Империя ненависти

Я давлюсь водой, и Аспен оказывается рядом, хлопая меня по спине.

— Господи, Николь. Я говорю тебе что-то, а ты чуть не захлебываешься? Спасибо за моральную поддержку.

Я прочищаю горло.

— Я… удивлена, вот и все. Разве ей не около двадцати?

— Ей двадцать.

— А тебе тридцать пять. Когда ты ее родила? В четырнадцать?

— В пятнадцать, да.

— Ничего себе.

— Вроде как обнадеживающая реакция.

Она ковыряется вилкой в лазанье и откусывает большой кусок, который едва помещается во рту.

— Это не осуждение. Я просто перевариваю все это. — я касаюсь ее руки. — Должно быть, это было тяжело.

Она прекращает жевать и смотрит на меня так, словно я клоун в фильме ужасов. Если бы я не думала, что это так неправдоподобно, я бы подумала, что в ее глазах блестят слезы.

— Ты… первый человек, который мне это сказал.

— Это потому, что другие люди боятся тебе что-то сказать.

Она проглотила кусочек еды.

— В любом случае, не важно. Она… Гвинет не любит меня и не считает меня своей матерью, а этот гребаный мудак Кингсли настраивает ее против меня при каждом удобном случае. Он даже не дает мне шанса стать частью ее жизни.

— Разве она недостаточно взрослая, чтобы принимать собственные решения?

— Да, но она также слишком привязана к нему, учитывая, что он растил ее один. Я сказала ей, что думала, что она умерла, и что я не специально ее бросила, но она все равно ненавидит меня за то, что ей пришлось расти без матери. Это понятно, но все же.…

— Как насчет того, чтобы попросить помощи у ее мужа? Ты же дружишь с Натаниэлем.

— Нейт сказал мне дать ей время. Но с ее придурком отцом никакое количество времени не поможет. — она делает паузу, сузив глаза на абстрактную картину на стене. — Может, мне стоит оказать услугу всему миру и нанять кого-нибудь, чтобы на этот раз убить этого ублюдка по-настоящему.

— Уверена, что хочешь говорить это вслух?

— Притворись, что ты ничего не слышала.

Она улыбается, и я улыбаюсь в ответ.

Затем мы погружаемся в молчаливое общение. Теперь я знаю, почему Аспен помогла мне в первый раз, когда я постучала в ее дверь, без лишних вопросов.

Она испытала на себе, каково это потерять ребенка, и, судя по тому, какой она оказалась защитницей, боль, должно быть, была неизмеримой. Возможно, это сформировало в ней ту женщину, которой она является сегодня.

Я не могу представить свою жизнь без Джейдена. Он мой второй шанс стать лучше, сделать что-то хорошее.

И я буду бороться за него до самой смерти, если придется.

Мой телефон пикает от сообщения, и я вздрагиваю, а затем мое сердце подскакивает, когда я вижу имя на экране.

Чертов Идиот: У меня появилась работа в последнюю минуту. Забронируйте мне билет в Сингапур и номер в отеле на два дня.

Сингапур? На два дня?

Я не знаю, почему мой желудок сжимается от этой новости. Несмотря на то, что он каждый день находится в своем кабинете и в основном ведет дела удаленно, Дэниел все еще международный адвокат, и путешествия по работе не в новинку.

Николь: Сразу же.

Чертов Идиот: Оставайся в моей квартире с ребенком и кошкой.

Николь: Нам и в нашей квартире хорошо.

Чертов Идиот: Это приказ, мисс Адлер. Я не хочу слышать ваших надоедливых соседей через телефон, когда буду звонить по работе.

Я поджимаю губы. Ему либо нравится быть придурком, либо он не умеет быть милым без придури.

Николь: Поняла.

Чертов Идиот: О, и считай это своим крайним сроком. Когда я вернусь, тебе лучше сказать мне, что за чертовщина с тобой произошла на днях, или я сам это выясню. Любой из вариантов даст мне одинаковый результат, но ты можешь выбрать, будешь ли ты платить за скрытие от меня информации.

Глава 18

Николь

— Разве ты не сказала, что он будет здесь в девять?

Я морщусь от обвинения в тоне Джея, затем делаю вид, что проверяю огромные часы с римскими цифрами на стене.

— Говорил.

— Ну, сейчас три минуты девятого, а его еще нет.

— Рейсы могут задерживаться, милый. И три минуты это вряд ли опоздание.

— Тогда позвони ему, Никки.

Он трясет меня за подол платья, изображая навязчивую четырехлетнюю версию самой себя.

Как сказать ему, что мысль о звонке Дэниелу ничем не отличается от того, что я сую палец в рот с намерением проблеваться?

Последние два дня я была на взводе, обдумывая, как лучше солгать, когда он вернется.

Ни за что на свете я бы не стала добровольно вспоминать о своем состоянии. Не в этой жизни.

Две части меня в равной степени воевали друг с другом по поводу того, что я должна испытывать. Часть меня желает, чтобы он не возвращался в ближайшее время. Но другая часть жаждет этого не меньше, чем Джей, если не больше.

Не помогает и то, что мы остались в его квартире. Мало того, мои извращенные желания привели в его комнату поздно ночью, и я спала, обнимая его подушку, пропитанную его запахом.

И я, возможно, также прикасалась к себе. Я просунула пальцы в свои промокшие трусики и представляла его лицо, когда входила и выходила из своей киски. Достигнув освобождения, я зарыдала в подушку от того, что была такой бесповоротно дисфункциональной.

— В аэропорту у него выключен телефон, — вру я сквозь зубы.

Мысль о том, чтобы услышать голос Дэниела, заставляет меня нервничать. Последние два дня я едва могла говорить с ним о рабочих вопросах. Скажем так, я благодарна двенадцатичасовой разнице во времени.

— Мы не можем поехать в аэропорт?

— Нет, Джей. Мы не можем. — я делаю вдох. — Просто иди смотреть телевизор.

Он дуется, будто я сказала ему, что рыбы не будет целую неделю, потом обнимает суетящуюся Лолли и ложится на диван.

Надо отдать ему должное, он действительно пытается не заснуть, качая головой и расширяя глаза, но через тридцать минут он отключается.

Я накрываю его и Лолли, которая спит на его ноге одеялом. Она хнычет и смотрит на меня боковым зрением в стиле королевы драмы, а потом снова погружается в дремоту.

— Ты тоже скучаешь по нему, да? — шепчу я брату, чувствуя, как тяжесть размером с кирпич давит на грудь.

Я не должна скучать по этому проклятому придурку. Не тогда, когда он сделал своей миссией превратить мою жизнь в колоссальный ад. Но пустота, которую я испытывала последние два дня, хуже могильной тишины.

Вздохнув, я убираю приготовленную еду и проскальзываю в его кабинет. Еще одно место, где я могу почувствовать его запах.

Иногда запаха достаточно. Не нужно прикосновений или чего-то еще.

Только запах.

Состоящий из бергамота, лайма и безумной мужественности.

Я бы пошла в его спальню, но не хочу, чтобы меня застали там, если он приедет.

Пространство большое, чистое, с винтажным характером. Полки и стол из прочного темного дерева, а в гостиной стоит один из тех высоких честерфилдов, которые словно сошли с исторического шоу.

Я приступаю к упорядочиванию папок на его столе, хотя там нет особого беспорядка. Затем перехожу к ящикам и замираю, когда открываю первый из них.

Мои пальцы дрожат, а сердце едва не падает к ногам.

Я моргаю раз, два, не в силах поверить в то, что, черт возьми, находится передо мной.

Предмет не исчезает.

Мои пальцы дрожат, когда я обхватываю ими гладкую поверхность и поднимаю вверх.

Это не сон.

Крошечные блестки искусственного снега покачиваются вокруг девушки, и моя грудь так же сильно вздрагивает.

Я переворачиваю снежный шар на всякий случай, вдруг это копия, но инициалы, которые папа выгравировал внизу, чуть не заставляют меня разрыдаться.

Н. А.

Но зачем?

Зачем Дэниелу хранить этот снежный шар… двадцать один год? Он же ясно сказал, что не сохранил его.

Никогда в своих самых смелых мечтах я не могла подумать, что он действительно сохранит его.

— Видно, ты приобрела привычку шпионить.

Я резко вскидываю голову, и горло смыкается.

Дэниел стоит напротив, как мрачный воин в щегольском темно-синем костюме. Сочетание цвета его одежды и его глаз было бы завораживающим, если бы он не был в процессе пожирания меня заживо этими глазами.

Разрывая меня на куски.

Исследуя каждую часть.

— Почему… — мой голос это воздушный вздох, и я сглатываю в беспомощной попытке говорить правильно. — Почему у тебя это?

Он движется ко мне несколькими быстрыми шагами, сокращая расстояние, между нами, вместе с любым подобием здравомыслия, за которое я держалась обрубленными, окровавленными пальцами.

Дэниел хватает снежный шар, но я не отпускаю его, и он остается висеть, между нами.

— Когда я думала, что потеряла его тогда, я спросила тебя, не видел ли ты его, и ты ответил, что выбросил его. Ты сказал, чтобы я смирилась, потому что эта вещь ничего не значит.

— Это этот шар ничего не значит.

Ледяная холодность его тона больше не обманывает меня.

Я начинаю думать, что он использует его как камуфляж для чего-то более глубокого.

— Если бы он ничего не значил, ты бы не хранил его двадцать один год, Дэниел.

— Должно быть, он попал с мусором.

— Чушь.

Я расправляю плечи.

— Тебе стоит следить за своим языком, если хочешь получить награду «Невинность Года».

— Ты не станешь менять тему. — мои губы дрожат. — Скажи мне, почему он все еще у тебя? Почему ты солгал, что выбросил его?

Он поджимает губы, его челюсть напрягается, но он ничего не говорит.

— Ты лгал о других вещах? — мой голос ломается, в нем слишком много эмоций. — Есть ли другая ложь, о которой я должна знать?

— Давай сначала начнем с твоей.

Он забирает снежный шар из моих пальцев, бросает его в ящик и захлопывает.

Затем его большие, горячие руки обхватывают мою талию, и мир уходит у меня из-под ног. Он поднимает меня, понимаю я, но прежде, чем я успеваю среагировать, мой зад сталкивается с твердой поверхностью стола.

— Что это?

— Я специально упомянул, что мне понадобятся ответы, когда я вернусь. Начинай говорить.

Мои ладони находят его плечи, и я толкаю его, но с таким же успехом я могла бы пытаться сдвинуть здание.

— Почему ты хочешь знать?

— Не загружай этим свой умный мозг. Все, что тебе нужно сделать, это выплюнуть причину, по которой ты так себя вела, когда я прикасался к тебе.

Я смотрю в сторону.

— Может, я не хочу об этом говорить.

— А может, мне наплевать на то, чего ты хочешь. — его пальцы впиваются в мои бока. — Теперь смотри на меня и говори. Не заставляй меня повторяться.

Я не думаю о своём следующем шаге.

Хотя, наверное, стоило бы.

Я придумала миллион лжи, чтобы сказать ему, но, глядя на его лицо, я не могу произнести ни одной из них.

Поэтому я перехожу к чему-то другому.

К отвлечению.

Ухватившись за его пиджак, я притягиваю его ближе и прижимаюсь губами к его губам. Сначала просто мои губы на его губах в тишине кабинета.

Затем в воздухе раздается рычание. Его.

Мои мысли рассеиваются и уходят в небытие, когда одна его ладонь с силой сжимает мой затылок, а другая остается на талии. Большая, теплая и… безопасная.

Это последняя мысль, которая должна была возникнуть у меня насчёт этой ситуации или о нем, но она там, в глубине моего испорченного сознания — это безопасно.

Полностью и абсолютно безопасно.

Он целует меня медленно, словно, как и я, не верит, что это происходит.

Спустя годы.

Одиннадцать, если быть точной, но кто считает, верно?

Я стараюсь держать себя в руках, правда. Я та, кто это начал, и это должно быть на моих условиях и только на моих.

Поэтому я держу свои губы в замке.

— Откройся. Мне.

Он подчеркивает каждое слово, прикусывая мою нижнюю губу, а когда я не подчиняюсь, он захватывает чувствительную кожу между зубами и прикусывает так сильно, что я удивляюсь, что не идёт кровь.

— Блядь. Открой рот.

Мой рот разрывается от хныканья, и он использует эту возможность, просовывая язык. Внутренности разжижаются от грубой страсти и неапологетичной силы, с которой он держит меня.

Он целует меня так, словно хочет разрушить меня и одновременно поклоняться моему телу. Он целует меня так, словно я его заклятый враг и единственный друг.

Моя голова плывет от недоумения, и это размывает признаки приступа паники, которую я обычно испытываю при подобных обстоятельствах.

Его язык играет с моим, лижет и делает совершенно беспомощным. В воздухе раздается стон, и я не уверена, его это или мой.

Я даже не уверена, что я делаю. Я всего лишь хотела заткнуть его, но это превращается в нечто большее.

Это превращается в то, что я не могу остановить или контролировать, даже если бы захотела.

Мои ноги широко раздвигаются, когда он устраивается между ними, и это заставляет возбуждение, которое я беспомощно сдерживала, разгореться во мне.

Сначала я не в состоянии сложить два и два, но потом ощущаю пустоту от его руки на моей талии. Вскоре после этого два длинных мозолистых пальца прочерчивают линию моего нижнего белья. Они скользят под ткань, дразня клитор, а затем проникают в меня.

Все за раз.

Я задыхаюсь у него во рту, живот сжимается. Несмотря на удовольствие, несмотря на небрежные звуки его пальцев при движениях, меня тошнит.

Нет, не тошнит. Меня сейчас вырвет.

Я отрываю свои распухшие, истерзанные губы от его губ и хватаю его за запястье поверх платья, заставляя его руку остановиться.

Я качаю головой так же неистово, как и то, что он должен видеть в моих расфокусированных глазах.

— Д-Дэниел…

— Что? — в его тоне звучит режущая темнота, вызов, который он бросает мне. — Если хочешь, чтобы я остановился, скажи мне почему.

— Почему тебя это должно волновать? Почему ты вообще хочешь меня?

— Почему я вообще хочу тебя? Разве это не вопрос на миллион долларов? Я ни черта не знаю, Николь. Я не знаю, почему ты единственная девушка, которую я вижу несмотря на то, что в моем распоряжении сотни. Я не знаю, почему я слеп к ним, а не к тебе. Никогда. Это ты подмешала в мою еду какой-то завораживающий талисман?

Слеза скатывается по моей щеке.

— Ты предпочитаешь быть заколдованным, чем признаться, что хочешь меня?

— А ты предпочитаешь прятаться, а не хотеть меня в ответ.

Он сгибает пальцы внутри меня и проводит языком, слизывая слезу с моего глаза, а затем прикусывает капельку, оставшуюся на губе.

Моя хватка ослабевает на его запястье, и он воспринимает это как приглашение. Дэниел сильно и быстро вводит пальцы в мою киску и одновременно проводит большим пальцем по клитору.

Наслаждение настолько сильное, что мои бедра дергаются, и я начинаю двигаться на его пальцах, мои губы сжаты в линию, а глаза закатываются.

Когда оргазм настигает меня, он такой же интенсивный, как и его прикосновения. И такой же разрушительный, потому что я не могу прекратить издавать звуки, которые обычно заглушаю тыльной стороной ладони. Я не могу сейчас, потому что он облизывает мое лицо, покусывает губы и пробует на вкус удовольствие, которое он вызвал на моей коже.

Отпуская мою шею, он расстегивает молнию на брюках, освобождая член. Я слабо осознаю это, но чувствую только тогда, когда он раздвигает пальцы и одним грубым толчком заменяет их своим членом.

Я кричу, когда еще свежий оргазм перетекает в другой. На этот раз он гораздо сильнее, и глаза закрываются.

Размытые серые образы возникают за веками, как мстительные тени. Капли черных чернил пятнают зрение.

Кап.

Кап.

Кап.

Вонь сигарет и травки душит меня. Насилие, которое они обещают, сгущается вдали, как искаженные линии.

Теперь это боль.

Грубая боль.

И я не могу ничего сказать, потому что это моя вина. Я начала это.

Я заслужила эту боль.

Приступы паники.

Сонный паралич. Все это.

Пожалуйста, не делай мне больно…

Потом все прекращается. Ощущение, что я в ловушке. Он не проникает в меня.

Он остановился.

Все кончено.

— Персик…

Я медленно открываю глаза и вижу, что Дэниел смотрит на меня, нахмурив брови.

Мы все еще соединены, его член заполняет меня, пока я не могу определить, где начинается он и начинаюсь я.

Это Дэниел.

Дэниел.

Не знаю, почему мне хочется плакать и от разочарования, и от радости.

— Ты думаешь, я когда-нибудь причиню тебе боль?

— Ч-что?

— Ты только что сказала: «пожалуйста, не делай мне больно».

Черт.

Я сказала это вслух?

— Скажи, Николь. Я делаю тебе больно?

Я медленно качаю головой.

— Тогда почему ты только что умоляла меня не делать этого?

Я говорила не с тобой, но я не могу сказать это и показать, какая я на самом деле ненормальная.

Поэтому я использую свою прежнюю тактику и целую его. На этот раз более агрессивно, я кусаю его губы и пробую его вкус на своем языке.

У него вкус персика и невозможных пристрастий. По логике вещей, он не должен. По логике, он не должен быть копией моих леденцов и моих механизмов преодоления.

Но я все равно приветствую его.

Мне нужно закрепиться в этом моменте. К Дэниелу, его мифическим глазам и эйфорическому прикосновению. Я не могу позволить теням снова закрасться внутрь.

Дэниел немного отстраняется, а затем снова входит, задевая точку G. Я содрогаюсь от силы его движений и стону ему в рот.

Мои глаза вновь опускаются, и я чувствую, как погружаюсь в другое царство.

Горячая рука обхватывает мой затылок, сжимая горло.

— Смотри на меня, когда я буду тебя трахать.

Мой пульс подскакивает, когда я позволяю глазам Дэниела поймать мои. Они полны звезд, галактик и планет.

Они потусторонние, даже ошеломляющие, но они также безопасны.

Самое безопасное, что есть на земле.

Даже если бы я могла смотреть на них только издалека.

Даже если слишком близкое расстояние может ослепить меня.

Обе мои ладони находят его щеки, и я смотрю на его лицо, пока он трахает меня глубоко, не торопясь, вновь и вновь задевая эту приятную точку.

К тому времени, когда он ускоряется, я снова на грани. Бессловесный вздох вырывается из губ, и он поглощает мой рот, выходя из меня, и я чувствую, как его бедра дрожат на моих.

Мой разум затуманен, когда я смотрю вниз и вижу, как он кончает на свои руки. Его сперма пачкает мою одежду и его, а затем капает на пол.

И тут я понимаю, что он трахал меня без презерватива. Дерьмо. Если бы он не сообразил и не вышел в последнюю секунду, у нас возникло бы больше осложнений.

И почему, черт возьми, я разочарована этим?

Очнись, черт возьми, Николь. У тебя был незащищенный секс с бабником, и ты разочарована, что он вышел и не кончил в тебя?

Я отпускаю его лицо, стремясь исчезнуть из его поля зрения. Может, я смогу вырыть яму и спрятаться в ней в обозримом будущем.

Это был всего лишь поцелуй. Как, черт возьми, это могло закончиться умопомрачительным сексом?

Дэниел хватает мой подбородок рукой, которая все еще покрыта спермой, прерывая мою миссию.

— Куда ты собралась?

— Разве мы не закончили?

— Мы даже не начали. — он размазывает свою сперму по моим раздвинутым губам, затем погружает два пальца внутрь, как и в тот раз. — Я снова собираюсь трахнуть тебя, один раз в душе и один раз на кровати, а потом… ты расскажешь мне все о проклятых скелетах, которые ты прячешь в своем шкафу.

Глава 19

Николь

В своих попытках вытащить голову из задницы — точнее, из члена — я развлекаю Мэра игрой в гольф в эти выходные.

Он пригласил большинство партнеров из У&Ш. Большинство, в смысле, тех, кого он считает достойными своих драгоценных игр. Это включает двух владельцев, Нокса и меня.

Нокс, будучи придурком на заемном времени, сразу же отказался. Мэр Джефферсон, старик с копной седых волос и бровями, которые должны видеть ножницы, даже не обиделся.

Не тогда, когда Нокс помолвлен с принцессой Русской мафии. Той самой мафией, чьи набитые наркотиками задницы он целовал, чтобы добраться до своего места.

Испорченное богатство в испорченном городе в испорченном мире.

Как раз моя сцена.

Нейт и Кинг появились, одетые в свои сшитые на заказ брюки и рубашки поло. Все это часть их сетевых схем, чтобы их фирма продолжала представлять таких свиней, как Мэр Джефферсон, и вымогать у них деньги.

— Это скучнее, чем моногамия, — говорит Кинг, ударяя мяч.

Нейт смотрит на него сбоку, будто он говорит на чужом языке.

— Ты даже не знаешь, что означает этот термин.

— К чему ты клонишь?

— Откуда тебе знать, что это скучно, если ты никогда этого не пробовал?

— Ты движешься в обратную сторону. Я знаю, что это скучно, вот почему я избегаю этого, как Швейцария избегает войны.

— Ошибочная логика, Кинг. Ты любишь войну.

— На твою гребаную задницу точно обрушится война, если ты будешь думать о чем-то, выходящем за рамки моногамии.

— Никогда не говорил, что так будет. Я счастлив в браке.

— За моей чертовой дочерью. — он взмахнул клюшкой в воздухе. — Даже твое счастье зависит от меня. Лучше имей это в виду в следующий раз, когда будешь принимать чью-то сторону, мой дорогой зять.

— Запомню, когда ты отправишь свое эго в психиатрическую клинику.

Между ними начинается молчаливая война взглядов.

Я тактично перехожу на их сторону.

— Прошу прощения за мой чертов французский и вмешательство, но Джефферсон наверняка слышит, как вы называете его игру скучной.

— У этого старого проблемы со слухом. — Кинг улыбается и машет ему рукой, на что он машет в ответ. — Он не услышит шлюху, называющую имя его сына.

— Тебе виднее. — Нейт делает глоток воды. — Учитывая, сколько шлюх ты трахаешь на регулярной основе.

— Они называются эскортом, и, клянусь, если ты затронешь эту тему с Гвен…

— Немного вводит в заблуждение то, что она все еще считает тебя святым, когда ты демон, но я не буду тем, кто разобьет ей сердце. Ты ведь знаешь, что она все еще надеется, что ты остепенишься, верно?

— Тогда заставь ее отказаться от этого. Я не откажусь от секса ради кошмара с белым забором. — он обхватывает мое плечо. — Разве не так, Дэнни?

Несколько месяцев назад я бы крикнул: «Да, блядь!» и поехал бы на своей машине в ближайший клуб. Иногда секс происходил во время поездки.

Теперь слова даже не могут покинуть мои губы. Они застряли между зубами, как надоедливые рыбьи кости.

Неделя.

Прошла неделя с тех пор, как я снова трахнул Николь.

Неделя постоянного секса каждый раз, когда я мог оставить ее одну.

Неделя подкупа Джейдена товарами, связанными с мультфильмом Гадкий Я — черт возьми, кто бы мог подумать, что там тонны этого дерьма? — чтобы он скрылся в своей комнате и позволил мне трахнуть его сестру.

В моей квартире, естественно.

Я не разрешил им вернуться в их адскую квартиру, так что мы все застряли на этапе: «Мы живем вместе?»

Хотя, рано или поздно я заставлю ее разорвать договор аренды этой дыры. Даже после того, как меня не будет, я найду ей жилье получше.

Слишком много депрессивных мыслей о будущем — или нет, смотря как на это посмотреть.

Вернемся к более радостным новостям, на вершине которых чертова Николь.

Минус в том, что я не могу трахать ее, когда Джейден бродит по квартире, как ее телохранитель третьего класса. Так что мне приходится делать это по ночам, благодарный, блядь, за звуконепроницаемые стены.

Иногда Лолли подглядывает, но вскоре вспоминает, что ей все равно, и идет к своему следующему кошачьему приключению.

Но прикосновений к ней в квартире недостаточно, поэтому я запираю нас в своем кабинете и завладеваю ею за столом, у стены, не полу. В общем, на любой доступной поверхности, чтобы погрузить свой член в ее теплую киску.

Ради своего здравомыслия и эго в форме члена, мне хватает порядочности притвориться, что я устраняю ее из своей системы.

План все еще продолжается и работает как шарм.

Это не имеет никакого отношения к тому, что мой член оживает только рядом с ней, или к тому, что я, как второсортный гад, одержим ее пахнущими персиком белокурыми локонами, пока она спит.

Или тот факт, что я старательно прохожу один секс-марафон за другим, будто она задание, а я заново готовлюсь к экзамену.

И уж точно это не имеет никакого отношения к тому, как ее тело обхватывает мое, словно тиски.

Но, возможно, это связано с тем, как она напрягается всякий раз, когда я начинаю прикасаться к ней. Правда, только в начале. В какой-то момент она пыталась закрывать глаза, но я вытравил из нее эту привычку.

Теперь мне нужно сделать так, чтобы ее меньше пугал оральный секс, когда она его получает, и выяснить, почему она время от времени уходит в себя.

— Дэниел?

Голос Кинга выводит меня из моих мини мрачных сказочных размышлений.

— Что?

— Ты не ответил на вопрос.

— Потому что ходят слухи, что он трахается со своей помощницей. И под слухами я имею в виду Нокса и Себастьяна.

— Себастьяна? — повторяю я.

Нокс вникает в мою жизнь, как жаждущий власти агент ФБР, но Себастьян, племянник Нейта и еще один младший партнер, внимателен как птица ко всем, кто не является его девушкой.

Он олицетворение дьявольской заботы, с маленькими красными рожками и хвостом, выглядывающим из-под ног. Нокс говорит, что это его член, но дело не в этом. Как и то, что мы обсуждаем члены друг друга во время завтрака.

— Тебе повезло, что здесь нет правил, запрещающих служебные романы, иначе твоя задница сейчас была бы у доски, — говорит мне Кинг с презрением.

— Завидуешь, что поезд моногамии оставляет тебя позади? — Нейт усмехается.

— Скорее, я в экстазе от того, что существует естественный отбор для идиотов. Миру их нужно меньше.

— Я не состою в моногамных отношениях, — заявляю я скорее себе, чем кому-либо еще, игнорируя тот факт, что мой член отказывается прикасаться к другой девушке на расстоянии десяти метров.

— Скажи это жалюзи, которые сейчас редко открываются в твоем кабинете. — Нейт смотрит на меня сверху вниз. — Мне нужно будет проверить, работаешь ли ты на самом деле.

— Не надо мне этого говорить. Судя по тому, сколько раз Грейс говорила, что ты недоступен, пока ты был заперт в своем кабинете, я бы сказал, что ты трахаешь Гвен, как подросток во время своего первого секс-марафона. Сомневаюсь, что здесь замешана какая-то работа.

— Большое спасибо за ненужные образы о моей трахающейся дочери, Стерлинг. — Кинг отталкивает меня, но направляет свое отвращение на Нейта. — Пока я лежал в коме. Правда, Нейт?

— Ты все еще жив.

— Ты, однако, не будешь живым, когда я передумаю и решу убить тебя.

Я поднимаю руку.

— Для всех будущих ссылок на уголовные дела, я не просто услышал эту угрозу.

— Я слышала.

Мы втроем поворачиваемся к источнику женского голоса. Аспен стоит напротив в короткой белой юбке и голубой футболке-поло, положив руку на бедро, и выглядит в десять раз моложе в своем обычном костюме.

— Я верну правосудие и позабочусь о том, чтобы этот сумасшедший придурок оказался за решеткой на всю жизнь. — она пристально смотрит на Кинга. — Если ты окажешь нам всем услугу и совершишь убийство, скажем, во Флориде или Алабаме, я даже посижу в первом ряду, когда тебя будут бить током.

— Может, я буду сидеть в первом ряду, когда твоя кровь ведьмы толкнет тебя на убийство первой степени. А теперь, не могла бы ты порадовать нас причиной твоего нежелательного присутствия?

— Джефферсон пригласил меня на гольф.

— Тебя?

— Старший партнер, когда все проверяли.

— Ты опоздала, — дружелюбно говорит Нейт.

— Наверное, в первый час тебя это не беспокоило? — спрашиваю я.

— Вы знали? — Кинг смотрит на нас так, как будто мы обезглавили его любимого щенка а-ля гильотина.

— Вопрос в том, почему бы и нет? Джефферсон пригласил партнеров. Аспен в этом списке на первом месте.

Нейт проверяет часы, вероятно, ему не терпится вернуться домой. Единственная причина, по которой он согласился быть здесь, это то, что Гвен готовится к экзаменам.

— Его сексистский член так ненавидит эту идею, что забывает о ней. Частенько.

— Ты, из тех, кто забывает, милая.

Она смотрит на него так, словно он уперся ногами в ее ребра и раздавил ее несуществующее сердце, но вскоре она сглаживает свое выражение.

— Не больше, чем ты, малыш.

Настала его очередь смотреть на нее, как на дикого жеребца, которого он хочет приручить. Откинув волосы, она поворачивается лицом ко мне и Нейту.

— Что мы будем делать дальше?

Кинг смеется.

— Ты бы не знала, как играть в гольф, если бы тебя кормили с ложечки, любительница.

— Ты в игре.

Она начинает следовать нашим с Нейтом инструкциям. К тому времени, как мы заканчиваем с гольфом, Кинг и Аспен находятся в нескольких секундах от того, чтобы перерезать друг другу горло или трахнуться на траве. Не знаю, что из этого более актуально.

На лице Нейта выражение: «что я сделал, чтобы заслужить это?», и я более чем готов уехать домой.

Обычно я этого не делаю. Еду домой, я имею в виду. Разве что поспать или притвориться, что у меня есть хоть какое-то подобие хорошей жизни.

Но сегодня я не могу перестать думать о том, кого я оставил в квартире.

И я, возможно, купил кучу ненужного дерьма по дороге домой. Например, куртку Миньонов, игрушку для кошки и премиальную рыбку.

Когда я возвращаюсь, меня встречает такое количество гребаных цветов, что они взрываются у меня перед глазами.

Играет какая-то попсовая песня и все танцуют. Точнее, Николь и Джейден. Они прыгают с энергией стриптизерши на шесте. Лолли тоже присоединяется к веселью, бегая из одного конца комнаты в другой, похоже, в поисках своей собственной дозы того, что эти двое принимают.

Не обращая внимания на свою коленопреклоненную реакцию — испортить все их развлечения, — я прислоняюсь к дверному проему и скрещиваю ноги в лодыжках. Сцена передо мной разыгрывается, как клишированная сцена из диснеевского фильма. Николь кружит хихикающего Джейдена, ее собственный смех раздается в воздухе с грацией чертового ангела.

Нет, Дэниел. Ты не думаешь о том, чтобы выбросить девятилетнего ребенка из окна, чтобы занять его место.

— Дэн!

Тот самый человек, которого я хотел прикончить, зовет меня, ухмыляясь, показывая свои отсутствующие зубы.

Внимание Николь наконец-то переключается на меня, она бледнеет, а затем краснеет, как девственница. Поправка, она не краснела, когда была девственницей.

Она была ангелом с внешностью дьявола. Теперь она выглядит как сломленный ангел. Дьявол, который со второй попытки исполняет «Knockin' on Heaven's Door», версию Guns N' Roses.

Ее движения суетливы, когда она убавляет музыку из динамика.

— Прости, я… думала, ты вернёшься только ближе к вечеру.

Таков был план, пока я не пришёл к тревожному осознанию того, что во внешнем мире нет того, что мне нужно.

А в моей скучной квартире с бывшей есть.

Но я не предлагаю это объяснение. Вместо этого я бросаю Джейдену куртку с Миньонами, от которой он охает и ахает и даже обнимает меня.

Кощунство.

Но я все равно поглаживаю его по спине, потому что, отпрыск или нет, детям вроде как нужна вся эта хрень с лаской. Он может быть умным, но он такой же одинокий, как и его сестра.

Они так долго были миром друг для друга, что мне кажется навязчивым даже находиться между ними.

Но они все равно впустили меня, Миньоны, Лолли и все такое.

— Я собираюсь сфотографировать это с другой моей коллекцией, — объявляет он, а затем бежит в комнату, будто его задница в огне.

В его комнату.

У этого маленького негодяя есть комната в моей квартире. На самом деле это комната для гостей, которой до него никто не пользовался.

Николь заняла вторую комнату для гостей, в которой она не спит, потому что секс происходит в моей спальне.

— Ты должен перестать дарить ему подарки, — говорит она мне, когда я нахожусь на кухне и наливаю себе стакан воды.

Я прислоняюсь к стойке и поворачиваюсь к ней лицом.

— Это твой способ сказать: «Спасибо, что заботишься обо мне и моем брате. Дай мне пососать твой член, чтобы показать, как я тебе благодарна?»

Ее щеки приобретают глубокий оттенок красного, но, к ее чести, надменное выражение лица не исчезает. Думаю, аристократическая кровь в твоих жилах никогда не меняется, даже если твоя мать оказывается психопаткой на стероидах.

— Ты его балуешь. — она полностью игнорирует мое предложение «пососать мой член». — Ему будет трудно приспособиться, когда все это закончится.

— Все это?

Я пытаюсь сделать вид, что она не уколола меня метафорически своим любимым кухонным ножом.

Да, план — который сейчас ищет терапевт — состоит в том, чтобы выгнать ее, как только закончится битва за опекунство, но это не значит, что она может так думать.

Николь испускает разочарованный вздох.

— Какую бы вендетту ты мне ни устроил.

— Нет такого мелкого шрифта, который бы говорил, что все закончится в ближайшее время. Возможно, тебе стоит отдохнуть от ненужных мыслей.

— Как долго ты намерен продолжать в том же духе?

— Уже надоело? — я хватаю ее за волосы, мои пальцы впиваются в ее затылок. — Это не звучало так, когда ты кричала на всю комнату прошлой ночью.

Ее нежные руки приземляются на мою грудь, когда она заглядывает мне за спину.

— Прекрати. Джей не спит.

— И мой член тоже.

Я толкаюсь своей эрекцией к мягкой плоти ее живота, доказывая свою точку зрения. Он в таком состоянии с тех пор, как я вошел и увидел ее танцующей и смеющейся, как богиня.

Ее бедра трепещут на моих, а потом это происходит: легкая дрожь, закрытие глаз и напряженность во всем теле.

Когда она открывает их, она немного расслабляется и смотрит на меня, как нимфа. Либо она такая и есть, либо я действительно нуждаюсь в терапии от сексуальной зависимости.

Я даже поставил себе диагноз и могу избавить психотерапевта от необходимости называть его. Я сексуально зависим от Николь.

С тех пор, как я узнал, что такое секс, и тот факт, что я не мог владеть ею, а потом не должен был, превратил меня в озлобленного проклятого мудака.

Мои эмоции всегда были мягкими, контролируемыми, абсолютно регулярными. За исключением тех случаев, когда дело касается этой девушки.

С ней они превращаются в цунами токсичного дерьма и вызывают безмерную потребность причинить боль.

Я трусь членом о ее живот, и она вздрагивает.

— О Боже, здесь? — шепчет она.

— Самое подходящее место.

— Ты сумасшедший.

— Бывало и хуже. Теперь сделайте этот рот полезным и оберните его вокруг моего члена, мисс Адлер.

— Не называй меня так. — она морщит нос.

— Тебя бесит неполноценность?

— Чувство чужой да.

Ее рука обхватывает мой член через брюки, и я чуть не кончаю, как новичок.

— Мы и есть чужие, Николь. Одиннадцать лет тому подтверждение. Да и десять лет до этого не отличались яркими красками.

— Но это все равно не делает нас чужими. — она медленно двигает по мне рукой, получая явное удовольствие от того, как дергается мой член в ее руках. — Видишь? Твой Младший узнал меня.

— Какого черта ты помнишь это имя?

— У меня хорошая память. Кроме того, он мне что-то говорит, Младший.

— Не знал, что ты общаешься с членами.

— Младший разговаривает только со мной, — говорит она с яркой улыбкой, от которой я становлюсь твердым, как статуя Свободы.

— Давай перейдем к твоему сумасшедшему дерьму. Что он тебе говорит?

— Что он побывал в огромном количестве дырок, и он устал.

— Да?

— Да, он думает, что ему нужно немного отдохнуть.

— У тебя, наверное, проблемы со слухом, потому что в его ограниченном словарном запасе не существует такого понятия. Трахаться это его способ выживания как здорового двадцатидевятилетнего мужчины.

Она сжимает меня, пока я не рычу.

— Он не имеет в виду, что он устал от секса, только от других девушек.

Мои губы кривятся в ухмылке.

— Это слишком много слов и неаккуратная тактика, чтобы сказать мне, что ты хочешь, чтобы мы были единственными друг у друга.

Она забирается в мои брюки и начинает двигать по мне рукой, вверх и вниз, пока вся моя кровь не приливает к паху.

— Я хочу, чтобы мы были единственными друг у друга.

— А я хочу быть адвокатом Королевы. Мы не всегда получаем то, что хотим.

Николь вытаскивает руку из моих брюк как раз в тот момент, когда я собираюсь украсить ее своей спермой.

Похоть медленно исчезает, и ее надменное выражение лица возвращается.

— Тогда я пойду трахаться с другими мужчинами.

— Вперёд. И не забудь не использовать зубы, когда делаешь минет.

Мне хочется пнуть в задницу того, кто произнес эти слова, когда самое сильное чувство зарезать любого, кто к ней приблизиться. Или к кому бы она ни подошла.

— Ты действительно будешь спать с другими девушками?

В ее тоне звучит обида, сокрушение, которое, блядь, потрошит меня.

— Мы не в отношениях, Николь. Это называется секс. Без всяких обязательств. Погугли.

— Тогда я не позволю тебе прикасаться ко мне. Обращайся к своим девкам для проблем с эрекцией.

— Какого черта ты драматизируешь?

— Значит, просьба об элементарной человеческой порядочности теперь называется драмой? Ладно, тогда я королева драмы. Тебе стоит потереть одну, потому что мой рот не будет касаться этого члена.

И затем она убегает в комнату Джейдена, оставляя меня здесь, с яростью и желанием задушить ее нахуй.

Теперь мне приходится заново знакомить свой член с рукой и надеяться, что их любовно-ненавистный роман продлится еще какое-то время.

Весь оставшийся день Николь игнорирует меня. Просто игнорирует. Как будто она королева, а я паж в ее распоряжении.

Это одна из ее отвратительных черт, которую я ненавижу с тех пор, как мы были юными. У нее есть тенденция заставлять окружающих чувствовать себя меньше, чем гребаной грязью.

Во время ужина Джейден, мой единственный союзник, не считая непостоянной Лолли, спрашивает:

— Как вы познакомились?

Николь смотрит на брата, потом на меня.

— Мы ходили в одну школу.

— Это не было официальным знакомством. Мы даже не разговаривали в школе.

Я потягиваю суп, наполовину удивляясь тому, что могу говорить во время еды, наполовину испытывая искушение все это выблевать.

— Когда вы начали общаться? — спрашивает Джейден.

— Когда я спас ее от аллергической реакции. Она бы умерла, если бы не я.

— Это неправда, — говорит Николь.

— Хочешь вызвать врача? У тебя было удушье.

Глаза Джейдена расширяются.

— Из-за персиков?

— Именно так, приятель. Твоя сестра знала, что у нее на них аллергия, но все равно украла и спряталась, чтобы съесть.

— Раньше у меня не было такой сильной аллергической реакции, — ворчит она, откусывая кусочек еды. — С того дня я никогда не ела персики.

— Ты просто сосешь эти леденцы вместо этого и заполоняешь этим цветом все, что можно.

— Нет.

— Твой ежедневник, чехол для телефона персикового оттенка.

— Он единственный был в наличии.

— Твой ежедневник тоже персикового оттенка.

— Совпадение.

— Могу поспорить. — Джейден смотрит, между нами, наполовину не замечая, наполовину интересуясь напряжением, которое вот-вот разгорится. — Вы стали близки после этого?

Я фыркаю:

— Нет после того, как она выдала меня как виновника, который дал ей персики.

— Я никогда этого не говорила, — промурлыкала она. — Мама и тетя Нора сами догадались.

— Хорошая попытка. — я выпиваю целый стакан воды, удивляясь, что не давлюсь. — Теперь ты скажешь мне, что не доносила на меня дюжину раз, которые последовали за этим.

— Нет.

— Тогда почему ты ходила за мной по пятам, как дьявол за плечами?

Она поджимает губы, но ничего не говорит.

— Так я и думал.

— Ты всегда так делаешь, — выплюнула она. — Предполагаешь что-то и подтверждаешь это, даже не спросив меня об этом.

— Ты никогда не предлагала объяснений.

Она поднимает подбородок.

— Мне нечего тебе объяснять.

— Фантастика.

— Блестяще.

Джейден испускает долгий вздох, качая головой, как старик.

— Мне уже пора идти в свою комнату? Вы собираетесь начать целоваться?

— Не в этой жизни, — шипит Николь.

— Никогда, — говорю я в то же время.

— Слава Богу. — Джейден поднимает плечо. — Это все равно противно.

Нет, это не так.

Но я не говорю этого и вместо этого ем свою отвратительную еду, которая вдруг перестает казаться такой уж ужасной.

Николь смотрит на меня, а я смотрю в ответ.

Играй сколько хочешь, Персик. Я уже одержал победу в этой игре.

Глава 20

Дэниел

Воздержание капризная сука с проблемами абстиненции.

Мой член ненавидит меня. Мое тело ненавидит меня.

Я ненавижу себя.

Но не настолько, чтобы сломаться.

До этого я пережил полторы недели без секса. Что такое четыре дня?

Очевидно, около четырех десятилетий в человеческих годах, судя по моим подростковым заскокам, когда в поле зрения появляется эта проклятая девушка.

Неважно, во что она одета, в платье, простые джинсы или длинный халат. Все, что я чувствую, это необходимость трахнуть ее, пока ни один из нас не сможет нормально дышать.

В тот вечер, сразу после того, как она сказала мне слово на букву «Е», а я без обиняков заявил, что она может идти сосать, я столкнулся с ней на кухне, когда она готовила абрикосовый сок. Я готов поставить свою карьеру и левое яйцо на то, что она пьет его, потому что этот фрукт больше всего напоминает персики. Но в любом случае, когда моя рука нечаянно коснулась ее, она посмотрела на меня с таким снобизмом, что я был одновременно тверд и раздражен, как огненный шар.

Она показала на себя и сказала:

— Это запрещено.

Затем откинула свои локоны и направилась обратно в свою комнату.

Я вынужден был остановить себя, чтобы не пойти за ней, иначе у нас на руках было бы убийство второй степени.

Мы с моим членом до сих пор не решили, что мы думаем о ее вновь обретенной уверенности. Она сияет, как ангел, парящий над плечом Бога. Не то чтобы она не обладала уверенностью несколько недель назад, но она держала ее в тайне, склонив голову и прикусив язык, сохраняя свою работу и Джейдена.

В последнее время, однако, ее прежняя сущность начала проглядывать сквозь трещины. И как бы мне ни хотелось трахнуть эту Николь до беспамятства, она мне не нравилась.

Она не была уверенной в себе. Она граничила с высокомерием, с наклонностями злобной девчонки и знаком суки на лбу.

И будь я проклят, если не подрежу эти крылья, прежде чем она снова превратится в себя прежнюю.

— Ваш кофе, — мило говорит она, наклоняясь так, что половина ее груди почти вываливается из блузки.

Я хватаюсь за край стола.

Лежать, Джуниор. Еще не пришло твое время блистать.

Притворяясь, что ее не существует — что так же успешно, как игнорировать глобальное потепление, — я делаю глоток кофе и слушаю, как она перечисляет сегодняшнее расписание.

Я выбрасываю кофе в мусорное ведро. Она прерывает свою презентацию ведущей.

— Что сейчас не так? Там был ровно один грамм сахара. Я сама его взвесила.

— Слишком горячий.

— Нет, не горячий. Ты просто ведешь себя так без причины.

— Причина есть.

— Просвети меня.

— Мой член закатывает истерику из-за отсутствия губ вокруг него. Если ты хочешь это исправить…

Красные пятна ползут вверх от ее бледного декольте к шее и даже к ушам. Но, к ее чести, выражение ее лица так и остаётся на той снобистской стадии.

Теперь, думая об этом, Николь никогда не была выразительной. Даже в тот день, когда все разбилось вдребезги.

Именно поэтому мне больше нравится ее новая версия. По крайней мере, я могу прочитать некоторые реакции, которые она оставляет незащищенными. Может так же, как она больше не может беспокоиться о том, чтобы скрывать свою красоту, она не может меньше заботиться о том, чтобы запечатать все внутри.

Она улыбается, и это так же фальшиво, как смех знаменитостей из списка А, и так же ярко.

— Конечно.

— Правда?

— Да. Ты просто должен сказать волшебные слова для этого. Повторяй за мной: никаких других людей.

Мои губы кривятся, затем я щелкаю пальцами перед ее лицом.

— Убирайся к черту.

Она поднимает плечо.

— Как пожелаете, сэр.

Ее походка к двери — это эквивалент стриптиз-шоу, за вычетом самой важной части — снятия одежды. Ее бедра покачиваются в той нежной, манящей манере, на которую способна только она.

Перестань смотреть.

Перестань смотреть…

Как только она доходит до двери, то оборачивается.

— Ох, и что бы вы хотели сегодня на ужин?

Эта чертовка знает, что и этим она меня зацепила. Хотя я считаю еду самой отвратительной вещью из когда-либо созданных, ее еда не попадает под эту категорию.

С тех пор как она стала моим личным поваром, я не ем с единственной целью — выжить.

На самом деле мне нравится это занятие, особенно когда Джейден выступает в роли клоуна, а Лолли сует голову куда сочтет нужным. В том числе на столешницу и плечо Джейдена.

Но если Николь думает, что я у нее как кольцо на пальце, то скоро ее ударят по голове последние новости.

— Я не буду ужинать дома.

— О?

Я не поддаюсь на ее попытку поддержать разговор, и точно так же исчезает ее радостное выражение лица.

Верно, детка. Ты должна поработать для этого.

Она прочищает горло.

— Где ты будешь ужинать?

— Это немного выходит за рамки твоих навыков.

— Я просто спрашиваю, не понадоблюсь ли я тебе на деловой встрече или еще где-нибудь.

— Это благотворительное мероприятие.

— Значит, тебе нужен помощник.

— Не совсем, но ты можешь передать мне презервативы или присоединиться к оргии, в которой я планирую принять участие сегодня.

Ее губы сжимаются, прежде чем она выходит и захлопывает дверь.

Хорошо. Теперь она чувствует хоть капельку того гребаного разочарования, которое она ложкой запихивала мне в глотку.

***

Позже вечером я одеваюсь в смокинг, не обращаю внимания на ее взгляды из-за кухонной стойки, позволяю Джейдену обнять меня на прощание и отправляюсь на благотворительное мероприятие.

Называть это мероприятие благотворительным немного натянуто, учитывая, что это способ богачей списать налоги.

В том числе Кинг и Нейт.

Они оба здесь. Нейта сопровождает его молодая жена, которая почти вдвое моложе его, но смотрит на него так, будто он ее рыцарь в сияющем Мерседесе.

Кинг один, потому что шлюхи не для публики, и он активно смотрит на Нейта всякий раз, когда тот прикасается к его дочери или заставляет ее смеяться. Если произойдёт преступление, клянусь, меня не будут втягивать в эту историю в качестве свидетеля.

Нокс присоединяется ко мне с красивой блондинкой.

Боже, неужели я подумал о блондинке и красавице в одном предложении?

Возьми себя в руки, Стерлинг.

Анастасия не похожа на принцессу мафии. Она мягкая, скромная и очень влюблена в моего друга, который еще несколько месяцев назад считал, что у него нет души.

Как и у меня.

Оказывается, я единственный на этой карусели. Кроме Кинга, возможно.

Зачеркните. У Кинга нет сердца, души и многого другого, чем я горжусь.

Обручальное кольцо Анастасии размером с континент, вероятно, было сделано из крови врагов мафии.

Не самая лучшая мысль, когда я целую тыльную сторону ее руки.

— Хорошо выглядишь, Ана.

Нокс пинает мою голень.

— Руки прочь от моей невесты.

— Которую ты заполучил благодаря мне.

Я пинаю его в ответ, когда никто не смотрит.

Он глядит на меня так, словно я проклятый папа римский.

— Как именно ты внес свой вклад? Это было до или после того, как ты почти все разрушил?

— Прямо посередине, вообще-то. Ана, пусть этот придурок знает, что я сыграл важную роль.

— Дэниел был хорошим игроком.

Она смеется, выражение ее лица светлеет, и у меня в животе появляется тошнотворное дерьмо, которое бывает, когда меня вот-вот стошнит.

Вот почему я не люблю блондинок. Они всегда, без малейшего чертового сомнения, выглядят как она в моем испорченном сознании.

— Ты что-то недопонимаешь, красавица. Дэниел кто угодно, только не хороший игрок.

— Твоя зависть заливает пол, Ван Дорен. Каждый человек на планете Земля знает, что я более очарователен, чем ты когда-либо будешь.

— Поэтому ты накричал на двух человек на этой неделе?

— На троих, и они были идиотами. Быть обаятельным не синоним покладистости, а у меня аллергия на глупость.

— Но Нокс прав. Гвен сказала, что ты другой, — без нужды снабжает Анастасия.

Гвен, жена Нейта, ее подруга, и, видимо, сплетни стали их побочным хобби, потому что она говорит:

— С тех пор как у тебя появилась новая помощница. И тоже блондинка. Я всегда думала, что ты нас ненавидишь.

— Да. Без обид.

— Обиделась.

Нокс сверлит меня взглядом.

— Извинись.

— Мне жаль, что ты родилась с отвратительным цветом волос, Анастасия. Ты мне нравилась больше, когда красила волосы в черный оттенок.

— Ты уверен, что это извинение? — она качает головой.

— Единственная версия, которую ты получишь.

Я улыбаюсь, показывая свои ямочки, поскольку они, очевидно, заставляют людей терять бдительность или падать на колени.

За исключением одного гребаного человека, очевидно.

— А теперь, если вы меня извините. Мне нужно поприветствовать нескольких клиентов.

Раунд общения равен лайку случайных постов в социальных сетях и комментариям о том, что люди хорошо выглядят, когда они на самом деле картошка в виде людей.

Возможно, я отношусь к экстравертам, но чрезмерное общение с людьми заставляет меня чувствовать себя… пустым.

Быть может, даже одиноким.

Но моему несуществующему психотерапевту не нужно об этом знать.

— Дэнни!

Девушка в золотистом бросается в мои объятия, как проститутка в стрип-клубе.

— Катерина.

Я целую ее в щеку, чтобы отстраниться, а она едва заметно трется животом о мой член.

Никаких признаков жизни.

Чертовски идеально, Джуниор. Через некоторое время мы обратимся в больницу.

У Катерины богатый отец, который помог ей встать на ноги, но она еще и труженица. Это то, что я уважал в ней, когда мы впервые встретились в университетские годы.

На ней золотистое платье, которое могло бы соперничать с одеждой драг-квин. Она высокая, с изящными изгибами и охренительной задницей и… в общем, это все, что я о ней помню.

И тот факт, что мой желудок терпит десятую часть ее еды.

— Давно не виделись, незнакомец.

Она проводит своим красным маникюром по моему галстуку.

— Я был немного занят.

В попытке переспать со своей помощницей на моих условиях и потерпел неудачу. Не то чтобы кто-то нуждается в этих удручающих подробностях.

— Тогда, наверное, это судьба, что мы встретились здесь.

— Мы крутимся в одних кругах, Кэт. Судьба это последнее, чему ты должна отдавать должное.

— Ой, не будь занудой.

— Не будь безнадежным романтиком.

Это отвратительно.

Все эмоции отвратительны.

Особенно слезливый тип, который многим удивительно нравится.

— Романтика это последнее, в чем я нуждаюсь, — мурлычет она. — Я открываю новый ресторан в Париже.

— Поздравляю.

— Не желаешь перенести эти поздравления в более уединенное местечко?

Нет.

Но у меня нет причин для отказа, поэтому я говорю:

— Веди.

Я хочу проткнуть себя десятисантиметровым ножом и надеюсь, что боль разбудит мой член спящей красавицы.

Катерина отводит нас в комнату с утварью в дальнем конце зала и запирает за нами дверь.

Прислонившись к ней, она начинает возиться со своими едва заметными бретельками.

Она красивая, горячая, с телом, в котором я могу потерять себя часами, и она брюнетка.

Идеально подходит для быстрой интрижки, поцелуя в лоб и переделки Парижа.

И все же мой член продолжает дремать, ожидая поцелуя другой принцессы.

Той самой принцессы, о которой он чуть не начал вести дневник, чтобы запомнить первый раз, когда ему удалось ее запятнать.

Забрать ее невинность.

Оказаться внутри нее.

С другой стороны, Катерина ничего для меня не делает.

Она и в прошлом не делала. Никто из других девушек не делал.

Они были просто необходимостью.

Я уже собираюсь уйти, найти Николь и согласиться на ее условие, положив руку ей на задницу, пока я трахаю ее, когда в тишине раздается грохот.

Сначала я думаю, что нас бомбят.

Привет, террористы и мировой беспорядок.

Но это происходит снова. Стук в дверь. Больше похоже на чертов кулак.

— Кто-то пришел, — хнычет Катерина.

Грохот раздается снова, на этот раз сильнее.

— Ты меня не слышал? — кричит она.

Снова грохот, и я подавляю улыбку. Кажется, я точно знаю, что это за террорист.

Катерина открывает дверь с большим нетерпением, чем ребенок.

— Ты!

«Ты», террористка с самым великолепным лицом, которое только создал Бог, это не кто иной, как Николь.

Она проходит мимо Катерины, ее осанка напряжена, а лицо напоминает суверенитет на картинах.

Но ее тело это мириады движений. Ее ноги дрожат. Ее пальцы подрагивают.

Это едва заметное зрелище. Почему я раньше не замечал изменений в языке ее тела?

Она стоит, между нами, в своем простом черном платье и на каблуках, которые я хочу с нее снять.

Вообще-то, каблуки могут остаться.

Николь не нужно быть яркой или даже прилагать усилия, чтобы выглядеть красиво. Второсортное платье, аккуратный шиньон, немного макияжа, и она готова выйти на подиум.

— Разве ты не ассистентка? — шипит Катерина, явно злясь на Николь за то, что та оборвала ее момент.

— Единственная и неповторимая.

Она улыбается с капающей сладостью.

— Не хочешь поделиться, что ты здесь делаешь? — спрашивает Катерина.

Николь смотрит на меня, потом тянется к лифчику, и мой член как бы воскресает из пепла, как дешевый феникс.

Между ее пальцами лежит пакетик.

— Подумала, что дам тебе презерватив, чтобы он не заразил тебя венерическим заболеванием, которое он передал мне. Хламидиоз. Мерзкое дерьмо, и мы, девочки, должны беречь друг друга.

Катерина бледнеет. Я разражаюсь смехом.

Черт. Эта девушка.

— Это что, какая-то извращенная шутка?

Катерина смотрит между непроницаемым Николь и моим крайне забавным, как зритель на теннисном матче.

— Хочешь увидеть результаты? — Николь начинает поднимать платье.

— Отвратительно. Вы оба.

Катерина бросает на нас взгляд и выбегает из комнаты со скоростью, от которой трещат ее каблуки.

Николь демонстративно выпускает презерватив движением микрофона.

— Слышала, у нее большой рот. Удачной жизни, чтобы убедить кого-нибудь прикоснуться к вашему хламидийному члену, сэр.

— Ты слишком одержима моим членом, ты знала об этом? — я все еще улыбаюсь. — Сначала ты сосешь его как шикарная шлюха, потом скачешь и трогаешь его, когда он рядом с тобой, и не можешь не смотреть, когда он не внутри тебя. А теперь ты пускаешь слухи. Думаю, на похоронах ты не скажешь, что у меня был маленький член, да?

— Этот план в действии, спасибо тебе большое.

— Лгунья. Ты даже принесла презервативы нужного размера. Большого.

— Это часть моей работы.

— Раздача презервативов?

— Не дать боссу загрязнить мир своим семенем.

— Спермой, Персик. Это называется сперма. — я обхватываю пальцами ее затылок и притягиваю к себе. — И тебе лучше быть готовой захлебнуться ею после того, как ты обломала меня.

— Я?

Она играет в невинность, даже когда ее тело трепещет вокруг моего.

Мой большой палец находит ее пухлые губы, и я проникаю внутрь. Она проводит языком вокруг него, облизывая и посасывая, будто это мой член.

Ее глаза встречаются с моими с вызовом, смешанным с дикой похотью, которая сводит меня с ума.

Синдром спящей красавицы выпустил мой член из своих лап, и сейчас он переходит в режим Халка.

Николь хватает мое запястье обеими руками и мотает головой вверх-вниз, делая вид, что сосет мой чертов палец.

Каковы шансы, что он волшебным образом поменяется местами с другой частью моего тела, которая очень нуждается в ее технике?

— Лучше прекрати это, если не хочешь, чтобы тебя трахнули у двери.

У меня хватает приличия говорить непринужденно, почти скучно.

Николь не клюет на наживку, ее глаза продолжают сверлить дыры в моем лице и сообщают что-то, что должно было быть уничтожено вместе с нацистами.

— Ты услышала ту часть, где я буду трахать тебя у двери, без оговорки, что мы единственные друг у друга?

Она отпускает мой большой палец с причмокиванием.

— Ты все равно не можешь касаться других. Катерина, наверное, уже проболталась об эпизоде с хламидиями всем, кто будет слушать. Так что, думаю, ты застрял со мной.

— И ты позволишь мне прикасаться к тебе с якобы венерическим заболеванием?

— Ты уже передал мне, так что это не имеет значения. Считай, что это безвозмездно, по старой дружбе.

— Может, это ты мне передала?

— Кто сказал?

— Мое медицинское заключение и презервативы, без которых я никогда не трахался.

— Ты трахал меня без презерватива.

— Вылетело из головы.

— Ты бы и муравью не позволил выскользнуть из головы… О Боже, ты был слишком взвинчен мной, не так ли?

— Прости, что огорчаю тебя, любимая, но у тебя не золотая киска.

— Нет, она лучше. Сделана из бриллиантов, достаточно твердых, чтобы они проникали в твой стальной контроль. Было больно?

— Что?

— Хотеть меня и отрицать это?

— Не больше, чем твоя извращенная версия ревности.

— Я не ревную.

— Ох, я тебя умоляю. Ты только что пристегнула меня к себе заявлением: «я владею тобой» на глазах у Катерины и сделала так, что она будет об этом говорить.

— Мне бы не пришлось заходить так далеко, если бы ты просто сказал: «никаких других людей». Поэтому мне пришлось импровизировать и сделать это самой. Теперь у тебя нет выбора.

Я ухмыляюсь, и она напрягается.

— Кто сказал? Я всегда могу трахаться с эскортом.

— Ты… ты предпочитаешь платить шлюхам, чем быть эксклюзивным со мной?

— Эскорт, и да. Я не хочу случайно порезаться о твою бриллиантовую киску.

Дрожь одолевает ее сомкнутые челюсти, и влага собирается в ее глазах, заливая зеленый цвет, как смертельный ураган.

— Почему? — ее вопрос звучит призрачным шепотом, когда она сжимает руку в кулак и бьет меня им по груди. — Почему они, а не я? — удар. — Почему никогда не я? — удар. — Что бы я ни делала, ты не смотришь на меня. — удар. — Я прямо перед тобой, почему ты меня не видишь?

Истерика.

Срыв.

Крах.

Я был свидетелем этого в зале суда, когда кто-то достигает предела своих возможностей и его разум рушится.

Когда это становится слишком сложно, и единственный выход это выйти из себя.

Я просто никогда не думал, что увижу Николь в таком положении.

Она бьет везде и всюду, куда может дотянуться, ее лицо в слезах.

Хуже всего то, что, по-моему, она уже не понимает, что говорит или делает. Ее глаза стали стеклянными, и она кажется онемевшей, как в тот раз, когда умоляла меня не делать ей больно, пока я трахал ее.

— Николь, — спокойно зову я, но она может и оглохнуть.

Я сжимаю оба ее запястья в одной руке и толкаю ее, пока она не упирается спиной в дверь.

— Николь!

— Нет, нет, нет…, — повторяет она, ее глаза смотрят прямо сквозь меня, и во второй раз я вижу страх в ее взгляде.

Грубый, чистый страх.

Я собираюсь отпустить ее, но думаю об этом. Я такой ничтожество, что воспользовался ее слабым моментом, и Бог, вероятно, призовет Сатану, чтобы тот вырыл мне более глубокую яму в аду, но если я не сделаю этого, то никогда не узнаю.

— Пожалуйста… пожалуйста…, — умоляет она.

Я крепче сжимаю ее запястья, другой рукой хватаю ее за горло.

— Пожалуйста, что?

— Не делай мне больно… я не хотела.

— Не хотела чего?

— Быть динамо, я не хотела! Пожалуйста, пожалуйста… прости меня, мне так жаль.

Моя челюсть сжимается, а рука дрожит от ярости.

— Что будет теперь?

Ее стеклянные глаза превращаются в водопад слез, когда она бормочет:

— Ты сделаешь мне больно…

Я знаю, что мне пришла в голову эта поганая идея, а Сатана делает заметки в углу, но мне хочется, чтобы земля треснула и поглотила меня в свой ад прямо в этот момент.

— Кто я?

Ее губы дрожат, и слезы падают с ее губ.

— Кто я, блядь, Николь? — рычу я.

Имя, которое она шепчет в ответ, разбивает мой мир на кровавые осколки.

Глава 21

Николь

18 лет

Каковы признаки того, что вы «почти» сошли с ума, отбросили значок «удачи» и помчались к солнцу на неисправном единороге?

Несколько недель я находилась на грани, отделяющей здравомыслие от его более разрушительного антонима. А может, и годы.

Не слишком ли поздно записаться на терапию?

Если подумать, мама наверняка отречется от меня, так что это не вариант… на всю жизнь.

Если только я не закончу вращаться вокруг солнца на своем единороге, в конце концов, и меня не зажарят заживо.

Есть ли у них психотерапевт в аду?

Не сомневаюсь, что направляюсь туда по скоростному шоссе, учитывая все то вуду, которое я творила в своей голове.

Каждое воображаемое заклинание направлено на девушек, которые продолжают держаться за руку Дэниела, будто она из золота.

Это не так.

Он просто мужеложник, и я ненавижу это, и его, и всех девушек, которые могут прикасаться к нему, когда я не могу.

Сильная ревность?

Нет, все гораздо хуже. Я граничу с крайней одержимостью.

Это нездорово, токсично и все остальные термины, которыми мой воображаемый психотерапевт будет забавляться.

Я провела исследование, и оно показало, что лучший способ избавиться от нездоровой одержимости это держаться подальше, заниматься спортом и занять мысли.

Сделано, сделано и сделано.

А теперь, удачи в том, чтобы рассказать это моим влажным мечтам о Дэниеле.

С тех пор как он заявил, что ему противно хотеть меня, он стал появляться со всеми девушками перед моим лицом, словно это сумки Прада.

Я никогда не давала ему никакой реакции, всегда пялясь на него и его инструмент свысока в течение часа, будто грязь под моими туфлями была более ценной, чем они.

Я многое умею, но эмоциональный беспорядок никогда не был одним из них. Всегда собранная, всегда элегантная.

Всегда… отстраненная.

Иногда я смотрела на свою куклу и разговаривала с ней так, словно это папа. Если его душа окажется там, мы все обречены.

Но в любом случае, я спросила отца, если я перестану быть счастливицей, буду ли я с Дэниелом?

Кукла уставилась на меня своими поникшими глазами и промолчала. Это мой знак «нет».

Но мой неисправный мозг не понимал этой концепции. Он не связан с такими словами, как «сдаться» и «отпустить». Это просто не во мне.

Может, это потому, что я обычно получала то, что хотела, работая для этого, прося или манипулируя своим путем. Это не высокомерие, а чистая решимость.

Иногда я думаю, не слишком ли я зациклена на Дэниеле, потому что не могу заполучить его. Но он был со мной в ночь пожара, и это только заставило мои эмоции вспыхнуть до опасного уровня.

Я не знала этого раньше, но оказалось, что я из тех, кто соотносит сексуальную и эмоциональную близость вместе. Они одно целое, неразделимая сущность.

Вот почему все, что он делал после этого, причиняло мне больше боли, чем я когда-либо признаю.

Но одно я знаю точно. Дэниел не единственный, кто играет в игру «ты для меня ничего не значишь».

Я попала в круг его друзей и сблизилась с футболистами. И не только это, но я также позволила им прикасаться ко мне и ласкать меня.

Пока он наблюдал.

Дэниел не так хорошо, как я, умеет контролировать эмоции. Обычно они проливаются, как чернила на бумагу, и он хмурится или раздувает ноздри.

На днях Дэниел видел, как я смеялась с Крисом во время мини-свидания в школьном саду. Когда мы вернулись, Дэниел подождал, пока он подойдет к классу, а затем захлопнул дверью, когда тот входил, ударив его по носу.

Я не поверила в эту сцену в самом начале. То, как Дэниел извинялся и улыбался, было похоже на то, что он действительно не хотел этого.

Но как только Крис отошел, я увидела хитрую ухмылку на лице Дэниела.

Затем, когда Крис наблюдал за тренировкой футбольной команды со скамейки, потому что капитан и помощник команды наказали его, Дэниел пнул мяч прямо в него, но сделал вид, что это вина Ронана.

До этого у Дэниела не было проблем с Крисом, поэтому я знала, что это из-за меня и того, как близко я к нему. Он сказал нечто подобное в ту ночь, когда мы впервые занимались сексом.

Почему ты приняла наркотик? Для того, чтобы вы с Кристофером могли хорошо провести время?

Тогда я не придала этому значения, но тот факт, что он упоминал об этом несколько раз, о чем-то говорит.

Так что я проверяю теорию.

Если Дэниел думает, что у меня что-то с Крисом, возможно, он вытащит голову из задницы и примет меня.

Увидит меня.

Сделает меня снова видимой.

После того, как я попробовала этот вкус, можно с уверенностью сказать, что я полностью зависима.

Впервые Дэниел смотрел только на меня. Не на Астрид, не на девушек, которые поклоняются его алтарю Казановы.

На меня.

Огонь, пожиравший имущество, был на несколько градусов ниже того, который пировал на моем сердце.

Я нравилась Дэниелу.

Ему нравилось проводить со мной время.

Он помог мне одеться и первым вытащил меня из опасности.

Мне все равно, что он винит во всем этом наркотики. Или что он хочет стереть ту ночь красным маркером.

Она уже выгравирована в моем сердце, и никакие природные силы не смогут ее устранить.

Это всего лишь толчок.

Дэниелу нужен только толчок, чтобы понять, что он должен быть со мной.

Не с кем-то другим.

Со мной.

Вот почему я пригласила Криса. Я слышала, как Астрид говорила с Дэниелом по телефону о встрече здесь, чтобы поесть гамбургеров у Алли. Одно из немногих мест, где он действительно ест и его не тошнит. Иногда он ведет себя как свинья в присутствии Астрид и крадет ее еду, а потом, как только она скрывается из виду, его снова рвет.

Возможно, он пытается произвести на нее впечатление.

Возможно, она ему действительно нравится, а ты просто второстепенная фигура, Николь.

Я заглушаю демона на своем плече, надевая короткое белое платье с кружевами персикового оттенка. Затем распускаю волосы и крашу губы красной помадой, делая движение, будто целую.

Она предназначена для особых случаев. Например, чтобы заставить Дэниела ревновать.

Я завершаю образ золотыми туфлями, которые делают меня похожей на прекрасную богиню. Или так говорят девушки.

Крис появляется вовремя, одетый в джинсы и дорогие туфли. Он сын заместителя комиссара столичной полиции и известен тем, что доставляет больше неприятностей, чем черная магия.

Раньше он дружил с Леви, который преследует мою сводную сестру с решимостью быка, но в начале этого года они как бы вышли из-под влияния друг друга.

Ходят слухи, что Крис связался с неправильной компанией, то есть с наркоманами, а Леви ненавидит наркоманов с той же страстью, с какой любит футбол.

В любом случае, я никогда не видела Криса под кайфом. Он симпатичный, с крепкой костной структурой и плотным телосложением.

Но не такой красивый, как парень из моих самых счастливых снов и запретных фантазий.

Я начинаю думать, что никто не может сравниться с Дэниелом в красоте, остроумии или обаянии.

Я предвзята, подайте на меня в суд.

— Заходи.

Я веду Криса в домик у бассейна.

Мама и дядя Генри на благотворительном ужине и, вероятно, вернутся поздно.

Кроме нескольких сотрудников, в особняке никого.

Ну, я почти уверена, что застала Астрид за подготовкой к выходу, возможно, с Дэниелом, но я на сто и один процент уверена, что она приведет его сюда позже.

Хорошее время, чтобы сжечь Дэниела огнем, которым он плавил меня.

— Хочешь что-нибудь выпить?

Я показываю на мини-холодильник в углу.

Крис бросает свой вес на диван и похлопывает по пространству рядом.

— Я бы предпочел выпить тебя.

Фу. Кто-нибудь, вызовите полицию по борьбе с отвратительными словечками.

Я все равно улыбаюсь и иду к нему, держа в руках бутылку воды.

По коже ползут мурашки, когда я сажусь рядом с ним. Я проводила время с Крисом только в школе или в людных местах. Сейчас я чувствую что-то другое, даже потустороннее.

Я ставлю бутылку на стол и беру в руки пульт.

— Мы можем посмотреть что-нибудь.

Он сжимает мою руку.

— На тебя гораздо лучше смотреть, чем на телевизор.

Прежде чем я успеваю прокомментировать, он набрасывается на меня с поцелуем. Его губы словно сухая древесина на моих, безжизненные и такие неправильные. Сначала я ошеломлена внезапной атакой, потом пытаюсь отстраниться.

Взгляд его глаз прямо-таки вызывает озноб из глубин души.

Я встаю на шаткие ноги, сохраняя жизнерадостный фасад.

— Я… я вспомнила, что должна кое-что сделать. Я провожу тебя…

— К черту. — он сжимает мою руку и усаживает меня на диван, все его милые мальчишеские улыбки исчезают. — Ты уже несколько недель дразнишь меня, Николь. Пришло время попробовать киску, которой ты дразнила меня.

— Нет, отпусти меня!

Я пытаюсь кричать, но он зажимает мне рот тяжелой, сильной рукой.

Я дергаюсь и умудряюсь укусить его.

— Пошла ты, сука!

В голове у меня бешеный сумбур эмоций, и я использую его дезориентацию, чтобы бежать.

Это ужасная ошибка. Я буду сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Но чтобы сделать это, я должна бежать…

Крис хватает меня за лодыжку, но я бью его изо всех сил.

Но он больше меня, сильнее, и никакой адреналин мне не поможет.

— Похоже, ты выбрала насилие, и я его применю.

Он забирается на мое хрупкое, бьющееся тело и дает мне такую сильную пощечину, что моя голова с грохотом падает на пол.

Мое зрение темнеет, и в голове начинают появляться белые точки.

Кажется, у меня… сотрясение мозга.

То, что происходит дальше, это размытые движения. Я дезориентирована, и мое тело как будто отличается от моего.

Нападение.

Насилие.

Жгучая боль.

Иногда я думаю, что я счастливица, что я не помню почти ничего из этого.

Я счастливица, что я помню только то, как лежала на полу после того, как он закончил, и думала, что все будет хорошо.

Мне кажется, я видела Астрид в середине всего этого, но я также видела Дэниела, идущего, чтобы спасти меня, так что, вероятно, это была игра моего воображения.

Надеюсь, что кровь на моем белом платье тоже игра воображения.

Тело все еще ощущается как инопланетное существо, когда я ползу в ванную на животе. Мои ногти трясутся в попытках добраться быстрее.

А может, они сломались, когда я пыталась отбиться. Вонь травки, сигарет и мужского мускуса прилипает к моей коже, и мне нужно, чтобы это исчезло.

Мне также нужно, чтобы кровь на моем платье исчезла.

Мне нужно, чтобы все это исчезло.

Это компульсивная реакция, потребность избавиться от всего этого, поэтому я ползу быстрее, ломаю больше ногтей и скребу коленями по полу.

Как только я оказываюсь в душе, я напрягаюсь, чтобы нажать на кнопку воды.

Холодная.

Как моя душа.

Садясь у стены в одежде, я подтягиваю колени к груди.

Но я не плачу. У меня нет на это права.

Я поднимаю глаза к потолку и шепчу:

— Папа… Пожалуйста, забери меня с собой.

***

Я часами нахожусь под струями воды, пока мне не начинает казаться, что я точно заболею пневмонией.

Потом я скребу свое тело до покраснения и боли, но все равно не могу избавиться от его гнилостного запаха.

От вони сигарет и травки.

Не знаю, откуда у меня берутся силы, чтобы разорвать в клочья окровавленное белое платье и переодеться в джинсы и майку, но я это делаю.

Я должна выбраться отсюда.

Я должна забыть.

Все мое тело дрожит, пока я веду машину. Мне приходится останавливаться на обочине каждые пять минут, чтобы удержаться от гипервентиляции.

Но я не отказываюсь от плана. Я не разворачиваюсь. Продолжаю ехать, пока не доберусь до места назначения.

Дом Дэниела.

Или, скорее, особняк.

Его семья богата, а поскольку его отец несколько эксцентричен — и ужасный родитель для Зака и Дэниела, — он спроектировал дом необычным образом. Снаружи он выглядит как купол, украшенный окнами и дверями разных геометрических форм.

Как только я выхожу из машины, небеса распахиваются, и сильный дождь за секунду промочил меня.

Я ничего не чувствую, ни воды, ни своих шагов. Плыву по воздуху, пока не дохожу до ворот.

Появляется тетя Нора с зонтиком в руках и пропускает меня внутрь. Это невысокая женщина с мечтательными серыми глазами и мягкой костной структурой.

— Ох, дорогая. Ты промокла. И ты в порядке?

Я, должно быть, выгляжу как раненый щенок, попавший под дождь, и если в другие дни я выглядела бы не совсем безупречно, то сейчас это меня не беспокоит.

И не думаю, что это будет меня беспокоить когда-нибудь снова.

— Я… я в порядке, — выдыхаю я, с трудом преодолевая комок, который уже несколько часов стоит у меня в горле. — Дэниел дома?

— Да, я слышала его машину. Он, наверное, в гостевом домике.

Домик, который находится так далеко от его родителей, насколько это физически возможно. Я знаю это, потому что он говорил Астрид, что собирается переехать, как только закончит школу.

— Могу я его увидеть?

— Конечно…

Я не жду, пока она что-нибудь скажет, и проношусь мимо нее.

— Ты должна загнать свою машину внутрь, Николь, — зовет она меня, но я ее не слышу.

Меня даже не волнует машина, которую я оставила незапертой на обочине.

Пульс грохочет в ушах, пока я иду, потом бегу трусцой, затем перехожу на спринт под дождем, позволяя ему смыть гнилостную вонь, прилипшую к коже.

К тому времени, когда я оказываюсь перед гостевым домиком в форме пирамиды, я задыхаюсь, волосы закрывают мне глаза, а одежда кажется тяжелой, прилипшей к коже.

Пальцы сводит судорогой, когда я нажимаю на звонок.

Через несколько секунд изнутри загорается свет, и открывается дверь.

Я делаю первый настоящий вдох за несколько часов, когда мои глаза встречаются с глазами Дэниела.

Он моя безопасность. Человек, который всегда заставлял меня чувствовать себя спокойной, счастливой и… собой.

И, возможно, я пошла не тем путем, чтобы заполучить его. Возможно, я должна была просто сказать ему, что он мне нравится, и подождать, пока я не понравлюсь ему в ответ.

Я люблю тебя. Думаю, я люблю тебя с тех пор, как мы были детьми. Знаю, ты считаешь меня сукой, но это только потому, что я не умею выражать свои чувства, и меня учили никогда не показывать их. Но я обещаю измениться, если ты меня научишь.

Я открываю рот, чтобы сказать именно это.

— Дэниел, я…

— Какого черта ты здесь делаешь?

Он говорит невнятно, у него озабоченное выражение лица и темный блеск в обычно ярких глазах.

Они выглядят мрачнее, чем серое небо и проливной дождь.

Его пальцы подергиваются, и я не уверена, потому ли это, что он пьян, или из-за чего-то другого.

— Я должна была увидеть тебя и сказать тебе, что…

— Ты трахнула Криса в своем домике у бассейна? Астрид сообщила. Поздравляю и проваливай.

— Это не…

Он хватает мои волосы на затылке, шагая вместе со мной под дождь. Его пальцы жесткие, неумолимые, когда он говорит так близко к моим губам, что почти целует меня.

— Я всегда знал, что ты коварная, манипулирующая сука. Всегда. Но я продолжал находить лазейки и придумывать оправдания для тебя, продолжал думать, что, возможно, это твоя тактика выживания после потери отца. Меня все время тянуло к тебе, я видел тебя и наблюдал за тобой, и это сводило меня с ума, черт возьми, даже думать о тебе как о ком-то другом, а не как о суке, которой ты была. И все же, я не мог не испытывать к тебе влечения и не желать тебя больше, чем мой следующий вздох. Я даже воздерживался от секса с кем-то еще после той первой ночи, когда мы были вместе. Но теперь я понимаю, что все это было напрасно. Оправдания, извращенные чувства и мои глупые мысли о том, что ты изменишься. Всё. Блядь. Всё. Тебе просто нравится играть с другими, манипулировать ими, а потом смеяться им в лицо. Ну, знаешь, что, Николь? Я исключен из этого списка, немедленно. Не приближайся ко мне, не разговаривай со мной и даже не смотри на меня. Я сделаю вид, что тебя не существует, и вычеркну из своей головы мысль о том, что я к тебе прикасался. С этого момента ты ничто.

Он отпускает меня, толкнув, и я почти падаю. Слезы смешиваются с дождем, и я не думаю, что он их видит. Не думаю, что он вообще видит меня сейчас.

Но я подавляю свою убитую гордость и делаю шаг к нему, мой подбородок дрожит.

— Д-Дэниел… это не… не… то, что ты думаешь… Позволь мне…

— Что происходит…, — брюнетка выглядывает из-за спины Дэниела в одном лишь лифчике и трусиках.

Не удостоив меня взглядом, Дэниел хватает ее за горло и прижимается губами к ее губам. Его глаза встречаются с моими, когда он затаскивает ее внутрь и захлопывает дверь перед моим носом.

Я приседаю под дождем и даю волю слезам, которые не могла пролить раньше.

Все кончено.

А ведь все еще даже не началось.

Глава 22

Дэниел

Настоящее

Я собираюсь пробить стену.

Или дверь.

Или, что еще лучше, себя.

Единственное, что меня останавливает, это то, как Николь дрожит и напевает:

— Пожалуйста, не делай мне больно… не делай мне больно, Кристофер.

Этот ничтожный Кристофер.

Ублюдок, которого я должен был прижать, когда впервые увидел, как он нависал над ней, пока она была не в себе.

Когда я подумал, что она намеревалась заняться с ним сексом.

Господи, мать твою.

Что я наделал?

Я смотрю на залитое слезами лицо Николь, на дрожь в ее теле и стеклянный взгляд ее светлых глаз. Они кажутся безжизненными. Мертвыми.

Она вернулась в себя раньше, плакала так сильно, как я ее только видел, и призналась во всем, будто не могла остановиться. Словно она ждала всю свою жизнь, чтобы рассказать об этом ужасном опыте. Из того, что она рассказала мне сейчас, Кристофер изнасиловал ее в домике у бассейна.

Я просила его остановиться.

Я умоляла его остановиться.

Это она говорила. Он ударил ее, и она вспомнила все, что произошло с ней после этого.

Боль.

Беспомощность.

Всё.

Все, что произошло, когда я был разбит на куски после того, как узнал от Астрид, что она видела, как Николь занималась сексом с Кристофером.

Когда, на самом деле, он насиловал ее.

Когда, на самом деле, она беззвучно кричала о помощи.

И поскольку мое эго в форме члена, я сказал Николь, что она ничтожество, когда она пришла, чтобы найти меня.

Сразу после того, как ее зверски истерзал этот чертов подонок.

Стены маленькой комнаты смыкаются, и мне приходится глубоко дышать, чтобы не взволновать ее еще больше. Вот что я делаю с клиентами с неустойчивой психикой — становлюсь якорем, за который они могут держаться. Единственная разница в том, что я достаточно отстранен, чтобы делать это с ними.

Я не могу быть чертовски отстраненным с Николь.

Не тогда, когда ее боль течет в моих проклятых венах.

— Почему ты не попросила Астрид о помощи? — спрашиваю я, сжимая челюсть так сильно, что удивляюсь, как она не ломается.

— Я не была уверена, что видела ее. Думаю, у меня было… сотрясение мозга, и… я не знаю, но у меня пошла кровь после того, как он… закончил.

— Ты ездила в больницу?

Мой голос имитирует спокойствие монаха, в то время как внутренности пылают огнем.

Она неистово качает головой.

— Мне стало лучше после нескольких дней самостоятельного лечения.

— Блядь, Николь, черт! Почему ты не написала заявление?

— Я не могла! — теперь уже она сама кричит, всхлипывая. — Мама была бы так разочарована во мне.

— Твоя мать была гребаной преступницей. Она не имела никакого права разочаровываться в тебе.

— Она была моей матерью. Я тогда ничего не знала о том, что она сделала, и что, по-твоему, я должна была сказать? Я пригласила парня к себе, а он меня изнасиловал? Кто бы мне поверил?

— Они бы поверили медицинскому анализу изнасилования, который сделал бы врач. Ты сказала, что у тебя было кровотечение.

— Оно того не стоило.

— Что?

— Вымазывать имена мамы и дяди Генри в грязи не стоило того. Кристофер был сыном заместителя комиссара. Ему бы это сошло с рук. Они бы сказали, что я попросила об этом.

— Но это не тот случай.

— Может, и так! — она отталкивает меня, вытирая лицо тыльной стороной ладони. — Может, я была глупой, одержимой и слепой, пригласив хищника в свой дом. Это случилось, ясно? Это все произошло, так какой смысл было писать заявление?

— Чёртово правосудие, Николь.

— Мне это было не нужно.

— Я вижу. Судя по тому, что у тебя приступы паники и тревоги всякий раз, когда к тебе прикасаются в сексуальном плане.

— Тогда перестань меня касаться! — она разворачивается и распахивает дверь. — У меня все было хорошо, пока ты не вернулся в мою жизнь.

А потом она выбегает.

Я догоняю ее в мгновение ока, практически подхватываю ее и запихиваю в свою машину. Я напоминаю себе, что мне нужно быть более мягким. Что она только что поделилась травмирующим опытом, о котором никому не рассказывала.

Она и тогда пыталась рассказать тебе, но ты отверг ее, как жалкую мерзавку.

Есть ли способ связаться с восемнадцатилетним мной и задушить его до смерти? Чтобы он понял, кто стоял на его пороге тем вечером?

Это была не просто Николь. Это была Николь, нуждающаяся в помощи. Это была Николь, травмированная, уязвимая и слабая, и последнее, что я должен был сделать, это закрыть дверь перед ее носом.

В тот вечер, когда Астрид сказала мне, что видела, как Николь и Кристофер занимались сексом, я помню, что увидел черноту. Помню это так хорошо.

Это момент, сформировал мою задницу и превратил меня в ненавистника блондинок.

Но когда мир разлетелся на куски у меня на глазах, я притворялся, что все в порядке, и даже дразнил Астрид по поводу ее отношений с Леви.

Я вел себя нормально, пока мое сердце истекало кровью.

Я улыбался, пока меня разрывали изнутри.

Потом, когда Астрид, мой брат и я собрались вместе, чтобы поиграть в боулинг, я помню ощущение конца света, которое сковало мой позвоночник.

Помню, что не слышал ни слова из того, что они говорили. Звуки и цвета стали серыми, и я находился в нескольких секундах от срыва.

Поэтому я сказал им, что иду за выпивкой. Вместо этого я поехал прямо к дому Астрид. К Николь.

Мне нужно было поговорить с ней.

Спросить, какого черта она выбрала другого.

Потом я вспомнил, что я появлялся с девушками у неё на глазах, будто они были блестящими игрушками. Вспомнил, что она часто называла меня другом-неудачником Астрид и смотрела на меня с аристократическим видом.

Я вспомнил, что я был никем.

Но я простоял там, как гад целый час, пока не убедился, что кто-то из соседей вызовет полицию.

Тогда я отправился в винный магазин, напился самого дешевого виски и позвонил первой же девушке из списка контактов.

Тогда-то Николь и нашла меня.

Промокшая под дождем, с глубокими, темными и немного безжизненными глазами, как мне кажется.

Вот так мы и добрались до точки.

Когда я сказал ей, что она для меня никто.

Через несколько недель ее мать арестовали за убийство маму Астрид и чуть не убили мою лучшую подругу во время того наезда.

Вскоре после этого Николь исчезла.

А я уехал из Англии в том же календарном году.

— Я никогда не трахал эту девушку, — медленно говорю я, садясь за руль.

Николь, которая прислонилась к двери, подтянув колени к груди, вздрагивает.

— Какую девушку?

— Ту, с которой ты застала меня тем вечером. Я выгнал ее вскоре после того, как ты ушла.

Я напился еще дешевого виски и всю ночь смотрел на гребаный снежный шар, который она мне подарила.

Это был первый и последний раз, когда я узнал, что такое разбитое сердце. Мучительная боль, эпическое похмелье и модельные блондинки с порочным характером.

Это также включало в себя жизнь с сердцем, в котором находилась дыра размером с кулак.

Я заполнял его выпивкой, сексом и светской жизнью, подходящей для викторианских дворов. Но оно никогда не было полным.

Не совсем.

— Не важно, — шепчет она, ее голос призрачный, немного хриплый.

— Это важно для меня. Я не трахал ее в тот вечер, когда тебя ранили, Николь.

— Я поверила в это. — она смеется, затем разражается слезами. — В ту ночь я могла думать только о том, что ты с ней. Думаю, я должна поблагодарить тебя за то, что отвлеклась. Боже, я была такой глупой.

— Ты не глупая.

Она еще больше замыкается в себе, используя свои колени как броню против всего мира.

Людей.

Несправедливости.

Я слишком близок к тому, чтобы ударить кулаком по рулю и неизбежно убить нас обоих.

Если бы я послушал ее тогда, если бы я не был так погружён в собственную задницу и так настроен на свою наивную сердечную боль, я бы увидел это.

Я бы увидел ее сокрушение и безмолвную мольбу о помощи.

Но я не увидел.

И все последующие недели я активно притворялся, что она вредитель.

Она тоже не смотрела на меня. Даже своих обычных взглядов или надменных замечаний не было.

В тот день, когда с Виктории Клиффорд слетела маска и полиция арестовала ее, Николь сломалась, и, возможно, это произошло не только из-за того, что она узнала, что ее единственный родитель монстр. Возможно, она позволила миру увидеть свои редкие слезы из-за боли, которая гноилась внутри нее в течение нескольких недель.

После того как полицейские вывели ее мать из комнаты, я обхватил Николь за плечи и повел ее в коридор. Несмотря на то, что рана, которую, как я думал, нанесла она, была свежей, кровоточила и отказывалась затягиваться, я все еще ощущал укол в сердце, наблюдая за ее состоянием.

Я все еще хотел увезти ее подальше от разъяренного дяди Генри и убитой горем Астрид. Несмотря на мою преданность к лучшей подруге, какая-то часть меня хотела защитить Николь от гнева, если она или ее отец решат обвинить Николь в действиях ее матери.

И на несколько минут Николь позволила мне обнять ее, молча утешить, пока она всхлипывала и дрожала, как лист во время сильной бури.

Но потом я разрушил заклятие и спросил, как первоклассный идиот:

— Тебе что-нибудь нужно?

Что может понадобиться девушке, которая только что осознала, что ее мать убийца, Дэн? Может, это тебе нужен более работоспособный мозг?

Очевидно, тогда я был в ударе, потому что, когда ее губы дрогнули, я опустил голову и прикоснулся губами к ее губам.

В своем простодушном сознании я хотел только, чтобы ей стало лучше, чтобы она забылась хоть на какое-то время, но в итоге я разорвал швы своего сердца и поцеловал ее с отчаянием безумца. Клянусь, она на краткий миг поцеловала меня в ответ. На какую-то секунду мы были настолько едины, что я не знал, где кончается она и начинаюсь я.

Но затем она стремительно вырвалась из моих объятий и уставилась вперед.

— Мне нужно, чтобы ты держался подальше от меня, Дэниел.

И затем, она ушла.

Через несколько дней она собрала чемоданы и уехала.

Она даже не взглянула на меня. Ни разу. А я думал, что она покончила со мной.

Я думал, что и я с ней покончил.

Прошло столько лет, и я понял, что никогда с ней не покончил.

Не тогда, когда я никогда не начинал с ней по-настоящему.

— Как этот ублюдок… — я прерываю свой напряженный тон и начинаю снова с более холодного. — Как он стал отцом Джейдена?

Подбородок ее дрожит. Толчок. Молчание.

— Он… на самом деле твой сын?

— Нет! Думаешь, я бы позволила этому монстру завладеть мной?

— Я просто спрашиваю.

— Ну, не надо.

— Я на твоей стороне.

Она хмыкает.

— Мог бы и обмануть меня.

— Я действительно на твоей стороне, Николь. Скажи мне… — я поджимаю губы и добавляю: — Пожалуйста.

Опять молчание. Больше пыхтения. Клянусь, салон машины нагрелся на тысячу градусов, и просто чудо, что в этот момент я не въехал прямо в стену.

Николь несколько раз открывает рот, потом смотрит в окно и говорит тихим, задыхающимся тоном.

— После того, как маму арестовали, я не могла заставить себя пойти к ней. Мне было так жалко дядю Генри и даже Астрид. Я планировала учиться в Кембридже, а потом, может, через несколько лет, попросить у него прощения. Он был мне как отец после того, как я потеряла своего, и я по-своему любила его, даже если он не замечал никого, кроме Астрид и ее матери. Я просто хотела начать все заново, построить свою жизнь с чистого листа. Я хорошо училась, делала вид, что мои одноклассники не ропщут за моей спиной, что я дочь убийцы, что аристократы прогнили до костей. Все было хорошо. Мне было хорошо. Меня не волновали ни друзья, ни вечеринки, ни то, что я обычная студентка университета. Я просто строила жизнь. В процессе я игнорировала письма от мамы. Пока два года спустя меня не навестил офицер полиции, который сообщил, что она умерла от рака. Она писала мне об этом. О ее раке и ее борьбе с ним. Я плакала на ее похоронах, на которые пришла сама. Плакала из-за того, как она сформировала мою жизнь, и плакала из-за того, что ее больше нет в ней. Затем, посреди всего этого, я увидела Кристофера с ребенком на руках. Очевидно, он женился на моей маме вскоре после развода с дядей Генри и соблазнял ее задолго до того, как ее арестовали. Он сказал: «Я трахнул тебя только потому, что ты похожа на нее. Теперь, когда ее нет, ты будешь делать это». Я убежала, упала и сломала руку. У меня произошёл эпический приступ паники, и я чуть не попала под колёса машины. Не думала, что, увидев его снова, у меня будет такая реакция, но это произошло, и я ненавижу ту версию себя, испуганную, неисправную версию. Поэтому я хотела исчезнуть, но он нашел меня, нанёс удар.

Мой кулак сжимается.

— Он…

— Он хотел, но я ослепила его перцовым баллончиком и ударила ногой. Это было так хорошо… так освобождающе. Он оставил меня в покое на некоторое время. Через месяц социальные службы спросили, могу ли я взять опекунство над Джейденом. С ним жестоко обращались, у него имелись синие пятна на спине, и у него развилась астма из-за условий, в которых Кристофер держал его. Я не могла отказать, я просто… не могла. Он нашел меня вскоре после этого, избил до полусмерти, и если бы не сосед, он убил бы меня и Джея. Дядя Генри нашел меня примерно в то же время, но я не могла смотреть ему в глаза.

Это, должно быть, то, о чем мне рассказала Астрид.

— Мне пришлось покинуть страну и сбежать от него. Я бросила университет и использовала остатки своего трастового фонда, чтобы вырастить Джея. Вначале было трудно, и мы много переезжали, пытаясь найти хорошо оплачиваемую работу. Так мы оказались здесь.

В Нью-Йорке.

Там, где я нахожусь.

Мое сердце стучит так громко, что, кажется, она слышит каждый удар.

— Джейден сказал, что Крис навещал тебя, пока ты была здесь.

Она переключает свое внимание на меня.

— Ты спрашивал его об этом?

— Ответь на вопрос, Николь. Что произошло?

— Он хотел, чтобы мы вернулись. Я выгнала его и переехала на следующий день. Это было два года назад. — она фыркает. — Никогда не думала, что он подаст в суд на опеку над Джеем. Он никогда не хотел его.

Но он хочет тебя.

Я не говорю этого, потому что сомневаюсь, что это возымеет положительный эффект. Уверен, что его заморочка с матерью и дочерью это всего лишь фетиш. На самом деле ему нужна была Николь, а не ее мать. Она та, которую он взял силой, и именно с ней он пытался поддерживать связь, будь то через ее мать или ее брата.

Если бы ему действительно нужна была Виктория, он бы сохранил последнее воспоминание о ней, Джейдена, и хорошо его воспитал. Но он позволил Николь забрать его только для того, чтобы у него был повод снова ворваться в ее жизнь.

Этот ублюдок использует собственного сына как инструмент.

Мы подъезжаем к парковке, за которой нависла мрачная туча, но, к счастью, во время поездки не произошло никаких происшествий.

Движения Николь механические и скованные. Она выглядит такой разбитой, расстроенной, что мне хочется сделать это лучше.

Как-нибудь.

Каким-то образом.

Когда мы заходим в лифт, она вытирает лицо.

— Не хочу, чтобы Джей видел меня такой.

Я поднимаю ее на руки, и она задыхается.

— Ч-что…

— Я скажу ему, что ты спишь. Закрой глаза.

Она моргает раз, два, а потом ее тело прижимается к моему, и она закрывает глаза.

Ее руки лежат на коленях, и она выглядит такой уязвимой, как ребенок. И я не могу противиться желанию почувствовать запах ее волос и вдохнуть его. Удержать реальность того, что она выжила.

Что она нашла путь обратно ко мне.

Конечно, Джейден и Лолли бегут к лифту, как только он открывается. Он смотрит на свою сестру, затем сужает глаза на меня.

— Что случилось с Никки?

— Она устала.

— Она никогда не устает.

— Устает, сопляк. Иди смотри своих миньонов.

Он продолжает сверлить меня подозрительным взглядом, даже когда я несу Николь в ее комнату.

— Мы одни, — говорю я ей.

Она не шевелится, вероятно, заснула по-настоящему. Я кладу ее на кровать, снимаю туфли и накрываю ее одеялом до подбородка.

Мои губы встречаются с ее лбом, и я шепчу, обещая:

— Я все исправлю.

Или все, что от этого осталось.

Я выхожу, чтобы принести воды, и вижу, что Джейден стоит напротив, как статуя, в позе демона-стажера.

— На пару слов, Дэниел.

Он больше никогда не называет меня полным именем. Это, а также тот факт, что он не раздражает Лолли, чтобы побороться за награду «Дурак», должно быть предупреждающим знаком..

— Это может подождать до завтра?

— Боюсь, что нет.

Вздохнув, я закрываю за собой дверь и иду за ним в гостиную, где у него стоит корзина, полная вещей с Миньонами.

Он садится на диван, скрестив руки.

— Ты можешь забрать их обратно.

— Уверен?

— Нет… то есть да. Мне нравятся и они, и ты, но мне не нужно ни то, ни другое, если ты обидел мою сестру.

Я бы улыбнулся, если бы не был в двух секундах от того, чтобы взорваться.

— Я не причиню ей боль.

Он сглатывает.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Если ты сделаешь ей больно, я надеру тебе задницу.

— Не сомневаюсь. — я взъерошиваю его волосы. — А теперь иди спать.

— Могу я забрать свои вещи? — спрашивает он смущенно.

— Я никогда не отнимал их у тебя.

— Спасибо, Дэн!

Он тащит за собой корзину и хнычущую Лолли.

Я иду на кухню и сопротивляюсь желанию напиться. Это не выход. Вместо этого я выпиваю чашку воды и набираю номер Нокса.

— Немного не вовремя, приятель, — говорит он, задыхаясь.

— Мне нужна услуга.

— Какого рода?

Его голос трезвеет.

Я не из тех, кто просит об одолжении.

Никогда.

— Мне нужно, чтобы ты свел меня с членом семьи Анастасии.

— На кой черт тебе нужна мафия, если ты адвокат?

— Мне нужно, чтобы они связали некоторые концы с концами, которые не смог связать закон.

Когда я покончу с Кристофером Вансом, он будет желать, чтобы к нему явился гребаный Мрачный Жнец.

Он пожалеет, что прикасался к тому, что принадлежит мне.

Глава 23

Николь

— Мы летим в Лондон.

Я давлюсь апельсиновым соком, на котором зациклилась, как фанатка на своем кумире, только ради того, чтобы избегать Дэниела.

Пока он не сбросил эту бомбу, конечно.

Мы сидим за кухонной стойкой в пятницу утром, завтракаем в обстановке, столь же напряженной, как холодная война.

Единственный, кто говорит, это Джей с его гиперэнергией и бесконечными историями. Даже Лолли предпочитает молчание.

— Куда мы летим? — повторяю я слова Дэниела, нуждаясь в двойном подтверждении.

Сжимая в руке Айпад, он смотрит на меня через край своей чашки с кофе с тем холодным взглядом, который он носит как значок рядом со мной.

Одна часть меня рада, что он не жалеет меня после той неразберихи, в которую я попала прошлой ночью, но большая часть хочет вскрыть его внешность и посмотреть, о чем он думает.

Может, он действительно жалеет меня.

Может, я отталкиваю его еще больше, чем раньше.

Хотя он сказал, что я не виновата, он был зол, что я не подала заявление. Он злился, что я не попросила о помощи, забыв, что, когда я появилась у его двери, он порезал меня так глубоко, что рана до сих пор не может затянуться.

Придурок.

Ну и что с того, что он не трахал тогда ту девушку? Если бы я не испортила ему вечер своим эпическим хламидийным планом, он бы трахал Катерину всю ночь напролет.

С примесью оргий, как он мне сообщил.

Мой кулак прижимается к животу, и я борюсь с горьким вкусом слез, застилающих глаза.

Я чувствую, как спотыкаюсь, отступаю назад и падаю обратно в глубокую, темную пропасть.

В свою прежнюю глупую, нездоровую одержимость.

И, как и тогда, это закончится только катастрофой и душевной болью, такой же суровой, как холодность Дэниела.

— Лондон, — повторяет он, словно я ребенок. — Англия. Соединенное Королевство. Великобритания.

— Я знаю, где находится Лондон, — бросаю я в ответ.

— Поздравляю, у тебя географические познания как у ребенка.

— Не разговаривай так с моей сестрой. — Джей смотрит на него. — Это ужасно.

Дэниел ворчит, но ничего не отвечает.

Вместо этого он смотрит на меня.

— Забронируй билеты. Мы улетаем сегодня и возвращаемся в понедельник.

Глаза Джея выпучиваются, когда он проглатывает свой блинчик.

— Мы действительно летим в Лондон?

— Нет, — говорю я с силой, которая сотрясает мое тело и заставляет Лолли вскочить рядом со мной.

Глубоко вдыхая, я смотрю на Дэниела.

— Могу я поговорить с тобой?

— Запишись на встречу.

Он не смотрит на меня, читая новости на Айпаде.

Я показываю Джею свою самую фальшивую улыбку.

— Ты можешь съесть остатки завтрака в своей комнате, малыш?

Он вздыхает.

— Я не могу продолжать жить с вами, ребята, если вы продолжаете целоваться каждую секунду. По крайней мере, сбавьте тон, пока у меня не появится собственное жилье, когда мне исполнится восемнадцать.

— Это не… — я запинаюсь, теряясь в словах.

— Мы действительно летим в Лондон, Дэн? — спрашивает мой брат, полностью игнорируя меня.

— Да. Начинай собирать вещи, — отвечает он ему, все еще погруженный в Айпад.

— Хорошо!

Мой брат бежит в свою комнату, держа в руках тарелку, полную блинчиков с сиропом.

Дэниел заказал их, но не съел ни кусочка.

— Я не полечу в Лондон, — говорю я ему.

— Хорошо, что у тебя нет права голоса.

— У меня нет причин быть там, когда до суда остались считанные недели.

— А у меня есть.

— Рада за тебя. Меня это не касается.

— Ты моя помощница, поэтому я говорю, что это тебя касается.

— Это связано с работой?

— В некотором смысле.

— У тебя только гольф и несколько международных звонков в эти выходные. Нигде не было мелкого шрифта про Лондон.

— Срочная работа.

— Тогда лети по своим делам. — я вырываю Айпад из его рук, дыша так резко, как загнанный в угол зверь. — И смотри на меня, когда говоришь со мной.

Он медленно поднимает голову, его лицо чистый лист без эмоций. Пустота, которую никто не собирается заполнять.

И самое ужасное, что он выглядит так, словно находится в своей стихии, чрезвычайно красивый в брюках цвета хаки и белой рубашке-поло, с уложенными каштановыми волосами и чисто выбритым лицом.

Почему я так беспокоилась о том, чтобы снова рассказать ему об этом? Не похоже, что ему есть дело.

Никогда не волновало и никогда не будет волновать.

— Я знаю твое лицо, Николь. Нет необходимости постоянно поклоняться его алтарю. — он делает паузу. — Если я еще не уточнил, у тебя нет выбора, и ты полетишь со мной в качестве моей помощницы.

— Это выходные.

— К чему ты клонишь?

— Я не хочу лететь в Англию.

— То, что ты хочешь, для меня ни черта не значит. Мы летим, и точка.

— А если я откажусь?

Он наклоняет голову в сторону.

— В твоем контракте нет опции отказа. Если только ты не уволишься, конечно.

— Я не могу оставить Джея одного.

— Именно поэтому он летит с нами. Время, которое ты потратила на стенания, можно было потратить на бронирование билетов на самолет.

Он выхватывает Айпад из моих пальцев и возвращается к пролистыванию сайта BBC, потому что я слышала, как он однажды упомянул, что американские новостные агентства ненадежны.

Я ненавижу то, что я храню все, что он говорит, что я помню первое слово, которое он сказал мне — персики — и каждое наше общение с тех пор.

Я ненавижу то, что раньше я искала его подарки на свои дни рождения первой. Его мама выбирала их, и это было обязательно, но я все равно считала, что они от него.

И все равно смотрела на них, когда становилось тяжело и мир захлопывался передо мной.

Особенно на тот предмет, который я так хорошо прятала.

Он тянется за стаканом воды одновременно со мной. Наши пальцы соприкасаются на секунду, две…

Он внезапно отдергивает руку, встает и идет в комнату.

Моя рука дрожит, когда я наливаю воду и выпиваю ее всю. Но никакое количество воды не может погасить огонь внутри меня.

Или знакомое чувство, поднимающее свою уродливую голову из прошлого.

Тот факт, что сколько бы я ни принимала душ и ни чистила кожу, я все равно грязная.

***

Через несколько часов мы уже на пути в Лондон.

Я избегаю приступа паники, наблюдая за тем, как Джейден чуть не описался от волнения из-за того, что летит в самолете в первый раз — точнее, во второй, но он не помнит того полета. Первым классом, потому что не дай Бог Дэниелу лететь другим.

Большую часть полета он игнорировал меня, предпочитая зацикливаться на Айпаде.

Однако всякий раз, когда Джей заговаривает с ним, он принимает участие и даже улыбается, ослепляя весь экипаж своими ямочками.

Так что проблема во мне.

Я та, на кого он не хочет обращать внимания.

Та, которая без нужды и смущения рассказала ему все, надеясь, что он, наконец, увидит мою сторону истории.

Не чью-то другую. Мою.

Через два часа Джей проваливается в сон, его шея неловко выгибается. Я качаю головой, укладывая его в более удобное положение.

При этом стараюсь не обращать внимания на Дэниела, который сидит напротив и по-прежнему игнорирует меня.

Когда обслуживающий персонал приносит еду, он наотрез отказывается от нее.

Я роюсь в сумке и достаю маленький сэндвич, который я приготовила, затем кладу его и леденец на его стол.

— Убери их, — говорит он, не глядя на меня.

— Я взяла их не для тебя. Они просто случайно оказались у меня, так что ты можешь поесть.

— Нет.

— Тогда я тоже не стану есть.

Он наклоняет свой планшет в сторону, смотря на меня.

— Ты лишилась здравого смысла из-за другого часового пояса? Какого черта ты должна голодать из-за того, что я решил не есть?

— Мне нравится компания, когда я ем.

— Весь самолет твоя компания.

— Я не знаю весь самолет. Так что, если не хочешь, чтобы я голодала, можешь съесть этот сэндвич.

— То, что ты голодаешь или набиваешь свой желудок едой, не имеет для меня никакого значения.

Я притворяюсь, что его слова не создают дыры внутри меня, делаю вид, что улыбаюсь и листаю телефон.

Но я не ем.

Видимо, мазохизм одна из моих черт. А может, я пытаюсь проверить, действительно ли я ему безразлична.

Ожидание длится ровно десять минут. С ворчанием он разворачивает сэндвич и откусывает. Он делает паузу, вероятно, его тошнит, но потом медленно жует и глотает.

Я не могу удержаться от ухмылки, когда беру вилку и нож.

— Сотри это, — рычит он.

— Что? — невинно спрашиваю я, откусывая кусочек фрикадельки.

— Эту проклятую улыбку на твоем лице.

От этого она только расширяется, и он издает звук, но ничего не говорит, доедая сэндвич еще за несколько укусов.

— Я сделал это не для тебя.

— Тогда для кого?

— Для себя, чтобы мне не пришлось нести тебя, когда ты упадешь в обморок.

— Как скажешь, Дэн.

Его губы искривляются.

— Не называй меня так.

— Почему? Это обезоруживает тебя?

— Скорее, возмущает. Этот сэндвич пытается найти выход менее гламурным способом, чем то, как он вошел.

Тогда я поняла. Причина его холодных, режущих слов. Ясно, что в глубине его глаз, прямо под поверхностью, есть уязвимость, слабость, которую он старается скрыть.

— Как скажешь, — произношу я ласково, что явно выводит его из себя.

Но прежде, чем он успевает вернуться со своими язвительными, обидными замечаниями, я меняю тему.

— Когда ты в последний раз возвращался в Лондон?

— Никогда.

Я делаю паузу.

— Правда?

— Хочешь взглянуть на мою историю перелетов?

— Но почему?

— Почему что?

— Почему ты никогда не возвращался?

— Англия теперь слишком мала для меня.

— Чушь.

Он опускает Айпад на колени и смотрит на меня.

— Смотрю, ты стала свободно ругаться.

— Училась у лучших. И ты не переводишь тему. Почему ты никогда не возвращался в Англию?

— Мне не нравятся люди. Кстати, когда-то это касалось и тебя.

Я игнорирую его попытки подзадорить меня.

— Что насчет твоей семьи?

— Моими последними словами маме перед отъездом были: «Наберись хребта, Нора». Отец погиб в аварии со своей любовницей месяца через два после того, как я сказал ему, чтобы он катился к черту. Мой брат ненавидит меня из-за всего вышеперечисленного.

Еда застревает у меня в горле. Я совершенно не знала об этом, но слышала о смерти Бенедикта Стерлинга на первом курсе университета. Его жуткий несчастный случай транслировался во всех новостях.

Помню, как у меня чесались руки проведать тетю Нору. Она присылала мне шоколадки и еду после маминого скандала и была единственной из всех, кто не относился ко мне, как к монстру.

Когда умер ее муж, я хотела навестить ее и побыть рядом. Но возможность столкнуться с Дэниелом заставила меня вернуться в нежелательную университетскую среду быстрее, чем черепаха в свой панцирь.

— Так ты отдалился от своей семьи?

— Поздравляю с вновь обретенными навыками дедукции, Шерлок.

— Вы… даже не общаетесь по телефону?

— Не совсем.

— Даже с Заком?

— Особенно с ним, он разговаривает со мной как робот с тех пор, как стал главой семейного бизнеса. И зовут его Захарий.

В его тоне определенно слышатся раздражение, но я не совсем уверена в причине этого.

— Но вы, были так близки.

— Недостаточно, видимо.

Мрачная тень покрывает его лицо, и я не уверена, потому ли это, что он ненавидит то, как сильно он отдалился от своего брата, или что-то другое.

— А что насчет… — я прочищаю горло. — Астрид?

— Что насчет нее?

— Ты не навещаешь ее?

— Она навещает меня примерно два раза в год, а все остальное время достает меня видеозвонками и случайными сообщениями о своем надоедливом муже и громких отпрысках.

Я крепче сжимаю вилку. Я знала, что он все еще близок с Астрид. Частенько слышала их телефонные разговоры, и это был единственный раз, когда он звучал беззаботно… счастливо. Только тогда его ямочки были на виду.

Боль не уменьшилась.

Старая, уродливая боль превратилась в нож и сейчас вонзается в поверхность, но я проглатываю лезвие вместе с его кровью.

— Приятно слышать, что вы все еще друзья.