Капля духов в открытую рану

Глава 13 Дайте денег Козлову

Андрей Нехорошев скучал в своем кабинете начальника корреспондентов утреннего телевещания. Федя, его помощник, навис над электронным шредером, скармливая ему один лист бумаги за другим. Афанасий Гераниевич, заведующий технической службой, составлял графики монтажей. Все трое напряженно ждали конца дневного выпуска программы, чтобы откупорить початую бутылочку каберне, стоявшую под столом у Феди. Дверь открылась, в кабинет зашла девушка.

– Здравствуйте, я – Анастасия Кречетова, мы с вами договаривались о встрече. Я журналист из Н-ска.

– Пиво Н-ское – радость вселенская, – вдумчиво произнес Федя слова из набившей оскомину рекламы.

– Из Н-ск-а-а, – протянул Нехорошев, рассматривая Асю в упор, и добавил глумливо: – А что ж вы делаете у нас?

– Хочу у вас работать, – улыбнулась Ася, подумав «ну вот, началось».

– У нас все хотят работать. Чем удивите?

Ася достала кассету, протянула Нехорошеву, тот нехотя вставил ее в проигрыватель.

– Куда мотать? – спросил он.

– Куда хотите.

На перемотке Ася в нарядной студии активно махала руками и мультяшным голосом тараторила о чем-то с грузным и седым мужчиной в орденах и без руки.

– Поздравление ветеранов? Почетно, – сказал Нехорошев, поглядывая на шнурки своих дорогих ботинок. Переход от бежевых брюк через носки цвета кофейного латте к обуви оттенка капучино был безупречен.

– Это Дмитрий Козлов. Конструктор космических кораблей. Речь идет о жутком состоянии завода, они вместо ракет вынуждены производить чайники, – пояснила Ася.

На экране замелькали кадры ракетостроительной отрасли. Огромные сопла, внутри которых копошились люди в халатах, громадные детали на распорках, панорамы по гигантским пространствам брошенного завода. Первый вице-премьер российского правительства, тоже одетый в халат, шагал с делегацией по цехам, указывая вперед, как Ленин в будущее, и отчитывал идущего рядом седого человека без руки. Дальше шла прямая речь высокого чиновника в кадре.

– Ну вот видно, с зампредом правительства общались, не только с дедулечками, – съязвил Нехорошев.

Асе вспомнился этот день, когда на завод приехал первый вице-премьер… Вместе с ним на самолете прилетели несколько десятков столичных журналистов. Анна Метлова, специальный корреспондент федерального канала, где работал Нехорошев, смотрела на всех снисходительно. С ней были оператор, звукооператор и продюсер. Небывалая роскошь для провинциалов, которые мотались по городам и весям с одним оператором, как с человеком-оркестром. Чиновник важно ходил по заводу, что-то говорил, кого-то слушал, кивал, поучал, давал указания. Все благоговели. Кроме Козлова. Он упорно пытался донести проблемы своего ЦСКБ высшим чинам, подробно, на пальцах единственной руки объясняя причины кризиса в отрасли. Показывал на людей, на пустые цеха, на куски ракет, лежавших на полу, как части тела громадного человека. Кстати, часть своего тела, а именно руку, оторванную взрывом гранаты в сорок четвертом, он взял с собой и сам принес в ближайшую медсанчасть.

–Не пригодится, сынок, прости, – сказал ему седой врач с усталыми глазами, обрабатывая обрубок плеча нехитрым обезболивающим – хлорэтилом.

За вице-премьером, то забегая вперед, то шагая с ним параллельно, двигалось полтора десятка камер. Около тридцати журналистов живой гусеницей сопровождали каждое движение делегации, сжимали кольцо, когда главный чиновник останавливался, и расплывались многоножковой амебой, когда снова устремлялся вперед. Его удалось зажать в плотный круг. У всех корреспондентов до вечерних эфиров оставалось не более двух часов. Федералов ждали перегоны[17]. Местным предстояло лететь в свои студии, набирая текст шариковой ручкой в блокноте на коленке. Вице-премьер покорно остановился. К нему метнулись десяток удочек с длинными, брендированными микрофонами на концах. Охрана отодвинула журналистов на приличное расстояние. Ася застонала. Ее дешевый микрофон на проводе без названия телекомпании (на студии уже год ожидали прибытия кубиков[18]) не доставал даже до середины московских удочек. Пришлось сесть на корточки, выползти вперед и протянуть руку. По кругу пробежал смешок. Ася понимала, насколько нелепо выглядит среди маститых коллег, но не записать звук на единственном пресс-подходе было совершенно невозможно. Посыпались вопросы. Москвичам цель визита была абсолютно безразлична (да и была ли цель?), они спрашивали об общеполитической ситуации, конфликтах в смежных ведомствах, общественной палате, Чечне. Зампред говорил охотно и долго. Спустя полчаса спина у Аси затекла, колени превратились в гнутую застывшую арматуру и дико болели, рука с микрофоном дрожала от напряжения. Возникла секундная пауза, и она сумела вставить свой вопрос:

– На прошлом заседании правительства вы заявили, что гособоронзаказ будет сокращен и заводы должны наращивать выпуск гражданской продукции. Как полагаете, какой именно цех этого предприятия нужно переоборудовать под тазы и корыта? Что будем запускать в космос через пять лет: кастрюли или самовары?

Настала тревожная тишина. Вице-премьер заулыбался, обратился к местному губернатору:

– Распустили вы журналистов, Андрей Алексеевич, много позволяете, не боитесь, что на шею сядут?

Лицо у Аси горело, сердце молотком разбивало мозг. Губернатор залепетал невнятное. Зампред улыбнулся:

– Да ты встань, хорошенькая. Чего ж на корточках сидеть.

– Микрофон короткий, – сказала Ася, с трудом разгибая чугунные колени и спину.

– Так, может, пора бы с длинными работать? Айда с нами в Москву? – Его глаза стали маслеными, люди зампреда не смущали.

– Возможно, и пора. Только на вопрос дайте ответ, пожалуйста.

Чиновник ответил емко и грамотно, и именно эти слова вошли потом во все информационные программы страны. Их диалог продолжался около пятнадцати минут, уши и глаза Аси горели удовольствием от удачной журналистской добычи.

Вечером после эфира ее вызвал к себе Арганов. Рядом с ним в кабинете с длинным столом стояли двое мужчин в костюмах. Одного из них Ася видела рядом с вице-премьером.

– Асюша, – Артур виновато почесал лысину. – А поезжай-ка с этими молодыми людьми к Виталию Аркадьевичу (так звали зампреда) и поговори с ним по душам о проблемах Н-ской области. Очень ты ему понравилась, хочет тебя видеть.

– Артур, ты обалдел? – Ася сжалась в комок, попятилась к двери. – Я никуда не поеду.

– Ну не глупи. От таких предложений не отказываются. Ты просто побеседуешь. – Артур надавил на последнее слово.

– В десять вечера? Просто побеседую? Ты в своем уме? Я похожа на девочку по вызову? – Ася негодовала.

– Я же говорил, что она не захочет. – Арганов обернулся к охране, нервно улыбаясь. – Может, как-то по-другому решим вопрос?

Двое в костюмах, отодвинув Арганова, подошли вплотную к Асе. Один, со стальными глазами и разбитыми в пельмени ушами, спокойно произнес:

– Тебя никто не тронет, будь уверена, но поехать надо.

Асю привезли в частную гостиницу в центре города, провели в единственный номер на третьем этаже для ВИП-персон. Телохранитель с ушами-пельменями постучался и пропустил Асю вперед.

– Входите!

Ася зашла в богатую вычурную комнату. Темная мебель с золотыми вензелями была частично задрапирована бордовой бархатной тканью. На окнах висели такого же цвета тяжелые шторы с витиеватым ламбрекеном. В центре, рядом с исполинской кроватью, на пушистом светлом ковре стоял зампред в махровом халате, запахнутом на голое тело, и в кожаных тапочках с закрытым носом. Ася присела на пуфик в коротком коридорчике.

– Мне сказали, что меня не тронут.

– Ну что ты, хорошенькая, испугалась? – зампред подошел к ней ближе. – А какая шустрая была днем, на заводе?

– Чего вы хотите? – Асю мелко трясло.

– Просто поговорить, просто выпить шампанского, да пройди уже, чего в коридоре-то села?

– Отпустите меня, Виталий Аркадьевич. – Ася с ужасом смотрела на кровать. – Вы не получите никакого удовольствия, я вообще никакая в постели, и потом, у меня СПИД.

Вице-премьер замер от неожиданности, а затем громко захохотал:

– Ну ты даешь! Не валяй дурака, ничего я с тобой не сделаю, никакая она в постели.

Ася прошла, села в кресло перед журнальным столиком. На нем стояли фрукты и шампанское в ведерке со льдом. Зампред наполнил фужеры, чокнулся и произнес пафосно:

– За процветание Н-ской области!

– Ладно. – Ася покосилась на полы его халата, обнажающие полные волосатые ноги.

– Закуси, наверное, голодная.

– Мне бы мяса с картошкой. – Ася стремительно захмелела после первого бокала, зажевывая шампанское большой виноградиной.

Зампред проигнорировал ее слова и налил снова. Выпили еще раз. После сумасшедшего дня без обеда ее совсем разморило, по телу разлилась слабость, страх улетучился полностью.

– Ну, – сказала она, – фигли ты меня позвал?

– Вот это нормальный разговор, а то СПИД, сифилис! – обрадовался чиновник.

– Сифилиса у меня нет.

– А СПИД?

– Есть.

– Врешь!

– Проверь давай! – Она смотрела ему прямо в глаза, под которыми собрались нездоровые темные мешки. Закинула ногу на ногу, короткая юбка задралась, обнажая кружевные трусы. Он сел перед ней на пол. Положил голову на колени.

– Поехали со мной, Настя. Мне так нужна такая вот умная, хваткая, красивая девочка. Я тебя в эфир посажу. На любой канал, куда хочешь.

– Дайте денег Козлову, – не унималась Ася.

– Кто это?

– Конструктор.

– Дам. А ты поедешь со мной?

– А ты женат?

– Да-а-а. Танечка у меня такая хорошая, такая хорошая…

Он долго рассказывал о своей жене, старой теще, сыновьях. Заплакал, начал водить пальцем по ее ногам, рисуя немыслимые узоры, целовал руки, ступни… Ася была в тумане, глаза слипались. Очнулась, услышав равномерный храп. Зампред спал, полусидя на полу, уронив лицо ей в колени. Она в несколько движений освободилась от его тела, переложив тяжелую лысеющую голову на кресло. Сходила в туалет, вышла в коридор. Пельменеухий стоял рядом с дверью.

– Перминова, двадцать пять, – отчеканила она свой адрес.

Внизу их ждала губернаторская машина. Ася приехала домой, съела миску оладушков, которые напекла мама, и замертво упала на кровать.

Наутро она отсмотрела в записи сюжеты федеральных каналов. В репортаже Анны Метловой было сказано: «Зампред российского правительства прибыл в Н-ск, чтобы ознакомиться с состоянием космической отрасли. Вице-премьер осмотрел цеха Н-ского завода, центральную площадь города и знаменитую Н-скую набережную».

– Глубоко, – произнесла вслух Ася. – Только на фиг было переться с целой свитой в Н-ск, если то же самое можно написать из Москвы, не сходя со стула?

– Федералы, чё уж там, – ответил Арганов, поглядывая на Асю заискивающе виновато и не решаясь спросить, чем закончился ее вечер.

– Дедулечку не трогайте. Он запустил в космос «Восход», «Восток» и «Союз». А ваш зампред пытался запустить пятерню мне под юбку. И то безуспешно. – Ася оттопырила губу, опустила сумку на пол и закинула ногу на ногу, демонстративно открывая коленку с зияющей дырой на черных колготках.

– О-о-о, как я его понимаю. Надеюсь, на тебе были такие же колготки с дырами на коленках? – Нехорошев закатил глаза, подмигивая коллегам, которые уставились на новую корреспондентку. – Как же я люблю этих провинциальных красоток!

– Да, это наш стайл, – сказала Ася, встала, нажала кнопку ехit, забрала кассету и направилась к двери.

– Настя! – окликнул Нехорошев. – Ну ты не пропадай, подходи в понедельник, у нас как раз раздача заданий корреспондентам.

– Подумаю.

Глава 14 «Останкино»

Ася вышла в вестибюль. Через час у нее ожидалась еще одна встреча в «Останкино». Она поняла, что ближайшие колготки сможет купить только в переходе метро «ВДНХ», в одном из десятков киосков, торгующих всем подряд: от пирожков до сланцев. Ноги были чудовищно натерты новыми туфлями, настроение после Нехорошева упало ниже плинтуса.

– О чем задумалась, не хочешь перекусить?

Ася вздрогнула, она здесь решительно никого не знала. Худенький парень, младше года на три-четыре, смотрел на нее огромными светлыми глазами с длинными девчачьими ресницами.

– Привет, мы знакомы? – Она заулыбалась, хватаясь за его дружелюбие, как за соломинку.

– Макс. – Он протянул ей руку.

– Ася. – Она пожала. – Вот упала, колготки нужно срочно купить.

– Так это в соседнем здании, пойдем через переход, покажу.

Макс оказался свой в доску. Они подружились в одну секунду, и Асина жизнь осветилась маленьким, но ярким фонариком. Макс тоже был журналистом, из Нижнего Тагила, и уже несколько месяцев бродил в поисках работы.

– С кем встречалась? – спросил он.

– С Нехорошевым.

– Ну и как?

– Реально нехороший, полный придурок.

Макс смешно изобразил Нехорошева: его взгляд на носки с ботинками, наклон головы, ухмылку. Ася расхохоталась:

– Ты тоже с ним знаком?

– Да с ним все знакомы. Это же замкнутый круг. Сначала ты идешь к Нехорошеву в «Утро доброе», потом к Митяеву на «Времечко», затем к Парасекову в «Сегоднячко», потом к Шагалову на «Добрый день, друзья» и так по кругу. Ну, не считая метровые каналы.

– Слушай, я сейчас как раз к Шагалову и собираюсь. – Ася удивилась тому, какой неиндивидуальный путь ей придется пройти.

– Шагалов нормальный, только там за сюжет платят копейки, и носиться по всему городу надо, в один репортаж – до десяти экспертов, кроме главных героев, минимум авторского текста, максимум синхронов[19].

– Вообще-то я так не очень люблю.

– Все равно сходи. Начинай везде и сразу, берись за любую работу, а там как сложится. У кого где фортуна стреляет. Конечно, лучше у Нехорошева закрепиться. Там хоть гонорары приличные. Пятьдесят долларов за сюжет. А пока давай по сосиске в заднем проходе!

– В смысле? – Асины глаза округлились.

– Там, с заднего входа в АСК‑3[20], откуда мы пришли, самая дешевая забегаловка, сосиски в тесте почти даром, из картона, конечно, но голод фиксируют.

Ася выдохнула. В туалете она переоделась в купленные колготки телесного цвета, и они вновь пошли по кишке длинного перехода в первоначальное здание. Пройдя его насквозь, очутились в «заднем проходе». С одной стороны от двери был киоск, где две полные продавщицы суетились перед огромной очередью, наливая кипяток в «Доширак», разбавляя водой порошок «Юпи» и подогревая в микроволновке сосиски в тесте. С другой – стояли в ряд длинные столы с лавками, битком набитые шумящим народом.

– Похоже на предбанник ада. – Ася оробела.

– Не ссы, здесь все свои, такие, как мы с тобой. – Макс взял ее за руку и поставил рядом с собой в длинную очередь, которая, впрочем, двигалась быстро. Попутно он со всеми здоровался, жал руки мужчинам, сыпал комплименты девушкам всех возрастов.

– Это Ася, она работает у Нехорошева, – то и дело повторял Макс каждому входящему.

– Макс, – шепнула Ася ему в ухо, – но я же не работаю у него!

– Ну как-то же мне нужно тебя представить! – ответил Макс ей на ухо, одномоментно прихватив губами мочку.

Они взяли по сосиске с кофе из пакетика и сели в тучу гудящих людей.

– Это Ася, моя девушка, работает у Нехорошева, – еще раз громко объявил Макс, обнимая Асю за талию.

– У тебя вроде вчера была другая, – крикнул кто-то из толпы.

– С сегодняшнего дня это моя любовь на всю жизнь.

Они впихнулись в крошечное свободное место на скамейке, Макс задел локтем товарища, пролив часть кофе Асе на колготки. Достал несвежий носовой платок, начал оттирать, опустившись коленками на грязный пол из крупной плитки. Ася визжала, все ржали, толкались, травили байки и анекдоты. Происходящее казалось дико романтичным, Ася будто влилась в среду, где все были родными и равными. Разговоры шли о съемных квартирах – кто, где, за сколько, о гонорарах, о начальниках, о каком-то Гвозде, неизвестном Асе, но крайне популярном чудике, вызывавшем гомерический хохот. Она чуть не опоздала на следующую встречу, и они вновь неслись по бесконечным переходам и перемычкам до нужного кабинета. Закрыв за ней дверь, Макс сел на корточки в коридоре и ждал окончания разговора, как навеки верный пес.

За две недели Ася получила задание в четырех телекомпаниях. Вставала в шесть утра, неслась на съемку, отписывала на коленке, монтировала до позднего вечера. Путалась в адресах, не знала Москву даже примерно, однажды, наговаривая текст в микрофон, ляпнула «Савеловская» вместо «Савёловская».

– С Сыктывкара, что ли, – ухмыльнулся монтажер.

Ася промолчала. Она закурила, питалась в «заднем проходе», сломала каблук, перешла на кроссовки, спала по четыре часа в сутки, купила на папины деньги первую мобильную «Моторолу» размером с тапок. В итоге получила приглашение во все программы сразу.

– Ну ты даешь! – завистливо резюмировал Макс. – Куда двинешь?

– Да сама не знаю. – Ася была настроена на авторскую программу, как в Н-ске, но в ней пока видели только корреспондента.

Как-то во время просмотра прямого эфира «Сегоднячко» ее «Моторола» запела металлическую мелодию.

– Привет, девочка с дыркой на коленке! – раздался в трубке веселый голос.

– Привет, кто это?

– Андрей Нехорошев.

– Очень приятно. Чем обязана?

– Да я соскучился по тебе. Слышу, в «Сегоднячке» работаешь. Давай приходи, что-нибудь придумаем.

На следующий день она снова сидела в его кабинете с Федей и Афанасием Гераниевичем, занятыми тем же, чем и в прошлый раз.

– Вас тут всех как заморозили, – сказала Ася, вспоминая, сколько успела сделать за этот месяц.

– А мы никуда не торопимся, – ответил Федя, отправляя на съедение шредеру исписанную бумагу. – Постоянство – залог хорошего пищеварения.

Асин желудок, набитый бумажными сосисками, отозвался солидарностью с Федей противной ноющей болью.

– Откуда узнали мой телефон? – спросила она.

– Макс дал. Мы, если нужно, со дна океана достанем. Ну что, попробуем поработать на главный канал России? – Нехорошев заулыбался и в этот момент стал похожим на обаятельного сытого кота.

– Красивые носки, – сказала она, посмотрев на безупречный переход от голубых джинсов к ботинкам цвета нави через дымчато-синий хлопок.

– Знает, чем подмазать, – ожил вдруг Афанасий Гераниевич. Федя засмеялся. Нехорошев довольно прищурился. У него были белесые брови и глаза под цвет носков – дымчато-синие.

Как-то незаметно для себя Ася остановила выбор на программе Нехорошева. Он оказался грамотным редактором, хотя порой включал большого начальника, был человеком лояльным и даже мудрым. Ценил ироничный слог, быстроту мысли и женское общество. Несколько раз приглашал Асю в кино, впрочем, как и других журналисток, водил в кафе, шутил, смотрел на нее подолгу, не мигая, глазами цвета дорогих носков-индиго.

– «Армани», – признался однажды Нехорошев. – Носки – только «Армани».

– Как скажешь, Андрюша.

Глава 15 Командировка

Летнее воскресенье выдалось безнадежным. С утра лил холодный дождь. Нехорошев сменил девятку «Жигулей» на новую темно-синюю «Вольво» и заехал за Асей похвастаться и покатать. Двинулись по трассе в Софрино, в полузаброшенный пансионат, в прошлом – для сотрудников телевидения. Нехорошев был москвичом из семьи генерала МВД и проводил в этом санатории детство-юность среди известных дикторов, ведущих, актеров и певцов. Стрелка скорости зашкаливала за двести, капли дождя бежали по стеклу вверх.

– Андрей, не гони, дорога мокрая. – Ася впечаталась в сиденье, вспоминая, как он и раньше выжимал из старой девятки сто пятьдесят километров в час.

– Да ладно, надежная девочка. – Нехорошев летел торпедой по шоссе, которое захлебнулось июльским ливнем, и не чувствовал скорости.

Он уже два года ходил кругами вокруг Аси, то показывая свою крайнюю заинтересованность, то абсолютное равнодушие. Отстоял перед начальством ее авторский проект, посадил в эфир, потом резко убрал, снова посадил. И так бесконечно… Ася привыкла к этим настроенческим качелям, ценила как руководителя, посмеивалась над его истериками и приступами мрачности. Отсматривая готовый сюжет после ее командировок, он безошибочным чутьем определял, с кем из героев репортажа у нее была взаимная симпатия или приключение, и даже интуитивно чувствовал по тому, как снят материал и стендап[21], влюблен ли в нее оператор или равнодушен. После одной из таких поездок на Камчатку Нехорошев не находил себе места. Ася вернулась спустя десять дней командировки, куда он сам же ее и отправил, загадочная, с блаженной полуулыбкой на лице. Светилась изнутри, как наливное яблочко, смотрела сквозь него, отвечала невпопад. Он мучительно пытался отгадать в отснятом материале, кто же смог так вскружить ее ушастую умную голову, но понял, что этот кто-то остался за кадром. Ася и впрямь влюбилась в главного редактора камчатской газеты, который встречал московскую делегацию во главе с министром природных ресурсов. Брутальный двухметровый мужик бандитского вида, лысый, в кожаной куртке, он одинаково активно сотрудничал как с правительством, так и с преступными группировками в икорном бизнесе. Она сошла с трапа самолета, измученная девятичасовым перелетом, дважды облитая пьяным соседом сначала колой, затем кофе, в мокрых штанах и с единственным желанием рухнуть на кровать – в Москве было три часа ночи, в Петропавловске-Камчатском – полдень.

– Иван. Я здесь, чтобы решать все ваши проблемы, – заявил он в аэропорту.

– Мне бы сухие джинсы. – Ася собиралась впопыхах, в ее рюкзаке были один запасной свитер и куртка на гусином пуху, в которой она раньше летала на Северный полюс.

– Опи`салась? – У него был густой редкий бас, переходящий в инфразвук.

Ася задрала голову, чтобы разглядеть его лицо.

Она походила на мелкую рыбешку перед исполинской мордой кита или косатки. Ивану перевалило за сорок, он был чуть грузноват и производил впечатление горы, которая может защитить от всех ветров. Прозвище Утес прицепилось к нему еще с детства.

– Джинсы будут. Девочки, кто не взял купальники? Сейчас едем на горячие источники.

Купальники не взял никто. Иван наметанным взглядом окинул трех журналисток из разных изданий и, не спрашивая размер груди, купил в магазине рядом с аэропортом три раздельных костюма и резиновые тапочки.

– Джинсы есть? – спросил он продавщицу.

– Нет.

– Салфетки?

– Пятьдесят рублей пачка.

Он взял несколько пачек салфеток, огромной ладонью накрыл Асину руку, отвел в пустынный отсек за перегородкой. Не говоря ни слова, расстегнул ей джинсы и, присев на корточки, ловкими движениями начал запихивать по нескольку салфеток под мокрые пятна.

– Чтобы не простыла, приедем на точку, найду тебе штаны.

Она смотрела сверху на его лысину и чувствовала себя малышкой, которой больше ни о чем не нужно думать. Непривычное ощущение принцессы, сладкой вишенки на торте защекотало внизу живота и на уровне коленок. Ася закапризничала:

– Не хочу на источники, хочу спать.

– Ближайшие десять дней я буду решать, что тебе хотеть, – отрезал Утес.

Вся журналистская делегация уселась в микроавтобус и долго ехала по буеракам в неведомом направлении. Министр со свитой должен был прилететь завтра утренним рейсом. Ася сидела рядом с Иркой, красивой темноволосой, кареглазой корреспонденткой финансового журнала. Они познакомились еще в московском аэропорту, но не сумели сесть вместе в переполненном самолете. Иркин рюкзак был еще меньше Асиного.

– Да вообще, предупредили за пару часов, даже домой не успела заехать, запасные трусы купила в киоске – и на самолет, – сообщила Ирка.

Волею случая они были одеты одинаково: синие джинсы, светло-голубые свитера с высоким горлом. Одна – блондинка, другая – брюнетка, быстро нашли общий язык, смеялись над одними шутками и, как выяснилось позже, остались близки на всю жизнь.

Журналистов привезли в небольшой отель возле горячего гейзера. Богато накрытый стол ломился от морских деликатесов. Красную икру ели столовыми ложками. Бутылки спиртного стояли рядами. К трапезе присоединились корреспонденты местных газет и телекомпаний. Кто-то передал Асе новые брюки. К вечеру всех повели в сауну с выходом на источник. Москвичей высыпали в бассейн кучей, как мальков в аквариум. За ними попрыгала местная пресса. В горячей воде после плотного обеда и полутора суток без сна все разомлели. Из сумеречных набухших туч прямо на плечи и головы падал хлопковый снег. В какой-то момент пришла толпа местных бандитов и встала у бортика.

– Вот этих трех федералочек не трогать, – сказал Иван. – Я за них башкой отвечаю.

– Остальные надоели. – Глава группы предприятий по переработке икры, тощий, ушлый молодой мужик по прозвищу Самоха, курил, высматривая добычу.

– Только попробуй, пристрелю к чертям.

– Подержи, Утес. – Самоха снял печатку и часы с мерцающими бриллиантами, протянул Ивану. Быстро разделся до плавок и прыгнул в бассейн. Иван, матерясь, сунул золото в карман его брюк, брошенных на бортике, скинул с себя одежду и моржовой тушей ухнул в воду.

Ася с Иркой и Наташей, манерной, чудаковатой девушкой из культурной газеты, плескались на противоположной стороне бассейна. Самоха акулой подплыл к ним и начал кадрить Наташу. Она громко смеялась и визжала, закидывая голову.

– Вот дура, – сказала Ирка.

– Ну от бандюгана потом не отвертишься, – согласилась Ася.

– Откуда знаешь, что бандюган?

– Да я их за километр чую. Выросла в неблагополучном районе Н-ска. – Ася вспомнила школьно-студенческие приключения с Алкой. Именно тогда у нее появилось чувство божественной рубашки на теле: в отличие от Алки, она ни разу не попадала в переплет. Несмотря на то, что ходила с ней по лезвию одной бритвы.

– Не нравится мне все это, смотри, еще четверо в бассейн прыгнули. – Ирка смахнула снег с ресниц.

Мощным брассом к ним подплыл Иван.

– Девчонки, не волнуйтесь, все под контролем.

– Ты тоже под их контролем? – спросила Ася.

– Маленьким девочкам, которые писаются в самолете, нельзя задавать такие взрослые вопросы.

– Мы еще работать не начали, взрослые вопросы будут впереди, – заверила она.

Иван исполинским китом плавал вокруг Аси с Иркой, создавая шаманскую воронку, на которую никто не решался посягнуть. Попытался завлечь туда и Наташу, но она, повиснув у него на шее, прошипела:

– Не трогаешь сам, не мешай другим.

Ася усмехнулась:

– Одичала в Москве, захотелось камчатского экстрима.

– Может, он женится на ней, сделает королевой Петропавловска? – предположила Ирка.

– Да, только, похоже, местные герцогини быстро перегрызут ее столичное культурное горло…

Всю следующую неделю они мотались по морским портам, заводам, хозяйствам по разведению кижуча и лосося, плавали на старых судах с водным патрулем, рассуждали о критическом положении рыбного хозяйства Камчатки. Иван рассказывал о кораблях-призраках, нарушающих запрет и квоты на отлов рыбы во время нереста, о вымирании нерки, о криминальных схемах отмыва икорных денег и переправке десятков тонн товара за рубеж. Консервные заводы стояли, пугая зияющей пустотой огромных цехов. Для съемок процесса вызвали двух работниц из соседних домов, включили конвейер, принесли развесную икру, разыграли процесс упаковки в маленькие жестяные баночки. Каждый рабочий день заканчивался бесконечными столами, сервированными красной рыбой и крабами, бассейнами, термальными источниками. За общей скатертью собирались все: министр со свитой, директора заводов, журналисты, местный криминал.

– Россия в миниатюре, – шепнула Ася Ирке во время пафосной речи чиновника, поднимающего бокал.

– Макет государства, – согласилась Ирка с набитым ртом.

Министр положил на Асю глаз, прощал ей крамольные речи, влюбленно смотрел, подтрунивал. Все чиновники и бандиты млели от Иркиной красоты. Главного криминального авторитета Самоху обезопасила Наташа.

– Ну что, Настя, когда мы с тобой решим все вопросы? – Министр смотрел на Асю сально, явно давая понять всем сидящим, что это – его добыча.

– Какие именно, Борис Иванович? Как долго ваш рыбхоз будет закрывать глаза на нелегальную торговлю икрой за бугром? – парировала Ася с набитым ртом. Она, в отличие от других, не тупила взгляд под его натиском.

– Это наше-то министерство – рыбхоз? Дерзко! – Все засмеялись, но он метнул хищный взгляд в сторону братвы. – Вот ты, Самоха, разъясни федеральному телеканалу, почему твой завод стоит, а стол ломится от икры?

Самоха поперхнулся, резко отложил вилку, встал, как двоечник на экзамене, что-то промямлил:

– Так это… Квоты… Вы же сами…

– Садись, дурак. – Министр раздраженно махнул рукой и обратился к Асе: – Ты вот такая умная, материал собираешь, а сидишь с нами за одним столом, икру наворачиваешь.

– Внедряюсь в среду, – ответила Ася.

– Своей хочешь стать? Так я тебе другой путь подскажу. Безопасный.

– Безопасных путей не ищем.

– Дерзит, – обратился он ко всем сидящим. – Дерзи, дерзи, пока меня это заводит.

После застолья министр отвел Ивана в сторону и ткнул его в грудь.

– Ну ты, Утес, сделай уже что-нибудь. Видишь, страдаю я.

– Так вы ж сами дали указание, чтоб ни один волос с журналисток не упал, я и сторожу, – попытался оправдаться Иван.

– Нравится мне она, – сказал чиновник просто.

– Мне тоже.

– А ты здесь при чем? У тебя жена – следит за тобой, шпионов нанимает, сын в третьем классе. Воспитывай его и верность блюди.

– Откуда вы…

– Я все знаю, Утес. Про вас про всех. И всех вас за яйца держу. – Его глаза налились кровью. – Делай что говорят. Сегодня устал я. А завтра вечером жду ее у себя.

Назавтра съемочный день закончился раньше обычного. Иван повез делегацию на безлюдный пляж Охотского моря. На берегу, в черном вулканическом песке, застрял огромный траулер, на его разбитом волнами борту грустила облупленная надпись: «Кибартай».

– Попал на мелководье этим летом, – пояснил Иван. – Не знают, что с ним делать, такую махину на глубину не вдруг оттащишь.

На пляже быстро соорудили стол, который с ловкостью скатерти-самобранки накрылся закусками и спиртным всех видов и мастей. Пластиковые тарелки прижали камешками от порывистого океанского ветра, стаканчики Иван выдавал только наполненными алкоголем. Министр на встречу не приехал, командировка подходила к концу, все уже передружились и почти любили друг друга.

– Ну, друзья, надеюсь, эту поездку не забудет никто! – прогудел Иван.

– Благодаря тебе, Утес! – крикнул Самоха, и его подхватил гул одобрительно-восхищенных голосов. – Хлопнем!

Троекратное «ура» ветер разорвал в клочья и унес к горизонту.

– А знаете, что человека нельзя считать побывавшим на Камчатке, если он не искупался в Тихом океане? – пытаясь перекричать ветер, продолжал Самоха.

– Это вызов? Принято! – У Аси горели глаза и щеки, светлые короткие волосы разлетались на ветру, уши дерзко торчали.

– Замолчи, дурак, – пробасил Иван. – Она ж и вправду сейчас полезет. На улице три градуса тепла, а в воде – четыре.

– Ну да, у меня и купальник с собой, – сказала Ася под общий визг и гогот и направилась к микроавтобусу, где лежали рюкзаки.

– Я с тобой, – рванулась Ирка.

– Вот дуры-ы-ы, – протянула Наташа, крепко прижимаясь к Самохе.

Иван занервничал, из двери автобуса Ася с Иркой выскочили уже в купальных костюмах и понеслись к берегу. Сливочно-серая волна ударилась об их колени. Ирка быстро окунулась и с визгом побежала обратно. Ася, нырнув с головой, поплыла в сторону горизонта. Иван метался по берегу, срывая с себя куртку, джемпер, майку, пытаясь развязать ботинки. Он разволновался и поймал себя на том, что, если она сейчас пропадет под водой, у него разорвется сердце. По нему уже скользил холодный ржавый скальпель.

– Наза-а-ад! – орал Иван во все горло.

Она вынырнула, развернулась к берегу, помахала ему и быстро начала сокращать расстояние. Иван кинулся в воду, но Самоха схватил его за руку.

– Не будь дураком, она круто плавает, не видишь? Куда ты потом мокрый денешься? Звонил министр, через час приедет.

Иван выдохнул, начал одеваться. Ася уже ступила на песчаное дно, пенистая вода долго скрывала ее по пояс, по колено… и бесконечно долго по щиколотку на длинном и погубившем «Кибартай» мелководье. Толпа на берегу орала и махала ей руками, впереди возвышалась медвежья фигура Утеса. Воздух вокруг него поплыл, Ася двигалась будто в замедленной съемке, неспешно качая бедрами и улыбаясь, как на рекламе тридцатиградусного Майами. Она что-то закричала и перешла на бег. Изо рта шел пар, хрупкую фигуру лизали волны.

– У меня чуть инфаркт не случился, – отрывисто произнес Иван, покрывая ее плечи своей курткой. – Быстро в автобус.

В салоне уже переодевалась Ирка, веселая, разгоряченная, окруженная поклонниками. Иван снял с себя нижнюю хлопковую футболку и начал энергично растирать Асю, как щенка после купания. Выпихнув мужчин за дверь, обе оделись и вышли к общему столу. Все засуетились, начали усиленно вливать в новоиспеченных пловчих алкоголь, заматывать их шарфами и толстовками, делая похожими на проигравших французов 1812 года.

– За наших безбашенных девчонок! – заорал Самоха и опрокинул в рот пластиковый стаканчик. Остальные последовали его примеру.

– Идем, покажу тебе то, о чем ты мечтала, – шепнул на ухо Иван, взяв Асю под локоть.

Они пошли к воде, к накрененному «Кибартаю», и, оставив толпу позади, уединились за его гигантской кормой. Ветра здесь не было, тяжелое небо в рваных тучах довлело над океаном. На горизонте, сливаясь с общей серостью, стояли два громадных судна.

– Это корабли-призраки, – загадочно сказал Иван. – Сейчас они сорвутся в небо и растворятся в облаках.

– Романтик?

– Нет, такой же циник, как и ты. Конечно, они воруют наши недра и сплавляют в Японию.

Она как-то задумчиво, не улыбаясь, посмотрела на него. Волна, набравшись сил, ударила о ржавый борт. «Кибартай» охнул, покачнулся, застонал, мачта хрустнула. Иван подхватил вздрогнувшую Асю и припал горячим ртом к ее губам. Она поднялась на цыпочки и обмякла, потеряв почву под ногами. Целовались долго, упоительно, бесконечно. Ветер содрал ее капюшон, высушил влажные волосы. Начался мелкий дождь, волны избивали и без того раненое тело «Кибартая», он выл гулким железом, как воют солдаты после проигранного боя, плакал ребенком с переходами во вдовьи причитания. Иван клялся, что никогда никого так не любил, никогда так не боялся потерять женщину, никогда не отдаст Асю в лапы министра, чем бы ему ни пришлось поплатиться. Ася млела, кровь с алкоголем, приправленная тихоокеанским воздухом, черным вулканическим песком, стонами погибшего траулера, стучала в голове медленным тяжелым метрономом и не давала повода усомниться в сказанном.

Дальше было нечто похожее на дешевый детектив с плохой погоней. Иван решил спрятать Асю заодно с Иркой у друзей в небольшом городке Вилючинске, министр звонил ему не прекращая, посылал на поиски машину с охраной, дергал Самоху. Утес придумывал отговорки, дескать, уехали на съемки и связь потеряна. Вернулись в свой охотничий домик, на источниках возле Петропавловска, глубоко за полночь.

– Здрасте, Борис Иваныч! – прошептала Ася.

Министр лежал на полу поверх красного ковра, босиком, в тренировочных брюках и клетчатой фланелевой рубашке, расстегнутой на выпирающем животе.

– Я ждал тебя целый вечер, ты совершила ошибку, – устало произнес он, не повернув головы.

– Вы не единственный в этом кабинете министров, кто ждал меня целый вечер, – спокойно ответила Ася.

– Думаешь, выиграла? Влюбилась в этого козла? Хочешь, погадаю на ладошке? – Он приподнялся на локте, приглашая глазами подойти ближе. Ася опустилась перед ним на ковер. Он сел, согнув колени, поправил светлую прядь на ее виске, взял в руки теплую Асину ладонь, поморщился от боли в груди.

– Тебе нужно быть женой, дурочка. Женой, а не любовницей. – Он водил пальцем по линиям на ладошке. – Бурный секс продлится недолго. Он пару раз приедет в Москву, разорвет тебе сердце в хлам, а потом его выследит жена и подвесит за яйца. И он тебя сдаст. Вот такой брутальный, мощный, героический, непобедимый – сдаст тебя как последний подонок.

Так оно и случилось.

Глава 16 Дождь

– Расскажи мне лучше, как у тебя с этим бугаем с Камчатки? Все кончено? – Нехорошев летел по трассе, обгоняя редкие машины.

– Откуда знаешь, что он бугай?

– Видел вас недалеко от «Останкино». Ты вдвое меньше его казалась.

– Да, кончено.

– Переболела?

– Ну так. Хотела вены резать.

– Что помешало?

– Отсутствие практики. Налила ванну, взяла скальпель – брат-хирург подарил, села в воду и затупила: вдоль или поперек? На запястье или возле локтя? Потом думаю, как же моя Жужу? Вдруг ее выбросят на улицу, когда найдут мой труп, она будет мокрая и голодная просить милостыню у жестоких людей?

– А дальше? – спросил Нехорошев.

– А дальше взяла шампунь, вымыла голову, покормила кошку и легла спать.

– Тоскуешь?

– Уже легче. Знаешь, что помогло?

– Нет.

– У него как у главного редактора городской газеты была своя колонка раз в неделю. Расследования: контрабанда икры и все такое. И вот после того как он пропал, друзья привезли мне камчатскую газету с его статьей. Знаешь, язык, обороты, слог, рассуждения – убожество, детский лепет. Примитивнее, чем в «Мухосранске-ТВ». И так мне полегчало сразу, прямо отлегло от сердца.

– А как я пишу, тебе нравится? – Нехорошев парковал машину у ворот пансионата советских времен.

– Ну ничего, сойдет.

– Так у меня есть шанс? – Он открыл дверцу, подавая Асе руку и раскрывая над ней зонт.

Они пошли по треснутой плитке мокрых дорожек к большому серому корпусу с балконами, перепрыгивая через лужи и пытаясь удержаться вместе под куполом зонта.

– Скажи честно, почему мой сюжет о камчатских проблемах не вышел в эфир? Почему отменили программу, дали отбой гостям? – спросила Ася. – Это твоя ревность или министр рыбхоза дал отмашку? Ведь такая была титаническая работа.

– Водку пить с мужиками – титаническая работа? – съязвил Нехорошев.

– Одно другому не мешает, ты – корреспондент в прошлом, должен понимать. А материал сам видел.

– Видел, материал убойный. Прости. Сверху позвонили руководству канала, а я не стал сопротивляться. Обиделся на тебя.

– Фигасе, обиделся. Если б я сейчас не согласилась с тобой поехать, ты бы взял с собой Ленку. Или Юльку, или Аньку-редактора. И что, мне завтра на работе игнорировать твое задание?

Нехорошев открыл тяжелую дверь, и они попали в огромный холодный вестибюль.

– Знаешь, еще десять лет назад здесь яблоку негде было упасть. А вот за той колонной в буфете местная достопримечательность Халя Давыдовна разливала каберне.

Они заглянули в пустой буфет, подошли к барной стойке, из-за занавески показалась дородная женщина в жилетке и кокошнике продавцов СССР.

– Андрюша?

– Тетя Халя?

– Женился? – Халя Давыдовна вышла из-за стойки, они обнялись, хлопая друг друга по спинам и троекратно целуясь.

– Я – одна из его подружек, – уточнила Ася.

– Ну как обычно. – Буфетчица обнажила золотую коронку. – Уж сколько он их сюда перетаскал.

– Что ж вы меня палите? – Нехорошев по-детски зарделся. – Красненького бутылочку и всего, что есть поесть.

– Ты же за рулем, Нехорошев, рехнулся? – возмутилась Ася.

– Я только бокальчик, а тебе не привыкать, как я понял.

Сели за столик рядом с огромным – от пола до потолка – окном, залитым дождем. За стеклом расстилался парк с кустарниками, проплешинами неряшливых клумб и кривыми дорожками. Халя Давыдовна принесла бутерброды с сыром и копченой колбасой, покрытые целлофановой пленкой, кексы и печенье «Мария».

– Меня в колхозах на съемках шикарнее встречают, – сказала Ася, когда буфетчица отошла. – А в таких пансионатах мы отдыхали с мамой-папой, когда мне было лет десять или двенадцать.

– Это портал в прошлое, в наше счастливое детство. – Андрей поднял бокал, они чокнулись, выпили. – Привыкла, понимаешь, быть народной артисткой.

Из оконных щелей сквозило, монстера в огромной кадке качала листьями.

– Знаешь, у меня дома есть отросток пальмы в бутылке. – Нехорошев мучительно прожевывал колбасу. – Хочу ее пересадить, не знаю как. Поможешь?

– Нужно горшок купить, грунт хороший, гравий и в фазу растущей луны совершить шаманский обряд, – посоветовала Ася.

– При чем здесь луна? – удивился он.

– Она главная.

Ася тянула вино и, задумавшись, смотрела на Нехорошева. Развитый торс под тонким кашемировым пуловером, выгоревшие ресницы, глаза, на этот раз принявшие цвет бутылочного стекла. Светлые, как у Аси, волосы, явно уложенные пеной. Классический городской пижон. Они казались одной масти. Только у нее – волжские широкие скулы, а его узкое лицо скорее было каноническим. Серые джинсы с белыми кроссовками в этот день объединяли молочно-сизые носки. Асе он всегда казался странным: неглупым, даже привлекательным, но без той безусловной, как у Утеса, харизмы, которая рождает в ответ отток мозга из черепной коробки в живот.

– Вот за что я люблю журналиста и телеведущую Анастасию Кречетову, так это за хороший аппетит и устойчивость к алкоголю, – подытожил Нехорошев, когда на дне бутыли показалась лысина.

– Вторую я не осилю, – сказала Ася. – Разворачивай культурную программу, иначе усну.

– Ну раз хляби небесные отменили нам шашлыки и обнимашки в лесу – погнали обратно в Москву, в кино. А по пути я завезу тебя в одно место.

Они снова неслись по мокрой трассе, заплаканный лес в боковом стекле летел навстречу. На еле заметном повороте Нехорошев затормозил и свернул на узкую грунтовую дорожку, окруженную корабельными соснами. Дорожка уперлась в маленький, почти игрушечный отель с кукольной территорией, выложенной терракотовой плиткой, альпийскими горками и туями с крошечными пахучими шишками. Приветливая хозяйка вышла показать свой отель. В холле пахло дорогим кофе, на первом этаже были бассейн с морской водой, сауна с можжевеловыми ветками, несколько массажных комнат. По винтовой деревянной лестнице – наверху – располагались номера. В один из них хозяйка провела гостей:

– Оставлю вас пока здесь, подумайте, обсудите, если решите остаться или приехать в следующей раз – скажите Лене на ресепшене, всего доброго!

Ася приблизилась к окну. Высоченные ели тянулись смолистыми лапами к подоконнику. За ними не было видно неба.

– Здесь должны жить гномы. А в зачарованном лесу стоять за́мок, – вздохнула она.

– Больше всего на свете я хочу провести здесь ночь с тобой, – сказал Нехорошев.

Ася не ответила. В ее молчании чувствовалась усмешка. «Трепло. Утес бы давно начал действовать», – мучительная обида на Ивана вновь прошлась мурашками по спине.

– Поехали, в кино опоздаем. – Она развернулась и пошла к двери.

Нехорошев злился на себя, на Асю, на дождь, на конец выходных. Он вдавил педаль газа и остервенело вцепился в руль. На шоссе они выскочили с визгом, пробуксовывая вдоль скоростного поворота. К вечеру машин на трассе стало заметно больше, все стягивались к Москве. «Нелепый, никчемный день», – пронеслось у Аси в голове. Небо рыдало, темнело, Нехорошев разогнался до двухсот пятидесяти километров в час.

– Луна, говоришь, главная? – Он явно вел какой-то внутренний монолог сам с собой и выдавал Асе лишь его обрывки. Она не отвечала.

Внезапно длинная оранжевая фура, которую он собирался обогнать, издала странный всхлип, резко вильнула носом в сторону, поскользнулась, развернулась и, перегородив трассу, боком забуксовала по мокрому асфальту. Несущийся впереди них черный «Мерседес», с которым Нехорошев играл в догонялки, с визгом влетел под арку между задними и передними колесами фуры, сдирая по пути крышу и череп водителя. Ася закричала, срывая горло, подушка безопасности больно выстрелила ей в лицо и грудь, рот наполнился чем-то соленым, сознание дало вспышку и отключилось.

Очнулась она под рев сирен «Скорой помощи» и милиции. Нехорошев и седой человек в белом халате тащили ее с переднего пассажирского сиденья. Она застонала, тупая боль в пояснице не давала высвободиться от лопнувшей подушки и ремня безопасности. Нехорошев подставил шею, она обхватила его и медленно вылезла из машины. Новенькая «Вольво» полулежала на боку в кювете на огромной куче строительного мусора. Андрей взял Асю на руки и отнес к спиленным веткам, наваленным неподалеку. Врач «Скорой» прощупал позвоночник, попросил подвигать пальцами ног.

– Где болит?

– Вот тут ломит, – показала она на крестец.

Он еще раз прошелся пытливыми пальцами по ее телу. Ася медленно встала, сделала несколько шагов.

– Думаю, просто ушиб, шок, язык вот себе прокусила. В больницу нужно обратиться, сделать рентген. В рубашке родилась, молодец. Ну, сами разбирайтесь, ребята, здесь без вас праздника хватает.

Доктор встал, пошел по направлению автомобильного месива, рядом с которым в жутко ровный ряд санитары выкладывали на асфальт все новые тела, застилая их посмертной темно-зеленой пленкой.

– Не смотри туда. – Нехорошев взял ладонями ее лицо и отвернул от дороги. – Смотри на меня.

Он уткнулся носом в ее нос. Его радужки, на тот момент одного оттенка с погребальной пленкой, слились в единое бездонное око, ободранные щеки пахли кровью.

– Вот если бы ты сейчас не выжила… Или нет, если бы я сейчас не выжил, и ты бы пришла с кучей нашего останкинского сброда на мои похороны, увидела бы, как мой гроб выносят из церкви, и удивилась бы, какой он, то есть я, – маленький, как я мог уместиться в этот гроб. Как нелепо смотрится рядом с моей улыбающейся фотографией этот черный бархат с красными рюшечками. Как плачут мои родители, как Анька-редакторша кладет мне в ноги красные гвоздики, а этот твой дружок Макс говорит какие-то общие слова, поглядывая на тебя похотливым глазом.

– При чем здесь Макс?

– Не перебивай. Ты бы положила мне в гроб две конфетки – халву в шоколаде, которые я покупаю тебе всякий раз, когда мы пьем чай в пресс-баре. К тебе подошла бы моя мама и сказала: «Асенька, он так тебя любил, так страдал, так мучился». И ты бы залилась слезами, потому что ты думала, что этот лох просто не знает, чего он хочет. А этот лох, оказывается, безумно тебя любил, бредил тобой, мечтал о тебе. И ничего тебе не говорил…

– Андрей…

– Не перебивай. И ты бы увидела, как мой холодный лоб целует красивая незнакомая женщина, а с ней рыдает девочка… Это моя бывшая жена и дочка.

– У тебя есть дочь?

– И ты бы подумала, что тысячи мужчин были женаты, у тысячи тысяч есть дети, и это не мешает им признаться в любви при жизни, а не ждать, когда твой рот зальют воском и ты ни хрена не сможешь сказать!

По щекам Нехорошева, пробивая дорожки в прилипшей крови, лились слезы. Ася размазывала их грязными ладонями, прижималась губами к его глазам, рыдала, дрожала от холода, бесконечного ледяного дождя и запаха чужой смерти.

– Ты выйдешь за меня замуж, родишь мне сыновей. Будешь покупать мне носки. Мы посадим пальму. Ты проведешь шаманский обряд. Все будет как надо. С луной я договорюсь.

Он резко отпрянул, подбежал к гаишнику, что-то громко стал ему объяснять, совать купюры из намокшего кармана. Затем они оба вернулись к машине. Начали подкладывать ветки под колеса, Нехорошев сел за руль, завелся и после нескольких попыток, дергаясь взад-вперед, выехал из кювета на шоссе перед местом аварии. Гаишник помог развернуться в обратную от Москвы сторону. Нехорошев пожал ему руку, выбежал из автомобиля, увлек за собой Асю и, посадив ее на заднее сиденье – передняя дверь была искорежена, – надавил на газ. Они вновь свернули в зачарованный лес и через пятнадцать минут вошли в фойе с запахом можжевельника и дорогого кофе. Лена на ресепшене вскрикнула, увидев недавнюю парочку с окровавленными лицами, но взяла себя в руки и проводила их в номер на втором этаже.

Они долго мылись под душем, хлещущим с потолка широкими струями, обнимались, сплетаясь телами. Молчали, слизывали красную соленую воду друг с друга, намыливались земляничным шампунем и снова смывали с себя эту нелепую катастрофу, которая впиталась в кожу сильнее грязи и крови. На хрустяще-белой постели отражались розовые языки камина. Ася дрожала, хотя было сильно натоплено. Сознание давало сбой, прорываясь наружу от тончайших ласк – Нехорошев оказался искусным любовником – и тупой боли в прокушенном языке и где-то там, внизу спины.

Глава 17 Дьявольские трели

В кабинет к Ивану Захарычу, несколькими этажами выше ресторана «Пекин», всегда рвались люди. Секретарша Таечка профессионально держала оборону. Ради ее неизбитой красоты клиенты готовы были терпеть многочасовые ожидания в приемной. Она варила кофе с густой пеной и поддерживала каждого эксклюзивным взглядом. Женщинам, теряющим часы ради пятиминутного разговора с шефом, искренне сострадала. Мужчинам в зависимости от возраста и статуса подносила чашечку либо с поволокой в глазах и приоткрытым ртом, либо со взором когтистой царицы, позволяющей себя созерцать без страха быть обезглавленным. Филизуг ворвался в приемную в заснеженном пальто и с букетом нарциссов. Таечка, которую разрывали вопросами по двум телефонам, мгновенно положила на стол кричащие трубки и поднялась с кресла. Они нежно обнялись, обескураживая ожидающих, и Таечка тут же проводила Фила за дверь к Ивану Захарычу. Очередь недовольно зашикала.

– Филипп, ну хлопотала она за тебя, хлопотала. Вскружил ты ей голову. – Иван Захарыч радушно поднялся навстречу, пожимая руку и хлопая Филизуга по плечу. – У тебя пять минут, дружище. Прости, разрывают на части.

– Ваня, послезавтра в Гнесинке будет годовой концерт у струнников. Ты должен посмотреть на одного мальчика. – Филипп Андреевич даже не стал снимать пальто.

– Ты издеваешься, Филипп? Да меня звезды, народные артисты за бешеные деньги умоляют взяться за их раскрутку. Мальчик из Гнесинки? Прийти на отчетник?

– Ты знаешь меня с детства, Ваня. Мое чутье – это твои будущие деньги. Среди народных артистов такой бриллиант ты не найдешь.

– Что я буду с ним делать?

– Сольную программу, Ваня. Во всех странах. На всех континентах.

– А тебе зачем?

– Ради искусства, Ванечка, рафинированно ради искусства.

– Хорошо, что Тая не слышит. Она все твои сольники в плеере переслушала, без ума от тебя, кретина. Займись уже своей карьерой! Зачем тебе какой-то мальчик из Гнесинки?

– Петлю на моей карьере затянула небезызвестная тебе Аделина Нимская. Ее щупальца распространились повсюду – от училища до концертных залов. Я отрезан от музыкального мира…

– Ты прав, ты прав. Адель оказалась на редкость злопамятной сукой… – Иван Захарыч почесал лоснящуюся плешь. – Ладно, гляну твоего пацана. А теперь иди к черту, дорогой, не трать мое время.

Занавес открылся, студенты в крахмальных рубашках и черных бабочках взволнованно толпились за кулисами. Славочка разминал руки, поправлял на шее мамину бархатную подушечку. Он не успел в парикмахерскую рядом с общагой и вынужден был взять у альтистки Зои лак для волос, чтобы уложить отросшую до плеч шевелюру. Зоя светилась от счастья и на правах владелицы лака несколько раз прошлась пальцами по его волосам, правильно распределяя каштановые пряди. Славочка не обращал на нее внимания, переговариваясь с Антоном:

– Меня в конце отделения поставили. А у них поезд в девять вечера приходит на Казанский. Не знаю, как разорваться. Какого черта их несет!

– Ну я-то в начале. Отыграю да и поеду встречу. Ты только опиши, как они выглядят, и номер поезда-вагона дай, – успокоил Антон.

– Мама такая крупная, высокая. Сестренка Катька смешная, синеглазая, с ямочками на щеках. – Славочка потеплел. – Вот по ней я реально соскучился. Ты все-таки самый надежный, братан.

– Да ерунда. Смотри, кто в зал пришел. – Антон выглянул из-за кулис. – Сайгонский Иван Захарыч.

– Кто это?

– Продюсер офигенский, потомственный импресарио. Чё только он здесь забыл? А рядом с ним Филипп Андреевич, ну твой дружбан. – Антон осекся и замялся, зная, что Филизуг в училище – персона нон грата.

Славочка поморщился. Фил начал его раздражать. К ребятам подошел Костик. Воротник его рубашки завернулся вовнутрь, бабочка обреченно висела на растянутой резинке. От него пахло спиртным.

– Костян, перед выступлением можно было не нажираться? – Антон был искренне расстроен.

– Да я немного, вдохновения лишь черпнул. – Костик пытался пригладить чуб.

– Зоя, займись лучше нашим коллегой, приведи его в концертный вид. – Славочка смахнул с себя альтистку, как назойливую муху.

Зоя, вздохнув, брезгливо начала поправлять Костику рубашку.

Иван Захарыч мерно посапывал под фуги и прелюдии, не открывая глаза ни на монотонного Антона, ни на запыхавшуюся Зою, ни еще на десяток гнесинских студентов. Филизуг его не тревожил. Он смотрел на профиль своей бывшей жены, которая сидела чуть левее, двумя рядами ближе к сцене. Аделина Нимская по-прежнему затмевала других женщин: царственный нос, гладкие черные волосы, залакированные в пучок, волнующая шея. Насколько можно было разглядеть с заднего кресла, на ней плотно сидело бархатное платье-футляр, обширно открывающее грудь – две когда-то медовые дыни, в которые сейчас (он это знал точно) она вкачала крыночку силикона. Адель дико боялась стареть. И в этом был виноват он – Филипп Андреевич Изугов, начавший смолоду примечать незначительные признаки увядания и тыкать в них, как в фальшивые ноты на фоне прекрасно отрепетированной партии.

– Надо же, как заметны сегодня две твои складочки под глазами, – улыбался он, рассматривая чуть помятое ото сна лицо жены.

– Они не больше, чем твои, – отшучивалась поначалу Аделина.

– Что позволено Юпитеру, не позволено быку, – Филипп не понимал, что заставляет ее страдать.

После пяти лет совместной жизни он действительно устал от супруги, как устают от одной и той же пьесы, заигранной на каждодневных концертах. Изугов находился на пике популярности – блестящий педагог, музыкант – и возможности утолить свой голод новыми впечатлениями – поклонницами, влюбленными студентками – не было предела. Он нисколь не сомневался, что Адель останется при нем навсегда – дорогой винтажной сумкой, набирающей цену по мере изношенности. Что от случая к случаю он станет выгуливать этот ридикюль в свет, а в шкафу всегда будут ждать последние брендовые новинки, безупречного кроя и выделки. Но Нимская разрешила их жизнь по-другому. Как – об этом знал чуть ли не каждый столичный аккомпаниатор. Аделина ушла, оставив на супружеской постели груду неоплаченных счетов из салонов красоты, тут же зарегистрировала брак с директором филармонии, отжала у Изугова пятикомнатную квартиру в Филях, оставив клетушку в коммуналке на Староконюшенном. Не прошло и месяца, как Филиппа исключили из всех сборных концертов и выперли из Гнесинки якобы за подлог документов на выпускном экзамене.

Филизуг не отрывал глаз от когда-то родного женского профиля. А если бы он смирился, если бы врал, что она прекрасна, и целовал каждую ее морщинку – возможно, жизнь сложилась бы иначе? Но стоит ли жить во лжи? Стоит ли притворяться глухим, имея абсолютный слух? Стоит ли начинать игру на заведомо расстроенном инструменте? Нет, Славочке он не позволит повторить его ошибок. Фил посмотрел на часы и одновременно на Сайгонского: тот крепко спал, пуская сквозь уголок рта несвежий старческий воздух.

Наконец объявили следующего участника, и на сцену, слегка шатаясь, вышел Костик. Сел, уперев инструмент в пол, закрыл глаза и надсек плотную, душную атмосферу зала ностальгическим виолончельным глиссандо. Аделина вздрогнула, Сайгонский поднял веки, крякнул и расплылся в несвойственной ему добродушной улыбке.

– Талантливый парень, – шепнул он Филиппу Андреевичу. – Но сопьется, умрет в канаве.

– Откуда знаешь?

– Я их сотнями видел. Они всегда играют как в последний раз.

Зал долго не отпускал Костика. Он растрогался, сыграл на бис кружева «Вариаций на тему рококо» Чайковского. Потом поклонился в пояс, как посыльный перед царем-батюшкой. Его бабочка на обвисшей резинке достала до пупка, и первые ряды загоготали, утирая слезы.

– Ей-богу, прекрасен, шут гороховый, – умилялся вспотевший Иван Захарыч. – Ну ладно, разбуди, когда твой лабать начнет.

– Да ты и сам проснешься, Ваня. Из гроба встанешь, – вальяжно развалившись в кресле, заверил Филизуг.

– Джузеппе Тартини. «Дьявольские трели». Соната для скрипки с оркестром. В роли оркестра – наша незабвенная пианистка Клавдия Ивановна. – Студент-конферансье волновался, заглядывая в бумажку. – Партию скрипки исполняет Ярослав Кречет.

Филизуг вздрогнул. Он не ожидал, что Славочка возьмет псевдоним, даже не обсудив с ним варианты. Новое имя хлестнуло Филиппа по сердцу, он вдруг почувствовал, что самый близкий человек исчезает из его жизни, растворяется и просачивается сквозь пальцы, как жидкое мыло в тазу застиранного белья.

Зал замолчал. Первое же вибрато в Славочкиных пальцах вплелось в оглушительную тишину бархатным бутоном, который плавно, волнующе, пульсируя и дрожа, начал раскрываться бесстыжим, порочным бордовым цветком. Не сорвать, не измять его в руках было невозможно. Зрителям стало тяжело дышать. Он трогал не струны. Он кончиками пальцев касался запретных мыслей, фантазий, чувств. Подбородок Аделины Нимской дрожал, с него на силиконовую грудь срывались слезы. Филипп помнил, что именно так она плакала, когда играл он сам. Изугов закрыл лицо ладонями. Этим невозможно было делиться со всеми. Это было лично его. Выбрано, выпестовано, отогрето, вылеплено руками. Смотреть на киношную Славочкину красоту казалось невыносимым. Его будто выбрали из миллионного кастинга на роль лучшего скрипача Вселенной. Филипп застонал, резко повернулся к Сайгонскому. Иван Захарыч сидел бледный с застывшим и изумленным взглядом. Его губы двигались, руки дрожали. С последней нотой он вскочил, потеряв дорогой плетеный портфель, и, не стесняясь отбить вместе со всеми ладони, закричал на весь зал: «Ты мой, сукин сын!»

Глава 18 Катюша

Антон бежал по перрону, поезд уже стоял, потоки пассажиров текли ему навстречу. У последнего вагона виднелись две женские фигуры. Антон выдохнул, запыхавшись, затормозил перед ними на покрытом ледком асфальте.

– Дарья Сергеевна, Катя?

– Мы. А где Славочка?

– У нас отчетный концерт идет прямо сейчас. Я уже отыграл, а он еще выступает. Пойдемте, провожу вас в общежитие. Давайте меняться.

Антон передал Катюше футляр со скрипкой и взял ее чемодан. Дарья Сергеевна вручила ему одну из сумок.

– Как здесь красиво! – Катюша улыбалась. Падал снег, в ямочку на ее щеке опустилась ювелирная снежинка. – Просто волшебство какое-то!

Антон пожал плечами, он не видел ничего волшебного в заплеванном перроне, воняющем мазутом, грязными матрасами и недочищенными туалетами из вагонов.

– Здание вокзала словно за́мок. В каком году его построили? – Катюша не унималась.

– Не знаю. – Антону не приходило в голову интересоваться историей вокзалов.

– Катя, смотри же под ноги, – одернула дочь Дарья Сергеевна.

Они спустились в метро, час пик уже миновал, но сидячих мест в вагонах не было. Антон стиснул зубы, Дарья Сергеевна цепко ухватила поручень. Катюша очарованно оглядывалась – в Н-ске только начинали строить первую ветку метро. Вдруг закрыв лицо руками, будто увидела НЛО, она шепнула на ухо Антону:

– Смотрите, живые панки, с ирокезами! Реально! Я никогда не видела панков своими глазами. Правда, что они здесь так в институт ходят?

– В наш – нет. А вообще – да. – Антон был поражен способностью старшеклассницы восторгаться обыденными вещами.

С самого детства его ничего не удивляло. Родившись, Антон принял этот мир весьма равнодушно, будто был знаком с ним давно и даже участвовал в его создании. На фотографиях с детсадовских утренников среди веселой ребятни Антон стоял понурым отрешенным зайцем. На школьных концертах – переросшим унылым ботаном с непропорционально маленькой скрипочкой, на которой учился играть без энтузиазма, но и без трагедии, свойственной одногодкам. Он не причинял хлопот родителям, хотя и не давал повода для гордости. Поэтому они были рады пристроить сына в столичный институт, как только он вырос, подальше от родного города.

Пока дошли до общаги, началась метель, и Катюша восхищалась заснеженной Москвой, будто попала в сказку Андерсена на этапе счастливого финала. Она так радушно заулыбалась вахтеру, что тот забыл гаркнуть: «Куда, вашу мать?» – и пропустил троицу к лифтам. Перед заляпанной дверью в комнату она остановилась, прижав ладони к губам, словно именно оттуда должна была выпорхнуть птица счастья. Вместо птицы под ноги гостям нырнул заспанный Варфоломей, и Катюша засмеялась от восторга, подхватив его за подмышки и подняв над собой.

– Ладно, пристройте Катю ночевать, а я поехала к Шадгизу, он обещал мне сдать какое-то жилье, – устало сказала Дарья Сергеевна, окинув взглядом упрощенную обстановку общежитской комнаты. – Поцелуйте от меня Славочку, увидимся завтра.

Она чмокнула Катюшу в лоб, переложила из чемодана в свою авоську собственноручно закрученные соленья с бутылкой водки и попрощалась.

Антон вышел на кухню и вернулся с горячим чайником и открытой банкой сгущенки. Они сели пить чай. Катюша попыталась налить сгущенку каждому в блюдце.

– Зачем? – удивился Антон. – Придется же мыть лишнюю посуду. Из банки вкуснее.

Варфоломей прыгнул на колени Антону и стал загребать лапой по столу, требуя свой порции сгущенного молока. Антон дал облизать коту свою ложку, а потом задумчиво положил ее себе в рот.

Катюша залилась смехом:

– Какой вы чудесный! Зачем же после кота?

Антон растерялся. Понял, что выглядит придурком. Покраснел. Попытался сбросить Варфоломея, но тот, уцепившись когтем, повис на концертных брюках. Катюша непрерывно смеялась, наполняя воздух сотней колокольчиков. Антон не выдержал, отодрал кота и тоже захохотал. Вытирая слезы, он не мог оторвать взгляда от влажных глаз и ямочки на щеке, такой нежной и глубокой, что там, казалось, могла бы застрять ночная звезда. На мир вдруг вылилась огромная банка краски, будто через компьютерную программу пропустили старый черно-белый фильм, и он стал трехмерным, выпуклым, горячим.

– Это чей смех? – Славочка с Костиком застыли перед дверью в комнате. Они вернулись с концерта, поддав по пути в честь окончания семестра и предложения Славочке сотрудничать с крупнейшим продюсером и импресарио.

– Антон? – предположил Костик в недоумении.

– Разве он смеется? Ты слышал, чтобы он когда-нибудь смеялся? – Славочка толкнул дверь, замерев от удивления.

– Господи, он влюбился, – выдохнул Костик, ставя виолончель в угол комнаты.

Катюша бросилась на шею Славочке, они с нежностью расцеловались. Парни отвернулись, засмущавшись.

– Моя любимая сестренка, – представил Славочка.

– Мы уже поняли, – резюмировал Костик, целуя девушке руки.

– Ты так оброс, и ты пьяный! – Она трепала парализованные лаком длинные волосы столичного брата. – Как же я скучала. И папа. Он тоже так скучал! – Катюша не выдержала накала эмоций и зарыдала.

– Нереальная милота, чудо какое-то, – задумчиво произнес Костик, заглатывая остатки сгущенки. – Если бы вас, пацаны, не было в комнате, я б женился на ней сию секунду.

Глава 19 Вивальди

Новый год встречали в коммуналке у Филизуга. Антон в последний момент сдал билет домой в Питер, пытаясь надышаться одним воздухом с Катюшей. Дарья Сергеевна наготовила салатов и зажарила курицу, Славочка помыл пол, Филипп Андреевич купил шампанского и развесил гирлянду на ковре и шторах. Костик собирался к Машке и даже втащил елку в ее квартиру на Кутузовском, но, напившись раньше времени, был изгнан за пару часов до боя курантов. С горя позвонил Славочке и получил четкие инструкции, как добраться до Староконюшенного переулка на метро. В чехле его виолончели – он собрался посвятить Машке «Испанскую серенаду» Глазунова – был припрятан костюм Деда Мороза для ролевых, как ему мечталось, игр. Красный кафтан, шапку и бороду Костик прихватил под шумок в Союзе ветеранов, где накануне участвовал в праздничном концерте. На заработанные деньги купил Машке две бутылки хереса, которые в итоге и прикончил, засмотревшись на ее тонкие лодыжки, пока в коротком платье от «Шервино» она развешивала шары на елке.

Все уже сидели за накрытым столом, когда он вошел. Утирая капли пота под красной шапкой и отплевываясь от ватной бороды, Костик хрипло продекламировал:

Залез Костян на табуретку, И тут заходит Дед Мороз. Пришлось прочесть стишок про зиму, А с суицидом подождать.

Парни оживились, засмеялись, женщины недоуменно переглянулись. Костика усадили между Дарьей Сергеевной и Катюшей. Он жадно набросился на салаты, пропихивая ложку в узкий разрез между усами и бородой. Дарья Сергеевна брезгливо отодвинулась, вспоминая вечно пьяного на всех праздниках мужа. Катюша сердечно сняла с него скоморошьи доспехи и налила шампанского. Костик с благодарностью кинулся ее целовать, за что получил от Антона крепкий подзатыльник.

– Друзья, – поднялся Филизуг. – В новом году каждый пройдет свой путь. Для кого-то это будет путь к славе, для кого-то – дорога к забвению. Одни расстанутся со своими страхами, другие – со своей любовью. Так выпьем за то, чтобы навсегда запомнить этот миг, когда мы, молодые и красивые, сидим за одним столом и имеем счастье видеть друг друга, слышать друг друга, восхищаться друг другом!

– Филипп, ну за упокой, ей-богу, – пробурчала Дарья Сергеевна, поднимая со всеми бокалы. – Просто будем здоровы и счастливы!

Все чокнулись, зашумели, в телевизоре появилось румяное лицо президента. Он тоже пожелал счастья. Когда пробили куранты, Филизуг надел красную шапку Костикова Деда Мороза, взял большой целлофановый пакет с Памелой Андерсон и начал торжественно доставать подарки. Дарье Сергеевне вручил шелковый платок к зеленому платью, Катюше с Антоном – упаковку шоколадных «сникерсов», Славочке – дорогое кожаное портмоне. Костик в планах на подарки не значился. Но не обиделся, поскольку к этому времени мерно храпел, откинувшись на спинку дивана.

– И у меня для тебя есть подарок, Филипп, – встала Дарья Сергеевна.

– Ну что вы, не надо, – сконфузился Филизуг.

Дарья Сергеевна нырнула в сумку рядом с диваном и вытащила бархатный черный чехол для смычка на длинной «молнии».

– Чтобы ты, Филипп, продолжил свой путь как талантливый педагог и музыкант. Сама сшила. Не обессудь.

Филизуг остолбенел. Он и правда как-то упоминал, что в музыкальные магазины не завозят футляры для смычков. Но не ожидал, что эта толстокожая женщина способна слышать хоть кого-то, кроме собственного сночки. Чехол был элегантный, двуслойный, с вышитой золотыми нитками виньеткой «Ф.А.И.». Филипп Андреевич обнял Дарью Сергеевну. На глаза навернулись крупные слезы.

– Спасибо, мама.

– Ну что ты, сынок… все будет хорошо. – Она погладила его по волосам широкой и натруженной ладонью.

Славочка опять почувствовал себя неловко. Загруженный репетициями и концертами, он снова не успел никому приготовить подарки.

– А давайте сыграем квартетом, – вдруг предложил он. – «Зиму» Вивальди! Костян, вставай, обормот пьяный!

В каком-то эпическом порыве все вскочили, набросили на себя одежду, взяли инструменты и шумной компанией двинулись на Арбат. Возле театра Вахтангова было людно, группа акробатов на ковре показывала номера. Мужчины выстроились, сверили инструменты, подтянули Костику под попу ящик из-под шампанского, что-то обговорили под руководством Филизуга и вступили. С первых нот вокруг играющей четверки появились парочки, потом компании, и через несколько минут музыкантов обступила толпа, завороженная глубоким симфоническим звучанием Вивальди. Снег штриховал белым мелком пространство, соединяя ледяное небо с теплыми пятнами фонарей. Дарья Сергеевна безуспешно пыталась прикрыть шарфом расхристанного Славочку. Катюша, замерев, зажав губами кусочек пушистой варежки, смотрела, как взлетают смычки, как рдеют щеки и мечется на ветру отросшая шевелюра ее брата, как вдохновенно запрокидывает голову и прикрывает глаза Антон, как уходит в себя и становится абсолютно отрешенным Костик в шутовском кафтане Деда Мороза, как учитель со странной кличкой Филизуг дирижирует головой и одновременно скользит по грифу изящными, покрасневшими от мороза пальцами. Как толпа взрывается аплодисментами и восторженными криками, требует на бис, не отпускает, окружает в кольцо, и новогодняя выходка превращается в полноценный часовой концерт.

– Всем срочно водки! – командовал протрезвевший Костик, когда они, хохоча и подпрыгивая, возвращались домой. Напоследок он успел пробежаться вокруг зрителей с красной шапкой и собрать неплохой гонорар.

– Это мой самый счастливый Новый год, – шепнула Катюша Антону.

– И мой, – ответил он. – Выходи за меня замуж.

– Я же школьница. – Она засмеялась.

– Я дождусь. – Он незаметно для Дарьи Сергеевны нагнулся и чмокнул ее в ямочку на щеке.

– Я все видел, – погрозил Славочка.

– Прошу руки твоей сестры, – парировал Антон.

– Братан, ты – единственный в этом мире, кому я могу ее доверить, – серьезно сказал Славочка, и они обнялись, хлопая друг друга по спинам.

Дома пили горячий чай вперемешку с водкой.

– Ты заметил, как он вывел стаккато, какая пошла вибрация, как ожили арпеджио, – шепнул Славочка Костику, кивая в сторону Антона.

– Жаль, что Варфоломей не слышал, – задумчиво ответил Костик. – Интересно, что бы он сказал?

Под утро Антон с Костиком уехали в общагу, Дарья Сергеевна с Катюшей ушли на квартиру, которую сдал им на неделю Шадгиз, Славочка остался у Филизуга.

– В этом году ты покинешь меня, – констатировал Филипп Андреевич.

– Фил, что за бред? Что за декадентские настроения? Просто ты привык держать меня на поводке. А я уже не щенок, – ответил Славочка, сладко растягиваясь на заваленном подарками диване.

– Ты – щенок, – грустно парировал Филизуг. – Но щенки, которых я отдал Сайгонскому, к счастью или горю, быстро превращаются в бойцовых собак и забывают, кто их растил.

Последних слов Славочка уже не слышал. В его мгновенно заснувшей голове арбатский снег метался под божественные секвенции Вивальди.

Глава 20 Медные трубы

В новом году Филизугу дали квартиру. Он сумел набрать учеников, чтобы обставить ее и произвести на Славочку впечатление. Но с каждым днем чувствовал, как теряет силы. Лечиться Филипп Андреевич не любил, полагал, что это возрастное недомогание и со временем все пройдет. Иван Захарыч организовал репетиции Славочки с московским симфоническим оркестром. Филизуг позвонил Сайгонскому и попросил официально назначить его Славочкиным педагогом.

– Ты что, хочешь поссорить меня с дирижером? Другом твоей суки Нимской? – возмущался Иван Захарыч. – Знаешь, чего мне стоило убедить их начать работать с неизвестным музыкантом? Пацаном, студентом? Учи его сколько влезет вне официальных репетиций, зачем лезть на рожон?

Но Славочка уже стал неуловимым. Не выходил на связь, не являлся в условленное место, не звонил. Осенью Филизуг встретился с бывшим своим поклонником, врачом-гематологом. Тот встревоженно покачал головой и положил музыканта на обследование в кремлевскую больницу. У Филиппа Андреевича диагностировали рак крови четвертой степени. Потянулись невыносимые месяцы химиотерапии. Славочка не давал о себе знать, Филизуг рискнул позвонить в Н-ск. Дарья Сергеевна приехала через три дня. Пришла в больницу с полными сумками лоточков, баночек, пакетиков с едой, сладостями, соленьями. Филипп Андреевич дал ей ключ от новой квартиры в Крылатском. Там она остановилась, ежедневно приезжая в онкоцентр. Меняла белье, покупала фрукты, кормила с ложечки. Филизуг угасал.

– Мама, я хочу увидеть Славика, – повторял он бесцветными губами.

– Филипп, через две недели его первый сольный концерт. Ну афиши уже по всей столице. Хочешь, чтобы он сорвался? Я даже не звоню ему и не говорю, что живу в Москве. Зачем беспокоить? Отыграет, и тут же сообщу, даю слово.

– Этого концерта не было бы без меня… – стонал Филизуг.

– Ты много дал ему, Филипп, это правда. Но будь великодушным. Думай прежде всего о его успехе. И только потом о себе. – Дарья Сергеевна поправляла капельницу на исхудавшем предплечье.

– Я лишь хочу его послушать. Достаньте мне билет, пригласительный. Сайгонский, гадина, игнорирует, не берет трубку…

Дарья Сергеевна не выполнила обещание. На концерт Славочка выслал приглашение всей семье, отец с Катюшей приехали из Н-ска в день выступления. С матерью они пересеклись прямо на ступенях филармонии. В зале не было свободных мест, Иван Захарыч знал толк в пиаре. Славочка блистал, оркестр полюбил его за божий дар и редкое трудолюбие, программу по-умному составили из самой популярной классики, концерт вызвал большой резонанс. Дарья Сергеевна хотела сообщить сыну печальную новость после аплодисментов, но побоялась испортить всеобщий праздник. В следующие дни Славочку приглашали в эфир нескольких телевизионных каналов, звали на фотосессии глянцевые журналы, и она вновь решила, что весть о трагедии будет неуместной. Лишь через неделю, когда вся семья отмечала начало блистательной карьеры в ресторане, Славочка спросил:

– А что сказал Фил? Я не заметил его в зале. Он же был? Он, наверное, обиделся на меня, я так замотался, не звонил ему…

– Фил умирает… – Дарья Сергеевна отложила вилку с ножом и закрыла лицо руками.

Славочка держал пергаментную руку Филизуга и рыдал.

– Я не знал, Фил! Я послал тебе пригласительный на Староконюшенный, я спал по четыре часа в сутки, я не заметил, как пролетели эти месяцы…

– Не надо себя корить. – Филизуг мучительно улыбнулся. – Твоя мать права, не стала тебя расстраивать. Спасибо, что пришел. Как ты сыграл? Не зажался, доволен собой?

– Я принес тебе запись. Костик сделал. Прямо за кулисами писал на микрофон. Послушаешь, скажешь мне завтра, что думаешь? – Славочка поставил черный магнитофон на тумбочку возле кровати.

– Разве это важно? – усмехнулся Филизуг.

– Крайне важно. Я ждал твою оценку много лет с дрожью в коленях. Я светился от твоего одобрения. Ты ведь мало хвалил меня, в основном ругал… Помнишь, как ты ставил мне пальцы после болезни? Заново учил играть…

– Я помню каждую минуту с тобой, Славик. Я ведь сразу понял, что греюсь в лучах гения. Это было счастьем – учить тебя. Я до сих пор не умею играть так, как ты. Ты поцелован богом, мой мальчик.

– Я завтра принесу инструмент. Я буду играть тебе каждый день, пока ты не поправишься.

На следующий день Славочка, пропустив занятия, примчался к Филизугу в больницу к девяти утра. Из палаты доносились звуки его концерта с кассеты, поставленной на непрерывный повтор. Славочка вошел в открытую дверь, колени подкосились, он прижался спиной к стене, роняя скрипку. Сестра вынимала катетер из застывшей вены. Лицо Филизуга было просветленным, резные губы замерли в улыбке. Славочка страшно закричал, схватил со столика магнитофон и с размаху швырнул его на пол. Старый двухкассетник крякнул, раскололся на части, но странным образом продолжил крутить пленку с незабвенной «Зимой» Вивальди. Той виртуозной, разрывающей сердце «Зимой», что они играли на Арбате в самую счастливую новогоднюю ночь на свете.

Глава 21 Свадьба

Ася с Нехорошевым поженились через два месяца после аварии. Она уже ходила беременной, начался ранний токсикоз, но переносить свадьбу было поздно. Млел неприлично теплый октябрь. В ресторане собралось человек сто. Как говорил Нехорошев, вся останкинская кодла, которую он живо представлял на своих похоронах. Ася похудела, на ней переливалось розовое дизайнерское платье с открытыми плечами. Тамада, остроумный парень из телевизионщиков, сыпал небанальными шутками и конкурсами так, что даже Ася взрывалась смехом, несмотря на подступавшую тошноту. Редактор Анька – высокая эффектная девушка с круглыми глазами – удивлялась:

– Как ты могла его на себе женить?

– Он меня изнасиловал в бессознанке, я забеременела, – отвечала Ася.

– Нехорошев умеет насиловать? Блин, почему не я попалась ему в тот день?

Ася не могла ответить на этот вопрос. Иногда ей казалось: поехал бы он тогда в пансионат с Анькой или еще с кем-нибудь, на этой свадьбе в розовом платье была бы не она.

– Ты его любишь хотя бы? – Анька пыталась докопаться до истины.

– Ну да. Подтяни сюда селедку, плиз.

– Как наиграешься, отдай его мне, – заключила Анька, держа в пальцах с ведьминским острым маникюром селедочницу.

– В очередь за Риктовой, она первая занимала. И вон те помидорки солененькие подгони, подруга.

Ася высасывала сок из помидоров, разглядывая гостей. Рядом с Нехорошевым на танцполе по-прежнему вилась девчачья свита. На противоположном конце длинного стола сидели Макс с Гвоздем. Бывшие друзья. Ася улыбнулась, вспоминая начало своего пути. Посиделки в «заднем проходе», обсуждение начальников, в первых рядах которых был ее нынешний муж. Особенно над ним глумился Дмитрий Гвоздев – тот самый чудик по прозвищу Гвоздь, о котором она услышала в первый день посещения «Останкино». Гвоздь был похож на зависающий компьютер с крайне перегруженной памятью. Чуть располневший, элегантный гедонист в сером добротном пальто, он зачесывал волосы назад и подолгу смотрел вдаль. Даже если впереди была стена. Писал хорошо, но лениво. Работал в небольшой телекомпании, себя не перетруждал, получал мало, но зато имел свободное время. Он появлялся в «заднем проходе» под всеобщий гул одобрения. Любил учить приезжих журналистов, как нужно правильно выстраивать текст и формулировать главную мысль. Сочетал в себе несочетаемое. Мог в одной руке держать дорогой кожаный портфель, а в другой – купленную селедку за хвост. Именно Гвоздь и привил Асе любовь к селедке. Он знал, в каких магазинах близ «Останкино» продавались лучшие экземпляры с нужной степенью жирности и засолки. Они долгое время дружили втроем: Ася, Макс и Гвоздь. Часто вместе слонялись по магазинам и вещевым рынкам, выбирали друг другу одежду, хвастались обновками. Приходили к ней в гости – в съемную однокомнатную квартиру на задворках Медведково, смеялись, философствовали, ночевали, не раздеваясь, на одной продавленной кровати. Отношения были абсолютно бесполыми. Детсадовскими, как называла их про себя Ася. Часто после съемок гуляли на ВДНХ, пили пиво, покупая в складчину одну «Балтику-девятку» на троих. Сидели на лавочке в обнимку. Впереди – море планов, жизнь щекотала своей непредсказуемостью. Казалось, у всех равные возможности. Но внезапно Ася рванула вверх. Друзья еще работали на гонорарах, когда она вдруг стала штатным корреспондентом и ведущей. Они продолжали веселить народ в «заднем проходе», в то время как Кречетова позволяла себе быстрые, но крайне дорогие перекусы в пресс-баре. Для бывших соратников оставалось все меньше времени и сил. Апогеем стала свадьба. Никто из «детсадовцев» оказался к ней не готов.

Гвоздь, натянуто улыбаясь, на другом конце стола поднял рюмку с наколотой на вилку селедкой и в воздухе чокнулся с Асей. Она ответила тем же.

– Будь счастлива! – крикнули они с Максом хором.

– Уже! – отозвалась Ася.

– А чё, – шепнул Гвоздь другу, не спуская с лица улыбку, – молодец наша Асенька. Пока мы с тобой п. дим и бумажные сосиски едим, девочка себе на должность насосала и на место ведущего в эфире.

Макс довольно кивнул. Он не чувствовал себя настолько великодушным, чтобы признать подругу просто способной и адски впахивающей журналюгой.

Ася знала, о чем говорят за спиной. «Доброжелателем» был каждый второй из тех, чья дружба, казалось, не разобьется ни о какие препятствия. Вот и Андрон – журналист из Минска с лицом бомжующего Де Ниро – подсел поближе и невольно расковырял ржавую ссадину на сердце…

Они появились в «Останкино» одновременно. Он был неприметным, сливался со стенами, говорил странно и отрывисто и не вызывал у Аси никакого желания сблизиться. Как-то оба очутились в одной из тех забегаловок, которые шли рядами от метро «ВДНХ» до главных ворот ВВЦ. Изнывая от жары, сели за белый пластиковый столик прямо на улице, купили шаурмы с колой.

– Я с тобой соревнуюсь, – сказал Андрон.

– Ф каком фмыфле? – Ася надкусила шаурму, и начинка предательски выпала из лаваша на джинсы.

– Мне нравятся твои сюжеты, нравится, как ты мыслишь, как просто излагаешь сложные вещи.

– Новостийная школа. А в чем заключается соревнование? – спросила она.

– Каждый раз я делаю сюжет и понимаю, что он лучше, чем твой.

– Это честь для меня. Оказывается, я – шкала для самовлюбленных. – Она, не найдя салфеток, облизала пальцы.

– Для самобытных, – уточнил Андрон. – А ты видела мои репортажи?

– А что, они выходят в эфир? – уязвила его Ася.

– Посмотри, мне интересно твое мнение. Кстати, не знаешь, где найти дешевого гримера?

– Понятия не имею. Хочешь перевоплотиться?

– А у меня нет постоянной формы, я и есть перевоплощение. – Андрон философски смотрел вдаль – в мареве кипящего неба дрожал сноп пшеницы, что держали рабочий с колхозницей над главными воротами ВВЦ.

«Придурок», – решила Ася и все же к сюжетам Андрона начала присматриваться. Некоторые показались ей полным бредом, но на парочке она с удовольствием залипла. Андрон, в отличие от нее, не нес зрителю никакой информации. Он, как фокусник, играл фразами, вещами, оборотами, а главное – своим лицом. Абсолютно прозрачный в жизни, на экране Андрон блистал, меняя образы. Все, что Ася передавала с помощью слова, он доносил сменой костюмов, грима, тональности голоса, хитростями монтажа.

– Не думала, что так можно в рамках классического репортажа, – призналась она ему спустя пару недель.

– Мы же не в программе «Время» работаем. И в этом наше преимущество. Но не вздумай меня копировать. Если ты к своему точному слову добавишь мои фокусы, мне придется снова вернуться в Минск.

– Ну, пару приемов я у тебя украду. Для начала.

Это было самым увлекательным в Асиной жизни соревнованием. Неожиданно Андрон стал для нее мерилом таланта и возможностей. Они обсуждали планы на предстоящие съемки, придумывали ходы, монтажные эффекты, показывали друг другу свои сюжеты до эфира, критиковали, восторгались, валились со смеху, плакали. Каждый вечер бежали в кабинет Нехорошева к доске, где вывешивался лучший сюжет дня и недели, чтобы убедиться в своей неоспоримой гениальности или посыпать голову пеплом.

– Ты безумно талантлив, – не раз говорила ему Ася за кофе в пресс-баре.

– Я лишь отражаю тебя, – отвечал Андрон с денировской улыбкой.

В такой творческой эйфории они провели около года, пока не встал вопрос, кому в редакции дадут должность специального корреспондента. Место было одно, и после новогодних праздников все пребывали в крайнем возбуждении, ожидая решения руководства. Нехорошев представил высшему начальству две кандидатуры: Аси и Андрона.

– Я буду плакать, если выберут тебя, – сказала Ася. – Даже не знаю, от чего сильнее – от обиды или от гордости.

Андрон лишь прищурился глазами, излучая взаимность.

Вопрос должен был решиться со дня на день, когда в пресс-баре к Асе подсела Анька-редактор.

– Меня повысили, – похвалилась она. – Я теперь шеф-редактор недели.

– А знаешь почему? – спросила Ася.

Анькины круглые глаза от удивления стали похожими на блюдца.

– Потому что ты – реально умная девка, и работать с тобой – одно удовольствие.

– Фу-у-у, думала, в чем-то подвох. А вот мне тебя поздравить не с чем. Может, надо было промолчать…

– Ну ты никогда не молчала, не молчи и сейчас. – Ася напряглась.

– Андрон…

– Его взяли спецкором?

– Нет.

– Он умер?

– Нет.

– Так почему у тебя такой похоронный голос?

– Я думаю, он все-таки умер. Для тебя. В общем, я не хотела это слышать, но услышала. Когда стояла в приемной директора. А он был внутри.

– И…

– В общем, Андрон кричал Олегу Федоровичу, что он не понимает, как такую дуру можно было повысить до специального корреспондента.

– Какую дуру?

– Тебя. Ну совсем дура, не понимаешь?

Ложечка затряслась в Асиной руке, отбивая жигу по краешку чашки.

– Ты ошиблась. Андрон и кричать-то не может, – прошептала она.

– Прости. – Анька положила свою руку с алым маникюром на Асину трясущуюся ладонь. – Спецкором все же выбрали тебя…

Андрон начал разговор в своей отрывистой манере.

– Ты чудо как хороша сегодня, я ослеплен твоими открытыми плечами! Жаль, что не видел их раньше.

– Тебе тоже идет этот пуловер. – Ася кивнула на свитер, который Андрон носил шесть лет, не снимая.

– Раз ты пригласила меня на свадьбу, значит, больше не дуешься? – с надеждой спросил он.

– Это не я, это Нехорошев, он составлял списки. – Асе не хотелось его прощать.

– А он не в курсе всего того, ну… – Андрон замялся, пытаясь подобрать оправдательные слова своей незаживающей подлости.

– Наверное, нет, если Анька ему не рассказала. Где ты работаешь? – перевела разговор Ася.

– Так, нигде. Перебиваюсь разовыми заданиями то там, то здесь.

– Талант нынче не в цене?

– Да какой талант. Я ведь только отражал тебя. – Андрон включил улыбку Де Ниро.

– Не ври. Я на гадости не способна.

– Я имею в виду творчество. Я зеркалил твой свет. Как в том спецэффекте с шаром диско, помнишь? – Андрон засуетился и перешел на шепот: – Слушай, раз уж вы с Нехорошевым в таких близких отношениях, может, напомнишь ему обо мне?

– Ты что, Андрон, не переоценивай. В близких отношениях я была с тобой. А с ним я всего лишь сплю.

Зазвучали вступительные ноты аргентинского танго. Ведущий сказал что-то пафосное, все отошли на край танцпола. Нехорошев пригласил Асю на танец, они заскользили по паркету. Исполнить на свадьбе танго было Асиной идеей. Она нашла в интернете танцовщика Васю, и в десять вечера после работы они ходили с Нехорошевым в маленький зал недалеко от Останкинской башни. Вася был тонким и улыбчивым бальником, ему нравилась эта белобрысая пара, и он с энтузиазмом учил их эффектным па. В рабочее время, когда Федя и Афанасий Гераниевич выходили покурить, Ася закрывала изнутри дверь в кабинете Нехорошева, и они репетировали танго.

– Чую, эта новоиспеченная семейка придуривается, – шепнула Анька-редактор своей подруге Риктовой. – Все у них серьезно и надолго.

– Я тоже подозреваю, что мы не дождемся, – кивнула Риктова.

Ася с Нехорошевым двигались легко и ритмично, воздух вокруг них исходил тем легким свечением, которое бывает у пар, объединенных неслучайно и, возможно, навеки. Они смотрели друг на друга с легкой улыбкой, заранее прощая все ошибки, описки и кляксы в долгой, только еще начатой совместной повести. Гости стояли в умилении, родители плакали. На последнем аккорде Нехорошев эффектно бросил Асю на колено и завис над ней коршуном. Она замерла, изогнувшись, обвив его бедро тонким каблучком. Все закричали и захлопали в ладоши. Ася неслышно застонала: «Спина-а-а». Нехорошев притянул ее к себе, прижался носом к носу и прошептал: «Я же говорил, нужно давно сделать рентген».

Из ресторана выходили вечером, на Тверском бульваре было людно, машины толпились в пробках, вливаясь фарами в нарядную уличную иллюминацию.

– Смотрите, Анастасия Кречетова! – Десятилетняя девочка восторженно задергала родителей, и те заулыбались, разглядывая Асю с Нехорошевым, как наряженных манекенов в ЦУМе. Девчушка порылась в розовой сумочке, достала ручку с блокнотиком и протянула Асе:

– Распишитесь, пожалуйста!

Ася радушно рисовала автограф, ее обступили уже несколько человек, желая счастья и процветания. Пьяный мужик долго тряс руку Нехорошеву, нескромно выясняя, за какие достоинства его выбрала народная артистка России.

– Вообще-то она ведущая, – процедил Нехорошев. – И это была моя идея посадить ее в эфир.

К ресторану, проталкиваясь сквозь пробки, подъехал длинный черный «Линкольн».

– Андрюша, прости, голубчик, как смог, так приехал! Боже, Настенька, какая ж вы красавица, зачем вам этот остолоп, выходите лучше за меня. – Из открытой дверцы вылезал тучный мужчина в бежевом костюме с фарфоровой улыбкой. Они обнялись с Нехорошевым, толпа расступилась, толстяк подошел к Асе.

– Видел ваши эфиры, вы прекрасны, сударыня, – церемонно сказал он, целуя ей руки.

Из машины вышел шофер с большим праздничным пакетом и кудрявым букетом роз, и, пока хозяин «Линкольна» возился, что-то распаковывая, Ася взглянула на Нехорошева.

– Кто это? – губами беззвучно спросила она.

– Старина Сайгонский – продюсер, импресарио: классическая музыка, не гнушается шоу-бизнесом, ну и тому подобное. Знаем друг друга с детства.

– Иван Захарыч я, голубушка, любите и жалуйте, – подхватил Сайгонский. – Хочу в эфир к вам привести пару-тройку прекрасных личностей. Ну и вы звоните мне, когда вам станет грустно, а этот козел вас обидит или просто надоест.

Сайгонский заграбастал Асю, сминая ей платье, целуя в щеки и шею так, что Нехорошеву пришлось оттаскивать его под добродушный хохот гостей и прохожих.