Игра

Я кошусь на него.

— Так что же на самом деле произошло в Париже?

Но он лишь улыбается и уходит прочь.

Я просто вздыхаю и возвращаюсь к игре.

Поле для регби это единственное место, где я всегда могу отбросить все, мое прошлое и будущее, и просто жить в настоящем.

Но остальную часть тренировки я абсолютно бесполезен. Может это из-за похмелья, но скорее всего по другой причине. Блаженство этого утра в кровати с Кайлой, слыша, как она говорит, что любит меня, говорит, что она, возможно, сможет остаться, в сочетании с ничтожным поведением прошлым вечером, стыд от моего агрессивного поведения, как я заставил ее почувствовать себя. Как быстро я перешёл от «один напиток заставит меня расслабиться» к полному отсутствию ограничений.

— МакГрегор, — кричит мне Алан, когда я покидаю поле. — В следующий раз соберись. Нам нужна твоя резкость.

Я киваю, ворчу и направляюсь в раздевалку, чтобы принять душ.

Мне необходимо собраться и как можно быстрее. Ради всего.

Глава 23

КАЙЛА

— Пожалуйста, останься со мной.

Я снова и снова слышу его слова, и каждый раз, когда мой ум воспроизводит их, каждый раз, когда перед глазами всплывает тот взгляд, отчаянный, нуждающийся, мое сердце разрывается на части. Как вообще возможно, чувствовать себя такой живой, такой целой, от знания того, что он хочет, чтоб я осталась, и даже вообще обсуждает этот вопрос, в то время как мне хочется рухнуть и расплакаться от того, что это кажется таким невозможным?

Имею в виду, как я могу остаться здесь? Это то, чего я действительно хочу?

Я знаю ответ на последний вопрос, но над первым надо много работать.

— С тобой все будет хорошо? — спрашивает меня Лаклан. Его голос настолько низкий, такой тихий, что я отворачиваюсь от окна гостиной, чтобы посмотреть на него.

Спортивная сумка, полная принадлежностей для регби, переброшена через плечо, лоб нахмурен. После того, как он сказал, что хочет, чтоб я осталась, он ведёт себя иначе. Словно боится сказать лишнее, будто его слова выведут меня из себя и я сбегу.

Я поднимаю чашку с кофе.

— У меня есть кофе. Я буду в порядке.

— Погода сегодня не очень, — говорит он, и я снова смотрю в окно на потоки дождя.

Пожимаю плечами.

— Идеальный день, чтобы остаться в помещении. Хотя жаль, что я не увижу, как ты изваляешься в грязи на поле.

— Вообще-то сегодня мы на треке, занимаемся физподготовкой, — говорит он. — Ты можешь пойти со мной.

Я не уверена, что мне следует так делать, не после того вечера. Иногда я переживаю, что именно мое присутствие на тренировке, рядом с его коллегами, вывело его из себя. Я качаю головой и посылаю ему маленькую улыбку.

— Все хорошо, я целый день буду бездельничать здесь с собаками, и смотреть Викарий из Дибли. К тому же, мне надо подготовиться к твоему гала ужину и мне понадобится много времени, чтобы выглядеть шикарно.

Его глаза путешествуют по моему телу, он смотрит на мои кружевные шорты и майку.

— Ты можешь просто одеть вот это, я не буду возражать.

— Не уверена, что этот наряд поможет репутации «Любимого Забияки». Когда ты вернёшься?

— К половине четвёртого точно. — Он облизывает губы, кажется, собираясь сказать что-то ещё. Затем просто кивает мне. — Увидимся позже, лапочка

— Пока, — говорю я нежно, глядя как он уходит.

После того, как дверь закрывается, я сажусь на диван, натягивая на себя одеяло, хоть в комнате и не холодно. Мне просто нужен комфорт.

После нескольких эпизодов с Доной Френч, я решаю вытащить свой ноутбук. Захожу на рабочую почту, которую, признаю, не проверяла с тех пор, как приехала сюда, и пролистываю письма.

К моему удивлению, они все просмотрены Кэндис. Полагаю, Люси дала ей мой логин и пароль. Когда ты работаешь на кого-то, ни о чем личном не может быть и речи, и кажется, она с лёгкостью справляется в мою первую неделю отсутствия.

На самом деле, когда я смотрю на ее ответы, совершенно очевидно, что она делает мою работу гораздо лучше, чем я когда-то. Возможно, лучше, чем я когда-либо буду.

И от этого мне грустно. Действительно очень грустно. И я сожалею. Не потому что она делает работу лучше, а потому что мне эта работа была настолько не интересна, что я никогда не могла найти достаточно страсти, достаточно эмоций, чтобы дорожить ей. И если я останусь на этой работе, как я всегда ожидала и будет, я никогда не достигну той точки, где буду полностью отдавать себя ей. Потому что, в конце концов, для меня это не имеет значения. Я искала удачу и успех на стороне.

И теперь я нашла Лаклана. И хоть он и не моя цель жизни, он приносит мне столько радости, любви, каждую чёртову эмоцию, и я чувствую, будто живу в цветном мире вместо того, чтобы существовать в оттенках чёрного и белого. Что если бы я могла найти работу там, где я могу почувствовать похожий тип радости от моей ежедневной работы? Что если я могла бы найти смысл в тех вещах, которые делаю каждый день, найти страсть, которая конкурировала бы с той страстью, что я испытываю к нему. Кто сказал, что лишь один аспект вашей жизни может быть чертовски фантастическим?

Чем дольше я смотрю письма, тем больше понимаю, что Кэндис, по каким-то причинам, любит выполнять свою работу и даже больше, любит делать мою работу. А я в своей работе вообще ничего не люблю. Теперь, когда я знаю что такое любовь, я не хочу застрять там, где она отсутствует.

Я делаю неуверенный вдох, когда понимание ударяет меня. Мне необходимо найти свою цель и свою страсть. Мне надо бросить работу и рискнуть.

Мне надо остаться здесь, с ним, и начать с начала.

Но это знание не помогает этому произойти и не делает легче.

Страх всегда будет сдерживать вас.

Я проверяю телефон, чтобы понять, который час сейчас дома. В Сан-Франциско все ещё спят, значит, я не могу поговорить с мамой и спросить ее, что она думает о моем переезде сюда, даже мысли об этом причиняют мне боль. Я не могу поговорить со Стефани и Николой и рассказать, что я люблю его, и он любит меня и даже несмотря на то что он облажался, я все ещё хочу рискнуть и быть с ним, постоянно.

Так что я делаю себе чашку чая, прижимаюсь к собакам и смотрю в окно на барабанящий дождь, как вы делаете, когда чувствуете задумчивость и меланхолию.

Полагаю, я в какой-то момент заснула, потому что просыпаюсь, когда Лаклан заходит в комнату и оставляет поцелуй у меня на лбу.

— Тяжёлый день? — несерьезно спрашивает он.

Я смотрю на него снизу вверх, его лицо раскраснелось от бега. Он выглядит как образец здоровья. Трудно представить, что лишь несколько дней назад он страдал от похмелья и был отягощён собственным позором.

— Ага, утомительный, — говорю я ему, подавив зевок. — Уже половина четвёртого?

Он кивает.

— Ага, но нам на ужин к семи. Поэтому можешь продолжать дремать, если хочешь.

Мое тело, кажется, не прочь поспать ещё, но я не собираюсь упускать возможность принарядиться к его главному событию. Я даже ходила с Амарой по магазинам на Принсес стрит в поисках идеального наряда. Имею в виду, когда у меня ещё будет возможно надеть что-то подобное? Каждая девушка лишь раз в жизни получает момент Золушка и это мой. Я собираюсь использовать его по полной.

Я готовлюсь медленно, наслаждаясь каждым моментом. Платье, выбранное мной, стоит не много, но выглядит дорогим. Длиной до пола, чёрное, с высоким воротом и открытой спиной с вырезом почти до моей попки. По бокам с обеих сторон разрезы, демонстрирующие туфли, и я решила выбрать свои ярко-розовые туфли на платформе, просто чтобы не казаться излишне строгой.

Одевшись, я выхожу из спальни и иду в гостиную, где меня уже ждёт одетый Лаклан. Он встаёт и нам требуется момент, чтобы полюбоваться друг другом. Я думала, что для этого мероприятия он выберет смокинг, но он в темно-синем костюме тройке.

С килтом.

Боже правый.

— О мой Бог, — говорю я. Он похож на гребаного горца, готового к балу перед боем.

— Ты сногсшибательно выглядишь, — говорит он мне, подходя и беря меня за руку, заставляя покружиться вокруг. — Черт возьми, не думаю, что смогу позволить тебе выйти из дома.

— Ты и сам не плох, — говорю я ему, жестом показывая повернуться. — Давай-ка рассмотрим тебя как следует.

Он делает, как я прошу.

— Никогда до этого не видела мужчину в килте?

— Никого кроме волынщиков на улице и я не мечтала сделать это с ними. — Я тянусь вниз и поглаживаю его тёплые, сильные квадрицепсы, мои пальцы приподнимают подол килта и двигаются выше и выше. И ещё выше.

Я ухмыляюсь.

— Никакого белья, да, — нежно говорю я, сжимая его. Он твердеет под моим прикосновением. — Рискованно получить эрекцию в этом. Получится не хилая палатка.

— Хах, и не говори, — хрипло говорит он. — Но если ты не прекратишь обрабатывать меня своими ручками, мы очень сильно опоздаем. Я об этом позабочусь.

Это всегда так заманчиво, особенно когда он ощущается таким восхитительно горячим, длинным и толстым под моей рукой.

— Я сделаю все по-быстрому, — говорю ему, опускаясь на колени и приподнимая килт над головой.

— Проклятье, — говорит он с хриплым стоном, пальцы сжимаются в моих волосах, когда я беру в рот так много его длины, как могу. Солёный вкус на моем языке стимулирует меня, мне хочется заставить его закатить глаза. Он такой большой и сильный мужчина, состоящий из стольких тёмных и повреждённым частей, но тот факт, что я могу погубить его своим языком и руками, увлекает больше, чем все остальное.

У меня не занимает много времени заставить его кончить, выстреливая прямо в заднюю стенку моего горла.

— Черт, — бормочет он, напрягая голос. — Лапочка, ты меня уничтожила.

— Хорошо, — говорю я, вытирая рот тыльной стороной ладони и выглядывая из под килта. Он смотрит на меня такими ленивыми, полуприкрытыми глазами, и я знаю, что сделала работу хорошо. Его настроение изменилось, он был на краю пропасти, а теперь вернулся в мир. Может если я просто продолжу трахать его на протяжении всего вечера, все пройдёт гладко?

— Я готова идти, — говорю ему, вставая. — Сказала ведь, что я быстро.

Он качает головой, а потом импульсивно целует меня. Мне нравится, что ему все равно, был он только что у меня во рту или нет.

Я спрашиваю его, собирается ли он вызвать такси, но так как мы берём Лионеля, за нами на машине заедет Амара. Она тоже отлично выглядит в своём простом коктейльном зеленом платье, рыжие волосы подняты высоко вверх.

— Ну, разве вы не три королевы бала, — говорит она, когда мы забираемся внутрь. Даже у Лионеля темный кожаный поводок и галстук бабочка, подходящий к килту Лаклана.

— Ты и сама хорошо выглядишь, — говорю я и горжусь тем, что я была той, кто предложил ей это платье когда мы ходили по магазинам.

Гала ужин проходит в отеле рядом с замком, и у нас занимает немного времени добраться до места, хотя Амара говорит, что сначала высадит нас, и потом поищет место для парковки. Когда я вижу на улице всех этих элегантных людей, выстраивающихся в очередь чтобы попасть внутрь, то начинаю нервничать. В смысле здесь даже есть человек с камерой, желающий сделать фотографии всех, кто входит в отель.

— Это папарацци? — спрашиваю я Лаклана.

Он смотрит в окно и хмыкает, пожимая плечами. Полагаю, он не знает, но это напоминает мне, что я обещала Джессике, что попробую написать статью о сегодняшнем вечере. Я вынимаю из клатча свой телефон и проверяю батарею, убеждаясь, что она достаточно заряжена, чтобы сделать пару замёток и записей о вечере. Это уже облегчает ситуацию.

Я смотрю на Лаклана, изучая его красивое лицо. Он, кажется, совсем не нервничает, но из глаз ушла мягкость, и он наблюдает за миром с долей твёрдости.

— Эй, — нежно говорю я, не чувствуя к нему ничего кроме любви. Беру его за руку. — Спасибо, что пригласил меня.

Он смотрит на меня так, словно у меня две головы.

— Конечно же, я пригласил тебя. Это ведь само собой, не так ли? Куда идёшь ты, туда иду и я.

Но на мгновение его слова повисают в воздухе, потому что мы оба знаем, что это не совсем правда. Я задаюсь вопрос, если я попрошу его поехать со мной в Сан-Франциско, он поедет? Бросит ли он ради меня все? Почему у нас не может быть отношений, где ни одному из нас не пришлось бы чём-то жертвовать?

Полагаю, мир просто не работает таким образом. Я не эксперт в любви, но судя по тому, что я вижу вокруг, любовь это не что-то лёгкое. Николе понадобилось адски много времени, пока она не нашла парня - правильного парня - пока не нашла Брэма, и даже тогда обнаружилась не совсем приятная правда, с которой ей пришлось примириться. Стефани и Линден всегда были друзьями, пока не заключили то дурацкое соглашение и затем Линден напортачил, надолго разлучив их, пока они не поняли, что нуждаются друг в друге. И мои папа с мамой. Казалось, у них была эпическая, сказочная история любви, но в конце их разлучила смерть. Самое большое препятствие из всех, которое ничто не может преодолеть.

Так что нет никаких причин для того, чтоб наш путь был лёгким. Я просто не понимаю, почему все должно быть настолько трудным. Я воображала, что, если когда-то встречу кого-то, кого полюблю всем сердцем и душой, по крайней мене в начале, все будет гладко, пока на нашем пути не возникнут сложные препятствия.

Но нет времени для жалости и сомнений, не сейчас. Я в течение многих лет, после долгого медленного ухаживания, была с Кайлом, и никогда не чувствовала к нему того, что чувствую к Лаклану. Это само по себе делает все остальное стоящим.

— Пойдём, лапочка, — говорит он мне, когда Амара подъезжает к парку. Фотограф уже направляет на нас вспышку.

Я замираю, но Лаклан кладёт руку мне на спину и наклоняется, шепча:

— Все в порядке. Просто улыбайся. Мне это не нравится, но это лишь на один вечер и это благое дело. Подумай о собаках.

Я думаю о Лионеле, выходящем на тротуар, Лаклан притягивает меня к себе, рука вокруг моей талии, и стоически смотрит в камеру. Лионель скользит между нами, услышав небольшую команду от Лаклана, и садится, тоже морщась от вспышек.

Должна признать, трудно не улыбаться, находясь в руках такого мужчины, особенно когда люди выкрикивают его имя. Я знаю, нахождение в центре внимания это последнее, чего хочет Лаклан, но он с лёгкостью справляется с этим, что удивляет меня,

Но он не тратит много времени на позирование, и вскоре быстро увлекает меня в отель. Лионель горделиво идёт рысью рядом с ним.

Внутри настоящее сумасшествие. Везде нарядно одетые люди и хотя я знаю, что одета соответствующе, я не чувствую себя частью этого. Это та часть общества, к которой, знаю, я никогда не буду принадлежать, и лишь железная хватка Лаклана на моей руке сохраняет меня в здравом уме. На самом деле, он отпускает мою руку лишь для того, чтобы обменяться с кем-то рукопожатием, а потом снова держит меня.

Я не могу запомнить ни одного имени. В разных частях зала я замечаю Тьерри, Джона и нескольких других игроков и позже мы видим Амару, Джессику и Дональда, но кроме них, все люди, с которыми я знакомлюсь, сливаются в одно пятно. Довольно очевидно, что многим из них плевать на животных, или в частности на Лаклана, они просто хотят быть замеченными, делающими правильные дела перед правильными людьми. Но благотворительность по неправильным причинам все же благотворительность и если подобное может помочь собакам, это хорошо.

Должна сказать, я полностью сражена тем, как со мной обращается Лаклан. Я действительно беспокоилась об этом мероприятии, даже больше, чем готова была признаться самой себе. Но, пока я потягиваю шампанское, он и не думает пить, и я чувствую вину из-за того, что он пьёт лишь газированную воду с лимоном. В то время как к нему снова и снова подходят люди, он всегда представляет меня как свою девушку. Всегда вовлекает меня в беседу, никогда не забывает обо мне, всегда держит за руку или вокруг талии. Он делает меня частью своего мира, насколько это возможно, будто я постоянный элемент, будто всегда и была им.

И я ничего не могу поделать и смотрю на него большими, круглыми глазами. Если бы я была героиней мультфильма, у меня бы в них были сердечки, и я бы постоянно вздыхала, и, уверена, со стороны я выгляжу именно так. Я поражена его лаконичными слова, произнесенными этим изысканным акцентом, то, как этими магнетическими глазами он концентрируется на каждой персоне, удерживая взглядом. Я знаю, он делает это, потому что должен, обычно он не настолько располагает к себе, но он так чертовски хорош, что это дурачит даже меня.

Вечер продолжается, и я все больше влюбляюсь в него. Клянусь, если вы подойдете поближе и посмотрите, то увидите, как сердце внутри моей грудной клетки распирает от радости. Я не могу перестать улыбаться. Я не хочу когда-нибудь переставать улыбаться.

В какой-то момент группа начинает играть, и Лаклан передает Лионеля Амаре, вытаскивая меня на танцпол.

— Ты танцуешь? — спрашиваю я его, когда он обнимает меня. Начинается «Young and Beautiful» Ланы Дель Рей.

— Немного, — признается он с улыбкой, от которой у меня поджимаются пальцы на ногах. — Но ради пары шагов я могу притвориться.

Ладно, может, танцы и не являются одним из скрытых талантов Лаклана. Мужчина не может быть хорош во всем. Но он хорошо справляется, притворяясь и, по крайней мере, не наступает мне на ноги.

Мы остаемся на танцполе больше, чем на несколько песен. Я не спешу возвращаться к общению с окружающими и полагаю, он тоже. Вероятно, именно потому мы танцуем так долго.

— Я просто хотел тебя лишь для себя, — говорит он, зарываясь лицом мне в волосы. Словно читает мои мысли.

— Сколько обычно длится этот вечер? Имею в виду, когда ты обычно уходишь? — спрашиваю я его, глядя как мимо нас скользят очередные нарядные завсегдатаи.

— Я, как правило, ухожу одним из последних, — говорит он. — Не хочу быть тем парнем, который организовывает вечеринку, просит денег, а затем сваливает.

— Нет, ты не такой. Тогда мы останемся до конца.

— До самого конца, — говорит он.

Играют Битлз «All My Loving» и он прижимает меня крепче, руки проходятся по моей обнаженной спине и оказываются на моей талии. Он очень тихо поет песню мне на ушко, и я закрываю глаза, позволяя словам опуститься глубже, позволяя этому мгновению длиться так долго, как только возможно. Все остальные исчезают и есть только он и я, и наш мир для двоих.

— Я так тебя люблю, — шепчет он, колючая щека прижимается к моей. — Так сильно. И нет никакого дна. Я просто продолжаю падать.

Я тоже падаю. Но у моего сердца выросли крылья. Они грозятся унести меня навсегда и каждый раз, когда я буду падать, несясь к пропасти, они снова поднимут меня.

Я никогда не думала что такое возможно.

Я не хочу, чтоб было по-другому.

— Я люблю тебя, — нежно говорю я, задыхаясь от всех этих эмоций, ползущих вверх по моему горлу, овладевающих мной. — Я не могу покинуть тебя. Я не оставлю тебя. Я хочу остаться.

Я не планировала говорить такие слова, и они застают меня врасплох, но это не значит, что они не искренние.

Верхняя часть его тела застывает, шаги замедляются. Он откидывает голову назад и осторожно смотрит на меня.

Я сглатываю и киваю.

— Да, — говорю я, глядя ему прямо в глаза. — Да, да. Я хочу остаться. Мне невыносима мысль о том, чтобы оставить тебя. Я не могу вернуться к той жизни, которая у меня была, не после жизни здесь, хоть и такой короткой. Я знаю, чего хочу, и я хочу тебя.

Он перестаёт двигаться и берет мое лицо в ладони, я могу почувствовать, как его сила проникает в мою кожу.

— Ты понятия не имеешь, каким счастливым ты меня делаешь, — говорит он, качая головой. — Ни малейшего понятия. Ты даже не представляешь, — он целует меня сильно, страстно и, погружая пальцы мне в волосы, прижимается лбом к моему лбу. — Я дам тебе все, что нужно. Я буду всем, кем ты захочешь. Я позабочусь о тебе.

Я готова возрастить, что мне не нужно, чтоб обо мне заботился мужчина, но я держу рот на замке и не говорю ни слова. Потому что Лаклан необходим мне, по крайней мере, с точки зрения моего сердца, и я так же знаю, как иногда важно чувствовать себя нужным. Я хочу, чтоб он почувствовал это, знал, что я нуждаюсь в нем так же сильно, как он нуждается во мне.

— Я знаю, что ты так и сделаешь, — в конце концов, говорю я. — Ты мой мужчина.

Он тяжело дышит мне в шею, почти задыхаясь.

— Я собираюсь сделать тебя счастливой.

— Ты уже делаешь меня счастливой, — правдиво отвечаю я. — Иногда я думаю что невозможно быть миру ещё лучше, но затем оказывается что в моем сердце больше места, чем я думала.

Он блаженно вздыхает, несколько минут прижимая меня ближе. А затем шепчет:

— Нам надо найти комнату, — и его голос возвращается к тому страстному, рычащему тону, который за секунду делает мои трусики влажными. Черт да, нам надо найти комнату. Все эти декларации о любви должны найти выход.

Он берет меня за руку и шагает по танцполу, плечи отведены назад, делая длинные, широкие шаги, словно он король всего. Мои глаза ищут уборную, пока мы уворачиваемся от людей, особенно избегая Джессику, потому что ей не надо знать что мы собираемся делать. Мы исчезаем за углом, проходя мимо ресепшн, и находим уборную. Это лучшее, что мы можем сделать.

Он затягивает меня внутрь, смотрит по сторонам коридора, чтобы убедиться, что нас никто не видел, а затем запирает дверь.

Я прижимаюсь к раковине, руки по краям, в ожидании его атаки.

Но он не наступает на меня, по крайней мере, не сразу. Он просто смотрит на меня и наши глаза встречаются.

— Что? — шепчу я, боясь разрушить чары.

Он наклоняет голову в сторону, наблюдая за мной и хмурясь, словно я какая-то загадка, которую он собирается разгадать.

— Ты имела это в виду? — спрашивает он. — Когда говорила, что останешься?

Это практически ранит, он звучит таким сомневающимся.

— Конечно, да. Я подразумевала каждое слово.

— Обещаешь? — спрашивает он, подходя ко мне и опираясь обеими руками на край раковины.

Я поднимаю мизинец.

— Клянусь на мизинце.

Он взглядом отклоняет подобное.

— Не, это ерунда. Твоего слова более чем достаточно, — убирает волосы мне за уши, — я хочу заставить тебя почувствовать себя так же невероятно, как ты заставляешь меня чувствовать себя.

Он хватает меня за бёдра и поднимает вверх так, что я балансирую на краю раковины, мои руки хватаются за край, чтобы удержать равновесие. Дергает платье вверх, затем приседает, и голова оказывается между моих ног.

Мне едва хватает времени прийти в себя, подготовиться. Он поедает меня словно голодающий, пальцы раздвигают меня в стороны, язык и рот такой мягкий и тёплый. Я чувствую каждое ощущение словно молоток, каждый толчок, словно удар, исходящий наружу.

Я так сильно хочу его. Хочу его глубоко внутри, всего его. Но, судя по его удовлетворённым стонам и голодным звукам, он просто хочет поглотить меня. Он хочет доставить мне столько удовольствия, сколько способен подарить мне в пределах человеческих возможностей, потому что он не уверен, что делает достаточно, заставляет меня чувствовать достаточно.

Но он именно такой.

Его рот беспощаден. Он неутомим. Язык погружается глубоко в меня, прежде чем лизнуть клитор и всосать его в рот. Я почти кричу, мое тело на высоте сознания, на грани перезагрузки. Он опускает одну руку вниз и двумя длинными, прекрасными пальцами входит глубоко в меня, поворачивая их. Тепло струится глубже, мои нервы, словно миллион бутылок шампанского, готовых вот-вот лопнуть. Это медленное, закручивающееся предвкушение, заставляющее мой рот открыться, шею выгнуться назад, пока она не встречается с зеркалом.

Я одновременно и сверхчувствительна и едва осознаю, что происходит. Ноги сжимаются вокруг его лица, движимые его губами и языком, пальцы напротив меня, внутри меня, жёстче, глубже и он отвечает, действуя так, будто я всё, что ему необходимо для жизни, словно без меня он умрет.

Нетерпеливыми руками он притягивает меня к себе, его язык твёрдый и настойчивый и мир начинает сходить со своей оси. Этот мир, созданный лишь для двоих.

Я хочу почувствовать его, ощутить его, прикоснуться к нему. Мои бёдра резко врезаются в него. Он тянется языком обратно к моему клитору, щёлкая по нему так быстро снова и снова, что я больше не могу дышать.

Он стонет напротив меня.

И затем я освобождаюсь.

Я просто чертовски свободна.

И я парю, кончая ему в рот, практически падая с раковины. Его руки сжимают мою талию, удерживая меня, пока он заканчивает начатое, жестко посасывая губами, вырывая крик из моего горла.

Я громко кричу. Я знаю. Я всегда такая. И мне все равно, если кто-то за пределами уборной услышит мои крики, потому что каждый в целом гребаном мире обязан узнать что он за любовник. Он любит каждой своей частичкой и отдаёт каждую часть себя.

Когда мой оргазм у его губ стихает, он выпрямляется, глядя на меня лихорадочными глазами. Глазами, которые говорят, что он знает меня, знает, что мне нравится и никогда не перестанет давать мне это.

Но я абсолютно эгоистична. Я хватаю его голову и целую его, долго и нежно, мой вкус на его языке придаёт мне силы.

Он стонет мне в рот, это звук идёт прямиком из его нутра, заставляя мою кровь бежать быстрее.

— Видишь, насколько ты хороша на вкус, — шепчет он, губы двигаются к моей шее. — Мне никогда не будет достаточно тебя.

Я нащупываю под килтом его член, беру в руку твёрдую длину, такую горячую и пульсирующую в моей ладони. Он придвигается ближе, и я ввожу его, такая влажная и готовая для него, что он скользит внутрь словно шелк, наши тела привыкают друг к другу с чудесным чувством легкости.

Я оборачиваю ноги вокруг его талии, каблуки впиваются ему в задницу, пока он начинает вколачиваться в меня, снова воспламеняя каждый мой нерв с каждым медленным, гладким плавным движением.

Я хнычу, когда мы находим наш ритм, как мы всегда находим его, и в этот раз, и в этот раз я знаю, это не конец. Мое тело болит от такой сильной жажды его и без единого слова его тело отвечает, всегда давая моему даже больше, чем нужно.

— О, Кайла, — задыхаясь, стонет он напротив меня, пока капли пота падают с его лба мне на ключицу. Я почти уверена, что вот-вот пойдёт пар. Он толкается жёстче, и глубже, и такое чувство что весь воздух устремляемся прочь из моих лёгких и я цепляюсь за его тело, пока его движения ускоряются.

Я прижимаю ногти к его спине, цепляясь крепче. Кожа сильно хлопается друг от друга, густой звук эхом отражающийся от стен. Каждый толчок длинный и жёсткий, и он с усилием кряхтит, пока член не ударяет меня в идеальное место.

Я взрываюсь словно атомная бомба.

Его бёдра ударяются о мои, безжалостно и сурово, и он тоже кончает со шквалом стонов, снова и снова шепча мое имя, пока царапает мои бёдра, выпуская каждый дюйм себя внутри меня, выстреливая так далеко и глубоко, как только может.

Это так чертовски красиво.

Когда мы оба восстанавливаем дыхание, когда наши сердца замедляют свой бешеный темп, он выходит из меня, и я спрыгиваю вниз с раковины, попа практически онемела.

Мы не знаем что сказать друг другу. Не думаю, что нам надо что-то говорить. Мы посылаем друг другу ленивую, понимающую улыбку. Он берет пару кусочков туалетной бумаги и вытирает внутреннюю часть моих ног, убеждаясь, что я сухая. Затем предлагает мне руку, словно джентльмен.

Как леди, я принимаю ее, и мы выходим, чтобы насладиться остатком вечера.

Глава 24

КАЙЛА

Следующие несколько дней пролетают в каком-то туманом виде блаженства. С тех пор, как я сказала Лаклану, что остаюсь, я наслаждаюсь самой идеей. И наслаждаться для нас обоих, это значит много горячего, счастливого секса. Мы упиваемся тем, что наши отношения были продлены, что ограниченное количество дней, первоначально дарованное нам, растянулось до бесконечности.

Хотя что я действительно делаю, так это избегаю непростых решений. Тяжёлых звонков. Я не хочу звонить маме и говорить, что могу не приехать домой. Не хочу писать письма Стефани и Николе и говорить им, что рискую всем ради Лаклана. Не хочу связываться с работой, и говорить, что ставлю их перед фактом, ещё и издалека.

Лаклан говорит, я просто могла бы поехать домой, привести все мои дела в порядок и затем вернуться обратно. Но почему-то подобное заставляет меня нервничать. Я знаю, вероятно, правильно сделать именно так, но я также чувствую, что это может все усложнить. Если бы я снова увидела маму, если бы она выглядела более хрупкой, чем раньше или звучала более грустной, не думаю, что я смогла бы уехать. И где бы я оказалась потом? Последнее, чего хочет от меня мама, чтоб я чувствовала себя обиженной на неё, и хотя я бы так никогда не сделала, знаю, что провела бы остаток жизни, нянчась со своим разбитым сердцем и задаваясь вопросом, что могло бы быть.

Поэтому я отказываюсь быть сознательной и ответственной взрослой. Я виню в этом свой затуманенный разум, находящийся под избытком любви и гормонов. Ещё несколько дней откладывая тяжёлую часть от необходимости прощаться, необходимости оправдать своё решение. Вместо этого мы с Лакланом планируем мое будущее здесь, и все, что это решение повлечёт за собой.

Я уже упоминала о множестве горячего, офигенного секса? Что ж, он занимает большую часть нашего времени. Но с Джессикой, обещавшей мне помочь с писаниной, это означает сконцентрироваться на создании моего портфолио. На следующий день после званого ужина, даже в состоянии лёгкого похмелья, я написала парочку абзацев в стиле, который вы видели в одном из бульварных журналов, как раз для коротенькой колонки. Джессика внесла несколько поправок и сказала, что передаст статью кое-кому, кого она знает.

Я все ещё не получила ответ, но я просто счастлива, что она хочет помочь мне, что думает, я могу. Кажется, Лаклан тоже верит в это, как и в то, что я могла бы работать в приюте с Амарой.

Я хочу попытаться получить работу самостоятельно, на своих условиях, но знаю, что это не просто, когда вы находитесь в Шотландии как нелегальный эмигрант. Имею в виду, мне разрешено легально находиться здесь определенное количество времени, но без визы я не смогу работать. Лаклан говорит, что ему будет легко содержать меня и единственный другой выход, это неофициальная работа в каком-то баре, но это звучит не так уж плохо.

На самом деле, в этом есть что-то романтичное. Если бы я вернулась обратно домой, я бы ненавидела идею работать в баре. Хочу сказать, Никола работает в Burgundy Lion, но это лишь временно и она умеет работать с людьми. А я всех ненавижу. Мысли о том, чтобы обслуживать их, наливать алкоголь, не укладываются у меня в голове.

Но здесь, в Шотландии, я определённо могу быть девушкой за стойкой. Здесь я могу быть, кем захочу. Вот она прелесть путешествия, отбросить все, что вы знаете в сторону, и начать с начала.

Тем не менее, я не хочу начинать серьёзные поиски, пока все не станет официальным. А это значит, как только я официально уволюсь с работы, как только расскажу все друзьям и семье, тогда можно и начинать.

Я просто хочу, просто мечтаю, что в глубине души не будет этого крошечного, мелочного чувства, которое говорит мне, что дела не будут складываться так, как я хочу. Что все это будет не так легко. И на моем пути возникнет много душевной боли.

Когда наступает утро понедельника, я встаю с намерением, когда проснуться все остальные, живущие по тихоокеанскому времени, сделать несколько телефонных звонков. Может это решение делает меня немного раздражительной, я не знаю. Но Лаклан тоже встал не с той ноги. Даже Эмили немного раздражена, но Лионель, как обычно, спокоен и с опаской поглядывает на нас.

Думаю, я приближаюсь к решающему моменту. Технически мне осталось здесь несколько дней и если бы я была поактивней, то уже забронировала бы билет и улетала в конце недели. Может ещё и это добавляет какого-то непонятного волнения, это чувство неизвестности.

Но если я что и знаю, так это то, что кофе решает все проблемы. Я иду на кухню, чтобы сделать целую кучу кофе, пока брюзга Лаклан что-то односложно бормочет в ванной.

После одной чашки я чувствую себя лучше, сознание проясняется, и Лаклан заходит на кухню в полотенце, обёрнутом вокруг талии, волосы влажные после душа. Я всегда нахожу время оценить его, имею в виду, девушка ничего не может с собой поделать. Жить с ним это как находится в чьем-то девчачьем микроблоге на Tumblr, полном высоких, мускулистых, татуированных мужчин. И под этим блогом я подразумеваю свой собственный пару лет назад.

— Я сделала кофе, — говорю я ему немного тихо, но до второй чашки кофе мой мозг пребывает в тумане.

Он открывает холодильник и вынимает коробку с яйцами.

— Спасибо, — говорит он, но не смотрит на меня.

— Тяжёлая ночь? — Спрашиваю я. Мы оба довольно поздно пошли спать, и мне понадобилось несколько часов, чтобы заснуть, моя память все прокручивала каждую важную вещь, которую мне необходимо сделать.

Он пожимает плечами и, наконец, смотрит на меня. Его глаза выглядят немного жутко, налитые кровью. Полагаю, он тоже не очень хорошо спал.

— Я в порядке, — говорит он, вытаскивая сковородку, чтобы приготовить яйца. — Так что, сегодня ты поговоришь с начальством, да?

Точно. Вот что его беспокоит.

Я киваю, надеясь, что моя улыбка скрывает, насколько я не уверена. Опять же, не по поводу переезда сюда, просто...что ж, ничего нельзя сказать наверняка, но, кажется, все мои страхи подкрадываются ко мне.

— Я позвоню им, когда там будет девять.

Он внимательно изучает меня.

— Ты, правда, собираешься бросить работу?

Господи. Он что, сказал это так прямо? Мой страх усиливается.

— Как мы и говорили.

— Хорошо, — говорит он и поворачивается обратно, чтобы заняться завтраком.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, подходя и кладя ладонь на твёрдые, жилистые мышцы спины.

Он останавливается, на мгновение подбородок резко опускается.

— Да. Нет. Просто. Прости, лапочка, — посылает мне натянутую улыбку. — Один из тех дней, когда ты просыпаешься не в настроении. Понимаешь?

— Конечно, — говорю я, тянусь за его чашкой и наливая немного кофе. — Но кофе лекарство от всех бед, мы это знаем.

— Спасибо, — мягко говорит он, беря ее у меня. — Я просто...затаил дыхание, полагаю. — Он делает глоток, прежде чем поставить кружку вниз и вернуться к яйцам. — И приближается первая игра против Глазго, и я одновременно и хочу играть и не хочу. Хочу доказать себе, что вернулся, но не хочу рисковать, пойти туда и все провалить.

— Думаю, ты знаешь своё тело лучше, чем кто-либо, — говорю я ему, надеясь что, таким образом, помогаю. Последнее, чего я хочу, это заставлять его ещё больше переживать. — И твоё тело точно знает, что надо сделать, чтобы выиграть игру. Конечно же, я видела не так уж много твоих тренировок, но я бы солгала, если б сказала, что не смотрела видео за видео на YouTube как ты играешь, давишь людей, набирая очки за попытки, и просто чертовски наслаждаешься этим. Ты будешь в порядке.

— А мы? — спрашивает он, глядя на меня. — Что насчёт нас?

— Тебе никогда не стоит беспокоиться о нас, — говорю я ему и в этот момент сама верю в свои слова.

***

Лаклан уходит на тренировку по регби, а я остаюсь в квартире, думать о всех телефонных звонках, которые должна сделать. Хоть я и знаю, что это правильно, что я хочу это сделать, я не уверена насколько это важно. Хорошо, я знаю насколько это важно. Именно это заставляет меня медлить, когда я смотрю на телефон, вертя его в своих руках, словно считая, когда мне придётся нажать на спусковой крючок.

Что если у нас ничего не выйдет? Что если я брошу все ради него, чтобы остаться здесь, чтобы быть с ним, а наши отношения недостаточно сильны, чтобы справиться со всем, что встретиться нам на пути? Мы ведь новички в этом, не только с точки зрения знания друг друга, но и в любви. У нас обеих немного опыта, как минимум у меня - нет. Не подобного. И что, если переезд сюда тяжелей, чем кажется, что если когда первые сладкие месяцы пройдут, я начну обижаться на Лаклана за то, что ему самому не пришлось идти на какие-то жертвы?

Не хочу, чтоб это случилось. Но если я не рискну, то никогда не узнаю. Истинная правда в том, что я люблю его настолько сильно, что это уничтожает меня. Моя первая встреча с ним посадила семя, и я понятия не имела насколько быстро и пышно оно расцветёт внутри меня. Я безнадёжно запуталась в любви, пока она растёт во мне как прекрасный сорняк, полностью беспощадный.

Часть меня хочет раскрыть сорняка-убийцу и вытравить его из меня, потому что я никогда не была из тех девушек, которые чувствуют подобное, делают безрассудные вещи, которые я собираюсь сделать. Другая часть хочет упиваться дикостью, принять ее, сходить с ума, безжалостно и беспрепятственно.

В районе четырёх Лаклан ещё не вернулся с тренировки, и я решаюсь сделать звонок. Я выбираю маму, потому что она всегда должна быть на первом месте, даже впереди работы.

Телефон звонит и звонит и звонит. Дома ранее утро, но она в любом случае всегда встаёт на рассвете. Я вздыхаю и вешаю трубку, чувствуя странное чувство облегчения, что мне пока не надо сообщать ей новости.

Я собираюсь позвонить Стефани, просто чтобы чувствовать, что я что-то сделала, когда слышу, как Лаклан открывает дверь. И я слышу голоса.

Я вытягиваю шею с дивана, чтобы увидеть, как он заходит в коридор вместе с Бригсом. Лионель и Эмили рядом со мной спрыгивают с дивана, Лионель виляет хвостом на брата Лаклана, Эмили лает на него.

— Оу, да заткнись ты, — говорит ей Лаклан, и это первый раз, когда я слышу, как он кричит на собаку. Что оставляет неприятный вкус у меня во рту.

Я осторожно слезаю с дивана и иду к ним.

Лаклан другой. Перемена в нем очень заметна. Голова опущена, плечи ссутулены, в глазах уклончивая напряжённость. Он не в своей форме, на нем джинсы и футболка с треугольным вырезом, но не думаю, что он принимал душ после тренировки. На руке пятно грязи.

— Привет, — говорю я Бригсу, переводя взгляд на него. — Рада видеть тебя снова. Если бы я знала, что ты придёшь, привела бы себя в порядок.

— Оу, пожалуйста, — говорит Бригс, демонстрируя очаровательную улыбку и очень белые ровные зубы, без сомнения созданные ортодонтом. — Ты прекрасно выглядишь.

Лаклан раздраженно уходит в столовую, направляясь на кухню. Я наблюдаю за ним, а затем снова выжидательно смотрю на Бригса.

— Что-то произошло? — быстро спрашиваю я, понижая голос.

Он поджимает губы, бросая взгляд в столовую.

— У меня сегодня было время, так что я пришёл посмотреть тренировку. Пару дней назад я говорил ему, что могу зайти, так что он был в курсе. Я всегда стараюсь посмотреть парочку игр, своего рода традиция, да? Что ж, я успел только на заключительную часть тренировки, потому что опоздал, и оказался там как раз вовремя, чтобы увидеть, как он протаранил Денни. Денни его товарищ по команде. Лаклан не отступил. Теперь Денни травмирован, кто знает насколько сильно. Возможно вывих плеча.

У меня отвисает челюсть.

— Дерьмо. У Лаклана проблемы?

Бригс хмурится, глаза становятся равнодушно холодными.

— Трудно сказать. Я так не думаю. Лаклан отличный нападающий и иногда он не осознаёт собственную силу. Тренер это знает. Черт возьми, он поощряет это в нем. Но, даже учитывая, что команда не беспокоиться, если Денни не станет лучше к первой игре, виноват будет Лаклан.

Я даже не уверена, как осмыслить все это. Последнее, в чем нуждается Лаклан, это чувство вины.

Я подыскиваю слова, желая услышать от Бригса, что все будет хорошо, но Лаклан выходит из кухни, глаза смотрят в пол, проскальзывает мимо нас к двери.

— Куда ты идёшь? — спрашивает его Бригс.

— На прогулку, — бормочет Лаклан, закрывая за собой дверь.

— Мне следует пойти за ним, — говорю я Бригсу, но он кладёт руку мне на плечо.

— Дай ему немного пространства, — говорит он, посылая мне умоляющий взгляд. — Доверься мне.

— Он, должно быть, очень ужасно себя чувствует. — Я скрещиваю руки на груди, внезапно чувствуя холод. Не хочу, чтоб Лаклан шёл на прогулку один, потерявшись в своих внутренних муках. Ему надо, чтоб я была там, чтоб вытащила его из темноты.

— Я считаю, он чувствовал что-то ужасное, — говорит Бригс. — в противном случае он бы не ударил так сильно, — он пристально смотрит на меня, засовывая руки в карманы. — Послушай, я не утверждаю, что знаю о ваших отношениях с Лакланом. Иногда я едва понимаю наши с ним отношения. Знаешь, когда его взяли в семью, я едва закончил школу. Я вырос с множеством приёмных братьев и сестёр, приходящих и уходящих, но Лаклан, по какой-то причине, задержался, хотя его практически невозможно было понять. Моя мама увидела что-то в нем и не захотела сдаваться. Полагаю, он увидел то же самое в нас. Но это была трудная дорога. И я был к нему так зол, к этому молодому хрену, который вёл себя так, словно мы ничего не сделали для него. Я просто не понимал его демонов. — Он делает паузу, глядя в сторону, на лице написана боль. — Хотя теперь я знаю. Знаю, каково это жить с чувством вины, верить, что ты ничего не стоишь. Я это знаю.

Он прочищает горло и смотрит в пол.

— Я прошёл через кое-что, мягко говоря. И мне жаль, что тогда давно, когда Лаклан нуждался во мне, меня не было рядом. Хотя теперь я буду с ним, можешь на меня положиться. Дело в том, — он смотрит на меня, — что он возвращается. Медленно, но верно. Не знаю почему, могу лишь предположить. Хотя это никогда не будет проблемой. Он никогда не распространялся о своём прошлом, потому что его прошлое сделало его таким, какой он есть. Люди с зависимостями...наивно полагать, что в один прекрасный день они излечатся. Это работает не так. Это постоянная болезнь, понимаешь? Болезнь, для которой нет никакого реального лечения, лишь способ управлять ею. И он не может справляться с ней в одиночку. Ему необходимо, чтоб окружающие поддерживали его. Понимаешь?

Его тон заставляет меня слегка ощетиниться.

— Я понимаю. Я здесь ради него.

— Я знаю. Ты очень заботишься о нем.

Я выпрямляюсь.

— Я люблю его, — говорю я, голос мягкий, но слова сильные.

— Это даже лучше, — говорит он. — Но иногда любви не достаточно. Ты должна знать, он снова и снова и снова будет причинять тебе боль, и ты должна научиться любить его, даже когда ненавидишь. Такова реальность. Это факты. Ты должна знать, что, если, ты, правда, любишь Лаклана и хочешь быть здесь ради него, хочешь увидеть, как он выберется из этого ада, это станет для тебя жестоким испытанием и сломает тебя. Такое будет случаться. Это уродливая правда и не так много людей созданы для подобной ответственности.

Он смотрит на меня в ожидании ответа, но я все ещё чувствую себя так настороженно, что едва могу говорить. Он не знает, что я за человек, через что я прошла в своей собственной жизни.

Кроме того, я отказываюсь верить, что любви не достаточно. Как ее может быть не достаточно, когда такое чувство, что она может изменить мой внутренний мир, если не каждую частичку меня? Её должно быть более чем достаточно.

— Я сильнее, чем ты мог бы подумать, — наконец, говорю я.

— Рад это слышать, — говорит он. — Знаешь, он хороший парень. Действительно хороший. Сердце ангела, воина, называй, как хочешь. Просто все это такой гребаный позор. Снаружи он такой сильный, а внутри такой напуганный, брошенный маленький мальчик.

— Он не безнадёжен, — говорю я ему, зная, что мои слова значат так мало, от кого-то нового в его жизни.

— Нет, полагаю, нет, — говорит он с тяжёлым вздохом. — Но уверен, порой так кажется. — Он вытаскивает телефон и проверяет время. — Хочешь, чтоб я остался с тобой пока он не вернётся? Он, хм, может быть не трезв, когда вернётся с прогулки.

Я хлопаю глазами.

— Может быть не трезв?

— Прямо сейчас он, скорей всего, в пабе вниз по улице.

У меня такое чувство, что у меня выбили почву из под ног.

— Он пьёт? Ну и какого черта ты не позволил мне пойти за ним? Я могла бы это предотвратить!

Он медленно качает головой.

— Нет, не смогла бы. Ты не можешь. Ты думаешь убедить его не пить, сказав ему, что он не должен? Установишь правила? Это так не работает.

— Он послушает меня!

— Что я сказал о том, что любви не достаточно? Он не послушает тебя, Кайла. Все зависит от него, и когда он в определённом настроении, ты для него словно не существуешь.

Мое горло словно закрыто, словно не способно глотать.

— Пожалуйста. Пожалуйста, можем мы забрать его из паба? Ты не знаешь, послушает он или нет. Меня или тебя. Я просто не могу позволить ему напиваться. Он может ранить себя. Может ввязаться в драку, причинить кому-то боль. Что, если он останется там на всю ночь? Твою мать, ты только что сказал, он чувствует себя ужасно из-за того, что сделал на тренировке...я не могу...

Я не могу просто стоять здесь и представлять себе это.

Я поворачиваюсь, хватая с полки сумочку и ключи.

— Я собираюсь найти его. Что это за паб?

— Кайла, — предупреждает он, загораживая дверь.

Даже если Бригс высокий, сильный мужчина, он легко отодвигается, когда я отталкиваю его в сторону.

— Не скажешь мне, и тогда я проверю каждый паб в округе. — Я смотрю прямо на него. — Я люблю твоего брата, хорошо? И не собираюсь позволять ему делать это с собой.

Он смотрит вверх, размышляя.

— Отлично, — говорит он. — Я иду с тобой.

Мы с Бригсом идём на улицу, солнце уже за домами, создает туманный, золотой цвет. Люди выгуливают собак, смеются, и трудно поверить, что мы ищем Лаклана, мужчину очарованного темнотой, который вообще не может видеть солнце. Мое сердце болит, стуча с перебоями, пока я продолжаю представлять самые худшие сценарии. Знаю, прошло не так много времени с тех пор, как он ушёл и может быть, возможно, он в настроении послушать.

Если мы вообще сможем найти его.

Потому что его нет в первом пабе, в который меня привёл Бригс.

Нет и во втором, и в третьем.

Он не отвечает ни на смс, ни на звонки.

И теперь я вижу, Бригс действительно начинает беспокоиться, линии в уголках глаз углубляются. Эдинбург большой город, полный пабов и людей, ищущих неприятности. Даже так, мы несколько часов ищем по разным района, прежде чем решаем вернуться обратно из Старого города, вверх по Дандас стрит. Солнце уже давно нет, и повсюду тьма.

Все это время я едва чувствую что-то за исключением нехорошего предчувствия в груди, губы пересохли и искусаны от волнения. Я продолжаю говорить себе, что Лаклан взрослый человек, он знает, что делает, он, вероятно, в порядке и продолжаю повторять это себе снова и снова. Наконец, у меня не остаётся никаких мыслей, я просто с паникой двигаюсь дальше.

— Может, он вернулся в квартиру, — говорю я Бригсу, когда мы поворачиваем на нашу улицу.

Он молчит в ответ.

Но, когда мы поднимаемся по лестнице к входной двери, она уже открыта.

— Привет? — спрашиваю я, легонько толкая ее. Я ожидаю, что сейчас выбегут собаки, но их нет. Бригс шагает передо мной, на случай, если мы попали в засаду к грабителю или что-то подобное.

— Лаклан? — говорит он и мы слышим движение на кухне.

Мы оба идём через столовую и выглядываем из-за угла. Лаклан сидит за кухонным столом, голова опущена назад, глаза закрыты, кулак вокруг бутылки виски. У его ног под столом Лионель и Эмили, смотрят на нас вверх большими глазами. Лионель разок мягко стучит хвостом.

— Эй, — говорит Бригс, подходя к нему и вытаскивая стул. Он наклоняется, пытаясь заглянуть ему в лицо, привлечь его внимание. — Мы искали тебя.

Лаклан что-то ворчит и кулак вокруг бутылки сжимается. Но все ещё не открывает глаза.

Бригс смотрит на меня, на лице вопрос. Не уверена, что он знает что делать, что будет дальше. Я тоже не уверена, но пока он смотрит на меня, Лаклан поднимает подбородок, лишь на дюйм, и смотрит прямо на меня.

Его глаза пугающие. Налитые кровью и такие чертовски холодные и суровые, такое ощущение, что они сделаны из стали.

Я пытаюсь смягчить выражение лица, дать понять, что беспокоилась о нем, сказать ему, что все в порядке, даже если это не так.

Кажется, это не работает. Он на мгновение фокусирует взгляд на Бригсе, и, клянусь, собирается сломать бутылку пополам. Затем снова смотрит вниз, ноздри трепещут, и закрывает глаза.

В конце концов, Бригс встаёт и подходит ко мне, наклоняясь к моему уху. Лаклан снова смотрит на нас. Я не узнаю в нем своего парня. Это животное из другой ночи, но намного, намного хуже.

— Хочешь, чтобы я остался? — шепчет мне Бригс.

Я не боюсь Лаклана. Отказываюсь бояться. Я смогу справиться с ним когда мы вдвоём. У меня такое чувство, что, возможно, присутствие Бригса заставляет Лаклана напрягаться и уходить на тёмную сторону.

— Я в порядке, — говорю я Бригсу. Быстро добавляя: — спасибо тебе.

Он кивает и хлопает меня по плечу, прежде чем покинуть комнату.

— Позаботься о ней, Лаклан, — говорит он, и проходят самые длинные и тяжёлые секунды, пока я не слышу, как закрывается дверь.

Я выдыхаю, словно все это время задерживала дыхание. Теперь есть лишь он и я. Я стою у двери на кухню, он сидит за столом. Его костяшки все ещё белые от того, как сильно он сжимает бутылку. Не могу сказать, сильно он пьян или немного. Он кажется совершенно разумным и если бы не полупустая бутылка, я бы вообще не подумала, что он пил. У него суровый взгляд, впрочем, как обычно, кажется принимающий все с пугающим количеством ясности.

Я подхожу к столу и сажусь напротив, кладя руку ладонью вверх, отчаянно нуждаясь в его прикосновениях, поцелуе его губ.

— Поговори со мной, — говорю я ему.

Он смотрит мне в глаза, и я не могу ничего прочитать в них.

— Пожалуйста, — умоляю я. — Лаклан. Бригс рассказал мне, что случилось на тренировке. Мне так жаль, это была не твоя...

— Бригс сказал тебе, — неразборчиво говорит он, вот теперь я слышу алкоголь в его голосе.

— Да. Он объяснил. Он беспокоится.

Он кивает, злость искажает его губы.

— Я вижу.

— И мы беспокоились о тебе, когда ты просто взял и сбежал.

Он поднимает брови, один глаз прикрыт.

— Да неужели. Почему?

О Боже, как бы сказать поделикатней.

— Помнишь один вечер в баре? Я не хотела, чтоб это случилось снова.

Он так сурово смотрит на меня, что я отодвигаюсь.

— Ты нихера не понимаешь, да?

Кулак сжимает мое сердце.

— Я пытаюсь, — тихо говорю я.

— О, ты пытаешься, — говорит он, поднимаясь с места и поворачиваясь, кладя руки за голову. Он немного наклоняется влево, практически падая, но держится. Господи, да он пьян. — Ты пытаешься. Это вот так ты пытаешься?

Кухня словно наполняется зыбучим песком и все медленно начинает вращаться, стремясь к центру, и тонет. Я чувствовала себя беспомощной и безнадежной до этого, бродя по улицам и тщетно ища его. Но теперь, когда он здесь, в безопасности, чувство такое же сильное.

Я не знаю что сказать или что сделать. Как будто он говорит о чём-то случившемся с кем-то ещё, не со мной.

— Я что-то сделала не так? — спрашиваю я.

Внезапно он оглядывается, берет бутылку и бросает ее в противоположную стену, крича:

— Бл*дь! Ты нахрен сама-то себя слышишь?

Собаки выбегают из под стола, стекло разлетается по полу. Я где-то слышу стук отбойного молотка, но понимаю, это лишь сердце стучит моих в ушах. Смотрю, как виски стекает по стене, и за шоком часть меня рада, что он не может выпить остальное.

Я теряю дар речи. Застываю. Могу лишь смотреть на него, желая чтоб все это был дурной сон, желая, чтобы он был кем-то другим. Я хочу, чтоб мужчина, которого я люблю, вернулся.

— Что, теперь нечего сказать, да? — кричит он на меня, слюна вылетает изо рта, лицо красное до висков. — Спорим, ему ты наговорила массу всего.

Я беззвучно качаю головой.

— Ему?

— Моему братику, — иронизирует он.

У меня ум за разум заходит от попыток понять его.

— Бригс? А что с ним?

— Конечно, конечно, — говорит он, направляясь к холодильнику и дёргая дверь. Пивные бутылки, которых раньше там не было, гремят, и он хватает одну, открывая с сердитым поворотом.

— Это они всегда и говорят. Всегда ложь, гребаная ложь, — невнятно произносит он. — Я думал, ты лучше.

— Лаклан, — я повышаю голос. — Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Думаешь, я не знаю ложь, которую он распространял обо мне? — Он бормочет так неразборчиво, что я едва могу понять его. Садится и заливает половину бутылки себе в глотку.

— Пожалуйста, — беспомощно говорю я. — Просто успокойся и мы сможем поговорить как разумные взрослые люди. Просто объясни мне, что ты имеешь в виду.

Он сердито качает головой, подначивая неприятной улыбкой.

— Ты такая же, как и все остальные. Ждёшь пока кто-то облажается, так что ты можешь отшвырнуть его и перейти на кого-то ещё. Я это знаю. Знаю его и знаю тебя, и у меня никогда, с самого начала не было вашей любви. Ни от одного из вас.

Он предполагает то, что я думаю?

Если так, то это безумие. Он безумен.

— Ты думаешь что-то произошло со...мной и твоим братом? — спрашиваю я, практически смеясь, потому что это, должно быть, хренова шутка. — Сейчас?

— Я жду тебя здесь уже хрен знает сколько времени! — говорит он, ударяя кулаком по столу, заставляя пену в его пиве подняться наверх.

— Что? — ору я, кровь кипит. — Мы пошли искать тебя! Ты просто ушёл!

— Я же сказал, я говорил, говорил вам, что пошёл прогуляться, — он качает головой, повторяя себе. — Я же сказал вам, что пошёл прогуляться.

— Ты пошёл в чертов паб, вот куда ты, твою мать, пошёл, утопить свои печали и упиваться своим гневом.

— Ты, — резко говорит он, глаза словно кинжалы, палец указывает на меня, — ты знаешь дерьмо про меня, да? Ага? Ты его понимаешь? Ничего ты не знаешь, так что, твою мать, не смей сидеть здесь, смотреть на меня свысока и осуждать.

— Я не осуждаю тебя! — кричу я на него. — Я указываю на правду. Ты ушёл напиться. Мы с Бригсом....

— Даже не произноси его имя, — говорит он сквозь стиснутые зубы.

— Бригс, — громче говорю я, — и я пошли искать тебя, остановить тебя.

Его голова дергается назад, словно от пощёчины.

— Остановить меня? Остановить от похода в паб, чтоб выпить пару проклятых пива? Кто ты, нахрен, такая?

— Лаклан, — умоляю я, чувствуя что все это выходит из под контроля.

— Нет! — орет он, вскакивая на ноги, стул с шумом падает на паркет. — Нет! Кто. Ты. Бл*дь. Такая?!

— Я та, кто любит тебя!

Он смеётся. На самом деле смеётся, голова откинута назад и это самый грустный и горький звук, который я когда-либо слышала.

— Любишь? Ты нахрен не любишь меня.

К глазам подступают слезы. Я медленно качаю головой, трясина затягивает меня.

— Пожалуйста, пожалуйста, просто послушай себя. Я люблю тебя.

— Если ты любишь меня, то я не чувствую к тебе ничего, кроме жалости.

— Не делай этого, пожалуйста, давай не будем идти по этому пути.

— Мне жаль тебя за то, что любишь такой унылый мешок с дерьмом, как я. Прояви немного гребаного уважения, ха?

— Ты не понимаешь.

— Я все отлично понимаю. Ты просто тупая девица, приехавшая сюда потому, что думала, что влюбилась. Держу пари, ошибаться больно.

Я не могу дышать. Просто не могу. Такое чувство, что кто-то наполнил меня водой, быстро заморозил и каждый орган внутри меня, в этот один ужасный момент, останавливается.

— Тебе нужна помощь, — удаётся выдавить мне и слова парят в воздухе между нами. — Тебе нужна помощь, Лаклан. Это не ты.

Очередной мерзкий смешок.

— Это я. Проснись, бл*дь. Я предупреждал тебя. Предупреждал тебя, какой я. Не моя вина, что ты гребаная идиотка.

Мой желудок сводит от такого количества боли, что я вынуждена закрыть глаза. Руки сжимаются в кулаки. Я пытаюсь сделать спокойный вдох, чтобы облегчить боль, но не могу.

— Знаю, мне не следовало приезжать сюда, — шепчу я себе.

— Некого винить кроме себя, дорогуша.

Мои глаза резко открываются, желчь поднимается вверх по горлу.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать?

Я умоляю, прошу, молюсь, чтоб что-то в его глазах изменилось, чтоб он понял, что говорит, понял на кого кричит. Кто я ему. Так бывает в кино. Когда пьяный герой видит свою ошибку и трезвеет, приходя в себя, не чувствуя ничего кроме раскаяния к женщине, которую обидел, я бы приняла это, если бы он только видел, что делает со мной.

Но это не кино. В реальной жизни, этой реальной жизни, он не успокаивается. Его глаза все ещё подразумевают это, тёмные, полные такого количества ненависти, что вы можете почувствовать ее каждой частичкой души.

Надо было попросить Бригса остаться. Следовало подготовиться. Мне следовало знать, что все может быть настолько плохо, что он может быть так ужасен.

Но я этого не сделала. В конце концов, я гребаная идиотка.

— Ну? — говорит Лаклан. — Наконец замолчала? Нечего больше добавить? — он прищуриваются на меня, пока допивает остатки пива. — Никаких возражений про это пиво, а?

Я делаю ещё одну последнюю попутку. Одна последняя надежда в аду.

— Лаклан, — говорю я, мой голос дрожит. — Я люблю тебя. Не важно, что ты сказал и во что веришь, я люблю. И клянусь, ты верил мне, чувствовал, до недавнего времени. Пожалуйста, не забывай об этом. Я не жалею о том, что приехала сюда, не важно что с тобой происходит. Но ты должен работать со мной, пожалуйста. Ты должен понять, что ты пьян.

— Ой, да отвали.

— Ты пьян, — громко повторяю я, пытаясь не кричать, пока он не поймёт, пока не увидит. — У тебя проблема и в этом нет ничего зазорного, но если ты не остановишься, это убьёт нас, убьёт тебя. Пожалуйста. Если ты не можешь помочь себе сам, пожалуйста, позволь мне тебе помочь.

Он несколько мгновений смотрит на меня, затем вскидывает бровь.

— Это все?

— Нет, — разочарование душит меня. — Нет. Это не все. Ещё кое-что, — я делаю паузу, закрывая глаза, потому что боюсь увидеть правду. — Ты не любишь меня?

Время на пределе. Проходит слишком много минут, и мое сердце стучит так громко, что я боюсь, не смогу услышать его ответ.

Наконец он говорит, тихо и грубо:

— Как я вообще способен любить кого-то, кто может любить меня?

Черт.

С меня хватит.

Мои глаза резко открываются, гнев ударяет в меня.

— Знаешь что? — огрызаюсь я на него. — Я действительно устала от твоего «я бедненький и несчастный» дерьма!

Но он просто пожимает плечами, глядя в сторону.

— Ты знаешь, где дверь.

— Невероятно. — Говорю я. — Ты себя слышишь?

— Хочешь, чтоб я показал тебе дверь? — говорит он, глядя мне за спину, словно он абсолютно чертовски серьёзен.

— Ты серьёзно угрожаешь выгнать меня отсюда?

— А мне надо угрожать тебе?

Ух. Весь воздух высасывает из моих лёгких.

— Нет, — говорю я, по лицу начинают стекать слезы. — Нет, тебе не надо угрожать мне, козел. Я сама найду дверь. — Я прохожу мимо него и ненадолго останавливаюсь рядом, глядя на него с такой яростью, что она может соперничать с его собственной. — Не знаю, кто ты или что ты сделал с Лакланом. Но я знаю, что этого тебя я не люблю. У меня нет ничего кроме ненависти для этого тебя.

Он ничего не говорит. Но это не важно.

Я проношусь мимо него и выхожу в коридор. Я едва могу видеть сквозь слезы. Даже не знаю, куда я собираюсь, но сумочка на мне и, по какой-то причине, я думаю что это все, что мне нужно, что я буду в порядке.

Лионель сидит у двери, скуля и просясь на улицу, выглядя напуганным и жалким. Если я не возьму его, никто этого не сделает. Лаклан безнадёжен.

Так сильно безнадёжен.

Я хватаю их поводки, пристёгивая Лионеля, а затем нахожу Эмили, трясущуюся под журнальным столиком. Я быстро покидаю квартиру, практически сбегая вниз по лестнице, и затем выхожу в ночь. Несусь вниз по улице, собаки бегут рядом, нервные, напуганные, не уверенные что происходит.

Я тоже не знаю, что происходит.

Я просто продолжаю идти и идти и идти.

Потому что мне некуда идти.

В конце концов, я падаю на скамейку в парке около Уотер оф Лейт. Здесь темно и, вероятно, очень опасно, может даже с двумя собаками. Но в этот момент я не боюсь ничего, кроме демонов, завладевших человеком, которого я люблю.

Я опускаю голову на руки и ломаюсь, дикие всхлипы вырываются из моего горла. Я плачу, потому что не чувствую ничего кроме безысходности, плачу потому что люблю его так сильно, что не знаю, где заканчивается он и начинаюсь я. Я плачу потому, что он не заслуживает этого, потому что он никогда не просил о жизни, которая ему досталась.

Мой сломленный зверь.

Как можно кого-то любить и одновременно ненавидеть, безжалостная шутка сердца.

Не знаю, как долго я остаюсь сидеть на скамейке, но, в конце концов, собаки становятся беспокойными и хотят вернуться домой. И у меня на самом деле нет выбора, кроме как вернуться. Собаки принадлежат своему владельцу, и я тоже принадлежу ему, возможно только лишь на ещё одну ночь. Я честно не знаю, что принесёт завтрашний день.

Пока я направляюсь обратно, мне страшно, что он все ещё там, все ещё злой, все ещё тот ужасный человек, которого я ненавижу. Сказанные им слова эхом отдаются у меня в голове, незнакомый, чужой, бездушный взгляд его глаз. Каждое воспоминание ударяет меня, словно нож для льда, равнодушно, резко и глубоко.

Но к счастью, когда я захожу в квартиру, не вижу никаких признаков его присутствия, пока не захожу в спальню. Он спит, растянувшись на кровати и громко храпя. Обычно я бы принесла ему воды и ибупрофена от похмелья, но сегодня, что ж, сегодня он может идти нахрен, и если он проснётся чувствуя себя как дерьмо, то хорошо, он заслужил подобное и даже хуже.

Не могу представить себе, как можно делить постель с существом, которым он стал, так что я переодеваюсь в ночнушку и ложусь на диване. Лионель сворачивается в ногах, Эмили на ковре подо мной. Их присутствие утешает, но его не достаточно.

Я пытаюсь не заплакать снова, но в этот момент практически невозможно отключить эмоции. Моего чёрного сердца уже давно нет, а это новое бьется в агонии. Единственное хорошее в рыдании то, что оно работает так же хорошо, как и снотворное и проходит немного времени, прежде чем я засыпаю.

Я ненадолго просыпаюсь в темноте, возможно в середине ночи, чтобы увидеть тень Лаклана у подножия дивана.

Я задерживаю дыхание, выжидая.

Он кладёт толстое одеяло на меня, укрывая.

Затем поворачивается и ковыляет обратно в спальню.

Я натягиваю одеяло на плечи и закрываю глаза.

Глава 25

ЛАКЛАН

Чувство вины это не эмоция.

Это живой, дышащий организм. Другой человек, живущий внутри вас, иногда кричащий так громко, что вам хочется содрать кожу и позволить ему уйти.

Но вы не можете.

И вы не в силах сделать ничего, чтобы заставить его замолчать.

Абсолютно ничего.

Есть вещи, которые, как вы думаете, помогут вам.

Порочные, прекрасные вещи.

Секс.

Наркотики.

Алкоголь.

Они все поют вам свои сладкие песни, надеясь, что вы не распознаете зло под ними. Они - искусительница, обещающая облегчить вашу боль, обещающая мягкие, тёплые объятия. Они обещают вам мир.

И они приносят его. Они всегда выполняют свои обещания. Может быть, на минуту, может, на несколько часов, они позволяют вам поддаться глубинному течению.

Вот почему вы продолжаете возвращаться. Потому что они не лгут.

И потому что на следующий день чувство вины усиливается. Словно вы худший человек, чем были до, если это вообще возможно. Словно ненависть к себе внутри вас может быть ещё глубже.

Но так и есть.

Снова и снова.

Изо дня в день.

И есть только один способ справиться с этим.

Притупить боль.

Надеть маску печали.

Притупить ненависть.

Вы снова делаете это с собой.

До конца своих дней.

Но я не хочу подобного до конца своих дней.

Потому что в моей жизни есть кто-то, кто делает ее стоящей. Это заставляет меня хотеть стать лучшим человеком. Заставляет меня хотеть бороться против всех вещей, с которыми я сталкивался снова и снова.

Ирония в том, что, думаю, я уже потерял ее.

Мне даже не надо открывать глаза, чтобы понять, она не со мной.

Ее отсутствие ударяет меня сильнее, чем боль в голове и неприятное, повторяющееся волнение в желудке. Когда Кайла не в постели рядом со мной, я чувствую себя совершенно потерянным.

Одиноким.

Каким-то образом я отталкиваю жалость к себе, отвращение и ненависть, и пытаюсь сформулировать план. Мозг заторможен и продолжает возвращаться к старым шаблонам, выясняя, что исправить, пока не станет слишком поздно.

Если уже не слишком поздно.

Я открываю глаза и солнечный свет, проникающий через окно, практически ослепляет меня. Я моргаю, набираясь храбрости, отталкивая большую агонию, бушующую внутри меня.

Я не помню большую часть вчерашнего дня и это проблема.

Раньше это не было проблемой. Провалы в памяти. Было в них что-то чистое и аккуратное. Что бы ни происходило в мире, я ничего не помнил. Даже если кто-то говорил мне, что я кого-то ударил или сказал что-то ужасное или заблевал весь бар, или что там ещё было, я не мог вызвать в памяти эти моменты. Так я притворялся и делал вид, что все это делал какой-то другой парень, потому что я, ну я бы определённо знал, если б делал подобное.

Но теперь я понятия не имел, что натворил и не мог больше делать вид, что это случилось с кем-то другим. Теперь в это была вовлечена Кайла, и я волновался о ней больше, чем обо всем остальном.

Я помню тренировку. Помню...что ж, помню время до тренировки. Когда пошёл в паб через дорогу и выпил две пинты эля. Утром я не ел ничего, за исключением яиц, и согласно своей странной логике подумал, что два пива будут лучше, чем ничего.

Но это был лишь предлог. Я это понимал. Я проснулся уставшим и обеспокоенным о том, каким будет решение Кайлы. Хоть она и сказала мне, что собирается остаться, это не было реальным, пока она не сообщила кому-то ещё, кроме меня. Я так привык, что люди говорили мне, то что думали, я хочу услышать и я хотел увидеть это, узнать.

Я хотел расслабиться. Хотел снять напряжение.

Но ваша искусительница работает совсем по-другому.

Вместо этого она накрутила меня.

Подлила масла в костёр.

Денни раньше уже бесил меня во время тренировок и, по какой-то причине, мне хотелось причинить ему боль. На самом деле причинить боль. Словно, если мой гнев найдёт выход, станет лучше.

Так что я причинил ему боль. Как только он подошёл ко мне, желая забрать мяч, я врезался в него и в этот момент подумал, ни в коем случае приятель, тебе меня не остановить.

И поэтому я остановил его. Сам же я едва почувствовал удар.

Алан разозлился. Все разозлились. И Бригс, я видел его на стадионе, наблюдающего за мной, и мог оттуда сверху почувствовать все его разочарование.

Я облажался.

Одним из худших возможных способов.

Я причинил боль одному из своих, то есть причинил боль одному из товарищей по команде, что означает, я причинил боль самому себе.

Но в этом и была цель, так ведь?

После этого все одно сплошное размытое пятно.

Я покинул стадион и пошёл вверх по улице к тому же бару, в котором был до этого. Туда пришёл Бригс, пытаясь поговорить со мной, но порой он последний человек, которого мне хочется слышать. Иногда он мой брат. А иногда лишь напоминает, что я на самом деле не связан с ним. Что моя семья, это не моя кровь. И что моя кровь думала, что я не заслуживаю того, чтобы оставить меня с собой.

Я помню, как вернулся домой в квартиру, но мне было так стыдно от того, что произошло, я был так зол, что не мог оставаться там. Я не хотел, чтоб Кайла видела меня. Я даже не мог поговорить с ней и посмотреть ей в глаза.

Затем мое сознание мутнеет.

Что я помню, так это чувство. Гнилая, чёрная смола моего сердца и души, куда попала темнота. Попала и распространилась словно рак. Я помню гнев и ярость и паранойю и ревность и все остальное, что причиняет боль и режет и бьет прямо в душу.

Я знаю, что все это, должно быть, было направлено на неё.

Я молюсь о чуде. Знаю, она познала на себе всю тяжесть произошедшего.

Я больно сглатываю, рот словно наполнен опилками, и медленно поднимаюсь с кровати.

Шатаясь, иду к двери, комната вращается, пока я двигаюсь. Я тяну за двойные двери и выглядываю в гостиную. Там нет никого кроме Лионеля и Эмили на диване, на дополнительном одеяле, которое я обычно храню в конце кровати.

Вспышки возникают в моем сознании, фрагменты памяти.

Помню, как в середине ночь взял одеяло для неё, спящей на диване, и укрыл им.

Я помню это.

Память уничтожает меня.

Мне приходится втянуть воздух, чтобы сдержать рвущееся наружу рыдание.

Прошлой ночью она даже не спала со мной в одной кровати.

И теперь ее нигде не видно.

Я иду в коридор, ванную, кухню.

Лишь я и собаки.

Как это обычно и бывает.

Как это, вероятно, и будет всегда.

Лионель следует за мной по пятам, пока я ищу ее, показывая свою верность. Он любит меня лишь потому, что я люблю его, но это все, что я могу получить и все, что я могу принять. Он - константа. Он никогда не бросит меня, даже если он видел меня в моем худшем состоянии больше раз, чем можно сосчитать.

Эмили с нами совсем недавно. Она остаётся на месте, с опаской поглядывая на меня. Она ещё не знает меня от и до. Во многих отношения, она как Кайла. Думает, что может доверять мне, надеется на лучшее. Но это не лучший я, это худший я и доверие, имеющееся у нее ко мне, медленно разрушается. Думаю, Эмили будет поблизости потому что я спас ее, оставил ее. Ну и потому что, в конце концов, она просто собака.

Но Кайла, определённо, намного сложнее. Она красивая, заботливая, сексуальная как ад, многогранная личность и я знаю, я причин ей боль способами, которые, вероятно, непоправимы. Ее нельзя приучить к определенным условиям, наградить за хорошее поведение. Ее преданность не бесконечна. Она не предлагает любовь беззаветно, потому что я взял ее и предложил ей ласковое слово. Я должен провести всю жизнь, пытаясь завоевать ее, проявить себя, постоянно предлагая ей своё сердце и душу. В любви и в жизни нет никаких гарантий, и ее любовь это то, что я никогда не смогу принять как должное, если я все же настолько удачлив, чтобы все ещё иметь ее.

Я хожу по квартире, ища признаки ее присутствия. Сумочка исчезла, но чемодан и все остальное все ещё здесь.

Понятия не имею, куда она исчезла. Я размышляю о том, стоит ли позвонить Бригсу или даже Амаре, но я не уверен как все объяснить. Конечно, я несколько раз звоню ей, но попадаю прямо на голосовую почту. Даже звук ее радостного, саркастичного голоса ощущается, словно нож в сердце и я снова истекаю кровью.

Что если я облажался настолько, что ничего нельзя исправить?

Что если я на самом деле, действительно, потерял ее?

Твою ж мать.

Что я сделал прошлой ночью?

Так что я жду. Сажусь на диван и жду и жду, пока это становится больше похоже на борьбу, чем на ожидание. Потому что снова то же чувство вины и ненависть, и стыд и они бродят вокруг, пытаясь затащить меня на дно, заглушить меня, пока я не смогу сделать очередной вздох.

И там, на улице, в ближайшем пабе есть что-то, что может увезти меня далеко от этой боли. Эта песня слышна даже из аптечки в ванной, Перкосет, другой способ притупить все эти чувства. Я не могу делать вид, что каждый божий день не глотаю парочку этих штук.

Но я достойный противник. Я придерживаюсь своей позиции, хотя знаю, это заставило бы уйти физическую боль. Не могу сосчитать, сколько раз за сегодняшнее утро меня уже стошнило.

Когда приближается полдень, а она все не возвращается, у меня нет иного выбора, кроме как пойти на тренировку. Это последнее чего я хочу, последнее, что мне нужно. Я не хочу видеть осуждающие взгляды своих товарищей по команде, не хочу чувствовать себя виноватым во всем этом, и опять же, не хочу шевелить долбанными мышцами, потому что мне плохо.

Но я не могу просрать абсолютно все в моей жизни.

Я медленно собираюсь и затем оставляю Кайле записку на столике в коридоре, написанную моим корявым подчерком.

Я пошёл на тренировку. Сразу же после, пойду домой. Пожалуйста, не уходи. Мы сможем справиться с этим, пожалуйста, останься и подожди меня.

Я минуту смотрю на неё, и слова звучат так бездушно и бессмысленно, как будто они могли бы когда-нибудь убедить такую женщину как Кайла, если она решит уйти. Но я все равно оставляю ее там потому что это все, что я могу сделать.

***

Тренировка невыносима. Если бы здесь не было таких людей, как Джон и Тьерри, как мой тренер, который, кажется, верит в меня независимо от того, что я делаю, даже когда я все испоганил, я бы развернулся в тот же самый момент, как ступил на поле. Я бы просто ушёл. Я прошёл через столько всего, но у каждого есть свой переломный момент и сегодняшний был бы моим, если бы у меня не было там несколько поддерживающих лиц.

Хорошая новость в том, что с Денни все будет хорошо. Полагаю то, что я был слегка пьян перед игрой, сыграло мне на руку, потому что, когда я метнул в него мяч, это было не прямое попадание в суставы. Хоть он и не был на тренировке, что было хорошо, потому что не уверен что смог бы иметь с этим дело, Алан сказал, что через пару дней он вернётся, готовый к большой игре. Не знаю, что бы я делал, если бы получилось так, что один из наших звёздных игроков не смог бы играть. Поскольку, в соответствии с указаниями Алана я не играю в первой игре, мы действительно должны охрененно сыграть против Глазго.

Дорога от стадиона к квартире кажется, длится вечность. Я постоянно разминаю руль, костяшки белые, боясь, что когда вернусь, Кайлы не будет. Возможно ли, что она просто уехала и села на ближайший рейс? Может, оставшиеся сумки не стоили того? Может спастись от меня, картины наших разрушенных отношений, было для неё единственным выходом. Если у неё в сумочке был паспорт, это все, что ей было нужно, чтобы исчезнуть.

Не могу винить ее в этом. Все что я знаю, что мои надежды, как я войду в квартиру и увижу ее прекрасное лицо, могут быть напрасными. Прямо сейчас она может быть где-то над Атлантикой. Прямо сейчас она может направляться в свою новую жизнь, не оглядываясь через плечо. Может именно поэтому мои звонки не проходят, а сообщения не доставляются. Она в самолёте, направляется далеко-далеко.

Последний раз, когда я был рядом с ней, я даже не смотрел ей в лицо. Что, если это был последний раз, когда я видел ее? Что, если моим последним воспоминанием о ней будет ощущение меня слишком постыдным, чтобы даже взглянуть в её сторону? Если бы я знал, что это конец, я бы схватил ее, держал бы крепко-крепко, изо всех сил, смотрел бы в неё так глубоко, что не знал бы где, заканчиваюсь я и начинается она.

Я бы все сделал по-другому.

Я бы никогда не дал ей повода уйти.

Я вынужден остановить машину, водители объезжают меня, сигналя. Мне наплевать. Я ни на что не способен. Мысль о том, чтобы так скоро, даже не попрощавшись, потерять ее, изнурительна.

Я остаюсь там, стоя в неположенном месте, пытаясь дышать, голова лежит на руле. Я остаюсь сидеть так, пока не нахожу мужество продолжить путь и посмотреть в лицо правде, какая бы она не была.

Я нахожу место для машины на углу здания моей квартиры и направляюсь наверх. Жду около двери и прислушиваюсь, надеясь услышать внутри какое-то движение, которое немедленно положит конец моим страданиям, по крайней мере, уменьшит их. Если она все ещё здесь, у меня все ещё есть шанс сделать все правильно.

Я быстро отпираю дверь и вхожу. Лионель бежит ко мне, прося почесать его за ухом. Я приседаю вниз, рассеянно глажу его, прислушиваясь к любым звукам.

Там. На кухне. Закрывается дверь холодильника.

Надежда поёт где-то глубоко внутри меня.

Я направляюсь прямо туда и вижу ее, стоящую со стаканом сока в руке. Она смотрит на меня, будто ждала меня, волосы безжизненные и свисают вокруг лица. Глаза красные и припухшие, и я могу почувствовать каждую унцию боли, исходящую от нее как ядовитые солнечные лучи.

— Я думал, ты ушла, — выдаю я, бросая сумку на пол.

Она мгновение смотрит на меня, лицо искажается.

— Я пыталась.

Облизываю губы, не в силах сказать правильную вещь. Все, что я могу сказать это:

— Кайла, прости, — слова выходят резким шёпотом.

Она поднимает подбородок, пытаясь удержать его от дрожи, и все, чего я хочу, это броситься через комнату и обнять ее, пообещать что все будет хорошо.

Но я остаюсь стоять на месте. Потому что знаю, обнимать ее прямо сейчас было бы безнадёжно.

— За что ты извиняешься? — резко спрашивает она.

— За то, что произошло?

— И что произошло? Ты помнишь?

Чувство вины одной ногой медленно нажимает на мои лёгкие. Я качаю головой.

— Нет.

Ее лицо искажается.

— Тогда почему ты извиняешься?

— Потому что, — выкрикиваю я. — Потому что знаю, что напился и знаю, что был в плохом настроении и сделал что-то очень, очень неправильное. Я не знаю что, но...я чувствую это. Я чувствую, что ты столкнулась с этим. Это торчит во мне словно ножи, и я не могу избавиться от них. — Я прерываюсь, пытаясь дышать. — Знаю, я причинил тебе боль. И ты не знаешь, как я сожалею об этом. Обо всём том неправильном, что сделал.

— Но ты даже не знаешь что именно, — задыхаясь, говорит она, словно не веря. Взгляд ее глаз - ещё один удар в живот. — Ты даже не знаешь, что сделал, что сказал. Ты не знаешь, каким человеком ты становишься.

— Я догадываюсь.

Она горько улыбается.

— О нет, не думаю что ты, твою мать, догадываешься. Ты не тот мужчина, который стоит здесь. Ты не ты. Ты кто-то, кого я ненавижу.

Ненавижу.

— Ты гребаный дьявол, вот все что я знаю. Имею в виду. Ужасный. Смотришь на меня так, словно не узнаешь, говоришь со мной будто я кто-то другой и неважно, что я говорю, как убеждаю тебя в чём-то, ничегошеньки не работает. Словно я перестаю для тебя существовать. Как я могу справиться с этим тобой? Как ты можешь пообещать, что я не увижу снова эту твою сторону?

Я хочу пообещать. В своём отчаянии, я хочу пообещать ей все. Но знаю, что не могу. Потому что, если я дам обещание, и это произойдёт снова, другого шанса у меня не будет.

— Послушай, лапочка, пожалуйста. Я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы удостовериться, что подобное не случиться снова.

— Ты сказал, что дни твоей зависимости позади. Но это не так. И ты это знаешь.

Но дело в том, что до этого момента я не знал этого. Годами я находил слишком много оправданий, слишком много отговорок. До тех пор, пока я продолжал строить карьеру, пока не жил на улицах, пока, казалось, нормально ладил со всеми, это не был откат назад. Я больше не был похож на наркомана. Я не был бессилен и не становился рабом чего-то вне моего контроля. Я не был Лакланом Локхартом.

Иногда на то, чтобы осознать правду, уходят года. Иногда для этого нужна лишь секунда.

Вот она моя правда и она не медлит: я всегда буду Лакланом Локхартом.

И я всегда буду вести кровавую битву.

— Ты разобьёшь мне сердце, — шепчет она, слезы текут по лицу, и она практически сердито вытирает их.

— Нет, — говорю я, качая головой. Иду к ней, отчаянно хватая за плечи, — нет, нет, нет.

— Да, — кричит она, избегая моего взгляда. Вблизи ее разочарование наводит ужас. — Да. Если это продолжиться, да. Ты разрушишь меня. Или я первая себя сломаю.

— Пожалуйста, — прошу я ее, темнота в груди душит меня. — Мы можем справиться с этим. Я обещаю тебе, обещаю, мы сможем.

— Нет, — говорит она, быстро качая головой, губы сжаты. — Мы не сможем. Мы недостаточно сильны. Я недостаточно сильная.

— Нет, ты такая, — говорю я ей. — Кайла, Ты самый сильный человек, которого я знаю. И знаю, я слишком давлю на тебя, лишь прося даже примириться со мной, не говоря уже о переезде сюда, но, пожалуйста. Я люблю тебя. Люблю тебя так сильно, что не могу ясно мыслить, и это разрушает меня. Ты разрушаешь меня для всего остального, и может, ты и не видишь, но нет ничего другого, что я хочу больше, чем оказаться у твоих ног.

Я падаю на колени, обнимая ее ноги.

— Я не могу потерять тебя. Не уходи от меня. Не оставляй меня. Я, наконец, нашёл тебя. Тебя. Я не хочу прожить остаток жизни без тебя рядом. Не думаю, что смогу.

Она неподвижно стоит в моих руках, и я рыдаю на ее бедре, держась за неё так сильно, потому что чувствую, если не отпущу ее, она никогда не сможет уйти. Я опустошённый, раненый мужчина в ногах женщины, которую люблю и молю остаться.

Когда ее руки находят мои волосы и нежно касаются кожи на моей голове, я практически плачу от облегчения. Ее прикосновение, ее любовь успокаивают меня, словно повязка на ране, и я растворяюсь рядом с ней.

— Прошу тебя, — бормочу я у ее ног. — Я никогда не был серьёзней, чем сейчас. Я сделаю все что угодно.

— Реабилитационный центр, — шепчет она. — Или консультации. Что-то, Лаклан, тебе нужно что-то подобное и оно должно быть больше, чем я могу тебе дать.

— Да, — говорю я, хотя даже сама идея о возвращении в реабилитационный центр из-за алкоголя, спустя более десяти лет после того, как я был там из-за метамфетамина, кажется неловкой и постыдной. Несмотря на это, если я пойду туда, это не станет секретом, весь мир узнает об этом и о том, что я за человек. Но я сделаю это для неё. — Я пойду.

— Ты должен хотеть пойти туда, — говорит она.

Я смотрю на неё вверх, опуская подбородок на ее бедро.

— Я хочу пойти, — говорю ей.

— Но ты не можешь сделать это для меня, — говорит она.

Но я сделал бы это для неё. Я сделаю для неё все, все что угодно.

— Я не хочу быть больше таким, — признаюсь я, голос глухой от боли. — Не хочу быть мужчиной, которого ты ненавидишь, лишь мужчиной, которого ты любишь.

Она тяжело вздыхает, и я чувствую, как тяжело у неё на сердце. Я ненавижу, что я сделал это с ней, моей красивой, радостной девочкой.

— Я только не знаю..., — замолкает она. — Эти отношения такие новые и... разве все не должно быть проще?

Я с трудом сглатываю. У меня нет ответа. Потому что, даже если любить её пугает меня, не любить ее, пугает меня больше. Как любовь может быть проста? Как она может быть чем-то, кроме как абсолютно ужасающей?

— Любить тебя легко, — говорю я спустя мгновение, — это единственное, что я знаю.

Она смотрит на меня сверху вниз, брови смягчаются, несмотря на то, что я могу видеть битву в глубине глаз. Я не завоевал ее снова, ещё не полностью.

— Мне надо в ванную, — шепчет она мне, и я отпускаю ее ноги, поднимаясь. Она посылает мне маленькую улыбку, пока я нависаю над ней, и уходит.

Я вытаскиваю стул и сажусь, голова на руках, в ожидании явного признака того, что все будет хорошо. Но нет ведь никаких признаков, да?

Все что я знаю, вещи должны измениться. Насколько бы не было больно и страшно, я изменюсь. Я взгляну правде в глаза, справлюсь со всем до тех пор, пока она будет оставаться со мной. Мысль о ее уходе это большая чёрная дыра умиления в груди, не обещающая ничего, кроме пустоты.

На столе, напугав меня, звонит ее телефон, и я смотрю на него. Ей не часто звонят, и сейчас это Тошио, ее брат. Обычно я бы позволил ему продолжать звонить, но в ее эмоциональном состоянии, ей, возможно, надо поговорить с ним, кто знает, может быть, она уже звонила ему, желая поехать домой.

Я отвечаю.

— Алло. Это Лаклан.

Пауза. Затем.

—Лаклан. Кайла там?

Что-то в его голосе заставляет меня занервничать.

— Она в ванной, должна вот-вот выйти. Повесишь на телефоне?

— Конечно, — говорит он так тихо, что я едва его слышу.

Я встаю и несу телефон в ванную, стучу в дверь.

— Кайла? — спрашиваю я, она открывает дверь, выходя в коридор. Я показываю ей телефон.

— Это твой брат Тошио.

Она хмурится.

— Хорошо, спасибо. — Подносит телефон к уху, слегка отворачиваясь от меня. Прочищает горло. — Привет Тошио. — Длинная пауза. — Ммм, нет, — говорит она и ее голос немного срывается. Она смотрит на меня, но она не видит меня. Ее глаза медленно расширяются.

Она задыхается, рот открывается.

— Что?! Когда это...— рука порхает к груди, и я оказываюсь прямо рядом с ней, смотрю на неё, пытаясь понять что происходит. Ее губа дрожит, и она начинает трястись. — Нет. О нет. Нет. Боже мой, — всхлипывает она. Глаза закрываются, и я кладу руку ей на талию, чтобы поддержать ее. Случилось что-то совершенно ужасное, гораздо страшнее того, что произошло прошлой ночью.

Теперь она кивает, пытаясь дышать и глядя перед собой измученными, остекленевшими глазами.

— Хорошо, — быстро говорит она. — Хорошо, я буду там. Я приеду. Только...— она прижимает кулак ко лбу и кричит: — О Боже. Боже.

Телефон выпадает из рук, скользя по полу.

Я быстро нагибаюсь, пытаясь поднять его, чтобы дать ей, но звонок уже завершён. Она отворачивается от меня, пальцы прижаты к глазам, рот открыт, и я вынужден потянуть ее за руку, чтобы она не врезалась в стену.

— Что случилось? — серьёзно спрашиваю я, отрывая пальцы от глаз. — Кайла?

Она смотрит на меня с новым видом ужаса. Ее рот открывается и закрывается. В конце концов, она говорит:

— Мама. У неё был инсульт, они так думают. Они не знают. Боже. Они...они нашли ее. Несколько часов назад Тошио нашёл ее дома и...и...— она громко сглатывает, облизывая губы. — Она в коме. Чтобы защитить мозг, доктора были вынуждены ввести ее в кому. Господи, — задыхается она и практически падает. Я быстро обнимаю ее, удерживая. Она начинает дрожать в моих руках. — Мне надо ехать домой. Мне прямо сейчас надо ехать домой. Я никогда не должна была оставлять ее. Никогда не должна была уезжать от неё.

— Это не твоя вина, — пытаюсь сказать я, но знаю, мои слова бесполезны. Мой старый добрый друг, чувство вины, способно блокировать все остальное.

— Я должна вернуться домой, — повторяет она, на лице застыл чистейший испуг. — Я должна попасть на ближайший рейс домой.

Я закапываю поглубже сокрушительный страх.

— Конечно, — говорю ей. — Позволь мне разобраться с этим. Иди, собирай вещи. Мы доставим тебя обратно к твоей маме. Все будет хорошо, договорились, лапочка? Все будет отлично.

Она кивает и в оцепенении поворачивается обратно, направляясь в спальню.

У меня такое чувство, что меня сбили грузовиком. Если ее мать не выберется, Кайла будет полностью уничтожена. Более того, она станет сиротой, как и я. И хотя она росла с двумя любящими родителями, в то время как у меня была лишь мать и то ненадолго, я знаю, что значит чувствовать себя в этом мире совершенно одиноким.

Это разрушит ее.

Я прислоняюсь к стене, пытаясь дышать. Наши отношения висят на волоске, вероятно в данный момент я последний человек, в котором она уверена, и сейчас она вынуждена ехать домой. И даже если бы она хотела видеть меня там, я не могу поехать с ней из-за регби.

Но я все же должен удостовериться в этом. Я мог бы попытаться.

Я направляюсь в спальню и вижу, как с пустым выражением лица она запихивает все в чемодан.

— Хочешь, чтоб я поехал с тобой? — спрашиваю её.

Она едва смотрит на меня.

— Ты не можешь. У тебя регби.

— Я знаю, но это ведь важно.

Она хватает джинсы из корзины для стирки. Это произойдёт так скоро. Она действительно уезжает.

Было бы совершенно эгоистично опасаться, что она может никогда не вернуться.

— Ты останешься здесь, — говорит она. — Это...я должна быть рядом с братьями. Мы должны выяснить, что делать дальше.

— Я знаю, — мягко говорю я. — Но я мог бы сделать что-то. Ну, знаешь, если я тебе нужен. Для поддержки. — Правда, в том, что, вероятно, сейчас я ничего не мог бы сделать. Не прямо сейчас, перед нашей первой игрой. Но если она нуждается во мне, если хочет, чтоб я был там, я сделаю все, что смогу.

— Ты останешься здесь, — снова говорит она.

Я киваю.

— Хорошо. Я просто хотел убедиться.

Я иду к компьютеру и быстро бронирую ей билет на следующий рейс из Эдинбурга. Самолёт улетает сегодня вечером, с пересадкой в Нью Арк и затем в ЛА, но, по крайней мере, она доберётся так скоро, как возможно.

И вот так, за считанные секунды, уже второй раз за день, оба наши мира полностью меняются. Мы оба молчим и мчимся в аэропорт, с Лионелем и Эмили на заднем сиденье, которые составят мне компанию в том, что я знаю, будет очень одинокой дорогой обратно.

Все происходит настолько быстро, что мое сердце и разум едва ли могут осознать происходящее. Одну минуту я умоляю ее остаться, дать мне второй шанс. А в следующую, она уезжает и от нас уже ничего не зависит. Она уезжает и вопрос с нами, как парой, кто мы друг другу, остаётся абсолютно нерешенным. Но прямо сейчас это наименьшая из наших проблем и я не думаю, что заслуживаю останавливаться на чем то, что хотя бы отдалённо касается меня.

Все это лишь о Кайле. И здесь мое сердце снова и снова надламывается. Потому что я знаю, насколько она любит свою маму, какую ответственность чувствует за неё. Я просто хочу быть рядом с ней, пройти через все это. Хочу быть опорой, в которой она так отчаянно нуждается. Хочу быть рукой, к которой она потянется в ночи, плечом, на котором она поплачет.

И пусть весь мир подождёт.

Я чокнусь от этих мыслей.

И вот мы стоим перед пунктом досмотра, она уже слёзно попрощалась с Лионелем и Эмили в машине, зарегистрировалась, и теперь мы стоим в нескольких шагах друг от друга, и короткая дистанция между нами уже ощущается, словно огромный континент.

— Знаю, я потом пожалею об этом моменте, — тихо говорит она, голос все ещё безжизненный, она в шоке.

— Ты о чем? — спрашиваю я, потянувшись к ее руке. Она холодная и липкая.

Она несколько раз моргает, а затем изучает мое лицо, глаза останавливаются на моем носу, губах.

— Я знаю, что в будущем, когда все так или иначе устаканится, я оглянусь в этот момент и буду жалеть, что не смогла осознать все это. Что не видела кто стоял передо мной. Буду жалеть, что не смогу воссоздать в памяти твоё лицо. — Она качает головой, и одинокая слеза скатывается по ее щеке. — До меня ещё не дошло ничего из этого, что я уезжаю. Я не знаю, что произойдёт. С ней. С нами.

Я поднимаю ее руку, переворачиваю ладонью вверх и целую ее.

— С твоей мамой все будет в порядке. Ты приедешь, и с ней все будет хорошо. Она узнает, что ты рядом. Она справится с этим, хорошо? И мы. С нами тоже все будет хорошо. Лапочка, когда ей станет лучше, ты вернёшься в Шотландию.

Но как только я произношу эти слова, я вижу взгляд в ее глазах. Взгляд, который говорит, что она не знает. Взгляд, который говорит что она, возможно, все равно планировала уехать.

Печаль прорезает себе дорогу у меня в груди.

Она никогда не планировала остаться.

Мне приходится напрячь все силы, чтобы не рухнуть на пол прямо в аэропорту.

— Мне жаль, — говорит она.

Я пытаюсь улыбнуться. И проваливаюсь.

— Не надо.

— Я люблю тебя, ты же знаешь.

Мое зрение затуманивается.

— Я тоже тебя люблю. — Но голос надламывается и очевидно, что я полностью уничтожен.

Вероятно это последний раз, когда я вижу ее.

И теперь я знаю, что я тоже буду жалеть об этом моменте.

Что не заставил себя сесть на ее самолёт.

Что все испортил и лишил нас шанса.

Что позволил ей уйти.

Я не могу позволить ей уйти.

Со слезами на глазах я беру ее лицо и крепко целую губы, позволяя всей моей любви, заботе, боли раствориться в ней, словно она может взять всего меня с собой.

Я выпускаю мягкий всхлип напротив ее рта, руки начинают дрожать.

Это конец.

Мы оба ошеломлены.

Тяжело сопя, она отстраняется первая, тушь скаталась под глазами.

— Я должна идти, — шепчет она.

Затем разворачивается.

И уходит.

Исчезая за перегородкой зоны безопасности.

И я теряюсь в расстоянии между нами.

Глава 26

КАЙЛА

Стюардесса говорит мне пристегнуть ремень, но я едва ее слышу. Я едва могу двигать пальцами, настолько они холодные. Я чувствую себя куском льда, онемевшим до костей, но думаю, именно это сохраняет меня живой, удерживает меня от потери рассудка из-за беспокойства и боли. Так что я принимаю этот путь, медленное движение под водой. Я надеюсь, он окутает меня навечно.

Если я попытаюсь хотя бы подумать о чем-либо из этого, то меня разорвет на части, так что я пытаюсь как можно сильнее удержать все вместе. С одной стороны моя мама, она в коме, на пороге жизни и смерти, и ничего бы не произошло, если бы я была там. Случившееся полностью моя вина и мне некого винить кроме себя.

С другой стороны есть Лаклан, мужчина, которого я люблю, мужчина с демонами, с которыми я не в силах бороться, которые сопротивляются мне. И я оставила его. Оставила его в Шотландии и бросила наши отношения разрушенными без шанса все исправить. Я могу никогда не увидеть его снова и это тоже, даже при всех его недостатках, саморазрушении и ужасных пристрастиях, тоже ощущается словно смерть.

Отбрось все это, думаю я про себя. Вытащи своё чёрное сердце и отключись от всего.

Это позор. Но это единственный способ, с помощью которого я собираюсь справиться со всем этим, хотя уже знаю, существенную частичку себя я оставила в Шотландии.

Когда, в конце концов, мой самолёт приземляется в Сан-Франциско, я ходячая статуя. Единственное, что пробивается через это оцепенение, это вид моего брата Никко вместе со Стефани в зоне прибытия.

— О, милая, — нежно говорит Стефани, заметив меня, подбегая ко мне с распростертыми объятиями. Она крепко держит меня, шмыгая носом, и мне приходится приложить усилия, чтобы не сломаться и не погибнуть. Я должна оставаться сильной, потому что, если лишь ее вид заставляет меня заплакать, я не смогу справиться с тем, что мне предстоит в ближайшие дни.

— Мне так жаль, — шепчет она, отступая. Ее глаза опухли от слез. — Тошио позвонил мне и рассказал, что произошло, сказал, Никко собирается встретить тебя. Я должна была приехать с ним. — Лаклан не смог приехать?

Я качаю головой, не в силах ничего объяснить.

Она морщиться.

— Все нормально. Я здесь. Мы все здесь ради тебя. Никола, Брэм, Линден. Мы поможем тебе справиться с этим.

Я киваю, очень благодарная за это. Смотрю на Никко и посылаю ему нежную улыбку.

Никко второй старший брат, действительно умный инженер-программист с женой и малышом. Он всегда был тихим, спокойным и мудрым и я рада, что он приехал встретить меня. Никко всегда обеспечивает необходимый комфорт.

— Кайла, — говорит он, обнимая меня. — Я должен был быть там. Мы должны были сделать больше.

Я качаю головой.

— Нет. Я не должна была уезжать.

— Нет, — непреклонно говорит он, отводя голову назад. Пристально смотрит на меня. — Кайла, ты столько сделала для неё. Так много. Просто ее сыновья не были рядом, а должны были. Мы никогда не должны были позволять тебе брать на себя так много.

О Господи. Теперь у него в глазах слезы. Я не могу этого сделать.

Отворачиваюсь.

— Давай просто пойдём. Пожалуйста. Мне нужно увидеть ее.

Поездка в больницу ощущается нереальной. Она кажется ничем иным, кроме как плохим сном. Опять же, последние двадцать четыре часа один сплошной ночной кошмар, с Лакланом во главе всего это. Я зажмуриваю глаза, и перед глазами возникает образ Лаклана на коленях, изо всех сил держащегося за меня, пока он, рыдая, извиняется. Знаю, он имел в виду все, что говорил. Я это знаю. Но ущерб уже нанесён.

Мой прекрасный зверь. Не думаю, что когда-то увижу его снова.

От нахлынувшей боли я наклоняюсь вперёд, и Стефани тянется с заднего сиденья, протирая мою руку, говорит, что все будет хорошо. Она не знает и половины всего.

Оказавшись в больнице, мы поднимаемся наверх, и я сталкиваюсь с мучительными стонами, стерильными запахами, тяжестью в воздухе. Каждый шаг дальше по коридору кажется длинней, чем первый, и часть меня начинает паниковать, что, если к тому времени, как я доберусь до палаты, будет уже слишком поздно.

В конце концов, мы доходим до отделения интенсивной терапии и видим Пола и Брайана в небольшой комнате ожидания, разговаривающих с врачами. Я быстро обнимаю их, пока они говорят мне, что Тошио едет сюда, ему надо было куда-то подбросить Шона.

Доктор, высокая блондинка с серьезным лицом, продолжает говорить мне все, пока Стеф держит меня за руку.

У мамы обширный инсульт и в мозге образовался сгусток крови.

Когда Тошио пришёл в дом и увидел ее на кухне, не реагирующей на слова, он вызвал скорую.

Они сказали, повреждения указывают на то, что она достаточно долго пролежала на полу.

Я задумываюсь о том времени, когда звонила ей, чтобы рассказать свои новости.

И она не ответила.

Могло это быть в то же самое время? Могла ли я быть настолько эгоистичной в своём стремлении остаться с Лакланом, что звонила ей, чтобы рассказать это, пока она страдала от гребаного инсульта?

Отвращение к самой себе достигает иного уровня.

Затем врач говорит, что ее ввели в состояние искусственной комы в надежде снизить внутричерепное давление и избежать отека мозга. Это поможет избежать последствий и нежелательного некроза и у мозга есть шанс на выздоровление.

— И каковы шансы на выздоровление? — тихо спрашиваю я. Смотрю вокруг на лица своих братьев и поражаюсь, насколько угрюмыми они выглядят. Они уже знают. Конечно же, они уже в курсе. Шансы не велики.

Врач натянуто улыбается мне.

— Пока мы не можем сказать наверняка. Это зависит...если отек спадёт, тогда мы сможем попытаться вывести ее из комы и посмотреть сможет ли она очнуться, и на каком уровне находятся ее показатели.

— Сможет ли она очнуться? — недоверчиво спрашиваю я.

— Наша задача как можно скорее вывести ее из комы. Мы не хотим дольше необходимого держать ее в этом состоянии. Но все ещё существует риск. Мы никогда, даже если мы уменьшаем воздействие, не знаем, очнётся ли пациент. Но иногда это единственный шанс, который у нас есть. — Она сочувственно наклоняет голову. — Когда мы решаемся ввести пациента в кому, мы уже говорим о крайностях. У вашей мамы впереди трудное время, вам всем надо быть очень сильными.

Я почти падаю в обморок. Хватка Стеф на моей руке становится сильнее, удерживаясь меня в вертикальном положении.

— Могу я ее увидеть? — шепчу я.

Врач кивает.

— Конечно, идите за мной.

Мы входим в ближайшую комнату, и она открывает шторы.

Там лежит моя мама.

Но это не моя мама.

Моя мама всегда была маленькой, но никогда такой крошечной. И не такой старой.

Это маленькая умирающая женщина, с серой, почти прозрачной кожей, болезненно худая, к ней присоединена куча приборов. Они издают звуковые сигналы, контролируя ее, единственный признак того, что она не умерла. Минуту я смотрю, как на мониторе бьется ее сердце, затем смотрю снова на неё, пытаясь сопоставить две картинки, доказательство того, что она жива.

— Это не она, — шепчу я, поднося руки ко рту, ожидая, что кто-нибудь согласится со мной, скажет мне, что все это большая шутка. Но никто ничего не говорит. Количество боли между нами ошеломляете. Я даже не в силах осознать все это, и мой мозг снова отключается. Словно нажали выключатель.

Но я все же поднимаю ее руку, кожа такая вялая и тонкая, и я держу ее, пытаясь придать ей сил, крича про себя, чтоб она возвращалась, чтобы, пожалуйста, прошла через это.

Ответа нет. Не знаю, почему я думала, что он будет. Так или иначе, они должны подождать, перед тем как вывести ее из комы. Но даже так, я думаю, может быть, возможно, просто мое присутствие здесь, нахождение всех ее детей рядом, даст ей знать, что у неё есть многое, за что стоит бороться.

Мне страшно, я в ужасе от того, что там, где она находится сейчас, она может увидеть папу, он может протянуть ей руку и она собирается взять его за руку. Она собирается позволить ему забрать ее, потому что это все, чего она хотела со дня его смерти.

Я не в силах остановить слезы, стекающие по лицу. Я даже не могу полностью отключиться.

Стеф держит меня и я так рада, что она здесь, и рада, что здесь мои братья, но я знаю, кто мне действительно нужен, в чьих руках я хочу оказаться сегодня вечером.

Учитывая все, что случилось, всех, кого я теряю, я поражена, что все ещё могу чувствовать в груди своё сердце. Я уже думала что там лишь пустота и ничего не осталось.

***

Следующие несколько дней проходят как в тумане. Мне как-то удаётся вернуться на работу, хотя после того, как я двигаюсь словно робот, Люси говорит мне взять ещё отгулы. Я знаю это ещё и потому, что Кэндис очень эффективно выполняет мою работу, но я об этом не беспокоюсь. Мне вообще ни до чего нет дела.

Так что большую часть времени я провожу в больнице. Сижу рядом с мамой, держу ее за руку и разговариваю. Просто разговариваю. Обо всем. Счастливые моменты. Старые воспоминания, которые есть у нас, хорошие дни, случавшиеся в прошлом. Все, что было до этого, кажется светлым. Ничто и никогда уже не будет прежним. Я это знаю.

Когда может, приходит Стеф. Иногда с Линденом. Иногда это Никола и Брэм. Обычно здесь один из моих братьев. Они все извиняются, что им никогда не следовало позволять мне взваливать все это на себя, что мне нужна была их поддержка, что им надо быть менее эгоистичными, потому что они были воспитаны совсем не так.

Но на самом деле не имеет значения, что они говорят. Я никого из них не виню. Я виню лишь себя за то, что меня не было здесь. Если бы я никогда не поехала в Шотландию, возможно, этого бы никогда и не случилось. Я не знаю, к чему бы это привело, но уверена, если бы я отвезла ее в больницу, все могло бы быть по-другому.

Самое смешное, что я все больше и больше начинаю понимать Лаклана. Это горе и чувство вины другого рода, но, в конце концов, меня так же съедают эмоции. Когда я дома, я ловлю себя на том, что выпиваю пару бокалов вина просто что бы захмелеть, очутиться там, где мне не надо думать, а просто дожить день и уснуть.

Я мало разговариваю с ним. Он постоянно пишет мне, спрашивая как я, как мама. Я всегда отвечаю лишь парой предложений. Кажется так легче, даже если я беспокоюсь о нем. Даже если я хочу знать в порядке ли он, что он получает помощь. Я хочу знать, как прошла его игра. Но вместо того, чтобы спросить его, я смотрю в интернете. Он не играл в этой первой игре против Глазго, но они выиграли, и это принесло малюсенькую, грустную улыбку на мое лицо.

Спустя примерно неделю после маминого инсульта, врачи говорят, что отек немного спал и они настроены оптимистично.

Мы все собрались в больнице, братья и я с тревогой стоим около палаты, пока что-то происходит за закрытыми дверями. Может, именно оно. Мы можем войти туда, и она может улыбнуться нам, пусть даже слабо, но она может снова нашей мамой. Возможно, она расскажет нам о снах, которые видела об отце и мы бы посмеялись, поплакали и сказали бы ей спасибо, что вернулась к нам, своим детям, которые нуждались в ней больше, чем мы когда-либо были в состоянии сказать.

Но, когда врач выходит из палаты, мы сразу же понимаем, что новости плохие.

Она выдыхает и смотрит нам всем в глаза.

— Ничего не вышло.

Пол уходит у меня из под ног.

— Она жива, но...мы не можем отключить ее от системы жизнеобеспечения. Она не смогла вернуться.

— Так она все ещё в коме? — спрашивает Пол, звуча раздражённым. Это всегда было работой моего старшего брата. Сердиться.

Доктор кивает.

— Как я говорила, введение ее в медицинскую кому всегда последнее средство, особенно для человека ее возраста. Это всегда своего рода прыжок веры.

— И что же нам теперь делать? — паникует Тошио. — Что...что мы можем для неё сделать?

— Для начала, мы откажемся от барбитуратов, которые фактически отключают ее мозг. Но иногда мозг не начинает реагировать снова. На данном этапе невозможно определить, насколько сильны повреждения после инсульта, и каковы последствия пребывания в коме. У неё был шанс очнуться. Но она пока не очнулась. Мы подождём ещё несколько дней. Но, к сожалению, я не думаю, что она выйдет из этого состояния. Единственное, что вы можете, это ждать. Молитесь, если необходимо,

— Молиться? — с насмешкой говорит Пол.

Никко толкает его локтем, чтобы он заткнулся, а потом говорит врачу:

— Послушайте, как долго она может оставаться в коме? Ее мозг ведь реагирует, правильно? Ну, ведь люди постоянно выходят из комы. Думаю нам даже не надо обсуждать какие-то альтернативные варианты, пока мы не дадим ей все время, которое ей нужно.

Тошио кивает, вытирая слезы.

— Ага. Иногда люди просыпаются спустя несколько лет и с ними все нормально.

Да, грустно думаю я. Но эти люди молоды. А наша мама нет.

Я смотрю на доктора и знаю, она думает об этом же. Такова правда и я потратила всю свою жизнь, пытаясь смириться с этим, зная, что я буду вынуждена смотреть, как мама умирает и, вероятно, в это время я все ещё буду молода.

Но доктор не говорит ничего такого, вместо этого она говорит:

— Мы продолжим поддерживать системы жизнеобеспечения пока вы, как ее семья, не скажете нам прекратить.

Я закрываю глаза и чувствую руку Никко вокруг себя.

Мне хочется верить, что нам никогда не придётся принимать такое ужасное решение.

Я хочу верить, что мама все ещё может выбраться.

Я хочу верить во многие вещи.

Но я не знаю, сколько веры у меня осталось.

Глава 27

ЛАКЛАН

В течение нескольких дней после того, как Кайла уехала, я вижусь лишь с товарищами по команде и Амарой. Мой мир уменьшился до крошечных размеров. Без Кайлы рядом, все просто сжалось. Когда она была здесь, мир был широким и бесконечным. Теперь это снова словно лунатизм, каким он и был до того, как она пришла в мою жизнь.

Так что пока я игнорировал звонки от своей семьи, даже от Брэма из Штатов, я не слишком удивлён, найдя Бригса, во второй половине дня звонящего в мою дверь и бросающего камни в мое окно.

Я высовываю голову из окна, глядя на него вниз.

— Знаешь, у меня есть звонок.

— И ты бы ответил на свой звонок? — спрашивает он.

— Не раньше, чем ответил бы какому-то мудаку, кидающему камни мне в окно, — вздыхаю я и достаю ключи из кармана, бросая их ему вниз.

Если честно, я нервничаю по поводу нашей встречи. Последний раз я видел его в тот день, когда между мной и Кайлой все закончилось, и я все ещё не могу вспомнить всего, что произошло. Но он был там, по крайней мере, в какой-то момент.

Он заходит и закрывает за собой дверь.

— Привет,— засовывает руки в карманы своего модного костюма и не спеша прогуливается, наблюдая, как туфли стучат по деревянному полу, прежде чем поднять на меня взгляд.

— Я видел игру. Поздравляю.

— Спасибо. Хотя ты же знаешь, я для этого ничего не делал, — говорю я ему, садясь на диван. Лионель шлёпается мне на колени, умоляя почесать живот. Он знает, когда я чём-то обеспокоен, и это больше для меня, чем для него.

— Ха, уверен, все играют лучше, потому что знают, ты скоро присоединишься к ним. — Он делает паузу, косясь на меня. — Как Денни? Казалось, он в прекрасной форме.

Я киваю, пытаясь игнорировать растущий стыд.

— Угу, он в порядке. Полагаю то, что я был немного пьян во время тренировки, помогло. Я был не в состоянии причинить много вреда

Я смотрю на него в ожидании реакции.

Он лишь поднимает брови.

— Я знаю. Я много думал об этом. Это не совсем дружеский визит.

Я откидываюсь назад на спинку дивана и смотрю вниз на Лионеля, как моя рука бегает по его животу.

— Полагаю, будет слишком просить подобное от моего брата.

— О, так я теперь твой брат, — говорит он. — Понимаю. Только когда ты трезвый.

— Мне жаль, — говорю я, злясь от того насколько слабо звучит мой голос. Жалким.

— Я знаю, что тебе жаль, — говорит он. — Но думаю, ты не достаточно сожалеешь. Знаешь, Лаклан, думаю, я достаточно хорошо тебя знаю. Я не утверждаю, что знаю о тебе все, но это лишь потому, что ты не раскрываешь свои карты. И не зря. Но я думаю, даже если технически мы с тобой не связаны, мы одинаково решаем проблемы. Мы тонем в саморазрушении. Потому что, когда боль становится слишком большой, это становится удобным. Ты можешь увлечься своей грустью, своим чувством стыда. Я знаю, я так делал. — Он прикусывает губу и смотрит в потолок, будто общаясь с Богом. — Я так делал. И только сейчас я чувствую себя достаточно сильным, чтобы уползти. Но ты должен обнаружить этот момент. Ты нашёл свой десять лет назад, когда твой друг умер и ты был слишком испорчен, чтобы спасти его. Но ты и я. Люди. Все мы. У нас у всех по жизни много подобных моментов. Всегда есть больше, чем один конец. Это твой другой. Ты должен выбраться из него, я говорю тебе это как твой брат, твой друг, кто-то кто любит тебя и знает. Ты прямо сейчас должен выбраться из этого.

Я смотрю прямо перед собой, позволяя ноше опуститься на меня.

— Это не так просто, — говорю я ему и сожалею об этом сразу же, как только произношу эти слова. Осторожно смотрю на него и вижу столько возмущения и боли на его лице, что мне становится стыдно.

— Не говори мне, что это не так просто, — тихо говорит он, голос дрожит. — Я потерял жену и сына. Одновременно. Их забрали у меня и мне некого винить в этом кроме себя. Знаешь, какими были последние слова, которые я сказал ей? — Я качаю головой, не желая знать это. — Это было - пожалуйста, прости меня. Я умолял ее о прощении, потому что крупно облажался. И у неё никогда не было шанса простить меня. Она забрала Хэймиша и убежала от меня. Она ехала быстро, и дороги были мокрые, а потом у меня не стало семьи. Ирония заключается в том, что я так или иначе был на грани того, чтобы потерять их. Так что не говори мне, что это не так просто. Это самая трудная гребаная вещь, которую нужно сделать, выйти из чёрной дыры на свет, где ты можешь чётко увидеть что ты за кусок дерьма. И я все ещё выбираюсь из нее, но, по крайней мере, теперь я знаю, что сделаю это. — Он закрывает глаза и быстро качает головой. — Я должен. Я не могу прожить остаток жизни, ненавидя себя. Это вообще не жизнь.