Карнавал страсти

1

Предсказание Александра очень скоро сбылось.

— Мужики, — пьяным голосом позвал кто-то из гостей, — ромалэ, или как вас там, давайте, присоединяйтесь. Налейте цыганам, — приказал кто-то невидимый, и тут же в руках у каждого музыканта оказалось по рюмке с водкой.

Андрей мужественно пытался отказаться.

— Мне нельзя, — не очень убедительно говорил он, — у меня язва, врачи запретили. — Андрей стеснялся признаться, что он «вшился».

Его возражения приняты не были.

— Ерунда, все пьют, и ты пей! — рюмку водки Андрею порывался вручить коротко стриженный блондин лет тридцати пяти. Под плотной тканью костюма отчетливо двигались мощные мышцы.

«Телохранитель», — безнадежно подумал Андрей и понял, что ему не отвертеться. С тайной радостью он принял рюмку и залпом выпил ее содержимое.

Он заметил, что несколько пар изумленных глаз с ужасом смотрят на него.

— Ему же нельзя! — театральным шепотом выдохнула Маша.

— Может быть, обойдется? — предположила Вероника.

Дмитрий стал нервно похлопывать ладонями по брюкам. Он совсем забыл, что в его сценическом костюме нет карманов, а значит, нет и сигарет. Андрей замер, напряженно прислушиваясь к тому, что происходит в его организме. Пока не происходило ничего.

«Видимо, врачи на самом деле все врут. И нет никакой опасности. Просто психическая атака, держат человека одним страхом смерти?»

— Выпили? — раздался бодрый возглас телохранителя. — Теперь давайте пойте и танцуйте Хозяин хочет, чтобы танцевала девочка, вон та, — короткий указательный палец ткнул прямо в Машу.

Маша была к этому готова. Она знала, что чем ярче и пламеннее будет ее танец, чем больше мужчин захотят стать хотя бы на несколько минут ее партнерами, тем больше денег заработает она для ансамбля.

— Давайте «Соколовский хор», — приказал Белов и провел смычком по струнам.

Потом заиграл Александр, через четыре аккорда должен был вступить Андрей, но он стоял неподвижно, вцепившись скрюченными пальцами в гриф гитары.

— Старик, ты чего? — негромко спросил Александр. — Тебе плохо?

Слово «плохо» очень слабо передавало то кошмарное состояние, в которое погружался сейчас Андрей. У него отчаянно гудело в голове, все плыло перед глазами, крупные капли холодного пота выступили на лбу, ноги и руки терзала дрожь. Нечеловеческим усилием он старался сохранить неподвижность. Он чувствовал, что если сделает хоть одно движение, то начнется что-то страшное.

Дмитрий метнулся к нему, схватил под руку и попытался оттащить в сторону, подальше от чужих глаз. Но было уже поздно. Мучительная судорога пробежала по телу Андрея. Он так и не сумел выпустить из рук гитару, его пальцы заскребли по струнам, и инструмент издал пронзительный и безумный звук, от которого у всех присутствующих мурашки побежали по коже.

— Эй, парень, ты чего? — закричал кто-то. — Совсем, что ли? Тебя развлекать людей позвали, а не…

Андрей согнулся в мучительном приступе рвоты. Его нещадно рвало прямо на тщательно подстриженную травку. Александр успел выхватить гитару из рук товарища, и сразу же Андрей упал навзничь и забился в припадке, очень похожем на эпилептический.

Музыканты стояли в немом оцепенении. Со стороны хозяев дачи и их гостей слышалась грязная ругань. Самым мягким выражением было:

— Черт побери! Пригласили психа на свою голову. Вы нам за это ответите! Не только денег не получите, но еще и свои заплатите за моральный ущерб. Этот припадочный мне весь газон заблюет.

Александр опомнился первым и бросился к товарищу. Он попытался удержать его, мучительно вспоминая при этом уроки гражданской обороны в школе. Кажется, эпилептикам надо специальным образом придерживать язык, чтобы они не задохнулись. Дмитрий метнулся к столику за водой. У Вероники сдали нервы.

— Сволочи! — закричала она. — Козлы вонючие! Ему же пить нельзя было, он вшитый. Вы сами его заставили! Гады!

— Что-о! — хозяин дачи, с перекошенным от ярости лицом, вскочил со своего соломенного трона и подбежал к Веронике. Его мясистые губы омерзительно блестели при свете нелепых фонариков. — Как ты сказала? А ну, повтори!

— Сволочи! Козлы! — ни секунды не колеблясь, выпалила Вероника. Стоило ей завестись, остановить ее уже было невозможно. Жирная ладонь с мерзким звуком обрушилась на ее щеку. Вероника ахнула и отшатнулась, закрывая лицо руками. Тот же жест бессознательно повторила Маша.

Дмитрий почувствовал, как ярость горячей волной заливает его сознание, и кинулся на обидчика. Конечно же, он тут же оказался в железных объятиях телохранителя. Тот заломил Дмитрию руки и держал его так, ожидая дальнейших распоряжений хозяина.

— Влад, как ты мог? — тихим, готовым сорваться в плач голосом произнесла подруга хозяина, стриженая черноволосая девушка. — Как ты мог ударить женщину?

— Это не женщина! — выкрикнул Влад, тщательно обтирая ладонь белоснежным платком. — Я не позволю всякой поблядушке оскорблять меня!

— Значит, ты и меня мог бы ударить?! — еще тише произнесла девушка. — Ведь я же от нее ничем не отличаюсь. Ее ты нанял петь, а меня — спать с тобой.

— Лера, успокойся, — недовольно проговорил Влад, — только выяснения отношений мне сейчас не хватало.

— Я сейчас же уйду отсюда! — тихо, но очень решительно заявила Лера и, прямая как струна, в черном вечернем платье с открытой спиной, направилась к ажурным воротам.

— Задержать! — коротко приказал Влад, и другой телохранитель, очень похожий на своего коллегу, осторожно сомкнул железную ладонь вокруг запястья девушки.

— Послушайте, — засуетился Белов, — давайте все уладим по-хорошему. Видите, наш гитарист сегодня не в форме, он заболел. Тем более что мы уже полночи отработали. Мы просто уедем, чтобы не портить вам праздник.

Дмитрий изумился. Если Белов добровольно отказывается от гонорара и мечтает только о том, чтобы убраться, значит, дело плохо.

— Молчи, руководитель хренов! Так просто мы теперь вас не отпустим, — заявил Влад, — ведите их в дом, в подвал, — приказал он.

— Но этот ведь там все заблюет, — вмешался один из охранников.

— Действительно, — задумался Влад.

В это время из группы притихших гостей отделился лысоватый мужчина средних лет. Он подошел к Андрею, которой продолжал корчиться на траве, и склонился над ним.

— Я врач, — произнес лысый и обратился к Александру, — вашему приятелю на самом деле вшили эспераль?

— Ну да, — ответил Александр, — месяц назад.

— Владислав, — сказал врач, — парень не виноват. Ему действительно нельзя было пить.

— Так какого хрена?.. — начал хозяин дачи.

— Твои ребята предлагали ему водку с такой угрожающей настойчивостью, что парень просто не посмел отказаться. А реакция была предопределена. Скажи еще спасибо, что он не умер тут у тебя на лужайке. Могли бы быть проблемы…

— Только не надо меня пугать, — недовольно сказал Владислав, но в его голосе прозвучало легкое сомнение. — Ладно, — он кивнул охраннику, — цыгана можешь отпустить. — Дмитрий с наслаждением разминал затекшие руки и плечи. — Пусть эти придурки скорее уберутся отсюда.

— Я тоже хочу уехать, — вставила Лера, которая продолжала оставаться пленницей телохранителя.

— С тобой я еще поговорю, — тоном, не обещающим ничего хорошего, заявил Влад.

— Доктор, — выкрикнула Маша, — а что нам с Андреем делать?

— Сейчас я вернусь, — на ходу бросил лысый и скрылся в доме. Через несколько минут он вернулся с небольшим чемоданчиком. Он достал оттуда шприц, ампулу, приготовил все для укола, но тут забеспокоился Дмитрий:

— Что это вы собрались ему колоть?

— Успокаивающее, — ответил доктор, — пусть отоспится. Завтра ему еще будет плохо, но не так худо, как сейчас.

— Много чести возиться со всякой швалью, — процедил Владислав. — Пошли в дом, — бросил он своим гостям. — Испортили праздник. — Он оглянулся и сказал Белову: — Всем своим корешкам скажу, чтобы «Цыганский двор» больше никогда не приглашали. Вы у меня скоро от голода взвоете!

После укола Андрей затих. Дмитрий, Александр и Санек подхватили его и потащили к микроавтобусу. Водитель мирно дремал за рулем. Он и не подозревал о драме, разыгравшейся за высоким забором.

2

Молчание в автобусе прерывалось лишь всхлипываниями Вероники. Она плакала от обиды и унижения. Маша нервно курила, в минуты душевного упадка она теряла способность разговаривать. Спокоен был лишь один Андрей, он мирно сопел, развалившись на заднем сиденье. Наконец заговорил Белов. Теперь, когда ему ничего не угрожало, он решил выплеснуть возмущение.

— Вот гады! И ведь ничего не заплатили. Пели за какие-то вонючие креветки.

— Скажи спасибо, что вообще ноги унесли, — сказал Александр.

— Засунули бы нас в бочки, залили бы бетоном и спустили на дно озера, — вставил свое веское слово до сих пор молчавший Санек. Совсем недавно он прочитал детектив, большинство героев которого постигла именно такая участь.

Вероника продолжала всхлипывать. Дмитрий не выдержал, пересел к ней и обнял за плечи. Вероника уронила голову ему на грудь и пуще прежнего залилась слезами.

— Ну перестань, — утешал ее Дмитрий, — все же кончилось, ничего страшного не произошло. Андрюха спит. Ну, подумаешь, денег не заработали. А о том, что он тебя ударил, забудь поскорее. Этот Влад не человек, он нелюдь, так и надо к нему относиться. Ты же не плачешь из-за порванных колготок…

— Я не из-за того плачу, что он меня ударил, а потому, что никто, понимаешь, ни один человек, кроме тебя, не заступился. Какие все гады! Только за свою шкуру трясутся!

— Ну, Вика, ну что же тут поделаешь. В людях очень развит инстинкт самосохранения, — говорил Дмитрий и гладил девушку ладонью по пышным, каштановым волосам.

Вероника много бы отдала за то, чтобы это мгновение не закончилось никогда. Она чувствовала тепло и близость Дмитрия, его горячая тяжелая ладонь нежно прикасалась к ее волосам, и от этих прикосновений по всему телу Вероники пробегала сладкая дрожь. Женщина почувствовала, что теряет голову. Веронике неодолимо захотелось почувствовать вкус его губ. Она приблизила к Дмитрию свое лицо, ткнулась губами в его колючую щеку, потянулась к его губам. Дмитрий отшатнулся и резко встал. Микроавтобус качнуло на повороте, и Дмитрий едва не упал. Вероника вцепилась ему в руку, но Дмитрий вырвал ладонь и пересел на свое место. И тут у Вероники началась самая настоящая истерика.

— Сволочь! — кричала она. — Да ты хуже, чем все эти вшивые «новые русские», вместе взятые. То, что ты сейчас сделал, в сто раз подлее, чем ударить меня!

— Вика, заткнись же ты, наконец, — взорвалась Маша, — и так тошно, а тут еще ты всем нервы треплешь. Кончай, возьми себя в руки!

— Слушайте, — заорал Белов, — это не цыганский ансамбль, это какой-то сумасшедший дом на выезде. Одного рвет, другая рыдает, третий в драку лезет. В конце концов, кто тут руководитель?

— Успокойся, ты, — раздраженно воскликнула Маша, — ты, Николай Белов, великий и ужасный.

— Вот именно, — немного спокойнее произнес Белов, — так что прошу свои порядки не наводить. Возможно, мы через две недели отправимся на гастроли в Калининград. Хочу сразу предупредить, такой разболтанности я не потерплю. И еще. От услуг Андрея нам придется отказаться. Эксцессов, подобных сегодняшнему, мне больше не надо. И тебя, Вероника, я тоже предупреждаю. Выяснение отношений откладывай, пожалуйста, до возвращения домой. Запомни, в ансамбле ты не женщина, ты — артистка.

— Что! — Вероника вскочила. С заплаканными глазами, растрепанными волосами и черными потеками туши на лице она выглядела просто ужасно. — Как на гастролях в номер ко мне по ночам ломиться или под юбку при каждом удобном случае лезть, так я женщина, а как что-нибудь не так, я уже для тебя артистка! Старый кобель!

— Ну все, хватит! Останови, — крикнул Дмитрий водителю. — Мне эта ругань осточертела. Я выхожу. И еще, — он исподлобья посмотрел на Белова, — сегодняшнее безобразие на даче произошло не по вине Андрея, и если ты не возьмешь его на гастроли, то знай, ищи себе другого солиста. Понятно?

Белов хранил мрачное молчание. Дмитрий выскочил из микроавтобуса, хлопнув на прощание дверцей. Автобус скрылся за поворотом, и Дмитрий наконец-то оказался в тишине и одиночестве. Ему стало немного легче. Он огляделся и понял, что находится на окраине города, отсюда до его дома можно дойти часа за полтора.

Давно уже у Дмитрия не было так тяжело на душе. Он надеялся, что быстрая ходьба по пустынным ночным улицам хоть немного успокоит его. Но нет, он чувствовал, как темнота обступает его, сгущается вокруг все теснее, так, что становилось тяжело дышать. Многоэтажные дома надвигались огромными темными глыбами. Дмитрию казалось, что он ощущает на своем лице дыхание тысяч людей, которыми до отказа забиты эти дома и город. Ему мучительно захотелось оказаться в абсолютном одиночестве, где-нибудь в лесу, а лучше в пустыне. Он представил: ночь, шелест песка на ветру, огромные южные звезды. Дмитрий замер, а потом стряхнул с себя это наваждение.

Он медленно шел в сторону дома и думал о людях. О тех, что спали сейчас в домах, о тех, кому он пел недавно, о тех, с кем он пел эти надоевшие романсы. Неожиданно Дмитрий с пугающей ясностью понял, что люди не свободны, что ни один человек не принадлежит самому себе, не может распоряжаться своей жизнью и обязан делать лишь то, к чему вынуждают его обстоятельства.

«Мы все, — думал он, — лишь бездарные актеры, которые нацепили на себя самодельные маски и намертво срослись с ними. При всем желании мы не можем теперь избавиться от них. Настя зачем-то изображает непонятно кого, а я как последний идиот не только не пытаюсь вывести ее из игры, но еще и подыгрываю ей. Да я и сам так свыкся с ролью этакого опереточного болвана, что уже не представляю себя в ином качестве. Надо выскочить из игры, — вдруг понял Дмитрий, но, к сожалению, он не знал, как это сделать. Его мысль заработала с лихорадочной быстрой, и Дмитрий сразу же ускорил шаг. — Вернусь сейчас домой, — решил он, — разбужу Настю, заставлю ее признаться во всем. Утром позвоню Белову, откажусь от гастролей, вообще уйду из ансамбля… А дальше что? В стране безработица, по специальности мне уже не устроиться. Пойти в сторожа? Глупо. Это ничего не изменит, просто сменю одну маску на другую, вот и все».

Часам к четырем утра Дмитрий, наконец, добрался до дверей своей квартиры. Скандал на даче, истерика Вероники, полуторачасовая прогулка по ночному городу и тягостные раздумья — все это так вымотало его, что Дмитрий чувствовал себя совершенно опустошенным.

Настя спала, она ровно и бесшумно дышала во сне. На тумбочке рядом с кроватью лежали аккуратно сложенные стеклами вверх очки и книга. Дмитрий повернул книгу к окну, где бледнело рассветное небо, и прочел название: «История Римской империи».

«О, Господи, зачем ей это?» — устало подумал он и опустился на постель рядом с девушкой.

3

На следующий день Дмитрий проспал до двенадцати, а потом его разбудила Настя.

— Митя, вставай, — девушка осторожно потрясла Дмитрия за плечо, — тебе Женя звонит, говорит, срочное дело.

— О, Господи, — простонал Дмитрии и взял трубку.

— Митя, слушай меня внимательно, — Женя говорила очень быстро и таким тоном, словно беседовала не с бывшим мужем, а с деловым партнером, — мне надо срочно уехать в Грецию, там будут проходить очень важные переговоры. Пусть Миша у тебя поживет недельку. Я боюсь оставлять его одного, сам знаешь, какой он сейчас. Еще приведет компанию дружков с девицами, разнесут мне всю квартиру.

— Ну хорошо, — вяло отозвался Дмитрий. Это известие его совершенно не обрадовало, но отказаться он не мог, — а почему я должен взять его к себе? Ты же знаешь, что я теперь не один. Почему мы все должны толкаться в однокомнатной квартире, тогда как у тебя будут пустовать три комнаты в центре. Давай мы поживем у тебя.

— Дело в том, — нимало не смущаясь, ответила Женя, — что я сдала на это время свою квартиру. Как раз вышло очень удобно, я уезжаю в командировку, а в Петербург приезжает одна моя знакомая мексиканка с сыном.

— И она не может остановиться в гостинице?

— В том-то и дело, что нет. Дорис ненавидит гостиницы. Она путешествует с ребенком и няней и останавливается всегда в частных квартирах. К тому же за неделю она заплатит мне пятьсот долларов. Это очень выгодно.

— Женя, жажда наживы тебя погубит.

— Она меня уже погубила, поэтому разговаривать об этом мы не будем. Не переживай, я отстегну тебе долларов двести, если с Мишей все будет в порядке.

Положив трубку, Дмитрий долго ругался, а потом объявил Насте, что ей придется некоторое время побыть мачехой его сына. Настю это известие несколько озадачило. Она плохо представляла себя в этой роли. Предстоящая встреча с Митиным сыном пугала Настю. Она не знала, как себя с ним вести и о чем разговаривать. Да и вообще, вся эта ситуация казалась Насте крайне двусмысленной. Ведь сыну ее любимого почти столько же лет, сколько ей самой. До сегодняшнего дня Насте даже нравилось, что Дмитрий намного старше ее. Но сейчас девушка почувствовала, что разница в возрасте разделяет их, словно невидимая стена.

Прошла неделя. В восемь часов вечера Дмитрий пришел домой в сопровождении сумрачного юноши. Сам Дмитрий был еще мрачнее. Одна Настя пыталась изобразить на своем лице подобие улыбки.

— Знакомьтесь, Миша — Настя.

— Привет, — пробормотал Миша, не глядя на Настю.

Миша был выше отца на целую голову и от неуверенности сутулился. Настя увидела в его лице черты и Жени и Мити, но немного смазанные, как будто потерявшие яркость и четкость. Женины ярко-синие глаза потускнели и обесцветились. Отцовские чувственные губы превратились в большой и бесформенный рот подростка. Миша напоминал гадкого утенка, который мог так и не превратиться в прекрасного лебедя.

Дмитрий в присутствии сына сразу же поскучнел, улыбаться стал еще реже, говорил нравоучительным тоном. Настя с грустью вспоминала, как хохотал и играл с детьми ее папа, и понимала, что Дмитрий совершенно не представляет, что значит быть отцом. У нее было такое ощущение, что Митя побаивается своего сына, и этот страх держит его в постоянном напряжении.

Сам Миша больше молчал, поглядывал на отца и его молодую подружку с вызовом и плохо скрываемой иронией. Во время так называемого семейного ужина да столом царило напряженное молчание. Дмитрий мрачно разглядывал содержимое своей тарелки, Настя смотрела куда угодно, только не на присутствующих, а Миша, наоборот, таращился то на отца, то на Настю. Наконец он не выдержал и произнес:

— Как же так, папа, — Настя почувствовала, что слово «папа» Миша выговорил с явным усилием, — такое важное событие, можно сказать, вся семья в сборе, а мы сидим как на похоронах.

Настя фыркнула. Дмитрий наконец посмотрел на сына.

— Ну и что ты предлагаешь? Песни петь?

— Например. Хотя нет, у нас же музыкальные вкусы не совпадают. Сейчас ты затянешь какую-нибудь цыганскую муру, и мне сразу же выть захочется.

— Ну да, — парировал Дмитрий, — а ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе рейв исполнил, в котором вообще нет ни музыки, ни слов.

Настя испугалась, что музыкальный спор перерастет в противостояние отцов и детей, и вмешалась:

— Слушайте, давайте просто выпьем за встречу.

— Отличная идея! — поддержал ее Миша.

— Ты что? — испугался Дмитрий. — Куда ему пить, он же еще… — тут Дмитрий взглянул на сына, который своими локтями занял чуть ли не весь кухонный стол, и осекся, — ну ладно, — он первый раз улыбнулся, — немножко можно.

Пока Дмитрий доставал вино из холодильника, Миша радостно подмигнул Насте. Теперь у него были все основания считать девушку своей союзницей. Вечер закончился довольно мило, у Насти даже возникла иллюзия, что за столом на самом деле собралась семья. Правда, она так и не поняла, какая роль в этой семье отведена ей, на мать семейства она совершенно не тянула, а все другие расклады попахивали инцестом. Тем не менее Настя героически старалась поддерживать беседу за столом и развлекать присутствующих.

— Жалко, что нас всего трое, — сказала она, — иначе мы могли бы во что-нибудь поиграть.

— Например, в салочки, — вставил Миша.

— Ну почему, — невозмутимо ответила Настя, — есть хорошая игра — китайская рулетка.

— Это когда хозяин расстреливает гостей? — предположил Дмитрий. — Мне нравится эта игра.

— Да нет же, — Настя начинала терять терпение, — сейчас я вам расскажу. Игроки делятся на две команды. Одна команда загадывает кого-то из присутствующих, а другая должна отгадать кого. Для этого задают всякие вопросы. Например, на какого животного похож этот человек? Те, кто знает, кого загадали, отвечают. А те, кто спрашивает, должны по этим ответам понять, кто же имеется в виду. Хотите потренируемся?

— Ну хорошо, — Дмитрий заинтересовался, его глаза заблестели, он даже забылся и подлил сыну вина, — давайте, загадывайте меня. Интересно, с кем бы меня сравнить? Ага, с камнем. На какой камень я, по-вашему, похож.

— На лед, — не задумываясь, ответила Настя.

— Лед не камень, — запротестовал Дмитрий.

— Ну и что, зато он может, не меняя своего состава, пребывать в совершенно разных состояниях. И ты точно так же, то холодный и непробиваемый, как лед, а потом что-нибудь случается, и ты вдруг оттаиваешь.

— Да ты поэт, — Дмитрий удивленно посмотрел на Настю, — хотел бы я посмотреть на себя самого в газообразном состоянии.

Миша расхохотался.

— Ну хорошо, — Дмитрий обратился к сыну, — а ты что скажешь. На какой камень я похож?

— На графит, — заявил Миша и посмотрел на Настю и Дмитрия.

— Что? — воскликнули они в один голос. — Почему?

— Сейчас объясню. Графит мягкий, он легко крошится, но при высокой температуре из него может получиться алмаз. Кстати, неизвестно, что лучше. Графитом можно рисовать, а из-за алмазов люди убивают друг друга.

Дмитрий ошарашенно смотрел на сына. Он считал парня незамысловатым подростком, помешанным на однообразной, бьющей по нервам музыке. Он бы никогда не подумал, что его Миша способен мыслить так образно и нетрадиционно. И еще кое-что смутило Дмитрия. Он так и не понял, хотел сын обидеть его или, наоборот, сделать комплимент.

4

На Патмосе Женя была уже в четвертый раз. Поэтому, когда все участники переговоров уезжали на экскурсии, она оставалась в отеле. Годы работы в туристическом бизнесе сыграли с ней злую шутку. Все страны Женя теперь воспринимала одинаково: аэропорт, холл отеля, гудение кондиционера в номере, белое раскладное кресло у неестественно голубой воды бассейна. С тех пор как Женя отравилась на Цейлоне экзотическим произведением местной кухни, она ела всюду одно и то же, в основном салаты и известные в России фрукты. Два раза в неделю она заказывала хорошо прожаренную говядину и изредка баловала себя королевскими креветками.

Сегодня ее клиенты встали очень рано и отправились на специально нанятом катере осматривать соседние островки. Жене удалось поспать подольше. Она была счастлива, что ей не надо разговаривать и улыбаться. Не так давно Женя сделала себе в одной из элитных стоматологических клиник Петербурга «голливудскую улыбку». Теперь, когда Женя улыбалась своему зеркальному отражению, ей хотелось зажмуриться от сияния.

«Кажется, я переборщила, — думала она, — это выглядит так, словно мой рот набит безумно дорогими вставными зубами».

Первое время ее так и подмывало всем объяснять, что у нее зубы настоящие, просто очень хорошо обработанные.

Женя ненавидела улыбаться. После общения с туристами и прочими клиентами ее не покидало ощущение, что улыбка намертво приклеена к ее губам. Уже несколько раз знакомые спрашивали Женю, почему она так редко улыбается.

— Я делаю это только за деньги, — мрачно шутила она.

Эта шутка очень сильно походила на правду. Стоило Жене расстаться со своими клиентами, все ее чувства словно выключались. Иногда Жене казалось, что ее душу поразил паралич. Подобно тому как отнявшаяся конечность не чувствует боли и холода, так и Женя постепенно теряла способность чувствовать радость и красоту окружающего мира.

Здесь, в Греции, в стране, которую многие называли колыбелью человечества, Женю ничто не трогало. Ее не радовали лучи солнца, ей лень было спускаться к морю, поскольку в номере была ванна, голубизна неба казалась Жене искусственной и чересчур яркой, а греческие мужчины слишком назойливыми.

Почти целый день Женя провела в кровати в своем номере. Она привела в порядок ногти, прочитала номер «Таймса», поела черешню. Крупные, темно-бордовые ягоды выглядели так аппетитно, что Женя не удержалась и купила две упаковки в лавочке напротив отеля. Но большую часть этого дня она провела в бесконечных диалогах с самой собой. Она все пыталась понять, правильно ли сделала, согласившись на эту поездку, или надо было все же остаться в Петербурге и не бросать сына на Дмитрия и его сомнительную подружку.

«Но ведь глупо отказываться от заработка, — убеждала она себя, — мало ли что может случиться? Вдруг я заболею, потеряю работу. Мишке через год поступать в университет, а учится он хуже некуда, значит, нужны деньги на репетиторов, на взятки для членов приемной комиссии. Но, с другой стороны, — в спор включалась другая женщина, заключенная в ней же, — разве нельзя было оставить им свою квартиру. Ведь они там толкаются втроем на двадцати квадратных метрах, Митя целый день бегает по делам, Мишка остается вдвоем с этой девчонкой. Неизвестно, чем они там занимаются. Похоже, на этот раз я действительно сделала глупость. Ну ничего, через день я улетаю отсюда. В конце концов, — успокаивала себя Женя, — за неделю ничего страшного случиться не может».

Накануне отъезда Женя сделала над собой усилие и пошла в прибрежный ресторанчик. Женин начальник, его любовница и его секретарша повезли клиентов кататься на арендованной яхте. Женя прекрасно представляла себе, что там будет. Множество бутылок греческого вина, от которого на следующий день гадко гудит голова и дрожат ноги, щедро приправленные специями греческие блюда, названия которых Женя никак не могла запомнить. А потом, когда пустые бутылки станут с гулким звоном кататься по кают-компании, все начнут танцевать сиртаки, то и дело падая на пол и друг на друга.

«Нет уж, избавьте меня от такого веселья», — подумала Женя.

В ресторанчике у моря пол не будет качаться под ногами, а надоевшие лица коллег мозолить Жене глаза. По вечерам в каждом греческом ресторане звучала живая музыка. В шикарных, очень дорогих ресторанах с вышколенными официантами в изящных нарядах, дорогим хрусталем и серебряными приборами выступали студенты музыкальных академий, приехавшие в Грецию на каникулы со всей Европы. В маленьких прибрежных клубах на гитарах и скрипках играли местные греческие музыканты. Когда туристический сезон заканчивался, они откладывали свои инструменты и до следующего лета снова становились рекламными агентами и продавцами супермаркетов.

От веселой музыки и вида стремительно летающих в танце пар Жене стало нестерпимо грустно. Вот она сидит здесь под ярчайшими южными звездами, вдыхает теплый воздух, насыщенный солью и запахами моря. Она еще молода, она хороша собой, богата и устроена в жизни. Так почему же ей так одиноко, почему она всюду чувствует себя чужой и ненужной?

Женя потянулась к бокалу белого вина, сделала три глотка, ощутила на языке терпкий виноградный вкус.

— Позвольте пригласить вас на танец, — сказал кто-то по-английски с легким греческим акцентом.

Женя подняла голову и увидела мужчину лет сорока пяти. Он наклонил к ней свое узкое загорелое лицо, обрамленное светлыми вьющимися волосами. У мужчины были аккуратно подстриженные усы и небольшая светлая бородка.

«А почему бы и нет?» — подумала Женя и с улыбкой поднялась.

Ее кавалер был одет в белые свободные брюки из плотной ткани и белую легкую рубашку с короткими рукавами. Женя протянула ему руку, мужчина обнял ее сильными загорелыми руками, и они закружились в танце.

Женя не танцевала уже очень давно, хотя когда-то безумно любила это занятие. Раньше, стоило ей услышать ритмическую музыку, как у Жени от желания танцевать начинали болеть мышцы. Когда-то, в студенческие годы, она не пропускала ни одной дискотеки, ни одной вечеринки. Она слыла самой неутомимой танцовщицей, могла проплясать всю ночь напролет, и казалось, что с каждым новым танцем сил у нее становится все больше и больше.

А потом все как-то прекратилось само собой. Беременность, маленький ребенок и работа, работа… А сейчас ее тело медленно вспоминало забытые движения. Женя пожалела свое тело за то, что так долго лишала его радости танца. Она так была поглощена нахлынувшими на нее ощущениями, что даже не познакомилась со своим кавалером. А он тоже ни о чем не спрашивал у нее.

Когда танец закончился, мужчина галантно проводил ее до столика. И только Женя успела жадно глотнуть вина, как музыка заиграла вновь. И вновь она была приглашена на танец, почувствовала на своей талии тепло сильных мужских рук и вкус музыки — терпкий и пьянящий, как вино.

Женя протанцевала весь вечер и все с тем же мужчиной. Она так и не спросила, кто он, как его зовут и из какой страны он приехал. Все это было совершенно неважно в сравнении с волшебством танца. Женя чувствовала, что она стремительно выздоравливает, приходит в себя. После второго танца она заново увидела звезды, после третьего — услышала шепот волн, потом почувствовала, что музыка искрится у нее в крови, как пузырьки газа в шампанском. А еще через некоторое время Женя с изумлением и счастьем поняла, что улыбается. Вернее, ей напомнил об этом ее партнер. Собственно, это были его первые слова после приглашения на танец.

— Какая у вас чудесная улыбка, — негромко произнес он, и Женя смутилась, как юная девушка. Уже давно все, кто хвалил ее улыбку, имели в виду только шикарные зубы. — Может быть, посидим у воды? — предложил мужчина. — Рядом с вами я чувствую себя пожилым и никудышным танцором.

Женя весело рассмеялась.

5

Около самой воды они нашли два шезлонга, забытые уборщиками пляжа. Женя с наслаждением скинула туфли и вытянула стройные загорелые ноги. Она чувствовала, что нравится своему спутнику, и ей это было очень приятно. Сначала он назвался Джорджем, но, когда узнал, что Женя из России, тут же, к ее изумлению, перешел на очень приличный русский язык. Джордж рассказал Жене удивительную историю своей жизни. Начал он интригующе:

— Я плод любви и ненависти двух систем, капитализма и коммунизма.

Женя опять рассмеялась.

— Это как? — спросила она.

— Мой отец был греческим коммунистом, а мама — дочерью очень крупного американского бизнесмена, тоже, впрочем, греческого происхождения. Я знаю, вы подумали, что я внук Онассиса, — со смехом добавил он, — но это не так. Мой дед сколотил себе состояние на отходах. Он владел сетью мусороперерабатывающих заводов. А еще у него была фабрика, где делали пакеты для мусора. Собственно, эту великую вещь и изобрел мой дедушка. Он совершенно серьезно считал, что человечество должно воздвигнуть ему памятник. Он был маленького роста с крючковатым носом, этакий Наполеон мусорных баталий с пластиковым пакетом для отходов вместо треуголки.

Когда моей маме исполнилось двадцать лет, дед отправил ее в Грецию, чтобы она познакомилась с исторической родиной. А она, вместо того чтобы осматривать Парфенон, попала в кружок молодых лоботрясов, увлекающихся идеями Карла Маркса. Среди них оказался мой отец, молодой и пламенный коммунист, который в свободное от политической борьбы время учился в Высшей технической школе на геолога. У мамы с папой был стремительный роман, мама опомнилась, только вернувшись в Лос-Анджелес. Возможно, на этом все бы и закончилось, но тут вмешался я.

— Ваша мама уже была беременна? — догадалась Женя.

— Точно, — улыбнулся Джордж, — свою беременность мама восприняла как знак судьбы и настояла на свадьбе. Был жуткий семейный скандал, дед рвал и метал, грозил лишить маму доли в мусорном наследстве, а потом смирился и отправил ее с неплохим содержанием в Грецию. Там я родился и дожил до тринадцати лет. Изредка мама ездила в Америку, где дедушка и бабушка с опаской разглядывали своего «коммунистического» внука. Поскольку мой папаша продолжал быть коммунистом, то в конце концов у него начались неприятности и он вынужден был уехать из страны. Как вы думаете, куда? Правильно, в Советский Союз. В Москве я закончил школу и три курса университета, между прочим, я учился на философском факультете. А потом моей маме весь этот коммунизм и нищая советская жизнь вконец опостылели, и она заявила, что уезжает в США. Вы будете смеяться, но отец последовал за ней, прямо в капиталистическое логово.

— А что было дальше? — спросила Женя.

— Да ничего особенного, — ответил Джордж, — родители проводили время в политических спорах. Папа между тем получил место менеджера на заводе деда, я получил диплом магистра, преподавал философию. А потом мне все это надоело, и я решил вернуться к своим корням, то есть в Грецию. Снимаю здесь, на Патмосе, маленький домик, вспоминаю новогреческий, учу древнегреческий, пытаюсь в подлиннике читать Платона и Аристотеля.

— Ну и как, Джордж, получается?

— Стараюсь. Кстати, если хотите, зовите меня Юрой. Так меня называли в России. У меня интернациональное имя. В Греции я Георгиос Иоаниди, в Америке — Джордж Джонсон, а в России — просто Юра Иванов.

Женя смотрела на его худое, загорелое лицо, на светлые глаза, в которых читалась затаенная грусть. Жене стало вдруг необычайно хорошо и спокойно рядом с Джорджем. Женя почувствовала, что вот уже несколько лет она находится в постоянной борьбы с окружающим миром, и только сейчас она поняла, что может полностью довериться этому удивительному человеку и ни за что больше не отвечать. А потом Женя вспомнила и упавшим голосом произнесла:

— Я завтра улетаю.

— Не надо пока об этом говорить, — преувеличенно спокойно произнес Джордж, — до завтра еще много времени. Посмотрите, какая удивительная ночь. Знаете, Женя, — при звуках своего имени, мягко, с еле заметным акцентом произнесенного Джорджем, Женя почувствовала, что ей не хватает дыхания. — Знаете, Женя, продолжал Джордж, — многие думают, что все южные ночи похожи одна на другую. А я знаю, что каждая ночь имеет свое лицо. Я различаю их по запаху. Например, эта ночь пахнет мускатом и жимолостью, и цикады поют сегодня особенно мелодично, а еще она пахнет вашими духами. Это «Фаренгейт», я угадал? — Женя кивнула. — Женщины, предпочитающие мужские духи, мне всегда казались особенными.

— Мне нравятся эти духи, — сказала Женя, — за то, что у них холодный запах.

— Да вы и сама холодная женщина, правда? У звезд холодный свет, он навеки пленил сердца поэтов и музыкантов. Пойдемте, Женя, покажу вам кое-что, что вы еще долго будете вспоминать в своем холодном городе.

Женя послушно поднялась, она так доверилась Джорджу, что даже не спросила его, куда он ее ведет. Оказалось, что домик Джорджа находился в двадцати минутах ходьбы от ресторанчика. Но Джордж пригласил Женю не к себе домой, а в небольшой катер, стоявший тут же, на берегу.

Они мчались куда-то вдоль берега, и Женя с наслаждением подставляла лицо теплым соленым брызгам. Катер удалялся от города, который постепенно превратился в бриллиантовое ожерелье, покоящееся на темном мятом шелке моря. Неожиданно катер затормозил, и Джордж осторожно завел его в крохотный заливчик, который море вылизало в прибрежных скалах. Женя подумала, что они сейчас выйдут на берег, но катер продолжал медленно продвигаться куда-то вглубь. С детским восхищением Женя поняла, что они заплыли в маленькую пещерку. Наконец Джордж выключил мотор и помог Жене выбраться на широкий плоский камень. Он постелил кусок толстого брезента и предложил своей спутнице сесть. Узкий луч карманного фонарика освещал низкие влажные своды пещеры, слабо колышащуюся воду. Женя молчала, ей жалко было нарушать эту вечную тишину. Первым заговорил Джордж.

— Я считаю эту пещеру своей собственностью. К счастью, туристы не знают о ее существовании. Иначе все здесь уже было бы изрисовано и загажено. Вы знаете, Женя, — неожиданно сказал Джордж, — здесь похоронен Пан.

— Здесь, в этой пещере?

— Точное место никому не известно, может быть, и здесь. Патмос — это удивительное место. Здесь Иоанн Богослов написал свой Апокалипсис и здесь же умер Пан, что означало смерть всего язычества. Правда, в этом совпадении есть нечто знаменательное?

Женя слушала его с чувством все нарастающей нереальности происходящего. Она находится в пещере, где слышно дыхание вечности. Рядом, прикасаясь к ней плечом, сидит удивительный человек и говорит о совершенно невероятных вещах, о смерти язычества и об Апокалипсисе. Женя никак не могла поверить, что все это происходит с ней на самом деле. А когда она поняла это, то заплакала, спрятав лицо прямо в теплых ладонях Джорджа.