Игра чувств

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1864

— Черт тебя подери!.. Слышал?!

Над письменным столом скрестились два взгляда: один пылающий гневом, другой холодный, но не менее рассерженный. Обладатель пылающего взгляда отступил первым, круто развернулся, подошел к огромному эркеру и стал спиной к собеседнику.

— Черт подери! — повторил он более сдержанным тоном. — Ты — самодовольный лицемер, тебе даже не хватает честности признаться, что ты меня ненавидишь.

Сидящий за столом мужчина вяло пожал плечами.

— Разве такое признание что-нибудь изменило бы, Джон?

— Так было бы честно. Почему просто не сказать, что я тебе как кость в горле и что твой мир стал бы ярче, умри я завтра, а еще лучше — сегодня?

Чарльз Бекстер, десятый граф Хартли, на миг задумался и тихим голосом ответил:

— Другими словами, ты хочешь, чтобы я вел себя так же скверно, как ты сам?

Его кузен, достопочтенный Джон Бекстер, резко отвернулся от окна и взглянул на графа поверх изящного стола, в котором тот хранил бумаги.

— Ты никогда не сможешь вести себя так же скверно, как я, кузен, — язвительно сказал он. — Тебе этого не дано. Вести себя по-настоящему скверно — это искусство, и наш род когда-то не знал в нем равных. Богом клянусь, наша семья оставила след в истории. Было время, когда мы любому в графстве могли дать фору по выпивке, верховой езде и любовным похождениям.

— И ты считаешь, что этим стоит гордиться? — спросил граф, и на этот раз его взгляд был по-настоящему холоден.

— Ах, брось это ханжество! То был триумф! От великого рода ожидали как раз такого поведения.

— Да, как будто законы писаны не для тебя, а желания и нужды других — не твое дело. Называешь это величием? А я — позором.

— Хартли были титанами, и мир знал это. А теперь? Посмотри на себя! Ты превратился в добродетельного педанта, и мне одному приходится поддерживать славные традиции.

Кузенов словно отлили по одной форме, настолько поразительным было их сходство. Обоим чуть больше тридцати, оба шести футов росту, длинноногие и широкоплечие, оба темноволосые и кареглазые.

И при рождении их лица были очень похожими, однако по прошествии времени в чертах Джона отразился разгульный образ жизни. Нескончаемый вихрь удовольствий и праздности размыл некогда точеные черты, а характер, в котором раздражительность и эгоизм подавили все остальное, придал неприятную кривизну складке его губ.

Тело тоже несло печать потакания собственным слабостям: талия раздалась настолько, что даже самый дорогой покрой сюртука не в силах был этого скрыть. Мужчина, которого когда-то называли «прекрасным, как молодой Бог», начинал походить на сатира.

Граф же, напротив, по-прежнему отличался стройной, подтянутой фигурой, бывшей результатом загородных прогулок, долгих часов, проведенных в седле, и ежедневных энергичных физических упражнений. Он был умерен как в еде, так и в питье, и контуры его лица сохранили молодость. Этот факт, по-видимому, вызывал у кузена приступы дикой ярости.

И действительно, настроение Джона сейчас никак нельзя было назвать радужным. Причиной тому послужил отказ графа оплатить долг, который Джон небрежно сбросил на плечи кузена.

Счета пришли по почте три дня назад, как бывало уже много раз. Но Чарльз быстро отослал их обратно.

Ответа не пришлось долго ждать. Джон вне себя от гнева кинулся в фамильный замок Хартли и ворвался в библиотеку.

— Какого дьявола?! Зачем ты прислал мне их обратно? Что это значит? — заорал он, швыряя счета на стол.

— Мое письмо означает в точности то, о чем в нем говорится, — ответил Чарльз. — Я оплатил слишком много твоих долгов в прошлом и на этот раз отказываюсь.

— Ты всегда отказываешься вначале, — сказал Джон с ехидной самоуверенностью, весьма типичной для него. — И всегда, в конце концов, уступаешь.

— Только не в этот раз.

— Это ты тоже всегда говоришь.

— Послушай, Джон, у меня есть и другие обязательства. Будучи главой семьи…

— Но так ли это, интересно знать?

Чарльз пропустил замечание мимо ушей. Ему слишком часто приходилось выслушивать эту историю, и он знал, что ответ приведет лишь к замкнутому кругу бесплодных споров.

— Я ответственен за благосостояние множества наших родственников, — продолжил он. — Слишком уж часто я ставил твои карточные долги выше их нужд.

— И ты сделаешь это снова, если не хочешь грязного скандала, — сказал Джон, чего и ожидал от него Чарльз. — С каким же удовольствием газетчики напишут: «Наследник Хартли арестован за долги!»

— Ты слишком часто шантажировал меня этой угрозой, — ответил Чарльз ровным тоном, тоном человека, который изо всех сил старается держать себя в руках. — На этот раз я тебе не позволю. Ответ отрицательный.

— С каким удовольствием ты это сказал! — огрызнулся Джон.

— Ничего подобного.

— Лжец! Тебе это доставило радость, потому что ты меня ненавидишь. Признай, ты ненавидишь меня!

Чарльз наотрез отказывался делать такое признание, хотя в словах кузена было больше правды, чем ему хотелось бы. Когда-то двоюродных братьев связывали очень теплые отношения, и, хотя они уже давно сменились враждебностью с одной стороны и усталым раздражением с другой, воспоминания о былой привязанности удерживали Чарльза от каких-либо открытых признаний.

Не получив ответа, которого требовал, Джон ринулся к окну, бросив через плечо слово «лицемер».

Чарльз по-прежнему отказывался поддаваться на провокации, и Джон начал бродить по огромной библиотеке, разглядывая полки, поднимающиеся к самому потолку, бесконечные ряды книг в кожаных переплетах, читать которые (по словам Чарльза) удосуживался мало кто из семейства Хартли.

Библиотека являла собой сочетание былого великолепия и уюта. Кожаные диваны и кресла, потертые ковры, огромный камин, пустой в эти летние дни, а зимой согревающий своим теплом не только руки, но и сердце…

Там, где стену не закрывали книги, красовалось множество картин с охотничьим сюжетом и трофеев. То была библиотека джентльмена, графа и мужчины, который любил отдыхать на природе. И каждый дюйм этой комнаты, казалось, еще больше разжигал гнев Джона.

— Я не приму от тебя отказа, — гаркнул он.

— Бесполезно продолжать этот разговор, — сказал Чарльз. — Я тысячу раз говорил, что твоему расточительному образу жизни необходимо положить конец.

— А я тысячу раз говорил, чтобы ты отправлялся к черту! И мне чрезвычайно приятно сказать тебе это снова.

— Джон, нельзя продолжать тратить деньги, которые тебе не принадлежат.

— Отчего же?

— Оттого, что ты обделяешь других людей, у которых больше прав на эти средства.

— Никто не имеет на них большего права, чем я, — прокричал Джон. — И ты знаешь почему.

— Давай не будем снова…

— Потому что ты боишься, — язвительно перебил кузена Джон. — Ты боишься, что правда выплывет наружу, боишься, что свет узнает, что я, а не ты настоящий граф Хартли.

— Ты с ума сошел, — с отвращением сказал Чарльз. — Этой так называемой «правдой» ты за многие годы прожужжал уши всем, кто соглашался слушать, а до тебя этим занимался твой отец. И еще: никто тебе не поверил. Почему я должен страшиться, что ты произнесешь это снова? Давай, Джон. Расскажи всем, что наши отцы были близнецами и что на самом деле старшим был твой отец, но пьяная акушерка поменяла их местами. Эта история, да? Рассказывай, кому хочешь, но только не мне, потому что, как и все в округе, я знаю, что это неправда, и мне надоело это выслушивать.

Испепеляющий взгляд Джона многих заставил бы вздрогнуть от страха: похоже, что сейчас он действительно ненавидел кузена.

— Откуда ты знаешь, что это неправда? — со злостью выпалил он.

— Начать с того, что наша бабушка всегда считала эту историю нелепицей. Боже правый, Джон, наши отцы были ее младенцами! Кому, как не ей, знать правду? Бесчисленное количество раз она просила тебя забыть об этом мифе. И твоего отца тоже.

— Она лжет, — нервно возразил Джон. — Она тоже против меня. Вы все заодно.

— Если люди настроены против тебя, причина в твоем поведении. Ты лжешь, нечестно играешь, соблазняешь женщин, тратишь деньги, которых у тебя нет, а другие страдают…

Чарльзу не позволили договорить. Стукнув кулаком по пачке счетов на письменном столе, Джон взревел:

— Ты их оплатишь?

— Нет, — холодно произнес Чарльз. — Не оплачу.

— Клянусь Богом! — выдохнул Джон. — Я этого не потерплю.

— Боюсь, что придется.

Тон графа не допускал дальнейших пререкании, что довело уже вышедшего из себя кузена до полного безумия. Скользнув рукой во внутренний карман сюртука, Джон вынул маленький револьвер и приставил к голове двоюродного брата.

— Не заставляй меня заходить слишком далеко, — задыхаясь, произнес он.

Быть может, рассудительный человек принялся бы успокаивать Джона, но в характере Чарльза крылась гранитная жилка упрямства. Она заставила графа, невзирая на холодную сталь у лба, пожать плечами и сказать:

— Угрозами от меня ничего не добиться, тебе следовало бы уже это понять. Ответ остается отрицательным.

— Я тебя предупреждаю…

— Не надо меня предупреждать. Я не боюсь. Или стреляй, или убери эту штуку.

— Если я выстрелю, ты пожалеешь.

— Нет, не пожалею, потому что буду мертв. Пожалеешь ты, потому что тебя арестуют за убийство, но меня это уже никак не будет беспокоить.

Во взгляде Чарльза появилась даже тень сарказма.

— Тебе это с рук не сойдет. Все знают, что ты здесь, что ты мой наследник, и первым заподозрят тебя. Впрочем, так ты решишь свои проблемы с долгами.

Джон тяжело дышал.

— Смеешь дразнить доведенного до отчаяния человека?

— Ради Бога, прекрати молоть эту мелодраматическую чушь! — отрезал Чарльз. Его раздражение дошло до такой степени, что заставило забыть об осторожности.

Двоюродным братьям не пришлось узнать, могла ли закончиться эта рискованная игра трагедией. Ибо в следующую секунду открылась дверь, и Уоткинс, дворецкий, зашел в комнату и увидел Джона, приставившего к голове Чарльза револьвер.

— Мистер Джон, сэр! — в ужасе воскликнул он.

Уоткинс знал обоих с малолетства, и никакая драматическая ситуация не помешала бы его почти отцовскому вмешательству.

Решимость сползла с лица Джона, он отступил на шаг и опустил руку.

— К черту вас обоих! — со злостью сказал он.

— Это была всего лишь шутка, Уоткинс, — успокоил дворецкого Чарльз. — Ты же знаешь, что мы неисправимы. — Улыбка, посланная Джону, была приглашением вернуться, хотя бы на миг, к дружбе. — Ты ведь, конечно, не думаешь, что эта штука заряжена?

Едва произнеся эти слова, Чарльз понял, что совершил роковую ошибку. Теперь Джону не оставалось ничего другого, как снова поднять револьвер, быстро прицелиться и точным попаданием разнести вдребезги фарфоровую фигурку, что стояла на каминной полке.

— Так будет понятнее, — сказал Джон и зашагал прочь из комнаты.

— Милорд, — произнес дрожащий и бледный Уоткинс. — Никогда еще я не был так потрясен.

— Не придавай этому слишком большого значения, мой старый друг, — мягко сказал Чарльз. — Ты его знаешь. Все это — игра на публику. Он бы никогда в меня по-настоящему не выстрелил.

— Сознательно, быть может, и нет. Но его палец дрожал на курке… Разве можно с уверенностью сказать, что ничего бы не произошло?

— Пожалуй, нет, — согласился Чарльз. Он печально улыбнулся, что придало его суровым чертам особый шарм. — Разве не безумием было открыто ему противостоять? Думаю, по-своему я так же безрассуден, как и он. Но запугать себя не позволю, даже оружием.

Чарльз потер рукой усталые глаза.

— Забудь об этом, Уоткинс, — взмолился он. — Просто нашло что-то.

— Как вашей светлости будет угодно, — ответил казенным голосом дворецкий.

Граф поморщился.

— От твоего взгляда ничто не ускользает, верно? После стольких лет, что ты проработал на нашу семью, остался ли у нас хоть один секрет от тебя?

— Нет, если говорить о мистере Джоне, милорд. И я надеюсь, нет нужды уверять вашу светлость, что я никогда не обсуждал ни с кем семейные тайны.

— Конечно, тебе нет нужды говорить об этом, Уоткинс. Хотя думаю, что худшее уже довольно широко известно.

— Я слышал сплетни в «Танцующем лакее», — согласился Уоткинс и, надменно фыркнув, добавил: — Я категорично их отвергаю.

— Молодец. И, конечно же, нет нужды волновать маму и бабушку этой историей.

— Мой рот на замке, милорд.

— Я сказал брату, что не заплачу больше ни пенни.

— Да, милорд.

— Как бы он ни запугивал меня скандалом.

— Конечно, милорд.

— Знаю, я говорил так и раньше, но теперь я настроен решительно.

— Да, милорд.

— Это мое окончательное решение.

— Да, милорд.

— И перестань делать вид, будто согласен со мной, — рассердился граф, — тогда как на самом деле ожидаешь, что я в который раз уступлю.

Уоткинс в ответ только пожал плечами, выражая покорное согласие. Граф вздохнул.

— Знаю, — сказал он. — И, что еще хуже, он знает. Потому-то и оставил счета на моем столе.

— Моя дорогая девочка! — леди Арнфилд, широко раскинув руки, спустилась к племяннице и заключила в теплые объятия. — Добро пожаловать, добро пожаловать!

Леди Клиона с радостью ответила хозяйке тем же.

— Дорогая тетя, — сказала она, — мне так не терпелось повидаться с вами!

Женщины ослабили объятия, чтобы взглянуть друг на друга. Леди Арнфилд было больше пятидесяти лет, но в манере одеваться прослеживалась слабость к нарядам, предназначенным для дам несколько более юного возраста. Бывшие сейчас в моде огромные кринолины выставляли ее дородную фигуру не в лучшем свете, а любовь к экстравагантным украшениям только усугубляла ситуацию. Однако общаться с леди Арнфилд было легко и приятно; лицо ее светилось радостью и добротой.

Молодой женщине, которая сейчас улыбалась хозяйке дома, было девятнадцать лет, модный наряд идеально сочетался со стройной, изящной фигуркой. Ее талия была миниатюрной, равно как и ступни, выглядывавшие из-под кринолина. Милое и озорное личико обрамлял ореол золотистых волос, придававший девушке вид очаровательной куколки.

Это впечатление рассеивалось из-за ее глаз. Темно-синие, почти фиолетовые, они обладали такой глубиной, что казались созданными манить всех окружающих на поиски спрятанной за ними души.

Частью привлекательности девушки было то, что она, казалось, не осознавала собственных чар. В насыщенные, лихорадочные дни лондонского сезона Клиона флиртовала и шутила с множеством поклонников, однако присущие ей естественность и правдивость притягивали мужчин не меньше, чем красота.

Впрочем, в данный момент ее тетю больше занимали приятные мысли о том, какой фурор произведет племянница в округе. Редкой дебютантке света выпадал на долю такой шумный успех, как леди Клионе. Кандидаты в мужья не давали ей проходу, привлеченные как ее обаянием, так и приданым, но она всем отказывала.

Теперь, когда лондонский сезон окончился, у леди Арнфилд появились свои планы на племянницу.

Первым шагом в их осуществлении было провести Клиону в приготовленную для нее комнату. Тетушка вскрикнула от радости, когда горничная принялась распаковывать чемоданы.

Перед глазами возникали горы изысканного нижнего белья, украшенные вышивкой юбки, чулки, шарфы, платки с кружевами… Утренние, дневные и вечерние туалеты из атласа, шелка и кружев… Платья для чаепитий и платья для прогулок, костюмы и сапоги для верховой езды и туфли для всех случаев… Ожерелья, диадемы, кольца, броши, серьги…

Леди Арнфилд жила в достатке, ибо ее мужем был сэр Кентон Арнфилд, лорд-наместник[1] графства. Однако супруги не владели и третью того богатства, каким обладала Клиона, и подобного гардероба леди Арнфилд еще никогда не приходилось видеть.

— Боюсь, что тетя Джулия, опекавшая меня во время лондонского сезона, считает, что я расточительна, — признала Клиона. — Как вам известно, мой сезон не был полным, поскольку в Лондон я попала только в мае, и она сомневалась, что мне понадобятся все эти туалеты.

— Неужели? — сказала леди Арнфилд тоном, не сулившим добра ее сестре Джулии. — Что ж, она никогда не отличалась умением делать что-то правильно.

— И боюсь, что я шокировала ее еще больше, когда буквально на прошлой неделе купила несколько новых нарядов, — продолжила Клиона с плохо скрываемым озорством. — Она сказала, что такая роскошь абсолютно излишня для провинции.

— Значит, она глупа, — сказала леди Арнфилд. — И при встрече я скажу ей об этом.

Клиона пошла в пляс по комнате, словно путешествие из Лондона в вагоне поезда вовсе ее не утомило. Что, впрочем, вполне соответствовало действительности.

— Какая чудесная комната! — воскликнула она, раскидывая руки и вертясь, точно юла.

— Боже мой, дитя, у тебя закружится голова, — проворчала тетя.

— Дорогая тетушка Марта, конечно же, нет! На балах я танцую всю ночь напролет, и голова вовсе не кружится.

— Говорят, ты была первой красавицей сезона, — улыбнулась тетя. — Толпы поклонников, а предложений руки и сердца не счесть.

— Естественно, — дразнящим топом отозвалась Клиона. — Дорогая тетушка, девушке с деньгами всегда делают предложения. Это дань ее банковскому счету, а не ей самой, и нужно быть круглым простофилей, чтобы думать иначе.

— Ах, но я уверена, что некоторые из них были в тебя влюблены, — возразила леди Арнфилд, шокированная столь нехарактерной для невинной девушки практичностью.

— После десятиминутного знакомства? — продолжала гнуть свою линию Клиона. — Пока что это самое скорое предложение, которое мне сделали. Не сказать, как это польстило моему самолюбию! Но представьте, каким было падение с небес на землю, когда я узнала, что мой «обожатель» на следующий же день обручился с другой богатой наследницей! Я просто была первой в его списке, вот и все.

— Клиона!

— Не нужно так волноваться, дорогая тетушка. А что, по-вашему, я должна делать? Поверить, что я действительно самая прекрасная и восхитительная женщина из всех, что видел свет? Образец добродетели и красоты…

— Кажется, мне сейчас сделается дурно, — откровенно сказала леди Арнфилд.

— Именно так и я себя чувствовала.

— Мужчины действительно говорят тебе такое?

— Некоторые. И это роковая ошибка, потому что я терпеть не могу, когда мне льстят. Только представьте, какой тщеславной нужно быть, чтобы верить всему этому вздору!

— Даже подумать страшно, — согласилась леди Арнфилд.

— Иногда, — продолжила мысль Клиона, — я сомневаюсь, добрую ли услугу оказал дядя Соломон, когда завещал мне все эти деньги.

— Это единственный хороший поступок, который он совершил для кого-то из своей семьи, — заметила леди Арнфилд. — Он проводил так много времени за границей, занимался исследованиями. Дрянное, грязное, опасное занятие. Тем не менее он скопил сокровища, которые сделали его богатым. К счастью для тебя.

Клиона вздохнула.

— Мне кажется, что он оставил мне слишком много. Ни одному человеку не нужно столько денег.

— Глупости, дорогая. У женщины никогда не может быть слишком много денег, — с уверенностью заявила леди Арнфилд.

— Вы так думаете? — пробормотала Клиона, обращаясь как бы к самой себе. — Я не уверена.

— Что ж, очевидно, прошлый опыт оказался для тебя неудачным, но не все мужчины — охотники за приданым. Ты наверняка встретила молодых людей, которые тебе понравились. Удалось ли кому-нибудь из них затронуть твои собственные чувства?

Клиона кивнула.

— Немножко, — сказала она с озорной улыбкой. — Ровно настолько, чтобы пофлиртовать вечер и забыть о нем.

— Значит, ты не… влюблена?

— Ни капельки. Разве это не печально? Казалось бы, к этому времени я должна была бы уже сдать свои позиции, но нет. Иногда я чувствую, что жду чего-то.

— Чего?

— Точно не знаю. Просто «чего-то». «Чего-то особенного». Это все, что я знаю.

Клиона оборвала неустанное хождение по комнате и остановилась у окна, из которого открывался прекрасный вид.

— Тетушка Марта, что это?

— Где, моя дорогая?

— За деревьями. Похож на сказочный замок, весь в башнях и шпилях, словно парящий среди облаков.

— Да, он прекрасен, верно? Это фамильный замок Хартли, резиденция графа Хартли. Они с твоим дядей и большие друзья, и непримиримые соперники, потому что только у графа конюшня лучше нашей.

Клиона, незаурядная наездница, захлопала в ладоши от удовольствия.

— Мне не терпится с ним познакомиться!

— Познакомишься, и очень скоро. А пока что пора одеваться к обеду. Твой дядя с минуты на минуту вернется домой. Он должен был встретить тебя, но ему пришлось уехать на важную встречу. У лорда-наместника много обязанностей.

— Конечно. Ах, как хочется снова повидаться с дядей Кентоном! Но что же мне надеть к обеду?

Леди приятно провели полчаса, остановив, наконец, свой выбор на платье из голубого атласа и газа, которое восхитительно подчеркивало цвет глаз Клионы.

Затем леди Арнфилд удалилась в собственную комнату, а Сара, горничная Клионы, принялась носить воду для ванны. Смыть дорожную пыль было блаженством. После этого девушка надела платье и села перед зеркалом, чтобы Сара уложила ей волосы.

Когда туалет был закончен, леди Арнфилд не оказалось поблизости, и, будучи независимой девушкой, Клиона выскользнула в коридор и спустилась по парадной лестнице в гостиную. Створки французских дверей стояли распахнутыми, а за ними открывался огромный ухоженный сад, утопающий в цветах и кустарниках.

Внимание Клионы привлек маленький озорной спаниель. Он выпустил из зубов мячик и теперь с надеждой поглядывал на девушку.

— Ах ты, мой хороший! — воскликнула Клиона. — Конечно же, я с тобой поиграю.

В следующую секунду она уже переступила порог и заскользила по ступенькам, ведущим к газону; схватила мячик и бросила его как можно дальше. Спаниель залаял от удовольствия и пустился за ним. Клиона, смеясь, побежала следом.