Глава 1

— А вот и она, удирает к холмам по высокой траве, чтобы в ней поваляться — все бы ей дрыхнуть, — Хэтти Кемп тряхнула копной угольно-черных волос (втайне она гордилась ими — ни одного седого! — хотя все знали: кухарке уже шестьдесят). Она отвернулась от кухонной двери, чтобы призвать к порядку служанку Олив Зук, тоже смотревшую вслед босоногой девчонке, бегом удалявшейся от Холла.

— Ну-ка за работу, лентяйка! — прикрикнула Хэтти Кемп и замахнулась черпаком на съежившуюся служанку, которая направилась было к двери.

— Да, мэм, да, мэм, — бормотала Олив, судорожно приседая в неуклюжих реверансах и пытаясь таким образом замаскировать свое намерение все же выйти из кухни, при этом из вместительных карманов ее фартука сыпались катушки, булавки, скомканные бумажки и другие «сокровища», так что, отступая, она оставляла за собой след.

— Идиотка! — пробормотала себе под нос Хэтти Кемп, прежде чем бросить еще один, последний взгляд в сторону холмов, где мелькала, удаляясь, девчонка.

— Что ж, у тебя хватает ума держаться отсюда подальше, детка. Когда явится новый хозяин, если он, конечно, соизволит явиться, тебе перестанут выпадать такие денечки, — Хэтти Кемп сморгнула одну-единственную слезу и вытерла глаз уголком передника, а затем вернулась к работе.

Тем временем юная девушка — объект внимания Хэтти Кемп — знай себе, бежала вприпрыжку по холму, спускавшемуся к берегу Ла-Манша; ее рваное выцветшее платье высоко задралось, распущенные волосы развевались на ветру. Подпрыгивая, она напевала, кружилась в разнузданно-невинном танце и наконец упала на колени, чтобы полюбоваться пенными гребешками волн внизу. Свежий ветерок от воды повеял в лицо девушке, и она тряхнула головой, чтобы отбросить волосы со лба и щек, подставляя лицо теплому летнему солнцу.

Черты ее лица вряд ли вдохновили бы поэтов. У нее был короткий прямой нос; столь же обычный рот — разве что верхняя губа полновата; приятный круглый подбородок с небольшой ямочкой; глаза ясные, голубые, но не слишком большие; самым красивым в ней, пожалуй, были ушки — маленькие, в форме морских раковин.

И все же ее лицо нельзя было назвать непримечательным. У нее были темные брови красивой формы, такие же темные ресницы и густые волосы — не рыжие и не золотистые, их цвет представлял собой нечто среднее между двумя этими цветами, а пышность и блеск заслуживали самой высокой оценки.

Кожа у нее была, как и у всех рыжеволосых людей, молочно-белой и матовой, под солнечными лучами она быстро и болезненно краснела и покрывалась веснушками — именно это грозило девушке сейчас, когда она подставила лицо солнцу.

С глубоким вздохом опустившись на пятки, девушка оперлась руками о землю, вытянув их за спиной, выгнула спину и позволила волосам рассыпаться по густой траве. Эта поза обрисовала всю ее фигурку — стройную, мальчишескую — и высокую грациозную шею. У нее были тонкие руки с пальцами, сужающимися к концам, и длинные стройные ноги, ее нельзя было назвать ни костлявой, ни коротышкой — все соразмерно, все в пределах нормы.

Ее одеяние представляло собой нечто неописуемое. Оно было не только неряшливым или безвкусным, но и рваным и, как и вся девушка, не слишком чистым.

Девушка снова вздохнула — глубоко, прерывисто — и упала на живот, уронив голову на скрещенные руки. Ясно — это служанка, урвавшая несколько минут для отдыха от выполнения своих прямых обязанностей. И столь же ясно было, что ее что-то огорчает — какая-то мысль гложет ее, мешая наслаждаться окружающей идиллией.

Солнце поднялось выше, над холмом лениво пролетели несколько пчел, девушка спала. Она проспала всю вторую половину дня, и ее ровное дыхание лишь несколько раз сбилось и стало более глубоким. Наконец громкий шум прервал ее беспокойный сон.

Она нехотя проснулась, протерла глаза и небрежно заправила за уши спутанные волосы, в которых застряла трава, потом поднялась и вгляделась в сумерки — они уже сгустились, а от воды поднимался туман. Разглядеть что-либо было почти невозможно, зато она хорошо расслышала стук копыт не меньше чем четырех лошадей, звяканье сбруи и стук колес экипажа.

— Неужели это он? — громко спросила она траву и море, ведь вокруг больше никого не было. — Неужели великий и могучий лорд наконец снизошел к нам, чтобы вступить в свои права хозяина и господина? Никто никогда не приезжает в Холл, так что, должно быть, это он.

Напрягая слух, она услышала, как взволнованно переговариваются между собой садовники Лайл и Фитч, очевидно, распрягая лошадей.

Она подхватила юбки выше колен и уверенно побежала к Холлу — туда, где был вход для прислуги. Остановившись, чтобы перевести дух, на вершине холма и бросив взгляд на парадный въезд, она увидела щегольской экипаж, запряженный четверней; Лайл и Фитч вели двух лошадей в поводу к конюшням.

— Провалиться мне сквозь землю, если это не он!

Она присела на корточки, чтобы перевести дыхание, и задумалась о том, что сулит ей приезд нового графа. Она сидела и думала, сорвала травинку и машинально сунула ее в рот. Сидела, жевала травинку и думала. Пару раз вздохнула, почесала кончик носа и, наконец, встала и медленно побрела обратно, в сторону моря.

«Утро вечера мудренее», — подумала она и передернула худенькими плечами. Она поужинает потом где-нибудь у соседей, если проголодается. Вряд ли сегодня ей захочется есть. Не впервой ей ночевать под звездами.

Она ждала шесть долгих месяцев, чтобы новый граф явил ей свое лицо. Теперь настала его очередь ждать.


Первое, что сделал Кевин, прибыв в унаследованное домовладение, — осмотрел Большой Холл. Второе, что он сделал, — это скривил губы в аристократической усмешке и проворчал про себя:

— Холл! У моих досточтимых предков не было ни капли воображения. «Склеп» — вот как следовало назвать это место. В этом проклятом доме можно спокойно спрятать сотню трупов, и, — шутливо добавил он, — они прекрасно сохранятся в таком холоде.

Постояв несколько минут в замешательстве, он двинулся влево, к небольшой выщербленной лестнице, ведущей наверх, на галерею, за которой находилась гостиная.

Войдя в сырую, бедно обставленную комнату, он скинул плащ, шляпу с загнутыми полями и перчатки для верховой езды и положил все это на кресло, обтянутое темно-розовым шелком. «Надеюсь, — подумал он, — шелк действительно темно-розовый, а не бывший темно-красный».

Он бесцельно слонялся по комнате, тыкая своей ротанговой тростью в различные предметы мебели и вспоминая о своем последнем визите в Холл — это было около трех лет назад. Он приехал тогда лишь потому, что доктор старого графа настойчиво уверял, будто дни старика сочтены, однако этот прогноз оказался столь же ошибочным, как и несколько предшествовавших.

Кевин явился тогда в поместье в компании десяти приятелей, согласившихся вместе с ним бодрствовать у постели умирающего. И они подняли такой шум, что старый граф восстал с одра болезни и выпроводил всех вон, размахивая своим старым мечом.

— Удивительно, что его не хватил тогда апоплексический удар, — улыбаясь своим воспоминаниям, вслух сказал Кевин.

Перед его мысленным взором встал разгневанный двоюродный дед, с красным от злости лицом, в белой рубахе и ночном колпаке, спускающийся по лестнице, размахивающий своим потускневшим, погнутым оружием и во весь голос проклинающий незваных гостей.

— Однако довольно сентиментальных воспоминаний, — сказал Кевин себе и с иронией добавил: — Мало ли что происходило под этой дырявой крышей!

Он пересек комнату, взялся за шнурок звонка и несколько раз сильно дернул — последний рывок оказался слишком большим испытанием для ветхой парчовой нити, и она порвалась.

В слабой надежде, что кто-нибудь явится на звонок, он подошел к окну, отодвинул кончиком трости потертую бархатную портьеру и так стоял, глядя на заросший парк, окружавший Холл.

В свете заходящего солнца этот мужчина представлял собой — даже сейчас, после долгого, утомительного путешествия, — лучшую рекламу своего аортного и мечту слуги. Ролингс был высок и удивительно гармонично сложен. Он был спортивен от природы, мускулист, широкие плечи, узкие бедра и стройные ноги, обтянутые шелковыми чулками, довершали картину.

Это был настоящий аристократ до мозга костей: орлиный нос, высокие, хорошо очерченные скулы, твердый квадратный подбородок, широкий покатый лоб. Когда он улыбался, на щеках появлялись ямочки, а проницательные глаза меняли цвет в зависимости от настроения — от густой синевы морских глубин до ледяного бледно-голубого оттенка. Подвижные брови красивой формы, поднимаясь и опускаясь, с равной легкостью придавали лицу выражения насмешки, гнева, удивления, скуки и презрения. Любой актер с радостью отдал бы баночку румян за такие брови.

И в довершение этого волшебного образа лицо обрамляли локоны цвета золота самой высокой пробы, они были уложены по моде, но изо всех сил противились этому и вились, как им вздумается, что придавало лицу графа выражение детской невинности.

Такому выдающемуся экземпляру мужской красоты не оставалось ничего другого, как посвятить себя погоне за модой. Кевин не избежал этого увлечения, что вкупе с врожденной утонченностью сделало его объектом зависти и подражания всех молодых денди и воздыханий более чем половины юных леди Лондона.

Олив Зук, явившаяся на звук колокольчика и увидевшая перед собой это юное божество на фоне окна — закатное солнце окружало его золотым ореолом, — могла лишь остановиться как вкопанная в изумлении, с открытым ртом и выпученными глазами.

В конце концов, она, видимо, все же сделала какое-то небольшое движение, так как Кевин внезапно отпустил край занавески, который удерживал с помощью кончика трости, и лениво обернулся, дабы увидеть, кто это вошел в комнату.

— Ах, милая девушка, — любезно произнес он, растягивая слова. — Позвольте мне представиться. Я, за грехи мои, ваш хозяин, граф Локпорт.

— Господи боже! — Олив Зук, совершенно позабыв о том, что несла в кухню поднос с посудой, оставшейся после завтрака, в смятении всплеснула руками — и серебряный поднос со всем, что на нем стояло, с громким стуком упал на пол.

— О господи! Что я наделала! — вопила служанка, пытаясь одновременно поправить наколку, криво сидевшую на ее поблекших, напоминающих сосульки светлых локонах, собрать с пола разбитую посуду и присесть в реверансе, дабы выразить почтение новому господину.

Левая бровь графа приподнялась в притворном смятении — он безуспешно пытался унять судорожную деятельность служанки. Наконец, решив, что это единственный способ добиться от нее какого-либо толка, он взял ее за плечи и тихо, но твердо усадил в ближайшее кресло.

— А теперь, — сказал он, когда девушка успокоилась, — давайте устраним одно неудобство. Я вам представился, однако до сих пор не знаю вашего имени.

— Меня зовут Олив, ваша милость. Олив Зук, — медленно ответила та, перед этим быстро кивнув. — Очень приятно видеть вас. — И она снова попыталась встать и присесть в реверансе, но ее остановило мягкое прикосновение руки графа к ее плечу.

Убедившись, что она успокоилась, он любезно обратился к ней:

— Прошу вас, Олив — так, кажется? Ну да, конечно, Олив, скажите мне, есть ли в этом доме кто-либо, у кого сохранилась хотя бы малая толика здравого смысла? О вас я, конечно, не говорю, дорогуша.

Олив, покрасневшая до корней волос, мяла передник дрожащими руками с такой силой, что он скрутился в жгут. Она, запинаясь, ответила, что где-то неподалеку должны быть грум Вилли, а также Лайл и Фитч, садовники; а Хэтти Кемп, кухарка, занята на кухне — она должна свернуть голову курице, чтобы потом приготовить из нее ужин; а Джилли — такая дикарка — опять куда-то исчезла, и только один Бог знает куда — сразу после обеда, с тех пор ее никто не видел. А леди Сильвия никогда ни с кем не видится, добавила Олив после небольшой паузы, надеясь, что его милость не заставит ее подниматься в верхние покои и интересоваться у леди Сильвии, не желает ли та увидеться с новым хозяином; ведь ей наверняка придется спускаться по лестнице с покрасневшим и распухшим ухом, а в этом нет ничего хорошего.

Вполуха слушая отчет Олив, Кевин боролся с искушением немедленно покинуть этот сумасшедший дом, даже рискуя провести ночь в экипаже в поисках приличной гостиницы.

— Разве в доме нет домоправительницы? — спросил он, не рассчитывая получить положительный ответ.

— Ну конечно есть, господи! Миссис Уайтбред. Как я могла забыть милую, добрую миссис Уайтбред? — Олив с надеждой подняла глаза на графа. — Сходить и привести ее к вам, ваша милость?

— Я полагаю, что это было бы разумно, Олив, — устало кивнул граф и добавил: — И прошу вас, называйте меня «ваша светлость», а не «ваша милость». Я не принадлежу к числу священнослужителей. Предполагать такое было бы глубочайшим заблуждением.

Отвернувшись к окну, дабы избавить себя от душераздирающего зрелища выходящей из комнаты Олив (она пятилась, то и дело пытаясь присесть в неуклюжих реверансах, с каждым из них приближаясь к двери, наступая на осколки разбитой посуды и, в конце концов, ударившись бедром о дверной косяк), Кевин принялся ждать миссис Уайтбред.

Она появилась — не прошло и пяти минут, — неся перед собой поднос с чаем. Ей было по меньшей мере лет семьдесят, но ее худощавая, высохшая фигура двигалась с необыкновенной скоростью. Однако, к сожалению, слух старушки не был столь же сохранен. Снова и снова предлагал ей граф свои вопросы и неизменно встречал непонимание.

— Я хотел бы поговорить с Муттером, — сообщил он домоправительнице (такова была фамилия адвоката).

— Бутерброды, вы сказали? Будьте уверены, они превосходные. И джем есть. Никто не может сказать, что я жалею масла для бутербродов.

Кевин попробовал другой подход. Слегка повысив голос, он проинформировал домоправительницу, что вскоре прибудет его слуга, Уилстон, и он хотел бы, чтобы для них обоих приготовили комнаты.

Она кивнула.

— В доме чисто, можете не сомневаться, ваша светлость.

Решив предпринять еще одну, последнюю попытку, Кевин во все горло прокричал, что он хочет, чтобы горничные убрались в комнатах, где будут жить он сам и его слуга. Миссис Уайтбред возмущенно засопела.

— Конечно, ваша светлость. Мы с Олив незамедлительно об этом позаботимся. Не стоит кричать. Я работала здесь еще тогда, когда вашу милость шлепали по мягкому месту, извините за грубость. Не послать ли мне Вилли за Муттером, сэр? Он будет рад, что вы приехали.

Кевин вздохнул и кивнул:

— Конечно, прошу вас.

— Странно, что вы сами об этом не вспомнили — вы же все-таки граф, — ядовито заметила старушка.

Поставив к нему на колени поднос с чуть теплым чаем и черствыми кексами, миссис Уайтбред торопливо вышла из комнаты, громко выкрикивая на ходу имя Олив.

— Ну, теперь я знаю самое подходящее название для этого дома — «Новый Бедлам», — громко произнес Кевин. — Пусть только Уилстон увидит все это — он будет в восторге.

Однако Кевин преувеличивал стойкость Уилстона. Тот считал, что подвергать своего хозяина ужасам Холла — все равно, что оставить ребенка одного в лесу. К концу недели одежда господина превратится в лохмотья, а здесь даже приличного портного нет. Кроме того, граф был таким хозяином, о котором можно только мечтать, — живой рекламой талантов своего слуги, — и, не дай бог, кто-нибудь уронит каплю чернил на его рубашку или каплю вина на его галстук. Не дай бог, кто-нибудь выкурит радом с ним одну из этих сигар, от которых одежда пропахнет отвратительным табачным дымом. И конечно, Уилстон был убежден, что граф проведет в этой глуши от силы пару дней, а затем они двинутся в сторону Брайтона и цивилизации.

Грум вернулся с запиской от Муттера, в которой говорилось, что тот будет рад видеть его светлость завтра утром, в десять, так как на сегодняшний вечер у него назначена неотложная встреча (он был четвертым вистующим в компании торговца зеленью, викария я хозяина соседнего поместья, но не счел нужным посвящать в эти подробности графа), так что Кевин снял с себя всякую ответственность за задержку с отъездом.

Сломив сопротивление слуги, граф заставил его разделить с ним ужин в пыльной комнате за библиотекой. Блюд было немного — и к лучшему, все равно они были практически несъедобны. Пытаясь разрезать особенно подозрительный кусок мяса, граф сказал своему слуге:

— Это какой-то исключительно жилистый кролик. Вряд ли они здесь охотятся на животных или расставляют на них капканы. Мне кажется, они просто ждут, пока зверюшки околеют от старости, а потом собирают их, как ягоды.

Единственным утешением стал удивительно качественный портвейн, чудесным образом извлеченный миссис Уайтбред из подвалов. Выпив две с лишним бутылки этого напитка, новоиспеченный граф почувствовал себя способным удаляться для отдыха в темную, сырую спальню, не выказав страха, и даже заснуть в огромной, жесткой, сырой постели.

— Муттер, хорошо бы тебе иметь очень вескую причину, по которой ты вытащил меня сюда, — обратился граф к окружающей его темноте, прежде чем опустить голову на подушку.


К девяти часам следующего утра Кевин точно знал две вещи. Он умрет от голода, если будет продолжать питаться стряпней Хэтти Кемп, и он разберется со всеми проблемами Муттера и отправится в Брайтон еще до полудня или узнает причину, по которой этого не произойдет.

Опоздание на полчаса по отношению к назначенному времени деловой встречи считается нормальным и даже хорошим тоном, граф прибыл на встречу со своим управляющим необычайно рано и в нетерпении мерил шагами библиотеку, оставляя дорожки следов на пыльном полу.

Наконец появился мистер Муттер. Будучи человеком проницательным, он мгновенно оценил ситуацию и перешел прямо к делу. Он уселся за заваленный бумагами стол старого графа, откинулся на спинку кресла и соединил кончики пальцев, изобразив руками фигуру, которую дети называют «домиком».

— Прошу вас, присядьте, ваша светлость, — умиротворяюще произнес он, в то время как Кевин беспомощно озирался вокруг, безуспешно пытаясь найти хоть какой-то предмет мебели, не заваленный книгами, бумагами и другим мусором. Наконец, он решительно придвинул к себе стул с прямой спинкой, смахнул с него какие-то пожелтевшие бумажные рулоны и уселся напротив адвоката.

В течение нескольких минут в комнате стояла тишина, Муттер достал из кармана часы и уставился на них. Единственным, что нарушало тишину, было тиканье не менее дюжины часов, находившихся в комнате. Мистер Муттер поднял голову и закрыл глаза; пробило десять, все часы разом откликнулись на это событие громким звоном, и эхо разнеслось по библиотеке, словно возвещая о Судном дне.

— Дьявольщина! — воскликнул Кевин, когда какофония наконец утихла. — Утоплю каждого, кто еще хоть раз осмелится завести эти дурацкие часы! Я уже получил в этом доме массу свежих впечатлений, но эта коллекция — что-то особенное!

Мистер Муттер никак не прокомментировал это заявление, он просто закрыл крышку своих часов, втянул свой округлый живот, положил часы в карман парчового жилета и начал говорить высоким певучим голосом. Он сообщил Кевину, что поместье как таковое принадлежит ему по праву майората безусловно, как ближайшему родственнику мужского пола. Затем он назвал сумму дохода, складывающегося из платежей арендаторов, а также доходов от ферм, пастбищ, лесов и каменоломен. Сумма получилась солидная, что-то подобное Кевин и ожидал. Хотя за последние годы жизни старого графа Холл и его земли пришли в некоторый упадок, граф всегда гордился своей деловой сметкой. За двадцать лет он не потратил ни одного пенни сверх самых необходимых расходов, и его состояние в двадцать раз превышало сумму ежегодных доходов от имения.

Кевин быстро произвел в уме некоторые подсчеты и перебил адвоката:

— Простите, что прерываю, но, если я так богат, почему вы не оплатили ни одного счета из тех, которые я присылал вам в течение нескольких месяцев?

Мистер Муттер прочистил горло. Он как раз переходит к этому моменту, если граф проявит терпение и воздержится от дальнейших расспросов в течение нескольких ближайших минут. Создается такое впечатление, продолжал адвокат, что старый граф не испытывал к своему внучатому племяннику особенно теплых чувств. Мистер Муттер взглянул на Кевина, желая получить подтверждение, и Кевин кивнул. Видимо, именно по этой причине покойный граф перед смертью составил чрезвычайно сложное и запутанное, но при этом, безусловно, имеющее законную силу завещание, которое, разумеется, не может лишить наследника права распоряжаться поместьем и доходами от него. Но наследование остального имущества, принадлежавшего наследодателю, может состояться лишь при выполнении наследником ряда условий, которые могут быть восприняты неоднозначно.

Знает ли граф, кстати, о существовании некой особы по имени Евгения Форчун? Нет, новоиспеченный граф о ней ничего не знал.

Мистер Муттер снова прочистил горло и продолжал. Мисс Евгения Форчун, сообщил он Кевину, — дитя союза между графом и мисс Алисией Фолкнер, ближайшей соседкой.

— Мисс Фолкнер? — переспросил Кевин.

— Ну да, мисс Фолкнер, — подтвердил адвокат. — Хотя одно время считалось, что они состояли в браке. Но после рождения Евгении — на самом деле родились близнецы, но брат был мертворожденным, а мисс Фолкнер после родов стала инвалидом и с тех пор была прикована к постели — граф провозгласил, что никогда не был женат на ней. А мисс Фолкнер не общалась ни с кем, кроме своих слуг, и граф тоже вел замкнутый образ жизни, так что ничего не было сделано для подтверждения статуса ребенка. Мисс Фолкнер скончалась восемь лет назад, никому не поведав своего варианта истории — я должен упомянуть об этом, чтобы беспристрастно изложить все, что мне известно об этой деликатной ситуации, — а ее дочь продолжала жить здесь в качестве служанки.

— Почему я никогда ничего об этом не слышал? — спросил Кевин, нахмурившись.

— А кто бы мог вам рассказать? Вы со старым графом никогда не были близки, осмелюсь напомнить, а во время ваших редких визитов вы не могли заметить Евгению, если кто-то специально вам бы ее не показал.

— И сколько сейчас лет этой Евгении?

Евгении исполнилось восемнадцать, ответил адвокат и вернулся к основному предмету разговора.

— Граф мог распорядиться своим огромным состоянием по своему усмотрению. Согласно условиям его завещания, оно будет отдано в фонд Общества защиты серой совы, основанного самим графом, в случае если вы не женитесь на Евгении до истечения этого года. Со дня смерти графа прошло уже много времени, милорд, и, так как вы не отвечали на мои письма и приглашения приехать в Сассекс, я задержал выплаты по вашим счетам, надеясь, что это послужит стимулом для вашего приезда в Холл. Это дело казалось мне слишком деликатным, чтобы излагать его в письме.

«Странно, — подумал Кевин, — сомневаюсь, что в этом мире есть хоть что-то, способное взъерошить перья этой старой птицы. Общество защиты серой совы? Что за напитки должен был употреблять этот старый маразматик, чтобы выдумать такое?» Внешне Кевин был абсолютно спокоен, он все так же растягивал слова.

— А вы уверены, что это завещание невозможно обойти?

— Абсолютно, — холодно ответил адвокат. — Более того, милорд. Даже если вы женитесь на его дочери, вам придется ждать год со дня свадьбы, чтобы получить деньги в свое распоряжение — если вы не разгадаете загадку старого графа. Если разгадаете — деньги станут вашими немедленно.

— Надеюсь, я не шокирую вас, мистер Муттер, если попрошу слуг принести мне немного бренди. Многовато новостей вы сообщили мне нынче утром, — Кевин дернул за шнурок звонка, вызывая Олив.

После того как уровень огненной жидкости в стакане понизился приблизительно на три пальца, Кевин был готов выслушать остальные подробности. Их было немного. Мистер Муттер сказал ему о своей догадке — в загадке говорится о фамильных драгоценностях Ролингсов, так как в доме их после смерти графа не нашли.

— Разгадав загадку, вы получите двойной бонус: драгоценности и контроль над состоянием. Драгоценности того стоят — это гарнитуры из изумрудов, рубинов и бриллиантов. Сами камни представляют большую ценность, и ювелирная работа тоже.

— А если к концу года я не разгадаю загадку? — спросил Кевин.

— Вы получите право распоряжаться деньгами, но драгоценности — если речь идет действительно о них — останутся спрятанными. Покойный граф не дал мне ключа к разгадке.

Кевин принялся мерить шагами небольшое свободное пространство комнаты, позабыв о своих планах отъезда в Брайтон.

— Я могу отказаться жениться на девчонке и все же получу доходы от имения. Думаю, мне хватит на жизнь?

— Вы объезжали свои владения, граф? С тех пор как граф заболел — это случилось три года назад, — на фермах практически не производился ремонт инвентаря и служб. А что касается лесов, они нуждаются… В общем, надеюсь, вы меня поняли, сэр. Чтобы продолжать получать деньги, вы должны будете сначала сделать основательные инвестиции в недвижимость. В этом году в последний раз можно будет получить какой-то доход, потом, если не предпринять срочных мер, начнутся убытки.

— Кто-нибудь видел мою Элси? — раздался неожиданно детский голосок.

Оба мужчины обернулись и увидели грузную седую пожилую женщину, ее волосы были завиты девичьими колечками, а платье лет двадцать как вышло из моды. Она застыла посреди комнаты.

— Тетушка Сильвия, — пробормотал Кевин, вспомнив о существовании сестры старого графа. — Господи, я совсем позабыл о ней!

Старая леди, так и не получившая ответа на свой вопрос, так как никто из собеседников понятия не имел о том, кто такая Элси, двинулась по комнате в своих шлепанцах, осматриваясь и воркуя сюсюкающим голоском:

— Элси, где же ты, моя милая крошка? Иди к мамочке, пора кушаньки и игрушеньки… Ах! — наконец воскликнула она и захлопала в восторге в ладоши. — Вот моя детка! Ах ты, нехорошая девочка, иди-ка сюда. Мамочка так беспокоилась, куда это дорогушенька запропастилась!

Кевин и Муттер ожидали увидеть кошку или комнатную собачку, но вместо этого леди Сильвия наклонилась, выпрямилась и прижала к своей груди огромную куклу размером с настоящего ребенка и с лицом китайца. К ее голове были прикреплены длинные светлые локоны из человеческих волос, одета она была в белое хлопчатобумажное платье с высокой талией и белые тапочки. Не обращая внимания на мужчин, леди Сильвия вышла из комнаты, отчитывая и целуя свою драгоценную Элси.

Воцарилось долгое молчание. Затем Кевин сказал, ни к кому не обращаясь:

— Бывают моменты, когда я завидую своему двоюродному деду. У него больше нет никаких проблем.

Загрузка...