Каким я тебя вижу (СИ)

Глава 7

Стоя у окна, Аарон наблюдал, как Мэтт разговаривает с Джейком и протягивает тому зонт, который Аарон попросил взять. Он не мог поверить, что Джейк так часто сидит на улице без куртки и зонта, вымокая под дождем. Было такое ощущение, будто он совершенно не обращает внимание на то, что происходит вокруг него.

Аарон понимал это чувство.

Без Джейка он часто не понимал, чем должен заниматься. Он принимался за какое-нибудь дело, и где-то на полпути ему вдруг в голову приходило какое-нибудь поручение, которое он обычно выполнял для Джейка. В такие моменты он часто приходил в себя уже почти за дверью, направляющимся за покупкой пленки для фотоаппарата или продуктами — да, это был четверг, но, нет, Джейк не ждал в соседней комнате, когда он принесет ему бутерброд с куриным салатом.

Он не знал, чем заполнить свои дни, когда рядом нет Джейка с его поручениями.

Когда он переехал к Мэтту, ему удалось продать несколько своих ваз в одну из местных галерей, так что не было нужды искать работу. Вырученных с продажи денег хватит на пару месяцев. А Мэтт никогда не приставал к нему с поиском работы, наоборот — он предложил ему полностью сосредоточиться на лепке и сделать ее источником постоянного дохода.

В такие моменты Аарон одинаково и любил, и ненавидел Мэтта. Он любил его за его любовь и за то, что Мэтт точно знал, что ему нужно. Аарон всегда хотел творить, и ничего больше. Ему несказанно повезло встретить Джейка, единственного человека, который платил ему за «работу», в то время как на самом деле позволял часами сидеть за гончарным кругом. Джейк никогда не отрывал его от лепки, и бывали дни, когда встав и собравшись уходить, он вдруг понимал, что мало того, что за весь день не сказал Джейку ни слова, он к тому же и пальцем для него не пошевелил. Но Аарон и ненавидел Мэтта за то, что тот такой любящий и такой заботливый. Аарон ненавидел Мэтта, потому что знал, что использует его, знал, что Мэтт знает, что Аарон использует его, и позволяет это делать. Позволяет жить в своем доме. Позволяет постоянно стервозничать и выказывать недовольство, зная с самого начала, что это недовольство направлено на Джейка. Аарон ненавидел Мэтта за то, что он такой хороший, за то, что позволяет вытирать о себя ноги.

Аарон ненавидел его.

И любил.

Но не так, как любил Джейка.

Он любил Мэтта как любимую футболку или фильм, или книгу — как любую другую привычную вещь, благодаря которой чувствуешь себя дома и в безопасности.

Он любил Джейка, потому что тот был его домом, и неважно какое чувство надежности и уюта вызывал у него Мэтт — Мэтт не был его домом.

Его домом был Джейк.

Глупым, ненормальным домом.

И Аарон безумно тосковал по своему дому.

Болезненно.

Мучительно.

Тосковал.

Но теперь он не знал, что делать. Когда он сказал Джейку, что собирается съезжаться с Мэттом, то ожидал, что тот взбесится и запретит ему это делать. Он завел об этом разговор только для того, чтобы загнать Джейка в угол, поставить в такие условия, при которых тот вынужден будет хоть что-то сказать, все что угодно, лишь бы это показало, что Аарон ему не безразличен… что, может быть, Джейк даже любит его. Но вместо этого Джейк взял да и уволил его, пожелав ему, мать его, хорошей жизни. И Аарону не оставалось ничего другого, как переехать жить к Мэтту, чего он вообще не собирался делать. Теперь он разрушил не только свою собственную жизнь, но и жизнь Мэтта.

Он понятия не имел, почему Мэтт принял его согласие. Он бросил «да» раздраженно и порывисто, а не с восторженной нежностью, с какой обычно соглашаются на такое. Тем не менее, Мэтт улыбнулся своей особенной мэттовской улыбкой и сказал: «Окей». И это все решило.

Через три дня он переехал к Мэтту. Через три дня он разорвал отношения с Джейком, хотя правильнее было бы сказать, что это случилось на следующий день после тех слов Аарона, в тот день, когда Джейк был печален в своей спокойной обреченности, а Аарон кричал, как разъяренная фурия.

Первую неделю Аарон целыми днями сидел в квартире, выходя на улицу только для того, чтобы погулять с беднягой Гарольдом в парке, и то иногда уламывал Мэтта сделать это за него. Он просто не хотел быть там. Он боялся. Боялся выйти за дверь и потеряться. Город, который Аарон уже хорошо знал, Нью-Йорк, который Аарон уже полюбил, исчез. Несмотря на миллионы живущих в нем людей, он странным образом опустел. В нем было слишком тихо и одновременно слишком шумно. Слишком быстро и слишком медленно. Аарону в нем хотелось кричать. Он никогда не чувствовал себя таким потерянным, даже в тот день, когда впервые ступил на Манхэттен. Тогда у него была дурацкая маленькая карта, которая показывала, куда идти, на какой автобус сесть, какой поезд довезет его туда, куда ему нужно.

А потом он встретил Джейка.

Джейк говорил ему, где покупать пленку.

Джейк говорил ему, где покупать еду.

Джейк говорил ему, где найти книгу, о которой Аарон как-то мимоходом упомянул, сказав, что хотел бы купить, а Джейк помнил даже недели спустя.

Джейк своими словами нарисовал ему такую карту города, какой нигде не найти. Карта, которую держал Аарон в тот первый день в руках, была всего лишь поверхностным наброском, в нем нельзя было дышать, нельзя было жить. В городе, карту которого нарисовал ему Джейк, он мог жить… он там жил. Пять лет он жил в нем, дышал в нем, а теперь тот исчез.

Потрясение, испытанное им, заставило его спрятаться от людей, закрыться в своей берлоге и жить затворником целую неделю, пока он не увидел Джейка на другой стороне улицы. Аарон с восторгом и трепетом смотрел на вышагивающего туда-сюда Джейка, явно поглощенного своими мыслями и только изредка бросающего взгляды в его окно. Он был уверен, что Джейк просто пытается придумать, что сказать перед тем, как нажать на звонок. Он был абсолютно уверен, что Джейк думает, как получше извиниться и попросить его вернуться домой.

Домой.

Аарон чуть не скулил, так сильно ему хотелось домой. Если бы Джейк тогда поднялся по гребаным ступеням, ведущим к его двери, он бы даже сморозил какую-нибудь дурацкую шутку в стиле Дороти, назвал его «Волшебником Моцем» и трижды ударил пяткой о пятку, как только бы Джейк попросил его вернуться.

И он бы точно ввернул летающих обезьян.

Джейк ненавидел летающих обезьян.

Нет ничего лучше дома.

Нет ничего лучше дома.

Ничего.

Аарон полчаса терпеливо ждал, пока Джейк ходил взад-вперед по улице. Он ждал с улыбкой на лице и колотящимся сердцем. Он снова и снова повторял слово, которое скажет ему — «да», «да», «да».

Да, я вернусь.

Да, я прощаю тебя.

Да, я люблю тебя.

Разве ты не знал?

Правда, не знал?

Он так увлекся своими «да», что когда снова посмотрел в окно, Джейка уже не было. В панике закричав, он выскочил на крыльцо и оглядел улицу, ожидая увидеть возвращающегося Джейка. Он наугад побежал по улице в парк, по той дороге через него, которая, он знал, заканчивается в квартале от дома Джейка.

Он бежал, и бежал, и бежал, пока не понял, что Джейка так не найдет — с таким же успехом он мог бы стоять сейчас в гордом одиночестве в своей башне из словной кости, а не носиться как ненормальный по улицам.

Поэтому он остановился.

И растерянно огляделся.

Он потерялся.

Ему пришлось спросить полицейского, патрулирующего парк верхом на лошади, куда ему идти, чтобы вернуться домой. Офицер странно на него посмотрел, но путь показал. Только вернувшись домой и пройдя через все еще открытую дверь, которую он оставил хлопать на ветру, как безумный выскочив на улицу, он осознал, что с растрепанными волосами, огромными, потрясенными глазами и расширившимися зрачками выглядит слегка не в себе. Неудивительно, что офицер так на него посмотрел. А как бы другие отреагировали на вопрос взрослого мужчины: «Как мне попасть домой?»

Так глупо.

Как глупо было выйти из дома без путеводной нити. Все что ему было нужно — знак, любой малейший знак, дающий понять, что Джейк хочет его вернуть. Все что угодно. Если бы хоть один раз Джейк посмотрел в окно и подошел к двери, Аарон бы тут же вынесся на улицу и сбежал по ступеням. Тут же бросился к нему, вцепился в него. Никогда больше не отпустил.

Он смотрел на Джейка из окна, окрыленный надеждой, чуть ли не в эйфории, от которой кружилась голова и не слушалось тело, с пугающе быстро бьющимся сердцем и учащенным дыханием.

Пока Джейк опять не развернулся и не ушел.

И потом было падение, неизбежное падение с небес на землю. У него подогнулись ноги, и он рухнул на пол, потому что больше не было того возбужденного подъема, того взрыва эмоций и восторга, которые чувствовал Аарон, всего лишь глядя на Джейка. И его трясло, как наркомана, лишившегося наркотика.

Так продолжалось две недели.

Пока однажды вернувшийся Мэтт не нашел его скрючившимся у окна. Он спросил, что случилось, и Аарон не смог ничего сказать, не смог найти слов, которые бы не прозвучали дико. Он не мог сказать ничего, кроме: «Джейк снова ушел». Поэтому он промолчал.

После этого он поклялся, что не позволит больше Джейку так действовать на себя. Он не хотел, чтобы Мэтт снова нашел его в таком виде и задал вопросы, на которые он не может и не будет отвечать. До этого его пожирала изнутри жгучая одержимость, теперь же он попытался смотреть на прогулки Джейка возле его дома просто как на мимолетные встречами с миром, к которому он привык. Он попытался заменить надежду спокойной обреченностью, грустными, но любимыми воспоминаниями об ушедших днях, днях, которые не вернутся, сколько бы ты ни загадывал желаний на падающие звезды. Он попытался превратить Джейка в прекрасное и любимое воспоминание, такое, как воскресный обед у бабушки, или прыжки по лужам по дороге из школы домой. Иногда такие вещи больно вспоминать, но они также вызывают улыбку и ощущение счастья от одного сознания того, что это с тобой было.

Он попытался, потому что не хотел, чтобы Мэтт снова спрашивал, почему тогда, придя с работы домой, нашел Аарона плачущим у окна. Одного раза было достаточно. Это должно было прекратиться. Он должен был это прекратить.

Поэтому каждый раз, видя Джейка в парке, прогуливающимся по улице или терпеливо сидящим на скамейке, он пытался вспомнить что-нибудь хорошее, связанное с ним, что-то, что вызвало бы улыбку, а не слезы. Было так много всего, что заставляло его улыбаться, так много всего, что он любил, что было не так уж и трудно прятать слезы за улыбкой и счастливым фасадом.

Но все же были дни, когда он забывал о своей решимости, терял твердость и самообладание, видя, что Джейк ничего не делает и так и не подходит к его двери. Обычно это случалось, когда шел дождь, Мэтта не было дома и некого было обманывать. В эти дни Аарон садился у окна, прижимался лицом к стеклу и позволял себе плакать, убеждая себя, что по его отражающимся в окне щекам течет дождь, а не слезы, которые он с таким трудом пытался скрыть. В дождь так легко было печалиться и тосковать.

Так легко было забыть, что он должен притворяться.

В дождь так легко было переживать за Джейка, сидящего без куртки и зонта, вымокающего под дождем, в одиночестве. Так легко было выбежать за дверь и сесть рядом с ним на скамейку, чтобы промокнуть насквозь, но вместе.

Так что совершенно неудивительно, что в один из таких дождливых дней он снова не смог сдержаться и попросил Мэтта отнести Джейку зонт. Конечно, Мэтт послушался, еще один повод и ненавидеть, и любить его одновременно. Аарон смотрел, как они разговаривают, и у него внутри все переворачивалось от одной только мысли, что они могут друг другу сказать. Когда Мэтт протянул Джейку зонт и Джейк бросил на Аарона один из своих растерянных и красивых «джейковских» взглядов, Аарон нахмурился при виде его бестолковости, как сделал бы в любой другой раз. Но потом вынужден был отвернуться — ему так знакомо было это ощущение, и он так счастлив был смотреть Джейку прямо в глаза, а не просто в лицо, что уголки его губ изогнулись в улыбке. Он ждал в коридоре, когда Мэтт поднялся по ступенькам и вошел в дом.

— Что ты ему сказал?

— То, что ты ему передал — что он заболеет малярией и умрет как бомж.

— Смешно.

— Это то, что я ему сказал.

— Ты сказал намного больше. Эта фраза заняла бы пару секунд. Я знаю это, потому что мне хватает пары секунд, чтобы сказать ему, что он придурок. Тебя не было больше двух секунд.

— Я сказал ему, чтобы он продолжал приходить.

— Зачем? Зачем ты это сделал? — взволнованно спросил Аарон.

— Потому что это делает тебя счастливым.

— И тебе это не кажется неправильным?

— Нет.

— Ты идиот?

— Да вроде нет…

— Зачем ты говоришь кому-то продолжать подглядывать за твоим парнем?

— Потому что мой парень тоже за ним подглядывает… только из окна. Довольно необычный вид подсматривания из своего собственного дома, но, тем не менее, это все-таки подсматривание.

— Да что с тобой такое?

— Ничего. Мне просто интересно, когда этот дом снова станет только моим.

— Что? — закричал Аарон.

— Я уже понял, что если он продолжит приходить сюда, то кто-нибудь из вас, полудурков, в конце концов не выдержит и что-то сделает с тем фактом, что вы оба — психи и сходите с ума от любви друг к другу, что вы оба — психи и потерялись друг без друга, и что вы оба — психи. Я уже сказал, что вы психи? Потому что так оно и есть. Совсем спятили. Чокнулись. Это знаешь, как в пословице: Аарон в дружбе с делом, в ссоре с бездельем — бедняжка Аарон не знаком с весельем. В этом смысле чокнулись.

— Я? Чокнулся? Своей маленькой речью ты только что заработал себе смирительную рубашку, Мэтти.

— Что? Думаешь, я не знаю, что ты его любишь? Я был бы ненормальным, если бы не понимал этого. Ты совсем за дурака меня принимаешь, Аарон? У меня есть глаза и с головой все в порядке. Мне не понадобилось много времени, чтобы все понять.

Аарон в смущении и замешательстве смотрел на него.

— Как давно? — потребовал он. — Как давно ты это понял, о-мудрейший.

— Достаточно давно.

— Достаточно давно? Насколько достаточно, черт тебя подери? До того, как мы съехались?

— Да.

— Тогда какого хрена ты предложил мне переехать к тебе, ты, придурок?

— Я думал, что мое предложение шокирует тебя и заставит пошевелить своей задницей, но видимо немало переоценил твои умственные способности.

— Бля! Я тупица! Привет, засранец! О чем ты думал вообще?

— Я сглупил, потому что потерял голову от любви к тебе. Должно быть, нас соединила наша общая идиотичность.

— О боже! О чем мы вообще с тобой болтаем?

— Определенно не о чем-то умном.

— Точно.

— Слушай, — сказал Мэтт, схватив Аарона за руку и потянув его к дивану, чтобы сесть. — Я знаю, что ты любишь его. Я уже давно это понял, но не был уверен, что твоя любовь взаимна, поэтому я поговорил с Элисон, и она сказала, что да. То есть, что он любит тебя. Тогда-то я и сдался. До этого я думал, что если твоя любовь безответна, то может быть мне удастся тебя очаровать и влюбить в себя — конечно же, это было дурацкой идеей, но так как мы только что признались в нашем идиотизме, то это, наверное, нормально, да?

Аарон кивнул, продолжая тупо смотреть на него, не зная, что делать с обрушившейся на него информацией.

— Поэтому я и подумал, что легче всего тебя будет отпугнуть предложением переехать ко мне, потому что тогда ты сбежишь, и это будет твоей виной, а не моей. Потому что ты сам сбежишь от меня, а я смогу убедить себя, что не я закончил наши отношения, что я не был дураком, который любил кого-то сильнее, чем он любил меня.

— Мэтти, — умоляюще прошептал Аарон, потянувшись к его руке.

Мэтт обхватил пальцами запястье Аарона и наклонился, чтобы поцеловать его ладонь.

— Но ты ошарашил меня своим согласием. Хотя на самом деле ты не сказал мне «да», а скорее злобно прокричал его, но все же это было согласием.

— Ты придурок, — прошептал Аарон, не сильно пихнув его плечом. — Почему, черт возьми, ты меня не послал?

Мэтт пожал плечами.

— Могу я опять списать это на идиотизм?

— Нет, — упрямо сказал Аарон.

— Ладно, я не послал тебя, потому что ты был очень зол и расстроен, и было похоже на то, что тебе действительно нужно место, куда бы ты смог уйти.

— Угу. Мой собственный дом. Ты мог бы сказать, чтобы я катился к себе домой.

Мэтт положил согнутую в локте руку на спинку дивана и, опустив голову на ладонь, улыбнулся Аарону.

— Не смотри на меня своим мэттовским взглядом.

Мэтт продолжал глядеть на него.

— Перестань.

Мэтт приподнял бровь.

— Прекрати вести себя как придурок.

Улыбка Мэтта стала еще шире.

— Ненавижу тебя. Всегда думаешь, что точно знаешь, что происходит, но это же глупо — думать, что ты знаешь абсолютно все. Никто не может знать все. Даже Стивен Хокинг. Или Папа Римский. Нет, это не очень хороший пример, потому что обычно папы довольно слабо представляют, что происходит в реальном мире — например, что на дворе 2006-й. Они так с нами говорят, что можно подумать, будто сейчас какой-нибудь 1206-й, и мы все холопы, жнущие пшеницу для Господа. Нет, я вот сейчас подумал, и решил, что все-таки ты Папа. Папа Мэтт Первый. На голове у тебя большая папская тиара, и ты приветствуешь толпу взмахом руки и говоришь людям, что делать, хотя сам — дурак дураком и давно отстал от жизни. Ты Папа.

— Я люблю тебя, Аарон.

Аарон насупился, а потом наклонился вперед и уткнулся лбом в грудь Мэтта.

— Я тоже тебя люблю, Мэтти.

— Я знаю.

— Это делает меня еще большим ублюдком, которого следует вышвырнуть из дома, чтобы он подхватил на улице малярию и помер бомжом на скамейке у дома Джейка.

— Уху, наверное, — согласился Мэтт, проводя рукой по волосам Аарона.

— Уууууууу, — драматично протянул Аарон. — Я бомж.

— Зато красивый и пылкий. Утешься этим.

— Я пылаю от малярии.

Мэтт рассмеялся и дернул Аарона за волосы, поднимая его голову, чтобы посмотреть в лицо.

— Ладно, ты, малярийно-промокший бомж, я принял твое согласие, потому что хотел, чтобы ты переехал ко мне и потому что в тот момент тебе это было необходимо.

Уголки губ Аарона опустились, когда он охнул и потер голову в том месте, где его дернул за волосы Мэтт.

— Детка, — тихо проговорил Мэтт, прежде чем продолжить: — Однако сейчас я начинаю сомневаться в правильности своего решения. Я думал, вы по-быстрому разберетесь с вашими отношениями. Не принял в расчет ваше упрямство.

— И наш идиотизм, не забывай о нем… Эли обожает его больше всего.

— Кстати, об Элисон. Ты меня только что назначил Папой, так что думаю, я причислю ее к лику святых.

— Она этого заслуживает, — согласился Аарон.

— Это точно. Но о храме в честь нее и ее плачущей статуе мы поговорим потом. Сейчас нам нужно сосредоточиться на том, что ты должен сделать, чтобы убраться из моей квартиры и вернуться к Джейку, где твой дом и есть.

— Я никогда не жил у Джейка, — упрямо сказал Аарон.

— Не придирайся к словам, ты знаешь, что я говорю не в буквальном смысле. С меня хватит твоего отрицания, упрямства и недовольной надутости. Мне надоело быть милым парнем, когда я хочу только одного — надрать Джейку задницу и куда-нибудь увезти тебя, чтобы удержать рядом с собой. Но так как этого все равно не случится, мне придется довольствоваться тем, что я разберусь с той кутерьмой, которую ты заварил.

— Почему ты это делаешь, Мэтт?

— Во-первых, потому что я тебя люблю — и не делай такое несчастное лицо, я знаю, что у нас ничего не ладится, и мы лучше останемся друзьями.

— Ты заслуживаешь лучшего друга, чем я.

— Тем не менее я хочу, чтобы ты был моим другом, так что закрыли эту тему, — сказал Мэтт. — Во-вторых, вы с Джейком подходите друг другу, несмотря на то, что оба такие ненормальные. Вы взрывоопасны, когда вместе, как чертовы спички и канистра с бензином, но я знаю, что вы созданы друг для друга. Никто другой не может и не должен приближаться к тебе — ты токсичен. Вы — наркотик друг друга, и с этим ничего не поделаешь.

— Угу, — вздохнул Аарон, — мы как Памела с Томми Ли.

Мэтт расхохотался.

— Мать твою, так и думал, что ты ляпнешь что-то подобное.

— Ну так, так оно и есть!

— А я по сценарию получаюсь Кидом Роком?

— Черт, нет! Ты намного симпатичнее его. К тому же у тебя даже нет ковбойской шляпы, и ты не любишь пиво. Так что не выходит.

— Но Кид Рок и Памела только что поженились, разве нет?

— Пфф. Надолго ли?! Пэм и Томми созданы друг для друга.

— Ну вот, теперь я представляю тебя в топике и светлом парике.

— А чего это Памела сразу я?

— Потому что у тебя самая лучшая грудь, которую я когда-либо видел?

Аарон взвизгнул, когда Мэтт протянул руку и ущипнул его за сосок.

— Ах ты засранец! — засмеялся он.

— Видишь? Лучшая грудь в городе.

— Спасибо, но это был сосок, чокнутый сукин сын.

Мэтт только ухмыльнулся, когда Аарон со страдальческим выражением лица потер свою грудь. Перестав жалеть себя, он поднял глаза и увидел, что Мэтт улыбается ему.

— Я люблю тебя, Мэтти, даже несмотря на то, что ты издеваешься над моими сосками.

— Я это запомню, — задумчиво сказал Мэтт. — Однако я немного отклонюсь от темы и спрошу тебя: что ты делаешь в пятницу вечером?

— Не знаю. Скажи мне сам.

— Ну… в пятницу будет проходить выставка фотографий. Элисон сказала, что тебе она должна понравиться…

Аарон зашел в галерею, держа Мэтта за руку. Он понятия не имел, чего ожидать. Он только знал, что нервничает из-за возможной встречи с Джейком. Он был уверен, что не увидит Джейка в толпе — тот ненавидит кучу народа. Скорее всего, он где-нибудь спрячется, оставаясь в стороне от своих обожателей. Только поэтому Аарон смог набраться храбрости и войти внутрь.

Он знал, что Джейк назвал выставку «Тот, кто мне нужен», и больше ничего. Но, не успев отойти от дверей, застыл как вкопанный, потому что, переступив порог, увидел вокруг только себя. На него смотрели десятки и десятки его фотографий. Они украшали каждую стену, каждую стойку; везде — в любом возможном месте — он видел свое лицо, свои губы, свои глаза, свою шею, свои руки на гончарном круге или завиток волос, убранный за ухо. На каждой фотографии он видел частичку себя.

— Он их сохранил, — прошептал Аарон. — Я думал, он их выбросил. Думал, они были недостаточно хороши.

— Конечно, он их сохранил, идиот, — спокойно ответила Элисон, передав Мэтту бокал и потянув его прочь от Аарона. — Джейк снаружи, за той дверью. Ну, ты же знаешь, как он относится к толпе.

Аарон в панике бросил взгляд на Мэтта, которого утаскивала за собой Элисон.

— Увидимся позже. Ты остаешься один как Перст, — широко улыбнулся Мэтт, отсалютовал Аарону своим бокалом и исчез в толпе вместе с Элисон.

— Вечно этот Мэтт со своими дурацкими каламбурами, — пробормотал Аарон, широкими шагами направляясь к двери, ведущей во двор, освещенный японскими фонарями. Он так был поглощен своим раздражением, что чуть не прошел мимо Джейка, сидящего на скамейке спиной к нему. Аарон целую минуту простоял соляным столбом, потом опустил голову и направился к скамейке. Он сел рядом с Джейком, правда отвернувшись от него и глядя не во двор, а в зал, где проходила выставка. Его пальцы с силой сжались на спинке скамейки.

Джейк не пошевелился, не повернулся к нему, никак не дал понять, что знает, что Аарон сидит рядом с ним. Аарону хотелось хоть что-то сказать, но слова застряли в горле, и он молчал.

— Я просто хотел, чтобы ты знал, — вдруг тихо произнес Джейк. — Я люблю тебя, Перст.

Всего несколько слов, а Аарон снова смог дышать.