Игра

— Предполагала ты мужчина, который второй раз на меня и не взглянет.

Он посылает мне кривую улыбку и закупоривает бутылку.

— Что ж, лапочка, ты знаешь, что это не так.

Я медленно иду к нему, глядя сквозь ресницы, как какая-то роковая женщина.

— О, это правда. Ты не хотел иметь со мной ничего общего.

Его взгляд на секунду смягчается, прежде чем он направляется на кухню, доставая две небольшие тарелки из стеклянного шкафа.

— Я не хочу иметь ничего общего с большинством людей. Не принимай это на свой счет.

— Скажи это старой Кайле. Она понятия не имела, что получит возможность положить твой великолепный член себе в рот.

Тарелки гремят на столешнице.

— А тебе действительно палец в рот не клади.

— Точно.

Он уверенной походкой возвращается в комнату, ставя тарелки вниз. Кивает на кресло.

— Вот. Присаживайся, пожалуйста.

Я кладу сумочку в угол кресла и сажусь. Обе собаки смотрят на меня с дивана.

— Как они? — спрашиваю я его.

Он оборачивается и я, пользуясь моментом, оцениваю сильные, натянутые мышцы его шеи и плеч.

— Как я уже говорил, осваиваются. — Он садится и кладет руки перед собой. — Завтра придут посмотреть на Эда. Но думаю, Эмили поедем со мной домой.

— Кто из них Эд?

— Пит, — говорит он.

— Забавно, я думала, что для него будет труднее найти дом.

— Как правило, да. Но Эд большой симпатяга, и люди в этом городе чуть толерантнее к хулиганским породам, чем в Великобритании. У Эмили же, несмотря на ее милый вид, — он оглядывается на собачку, которая тут же скалит на меня зубы, — есть проблемы с поведением. С ней надо поработать.

— И ты тот, кто их учит? — Спрашиваю я. — Потому что, если так, ты заклинатель собак, а это значит, что нет почти ничего, что ты не мог бы сделать.

Он смотрит на свои руки и лениво пожимает одним плечом.

— Я нашел Лионеля на улицах Эдинбурга. Мне удалось научить его. Может чему-то и он меня научил. С собаками ты этого никогда не знаешь. Но…для тренировки собак нужен специальный человек, особенно для тех, кто прошел через жестокое обращение или травму. Я не такой тип. Я сделаю все, что могу, чтобы спасти их, но я не тот тип, который может учить их послушанию.

— Правда?

Тихая, почти застенчивая улыбка возникает на его губах.

— Собаки с поведенческими проблемами не должны учиться у человека с поведенческими проблемами.

Я жду, что он засмеется, но он этого не делает.

— О, — говорю я, пытаясь придумать, что бы такого правильного сказать. — Просто ты так просто с ними общаешься. Они были бездомными, а посмотри на них теперь.

— Я могу заставить собак доверять мне, — говорит он тихим голосом. — Потому что я им доверяю. Но я не могу заставить их доверять другим.

— Потому что ты не доверяешь людям?

Он медленно моргает, а потом тянется к ножке бокала.

— Думаю, я могу доверять тебе. Выпьем за это

— Выпьем, — говорю я, поднимая свой бокал и чокаясь с ним. Я не просто встречаюсь с ним взглядом, я ныряю в зеленый и серый. Они почему-то кажутся темнее, движущиеся тени. Бездонные. Поведенческие проблемы? Какие? Сколько еще я смогу узнать о нем, пока он не уехал?

Я делаю глоток вина, а он едва прикасается к своему. Лишь маленький глоток, затем ставит бокал на стол и отодвигает в сторону.

— Я никогда не видела, чтоб ты много пил, — говорю я ему, надеясь, что произношу это легко, чтобы он не обиделся.

Он долго и неторопливо смотрит на меня, прежде чем облизывает губы и отводит взгляд.

— Да, из-за тренировок? — говорю я, предлагая ему легкий выход.

Медленный кивок.

— Да.

Он все еще не смотрит мне в глаза. Его внимание сосредоточено на сырной тарелке, и хотя он вроде не хмурится, как делает обычно, его плечи кажутся напряженными.

— Что еще ты должен делать? — Спрашиваю я. Чувствую, мы немного вернулись назад, и я хочу вернуть это сексуальное подшучивание.

Он барабанит пальцами по краю стола, и я наклоняюсь вперед, пытаясь взять сыр с тарелки.

— Постоянная работа в тренажерном зале. Много работы на поле. Хорошая диета.

— Полагаю, она не включает вагон сыра, — говорю я, капая меда на свой кусочек.

— Не, всякая скучная ерунда. Куриные грудки, брокколи. Не так уж и весело, но в моем возрасте, если хочешь продолжать играть, ты должен делать подобное. Когда я был моложе, я мог есть, что захочу.

— А сколько тебе? — спрашиваю я.

— Тридцать два, — говорит он, и я немного удивлена. Полагаю из-за того, что он выглядит так мужественно – морщины на лбу, отросшая борода – я полагала, ему между тридцати пятью и сорока. Или может, в этом виноваты его глаза.

Я смотрю в них, несмотря на то, что они резко смотрят на инжир, пока он чистит его так, будто инжир что-то сделал ему. Глаза, которые сбивают меня с толку. Глаза старой души, кого-то кто видел и сделал уже слишком много. В них постоянно идет какая-то борьба, борьба, которую я хочу помочь ему выиграть.

— Это тебя удивляет? — Спрашивает он, быстро взглянув на меня.

Я откусываю маленький кусочек кростини.

— Вообще-то нет. Просто ты кажешься более зрелым.

Он берет инжир и раскладывает его по козьему сыру и кростини.

— Играть в регби в тридцать это все равно что напрашиваться на неприятности. Все эти годы ударов, травм, напряжения. Это сказывается. Не знаю, что случилось, но когда мне исполнилось тридцать, все стало немного ухудшаться.

Он предлагает мне остатки инжира, и я беру ягоды из его ладони, мои пальцы задевают его. Одно простое прикосновение, и я чувствую, как оно проходит по всей длине моей руки прямо к сердцу.

Бац! Дождь из искр.

Я сглатываю, пытаясь игнорировать это чувство.

— Долго ты играешь?

Он нахмуривается, прищуривая глаза, мысленно считая.

— Двадцать два. Да. — Он кивает. — Десять лет.

Я моргаю, пораженная.

— Так долго. Это нормально?

— Полагаю да, — он поджимает губы и рассуждает. — Я хорош в том, что делаю. Им нужен кто-то быстрый, кто-то, кто снесет все на своем пути. Это моя работа. Но я не могу делать ее вечно. После того, как я облажался с моим чертовым сухожилием…знаю, мне осталось недолго.

— Ты говоришь так, будто умираешь.

Он втягивает щеки.

— Регби спасло мою жизнь. Я не уверен, что буду делать, когда закончу.

— Тренировать? — с надеждой спрашиваю я.

— Не, — говорит он, жуя кростини и откидываясь на спинку кресла. Когда проглатывает, добавляет. — Или я в игре, или нет. Иного не дано. Я не так построен. Если я закончил, значит, конец.

И когда это закончится? Думаю я, мы закончили?

Но конечно мы…мы, даже не мы.

— Может, ты просто займешься благотворительностью…связанной с собаками.

— Да, — говорит он. Он тянется к вину и делает небольшой глоток. Почти ставит бокал обратно, но делает еще один глоток, осушая бокал. — Продолжу заниматься этим. У помощи другим нет срока годности. Как бы чертовски банально это не звучало.

— Это не банально, — говорю я ему. — Это бескорыстно и прекрасно.

— Да брось, — ворчит он, выглядя смущенным. Он смотрит в сторону, сложив руки на своей широкой груди, его нереальное тело снова завладевает моим вниманием, закручивая мысли в сексуальном вихре. Хорошо сыграно, мистер МакГрегор, хорошо сыграно.

— Почему лев? — спрашиваю я его. — Что за история?

Это пугает его, судя по всему, этого его слабое место.

— Ты о чем?

Я указываю на его предплечье.

— Там. Лев. Смотри. Ты сказал, что расскажешь пару историй. О своих татуировках. Почему ты их сделал.

Он прикусывает нижнюю губу и смотрит мне прямо в глаза.

— Разве я говорил такое?

— Да, — нетерпеливо говорю я. — Прошлой ночью…может быть утром. После одного хорошего траха.

— А, тогда это все объясняет.

— Ну же, дай мне что-нибудь.

— Если я дам тебе кое-что, ты отплатишь мне тем же?

Ничего не могу поделать и ухмыляюсь как дурочка.

— Конечно.

— Тогда хорошо. — Он ерзает в кресле и снимает футболку, бросая ее на пол рядом. Раздвигает ноги и поглаживает по промежности брюк, взгляд абсолютно дикий. — Присаживайся.

Я снова испытываю головокружение при виде его тела. Мне удается встать, и я тянусь к нему, как к магниту. Кладу руки на твердую ширину плеч и седлаю его. Мы так близко. Наши рты в дюймах друг от друга.

Он тяжело дышит. Я задыхаюсь.

Он стена из мышц и чернил. А я такая мягкая и гибкая.

— Что ж, спрашивай, — говорит он, его голос тихий и нежный как кашемир. Этот голос я буду слышать во сне еще долго после его отъезда.

Его глаза не оставляют мои губы.

Я отодвигаюсь, чтобы лучше его видеть, хотя места маловато. Решаю пока оставить льва в покое, и пробегаюсь пальцами по его плечам, тугим и твердым мышцам. В неярких красках бушует шторм, мастерски затемненный старый корабль с высокими парусами покрывает грудь.

— Эта, — мягко говорю я. — Почему шторм? Почему корабль?

Он минуту жует губы, ища мои глаза.

— Мне было двадцать четыре. Я снова стал заниматься ерундой. Потерял свое преимущество в игре. Но я справился с этим, и стало лучше. В гавани корабль в безопасности, но их строят не для этого. — Он наклоняет голову, будто наблюдая за мной, хотя я смотрю прямо на него. — Это помогает мне, когда становится страшно. Продолжать двигаться.

— Тебе бывает страшно? — спрашиваю я его, не в силах представить, чтоб этот сильный, мощный мужчина чего-то боялся.

— Постоянно, — откровенно говорит он. — Как жизнь может быть чем угодно, кроме как пугающей? Мы родились здесь. Мы не просили этого. И мы ожидаем, что как-то пройдем через это все, проживем каждый день и не умрем. Мы выживаем, и если не сделаем этого, то умрем. — Он смотрит в сторону, качая головой. — Неа. Мы все напуганы, каждый из нас

Я знаю, что и я тоже. Тому столько причин. Мое сердце немного смягчается, от понимания, что кто-то подобный ему может чувствовать себя так же, как кто-то подобный мне.

Я следую пальцами по тексту на его ключице.

— Nunquam iterum, — читаю я. — Латынь, я полагаю?

— Да, — медленно говорит он, глядя в сторону. — Это значит никогда снова.

— Никогда снова, что?

На его губах появляется мрачная улыбка.

— Никогда снова многим вещам.

— Это все, что я получу?

— Об этом, да, — говорит он, наконец, снова встречаясь со мной взглядом. Его зрачки настолько большие, что гипнотизируют меня. — Ты получишь еще один. Когда дашь мне что-нибудь.

Я глубоко вздыхаю и осматриваю каждый дюйм его кожи. Лев. «Надежда сильнее смерти» на боку. Отпечаток лапы с внутренней стороны руки. Стая ворон, закручивающаяся в этнический узор вниз по одному бицепсу, образует рукав. Герб, с надписью, похожей на латынь на другом предплечье. Другой герб на груди. Я нажимаю на один из гербов, с кабаном в центре.

— Corda. Serrata. Pando, — говорю я, пальцы выводят слова.

— Я открываю закрытые сердца, — говорит он.

Я замолкаю, смотря на него.

— Что?

— Я открываю закрытые сердца, — повторяет он. — Это герб Локхарта. Я родился в Локхарте. Это девиз клана.

— Опять же, это ужасно романтично, — говорю я ему. — Вот где ты этого набрался. — Я прикасаюсь к его предплечью, другой герб. — Полагаю, это МакГрегор?

— Ага, хотя здесь должно быть МакГрегор или Клан Грегоров.

— 'S rioghal mo dhream, — пытаюсь сказать я, но запинаюсь. — Что за черт?

— Это род королей, — переводит он. Сухо улыбается мне. — Но я не МакГрегор, и это не мой род. Это многое объясняет.

Я пробегаюсь рукой вниз по его щеке, и он ненадолго закрывает глаза.

— Думаю, я предпочитаю, чтоб ты был романтическим воином, а не разборчивым малым с родословной.

Он наклоняется, медленно открывая глаза, глядя на меня сквозь ресницы.

— Кто говорит, что я воин?

Я понижаю голос.

— Я говорю, что ты воин.

Ты мой воин.

На данный момент.

Он поднимает подбородок.

— Что еще скажешь?

Я устраиваюсь на его бедрах, рука ползет вниз по его брюкам. Отодвигаюсь, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу, опираясь на его плечо.

— Я говорю, что тебе нужно вытащить свой член, воин.

Он протягивает руку и проводит по моим волосам.

— Вовлечь тебя в битву?

— Что-то в этом роде, — я кусаю губы, когда тяну молнию вниз. Я могу почувствовать его твердого, обнаженного и готового подо мной. Я адски мокрая.

Он знает. Он кладет руку мне между лопаток, другой скользит между моих ног, толкая платье вверх. Мой клитор кричит от удовольствия в тот момент, когда его пальцы скользят по нему, гладкому и твердому.

— Господи, — бормочет он, глядя на меня блестящими глазами. — Ты всегда готова.

— Только с тобой, — говорю я, наклоняясь вперед и целуя его шею, вдыхая его лесной, пряный аромат, бросающий меня в новую волну похоти. Я могла бы прожить всю жизнь, похороненная здесь, ощущая пульс на его шее, вдыхая его мужскую сущность.

— Это меня устраивает, лапочка, — говорит он, хватая мое платье и поднимая его к голове. — Прочь. Я хочу присосаться к твоим фантастическим сиськам.

Боже! Даже того, как он говорит «сиськи» почти достаточно, чтобы заставить меня кончить. Впрочем, этим теплым, слегка ворчливым голосом, он может читать хоть телефонную книгу и это будет лучше всякой грязной порнушки.

Я поднимаю руки, и платье исчезает, теперь я абсолютно голая на его коленях. Кажется это у нас общее.

Но я не чувствую никакого стыда, и если я чувствую себя уязвимой, это чувство слабеет от того, как он смотрит на меня, почти удивленно, будто не может поверить своему счастью. Его глаза пробегаются по моему телу с желанием, которое я могу почувствовать. Он хмурится, почти сердито, и бормочет что-то так тихо, что я не могу услышать.

Затем наклоняется, сжимая мою грудь большими, теплыми руками, и втягивает сосок в рот. Мое тело превращается в римскую свечу, шипя, пылая, умоляя не останавливаться.

Я громко стону, потираясь о его член, отчаянно желая проникновения.

— Полегче, — бормочет он, посылая дрожь по моему позвоночнику, язык кружит по соску, пока тот почти не начинает болеть. Другая грудь практически ноет, нуждаясь в его прикосновениях, и когда он переносит на нее свой мокрый, горячий рот, мое тело сотрясается от облегчения.

— Черт, — говорю я со стоном, отбрасывая голову и плечи назад, пытаясь толкнуться ближе к нему, дико, сумасшедше и отчаянно нуждаясь в большем. Я тянусь вниз, хватаю его член и вынимаю из штанов.

— Полегче, — снова предупреждает он, убирая от меня рот. — Ты не знаешь, какую власть имеешь, — говорит он, глядя на меня.

— Думаю, я в курсе, — дразню я, сильнее сжимая его.

Он зажмуривает глаза, его полный, соблазнительный рот со стоном открывается. Боже, его звуки практически уничтожают меня, нить все слабеет и слабеет, пока я не распадаюсь на части.

— Пожалуйста, лапочка, — умоляет он, сжимая мое лицо рукой и отчаянно глядя на мои губы. — Еще нет. Позволь мне хотя бы достать презерватив. Он тянется к заднему карману штанов, но я кладу сверху свою руку.

— Позволь мне, — говорю я ему. Дотягиваюсь и вытаскиваю его, разрывая фольгу с одной стороны. Он наклоняется, слегка целуя меня, губы слегка касаются моих, пока я не начинаю раскатывать презерватив по его толстой, влажной головке. Тогда поцелуй углубляется, медленно, безжалостно проникая в меня, подкармливая голод. Наши рты, губы и языка танцуют друг с другом как дикари, отчаянно, ненасытно и необузданно.

Вдруг он хватает меня за талию и приподнимает на несколько дюймов, располагая член, и тут же опускает меня на него. Я задыхаюсь от вторжения, мое тело такое чертовски жаждущее, но неподготовленное, и я должна помнить, что необходимо дышать.

— Трахни меня, — шепчет он мне в шею, когда вколачивается членом в меня, мои мышцы расширяются вокруг него настолько, насколько возможно. — Так охрененно, Кайла. Ты ощущается так чертовски хорошо.

Я даже не могу ему ответить. Меня затаскивает в омут, и все, что я могу чувствовать, как он толкается, расширяясь внутри меня, поглощая все мои мысли и чувства. Я никогда раньше не чувствовала себя такой полной, такой невероятной цельной.

Мои ноги не достаточно длинные, чтобы касаться пола, а его бедра настолько большие, что я не очень-то в состоянии скакать на нем. Вместо этого, я сдаюсь на милость Лаклана, его руки удерживают мою талию, будто я вешу не больше перышка. Он приподнимает меня лишь на дюйм, толкаясь вверх все глубже и глубже, пока я не перестаю контролировать звуки, вылетающие из моего рта.

Я настолько близка к тому, чтобы кончить, и так быстро, лишь от одного его члена, когда забавный звук заставляет меня распахнуть глаза.

Я смотрю через плечо Лаклана и вижу на диване питбуля, кружащего вокруг и пытающегося устроиться покомфортней. Собачонка же смотрит прямо на нас.

— Эм, — говорю я, прочищая горло.

С каждым толчком дыхание Лаклана ускоряется, он, кажется, не слышит меня.

— Собаки, — успеваю сказать я, надавливая ему на плечо.

Он замедляется и смотрит на меня, приподнимая бровь, его глаза прикрыты и опьяненные от секса.

— Что?

— На нас собаки смотрят, — шепчу я.

Он хмурится, затем вытягивает шею, чтобы обернуться. Когда он снова сморит на меня, у него такое ироничный вид.

— И что?

— Это своего рода странно, что они смотрят, — говорю я ему.

Он ухмыляется мне, кончик языка торчит.

— В самом деле? Я бы подумал, что ты относишься к эксгибиционистам.

— Эй, так и есть. Я не против, когда люди смотрят.

Его брови поднимаются, он страстно смотрит на меня.

— Неужели?

— Именно так, — парирую я, имитируя его акцент. — Но с собаками это странно,

— Ладно, — говорит он. Поднимает меня вверх и выходит из меня, от чего я сразу же чувствую себя обделенной без него внутри. Я встаю на пол, и когда он поднимается, возвышаясь надо мной, его штаны падают на лодыжки. — Марш в спальню, — командует он, отпихивая штаны в сторону.

Я делаю то, что он говорит, обнаженная и все еще на каблуках, иду через его гостиную.

— Ты это нечто, — бормочет он, и когда я кокетливо оглядываюсь через плечо, он стоит там, абсолютно голый, ноги широко расставлены, демонстрируя каждую тугую мышцу его бедер, член в руках.

Нет, это ты нечто, думаю я.

Оказавшись в спальне, небольшое аккуратное пространство, пахнущее им, я иду к кровати, скидывая туфли. Но прежде чем дохожу до нее, он щелкает по выключателю и хватает меня за руку.

— Держись, лапочка, — говорит он, ведя меня к окну от пола до потолка, покрывающему всю стену.

Он открывает шторы, и я инстинктивно отступаю от стекла. Мы не только на высоте около двадцати этажей, но у нас отличный вид на многоэтажки через дорогу, и проблеск освященного моста между ними. Мы абсолютно голые и с включенным светом стоим у окна. Любой может нас увидеть.

И тут я понимаю, что Лаклан собирается делать. Любой может увидеть нас…

Я оборачиваюсь, застенчиво улыбаясь.

— Ты уверен?

Он наклоняется и поднимает меня за талию, прижимая спиной к стеклу. Я всасываю воздух, дрожу, тотчас же испытывая волны головокружения. Я не боюсь высоты, но сейчас, когда гигантский мужчина придавливает вас к оконному стеклу на большой высоте, все ощущается по-другому.

Такое чувство, что я могу в любой момент упасть.

— Уверен, — говорит он, толкаясь в меня. Я оборачиваю ноги вокруг него, плотно сжимая. Он для меня словно спасательный круг. — Я никогда снова не увижу этих соседей.

Ага, а я может, и увижу, думаю я. Тем не менее, во всем этом есть что-то невероятно эротичное. Я не могу видеть лица людей в темноте, но если они посмотрят наверх, знаю, они увидят мою задницу, прижатую к стеклу, поддерживаемую мужчиной-зверем.

Я вдавливаю пятки в него, крепко держась, пока он медленно толкается все глубже и глубже. Мои руки обхватывают его шею, чувствуя силу в его напряженных мышцах, его горячей, потной коже. Он облизывает мое горло и стонет в меня, пока руки сжимают мою грудь, а член вбивается в меня.

— Такая пылкая, — хрипло шепчет он. — Вот так. — Он выходит, а потом снова входит в меня, толкая меня сильнее к стеклу. Каждый нерв гудит от напряжения, и мое сердце бьется так быстро, что я боюсь, оно может разрушить и меня и стекло.

Он снова входит в меня, выгибая бедра, его член такой толстый и жесткий, наполняет меня до краев. Я чувствую, как его задница чуть наклоняется, когда он интенсивными, чувственными толчками врывается все глубже и глубже. Его голодный и требовательный рот пожирает мою шею, и я чувствую себя замечательно желанной и необходимой.

Лаклан безупречная секс машина, созданная, чтобы трахать, кончать, доставляя меня во взрывающийся звездами экстаз. Он беспощаден в своей похоти, и я подчиняюсь ему. Я никогда прежде не чувствовала себя настолько женщиной, никогда не была с таким мужчиной.

— Как я ощущаюсь? — спрашивает он, дыхание неровное, прежде чем охает с очередным длинным, жестким толчком, вынуждая меня застонать.

— Невероятно, — говорю я ему. — Мне нужно больше.

Его рука скользит к моему клитору, и он нажимает на него большим пальцем, потирая с каждым толчком.

— А теперь? — Он откидывает голову назад, чтобы посмотреть на меня, его глаза сверкают огнем с каждым движением члена. — Как твоя маленькая сладкая киска чувствует себя сейчас?

Господи Боженька. Его слова, грязные чертовы словечки, сказанные этим грубым акцентом, вылетающие из этого полного, влажного рта, это больше, чем я могу вынести. Я крепче хватаю его, пока спина снова и снова бьется о стекло. Каждый удар приносит страх разрушения, смертельного падения, а каждый толчок подводит меня все ближе и ближе к чистому гребаному блаженству.

— Посмотри на меня, — командует он, голос хриплый и надломленный. Я открываю глаза – я даже не поняла, что закрыла их – и встречаю его, в нескольких дюймах от меня. — Я бы весь день мог смотреть, как ты кончаешь, — говорит он.

Я кусаю губы, проглатывая стон, когда его член подводит меня ближе к краю.

— И я могла бы кончать весь день, если ты когда-нибудь захочешь поиграть.

— Ты фантастическая, — шепчет он, быстро целуя меня, горячий, влажный и сладкий, его язык дразнит уголок моего рта. — Такая охрененно фантастическая.

Что-то меняется в его глазах, словно щелкает выключатель, и они выглядят почти зловещими в своей жажде меня. Его темп учащается, бедра как поршни, работают снова и снова, мое тело бьется о стекло, пока я не начинаю задыхаться, не знаю, от страха или от удовольствия. Может быть от того и другого, потому что быть с ним, пока его член лихорадочно вбивается в меня, и страшно и удивительно. Потому что чувства, которые он пробуждает, угрожая гедонистическому удовольствию, способны перевернуть всю мою жизнь.

Он сводит меня с ума. Я помешалась на нем, на каждом дюйме, от морщины между бровями до толстой длины внутри меня, и я даже не знаю, кто я теперь. Я просто здесь, занимаюсь жестким сексом против тонкой панели из стекла высоко над Сан-Франциско, держась за мужчину, которому в конечно итоге придется уехать.

Мой оргазм подкрадывается ко мне. Я чувствую, как он зарождается в центре, расширяясь во все стороны как сверхновая звезда, набирающая скорость в волнах и волнах и волнах звездной пыли, пока не вырывается наружу мощным взрывом. Я кричу какую-то чушь, крепко держась за него, отрывая от него взгляд, потому что для меня это слишком. Я не могу сдержаться. Скачу на нем, мышцы резко дергаются, тело безвольно падает на него.

Он кончает с хриплыми стонами и мощными толчками, будто на самом деле собирается выкинуть меня из окна, но это нормально, потому что я уже падаю и падаю и падаю.

Я обессиленно оседаю в его руках, даже не в состоянии держать голову. Каждая часть меня и мягкая и одновременно прозрачная, дрожащая от напряжения.

Он обхватывает меня за талию, отходит от окна и, поворачиваясь, кладет меня на кровать. Залезает и ложится рядом, кладя одну большую, длинную ногу поверх моих, притягивает меня ближе так, что мое лицо уютно устраивается на сгибе его руки.

Я восстанавливаю дыхание, вдох, выдох, пытаясь вернуться на землю, пока он проводит пальцами по моим волосам, от макушки до плеча, снова и снова, эта нежность, эта мягкость почти заманивает меня в сон.

Я открываю глаза и смотрю на него. Его голова опирается на руку, и он рассматривает меня выразительным, удовлетворенным взглядом. В эту минуту все в нем такое мягкое и расслабленное. Ушли даже морщины на лбу и твердость в глазах.

Он откашливается.

— Как ты думаешь, кто-нибудь видел? — Нежно спрашивает он.

Я глотаю, во рту пересохло, я так истощена.

— Надеюсь, что да. Мы показали довольно неплохое шоу. Или испугали их. Думаю, я собиралась упасть через край.

— Я бы пошел за тобой, — мягко говорит он, проводя большим пальцем по моей губе. Я нежно целую его и закрываю глаза. Мир по-прежнему вращается, но это прекрасно.

Проходит немного времени, как из другой комнаты скулит одна из собак. Я мгновенно открываю глаза и вижу Лаклана, который весело улыбается мне.

— Что ж, — говорит он, отодвигаясь, чтобы встать. — По крайней мере, они позволили мне трахнуть тебя вот так.

Я не могу побороть улыбку и смотрю на его задницу, когда он идет – обнаженный, большой и ответственный – в другую комнату. Борюсь с желанием побежать за ним и укусить его за задницу, как яблоко, и вместо этого направляюсь в ванную.

Оказавшись внутри, я смотрю в зеркало и едва узнаю девушку, смотрящую на меня. Губы красные и опухшие, лицо и грудь, розовые от оргазма. Мои глаза большие, влажные бассейны, а волосы полная катастрофа. Я выгляжу так, будто у меня было несколько дней безостановочного траха, и эта мысль заставляет меня задаться вопросом, как я буду выглядеть после чего-то подобного.

Когда я выхожу из ванной, то не совсем уверена, что делать. Я должна пойти домой? Остаться на ночь? По крайней мере, остаться немного дольше? Но Лаклан стоит у двери, уже полностью одетый, с собаками на поводках.

— Давай, — говорит он. — Пойдем, прогуляемся.

Я до их пор абсолютно голая. Смотрю на шелковое платье на полу. Мои каблуки в спальне. Это одежда для траха, а не для выгула собак.

Он улыбается мне, забавляясь, когда я быстро через голову проскальзываю в черное платье, затем направляюсь в другую комнату, чтобы взять туфли. Скольжу в них, и когда выхожу из комнаты, он держит для меня черную кожаную куртку. Она огромная, и ей похоже не один десяток лет.

— Чтоб ты не замерзла, — говорит он, надевая ее мне на плечи. Осматривает меня с ног до головы, любуясь видом. Кивает и издает одобряющий звук. Я закутываюсь в нее и глубоко вдыхаю. Куртка очень старая, но пахнет удивительно, она пахнет им.

Хотя маленькая собачка, Эмили, по-прежнему смотрит на меня, словно я враг номер один, мы заводим собак в лифт и идем по направлению к набережной. Я поражена тем, насколько хорошо они ведут себя с ним, гуляют на поводке, будто это естественно для них. Кажется маловероятным, что он не сможет тренировать их.

Мой разум хочет сосредоточиться на том, что он сказал раньше: поведенческие проблемы. Но я отталкиваю эту мысль. Даже если это правда, тот факт, что у Лаклана есть заморочки, не пугает меня. На самом деле, стоит лишь заглянуть ему в глаза, становится очевидно, что глубоко внутри него прячутся какие-то демоны. Моя единственная проблема заключается в необходимости выяснить это. Чертово любопытство. Если он сломан, как это случилось и почему? Потому что его отдали в детский дом? Я могу лишь представить каково это, расти там, где вы на всю оставшуюся жизнь обзаведетесь демонами.

— Итак, — медленно произносит Лаклан со своим акцентом, когда мы садимся на скамейку, Бэй Бридж почти перед нами. — Мне интересно…хотела бы ты уехать со мной из города на ночь пятницы и субботы?

Мое сердце делает сальто.

— Но я думала, ты в воскресенье улетаешь?

— Ага, улетаю, — говорит он, снова и снова накручивая концы поводка на руку. — Это…до последней минуты.

— Куда мы поедем?

— Напа Велли, — говорит он, украдкой поглядывая на меня. — Брэм нас пригласил.

— Нас? — повторяю я.

Он кивает.

— Да. Последняя гулянка или что-то в этом роде. Он и Никола. Линден и Стеф. И…ты и я. — Он делает паузу. — Я не сказал ему ни да, ни нет. Сначала хотел спросить тебя. Понимаю, мы не знаем друг друга, и поездка может представлять опасность для отношений. Как будто сами по себе отношения это не опасность. — Он смотрит в сторону и горько улыбается какому-то воспоминанию, на его лице тень от фонарей. — Я также знаю, что это… — Он показывает пальцами между нами, — …отличается.

— Это не отношения, — дополняю я, даже если у меня в груди что-то переворачивается, когда я говорю подобные слова.

Он на мгновение прищуривается, глядя на меня.

— Нет. Так что ты скажешь?

— Конечно же, я хочу поехать,— говорю я ему, положив руку на его руку, отчасти, чтобы привлечь внимание, отчасти, чтобы остановить его нервное ерзанье. Это почти очаровательно.

— Ты не думаешь, что это странно? Поехать туда со мной?

Черт, я бы поехала с тобой куда угодно. Но, конечно, я этого не говорю.

— Будет весело, — говорю я ему. — При условии, что у нас будет достаточно времени для себя.

— Кузенам придется вытаскивать нас из нашей комнаты, — говорит он, и выражение его лица по-прежнему такое искреннее, что я знаю, он именно это и имеет в виду. Он поднимает руку вверх, переворачивает мою ладонь и целует ее, губы такие полные, мягкие и влажные, а взгляд не оставляет мое лицо. Мне нравится, когда он так делает. Не заднюю часть моей руку, а всю ладонь, линию любви, где моя кожа тонкая и нервы воспламеняются.

После того, как мы недолго сидим у воды, наблюдая за автомобилями на мосту и отражением света на серебряной воде залива, мы возвращаемся в квартиру. Еще довольно рано и мы падаем обратно в постель, наши тела снова находят друг друга. Его жажда меня, кажется, не угасает, и я не думаю, что когда-нибудь угаснет. Мы снова трахаемся и трахаемся, каждым способом, каким только можем, пока время не приближается к полуночи, и я знаю, знаю, что должна вернуться домой.

Каким-то образом я заставляю себя уйти от него. Я целую его на прощанье, пока он стоит голый в дверях, не обращая внимания на тех, кто мог бы пройти мимо. Его глаза нежные, наполненные умиротворением после секса, и он смотрит, как я иду по коридору к лифту. Не улыбаясь, просто наблюдая.

А может, желая, как желаю я, чтоб мы не слышали как тикают часы у нас за спиной.

Обратный отсчет.

Глава 14

КАЙЛА

Я полностью одержима Лакланом МакГрегором.

И не в хорошем смысле, в застенчивой, вежливой, сдержанной, не поддающейся своим желаниям манере, как было бы у большинства девушек. О нет, я не такая. Я одержима в каждую свободную минуту я не могу перестать яростно мастурбировать, потому что не могу выбросить его из головы манере. Не могу перестать представлять его бедра, как они вколачиваются и врезаются в меня, не могу перестать ощущать его губы на своей коже, то, как он в своей шотландской манере обращается к моей вагине, как он иногда смотрит на меня, будто не может поверить, что я здесь. Не могу перестать представлять его красиво лицо, его татуировки, и те его стороны, которые они символизируют, стороны, которые он закрыл на замок и редко демонстрирует. Я не могу перестать зацикливаться на каждой детали его души.

Потому что это делает меня счастливой. Делает меня такой охрененно счастливой, что думаю, я могу сойти с ума. Мое сердце постоянно надувается, как красный воздушный шар, и чем больше оно толкает грудь, будто тело и душа не достаточно большие, чтобы вместить все эти чувства, тем более живой я себя чувствую. В моей голове тепло, расплывчато, и я проживаю день, словно во сне. Прекрасный сон, который все не заканчивается.

До сегодняшнего дня я могла скрывать свою одержимость. Держала ее внутри. Но теперь, когда он оказался внутри меня, я не могу от нее избавиться. Из-за нее люди на работе спрашивают, не под кайфом ли я. Из-за нее я лучезарно улыбаюсь незнакомцам на улице. Из-за нее я задаюсь вопросом, может, я компрометирую себя, потому что подобные чувства не нормальны и им не следует доверять, но я чувствую себя слишком хорошо, чтобы переживать об этом.

К сожалению, помешательство не означает, что я могу просто забыть о моей нынешней жизни. После работы я направляюсь к Лаклану для горячего секса, когда звонит мама.

Этот звонок, словно удар в живот.

Она звучит обессиленной. Уставшей. Грустной. Ее голос проникает мне в голову, сердце и крадет воздух.

Как сильно бы я не пристрастилась к Лаклану, к каждой гребаной вещи, касающейся его, я люблю маму и не могу, не буду, отодвигать ее в сторону ради мужчины, независимо от того, насколько хорош секс с ним, независимо от того, как я им увлечена.

Я говорю маме, что приеду и приготовлю для нас ужин. Она радуется, и я знаю, что поступаю правильно.

Я пишу Лаклану, чтобы сказать ему это, надеясь, что он не запланировал ничего крупного. Закуски и вино прошлой ночью удивили меня. Последнее, чего я ожидала от огромного, грубоватого игрока в регби, так это чего-то романтичного.

Он отвечает. Хорошо, не беспокойся.

И по какой-то причине ответ разбивает мне сердце. У нас с ним осталось так мало времени. Я смотрю на телефон, размышляя, в то время как остальная часть офиса уходит домой. Хочу, чтоб он предложил встретиться позже. А потом понимаю, возможно, он ждет, что это предложу я.

Блин, я к этому не привыкла. Я не очень-то переживала о том, какое впечатление произведу на парней, с которыми встречалась или трахалась раньше. Если они казались больше не заинтересованными, я сломя голову двигалась дальше. Но Лаклан изменил правила игры.

Я посасываю губу и стискиваю зубы.

Спрашиваю его то, что действительно хочу спросить.

Хочешь пойти со мной и познакомиться с моей мамой?

Нажимаю отправить и, в ожидании ответа, задерживаю дыхание. Он собирается сказать «нет». Он будет сбит с толку. Он собирается осторожно выпутаться из моей хватки. И я буду делать вид, что это не ранит меня, скажу, что мы разные, что у нас нет никаких правил. Он уезжает, и это означает, что нам все сойдет с рук, пока он не уедет.

С удовольствием.

Текст на экране заставляет меня засиять.

Пишу ему, что через пять минут приеду за ним. Затем веду сама с собой мини-дебаты, что сказать маме про первого, после Кайла, мужчину с которым она меня увидит. Решаю сохранить все в секрете – нет смысла волновать ее заранее, тем более, что она станет надеяться, что он нечто большее, чем есть на самом деле. Ну, вы знаете, что-то постоянное.

С другой стороны, она достаточно консервативна. Она может увидеть его татуировки и бороду и просто упасть в обморок.

Значит, будем действовать по обстоятельствам.

Вскоре я подъезжаю к квартире Лаклана, и он идет к двери моей машины. Я наблюдаю за ним, мой рот приоткрывается в восхищении. Должно быть, он в последнюю минуту переоделся, потому что на нем черные брюки, черная рубашка, а волосы зачесаны набок, и выглядит он совершенно презентабельно. Он даже скрыл все свои татуировки.

Он открывает дверь и забирается внутрь, быстро глядя на меня яркими глазами.

— Привет, — говорит он, надевая ремень безопасности.

— Привет, — говорю я, затаив дыхание. — Ты хорошо выглядишь. — И под «хорошо», я имею в виду, ты такой красивой, что мне хочется заплакать.

Он чешет затылок и смотрит на меня сквозь темные ресницы.

— Не собирался упускать шанс произвести впечатление на твою маму.

Но разве он не пропадет зря? Но я прикусываю язык, взволнованная тем, что он приложил такие усилия. Я, так или иначе, была бы взволнована, тот факт, что он согласился поехать, сам по себе чертовски волнующий.

Я смотрю на него, и он смотрит прямо на меня. Имею в виду, он смотрит на меня так, как умеет только он, и время, вроде как, замирает. Взгляд тяжелый и настойчивый, и я задумываюсь, собирается ли он поцеловать меня. Будто это именно то, что мы делаем, будто есть вообще мы.

Он наклоняется, я наклоняюсь, и все происходит так медленно. Весь поцелуй.

Но это больше, чем поцелуй. С ним все кажется большим.

Его губы встречают мои, рот открывается, посасывая мою нижнюю губу на один влажный, горячий момент, перед тем как углубиться дальше. Я и раздавлена и парю одновременно, один поцелуй убивает меня еще до того, как у нас даже есть шанс начать.

Каким-то образом мне удается оторваться от него и отъехать, хотя мои губы все еще горят, и я испытываю желание пробежаться по ним пальцами, чтобы сохранить трение.

Он устраивается на сиденье, расставив ноги, пытаясь уместить тело на моем маленьком переднем сиденье, и я вспоминаю, как после матча регби мы оба мокрые и грязные возвращались к нему. Это было словно сто лет назад. Конечно тогда он не пытался преуменьшить очевидную эрекцию в своих брюках.

— Хочешь услышать хорошие новости? — спустя несколько минут говорит он.

— Конечно.

— Эда забрали, — довольно гордо говорит он.

— В самом деле?

Он кивает.

— Да. Местная программа по поддержке взятых из приюта животных связалась со мной, и они сказали, них есть заинтересованные. Женщина с мужчиной пришли сегодня утром увидеть его и влюбились. Эд ушел.

— Ой, ой, — говорю ему, мое сердце трепещет как птица в полете. Не только потому что он нашел дом для собаки, которая в нем нуждалась, а потому что я могу услышать тепло в его голосе, как мед, как счастье. — Я так за него рада. И за тебя.

Он пожимает плечами.

— Я сделал все, что мог. Рад, что это принесло результат.

— А Эмили?

— Она дома. Девочка немного грустит. Но как только я привезу ее в Эдинбург, все будет хорошо.

— Полагаю, она поедет с нами в Напа?

Он смотрит на меня, брови с беспокойством нахмуриваются.

— С этим все хорошо?

— На сто процентов, — решительно говорю я. — Просто надеюсь, в какой-то момент она научится мне доверять.

— Научится, лапочка, — говорит он, глядя в окно, когда мы едем по мосту. — Мы все со временем приспосабливаемся.

Вскоре мы приближаемся к дому мамы, и я подъезжаю к обочине.

— Прекрасное место, — говорит Лаклан, выходя из машины и глядя на дом. В сумерках этого не скажешь, но по его голосу можно сказать, что он впечатлен.

— Раньше здесь было по-настоящему красиво, — говорю я, мой голос приглушен, пока я открываю низкие ворота во двор. — Во всяком случае, когда я здесь росла.

— Он по-прежнему красив, — говорит он. Наклоняется и берет меня за руку и держит ее, слегка пожимая. Его сила наполняет меня, стирая печаль и воспоминания о времени после.

Мы идем вверх по ступенькам, держась за руки, я и мой зверь, и до того, как у меня появляется шанс постучать, дверь открывается и мама высовывает голову наружу.

Она всматривается в меня лишь секунду, прежде чем ее глаза дрейфуют к Лаклану. И расширяются. Она осматривает его с головы до ног, и я не могу сдержаться и следую ее примеру. Должно быть здорово когда тебя вот так рассматривают две дамы.

К счастью, Лаклан само очарование. Он вежливо улыбается и слегка кивает ей.

— Мама, — говорю я ей.

Она едва смотрит на меня.

— Этот мужчина? Этого мужчину ты привела домой?

Я оглядываюсь на Лаклана, и он встречает мой взгляд с полуулыбкой на губах, приподнимая брови.

— Ну…— говорю я ей, но она грозит мне пальцем, чтоб я заткнулась. По крайней мере, она ведет себя не так слабо, как звучала по телефону.

— Этого мужчину ты привела домой, — говорит она снова, оставляя дверь и подходя к Лаклану. Он отпускает мою руку, чтобы предложить ей. — И почему ты никогда не привозила его раньше?

Я смеюсь с облегчением.

— Прости, мама. Он вроде как новый.

— И я отчасти очарован вами, — говорит Лаклан, целуя тыльную сторону ее ладони, его глаза улыбаются. Обалдеть! Я никогда прежде не видела его настолько совершенно очаровательным, и, судя по виду мамы, могу сказать, что она тоже под впечатлением.

— О, — говорит она, глядя на меня с широкой улыбкой. — Кайла, ты очень, очень правильно сделала.

— Я знаю, — говорю ей. — Но мама, ты его смущаешь.

— Ерунда, — говорит Лаклан, отводя плечи назад, от чего выглядит еще выше и больше рядом с моей маленькой мамой. — У меня нет проблем с тем, чтобы услышать, что я превзошел ваши ожидания.

Я ухмыляюсь ему и хватаю за руку.

— Давай-ка зайдем внутрь, прежде чем твое эго увеличится до таких размеров, что не сможет пролезть в дверь.

Мы заходим в дом, и мама настаивает на экскурсии для Лаклана. Она берет его за руку, и он следует за ней, очень любезный и внимает каждому ее слову, улыбается в ответ на ее улыбку. От такого у меня на глазах выступают слезы, слезы, которые я быстро вытираю. Даже Кайл не вел себя так, так внимательно, с таким участием, а он ведь собирался на мне жениться.

Пока они идут исследовать остальную часть дома, я делаю глубокий вдох, пытаясь справиться с гонкой в груди, и направляюсь на кухню, посмотреть, что я смогу приготовить на ужин. Я слышу, как они идут по лестнице. Их шаги, тяжелые, длинные Лаклана и короткие, быстрые мамины идут по коридору в комнату братьев, потом в мою спальню, где, я уверена, мама рассказывает Лаклану про меня все смущающие истории.

Затем они идут в спальню моих родителей, и я не знаю, что мама говорит ему, должно быть что-то об отце, и мне вдруг становится больно. Больно. Острая боль достаточно сильно колет мою грудь, и мне приходиться опереться на холодильник и в течение нескольких минут попытаться дышать.

— Кайла? — я слышу Лаклана, а потом он оказывается рядом, пальцы пробегаются по моему лицу, руки ложатся мне на предплечья. — Что случилось?

Я качаю головой, держа глаза закрытыми.

— Все хорошо, — говорю я.

— Кайла, — кричит мама, и я слышу ужас в ее голосе. Последнее, чего я хочу, чтоб она беспокоилась обо мне, когда нет ничего плохого. Просто мое собственное проклятое беспокойство, мои собственные демоны овладевают мной.

— Я в порядке, — еще раз говорю я, громче на этот раз, делая вдох через стиснутые зубы. — Правда. Это просто судорога. Немного болит в боку.

— Может быть, тебе стоит позволить дать мне приготовить ужин, — говорит мама. Я открываю глаза и вижу, как они с Лакланом вглядываются в меня, и лишь этот взгляд, практически комичный, дает мне силы отбросить все плохое.

— Нет, нет, нет, — выпрямляясь, говорит Лаклан, но не отпускает мою руку. — Миссис Мур, идите, садитесь. Кайла садись со своей мамой. Я все приготовлю.

Я не говоря ни слова, смотрю на него.

— Ты сделаешь это?

— Конечно, лапочка, — говорит он, быстро целуя меня в лоб. Когда он отодвигается, его хитрые глаза посылают мне сообщение. — Иди, побудь с мамой, — тихо говорит он мне.

Я ошеломленно киваю.

— Что ты собираешься делать? — слабым голосом спрашиваю я, когда мама направляется в гостиную, поглядывая на меня через плечо.

— Иди, побудь с мамой, — повторяет он, и я чувствую в его голосе странную настойчивость, заставляющую мое сердце сделать еще пару кувырков в неправильном направлении. — Я разберусь со всем, хорошо?

Я разворачиваюсь и иду в гостиную, сажусь на диван, а мама устраивается в своем кресле, протягивая руку к спицам. Она в хорошем настроении, хотя тайком поглядывает на меня, когда я включаю телевизор и щелкаю каналы, пытаясь найти то, что ей понравится. Вот оно. Теория большого взрыва.

Но она не обращает на телевизор внимания. Она полностью сосредоточена на мне.

— Ты в порядке? — спрашивает она меня.

— Да, да, — отмахиваюсь я. — А ты в порядке?

Она слегка вздыхает, глядя вниз на свои спицы и, кажется, на какой-то момент теряется в своем собственном маленьком мирке. Наконец, она говорит:

— Я… сегодня не очень хорошо себя чувствовала. Устала. И голова кружится.

Проглатываю комок в горле.

— Мам. Когда ты чувствуешь подобное, ты же знаешь, тебе надо позвонить своему врачу.

Она качает головой.

— Нет, все в порядке. Это называется стареть, Кайла. — Она смотрит на меня всезнающим взглядом. — Почему ты не сказала мне, что он придет?

Хоть ее голос и тихий, кухня совсем рядом, и я знаю, Лаклан может нас услышать. Кажется, от него ничего невозможно скрыть.

— Все решилось в последнюю минуту, — говорю я, пытаясь вести себя легко. — Надеюсь, все в порядке?

— Конечно это хорошо, Кайла, солнышко, — говорит она, улыбаясь от уха до уха, слегка подпрыгивая в кресле. — Хорошо, потому что я никогда до этого не видела тебя такой счастливой.

На этих словах мои глаза порхают на кухню. Лаклан достает кастрюли из шкафа и смотрит на меня. Я не могу прочитать выражение на его лице, но, по крайней мере, знаю, он слышал, что я выгляжу счастливой.

Я счастлива.

Чувствую, как мои щеки заливает теплом, потому что я не могу игнорировать правду. Я счастлива.

Безумно.

Катастрофически.

Я прерываю наши гляделки и пытаюсь сосредоточиться на Пенни и Шелдоне в телевизоре. Боже, как же я ненавижу это шоу.

— Где ты его нашла? — спрашивает мама.

— Он кузен Брэма и Линдена. Помнишь мужа Стефани? Его кузен.

Она кивает.

— Мне всегда нравилась Стефани.

— Да, мама, я знаю. Дочка, которой у тебя никогда не было.

— О, я говорю так лишь потому, что знаю, как много она для тебя значит. Я была очень счастлива увидеть, что она, наконец, остепенилась. Теперь это может случиться и с тобой.

О Боже. Господи, нет.

Я оглядываюсь, надеясь, что Лаклан занят, что он вообще нас не слышит. Но нет. Я прошу слишком много. Он стоит прямо там, смешивая что-то в миске, и эти яркие, изучающие глаза всматриваются в мои.

Я отрываюсь от него.

— Этого не случится, — говорю я маме, может быть тверже, чем мне хотелось. — Лаклан в воскресенье уезжает.

Она хмурится, спицы останавливаются.

— Уезжает куда?

— Обратно в Шотландию. Если ты не поняла, он оттуда родом.

— Ой, — говорит она, усиленно моргая. — О Боже. Это ужасно. Ты собираешься поехать с ним?

Я выпускаю резкий, саркастический смешок. В основном от шока.

— Да, конечно! — Кричу я. — Нет. Нет, на самом деле он очень успешный игрок в регби в Эдинбурге. У него там все. А у меня, ну, вся моя жизнь здесь.

Вся жизнь, и что это? Ничего?

Нет, не ничего. Моя мама. Мои братья. Моя дурацкая работа и мои счастливо живущие в парах подруги.

Это ведь уже что-то.

Но это не что-то, чего я хотела.

Этим чем-то было будущее полное надежд.

Это что-то было на кухне.

Оно было недостижимым.

Это что-то прожигало во мне дыру глазами. Мне не надо было смотреть, чтобы это понять. Я это чувствовала. Я всегда хорошо ощущала его глаза на моей коже, всегда желающие большего, чем моя плоть.

— Как жалко, — говорит она. И возвращается к своему вязанию, но ее поза уже не такая воодушевленная, как была до этого. Возможно ли, чтобы моя мама охотнее меня пересекла Атлантический океан, следуя за красивым мужчиной, вместо того, чтобы остаться в Сан-Франциско и продолжать в том же духе? Я стараюсь не думать об этом. В конце концов, то чего хочет она, черт возьми, и чего хочу я, не имеет никакого отношения к реальности: Лаклан собирается уехать.

И я едва его знаю.

К счастью, она больше не поднимает эту тему, и к тому времени, как шоу заканчивается, он объявляет своим глубоким голосом, что ужин готов.

Мы с мамой обмениваемся любопытными взглядами и направляемся на кухню.

Черт.

Будь я проклята.

Лаклан не только разложил салфетки со столовыми приборами, но и поставил в середину бутылку красного вина и мерцающие свечи. Он двигается так, будто вырос на этой кухне так же, как и я.

— Садитесь, пожалуйста, — говорит он, указывая на стулья. Он не ограничивается жестами, когда речь идет о моей маме и выдвигает для нее стул, прежде чем подвинуть немного вперед. Затем направляется к кухонной стойке и, когда возвращается, ставит миску с картофельным пюре и блюдо с курицей с пармезаном на стол. Не те две вещи, которые обычно едят вместе, но все выглядит чрезвычайно вкусно, а пахнет даже еще лучше.

— Как ты этому научился? — спрашиваю я его. Это не значит, что он не должен быть в состоянии смешать парочку ингредиентов, но все выглядит безумно хорошо.

Он кивает на тарелку.

— Сначала попробуй, а потом спрашивай. Не могу дать никаких обещаний, — говорит он, усаживаясь между нами.

Я беру немного пюре. Оно лучше, чем на День Благодарения, в этом лишь щепотка перца и какая-то приправа. Что касается курицы, она просто тает во рту.

Я глазею на него.

— Итак, — говорю я между укусами, указывая на него вилкой. — Закуска прошлым вечером не была для тебя какой-то редкостью.

Он ухмыляется, затем потирает пальцами губы, принимая серьезный вид.

— Я люблю готовить, когда могу.

— Ты должен готовить постоянно, — говорит мама. — Это очень, очень вкусно.

— И ты должен принять это за комплимент, мою еду она почти не ест, — говорю я, слегка пиная его под столом.

— О, это не так, — упрекает меня мама, но это абсолютная правда. Я делаю все возможное, но готовка никогда не была моей сильной стороной. Когда дело доходит до Лаклана, это одна из его многочисленных гребанных сильных сторон. Клянусь Богом, нет ничего, чего он не мог бы сделать.

Почему, черт возьми, я должна была встретить этого зверя, этого сверхчеловека, который взрывает мой мозг в спальне, вырубает игроков регби в жизни, спасает беззащитных животных, выглядит как гребаный бог и любит готовить, как раз тогда, когда ему надо уезжать? Почему жизнь так чертовски жестока?

— А я-то думала, все шотландцы знают, как делать хаггис, — говорю ему, отталкивая тяжесть в груди и пытаясь сосредоточиться на том, что передо мной (прим. пер. Хаггис — национальное шотландское блюдо из бараньих потрохов (сердца, печени и легких), порубленных с луком, толокном, салом, приправами и солью и сваренных в бараньем желудке.).

— О, я умею делать выдающиеся хаггис, — говорит он. — Если бы у меня здесь было больше времени, я бы посмотрел, что мог бы сделать.

Я натягиваю на лицо улыбку.

— Как бы я не хотела, чтоб у тебя было больше времени, я рада, что тебе его не хватает.

После обеда мама настаивает на десерте и приносит мороженое с зеленым чаем маття, которое Лаклан никогда раньше не пробовал.

— Изумительно, — говорит он между ложками.

— Я выросла на этом, — говорю я ему. — Знаешь, когда я была ребенком, моей любимой едой были листы, листы нори. Ну, знаешь, сушеные водоросли?

— Это правда, — говорит мама, нежно посмеиваясь. — Я покупала их для суши, но всегда вынуждена была прятать их от нее. Когда я позже находила пакеты, они были разорваны, будто в них залезли мыши.

— Удивительное маленькое создание, — тепло комментирует он, сидя в кресле и изучая меня. — Что ты еще вытворяла, когда была ребенком?

— Ох, что она только не вытворяла, — быстро говорит мама. — Да и теперь она не сильно отличается от той себя. Но у нее были четыре старших брата, чтобы держать ее под контролем. Брайан, Никко, Пол и Тошио. Кайла была нашим маленьким ангелом. Она появилась в один прекрасный день, когда ее отец и я уже не думали, что я смогу забеременеть. Я никогда не думала, что получу мою маленькую девочку. Но вот она.

Мои щеки краснеют, и я начинаю перемешивать мороженое.

— К сожалению, — добавляет мама, — она была полным кошмаром.

Я пристально смотрю на нее, в то время как Лаклан издает смешок.

— Мама, — предупреждаю я ее.

— О, была, была, — говорит она, наклоняясь вперед к Лаклану, ее глаза сияют. — Даже будучи маленькой девочкой, она при каждом удобном случае убегала. Если бы не ее братья, не уверена, что в один день мы бы не потеряли ее навсегда. Они были хороши, защищали ее.

— Ага, только вот в школе это было немного раздражающим — хочу напомнить я ей.

— Для тебя, — в шутку говорит она. — Но для нас это было настоящее спасение. Она была любвеобильной маленькой девочкой.

— О, это так? — спрашивает Лаклан, глядя на меня большими глазами, явно наслаждаясь происходящим.

— Да, именно так, — говорит мама, прежде чем у меня появляется возможность подтвердить или опровергнуть это. — Каждый день в школе у нее была новая любовь. Сейчас Билли, потом Томми. Однажды она попала в неприятности за то, что поцеловала мальчика и заставила его плакать.

Я со стоном прячу лицо в руках.

Лаклан упорно смеется, такой приятный звук, даже если за мой счет.

— Что ты сделала, Кайла?

Я держу лицо в ладонях и не отвечаю, потому что знаю, мама сделает это за меня.

Именно так она и поступает.

— Учитель сказал мне, что мальчик не хотел ее целовать, так что она повалила его на землю, а когда он попытался сбежать, ударила его в живот.

— В регби ты сошла бы за свою, — говорит он между смехом.

— Так что, — продолжает мама, — к тому времени, как она перешла в старшую школу, ее браться вели себя как компаньоны. Бедная девочка никуда не могла пойти так, чтоб они об этом не узнали. Все мальчики держались на расстоянии.

— Что ж, не виню твоих братьев за то, что они защищали тебя, — говорит Лаклан. — Вероятно, в школе ты была такой же сногсшибательной, как и сейчас.

О Боже. Я поднимаю глаза, и он так искренне смотрит на меня, что это ранит. Мое лицо еще больше пылает от такого комплимента.

— Смотри, ты заставил ее покраснеть, — говорит мама, и это не помогает. — Ты забрался к ней под кожу.

— Хорошо, — быстро говорю я, поднимаясь на ноги. — Я собираюсь в ванную. Когда вернусь, можем мы все договориться, больше не смущать меня?

— Но я люблю смотреть, как ты смущаешься, — практически мурлычет Лаклан.

Я показываю ему фак, что, конечно, заставляет маму выдохнуть от возмущения, и шагаю по коридору в ванную, запираясь там. Делаю длинный, глубокий вдох. Мое сердце колотится, и я не знаю почему. Все идет очень хорошо, но все это заставляет меня беспокоиться. Там в этом пространстве за моим сердцем есть небольшое отверстие, и оно медленно становится все больше и больше.

Я чуть смачиваю салфетку холодной водой и прикладываю к лицу. Я до сих пор красная, выгляжу так же как после секса. Может именно поэтому Лаклан хочет, чтоб я смущалась.

Когда я выхожу из ванной, Лаклан сидит в гостиной, а мама пытается сделать чай.

— Давай мне и иди, садись, — говорю я ей, беря чайник из ее рук.

Она кладет руку на мою. На минуту я смотрю на эти бледные, красиво покрытые морщинами, усеянные пигментными пятнами руки моей матери. Руки, которые я видела всю жизнь, слегка трясутся. Когда это началось? Когда они стали трястись?

Но я не спрашиваю ее, потому что она смотрит на меня с обожанием.

— Ты не должна позволить ему уйти, — тихо говорит она мне. Ее хватка на моей руке усиливается, дрожание немного уменьшается. — Он мужчина, который тебе нужен.

Я быстро улыбаюсь ей и осторожно убираю чайник подальше от нее.

— Если честно, я не знаю его достаточно хорошо, чтобы так думать. — Я сглатываю и смотрю в гостиную, где он смотрит телевизор. — Но я хотела бы.

— Иногда тебе не нужно узнавать кого-то, чтобы понять, — говорит она — И когда он смотрит на тебя, ты можешь узнать это. Он понимает тебя. — Затем она выходит из кухни и бредет в гостиную, чтобы присоединиться к нему. Я дрожу, внезапно становится холодно, и все же делаю чай. Мы пьем чашку за чашкой, смотрим эпизод любимого шоу мамы, Морская полиция: спецотдел, пока не становится поздно, и я знаю, что Лаклану надо проверить Эмили.

По какой-то причине, на этот раз мне трудно прощаться с мамой. Может быть, потому что весь вечер я была очень взвинчена. Я обнимаю ее дольше, чем делаю обычно, и говорю, что буду на следующей неделе. Может быть, мне удастся притащить с собой Тошио.

Лаклан наклоняется и притягивает мою крошечную маму в медвежьи объятия. Каждая частичка меня тает при виде подобного.

— Твоя мама прелестна, — спокойно говорит мне Лаклан, пока мы едем на машине обратно в город.

— Так и есть, — говорю я, радуясь, что он был настолько очарован ею. И столь же рада, что она была так очарована им.

— До этого ты говорила, что она была больна, — говорит он, кладя руку на заднюю часть моей шеи и потирая большим пальцем кожу. — Что с ней не так?

Моя хватка на руле усиливается.

— Я не совсем уверена. — Облизываю губы, пытаясь вспомнить. — Это началось после того, как умер отец. Она долгое время была потеряна. Мы все были. Она была в тяжелой депрессии, и полагаю, вся боль, живущая внутри нее, стала прорываться наружу. Некоторые врачи говорят, что это синдром хронической усталости, другие, что все же это депрессия и тревожное расстройство. Она плохо спит, и у нее всегда повышенное давление. У нее постоянно болят мышцы. Я не знаю, что и думать. Но это продолжается уже несколько лет.

И эти дрожащие руки, но я надеюсь, что это лишь из-за того, что она перенервничала из-за Лаклана и меня.

— У вас в Америке есть хорошие врачи? — спрашивает он.

Я качаю головой.

— Нет. Хотя, да, есть. Если вы в состоянии за них заплатить. Она никогда не работала, так что у нее нет никаких льгот, которые есть у многих людей ее возраста. Но мои братья и я оплачиваем все это. Мы стараемся и даем ей лучшее, целую кучу разных заключений специалистов. Честно говоря, — произношу я, быстро глядя на него, — думаю, она до сих пор страдает от разбитого сердца.

Он натянуто улыбается мне.

— Влюбляясь, мы всегда рискуем.

Я киваю и оглядываюсь назад на дорогу.

— Очень рискуем.

Когда мы возвращаемся к нему в квартиру, Лаклан приглашает меня зайти. Я колеблюсь. Я хочу пойти, хочу быть с ним любым способом, которым только могу. Но в моей груди есть какая-то тяжесть, и если я буду спать с ним сегодня, чувствую, что будет лишь хуже. Я должна побыть одна, мне необходимо переваривать всё. Мне нужно снова восстановить силы. Такой сильный мужчина делает меня слабой.

В ту же ночь, одна в постели, я смотрю на пустую подушку рядом со мной и задумываюсь, каково было бы, если бы там всегда кто-то был.

Затем задаюсь вопросом, каково это, никогда не иметь никого на том месте.

Как сильно вы можете запасть на кого-то, чтобы назвать это любовью?

Надеюсь, я этого никогда не узнаю.

Глава 15

КАЙЛА

В пятницу время на работе тянется словно патока. Я смотрю на часы на мониторе, отсчитывая минуты, секунды, пока не смогу пойти домой, взять сумки, забрать Лаклана и отправиться в Напа.

Но когда звучит пресловутый гудок, и я, готовая, жду его на улице около его квартиры, волнение, которое я испытывала весь день, сменяется острым страхом. Я в последний раз здесь, забираю его. В воскресенье он уедет.

Хотя я и не спала с ним после вечера у мамы в среду, вчера все было по-другому. Прямо после работы я поехала к нему и затрахала его до одурения. Конечно же, в его спальне, подальше от осуждающих глаз Эмили. Как ни странно, я больше не ощущала ту меланхолию, охватившую меня в доме мамы. Я во всех смыслах потерялась в его теле, буквально сливаясь с ним до двух ночи, пока, наконец, не оторвалась от него и не пошла домой спать.

Но теперь, сейчас когда я жду его, когда мы собираемся провести наши последние несколько дней вместе, меланхолия возвращается, напевая у меня в душе как мелодия, которую вы не можете забыть.

Как это часто бывает, становится немного лучше, когда я вижу Лаклана.

Он неторопливо идёт к машине, на плече спортивная сумка, в руке клетка для собаки. На нем походные ботинки, голубые джинсы с потертостями, белая футболка, идеально подчёркивающая эти трапециевидные мышцы, плечи и закручивающуюся татуировку на руке. У меня перехватывает дыхание, я сжимаю ноги, тепло внутри разгорается сильнее. Эффект, который он производит на меня, никогда не ослабевает.

Он открывает заднюю дверь и ставит клетку внутрь. Я оглядываюсь и вижу Эмили. Ее лохматая мордочка смотрит на меня. Я готовлюсь к тому, что она зарычит на меня или, по крайней мере, покажет зубы, но она лишь пару секунд смотрит на меня, перед тем, как снова посмотреть на Лаклана. Ясно видно, собака его обожает, она едва ли может оторвать от него взгляд. Интересно, я произвожу такое же впечатление?

— Привет, лапочка, — говорит он, забираясь на переднее сиденье. Он наклоняется, берет меня за подбородок и дарит мне длинный, медленный поцелуй, заставляющий мое сердце пропустить несколько ударов.

Я широко улыбаюсь, ерзая в кресле от возбуждения, и указываю большим пальцем на заднее сиденье.

— Кажется, она со мной свыклась.

— Я же говорил тебе, она освоится, — говорит он, кладя большую ладонь на мое обнаженное бедро пока мы отъезжаем.

Поездка в Напа проходит отлично. Я выбираю более длинный маршрут через мост Золотые ворота, исключительно потому что он более живописный и даст мне больше времени побыть с ним наедине, прежде чем мне придётся делить его с кем-то ещё.

Мы проезжаем все дальше от Залива и температура поднимается. Вскоре солнце начинает припекать, наши окна открыты, и мы несёмся по двухполосному шоссе, запах виноградников и прогретых полей окутывает машину.

— Что если мы продолжим ехать вечно? — мечтательно спрашиваю я, душевный плач «Honeymoon» Ланы дель Рей льётся из колонок.

— А почему бы и нет? — отвечает он, подыгрывая мне.

— И где мы окажемся?

— Разве это имеет значение? — его голос такой обнадеживающий, что я должна посмотреть на него. Он быстро улыбается мне и опирается локтем на окно, пробегаясь пальцами по подбородку и глядя на засушливые холмы.

Нет, это не имеет значения. Мы могли бы найти поле, хибару, горный ручей. Могли бы поехать на запад или юг или восток. Могли бы доехать до ближайшей проселочной дороги и разбить лагерь прямо там, только он, я и Эмили. Мы могли бы не торопиться и растянуть удовольствие, проведя вечность, в объятьях друг друга.

Но реальность так не работает. У реальности на сегодня для нас другие планы. Когда мы добираемся до Напы, и я паркую машину на огромной стоянке Meritage Hotel, я невероятно благодарна Брэму за то, что он организовал все это — возможность для него увидеть своего кузена, пока тот не уехал и возможность для меня сделать то же самое.

— Ну и ну, а здесь чертовски мило, — тихо говорит он, когда мы выбираемся из машины и достаём свои вещи. Жара окутывает нас, пока мы пересекаем парковку и входим в лобби отеля. И я сразу же вижу нашу компанию.

— Привеееееет! — Кричит Брэм, подходя к нам. В руке у него бокал красного вина. Он притягивает Лаклана в объятия, хлопая по спине, и делает то же самое со мной.

— Боже, Брэм, ты уже напился? — спрашиваю я, когда он отстраняется.

— Мы рано добрались, — говорит он, жестом подзывая остальных. Линден и Стеф подходят к нам тоже с вином в руках, пока я замечаю, как на заднем плане Никола разговаривает с кем-то на ресепшн.

— Эй, вы двое, — говори Стеф, обнимая меня, как сделал Брэм, хотя она не проделывает то же самое с Лакланом. Ее глаза блуждают вверх -вниз, будто она напугана им. Может, потому что Лаклан немного зло хмурится на неё. Я знаю, вероятно, это от того, что пребывание среди кучи людей заставляет его нервничать, и я тянусь к его руке, сжимая ее.

Он, кажется, расслабляется прямо на глазах, пока взгляд Стефани прыгает то на него, то на меня. Она улыбается мне, а Линден подходит ближе, чтобы дать своему кузену одно из тех рукопожатий, которое затрагивает все предплечье.

— Рад, что вы приехали, — говорит Линден, прежде чем замечает собачью переноску. Он приседает на корточки и говорит, — А это у нас кто?

Эмили тут же начинает лаять на него, заставляя Линдена отскочить и подпрыгнуть.

— Господи, Лаклан, он такой же неприветливый, как и ты.

— Она, — поправляете Лаклан. — Это мисс Эмили.

Линден фыркает.

— Слишком женоподобное имя для собачки. Ты ее так назвал?

— Ага, — говорит Лаклан, глядя вниз на Линдена с намёком на бешенство во взгляде.

— Давай зарегистрируемся, — говорю я, потянув Лаклана за руку и ведя его к стойке регистрации.

— Ты в порядке? — шепчу я.

Он ворчит в ответ. Полагаю, это значит, что все в порядке. Или что мне не стоит об этом беспокоиться.

Когда мы подходим к ресепшн, то приветствуем Николу, и пока получаем ключи от номера, она говорит мне прийти к ним в винный погреб на дегустацию, хотя, кажется они сами уже вполне надегустировались.

Наш номер находится на первом этаже и оформлен в средиземноморском стиле. Лаклан выпускает Эмили из клетки, затем пристегивает поводок, открывает дверь на нашу веранду и выпускает ее, чтобы она пописала. Я быстро освежаюсь в ванной, потягиваясь после заточения в машине, а затем бросаюсь на двуспальную кровать, испытывая матрас на твёрдость. Он бесподобен. Я бы всю ночь могла заниматься на нем сексом.

Когда он возвращается, Эмили забирается на кровать рядом со мной, и я понимаю, что день и ночь напролёт заниматься сексом с собакой, следящей за каждым твоим шагом, может быть трудновато.

Лаклан ложится рядом, кладя крупную руку мне на живот. Я смотрю, как он дышит, его грудь поднимается и опускается.

— Уже чувствуешь себя не очень дружелюбным? — спрашиваю его.

—Ммм, — говорит он, глядя на меня. — Я бы лучше побыл здесь с тобой.

— Ну, если у тебя запланированы какие-то любовные игры, нам видимо придётся заняться ими снаружи. Здесь за каждым нашим движением будет следить мисс Эмили.

Он пожимает плечами.

— Ну так отправим ее в ванную.

— Она будет лаять.

Он вздыхает.

— Да, будет.

Я поворачиваюсь к нему и провожу пальцем по лбу, разглаживая складки.

— Всегда такой угрюмый, — говорю я, нажимая на впадину между бровями. — Всегда о чем-то думаешь.

— Если честно, я бы с удовольствием заплатил тому, кто отключит мои мозги, — говорит он. Я следую пальцем вниз по носу, к небольшой выпуклости в изгибе его губ. Он приоткрывает их, беря палец зубами, и нежно прикусывает.

Я внимательно смотрю на него, и могу видеть, как крутятся колесики в его голове. Понижаю голос.

— Я знаю лишь как остановить это. — Высовываю палец из его рта и нежно целую. Он издает слабый стон, который я чувствую нутром. Кладу руки ему на грудь и отстраняюсь назад.

— Но сначала, пойдем, попробуем вино.

Он закрывает глаза, и его голова плюхается обратно на подушку.

— А нам это надо? Почему мы просто не можем остаться здесь, и ты сделаешь то, что выключит мои мысли, а я сделаю так, что твоя киска намокнет больше, чем водная горка?

— Пойдём, говорю я ему, убирая его руку от меня и поднимаясь. — Мы делаем это потому, что ты хочешь увидеть кузенов до того, как уедешь, а они хотят увидеть тебя. Давай просто выпьем немного вина и исчезнем.

Он что-то бурчит в ответ, но встаёт. Мы оставляем Эмили с едой и водой и выходим из отеля.

Само здание огромное, и мы прогуливаемся по двору и мимо шикарного бассейна. Здесь людно, и кажется у каждого в руке бокал вина, что заставляет нечто в моей голове запнуться и сделать паузу. Может быть, виноградник на самом деле и не лучшее место для Лаклана.

Я смотрю на него снизу вверх, когда он идёт рядом, глаза осматривают все вокруг, никогда не задерживаясь на одном месте. Я вспоминаю все, что знаю о нем. Поведенческие проблемы. Татуировки, намекающие на туманное прошлое с падениями и демонами. Тот факт, что он не пьёт много, если пьёт вообще, может быть связан не только с подготовкой к сезону. Это может значить совершенно другое.

Но он ничего не сказал мне об этом, и так как подобная информация слишком личная, я сама спрашивать не собираюсь. Люди, которые лишь неделю занимаются сексом, не должны рассказывать паршивые, грязные и возможно болезненные детали их жизней друг другу.

Винный погреб находится в Estate Cave, расположенной прямо в покатом холме виноградной лозы, примыкающей к задней части земельного участка. Внутри прохладно и туманно, вход в спа слева от нас, а дегустационный винный бар справа. Впереди большие чёрные двери, так и умоляющие открыть их.

Я практически делаю это, заглядывая внутрь и видя большую, пустую пещеру с изогнутыми каменными стенами и висячими люстрами, когда Лаклан тянет меня назад и Стеф визжит мне в ухо.

— Круто! Вы пришли! — говорит она, когда я поворачиваюсь посмотреть на нее, и дарит мне слюнявый поцелуй в щеку. Я обмениваюсь взглядом с Лакланом. Она пьянее, чем раньше.

— Конечно же, мы пришли, говорю ей, когда она жестом показывает следовать за ней в бар. Несколько человек выстроились вдоль линии, разглядывая каталоги, и строят из себя несостоявшихся сомелье, но мы следуем за Стеф, где все остальные сидят за отдельным столом.

Когда они замечают нас, то громко приветствуют, и я быстро машу рукой им в ответ.

— Итак, — говорю я, глядя на их пустые, покрытые пятнами от вина, бокалы. — У вас была фора.

— Мы выпили лишь по одному бокалу, — говорит Никола, указывая на два пустых места рядом с собой. Мы с Лакланом садимся, и тут же появляется официантка.

— Привет, — говорит она чрезмерно бодрым голосом. Полагаю вам надо быть бодрым, если вы хотите продать дорогие ящики с урожаем. — Позвольте мне наполнить ваши бокалы. Мы начали с лёгкого Совиньон Блан. — Она тянется бутылкой к моему бокалу и мастерски наполняет его, но когда двигается к бокалу Лаклана, он кладёт руку сверху.

— Я не буду, — говорит он, не встречаясь ни с кем глазами.

Я с любопытством смотрю на Брэма, пытаясь понять, странно ли такое поведение для его кузена или нет. Брэм, в свою очередь, внимательно следит за Лакланом, хотя не кажется удивлённым.

— Вы хотели бы другое вино? — спрашивает девушка.

— Налейте ему красного, — говорит Линден. — Он больше похож на любителя красного. Верно, в красном вине меньше сахара.

Брэм одаривает брата смущенным взглядом и открывает рот, чтобы что-то сказать, когда Лаклан пожимает плечами и убирает руку с бокала.

— Конечно, красное это здорово, — соглашается он.

Я чувствую, как за столом все внезапно напряглись, из-за чего Лаклан оказался в центре внимания, так что я быстро говорю:

— Брэм, огромное спасибо за организацию всего этого.

И тогда все внимание переходит на Брэма с многочисленными выражениями благодарности. Я кладу руку на ногу Лаклана, его мышцы напрягаются, когда он нервно стучит ногой по полу.

Официантка, на бейдже которой написано «Дженнифер Родригес» возвращается и наливает Лаклану приличную порцию их красного Гренаш Бленд. Вообще-то она довольно привлекательная, с белыми зубами, загорелой кожей, вьющимися волосами медового цвета и отвратительными манерами. Она не перестаёт строить Лаклану глазки.

Но он совершенно не обращает на неё внимания. В то время как она рассказывает ему всю информацию о вине, непрерывно болтая, ее глаза порхают по его татуировкам, покрывающим большую часть рук и предплечий, он даже ни разу не смотрит на неё. Он лишь делает глоток вина и кивает.

Остальные не получают столько внимания, хотя вино довольно хорошее. Брэм задаёт миллион вопросов обо всем, что мы пьём, но внимание Джен всегда сосредоточено на Лаклане. В какой-то момент она даже трогает его бицепс и кудахчет:

— Мне нравятся ваши татуировки. У моего бывшего была геральдическая лилия на руке и цитата на груди. Я всегда считала, что татуировки на мужчине это очень сексуально.

Я так близка к тому, чтобы сказать ей отвалить, но Лаклан складывает руки перед собой и спокойно смотрит на неё снизу вверх.

— Просто налейте вино, дорогая.

Джен тут же выглядит взволнованной, пухлый рот на секунду приоткрывается, но затем она возвращается к своим профессиональным обязанностям, избавляя себя от дальнейшего унижения. Мне хочется дать Лаклану пять, но я оставляю свой маленький триумф при себе.

Мы выпиваем по паре бокалов вина, и когда Брэм начинает заполнять форму заказа на ящик своего любимого, Лаклан наклоняется ко мне и шепчет:

— Встретимся снаружи через пару минут. — Затем он встаёт и широкими шагами выходит из бара.

Я поворачиваюсь лицом ко всем остальным и вижу, как они выжидательно смотрят на меня.

— Что? — спрашиваю я, допивая вино.

— Что с ним? — спрашивает Линден.

— Он твой кузен. Ты должен знать что с ним.

— Да, — говорит он, — но на данный момент думаю, ты можешь знать его лучше.

Я смотрю на Брэма в поисках поддержки, но он просто продолжает заполнять форму заказа.

— Боюсь Линден прав, Кайла. Сейчас ты эксперт.

— Он так мил с тобой, — добавляет Никола, ее глаза тёплые и приторные.

— Мил со мной? — повторяю я. — Прежде всего, мы не на чертовом юге, да? Во-вторых, этот мужчина ни с кем не бывает милым. За исключением, может быть, собак.

Что ж, и он был милым с мамой тем вечером.

Стеф сильно качает головой.

— Нет, нет, нет. Тогда ты не видишь то, что видим мы. Он хочет тебя, Кайла.

Я закатываю глаза.

— Ну, это само собой разумеется.

— Нет, — громче говорит она, и Линдену приходится шикнуть на неё. Господи, да они уже напились. — Нет, дай мне сказать, — говорит она, кладя руку Линдену на лицо и зажимая рот, — дай мне это сказать, хорошо? Дай мне сказать.

Я смотрю на неё и развожу ладони в стороны.

— Хорошо, пьянчужка. Говори уже.

Она наклоняется вперёд, широко открывая глаза.

— Он хочет тебя. Словно...он влюблён в тебя.

Это заявление вызывает одновременный стон у Линдена и Брэма.

— Да брось, — ворчит Брэм.

— Вы, женщины, считаете, что любой мужик, засунувший в вас свой член, влюблён в вас, — говорит ей Линден.

— Эй, — резко говорю я, тыча в него пальцем. — Не надо валить все в кучу и засовывать меня в твою «вы женщины» категорию. И я знаю, никто из нас здесь так не думает, особенно твоя маленькая женушка, которая влюбилась в тебя задоооолго до того, как ты вставил в неё свой дурацкий хрен.

Стеф таращится на Линдена, а я продолжаю:

— И ради всего святого, мы едва знаем друг друга, мы трахаемся, так позволь нам продолжить в том же духе, и хватит нахрен об этом. — Я смотрю на Стеф. — И, пожалуйста, последнее, в чем я нуждаюсь, это чтоб кто-то из вас вкладывал сумасшедшие, нереалистичные идеи в мою голову. Никто никого не любит. Я не знаю Лаклана, и он не знает меня, и у нас с этим все отлично. Все отлично, потому что через сорок восемь часов он улетит далеко-далеко. Так что, пожалуйста, просто дайте нам насладиться нашим временем друг с другом. Нам не нужны осложнения. Нам не нужна любовь и вообще какие-то чувства, потому что то, что мы делаем, охрененно горячо и мимолетно, и я собираюсь взять так много невероятно классного секса с ним, сколько могу. Это понятно?

Брэм, Никола, Стеф и Линден таращатся на меня с широко раскрытыми глазами.

— Черт! — наконец говорит Линден, — Да я просто шутил. Туше, туше.

— Ну а я не шучу, — говорю я, поднимаясь с места. — А теперь, если вы меня извините, я собираюсь найти его. Когда мы вернёмся, не дай бог кто из вас произнесёт слово на букву «л» или любое другое слово, кроме как пока, хорошо?

Я разворачиваюсь на каблуках и марширую мимо винного бара, половина посетителей смотрит, как я иду, видимо, мой взрыв был немного громковат. И я все ещё адски зла. Почему людям всегда надо попытаться усложнять дерьмо? Почему люди не могут просто перепихнуться и все, дело с концом? Хочу сказать, мои друзья никогда даже не знали имен мужчин, с которыми я спала после Кайла. Почему с Лакланом это настолько чертовски трудно?

Потому что у тебя есть к нему чувства, шепчет мой внутренний голос. Потому что ты влюбилась в него.

— Проклятье! — рычу я, закрывая уши руками, ходя по кругу в фойе пещеры. — Не хочу, чтоб Стеф оказалась права.

— Кайла? — слышу голос Лаклана.

Я перестаю кружиться и поднимаю голову, чтобы увидеть его по другую сторону тяжёлой двери в туманную пещеру, куда я заглядывала раньше, глядящим на меня со своим вечным беспокойством.

— Да, — говорю я, делая вид, что все нормально. — Привет.

Он хмурится сильнее, жестом головы показывая мне войти внутрь.

Я прохожу через двери, и он аккуратно закрывает их за мной. Оглядываюсь. Стены из холодного камня, поддерживаемые контрфорсами, делают комнату похожей на половину винной бочки. Я делаю несколько шагов вперёд и всматриваюсь дальше в остальную часть пустого зала. Он похож на место, в котором проходила бы ваша свадьба в Игре престолов, в комплекте с альковами и вычурными канделябрами.

— Что ты там говорила? — тихо спрашивает он, подходя ко мне сзади и кладя руки вокруг моей маленькой талии. В его дыхании запах вина. — Ты не хотела, чтоб Стеф была права по поводу чего?

— Не беспокойся об этом, — говорю ему, закрывая глаза и прижимаясь головой к его груди. — Глупая девчачья болтовня.

— Ммм. Прости, что сбежал вот так, — шепчет он мне в макушку. — Я не мог там находиться.

Не уверена, имеет ли он в виду вино или вообще обстановку за столом, так что я не говорю ничего, лишь:

— Мне тоже хотелось выбраться оттуда.

— Хорошо, — бормочет он, рука скользит по моему бедру. Хочу, чтоб он спустился ниже, между моих ног, и приподнял подол платья, но вместо этого он берет меня за руку.

— Иди сюда.

Он ведёт меня по длинному, огромному, напоминающую пещеру залу, пока мы идём, звук моих босоножек эхом отражается от стен. В конце висит большое изысканно украшенное зеркало, и холл разделяется надвое. С левой стороны он заблокирован тяжёлой дверью, а справа закрытые от пола до потолка железные ворота между комнатой и тем, что похоже на зону обслуживания. У открытой двери стоит тележка полная полотенец, но вокруг, кажется, никого.

— Не думаю, что мы должны находиться в этой зоне, — говорю я ему. Я разворачиваюсь, но взгляд в его глазах плавится, и я сразу же понимаю, что происходит. Волосы на затылке встают дыбом, и дрожь скользит вниз по позвоночнику.

— Я тоже так думаю, лапочка, — хрипло говорит он, делая шаг вперёд, пока моя спина не упирается в ворота. — Но здесь нет собак.

Я кусаю губы и оборачиваю руку вокруг его шеи, пока он прижимается ко мне, твёрдость в его джинсах упирается мне в бедро. Он тихо стонет, губы на моей шее, толкая меня дальше к воротам. Столбики царапают мне спину, но это приятный вид боли. Вся боль, которую вы испытываете во время секса, оправдывает средства, особенно когда это касается Лаклана МакГрегора.

Он кладёт руки мне на бёдра и медленно скользит ладонями вверх, подол платья поднимается вместе с ними. Они оставляют следы космической пыли и тепла, оседающие на моих бёдрах. Он тяжело выдыхает мне в шею.

— Без трусиков, — бормочет он. — Напомни, и почему я должен покинуть тебя?

Я сглатываю, сердце сжимается. Здесь нет места для чего-то кроме секса, особенно здесь, особенно сейчас.

— Потому что ты умный мужчина, собирающийся вернуться к многообещающей карьере.

— Но так ли я умён, если собираюсь оставить такую женщину, как ты?

Я закрываю глаза.

— Новое правило, — говорю ему, рука скользит к его джинсам и расстёгивает ширинку. — Мы никогда не упоминает тот факт, что ты уезжаешь. С этого момента.

Он отстраняется и смотрит на меня, одна рука опускается вниз мне между ног, другая сжимает щеку. Его губы влажные, открытые, такие манящие, а глаза наполнены какими-то волнующими эмоциями, которые я не могу прочитать.

— Не уверен, что смогу притворяться, — неразборчиво говорит он.

— Тебе и не надо притворяться, — говорю я ему, тихо постанывая, когда его пальцы скользят по моей влажности. — Мы просто не будем вспоминать об этом. Живи настоящим, всегда настоящим. — Моя рука находит жесткую, горячую длину его члена, и я вынимаю его из штанов. — Кстати, ты тоже не носишь белье.

Он закрывает глаза и тихо шипит, когда я оборачиваю пальцы вокруг него.

— Просто пытаюсь не отставать от тебя, — говори он, голос глубокий и скрипучий.

— Я ценю твои усилия, — успеваю сказать я, когда он погружает палец в меня. Мое тело, кажется, выдыхает от его прикосновения, словно он нужен мне, чтобы дышать. Все во мне умирает от желания, и я жадно сжимаюсь вокруг его пальца, желая большего, нуждаясь в большем.

Но это не про меня. Я скольжу рукой по его члену, размазывая шёлк его влаги по твёрдой, горячей длине. Я хочу разгадать его. Хочу поставить его на колени. Больше всего на свете я хочу выбить этого мужчину из колеи и оставить его в таком же состоянии, в котором он оставляет меня, словно натянутую струну и волчок, снова и снова ожидающую падения.

Его голова откидывается назад, рот приоткрывается. У него вырывается стон, связки шеи, и плотные мышцы плеч напрягаются. Боже правый, видя, как он умирает от удовольствия, я становлюсь счастливее и безумнее чем когда-либо.

Разумеется, мне хочется дать ему больше. Моя рука мастерски работает над ним, зная, где сжать, как скрутить, и судя по его быстрым вдохам, я уверена, он близок к тому, чтобы кончить. Но он всё-таки поднимает голову, его взгляд расфокусирован, блуждая по моему лицу, пробиваясь сквозь дымку.

— Повернись, — говорит он, голос такой хриплый, что его едва слышно. — Пожалуйста.

Я делаю, как он просит. Он сдвигает вверх мое платье, так что оно сбивается в кучу у меня на талии, и наклоняюсь, для поддержки хватаясь за железные решетки. У меня такое чувство, будто меня собираются трахнуть в тюрьме, как во время супружеского визита, и мои самые глубокие фантазии всплывают наружу. Подобное не трудно представить, когда позади вас стоит беспокойный, татуированный мужчина-зверь.

Его руки проходятся по моим бокам, бёдрам, и вниз. Я чувствую, как он приседает позади меня, его пальцы сжимают мою попу, и я пытаюсь оглянуться через плечо, чтобы взглянуть на него. Он стоит на коленях, и я могу видеть лишь верхушку его головы позади меня.

Я почти спрашиваю его, что он задумал, но затем чувствую, как его лицо приближается ко мне сзади, его горячий рот опускается на меня, нижняя губа скользит по моему клитору.

Боже мой. Быть съедений сзади. Да, пожалуйста.

Он стонет в меня, и я чувствую вибрацию в костях. Я набухаю между его губами, и он посасывает меня, словно созревший плод. Я испускаю громкий вздох, руки изо всех сил цепляются за прутья. Подобное практически сбивает меня с ног.

— Лапочка, — хрипло шепчет он, откидываясь назад. Он облизывает изгиб моей попки, мое тело взрывается потоком искр. — Не думаю, что смогу когда-то перестать смаковать тебя.

Мой рот открывается, чтобы что-то сказать, но он ныряет, нет, погружается в меня, и я выпускаю низкий, гортанный крик, рвущийся из моего горла. Я толкаюсь бёдрами назад в его рот, дикая, неконтролируемая потребность разгорается во мне.

— Глубже, — умоляю я, так отчаянно нуждаясь в освобождении, моя щека прижимаемся к решетке.

Его язык кружит по мне, затем палец, потом уже два, и я толкаюсь назад в него, словно чертово животное. Знаю, должно быть, я выгляжу как одна из этих диких, обдолбанных девушек, которых вы видите на секс оргии, но мне плевать.

Я скоро кончу.

Я на вершине, приближаюсь к краю, готовая для свободного падения.

Затем он отстраняется, и я хнычу от разочарования.

— Ты хочешь большего, — хрипло спрашивает он, держась за мою попку. — Скажи, чего ты хочешь. Кончить на моем языке? Или на моем члене? Обеих?

— Боже, не заставляй меня выбирать, — хныкаю я, задыхающаяся и ненасытная.

— Значит на всем. — Он шире разводит мне ноги, босоножки царапают каменный пол, и толкает своё лицо обратно, его язык, пальцы, и рот абсолютно везде.

Я мгновенно кончаю, мое тело заводится с пол-оборота. Я извиваюсь, стону, беспорядок разбросанных нервов, конечности растворяются словно сахар. Я почти без сознания и не знаю, как мне все ещё удаётся стоять. Я чувствую, как он поднимается позади меня, и слышу звук разрываемой фольги.

Он сжимает мои бёдра, располагаясь сзади, и одним длинным, медленным толчком входит в меня. Я такая влажная и готовая, что он проскальзывает с лёгкостью. Но ох, когда он выходит обратно, это медленное движение находит нужную точку, и я стону снова и снова.

— Не останавливайся, — шиплю я, когда он погружается в меня, на этот раз глубже, вырывая очередной необузданный звук из моего горла. — Никогда не переставай трахать меня.

— Иисус, — божится он, голос скрипучий и низкий, — я похороню тебя в себе, если ты позволишь. — Затем он движется быстрее, бедра толкаются все глубже и глубже, пока его кожа громче и громче шлёпается о мою. Комнату наполняет запах секса, пота и мускуса.

Я совершенно потрясена. Это слишком идеально. Это все, абсолютно все. Я закрываю глаза и представляю, как мы выглядим со стороны - крепкие мышцы его рук, пока он впивается пальцами в мои бедра, жёстко, несдержанно трахая меня в этом холодном, туманном и пустом месте, вид его толстого члена скользящего в меня сзади, его тяжёлые шарики, раскачивающиеся у моих бёдер.

Он наклоняется, пальцы скользят вниз и находят мой гладкий и припухший клитор. Он всегда хочет, чтоб я кончила с ним, так что я знаю, он может разгрузиться в любой момент. Но я, по какой-то причине, сдерживаюсь, так сильно, как могу, желая уделить внимание тому, как он красиво отпускает себя, но в то же время не потеряться самой.

Капли пота падают мне на спину. Он продолжает вбиваться в меня, бёдра изменяют угол, пока он не заставляет меня задыхаться, моя спина выгибается. Его дыхание неустойчивое и мышцы дрожат от напряжения, но он все продолжает и продолжает, скуля и в отчаянии царапая меня.

Наступает такой момент, пауза, резкое всасывание воздуха, когда комната наполняется звуками резкого ворчания, звуками его оргазма, звуками, которые я люблю так сильно, что они толкают меня через край. Это сигнал о его погибели, и его пальцы так сильно сжимают мою кожу, что боюсь, я могу разломаться надвое. Я натянутая тонкая пластина из хрупкого стекла, и я разбиваюсь, и разбиваюсь, и разбиваюсь, когда он вколачивается в меня сзади.

Я едва держусь за решетку. Я едва держусь за себя. Волна за волной, эмоции проносятся сквозь меня, заполняя пустые места, трещины, части меня, которые улетели в космос. Я едва могу дышать, и боль, гребаная боль больше не у меня между ног, она распространилась по всему моему телу.

— Кайла, — шепчет Лаклан, наклоняясь ближе к моей потной спине. — Ох, лапочка. — Он кладет щеку между лопатками, и его рваные вдохи поднимаются и опускаются у моей кожи.

Я закрываю глаза и заставляю себя не заплакать. Это неразумно. Глупо. Это просто секс. Просто охрененный секс. Но эмоции не уходят. Они засели у меня в сердце, и я не могу сказать, чего они хотят от меня. Это слезы счастья? Слезы грусти? Почему я вообще должна чувствовать что-либо кроме освобождения?

Мои пальцы начинают сползать с прутьев, так что я ослабляю хватку, и это рассеивает чары. Лаклан поднимается с моей спины, и, с рукой на моем бедре, выходит из меня. Я пользуюсь моментом и пробегаюсь пальцами под глазами, прежде чем повернуться к нему лицом.

Он стоит там, штаны на лодыжках, рубашка сбилась на груди, демонстрируя чернила и прекрасные шесть кубиков. Он стягивает презерватив и завязывает его в конце, но я едва обращаю на это внимание. Этот взгляд в его глазах волнует меня, крадет мое дыхание. В них нет покоя, нежности, которую он обычно получает после секса. Вместо этого он выглядит испуганным, словно я приведение, стоящее перед ним.

Я сглатываю, во рту пересохло, и пытаюсь придумать, что же сказать, но слова убегают от меня. Я пристально смотрю на него, и он на меня, электричество, построенное из невысказанных слов и неизвестных чувств, гудит между нами. В этом нет ничего неловкого или неприятного. Это просто мы, делаем то, что делаем, пытаясь выяснить что-то друг у друга, мы сами не знаем что, навсегда запертые в глазах друг друга.

Наконец он подтягивает штаны, подходит ко мне и притягивает меня для влажного, страстного поцелуя, его губы крепко прижимаются к моим, язык пробует меня, как соль, как пот.

Одной рукой он удерживает мое лицо, проводя большим пальцем по губам, серьёзно глядя на меня.

— Прости, если это было немного дико.

Я ухмыляюсь.

— Чем больше дикости, тем лучше. — И это правда, потому что нет ничего скучнее сладкого и чувственного, эмоционально-нагружённого секса, который так часто называют «заниматься любовью», что ж, не думаю, что я могу маневрировать в таких определениях. В конце концов, каким бы диким не был этот секс, он развязал потоки эмоций, с которыми я не способна справиться. У меня всю жизнь было чёрное сердце, и оно не знает что делать с тем, что может превратить его в целое и розовое.

Неожиданно за закрытой дверью слышатся звуки, и мы обмениваемся робким взглядом, прежде чем помчаться по коридору, Лаклан выбрасывает презерватив в мусорку, когда мы уходим.

Оказавшись в фойе, мы останавливаемся, замечая, что наша компания все ещё сидит в винном баре, посмеиваясь над чем-то.

Я смотрю на Лаклана.

— Мы не обязаны присоединяться к ним.

— Ага, — говорит он кивая. — Но нам следует. Пойдём.

— Я похожа на девушку, которую толь что как следует оттрахали? — шепчу я ему.

Он смотрит на меня снизу вверх и ехидно улыбается.

— О да.

— А ребята, вот вы где, — говорит Стеф, когда мы приближаемся к столику, и уже слишком поздно хотя бы успеть пригладить волосы. Знаю, мое лицо и грудь, должно быть, покраснели. — Я бы спросила, где вы были, но не хочу этого знать.

Я надменно улыбаюсь ей и занимаю своё место как порядочная леди.

— Просто подышали свежим воздухом.

Никола рядом со мной фыркает.

— Думаю, мне возможно надо узнать, где вы дышали своим воздухом.

— Сладенькая, с твоим воздухом все отлично, — говори ей Брэм через стол.

С вином, выпитым ранее, все разделили где-то пару бутылок. Я смущаюсь от наличия у меня бокала, чувствуя себя одурманенный от того, что выпила раньше, но на удивление у Лаклана тоже есть бокал, так что я присоединяюсь к нему.

В конце концов, наши желудки начинают ворчать, и мы отправляемся на ужин в один из ресторанов. Лаклан быстро останавливается у номера, чтобы забрать Эмили, так как мы узнали, что питомцев можно выводить за пределы патио. И мы проводим несколько часов, выпивая больше вина и наслаждаясь едой, пока солнце садится на расстоянии, проливая зарево на виноградники.

Я глубоко вдыхаю, наслаждаясь теплотой ночного воздуха и рокотом сверчков, заполняющих тишину. Брэм и Никола извиняются, Никола говорит, что ей необходимо позвонить маме и поговорить с Авой до того, как будет поздно. В конце концов, Линден и Стеф тоже уходят, повиснув друг на друге как два пьяных дурака.

— Наконец-то одни, — говорю я Лаклану, сидящему рядом со мной с широко расставленными ногами и попыхивающему сигарой, на которую официант ничего не сказал. На самом деле, думаю, они нарочно забыли, что мы все здесь.

Лаклан крякает, хмурит лоб и глубоко задумывается. Думаю, он пьян, но точно сказать трудно. Во всяком случае, пока вечер продолжается, он становится спокойнее.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

Его глаза порхают ко мне. Взгляд тяжёлый, жёсткий.

— Я просто отлично, — говорит он, натянуто улыбаясь.

Я сглатываю.

— Такой девчачий ответ.

Он моргает, напряжение надвигается словно шторм.

— Прости?

Даже Эмили поднимает голову.

Я немного отклоняюсь назад, оценивая его. Хоть я и спровоцировала его только сейчас, изменение его настроения удивляет.

Тем не менее, я отказываюсь бояться. Для подобного мы обменялись друг с другом слишком многим.

— Я сказала, что это девчачий ответ. Ты сказал отлично так, будто все не отлично, и если так и есть, я просто хочу знать, что случилось.

Его тёмные брови опускаются, и он смотрит на меня практически исподлобья. Но все ещё ничего не говорит. Засовывает сигару в рот и смотрит в сторону.

Я вздыхаю и кладу руку ему на плечо.

— Эй. Ты можешь сказать мне.

Он закрывает глаза, ненадолго откидывает голову назад.

— Лапочка, — говорит он, его голос на пределе. — Я в порядке. Я просто...перевариваю то, что происходит.

— И что происходит?

Он качает головой и наклоняется над столом, наливая себе ещё один бокал вина. Я смотрю, как он выпивает его. Закончив, вытирает губы тыльной стороной ладони.

— Ничего не происходит? — говорит он. Но в его голосе столько горечи и отчаяния, что я чувствую двусмысленность.

Я поднимаюсь с места и беру его за руку, дергая к себе.

— Ладно, вино закончилось. Время идти.

Он вырывается из моих рук.

— Тогда иди одна. Я ещё курю сигару.

Он говорит немного невнятно, так что очевидно он слегка пьян. Прямо на глазах он превращается в мистера Хайда.

Я скрещиваю руки.

— Нет. Я не пойду без тебя.

— Твоя потеря, — говорит он, затем смеётся сам с собой, будто сказал что-то смешное.

Я проглатываю комок в горле.

— Это не моя потеря. — Сажусь обратно на место и умоляюще смотрю на него. Проходит вечность. Наконец он кладёт свою сигару.

— Отлично, — говорит он, не слишком радуясь этому. — Теперь мы можем идти.

Он встаёт, немного пошатываясь, и наклоняется за Эмили, но собака все понимает и, уклоняясь, рычит на него.

Мгновение он смотрит на неё, хмурится, будто не может в это поверить. Затем потирает губы, его глаза, словно бусинки, взгляд тяжёлый, и кивает головой на какой-то воображаемый вопрос.

— Хорошо, — тихо говорит он. — Хорошо. — Он смотрит на меня и, кажется, понимает.— Хочешь взять ее? Не думаю, что это следует делать мне.

— Да, конечно, — быстро говорю я и беру поводок Эмили. Она все еще в замешательстве смотрит на Лаклана, и он отвечает ей тем же. Она знает, что в нем что-то изменилось, и теперь он это тоже знает.

Собаки с поведенческими проблемами не должны учиться у людей с поведенческими проблемами. Теперь я это понимаю. Ещё одна часть головоломки под названием Лаклан осторожно встаёт на место. Довольно забавно, что это собака вразумила его, а не я.

Я беру Лаклана за руку, и он не вырывается. Его походка немного неловкая, но мне удаётся провести его вокруг отеля и довести до нашей комнаты.

Он идёт прямо к кровати, падая ничком.

Я закрываю дверь, выключаю свет и спускаю Эмили с поводка, прежде чем иду к нему и стучу по плечу.

— Ты не можешь спать в одежде, — говорю я ему.

Он ворчит.

— Тогда раздень меня.

— Ты весишь буквально тонну, — говорю ему, пытаясь подобраться под него, чтобы расстегнуться рубашку.

— Преувеличение, — бормочет он.

Я шлепаю его по заднице.

— Просто, пожалуйста, сядь.

С тяжелым вздохом ему удаётся сесть. Я быстро стягиваю с него рубашку, его подбородок достаёт до его груди, прежде чем он падает на кровать, создавая незначительное землетрясение на матрасе. Я поворачиваю его на бок и стягиваю с него штаны, на этот раз совсем не сексуально.

— Как ты умудрился так напиться? — спрашиваю я, даже не уверенная, что он меня слышит.

Он глотает несколько раз, глаза все ещё закрыты, и говорит.

— Я не пью много.

— Точно, Регби, — говорю я.

— Нет, — говорит он, немного качая головой. — Я просто не должен. Мне слишком это нравится. Мне это слишком необходимо. Как и много других вещей. Плохих вещей. И тогда я становлюсь бесполезным. Знаешь, раньше это уже уничтожило меня.

Я замираю от этой информации, случайно вылетающей из его рта, затем стягиваю с него штаны, прежде чем развязать ботинки.

— Я вижу, — в конце концов, говорю я.

— Ты хотела правду, вот она правда. У меня много истин. Это одна из них.

Я бросаю его ботинки на пол и кладу руку ему на плечо.

— Что ж, спасибо, что сказал мне правду, — серьёзно говорю я.

Но он не отвечает, вместо этого из его рта вырывается громкий храп. Странно, что после всего, что он только что сказал и сделал, я все ещё нахожу его и его губы чертовски аппетитными.

Я вздыхаю, натягиваю футболку и залезаю в постель рядом с ним, моя спина прижимается к его спине.

— Спокойной ночи, — говорю я ему, натягивая одеяло на нас обоих.

Он крепко спит.

Вот прошёл и ещё один день.

Глава 16

ЛАКЛАН

Я просыпаюсь ощущая себя абсолютным мудаком.

Моя первая мысль - сожаление. Не только от того, как я себя чувствую, а от того, что я мог сделать. Я знал, пребывание в компании с постоянным доступом к вину для меня рискованно, но я не захотел сказать нет. Не захотел, чтобы казалось, что я не могу с чем-то справиться.

Но теперь она знает. Она могла понять это, и когда я рассказал ей, она не выглядела удивленной. Что одновременно и хорошо и плохо. Плохо, потому что я не уверен, насколько все это бросалось в глаза. Хорошо, потому что она вела себя так, будто ее это не беспокоит.

Если только она не была хорошей актрисой. С Кайлой об этом трудно судить. Часть ее хочет открыть душу, а другая часть всегда пытается все скрыть.

Звук открывающейся двери патио, словно терка для сыра в моем мозгу. Я осторожно открываю глаза и вижу, как внутрь заходит Кайла с Эмили на поводке.

Она замечает, что я проснулся и ласково улыбается мне, закрывая дверь.

— Доброе утро, — мягко говорит она, отстегивая поводок Эмили. Собака сразу же прыгает на кровать и начинает лизать мне нос. Я хочу повернуть голову, но движение слишком болезненное. Дерьмо, не могу вспомнить когда у меня последний раз было похмелье, и мое тело сделает все, чтобы обеспечить мне максимальное наказание.

— Привет, — квакаю я, желая, чтоб мой голос не звучал таким слабым.

И мне так хочется, чтоб она не выглядела такой чертовски красивой, свет, проникающий сквозь прозрачные шторы, освещает ее сзади словно ангела. Она подходит ко мне, одетая в очередной сарафан, который хочется сорвать с неё, волосы убраны назад в конский хвост и на ее свежем, светящемся личике нет ни следа макияжа.

Что-то во мне сочувствует ей. Как неприятный порез в сердце, медленная смертельная кровоточащая рана. Мне больно смотреть на неё, зная, что я уйду. Эта мысль перекрывает другую боль, ту, что в моей голове. Не удивительно, что я пил прошлой ночью. Подобное произошло не только из-за давления остальных. Речь шла об облегчении давления в груди, того, которое медленно растёт всю неделю, кирпичик за кирпичиком.

Я сглатываю, облизывая губы, когда она кладёт мягкие, прохладные пальцы на мою щеку. Закрываю глаза, вдыхая ее запах, позволяя ее прикосновения успокоить меня.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она. Я открываю глаза и вижу, что она присела на один уровень со мной, и смотрит на меня этими тёплыми, тёмными глазами.

Завтра я не увижу эти глаза.

Как я себя чувствую?

Я не в порядке.

Прошло уже очень много времени с тех пор, как я был с девушкой, которая была мне небезразлична, и даже тогда это чертовски напугало меня. Все кончилось плохо для нас обоих. Я допился до реабилитационного центра, а она в ужасе убежала подальше.

Все это, чтобы там ни было между нами, не должно было происходить вот так. Мне следует вернуться обратно в квартиру, собрать вещи, позвонить Алану, нашему тренеру, договориться о встрече с моим братом Бригсом, когда я сойду с самолета. Я должен готовиться к возвращению к моей старой жизни, той, которую я на шесть недель поставил на паузу.

Вместо этого я беспомощно лежу в постели, потерявшись в женщине, которую не знаю, желая узнать ее получше.

Что за чертов бардак.

— Ты не хочешь узнать, как я себя чувствую, — говорю ей.

— Так я и думала, — говорит она, целуя меня в лоб. Это словно заряд для моего сердца.

Она встаёт и идёт в ванную, пока я изо всех сил пытаюсь сесть. Мне, нахрен, нужно очнуться и пробиться сквозь это дерьмо, или мой последний день с ней пропадет даром. Затем она выходит, в руках стакан волы и две таблетки ибупрофена.

— На, выпей, — говорит она, и садится на диван напротив кровати, чтобы наблюдать за мной.

Я делаю, как она велела, проглатываю их, пока она с беспокойством поглядывает на меня.

— Расскажи мне, — неожиданно говорит она, указывая на льва на моей руке. — О льве.

От удивления моя голова откидывается назад, лишь добавляя боли. Вздрогнув от боли, я прикрываю один глаз.

— Сейчас?

Она складывает руки на груди.

— Прошлым вечером мне пришлось отвести тебя в кровать. Думаю, я заслужила объяснение.

Я хмурюсь.

— Не уверен, что татуировка ответит на твой вопрос. Какой у тебя вопрос?

— Лев, — говорит она. — Когда ты ее сделал? Что она значит?

— Почему? — осторожно спрашиваю я.

— Потому что ты всегда смотришь на неё.

Мои глаза расширяются, и меня ударяет волной смущения.

— Я так делаю? — Черт, никогда не замечал.

— Время от времени, — говорит она. — Ты может и не замечаешь, но это одно из многих мест, куда смотрят твои глаза.

Я с шумом выдыхаю. Она въелась мне в кожу, как татуировка. Я мог бы открыть для неё ещё одну страницу. Мог бы дать ей ещё один мимолётный взгляд внутрь. Если я уеду, она не сможет бросить их обратно мне в лицо. Страницы просто порхнут на землю.

— Хорошо, — говорю я, протягивая вперёд своё предплечье, для нее, чтобы лучше видеть, для меня, чтобы помнить. — Это Лионель. Не моя собака. Мой лев. Я сделал это тату в шестнадцать. Тогда я уже жил с МакГрегорами, но... — я останавливаюсь, задаваясь вопросом, как я могу объяснить подобное кому-то, кто никогда с таким не сталкивался. — Когда ты растешь в приюте, когда нет никого, кто бы любил тебя, заботился о тебе, думал о тебе, тогда ты цепляешься за все красивое в мире. Лионель был мягкой игрушкой, подаренной мне на день рождение. В тот же самый день, когда мать отдала меня.

Я неохотной смотрю ей в глаза и не вижу там никакой жалости. Мои слова тронули ее, будто она жила так, как я тогда. Я тяжело сглатываю и продолжаю.

— Лионель был тем, кого я по-настоящему любил и единственным кто любил меня. В месте, которое было очень жестоким и очень холодным и очень темным, он оставался мягким. Даже когда все казалось безнадежным, лев давал мне надежду. Когда множество приёмных семей...не могли справиться со мной. И иногда, иногда я не мог справиться с ними. Наконец, меня взяли МакГрегоры, но...— я облизываю губы. — Иногда хорошим вещам надо адски много времени, чтобы перевесить плохие. Демоны преследуют тебя повсюду. Постоянно. — Я постукиваю пальцем по затылку. — Мои здесь, они тёмные и они всегда ищут слабости во мне.

Ты моя слабость. Ты выпустила их снова.

От этих мыслей я закрываю глаза, плотно сжимая.

Кайла кладёт свою руку на мою, и я, делая глубокий вдох, открываю глаза.

— Не нужно больше ничего говорить, — говорит она. — Я все поняла.

Я качаю головой.

— Нет. Нет, ты не понимаешь и я рад этому. — Резко выдыхаю я. — Таким образом, лев Лионель напоминает мне, что в мире есть хорошее. Всегда есть то, за что стоит держаться. Просто другое слово для надежды, знаешь?

Она медленно кивает.

— Я знаю. — Она ненадолго смотрит в сторону, в ее глазах плещется грусть. — Черт. Лаклан, ты разбиваешь мне сердце.

Я сажусь прямее и кладу руку ей на грудь.

— Нет. В этом нет ничего разрушающего.

Она смотрит на меня сквозь ресницы, рот искривляется в улыбке.

— Будем надеяться.

Наши глаза встречаются, и до того, как я осознаю, что делаю, наклоняюсь, прижимаясь к ее мягким губам, позволяя себе почувствовать ее, попробовать на вкус и смыть грязь.

Мы долго целуемся, медленная, ленивая отчаянная встреча губ, и я понимаю, что все в моем теле напрягается, горячее и возбужденное.

Но она отодвигается, ее изящная рука на моей груди, и быстро пробегает большим пальцем по моему лбу.

— Я обещала остальным, что мы присоединимся к ним за обедом. Мы собираемся в винодельню.

Я хмурюсь, не желая видеть никого кроме неё и особенно не горя желанием идти в винодельню после вчерашнего.

Она продолжает, читая по моему отцу.

— Не беспокойся, это не дегустация. Ну, это она, но думаю, они уже там. Я сказала им, что мы встретимся с ними в ресторане винодельни на обеде. Это не далеко и я слышала, там хорошо кормят. Продукты прямо с фермы и все такое.

Я стону, глядя на будильник. Одиннадцать. Не могу поверить, что так долго спал. Обычно я встаю в семь и рвусь в бой.

Она держит мою руку и слегка сжимает.

— После обеда я вся твоя. Они это знают. Они не хотят забирать тебя у меня.

Я с подозрением прищуриваюсь.

— Они звучат как хорошие друзья.

— Они знают, что ты делаешь меня счастливой.

Ее слова, словно удар кулаком в живот, и почти заставляют меня задержать дыхание.

Я делаю тебя счастливой? Хочу спросить я, но не могу, я не должен. Я проглатываю ее слова и делаю вид, что они не действуют на меня словно чертова рюмка водки.

— Хорошо, — говорю я ей. — Пойду собираться.

Проходит немного времени, и я готов, Эмили накормлена и выгуляна, и мы с Кайлой в ее машине движемся к винодельне. Должен признать, день абсолютно великолепный, и свежий деревенский воздух творит чудеса, прочищаю мою голову. Думаю, смог Сан-Франциско начал слишком перегружать ее, и на минуту мое сердце тоскует по Эдинбургу, с его тихими улочками, каменными зданиями и медленным течением жизни.

Я смотрю на Кайлу, пока она ведёт машину, моя рука на ее затылке, большой палец поглаживает кожу. Я мог бы сидеть здесь часами, пока смогу продолжать прикасаться к ней. Я ненадолго задумываюсь, совсем ненадолго, что бы она подумала об Эдинбурге, если бы увидела его. Понравилась бы ей Шотландия? Увидела бы она страну, город таким, как вижу я? Поняла бы она, почему это дом?

Но подобные мысли бесполезны. Я заталкиваю их в закрытую коробку и смотрю в окно, наблюдая за танцующими в небе воробьями и бесконечной кривой виноградников, простирающихся над полями.

Вскоре мы подъезжаем к винодельне, состоящей из сена, деревенского забора и, простирающихся на большие расстояния, амбаров. В одном из амбаров находится ресторан, и мы находим моих кузенов и их женщин уже сидящих там, провозглашающих тосты и пьющих вино или что-то другое.

Это заставляет меня крепче держаться за Кайлу. Они четверо выглядят настолько дружными, что я не могу представить Кайлу с ними после моего отъезда. Будет ли она сидеть здесь, счастливая сама по себе, радуясь за своих друзей, но всегда пятое колесо? Будет ли с ней ещё кто-то рядом, какой-то другой парень? Тот, с которым она спит, тот, которого она возможно любит?

Мысли об этом почти делают меня больным. Я вынужден остановиться на полушаге и выпрямить плечи, чтобы сделать глубокий вдох.

— Ты в порядке? — спрашивает Кайла, и я быстро киваю, радуясь что никто больше не видел.

— Как раз вовремя, — говорит Брэм, поднимая свой бокал. — Мы пили за похмелье.

— Кажется, случай подходящий, — говорю я, придавая лаконичности голосу. Я сажусь и натянуто улыбаюсь всем. Мой бокал наполнен вином, но рядом стоит ещё один с водой, так что я поднимаю его. — Выпьем за то, чтобы чувствовать себя намного лучше, — говорю я.

— За это, — говорят они. Мы все чокаемся бокалами, и я замечаю, что у Брэма появляется сентиментальный взгляд в глазах, который, полагаю, не замечает никто кроме меня. Я резко киваю ему, не желая сантиментов, затем чокаюсь с Кайлой, которая тоже выбрала воду.

Я смотрю глубоко в ее глаза, свет в амбаре выявляет различные оттенки красного дерева и тика.

— За тебя, лапочка, — тихо говорю я, еле слышно. — Ты достаточное лекарство от похмелья.

Уголок ее рта приподнимается в нежной улыбке, и я импульсивно наклоняюсь поцеловать его.

Брэм прочищаете горло, и я неохотно смотрю на него. Может быть, он видит в моих глазах, как я бросаю ему вызов, чтоб он сказал что-нибудь, так что он отводит взгляд, занявшись меню. Ничего не могу поделать и ухмыляюсь. При всех его деньгах и достатке, Брэм все ещё немного боится своего младшего кузена.

Обед проходит гладко, и даже если вчера Линден действовал мне на нервы, сегодня он более сдержан. Может это похмелье. Все немного поутихли. Все же, когда официантка подходит, чтобы забрать наши пустые тарелки, я понимаю, что внутренне вздыхаю с облегчением. Насколько бы я не был привязан к Брэма и Линдену, и не имел ничего против Николы и Стеф, все, чего я хочу, это провести последние мгновения с женщиной рядом со мной. Мало-помалу я могу чувствовать, что темнота подкрадывается, тряся чёрными пальцами, завладевающими вашим разумом, и я хочу сделать все что могу, чтобы удержать их в страхе.

Несмотря на то, что темнота, кажется, увеличивается, когда я думаю о Кайле, она для меня и лекарство.

Мы все предварительно договариваемся встретиться позже за боулингом в баре в отеле, даже если я знаю, что не собираюсь приходить. Я попрощаюсь с ними утром. Для меня этого будет достаточно.

Через минуту после того как они уходят и садятся в свои машины, я хватаю Кайлу за руку и веду вдоль забора с облупившейся краской к одному из сараев на заднем плане. В отличие от сарая, используемого для ресторана и дегустационного зала, этот выглядит запустелым.

— Куда ты меня ведёшь? — спрашивает она, пока я оглядываюсь, проверяя, не смотрит ли никто. С этой точки не видно ничего кроме сенокосов и рядов винограда.

— Знаю, что ты не в восторге от того, что на нас смотрит собака, — говорю ей, заводя в сарай, мимо сельскохозяйственного оборудования, к лестнице, ведущей на сеновал.