Клевета

6

— Я бессилен ему помочь, отец настоятель, — монах с усилием встал с колен. В крохотной келье монастырского лазарета было сумрачно. — Если Господь ему не поможет, то сегодня же ночью он умрет.

Настоятель, сжав распятие, стоял рядом и смотрел на изувеченное тело, лежавшее на соломенной постели.

— Что ж, я отпустил ему грехи, он принял помазание и может рассчитывать на прощение в жизни иной, — наклонившись, аббат приложил крест к мертвенно-бледным губам умирающего. — Ступай с миром, сын мой, если Господь действительно решил тебя призвать.

Приставленный к больному, монах взял чашу с подогретым вином, настоянным на целебных травах, и поднес к его губам. Жидкость потекла по щеке — губы так и не разжались. Брат Арман вытер бледное, безжизненное лицо, и приложил холодный, пахнущий лавандой лоскут к широкому лбу бедняги; у виска учащенно пульсировала огромная лиловая опухоль-синяк.

— Пошли за мной, если он очнется. Человеку тяжко умирать безымянным, среди чужаков. — Настоятель вышел из кельи, а брат Арман сел на табуретку у кровати, приготовившись к ночному дежурству. В голове его не укладывалось, как можно остаться в живых после столь тяжких ран, и, если этот несчастный умрет, останется только гадать, какая из них оказалась смертельной. Особенно жуткое впечатление производил пролом черепа — одного этого было достаточно, чтобы выпустить из раненого источник жизненной силы — кровь. И несмотря на это, в изувеченном, обмытом и забинтованном теле продолжала, хотя и очень слабо, тлеть жизнь.

Настал рассвет. Незнакомец не умер. Брат Арман снова приложил к его губам чашу с вином, и на этот раз горло дрогнуло в попытке сделать глоток. Когда после этого задрожали веки, стало ясно, что жизнь еще теплится в этой изуродованной оболочке. Затрепетали губы, ноздри расширились — неизвестный приходил в себя. По бледному лицу пробежала судорога — вместе с сознанием возвращалось чувство боли, и теперь лекарю надо было торопиться.

Брат Арман быстро подошел к жаровне в углу и начал готовить маковый настой, который должен был облегчить мучения страдальца, неизбежные при его выздоровлении.

— Милорд… милорд…

Гай де Жерве остановился, оглядываясь по сторонам. Кто-то вновь тихо окликнул его, но вокруг не было ни души. В длинном коридоре замка де Бресс шевелились от сквозняков гобелены на холодных каменных стенах. За узкими, высокими окнами виднелись бескрайние равнины Пикардии. В том, что шепот ему не послышался, сомнений не было, но, святая Катерина, откуда же он мог идти? Гай продолжил свой путь по коридору, но шепот, казалось, двигался вместе с ним.

Коридор заканчивался дверью в круглое помещение, встроенное в башню. Дверь была чуть приоткрыта, и шепота больше не слышно. Тишина пустого коридора нарушалась лишь слабым пением сигнального рожка, доносившегося с гарнизонного двора. День подошел к своей середине, замок и окрестности дремали под теплым — не по сезону — октябрьским солнцем.

Гай де Жерве шагнул в приоткрытую дверь, и она мгновенно захлопнулась за ним; с глухим стуком упал тяжелый засов.

— Вот я и заманила вас в свои сети, милорд! — засмеялась Магдален, стоявшая спиной к запертой двери. — Правда, отличный трюк? Я узнала о нем, еще когда была маленькой, в замке Беллер. Надо спрятаться за гобеленами, тогда звук идет по всему коридору, как по печной трубе. Я как-то раз проверила эту штуку на поваренке, так он убежал, крича, как будто его жарили на раскаленной сковороде. Он решил, что за ним гонится привидение. А ты, ты тоже подумал, что это привидение?

— Нет, — сказал Гай.

Он уселся на каменный подоконник, насмешливо прищурив глаза.

— Я сразу понял, что это маленькая непослушная девчонка решила попроказничать.

— Неправда! — возмущенно возразила Магдален: ее выводило из себя, когда Гай намекал на ее еще достаточно юный возраст. И все же пальцы Магдален уже потянулись к крючкам платья.

— Магдален, у нас нет времени для этого, — все еще забавляясь, но уже начиная волноваться, сказал Гай.

— Есть, — с привычной категоричностью отрезала Магдален и расстегнула украшенный жемчужинами пояс под грудью. — А если нет, так найди. Я правильно говорю?

Пояс с приглушенным стуком упал, и она стянула с плеч высвободившееся платье; мягкими складками оно спустилось на пол. На Магдален осталась теперь лишь белая ночная батистовая рубашка, которую она столь же быстро сбросила.

Гай, не двигаясь, наслаждался нарастающим внутри него волнением, ощущая затылком тепло осеннего солнца, вдыхая наполнивший комнату запах Магдален — запах ее одежды, ее кожи, ее волос.

— Если у нас и вправду нет времени, то нечего рассиживаться на подоконнике! — сообщила она, поправляя волосы.

Не получив ответа, она подошла к нему, и закусив нижнюю губу, ухватилась за большую пряжку его ремня; голову она нагнула, и волосы засияли в солнечных лучах.

— Не будет ли милорд любезен опустить голову? — сказала она. — Иначе мне не снять твой воротничок — ты слишком высокий.

Гай любезно соизволил нагнуть голову, дав ей возможность стянуть через голову окаймленный золотой вышивкой с гербом воротник. Теперь на Гае была только рубашка — в спокойное послеполуденное время под защитой стен цитадели не было необходимости носить кольчугу.

Все еще сосредоточенно хмурясь, Магдален пальцем провела по его голой груди, задержавшись на белом рубце, тянувшемся вниз к животу. Это была память о давнем ранении. Она посмотрела ему в лицо — Гай все еще сидел неподвижно и улыбался мягкой, таинственной улыбкой — и кончиком языка дотронулась до его сосков. Тело Гая чуть дернулось, а ее пальцы уже двигались к расстегнутому поясу рейтуз.

— Сперва сапоги, моя милая, — сказал он, пытаясь придать голосу выражение ленивого безразличия. Она, отомстив ему легким укусом в плечо, стала на колени, вступив в борьбу с его ботфортами, когда он любезно вытянул вперед ногу, придерживаясь за подоконник, дабы помочь ей стащить сапоги.

— Встаньте, милорд, — потребовала она, снова вернувшись к рейтузам. — Вы ведете себя очень скованно.

— Это я-то, который вел себя предельно вежливо? — шутливо запротестовал он. — Мадам, я же весь — сама услуга.

Магдален изучала его тело, наклонив голову на бок.

— Пожалуй, так, милорд, — согласилась она и упавшим голосом добавила: — Но когда же я дождусь помощи с вашей стороны? Я и так сделала достаточно много.

— Это была твоя идея, — подразнил он. — Вероятно, было бы справедливым, если бы ты и отвечала за ее осуществление.

Все убранство комнаты состояло из грубо сколоченного дощатого стола и двух скамей, накрытых волчьими шкурами, перед мертвым камином. «Маловато, — подумал Гай про себя. — Надо было бы что-нибудь придумать». Но дьявольский дух противоречия заставлял его ждать, что сделает Магдален.

Магдален неуверенно огляделась.

— Пол? — наугад спросила она.

Гай затряс головой.

— Слишком холодно, дорогая.

— Волчьи шкуры? — сделала еще одну попытку и посмотрела на него.

— Блохи.

Магдален на мгновение растерялась, затем подвинулась к нему, обхватив руками его жаркое тело. Он по-прежнему не прикасался к ней, осознавая, что уступить в такой момент — значит потерпеть катастрофу. Внезапно Магдален оторвалась от него и, озадаченная, с сомнением смотрела на возлюбленного.

Гай, смеясь, обхватил ее за талию и одним движением усадил на колени.

— Позволь научить тебя способу заниматься любовью при неблагоприятных условиях.

Взяв в ладони ее лицо, он прижал ее губы к своим, ноги ее непроизвольно обвились вокруг его талии, и вся она открылась ударам его тела, подстроившись заданному ритму. Руки его соскользнули к ее бедрам, пружина страсти сжималась все сильнее и вдруг внезапно распрямилась, Магдален выгнулась в мощных руках и упала на Гая. Оба они затихли, ощущая, как недавнее напряжение переходит в тихую истому.

— На это всегда должно хватать времени, — промурлыкала Магдален, когда снова обрела дар речи. — Думаю, стоит эту комнату сделать нашей и больше ничьей.

Гай засмеялся и легко снял ее с подоконника.

— Если мы собираемся обживать ее, нужно хотя бы завести здесь шерстяное одеяло. От многократного использования подоконника у тебя боюсь, появятся мозоли. — Он быстро поцеловал ее. — Но если честно, любовь моя, ты похитила меня в самое неподходящее время. Ко мне только что прибыли с сообщениями из деревень, и я должен их выслушать. Затем мне надо съездить в гарнизон; всюду только и разговоров, что про разбойников, и пора заняться ремонтом рвов и стен.

— А не останется ли у нас времени, чтобы отправиться вечером на соколиную охоту? — осведомилась Магдален, продевая через голову ночную рубашку.

— У тебя никаких дел до вечера? — Вскинув брови, Гай вопросительно смотрел на нее, застегивая пряжку ремня.

Магдален уже освоилась с обязанностями хозяйки дома — первой помощницы владельца замка, которого в виду отсутствия сьёра де Бресса замещал лорд де Жерве. Гай, однако, заметил, что не все обязанности она осуществляет одинаково рьяно.

Как бы в подтверждение его мыслей, она тяжко вздохнула.

— Есть дела, и одно очень неприятное. Повар сказал, что куда-то пропали три буханки хлеба, и обвиняет в этом одну из служанок. Если я не разберусь сама, дело перейдет к судье-сенешалю, он переправит его тебе, и маленькое происшествие вырастет до размеров большого.

Гай кивнул. Он был последней инстанцией во всех местных спорах, как бытовых, так и вооруженных; все, что затрагивало интересы обитателей замка и окрестных деревень, зависело от его решения. Ему приходилось улаживать споры, отправлять правосудие, вручать награды и оказывать покровительство, но мелкие вопросы он предпочитал перепоручать кому-нибудь из домашних.

— Чем смущает тебя это дело?

— Тем, что служанки здесь наверняка ни при чем, — она подняла с пола пояс с драгоценными камнями, поблескивающими в солнечном свете. — Просто городской пекарь заключил тайную сделку с хранителем хлебных запасов. Хлеба поставили меньше, а прибыли поделили. Но тот давно служит в замке, поэтому поверят ему, а не служанке.

— Если дело обстоит так, как ты описала, то не такое уж оно и маленькое. Хочешь, я освобожу тебя от этой обязанности?

— Очень хочу, — сказала она, горько улыбнувшись. — Но мне надо уметь самой справляться с пекарем, охранником и прочими.

Гай засмеялся и добавил:

— Тогда подключи к этому делу сенешаля. Он будет польщен твоим вниманием, и твой авторитет заметно вырастет. А когда придете к какому-либо заключению, решение предоставьте принимать мне. — Он взял ее за подбородок и поцеловал в краешек губ. — Если я сумею быстро уладить свои дела, вечером выедем на охоту.

Оставив Магдален, Гай прошел во внутреннюю часть замка. В рабочей комнате владельца замка, расположенной над большим залом, он обнаружил уже поджидавших его секретаря и Оливье, того самого слугу, которого он оставил в Кате с поручением разузнать все что можно о Шарле д'Ориаке.

Оливье отчитался перед господином, не упустив ни одной мелочи. Привычка видеть и запоминать все — его неоценимый дар — не изменяла ему никогда.

Идя по следу, Оливье оказался сперва в Тулузе, в доме Боргаров, а затем — Каркассоне, крепости-монастыре, управляемом Боргарами по поручению французского короля. Мать Шарля д'Ориака, как выяснилось, была сестрой Изольды де Боргар, а стало быть, Шарль приходился Магдален де Бресс двоюродным братом.

Гай слушал Оливье со всевозрастающим волнением. Слуга поведал о самых мельчайших подробностях жизни семейства де Боргаров; например о том, как через суд из своих поместий вызываются члены клана де Боргаров для ухода за старым отцом. Среди слуг ходили разговоры по поводу неудачного покушения на дочь Изольды — об этом шептались за гобеленами, что более чем достаточно для человека, знающего где и как слушать. Он рассказал про Шарля д'Ориака, заметив при этом, что у него лицо человека, мечтающего совершить поджог, про Бертрана де Боргара, дядю Шарля, патриарха семейства, больше всего обеспокоенного тем, чтобы не запутаться в сетях, расставленных племянником. Не так давно на глазах Оливье дядя и племянник яростно ссорились, но суть конфликта до Оливье не дошла, единственное, что он понял: их спор касался происшествия в Кате, и для обсуждения этого вопроса в дом должны съехаться все сыновья де Боргара.

Озабоченный тем, чтобы как можно скорее поставить в известность о происходящем в замке де Боргаров своего господина, Оливье направился прямо в Пикардию как раз накануне этого эпохального синклита. Пыльная одежда агента де Жерве и почерневшее лицо лучше слов свидетельствовали о его усердии.

— Ты славно потрудился, — сказал Гай, открывая металлический шкафчик, вделанный в сундук из кедрового дерева. Вынув оттуда тяжелый кошелек, он бросил его Оливье, и тот ловко поймал награду. Гай улыбнулся, хотя полученные сведения крайне взволновали его: — Ты полезный и преданный слуга, Оливье. Теперь можешь отдохнуть.

Оливье мягкой, семенящей походкой вышел из комнаты, а Гай, подойдя к окну, посмотрел на юг, туда, откуда, как он знал, исходила главная угроза.

Магдален, решив, что неприятные дела могут подождать, спустилась тем временем в сад. Было жарко, даже душно: натруженно жужжали пчелы, перелетая от одного бутона, налитого ароматным нектаром, к другому; шевелилась под слабым ветерком трава. Сад, расположенный за стенами замка, был окружен со всех сторон валом и стеной. Сюда можно было уйти из переполненного людьми замка, напоминавшего маленький город, и почувствовать, что находишься в уединении.

Магдален была исполнена сладким томлением и чувством физического удовлетворения, мысли текли плавно и спокойно. Ей хотелось распутать клубок своих чувств. Она думала о Гае и муже. Что Эдмунд жив, она не сомневалась, но перестала повторять об этом Гаю, чтобы не расстраивать его и не нагонять мрачных туч на небосвод их внезапно обретенного счастья.

Не сказала она ему и о том, что, судя по всем признакам, снова ждет ребенка. Открытие это преисполнило ее беспредельным счастьем, но она решила держать этот секрет в тайне как можно дольше. Кроме Эрин и Марджери, никто не знал о выкидыше, но, получив взбучку от Гая после случая на корабле, они держали язык за зубами. Это дитя, дитя Гая, будет для всего остального мира ребенком де Бресса, а некоторое расхождение в сроках за этими стенами и на таком расстоянии от Англии вряд ли кто заметит. Внук Джона Гонтского станет наследником поместья де Бресса, и ребенок Гая де Жерве всегда сможет быть рядом с матерью.

В глубине души Магдален понимала, что именно ей суждено распутать клубок, в котором все так запуталось. Гай, околдованный ее чарами, в какие-то минуты, казалось, готов просто довериться судьбе и ждать, куда она его вынесет, но Магдален знала: выбор за ней. Сумасшедшая Дженнет предсказала ей любовь и кровь. И прежде всего любовь, любовь мужчин. Если это и в самом деле ее судьба, то пока прозвучали лишь первые аккорды.

Размышления эти не мешали ей пребывать в состоянии приятного томления, наслаждаться теплом и ярким солнечным светом, подбирать из травы подточенные червем груши и поедать их сочную мякоть. Дочь Джона Гонтского и Изольды де Боргар не сомневалась в своей способности добиться желаемого, желаемого и возможного. Только бы не непредвиденные обстоятельства, из-за которых за их жизнь едва ли кто может поручиться.

В завешенной гобеленами комнате без окон расположились пятеро мужчин. Камин не горел, и свет шел от факелов, прикрепленных к стенам. Один из присутствующих сбросил с плеч короткий плащ, и, оставшись в короткой пестрой куртке, подошел к столу. Наполнив до краев кубок, он залпом осушил его.

— И все-таки Шарль не убедил меня, что похищение выгоднее для нас, чем убийство.

Говорящий был старше прочих, с седыми волосами и бородой. Лишь серые холодные глаза неопровержимо доказывали его принадлежность к клану де Боргаров.

— Речь идет о дочери Изольды, — спокойно заметил Шарль д'Ориак.

— Нам это известно, — раздраженно проговорил Марк де Боргар.

— Я хочу сказать, милый кузен, что она во всех отношениях дочь своей матери, — все с тем же спокойствием пояснил свою мысль Шарль.

В душном помещении установилось недолгое молчание.

— Ты полагаешь, что можно было бы… — Марк задумался, подбирая нужные слова, — можно было бы использовать ее, в тех же целях, что и мать?

— Изольду никто и никогда не использовал, — резко оборвал его старик. — Она всегда делала только то, что хотела, и обольщала только тех, кого хотела обольстить.

— Но Ланкастер?..

— В случае с Ланкастером речь шла о предательстве, — Бертран де Боргар, брат Изольды, знал что говорил: он своими глазами видел все происшедшее. — За это его ждет возмездие. Мы будет отомщены, и поручение короля будет выполнено. Еще раз повторяю: девчонка должна умереть.

Шарль д'Ориак помолчал, подыскивая необходимые доводы. Согласно традиции и этикету, слово старшего являлось законом, но перед тем, как будет принято решение, он имел право высказать свою точку зрения. После той встречи у дверей постоялого двора в Кале образ прекрасной девушки заполнил его душу беспокойством и лишил сна. Да, он попытался убить девушку, и если бы вышло все, как он задумал, его, возможно, не мучили бы сейчас воспоминания об приподнятых уголках рта, ясных и смелых глазах, стройной и грациозной фигуре, надменном и в то же время нежном голосе, один звук которого наводит мужчину на такие мысли, от которых перехватывает дыхание. Однако попытка ряженого монаха заколоть ее завершилась ничем; но теперь почему-то в нем все переворачивалось при одной мысли о том, что этому сказочному юному телу может быть причинен хоть какой-то ущерб, что этой красавице, ради которой можно пойти хоть на край света, суждено умереть.

— Милорд, — начал он. — Как очевидец заверяю вас: — Изольда воскресла в образе своей дочери. Муж девчонки мертв, и она наверняка понимает, что оглашение этого прискорбного для нее обстоятельства задерживается исключительно потому, что это сейчас невыгодно ее отцу. Поскольку она удалилась из сферы прямого влияния Ланкастера, вассальная зависимость дома де Брессов от Англии становится совершенно призрачной. У меня уже есть в запасе несколько идей, как отомстить Ланкастеру, не убивая его дочери. Просто однажды он обнаружит, что женщина, которую он убил, воскресла, и эта женщина — его дочь.

— Итак, ты упорно настаиваешь на своем, — Бертран сел, поглаживая окладистую бороду. Глаза его тускло сверкнули, и Шарль приободрился. — И что же ты будешь делать, похитив ее?

— Разумеется, женюсь на ней, — без обиняков заявил Шарль. — Вновь повяжу ее с семьей матери, а затем уже использую как орудие для достижения наших общих целей. Не сомневаюсь, если открыть ей глаза на ее происхождение, она сможет делать то же, что и мать, и даже больше.

— Пока, однако, создается впечатление, что не ты взял девчонку в плен, а она тебя. — Бертран ухмыльнулся. — Не движет ли твоими доводами одно лишь желание уложить ее в постель?

— По крайней мере, не оно одно, — ответил племянник. — Хотя не стану отрицать: меня неудержимо влечет к ней. Но это третьестепенная деталь в той грандиозной игре, которую я затеваю.

— Что до меня, то мне доставило бы немалое удовольствие отомстить Ланкастеру таким утонченным способом, — сказал Бертран. — Вернуть себе свое добро, превратить его в свое орудие и одним махом расстроить все его планы.

— И не просто расстроить планы, а уничтожить самого Джона Гонтского, — подал голос до сих пор молчавший Жерар де Боргар.

— О да, руками дочери сделать то, что не удалось матери, — быстро поддержал его Шарль.

В глазах Боргара старшего вспыхнули злые огоньки.

— Меня, однако, смущает то, что она не сможет применить к отцу те уловки, с помощью которых пыталась ловить и почти поймала герцога Изольда. Ланкастер никогда не отличался стеснительностью, но даже он едва ли осмелится пойти на кровосмешение.

Все засмеялись, и атмосфера в комнате чуть разрядилась; сидящие вытянули уставшие ноги под столом, а кружки вновь наполнились медом. Шарлю стало ясно, что поле боя осталось за ним.

— Но если леди проявит упорство, — продолжил размышлять Жерар, — как мы сможем заставить ее работать на нас?

— Существует множество способов и средств, — пожал плечами Бертран. — Где-где, а здесь я не вижу затруднений.

— Их просто не может быть, — сказал Шарль. — Я немедленно отправлюсь в Пикардию, чтобы приветствовать нашу родственницу по случаю ее прибытия во Францию. Если учесть, что между нашими странами заключено перемирие, поездка будет вполне уместна и даже похвальна.

— Отлично, — Бертран поднялся из-за стола, разминая ноги и поглаживая нывшую от долгого сидения рану на бедре. Он ходил по комнате, держась за рукоятку висевшего на поясе кинжала причудливой формы — в виде морского змея с глазом из кроваво-красного рубина. — А как быть с лордом де Жерве? Девчонка находится под его защитой, и он, насколько мне известно, не из тех, кого легко обвести вокруг пальца.

— Какие у него основания не доверять мне? — возразил Шарль. — Даже если он заподозрит что-то, то едва ли ему придет в голову отправлять обратно в Англию только что прибывшую в свое имение невестку. Тем более что мой визит вежливости станет подтверждением примирения, воцарившегося между нашими двумя странами. С похищением все равно придется повременить до отъезда де Жерве из замка.

Глаза Шарля на минуту затуманились.

— Существует множество причин, по которым можно отозвать его из замка. Нападение разбойников на города, признающие сюзеренитет де Брессов, вызов в гости из соседнего поместья… В конечном счете, это уже мои трудности.

— Что ж, передадим это дело в твои руки, Шарль, — Бертран направился к двери. — Привлекай в помощь кузенов, если посчитаешь нужным. И как можно скорее доставь Магдален Ланкастерскую в Каркассон. Мы и без того слишком долго ждали отмщения.

Дверь за патриархом закрылась, и четверо молодых людей почувствовали себя гораздо свободнее.

— Он и в могиле не будет чувствовать себя спокойно, пока не оплатит по счету Ланкастеру, — сказал Марк. — Но тебе еще предстоит решить вопрос с девчонкой. Она уже пообещала тебе игры в постели?

Кузен не поддержал дружного смеха братьев.

— Я надеюсь на нечто большее, — сказал он, нажимая на каждое слово. — Нечто, сравнимое с саморастворением. Если только я не ошибся, она истинный дьявол во плоти, и клянусь, я во что бы то ни стало испытаю это на себе.

— Опасные это забавы, — пробормотал Филипп. — Говорят, на теле ее матери была дьявольская отметина, и все, кто попадал в ее сети, вскоре обнаруживал у себя такое же пятно — будто его обожгло кислотой.

— Да, ее мать была очень опасной женщиной! — Шарль встал из-за стола. — Опасной, потому что не нашлось человека, способного ее обуздать. Я накину узду на Магдален. Отметина дьявола и нечеловеческая сила обольщения отныне будут служить нам.

Он пошел к двери.

— Мы еще поговорим, когда я вернусь из Пикардии. К тому времени я смогу посвятить вас в детали своего плана.