«Ода к радости» огласила дом. Год назад Брайан уговорил меня купить один из этих электронных дверных звонков, которые проигрывают начальные такты целого букета разных мелодий, – тридцати двух, по-моему, там и классика, и популярная музыка, и даже рождественские гимны. Я ненавидела эту проклятую штуковину и не могла дождаться, когда же она сломается, и все это наконец кончится ее заменой.
Бетховен заиграл опять.
– Брайан, избавь меня от своей фальшивой шарманки и пойди открой! – крикнула я.
Сегодня вечером, как раз к ужину, должен был вернуться из Айовы Стюарт, и я готовила его любимый шницель по-венски. Звонок застал меня с руками по локоть в муке.
– Мама, это к тебе.
Если какому-нибудь распространителю религиозных брошюрок хватило наглости заявиться в такой час, я ему сейчас устрою. Схватив бумажное полотенце, чтобы вытереть руки, я громко протопала по кафелю передней и с самым неприветливым видом распахнула дверь.
Сердце у меня перестало биться: в дверях стоял Ричард, в его глазах были боль и невыплаканные слезы, а в руке он комкал мое письмо.
О нет! Слабость охватила меня. Я должна поговорить с ним, но где? Не могла же я пригласить его в дом, когда здесь Брайан, да и Стюарт вернется в течение ближайшего получаса. Что делать? Он молча показал на подъездную дорожку, и я на негнущихся ногах последовала за ним к его машине. Несколько минут мы сидели, прислушиваясь к тишине, пока моросящий дождь не испещрил каплями лобовое стекло. Первые его слова заставили меня подскочить:
– Андреа, как ты могла так поступить со мной? Я справилась с растущей волной душившей меня тошноты и попыталась ответить:
– Ничего больше не оставалось. Этому надо было положить конец. Кто-то из нас должен был так поступить.
– Но я же люблю тебя. Мы любим друг друга.
– Когда-то, быть может, это и было правдой, но сейчас все в прошлом. Слишком поздно, Рич. Я жила, как во сне, но наконец-то проснулась. Я поставила на кон свое супружество, а оно – хоть это и запоздалое признание – имеет для меня ценность, и я хочу, чтобы все вернулось «на круги своя». Чувство вины слишком долго терзало меня, и я не могу допустить, чтобы это продолжалось… У нас с тобой разные взгляды на верность. Похоже, твой брак – это брак по расчету, поэтому, может, тебе меня и не понять. Может, и глупо так говорить, я не знаю, но я не осмелюсь больше, это не может так продолжаться. Я не могу быть неверной Стюарту и неискренней по отношению к тебе, это выматывает меня. Я постоянно в таком состоянии, что вот-вот разревусь, беспокоюсь, не узнал ли что Стюарт, и молюсь, чтобы ему ничего не стало известно. Я чувствую себя с тобой, как… как проститутка. О, Ричард, не надо было тревожить то, что кончилось давным-давно.
– Но еще же ничего не кончилось, Андреа, у нас есть сегодняшний день, у нас есть наша любовь.
– У нас есть вчерашний день, и мы пытаемся оживить его сегодня. У нас есть воспоминания, а не будущее.
Снова тишина окутала нас, только и слышно было, как мягко барабанит по лобовому стеклу дождь. Я украдкой бросила на Ричарда взгляд. Он выглядел таким несчастным, что мне захотелось придвинуться к нему, но усилием воли я поборола это желание. Коснись его – и тебе конец, дорогуша. И «опять двадцать пять», помимо твоей воли. Но я чувствовала, что держу себя в руках, я ощущала себя взрослой, утешающей несчастного ребенка.
– Но ты же любишь меня, я знаю, что любишь, – настаивал он.
– Да, Ричард, я люблю тебя, но это какая-то сказочная любовь. Когда-то мы с тобой любили друг друга, и та любовь резко оборвалась, не удовлетворив ни тебя, ни меня. У нас не было возможности избавиться от этого чувства, оно жило в нашей памяти. Спустя двадцать пять долгих лет, затянутые в повседневную рутину, мы встретились вновь, и воспоминания обернулись пожаром, бурным, шальным романом. Но это все нереально, это лишь путешествие в мир грез. Мы попытались изменить концовку той давней истории и, приправив ее треволнениями, получить удовольствие сегодня, пока еще это нам доступно. Но что будет завтра, Рич? Скажи мне, что будет завтра?
Он не ответил, уставившись вперед, на двери моего гаража.
– Стюарт – это моя жизнь, и я не могу бросаться ею ради той фантазии, которую мы с тобой выдумали. – Судорога боли пробежала у него по лицу. – Если это причиняет тебе боль, прости…
Скажи мне вот что, Рич. Положим, ты неудачно вступил в брак, но ты ведь задумывался над тем, что мы могли бы все начать сначала, строил планы нашей совместной жизни?
– Да…
– А как быть с теми, другими женщинами в твоей жизни, Ричард? – продолжала я. – Не смей это отрицать! – бросила я в его ошеломленное лицо. – Однажды я видела тебя с одной из этих твоих «миссис Флетчер». Твоя жизнь – сплошное щегольство, и ты не собираешься перекраивать ее из-за меня.
В ожидании ответа я прислонилась к дверце. Сердце колотилось у меня где-то в горле. Да, я сердилась, но в то же время хотела оградить себя от его любовных излияний, избежать носившейся в воздухе опасности. Ведь прояви он хоть малейшую инициативу, дай хоть знак, что хочет меня, я бы не смогла устоять – даже сейчас. На моем лице застыло, вероятно, каменное выражение, скрывавшее беспомощность и пустоту, – ту меня, которая ждала, чтобы Ричард умолял оставить Стюарта и провести остаток жизни с ним.
Трудно было не внимать этому внутреннему голосу, и я уже готова была кинуться в его объятия, как вдруг обнаружила, что он и не делает никаких попыток к сближению, не старается перебросить мост через маленькую брешь, образовавшуюся между нами, брешь, которая, чем больше я о ней думала, становилась все шире. Мы были далеко друг от друга – настолько далеко, насколько это вообще возможно в этом крохотном пространстве. «Язык тел, – подумала я, – говорит сам за себя…»
Не сказав ни «да», ни «нет», он заговорил о провидении, тянул время. Ни согласия, ни признания, что хочет меня, ни слов о том, что он слишком любит меня, чтобы спокойно смотреть, как все пошло насмарку. Ничегошеньки.
– Если бы тогда, много лет назад, мы прислушались к голосу сердец… – начал он.
Дурья башка. Ему про черное, а он про белое. То, что он не ответил, укрепило мое решение, и теперь я хотела лишь, чтобы он оставил меня в покое. Не видел он никакой перспективы в наших отношениях. Что ж, по крайней мере, он реалист или я просто ему приелась. За то время, пока я играла в романтику и видела в происходящем лишь то, что хотела видеть, он получил все, что хотел. А Стюарт? Я поймала себя на мысли, что жду Стюарта, который уже опаздывает. То, что у нас было с Ричардом, развеялось, как дым, и о том, чтобы что-то изменить, я ничего не желала и слышать. Я твердо была убеждена, что и Ричард, несмотря на то, что приехал сюда в столь поздний час, тоже хочет, чтобы между нами все кончилось.
– Ричард, я задала тебе вопрос, – бесцеремонно прервала я его, – и, думается, заслуживаю ответа. Ты хочешь, чтобы я оставила Стюарта ради тебя? И оставишь ли ты свою жену ради меня?
Его молчание и уклончивый взгляд лишний раз подтвердили то, что я считала правдой. Ни он, ни я не видели будущего в наших отношениях; то, что между нами было, основывалось на прошлом. Мы завершили круг, все кончено. Единственное, чего мне хотелось теперь, – это чтобы он уехал, и как можно быстрее.
– Это самый мудрый выход, – проговорил он слишком, по моему мнению, снисходительно. – Я и сам пришел к этому же заключению.
О, еще бы! Держу пари, он уже садился писать мне письмо, когда получил по почте мое. Раздражение переполняло меня, но я все же держала себя под контролем. Он «пытается спасти свое лицо», как выражаются японцы. Несомненно, он много чего еще наговорил бы по случаю окончания наших отношений, но в этот момент на подъездную дорожку свернула машина Стюарта.
– О, Господи! О нет!
Как я перепугалась! Перед моими широко открытыми глазами все дальнейшее проходило, точно при замедленном кинопоказе: я наблюдала, как Стюарт медленно подкатывает на соседнее с машиной Ричарда место, как он медленно выключает дворники и фары, медленно поворачивает голову и всматривается в Ричарда, изучая его, казалось, целую вечность. Он медленно вылез из машины, беззвучно притворив дверцу, прошел по тропинке и исчез в доме, медленно закрыв за собой дверь.
Я начала молиться. Если у тебя есть сострадание, Господи, сделай так, чтобы Стюарт понял меня, или позволь мне сию минуту умереть. Но я обращалась к Богу, который требует мщения, и моя мольба не была услышана. Всю жизнь, когда я желала одно, получала всегда другое; как я хотела перенестись куда-нибудь в другое место, пусть даже в кратер вулкана, лишь бы не быть сейчас здесь. «Как было здорово, если бы Ричард не приехал», – в отчаянии подумала я. Но какая теперь разница? Он здесь, а я должна сейчас предстать перед Стюартом.
– Тебе лучше уехать, если не хочешь быть свидетелем моей погибели. Не знаю, как я объясню все это Стюарту. Пожалуйста, Ричард, пожалуйста, даже не звони мне больше.
В других условиях я сказала бы ему больше, может, что я всегда буду любить его, – просто для того, чтобы побыть с ним подольше, получше его запомнить, но только не сегодня. Все мои мысли вертелись вокруг Стюарта, который ждет меня дома.
Я выбралась из машины и проследила, как Ричард быстро поехал прочь. Расправив плечи, я беспечно зашагала по тропинке к парадной двери. Я напустила на себя веселость, хотя мне было совсем невесело, и в этот короткий промежуток времени старалась придумать, что бы такое правдоподобное сказать Стюарту. Чувствовала я себя ужасно, но, изобразив на лице улыбку, вошла в логово льва.
– Это был твой любовник!
– Стюарт!
– Думаешь, это самоуверенное утверждение? Я предполагал, что у тебя кто-то есть, я молил Бога, чтобы это было не так, но сегодня я же видел его, разве нет? Тот самый, которого описывала мне Дженис, твой старый школьный приятель.
Теперь не выпутаешься. Если бы мы разобрались, атмосфера разрядилась бы, и все было бы в прошлом, но нет, он не даст мне и слова вымолвить.
– Андреа, я любил тебя, я доверял тебе, я жил с тобой, но, оказывается, не знал тебя вовсе. Когда твой отец слег, я подумал, что теперь все пойдет по-новому, я надеялся, что это своего рода шанс для нас, но сейчас вижу, что был неправ.
– Стюарт, нет, ты ошибаешься. Да, между нами что-то было, но давным-давно кончилось. Я хотела тебе все рассказать, я выжидала удобный момент, я хотела…
– Хотела? Да мне наплевать, что ты хотела, слышишь? Слишком долго продолжался этот спектакль, а я-то ждал и надеялся как последний идиот. Послушай лучше, что я хочу, Андреа, и сделай так, как я скажу. Я хочу, чтобы ты ушла прямо сейчас. Если твой дружок все еще здесь, он подвезет тебя, куда ты хочешь. Уходи!
С маской ярости на лице Стюарт отвернулся от меня и взбежал по лестнице в нашу спальню, хлопнув дверью.
Я стояла ни жива ни мертва, слишком ошеломленная, чтобы плакать. В кои-то веки я разобралась наконец со своими чувствами, и на тебе – нескольких минут хватило, чтобы разрушить все. Стюарт не захотел меня выслушать, не позволил мне все объяснить, но если он думает, что я поползу наверх и буду умолять его выслушать меня, простить… Вот уж дудки!
Я разозлилась, и это было приятно. Я не потерплю унижений, не потерплю, чтобы меня стыдили. Не потерплю, я не такая. Я выбивалась из сил, я порвала с Ричардом, я делала все, что могла, – и вот какая за это плата. Да если он и простит меня, я не намерена оставаться больше в этой дыре. Он не захотел меня выслушать, но теперь-то уж мне все равно. Я ему покажу.
Охваченная черным облаком праведного гнева, я схватила кое-что из ванной, решив, что за одеждой вернусь в другой раз. Мой путь в гараж к машине пролегал через гостиную, и я увидела там забытого всеми Брайана, сидевшего на поскрипывающей кушетке, и при виде его слез весь мой гнев как ветром сдуло. Я обняла и поцеловала его так, будто больше мне этого будет не суждено.
– Мама, что случилось? Что-нибудь плохое?
– Ничего, ровным счетом ничего. Мы с папой немножко поспорили, вот и все. Несколько дни я поживу у тети Лоррейн, так что, если понадоблюсь, – звони. Будь умницей, я люблю тебя.
Вся в слезах, я завела машину и уехала из дому. Ненавижу его, думала я, обоих ненавижу, но до меня медленно доходило, что больше всего я ненавижу себя. Я здорово вляпалась, и теперь должна расплачиваться за свои грехи.
На моем браке со Стюартом можно смело ставить крест, если только, подумала я тотчас же, это не новое начало.
Лоррейн была дома. Лоррейн была душкой – на два дня, так на два дня, она не стала задавать вопросов, просто позволила мне похандрить и до конца испить чашу несчастья. Когда я плакала, она моментально оказывалась рядом, вооруженная платком, садилась подле меня в приятной тишине и сидела так, пока я не выплакаюсь.
Дом Лоррейн был недалеко от больницы, в которой находился отец, и я навещала его пару раз. Мы не слишком-то много говорили, но он слабо улыбался и, казалось, был счастлив, что я с ним. Я не рассказала ему про нас со Стюартом – это было бы чересчур для него в это время, но у меня сами собой текли слезы, стоило мне лишь подумать об этом. Отцу нужны радостные, поднимающие дух новости, а не унылая весть, что брак его дочери распался. Однажды утром я встретила маму, удивив ее, но и ей я ничего не сказала – хватит с нее переживаний из-за отца.
В субботу утром позвонил Брайан:
– Дома так тихо, мама. Папа почти не разговаривает. Мне кажется, он опять собрался куда-то уезжать. У нас кукурузные хлопья кончились. Когда ты вернешься?
– Скоро, сладкий мой, скоро. Просто нам с папой надо некоторое время пожить порознь, все хорошенько обдумать, но ты не беспокойся, не расстраивайся, Брайан, я люблю тебя. Позвони мне, когда он уедет, и я примчусь и посижу с тобой. Все будет прекрасно, вот увидишь. Пусть папа купит тебе хлопьев.
Когда он положил трубку, я всерьез разревелась, и Лоррейн принесла коробку платков и две чашечки кофе. На ее лице было написано, что она ждет объяснений теперь же, не откладывая.
– Все началось прошлым летом, когда я встретила своего школьного друга, – заговорила я. – Помнишь Ричарда Осборна? В школе мы проводили с ним уйму времени вместе – да-да, это было здорово, помнишь же, какой он веселый! Он пришел на вечер встречи выпускников. Все эти годы я не видела его, а он оказался не менее красив, чем прежде, и… О, я не знаю, почему, но он вскружил мне голову, и я на время забыла о Стюарте, о детях, о том, что я замужняя дама средних лет. Мне будто бы снова было восемнадцать. Ох, Лори, он заставил меня по-настоящему почувствовать себя. Ты представить себе не можешь, как это восхитительно, когда есть кто-то, интересующийся только тобой, исключительно твоей персоной. Не потому, что я мама, которая принесла что-то вкусненькое, или домашняя прислуга, которая гладит рубашки, а потому, что ему интересна ты как личность, как человек, с которым можно посмеяться и поговорить, которого можно послушать и с которым можно… заняться любовью.
Когда смысл сказанного дошел до Лоррейн, у нее перехватило дыхание.
– Да, – оборонялась я, – мы занимались любовью, и в постели он был великолепен. Я знаю, что это шокирует тебя, но, пожалуйста, не суди меня, Лоррейн. Он подарил мне ощущения, которые не мог дать Стюарт. Я не ищу оправдания моим поступкам, но знаешь, в каком-то смысле я даже рада, что все это произошло. Моя жизнь была сплошной скукой, я чувствовала себя совсем старухой, а этот роман, пусть он был и против правил, заставил меня вновь поверить в себя.
– Я заметила, – сказала Лоррейн. – У тебя с самого Рождества очень довольный вид. Лишь иногда тебя что-то тревожило, а так ты вся сияла, и глаза у тебя сверкали, как у влюбившейся девчонки.
– Ричард напомнил мне, как это прекрасно – быть влюбленной. Не думаю, что я была влюблена в него, просто я чувствовала себя влюбленной – это не дающее дышать возбуждение, разливающееся в желудке, это заставляющее трепетать предчувствие, что с тобой вот-вот случится что-то хорошее… Я не могу описать это, но со Стюартом я никогда не ощущала ничего подобного. Разумеется, ведь, когда я встретила Стюарта, я пыталась произвести на него впечатление такой зрелой, такой взро-о-ослой… – Я помедлила, раздосадованная, что Лоррейн расхохоталась, но потом и сама присоединилась к ней. – В любом случае, все удовольствие и все веселье я прохлопала. Влюбиться должно быть весело, но потом, после, я поняла, что по-настоящему-то люблю Стюарта. Это – неброская, устойчивая любовь, она – как свет, который горит всегда, излучая теплое сияние. Ричард же – яркая, сверкающая, ослепительная вспышка, которая не может продолжаться вечно. Я больше начала ценить Стюарта, начала понимать, как он добр ко мне, как я обязана ему и как сильно его люблю. Не знаю, смогу ли я объяснить тебе, а тем более Стюарту, но мне кажется, что именно благодаря этим событиям я поняла, как люблю его, но мне потребовалось время, чтобы осознать это.
Слезы душили меня, но я кое-как сумела рассказать Лоррейн все остальное – как Стюарт выставил меня из дома.
– Ох, Андреа, Стюарт любит тебя. Я уверена, он простит… – Тень беспокойства скользнула у нее по лицу. – Но он такой чувствительный человек; представить себе не могу, чтобы он все это забыл, – заявила она.
Я хотела было возразить, но прикусила язык: у меня самой было такое же чувство – Стюарт никогда не сможет простить меня.
Позже, в этот же день, я провела пару часов с Келли, благо ее колледж был неподалеку. Я подумала, что она должна хоть в общих чертах знать о ситуации, которая сложилась дома.
– Я поживу несколько дней у Лоррейн. Это нужно для того, чтобы мы с папой немножко поостыли.
Я надеялась на это.
– А я чувствовала, что дома что-то неладно. Я поняла это, когда была там на весенних каникулах, – сказала она мне.
– Ну, все уляжется, родная, не расстраивайся ты так.
Это было хорошо сказано, и я надеялась, что она не заметит мою неуверенность. Уляжется. Как? Стюарт не изменит своего решения, и я, к стыду своему, должна признать, что он будет абсолютно прав. Я вела себя недостойно, так что сердиться у него есть все основания. Не представляю, как это все уляжется.
– Правда, дорогая, все будет хорошо, вот увидишь.
Я вспомнила, что в пятницу утром позвонила Дженис, сообщив ей, что на несколько дней вернулась в Оуквиль.
– Это из-за отца?
– Да нет, с ним-то все вроде бы в порядке. Нет, просто… В общем, расскажу, когда увидимся.
Мы договорились пообедать вместе в воскресенье, и воскресный полдень застал нас, сидящих на камнях в Пойнте и хихикающих, как подростки. Я захватила с собой набитый сандвичами и фруктами охладитель, а Джен – целую упаковку баночного пива и немного вина в отдельной сумке.
– Мне не выразить словами, как здорово быть здесь, с тобой, Джен, – проговорила я, а вернее, попыталась проговорить с полным ртом, за обе щеки уплетая бутерброд из поджаренных до аппетитной корочки итальянских хлебцев.
Когда моя мама готовит сандвичи, то уж на совесть.
– Как в старые добрые времена, правда? – спросила Джен.
– А они действительно были добрые?
– Для меня – да. Я была на седьмом небе: у меня был Майк, передо мной было блестящее, яркое, сияющее будущее. Сегодня мне уже не нужен Майк, и будущего у меня нет – одна тусклая, мрачная вереница дней.
Она устремила взгляд куда-то поверх реки, начисто забыв про стоящее на коленях пиво.
– Джен, ты должна чем-нибудь заняться. Не можешь же ты так жить день за днем до самой смерти, как зомби? Все перемелется, все преходяще, дорогая, и ты должна с этим смириться. Я не могу смотреть, как ты убиваешься и терзаешься из-за этого…
– Анди, я не хочу портить себе пикник. Давай поговорим лучше о тебе и о Стюарте. Везет же тебе, девка!
– Ха! День на день не приходится. В настоящий момент все далеко не безоблачно, и винить мне в этом, кроме себя, некого. Помнишь Ричарда Осборна?
– Он был на вечере встречи выпускников в прошлом году?
– В том-то и дело, что был, и именно тогда все началось. Короче, Джен…
Я вкратце обрисовала ей создавшееся положение, упомянув, что благодаря своей глупости и самонадеянности я вот тут, в Оуквиле, одна, и теперь гадаю, что меня ждет в будущем.
– Стюарт образумится, Анди, он же с ума сходит от тебя. Увидишь. Знаешь, – продолжала она, – я никогда бы не рассказала тебе о своей жизни, если б не чувствовала, что и у тебя что-то не так. Я рада, что ты рассказала мне про вас с Ричардом. Хоть я и ощущаю себя предательницей, но теперь могу тебе сообщить – я оставила Майка. Он об этом пока не знает, а узнает только на следующей неделе, когда вернется домой. Не ведаю, что он запоет, но мне уже все равно – я от него далеко. Думала, родители меня не поймут, а они поддержали. Мама даже сказала, что рада, что я от него ушла: было, мол, в нем что-то такое, что ей никогда не нравилось.
Сидя плечом к плечу на камне под полуденным солнцем, мы покончили с нашими запасами – две женщины средних лет, у которых очень смутное будущее, но которые смотрят на него по-своему оптимистично.
– Мы с тобой откроем книжную лавку, – предложила я, и мы обе так и грохнули смехом, – на новом рынке. Две старые разведенные приятельницы держат вместе книжный магазин. Смех!
Жизнь Джен могла только улучшиться, а я хоть и сидела сейчас в глубокой-глубокой луже, просто не верила, не в силах была поверить, что когда-нибудь и мои дела пойдут на лад.