Испытание чувств

Глава 22

Покупка рождественских подарков всегда была одним из самых больших развлечений в моей жизни. Единственным исключением был тот год, когда я была на восьмом месяце беременности Брайаном и даже самая небольшая прогулка становилась испытанием, равносильным покорению Эвереста. Обычно я получала удовольствие от давки, суматохи и набитых битком магазинов. Везде сверкание, огни и мягкий дискант, поющий рождественские гимны на фоне постоянного нестройного гудения голосов.

Санта-Клаусы Армии Спасения очень хорошо видели, когда я была рядом: я не могла пройти мимо ни одного из них, не опустив в его котелок долларовый билет. Напевая рождественские гимны, пробираясь через проходы, битком набитые разопревшими родителями и хнычущими детьми, я чувствовала мир и доброе расположение ко всему.

Я сильно переживала из-за моего списка, в котором на многие месяцы было спланировано, кому и что я куплю, если буду ходить по магазинам круглый год, чтобы разыскать подарки, которые, как я думала, идеально подходят их предполагаемым получателям.

Но только не сейчас: в этом году это был ужасный груз, безрадостная поденная работа. Я отложила все покупки на последние две недели перед Рождеством и теперь впала в панику. Вместо того чтобы выбрать идеальную пару медных подсвечников для Лоррейн (пункт, который с марта был в моем списке), я выбрала шелковый шарф, который, я решила, тоже может подойти. И я делала то же самое, двигаясь вниз по списку. Подарки, которые я выбирала, были поспешными, не от души и, конечно, разочаруют всех, что добавит мне огорчений. Но у меня не хватало душевных сил, и в моем мозгу не было места ни для чего больше, кроме текущих неприятностей.

За неделю до нашего ежегодного приема со мной случилась серьезная истерика: я совсем не хотела этой вечеринки.

– Давай забудем о ней в этом году, Стюарт. Это слишком много работы, а я сейчас не способна делать это.

Но Стюарт, по своим собственным взглядам, не мог представить себе этот праздник без вечеринки: человек, который ненавидел вечеринки, о, Боже, все вечеринки, кроме этой.

– Посмотри, Андреа, сейчас ты работаешь только часть времени – в прошлом году ты больше времени проводила в школе, помнишь? У тебя сейчас больше свободного времени, чем когда-либо раньше. Относись к этому проще, и все будет не так ужасно. Ты же знаешь, тебе все это начинает нравиться к концу. Дети и я напряжемся и поможем.

Я приготовила ломтики холодных ростбифов, несколько салатов, блюд с макаронами и ничего больше. «Для рождественской елки в этом году достаточно», – сказала я детям. Я не помню, как все проходило: мои мысли были там же, где и всегда, и я совершенно не заботилась о том, хорошо ли чувствуют себя гости. Совсем другое было у меня на уме: внебрачная любовная связь и как это осуществить:

Когда семья собралась за рождественским столом у родителей, Лоррейн несколько раз спрашивала меня, все ли в порядке. Она считала, что я выгляжу усталой и невнимательной, однако мои мысли в это время были далеко. «Ты худеешь?» – это спросила моя мать, которая тоже решила, что я выгляжу усталой.

– Против желания, мама. – Что я могла сказать! – Все прекрасно. Я не знаю, о чем вы с Лоррейн беспокоитесь. – Конечно, все было великолепно. Было ли у меня время для своей жизни?

Праздники подошли к концу, но я все еще не могла ни на чем сконцентрироваться. Огромное количество повседневных проблем стало для меня обременительным, и я разлюбила ходить на работу: все это отнимало у меня время, которое я могла бы посвятить мечтаниям и волнениям.

Я не хотела возвращаться на юридические курсы, и, когда мистер Мэрфи предложил мне работу Леоны Хансбурн, я солгала. «У меня нет здоровья посещать весенние занятия, – сказала я. – Да, очень жаль, но я закончу учебу во время осеннего семестра». В действительности было бы лучше объяснить все немедленно.

– Андреа, я расстроен. Я считал, что вы возьметесь за эту работу и приступите к ней немедленно.

– Может быть, я закончу летний курс, если такой будет? – сказала я с большим энтузиазмом. – Это ускорит мой диплом, и я закончу учебу к осени.

– Я все улажу, и вы сразу же узнаете об этом, но не задерживайте окончание учебы.

Я поймала Стюарта на том, что он наблюдает за мной, думая, что я этого не вижу. Мог ли он догадаться, что происходит в моей голове? Невозможно, но я искала скрытый смысл во всем, что он говорил, выискивая намеки на то, что он о чем-то подозревает. Я предположила, что виной этому мои мысли о грехе. Докучливые, но недостаточно, чтобы отвратить меня от планов относительно Ричарда. Теперь ничто меня не остановит. Я была занята только Ричардом, исключив из жизни все и всех и странствуя по своей жизни, как визитер с другой планеты.

Однажды днем, когда Келли была еще дома на рождественских каникулах, позвонил Ричард. Она ответила и подозвала меня, совершенно не проявляя интереса к тому, кто же это мог мне звонить. Но этот звонок был началом кошмара, и каждый раз, когда звонил телефон, я паниковала. Я жила в состоянии постоянной тревоги от одного телефонного звонка до другого, желая услышать его голос и боясь, что кто-то другой может снять трубку. Если он позвонит снова, Келли может запомнить его голос. Предположим, Брайан или Стюарт спросит, кто звонил. Что я скажу? Я попадусь.

– Не мог бы ты звонить мне на работу, Рич? Это намного проще для меня. Никто не обратит внимания, а если это и случится, то я представлю тебя как своего зятя или как-нибудь еще.

– Но я люблю удивлять тебя дома! Когда ты в офисе, ты не скажешь то, что мне нравится слушать, поэтому я и звоню тебе из машины. Я могу сказать то, что мне нравится, без секретарши, суетящейся с бумагами, которые я должен подписать. Теперь скажи мне, моя любовь, когда я снова поцелую эти сладкие груди?

Это все отвлекало меня на эротические фантазии, и я немедленно забывала о своей тревоге.

Я не осмеливалась звонить Ричарду сама, я не хотела, чтобы какая-нибудь любопытная секретарша узнавала мой голос, так что я должна была ждать его звонков, а ожидание и тревога совершенно выбивали меня из колеи. Однажды после пары звонков, когда звонивший вешал трубку до того, как я подходила к телефону, я провела остаток дня, как комок нервов, думая, что звонил Ричард, а я пропустила это.

Однажды, когда Брайан был не в школе, а дома, мне в голову пришла глупейшая уверенность, что Ричард обязательно позвонит, и я провела целый день, гладя белье около телефона, проглаживая все, от рубашек до нижнего белья, совершенно обезумевшая от мысли, что Брайан может первым подойти к телефону. Но звонка не было, и я почувствовала себя опустошенной.

Я все время была раздражительна, погружена в себя и взвинчена и больше не беспокоилась о том, замечает ли это кто-нибудь. Мы разговаривали часто – бессвязные разговоры, наполненные долгими сексуальными намеками, но виделись мы только три раза после волшебного дня, проведенного в парке, и всегда в ресторанах Бостона. В этом городе я оставалась неузнанной, толпы людей позволяли затеряться, а то, что я была окружена людьми в затемненном ресторане, не давало мне шанса поддаться его обаянию. Очевидно, я еще не была готова к чему-нибудь более интимному.

В начале января Стюарт поехал в Пальмспрингс, чтобы присутствовать на четырехдневной конференции, с вечера четверга до воскресенья. В эту пятницу Брайан должен был пойти из школы прямо на хоккейную тренировку, а затем останется ночевать в доме своего друга, и я не увижу его до второй половины дня в субботу. Время было установлено. Ричард позвонил утром, перед тем как я ушла на работу.

– Это восхитительный маленький ресторанчик, и только здесь подают «Шатобриан для двоих». Я хотел бы разделить это удовольствие с тобой, – сказал он очень обаятельным голосом. – А потом по стаканчику спиртного на ночь, предположим, в «Черной Кошке»?

– Это звучит привлекательно, – согласилась я.

– И в конце номер-люкс в «Рице»?

– Не торопи события, – ответила я, смеясь, и добавила: – Увидимся в семь, – после того, как он дал мне указания.

Я помчалась вверх по лестнице за свежим нижним бельем и зубной щеткой, решив дать выходной своей совести и посмотреть, что произойдет.

Ресторан оказался самым романтическим убежищем на земле. Очень маленький, думаю, испанский или португальский, – с непроизносимым названием, он был спрятан в нижней части улицы около порта, в старейшей части города. Три массивные каменные ступеньки вели с улицы вниз, в полукруглую нишу с тяжелой дубовой дверью, спрятанной глубоко в тени. Внутри было полутемно и уютно. Весело танцевал огонь в огромном каменном камине, бросая вызов январскому холоду. Стены были грубо оштукатурены, на потолке – тяжелые темные балки, и никакого видимого электрического освещения.

Столы были спрятаны в углах и нишах. На каждом из них горели свечи в керамических подсвечниках, что создавало романтическую иллюзию тайной любви. Эта атмосфера усиливалась странствующим скрипачом, который бродил по залу, играя что-то нежное и жалобное. Когда он останавливался, то добавлял современное попурри из трех частей к исполнению медленной средневековой музыки.

«Шатобриан» немедленно вытеснил всю самую великолепную еду, которую я когда-либо пробовала в своей жизни. Это оказался ростбиф, политый густым темным соусом, с красочным букетом овощей, изящно разложенных по краям тарелки. Мы выпили бутылку темного красного испанского вина, а в качестве десерта у нас были невероятно вкусные ореховые вафли и клубника. Я захихикала, когда Ричард покормил меня немного со своей вилки, вспоминая сексуально-пищевую сцену из «Тома Джонса» – кинофильма, который мы вместе смотрели много лет назад. Я сделала то же самое, пока наш смех незаметно не перешел в чувственное наслаждение. Мы положили вилки, посмотрев друг на друга глазами, полными желания, пораженные эротичностью такого обыденного действия.

Теплая атмосфера, легкое журчание беседы, мягкий смех, вино. Мы представили себе, что сидим в укромном месте на огромном банкете. Рука Ричарда лежала на моем бедре, его пальцы гладили кожу под юбкой, а я тонула в темном свете его глаз и чувствовала себя даже более глубоко влюбленной в него, чем если бы я жила в романе, составленном из моих грез.

После обеда мы отправились в маленький уютный бар на Бойлстонской площади – сердце театрального района. На нее выходят несколько отелей нижней части Бостона. Ричард уговаривал, а я отказывалась, хотя и неохотно.

– Андреа, – шептал он, – я хочу провести эту ночь с тобой, неторопливо и страстно любить тебя всю ночь. Я хочу проснуться утром вместе с тобой и опять любить тебя. Ты знаешь, что тоже этого хочешь.

Его темные глаза светились мягким светом, заставляя меня соглашаться. «Я прав?» – прошептал он мне в волосы, отчего мурашки побежали по спине. Когда я кивнула, он победно улыбнулся и пошел за пальто.

Но однако январский холод улицы быстро остудил жар моей страсти. На тротуаре я заартачилась, непреклонно и твердо:

– Ричард, я не могу. Я не могу провести эту ночь с тобой. Не сегодня, может быть, когда-нибудь потом.

Но низкий соблазнительный голос Ричарда в моих ушах, его губы, щекочущие мою шею, отдавались у меня под ложечкой приятным возбуждением. Я снова хотела любить его и, вспомнив трепет первой ночи, окончательно сдалась. Я прижалась к Ричарду, вдыхая его тепло, пока он ловил такси.

В такси Ричард целовал меня, расстегивал мое пальто и засовывал свои холодные руки под мой жакет, под блузку – ледяные руки, обжигающие мою жаркую кожу, руки, которые никогда не перестанут двигаться, прикасаться, возбуждать и распространять страсть и вожделение, а я в это время сильно и глубоко дышала и думала о том, что готова расположиться прямо здесь, на заднем сиденье этого такси и заниматься с ним любовью в эту ночь, всю ночь, и все остальные ночи.

Наедине с ним в номере, однако, получилась следующая история. После остужающей прогулки через огромный мраморный холл и подъема в лифте на тридцатый этаж вместе с тремя типами, очевидно, пьяными, громко смеющимися над тем, как один из них пытался вспомнить какую-то шутку, я поняла, что сильно нервничаю. «Это прелюбодеяние», – подвела я черту, и испуганное лицо посмотрело на меня из зеркала ванной. Я хотела принадлежать Ричарду больше всего на свете и попусту трачу время в душе, как девственница, а ведь он может уйти, если меня не будет слишком долго.

Он не ушел: неожиданно он оказался рядом со мной, под потоком теплой воды. Взяв мыло из моей руки, он намылил мне спину, потом его руки окружили меня, чтобы достать до груди и сосков. Одна рука нежно гладила мой живот, пока он целовал шею и уши, а я прислонилась спиной к его мускулистому телу: я слишком ослабела, чтобы стоять самостоятельно. Он был во мне, и мы занимались любовью, стоя под водой, струящейся по нашим волосам и лицам. Нежный шипящий звук смешивался со вздохами и всхлипами, исходящими из меня, – женщины, которая за всю свою жизнь никогда не издала ни звука, занимаясь любовью.

Завернув в огромное полотенце, Ричард понес меня в постель, затем нежно вытер, медленно снимая полотенце, как будто бы открывал подарок, стараясь не повредить обертку и продлевая этим удовольствие. Он улыбнулся мне лучезарной улыбкой, затем наклонил голову и захватил сосок губами, перемещая свое тело на меня, готовый опять заниматься любовью. «О, мой Бог», – подумала я, и последней моей ясной мыслью до того, как я забылась, была мысль, что я разорвусь от удовольствия.

Лоррейн позвонила мне рано утром, в ясный и солнечный день в конце января. Снег на заднем дворе ярко блестел. Слушая ее, я наблюдала за стайкой синичек, которые, обгоняя друг друга, перелетали с дерева на дерево, рассекая воздух, будто скользили по волнам.

– Мне нужна помощь, чтобы сделать новые портьеры для спальни, – начала она. Своим самым льстивым тоном она продолжала: – Если бы ты приехала и сшила их со мной, я бы покормила тебя обедом. Мне действительно нужна помощь. Это ведь только час езды, а дорога хорошая.

«Сшей со мной», – она говорит. Только Бог знает, зачем Джордж, ее муж, купил ей швейную машину. Еще в двадцатилетнем возрасте она признала, что не способна пользоваться иголкой и ниткой, и никогда не беспокоилась о том, чтобы научиться шить.

– Сколько времени у тебя эта швейная машина?

– Только шесть лет: недостаточно для того, чтобы научиться ею пользоваться.

Я засмеялась вместе с Лоррейн.

– Хорошо, пусть это выглядит как возможность великолепно провести день, – ответила я и пообещала быть у нее не позже десяти часов утра.

Я измерила и раскроила ткань, которую она купила, и попыталась показать ей, как пользоваться машиной, но подошло время обеда.

– Я сошью их после того, как мы поедим, – сказала я, оставляя груду цветастого ситца на стуле, и мы пошли на кухню.

За супом и сандвичами мы с Лоррейн непринужденно и шумно болтали, обсуждая ее планы нового оформления дома, успехи Келли в колледже, громко смеялись над ее рассказами о победах ее сына Стефана, который в свои тринадцать безраздельно завоевал сердца всех девочек своего класса.

– Как Стюарт чувствует себя? – спросила она.

– Как всегда, хорошо.

– Да, но ему не было хорошо, когда я разговаривала с ним у родителей на Рождество.

– В чем дело?

– В тебе, я думаю, хотя мне было довольно-таки трудно понять, что он пытался сказать.

– Он сказал, что что-то не в порядке?

– Нет, только, что он беспокоится о тебе. Он сказал, что ты кажешься отсутствующей и несчастной. И, кажется, ему в голову пришла дикая мысль, что у тебя на уме другой мужчина. Конечно же, я сказала ему, что он сумасшедший. – В ее глазах появился страх. – Ты бы сказала мне, если бы что-то происходило? Ведь это не так, не правда ли?

– Лоррейн, что именно он сказал?

– Ну, он сказал, что ты изменилась в последнее время, что ты невнимательна, когда кто-то к тебе обращается, и это видно всем и всякому. Еще он сказал, что у тебя появился отсутствующий взгляд, как будто ты грезишь о чем-то или о ком-то. И потом он сказал, что думает, что у тебя, может быть, кто-то есть.

Я прервала Лоррейн, надеясь развеять ее сомнения:

– О, Лори, ты знаешь, какой я стала после аварии. У меня появились головокружения, тошнота, временами я выхожу из себя из-за головной боли или небольших неурядиц, но я не менее внимательна к нему теперь, чем раньше. Кроме того, Стюарт заметил бы, если бы у меня был любовный роман прямо у него под носом, хотя он никогда ничего касающегося меня не замечает. Я не могу поверить, что он вывалил всю эту чушь тебе, не поговорив сначала со мной.

– Андреа, он сильно любит тебя, и он кажется таким обеспокоенным, таким испуганным, говоря о тебе, как будто он думает, что ты собираешься бросить его или сделать что-нибудь подобное. Между вами все в порядке?

– Все точно так же, как всегда. Откуда взялась эта мысль, что что-то не в порядке? У нас со Стюартом никогда не было никаких проблем, никогда ничего не менялось – жизнь идет день за днем, и все время одно и то же. Ничего не происходит, и это очень скучно, и очень безопасно.

– Что ты подразумеваешь под безопасностью? Ты чего-то боишься? Кто-то третирует тебя? Стюарт становится извращенцем?

– Боже, Лоррейн, ты читаешь слишком много женских журналов. Конечно, Стюарт не становится извращенцем. Я сказала, что мой брак безопасен, но не ужасен. Только об этом я и думаю в последнее время. В моем браке нет ни волнений, ни тревог. Он спокойный и безопасный. И скучный. Тебе скучно с Джорджем?

– Скучно? Никогда не думала об этом. Нет, я так не думаю.

Они женаты 16 лет. Может быть, этого слишком мало для скуки или у них великолепная сексуальная жизнь.

– Что бы то ни было, не беспокойся за меня и Стюарта. Мы выдержали двадцать два года и выдержим еще столько же. Все прекрасно. Может быть, дело во мне – «так это пройдет», как всегда говорит наша мать. Все будет в порядке.

Я думала об этом разговоре, когда ехала домой. Что натолкнуло Стюарта на мысль, что есть кто-то другой? Я не думала, что у него хорошая интуиция, но я могла ошибаться. Или, может быть, я скрывала все не так хорошо, как думала. Тут же я решила впредь быть более осторожной. Он спрашивал меня, несчастна ли я, но никогда не говорил о другом мужчине. Правда, мы ни о чем вообще не говорили все эти дни, мы премило игнорировали друг друга.

Да, в Рождество он «накачал» Лоррейн информацией, так что, очевидно, моя рассеянность бросалась в глаза даже ему. «Как мило, – подумала я, – что ему это небезразлично». Может быть, то, что я называла «отсутствием друг к другу», в действительности было односторонним, только с моей стороны. Была ли я в ладу с ним из-за того, что не знала, любит он меня или нет? Или была так увлечена Ричардом, что все остальное мне было безразлично?

Келли приехала домой на февральские каникулы, но впервые за много лет мы не поехали в Оуквиль навестить моих родителей: и у нее, и у ее брата были другие планы. Келли хотела как можно больше времени провести с Филом, а Брайан на несколько дней был приглашен с лыжами в «хижину» своего друга.

Он вырос с прошлой зимы, и его лыжные ботинки ему не подошли. К счастью, когда он примерил ботинки Стюарта, они оказались ему впору, но они были черными, а не флюоресцирующе-оранжевыми с пурпурными полосами, какие носили в этом году.

– Могу ли я купить новые ботинки, папа? – спросил он.

– Не сейчас, сын, подожди до следующего года.

Брайан немного похныкал, но услышав ультиматум, что или будет кататься в ботинках Стюарта, или не будет кататься совсем, решил, что ботинки выглядят почти великолепно. Он был сейчас почти такого же роста, как и его отец, и лыжи Стюарта тоже хорошо подошли бы ему, даже несмотря на то, что были длиннее тех, к которым он привык.

– Хорошие лыжники катаются на более длинных лыжах, – сказал ему отец. – Ты можешь лучше маневрировать, а имея большую поверхность соприкосновения со снегом, ты будешь двигаться гораздо быстрее.

Это вполне удовлетворило его пятнадцатилетнее эго, и он ушел счастливый, хотя и с позаимствованным оснащением.

Мы с Келли провели день вместе, делая покупки, но я слишком равнодушно ко всему относилась, и, хотя пыталась быть веселее, все равно омрачала ее радость.

Мы входили и выходили из магазинов, где я просто смотрела на товары, а в час дня мы остановились поесть «У Эдгара» – бутербродная в тихом месте.

– Ты хорошо себя чувствуешь, мама? – спросила Келли после того, как мы сделали заказ.

– Конечно, разве я плохо выгляжу?

– Да нет, просто ты не такая, как обычно. Ты всегда суетишься, делаешь множество дел одновременно, а сейчас, с тех пор, как я приехала домой, я вижу тебя какой-то изможденной.

– Я чувствую упадок сил. Наверное, климакс?

– Отец тоже выглядит не очень хорошо. У вас все в порядке?

Наблюдательная у меня дочь, только надоедливая.

– Вы с отцом не ссоритесь?

– Твой отец и я? Глупая, из-за чего мы можем поссориться? Даже не думай о нас, лучше расскажи о фильме, который вы с Филом посмотрели вчера вечером.

Она начала рассказывать о комедии, которую они видели, на ее лице появилось оживление, вызванное этим воспоминанием, и я перестала слушать. Я не обманула ее: мы со Стюартом не ссорились, мы совсем ничего не делали. До теперешнего времени, когда бы у нас ни происходили одна из наших очень редких ссор или споров, нечто реальное, как стена, возникало между нами, и мы бились в нее, пока оно не исчезало. Мы нечасто ссорились, но у нас была пара добрых ссор за эти годы, и все они проходили по обычной схеме. Каждый из нас хотел примирения, и мы разговаривали, пока не находили путь к миру. Но в последнее время у нас не было ни ссор, ни споров.

Сейчас не было ничего такого, что надо было бы преодолеть или от чего избавиться, – только холодная каменная пустота. Я не могла говорить о своих проблемах, так что предпочитала молчание, а когда он пробовал это сделать 6 присущим ему равнодушием, я останавливала его. Может быть, он надеется, что проблема решится сама по себе? Я подумала, что это похоже на Стюарта: отказываться от проявления эмоций и ждать, когда логическое решение проблемы придет само собой.

Ночью мы спим в разных местах, утром по очереди принимаем душ, в молчании пьем кофе и идем работать. Стюарт часто работает допоздна, или отсутствует в городе, или на тренировках с Брайаном, и я часто бываю одна. «Во всем виноват Стюарт», – подумала я с обидой. Если бы он так часто не отсутствовал, со мной было бы все в порядке, но это была неправда. Только я была виновата в том, что происходит, и действительно не знала, хочу ли из этого выпутаться. Мы со Стюартом прожили вместе больше двадцати лет, но после переживаний, связанных с Ричардом, моя семейная жизнь поблекла.

Стоило ли сохранять наш брак? Или он изжил себя? Если я останусь со Стюартом и продолжу роман с Ричардом, я смогу «и сохранить свой пирог, и есть его одновременно». «Вопросы морали», – с иронией подумала я, но я была сейчас далека от того, чтобы заботиться о морали. Я потеряла свою честность, и, пока никто этого не обнаружил, я была уверена, что смогу продолжать этот обман.

Я хотела что-нибудь изменить, молилась о переменах, но эмоционально была не способна понять, что любая перемена должна исходить от меня. Вместо этого я хотела, чтобы случилось что-то радикальное: один из нас может умереть, или нас могут перевести далеко отсюда. Я отчаянно хотела выбраться из этой ужасной ситуации, и запоздало вспомнив о Боге, молила его о помощи, но если он и был здесь, то не слышал.

Хотя я была готова называть это освобождением, волнения и тревоги моего любовного романа теперь были отягощены комплексом вины и обманом, и эту тяжесть я была не в состоянии нести. Я обманывала Стюарта, который доверял мне, бедный дурачок.

Ричард обманывал свою жену, и хотя говорил, что любит меня, я не верила ему. Комплекс вины перед одним и недоверие к другому боролись во мне, и начались ночные кошмары, которые не прекратятся, пока что-нибудь не произойдет.

«Неизбежно, – я полагала, – та ненадежная башня, которой был мой брак, в конце концов, треснет и с грохотом упадет на землю».