брови. Да, прежние оборонительные постройки Лондон давно перерос. Во время войны силы парламента, признав бесполезность городских стен, выкопали в отдалении огромный ров. Однако с уничтожением ворот Сити не сможет оказать противнику ни малейшего сопротивления.

Должно быть, ради этого приказ и отдан. Людям нужен парламент, но Охвостье давным-давно всем надоело, а уж лондонцам – особенно. Отнюдь не довольные незаконными господами Англии, жители Сити и укрепили ворота цепями, сим выражая свое недовольство.

Странно, что Монк согласился нанести городу этакое увечье: как правило, он честно старался защищать народные вольности, а не просто громоздил слова на слова. Однако Луну куда больше тревожило, как это скажется на Халцедоновом Чертоге…

И тут у нее перехватило дыхание. Не приложил ли к этому руку Видар? Чтоб догадаться, что городская стена – часть дивного дворца, не нужно быть семи пядей во лбу, ведь Чертог не выходит за ее пределы. А между тем Монк пришел в Лондон не откуда-нибудь – из Шотландии!

Прижав к векам кончики пальцев, Луна сосредоточилась. Не слабеют ли, не теряют ли силы чары дворца?

– Государыня? – негромко окликнул ее сэр Перегрин.

Луна перевела дух.

«Но, может статься, Монк просто выполняет приказ самим же им восстановленного парламента. В конце концов, не все на свете – дело рук дивных. Искать их следы повсюду… так и до умопомешательства недалеко».

Опустив руки, она обнаружила, что все вокруг, не отрывая глаз, смотрят на нее. Что бы ни ответила Ангризла на ее изумленный возглас, она не расслышала ни слова. Однако Халцедоновый Чертог рушиться даже не думал – ни сию минуту, ни в сколь-нибудь обозримом будущем. Там, наверху, всего-навсего отворяют ворота. Дворцу это не повредит.

И все же о решении Монка непременно нужно расспросить Энтони. Если без тайного чужого влияния здесь не обошлось, ей, Луне, вовсе не помешает об этом знать.

– Благодарю, – сказала она Ангризле, заставив себя улыбнуться. – Твои известия меня поразили, ничего более. Продолжим, милорды. Нам нужно покончить с делами.

Ратуша, Лондон, 11 февраля 1660 г.

«Так вот он, тот человек, что ныне держит в руках всю Англию…»

В сравнении с величием бремени, возложенного на его плечи судьбой, Джордж Монк выглядел довольно невзрачно. Одевался командующий шотландскими полками Армии по-солдатски и в эту минуту с невозмутимым, даже слегка туповатым выражением на мясистом лице слушал Томаса Аллена, лорд-мэра Лондона, в который уж раз пережевывавшего очевидное.

– Недавние, понимаете ли, волнения в Сити… горожане в неведении касательно ваших намерений… солдаты, собирающиеся в Финсбери-филдс…

Монк слушал его терпеливо, однако в конце концов не выдержал и поднял ладонь.

– Уверяю, лорд-мэр, мои намерения остаются прежними: защищать народные вольности. С утра я отправил в парламент письмо с требованием как можно скорее выпустить распоряжения о проведении выборов, дабы заполнить вакантные места в Палате. Таким образом я надеюсь развеять впечатление, будто они вознамерились пребывать у власти бессрочно.

Бейся сердце не столь тревожно, Энтони мог бы не сдержаться и фыркнуть. Впечатление? Какое там впечатление – уверенность! Расставаться с властью Охвостье вовсе не торопилось. Тот же самый недуг поразил и Армию, соблазнив ее офицеров возвеличить себя до такой степени, что от них отвернулись собственные солдаты.

И генерал все это прекрасно знал, иначе его бы здесь не было. В отличие от армейских соратников, от Кромвеля с Айртоном, Монк сроду не ввязывался в политику – только отчаянное положение Англии и побудило его к действиям. Однако прямых обвинений в адрес Охвостья никто высказывать не спешил, как будто, названные во всеуслышание, их прегрешения обретут осязаемость.

Вот потому-то сердце и билось в груди с этакой силой. Казалось, Энтони держит в ладонях хрупкую бабочку. Если Монка удастся убедить в…

С этой мыслью Энтони откашлялся, и все взгляды устремились на него.

– Обещаниям заполнить вакантные места, – заговорил он, ничем не выдавая внутреннего напряжения, – цена невелика. Особенно если Охвостье вправе издавать любые запреты касательно того, кто может избираться и кто будет избран, какие только пожелает. Подобное, сэр, уже повторялось не раз.

– Но если это законы, принятые парламентом, значит, так тому и быть, – мягко ответил Монк.

Разочарование комом подступило к горлу. К сегодняшнему дню Монк шел осмотрительно, шаг за шагом. Будь он не столь внимателен к прозе жизни, пожалуй, так и застрял бы в Шотландии, благодаря вероломству собственных же офицеров. Но прежде, чем двинуться на юг, генерал навел порядок в собственном доме и с тех пор придерживался того же образа действий – разбирался с заботами по мере их возникновения.

Да, в том его сила, но также и слабость: в будущее он смотрит не далее, чем на неделю.

– Позвольте напомнить: даты собственного роспуска они до сих пор не назвали и делать этого, похоже, не собираются. Что же они такое, если не бессрочный парламент? Парламенту необходима преемственность, как от веку было положено.

– Об этом я им и напомнил, – согласился Монк.

– Но что, если они оставят сие без внимания? Они не полномочны, сэр, они – лишь наследие величайшего попрания привилегий и вольностей из всех, какие только видела наша страна.

С этими словами Энтони бросил взгляд не только на Монка, но и на лорд-мэра с коллегами-олдерменами. Жертв схожего вмешательства в управление Лондоном среди них имелось немало.

– Единственная законная власть в стране – полноценный парламент, избранный двадцать лет тому назад, а после погубленный.

Согласно букве закона, тот, двадцатилетней давности парламент сохранял полномочия до сих пор. В прошлом, во времена Пима, Общины вынудили Карла подписать акт о том, что парламент не может быть распущен иначе, как по собственной воле. Все это время – от приснопамятной Чистки до выборов в Охвостье, устроенных Кромвелем на заре Протектората, и мириадов прочих пертурбаций – сей самый долгий из английских парламентов с точки зрения юридической науки существовал, как ни в чем не бывало.

Монк скрестил локти на столе.

– То есть, речь о возвращении отстраненных членов.

– Прошу прощения, сэр Энтони, – вмешался Аллен, – но, сдается мне, тут вами движет собственный интерес: ведь вы – тоже один из вычищенных.

– Мной движут интересы Англии, – резко ответил Энтони, смерив лорд-мэра гневным взглядом. – Если вы не желаете заявить, будто Армия имела законное право нас разогнать, то должны признать, что по закону место в парламенте остается за мной, так как законы, запретившие мне занимать его, были приняты после моего отстранения. Но если вам угодно занять в сей дискуссии сторону Армии, сделайте милость, так и скажите.

Залившись румянцем, Аллен забормотал нечто неразборчивое, однако сторону Армии он явно принимать не желал. Вокруг собралось столько людей, на коих одно упоминание Армии действовало, словно красная тряпка на быка, что спорить с Энтони рискнул бы разве что умалишенный.

– Прошу вас, сэр, – продолжал Энтони, вновь обращаясь к Монку. – Сейчас вы – единственная надежда и опора парламента, да не Охвостья, а свободно избранных представителей английских Общин. Вы столько раз выступали в его поддержку, так воспользуйтесь же своим влиянием, дабы вернуть нас на законное место, и вот тогда вы получите ту самую преемственность власти, к которой стремитесь. Охвостье – это я говорю в полной уверенности – за то, чтоб расстаться с властью, не проголосует ни за что.

Все это время он, не отрываясь, смотрел в глаза Монка и молил Господа об успехе. Как близок он был к тому, чтобы просить о помощи Луну! Два-три мастерски навеянных сновидения склонили бы симпатии генерала в нужную сторону наверняка. Но Монк сам возражал против сноса ворот и попрания прав горожан… да, в итоге уступил, однако на сем Охвостье исчерпало его терпение до дна. Теперь он должен принять решение сам, не связанный чарами дивных. Иное будет несправедливо, а восстановление справедливости необходимо Англии в той же мере, что и реставрация монархии.

– Я обдумаю ваши слова, сэр Энтони, – отвечал генерал.

Иного ответа Энтони и не ждал, однако во взгляде Монка чувствовалась неуверенность.

«Возможно, на раздумья уйдет не один день, однако теперь он наш».

Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 21 февраля 1660 г.

Колонну, ведомую одним из капитанов Монка через вестибюль Палаты общин, встретили овациями и криками «ура». Кто эти люди – просители, явившиеся к Общинам с ходатайствами, или же слухи о планах генерала уже просочились в народ? Вызванный вместе с остальными в Уайтхолл, в покои генерала, задолго до рассвета, об этом Энтони мог лишь догадываться. Так ли, иначе, а возвращение отстраненных членов парламента на законное место собравшиеся приветствовали во весь голос.

Казалось, все это – триумфальное шествие. По сему случаю Принн нацепил на пояс палаш с корзинчатой гардой, выглядевший столь же древним, как и он сам, и энергично махал рукою знакомым, пока ножны палаша не запутались в ногах сэра Уильяма Воллера, шедшего сзади, и Принну не пришлось заняться приведением в порядок амуниции.

Ловко обогнув споткнувшегося Воллера, Томас Соам подмигнул Энтони и сказал:

– Сдается мне, раньше тут было просторнее.

– Это потому, что сегодня тут от народа не продохнуть.

Впереди, у барьеров, преграждавших путь в Палату, выстроились солдаты: прекрасная позиция, чтобы следить за порядком. Миновав их, вычищенные парламентарии обнаружили, что зал пуст.

– Думаете, они узнали о нашем приходе?

– Охвостье? Надеюсь, нет. Пусть-ка удивятся, когда увидят – то-то я, признаться, повеселюсь!

По крайней мере, Хезилридж должен был знать обо всем: поутру, явившись с визитом к Монку, и он, и его прихвостни были неприятно удивлены. Но вот в зал начали прибывать остальные. Стоило им увидеть давних коллег – и поводов для веселья у Соама оказалось предостаточно.

Предоставив другу любоваться их сконфуженными минами, Энтони устроился на скамье поудобнее. Сколько бы Монк ни тешил себя иллюзиями, будто они собрались, дабы вновь учредить в Англии республику, он всеми силами стремится, по меньшей мере, избежать войны, и в сем вопросе Энтони с радостью пойдет ему навстречу. Но в остальном…

Нет уж, пора вернуться к прежнему мироустройству. Палата общин. Палата лордов. Король на престоле.

Еще немного, и Англия вновь станет королевством.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 19 апреля 1660 г.

Убедить придворных дам оставить ее в покое удалось не без труда. Одни последовали за Луной в изгнание, другие – нет, но ныне все до единой исполнились решимости держаться, как ни в чем не бывало – то есть, цепляться к королеве репьем, будто ревностная служба позволит искупить все былые грехи. Самые упорные никак не желали понять простой истины: говоря, что желает остаться одна, она имеет в виду полное одиночество, – и с этими без резкости не обошлось.

В конце концов добившись желаемого, Луна устроилась в одной из гостиных за вирджиналом[61]. Не обладая ни выразительностью, порой проявляемой смертными, ни одержимостью дивных, ни даже практическим опытом, играть на сем инструменте она не умела, однако вирджинал был для нее в новинку и прекрасно помогал отвлечься от дум.

Настолько, что Энтони, вошедший в гостиную без доклада, был встречен беззаботной улыбкой. В руке он держал письмо – да не какой-нибудь клочок бумаги, а тонкий пергамент, скрепленный восковою печатью. Оттиска Луне, не поднимаясь, разглядеть не удалось, но, судя по ленте, свисавшей с печати, то было нечто официальное.

– Что это?

– Письмо, и, боюсь, не из тех, что приносят радость, – отвечал он, вручая пергамент Луне. – От Никневен.

Ошеломленная, Луна уставилась на него во все глаза, безвольно опустив руку с письмом к полу. Со дня ее восхождения на престол королева Файфа не удостаивала Луну личных посланий ни разу. Что же случилось? И отчего ее письмо принес Энтони?

– Что до второго, – сказал он в ответ на ее вопрос, – там, за дверью, я обнаружил Валентина Аспелла, расхаживавшего из угла в угол в поисках мыслей, как бы вручить его тебе, не рискуя головой. Вот я и предложил взять сие опасное дело на себя. Но вот по какому поводу она тебе пишет… пока не прочтем, не узнаем.

Луне и не хотелось этого знать. Хотелось одного – швырнуть письмо в камин, не читая. Но вместо этого она опустилась в кресло у очага и сковырнула печать ногтем.

Послание было адресовано одной только Луне, но это и неудивительно: вряд ли Никневен горит желанием признать смертного ее соправителем. Тем не менее, она повернула письмо так, чтоб его видел и Энтони, придвинувший кресло к ней.

Почерк оказался резким, без витиеватых росчерков, а содержание – ясным и недвусмысленным.

– Земля и небо, – удивился Энтони. – Выходит, в Файфе его нет?

«Сим заявляем о своем праве на голову Ифаррена Видара, что обманул наше благосклонное к нему доверие. Ежели ты или кто из твоих подданных оного схватите, без промедления выдай его нам, не то мы вновь пойдем на твое королевство войной и ни следа от него не оставим».

Беззвучный смех, вырвавшийся из груди Луны, был порожден отнюдь не весельем. Она не верила собственными глазам.

– Похоже, нет. Что и неудивительно.

Долгие годы беркширского изгнания оба они всеми силами поощряли в Никневен недовольство Видаром. Очевидно, теперь нужда в сем отпала. В Файфе Видара нет: поражение в Лондоне лишило его благосклонности Гир-Карлин.

Но тогда где же он?

Откинувшись на спинку кресла, Энтони поднял брови.

– Ну что ж, одним бременем у тебя меньше – и представляю, каким! Пусть Гир-Карлин его и прикончит.

– Пусть сначала найдет, – пробормотала Луна.

Прекрасно знавший Луну, Принц вновь подался вперед и устремил на нее испытующий взгляд.

– Похоже, ты недовольна.

Аккуратно, по прежним сгибам, свернув пергамент, Луна внимательно оглядела письмо. Оттиска на смятой печати было уже не разобрать – если, конечно, она вообще принадлежала Никневен. Неужто Гир-Карлин столь часто пишет письма? Или, в попытке подражать просвещенным монархам, позаимствовала печать у кого-то другого?

– Это шантаж, Энтони.

– Но ведь сие заявление означает, что тебе ничего не грозит, а ты ведь этого добивалась.

– Не грозит? – резко откликнулась Луна. – Никневен ненавидит Чертог всей душой. И лишь потому, что я помогу ей казнить Видара, от своего не отступится. Но суть не в этом, Энтони, суть в самих угрозах.

– Понимаю, – помолчав, согласился Энтони. – Ты не желаешь склоняться перед угрозой у всех на глазах. Но ведь о ней никому, кроме нас двоих не известно. Аспелл письма не читал. Если Видара без шума найти и отправить на север…

– Ты не понимаешь! – Вспышка гнева подняла Луну на ноги, смятое письмо захрустело в кулаке. – Она угрожает моему королевству! Не мне, не моим подданным – самим основам моей власти. И если я поддамся, склонюсь…

От одних этих слов озноб пробрал тело до самых костей. Ту же зыбкую неустойчивость, дрожь, предвещающую землетрясение, она чувствовала в тот день, на Кинг-стрит, когда Карлу отсекли голову.

– Если я склонюсь перед ней, – повторила Луна так тихо, что едва расслышала собственный голос, – то перестану быть королевой.

Энтони за спиной беспокойно заерзал.

– Как так?

Но Луна лишь покачала головой.

– Я… Луна и Солнце, не могу объяснить, но я это чувствую. Вне всяких сомнений. Да, бежав, я оставила дворец в руках Видара, но это совсем не одно и то же…

Тут у нее перехватило дух. С усилием сглотнув, Луна продолжила:

– Это… как если бы Карл на суде отрекся от божественной природы собственной власти ради спасения жизни. Хотя нет, нет, не то…

Горло сжалось от досады. Философские рассуждения, поиски смысла обычаев дивных никогда не были ее коньком – где уж тут объяснять их другому…

– Нет, не могу. Слов не хватает. Но если позволить Никневен, грозя моему королевству, поставить меня на колени, королевство я потеряю. И, скорее всего, перейдет оно к ней.

Обернувшись, Луна увидела, что Энтони тоже поднялся на ноги, столь же недоумевающий, сколь и встревоженный.

– Мы должны отыскать его первыми, – сказала Луна, чувствуя, как с каждым словом в сердце крепнет решимость. – Отыскать первыми и втайне расправиться с ним, чтоб он более не мог угрожать нам. А если Никневен это придется не по нутру, мы ответим ей, как подобает королеве.

С этими словами она швырнула письмо в огонь.

Лондон, 29 мая 1660 г.

Казалось, Сити расцвел. Казалось, тепло весеннего солнца вернуло к жизни все его краски, все веселье, скованное стужей долгой зимы – зимы, что, в некоем смысле, продлилась более десяти лет. Лондонцы разоделись в самое яркое платье, над каждым балконом, над каждым эркером на пути шествия реяли флаги. Фонтаны на улицах текли вином. Под оглушительные крики толпы, под триумфальный рев труб процессия двигалась к Лондонскому мосту.

Средоточием, сердцем всего этого великолепия был высокий улыбчивый человек в роскошных кудрях ниже плеч, с благосклонным вниманием принимавший все дифирамбы Сити, из коего почти двадцать лет тому назад пришлось спасаться бегством его отцу. Энтони знал: Карл Стюарт, второй носитель сего имени, касательно обстоятельств реставрации особых иллюзий отнюдь не питает, но вполне готов поддержать весь этот спектакль. Мало этого, король со смехом сказал, будто в долгом отсутствии виноват исключительно сам – ведь все вокруг столь очевидно желают его возвращения. Что ж, эти улыбки и шутки были бинтами, что не дадут ранам Англии кровоточить, пока те не затянутся, не исцелятся в положенный (стоит надеяться) срок.

– Боже, храни короля! – гремело из каждого окна.

Еще недавно те же самые голоса клялись никогда в жизни не вверять власть над страной в руки одной-единственной особы, будь то король или же лорд-протектор. Но вот появился этот весельчак тридцати лет от роду с великолепным зрелищем, подобного коему город не видел с тех самых пор, как к власти пришли пуритане, и… что еще нужно для счастья? Ну, а невзгоды и горести пусть подождут.

В глазах Энтони защипало от навернувшихся слез. Как мало во всем этом логики! Завершенная ныне борьба была вовсе не той, которую они начинали многие годы назад. Людские тревоги тех времен ныне почти позабыты. Кого теперь заботит англиканский епископат, корабельная подать и власть над ополчением? Армия нового образца – оружие куда более грозное, однако парламент уступил ее королю, даже не пискнув. Половина вождей, возглавивших бой двадцать лет назад, сегодня мертвы или покинули поле политических баталий. И вот, подумать только: после великого множества войн и восстаний реставрация монархии достигнута вовсе не силой оружия, а парой обычных резолюций Палаты общин!

Сколь велика оказалась ирония судьбы… Во время суда старый Карл совершенно справедливо поправил Брэдшоу, когда тому вздумалось назвать его «избранным королем»: народ не выбирает монарха подобно члену парламента. И все же сегодняшний праздник стал триумфом тех, кто полагал, что королевская власть исходит снизу, а не даруется свыше. Пусть народ не выбирал себе суверена – кто, как не англичане, решил, что Англии нужен король? Вся милость Божия в мире не привела бы молодого Карла домой, не пожелай того люди.

Возможно, Генри и прав. Карл Второй – распутник, погрязший в разврате и пьянстве, и королем может стать скверным. В эту минуту, под ярким солнцем мая, покачиваясь в седле о бок коллегами-олдерменами, Энтони никак не мог знать, чего ожидать от будущего.

Однако сегодня – прочь все тревоги о будущем. Отныне король вновь в своем праве, а в Англии воцарился покой.