Когда мы встретимся снова

Глава восемнадцатая

Стивена терзало беспокойство. По словам тюремного врача, Сюзанна потеряла сознание в результате сочетанного действия стресса и недоедания. На выходные ее поместили в больничное крыло тюрьмы, чтобы обследовать, и, уезжая, Стивен сказал, что позвонит в понедельник, чтобы узнать, как она себя чувствует.

Подъехав в Алмондсбери к перекрестку между шоссе М4 и М5, он увидел, что там скопилась масса автомобилей, и настроение у него испортилось еще больше. Ему захотелось вернуться к себе в контору и повидаться с Бет, но он пообещал Полли и Софи сводить их сегодня вечером в «Брауниз». Так что если он сначала поедет в Клифтон, то не успеет вернуться домой вовремя.

Он обреченно присоединился к веренице автомобилей. Да, выходные дни покажутся ему невыносимо длинными, если придется держать в себе признание Сюзанны. Анна никогда не проявляла особого интереса к его делам, а с тех пор как бросила пить, начала ревновать Стивена к его клиентам, в особенности к Сюзанне, очевидно ощутив, что он питает к ней симпатию.

Еще сильнее Анна ревновала его к Бет. Она догадалась, что они со Стивеном стали близкими друзьями, и почувствовала себя в опасности, поэтому теперь он предпочитал вообще не упоминать о Бет. Получается, что в этот уикенд он не сможет съездить к ней и поговорить, даже телефонный звонок исключался. Анне не понадобится какая-то особая причина, чтобы снова запить. Она уже почти забыла о всех неприглядных последствиях своего пьянства, и сейчас ей, похоже, стало не хватать того удовольствия, которое оно ей доставляло, поэтому она опять стала язвительной и мрачной.

Но голова Стивена была слишком занята Сюзанной, ее откровенным и таким неожиданным признанием, чтобы мучиться чувством вины еще и перед Анной. У нее-то как раз было все: благополучное и счастливое детство, карьера, которую она выбрала сама, веселье, свобода самовыражения, плюс двое красивых и здоровых детей, да еще муж, который любил ее и заботился о ней. Это было намного больше того, что имела Сюзанна.

Стивен вспомнил о том, что рассказала Сюзанна Рою о Бет, и подумал, не следует ли ему хотя бы позвонить ей, чтобы предупредить, на тот случай, если Рой все-таки решит связаться с ней в выходные. Но было нечто неправильное в том, чтобы доверять такие вещи телефону, даже просто упоминать о признании Сюзанны. Обе новости почти наверняка приведут Бет в отчаяние.

Впрочем, в отчаянии пребывали все, так или иначе связанные с расследованием: он сам, Бет, Рой, не говоря уже о Сюзанне. Нельзя также забывать о семьях жертв и о нынешних владельцах «Гнездовья», которым предстояло узнать, что в их саду скрывается могила. Но беспокоиться сейчас об этом было бессмысленно.

Ему стало интересно, о чем думает сию минуту Сюзанна. Он не очень-то поверил заключению врачей о том, что стало причиной ее обморока. Он решил, что, скорее, это произошло из панического страха перед тем, что ей еще предстоит рассказать.

Сюзанна лежала на кровати в больничном крыле, и в голове ее теснились противоречивые мысли. Ей казалось, что она очутилась в ситуации, весьма похожей на то, как если бы во время отлива она вскарабкалась на высокую скалу. Отлив сменился приливом, и она оказалась отрезанной от мира, глядя на темную бурлящую воду под собой и зная, что вскоре вода поднимется, чтобы поглотить ее.

В убийстве Лайама признаться было нетрудно, поскольку она знала, что не хотела убивать его. Но вскоре она обнаружила, что знать самой — одно дело, а рассказать об этом постороннему, да еще в первый раз — совсем другое. Она взглянула на себя со стороны, как посторонний человек, и ужаснулась содеянному.

Сюзанна не могла понять, как ей удалось сохранить спокойствие потом и почему ее не терзало чувство вины или угрызения совести. Если бы Аннабель не умерла, что бы она отвечала на ее вопросы об отце? Она не помнила, чтобы хотя бы задумывалась об этом.

Наверное, она просто никогда и ни о чем не задумывалась всерьез. Она не дала себе труда остановиться и подумать, чем обернется для нее уход за матерью. Естественно, она не подумала и о том, какие последствия будет иметь для нее роман с Лайамом. Возможно, в обоих случаях оправданием служили ее наивность и то, что она слушалась голоса сердца, а не разума. Но вот чего она никак не могла понять, так это того, как Ройбену удалось обмануть ее, ведь во многих отношениях он был вторым Мартином, таким же хитрым, жестоким и стремящимся любой ценой к наживе.

Разумеется, все это она поняла только потом. То, как он рассуждал о чувствах, религии и психологии, делало его полной противоположностью Мартину. Ну и потом следовало учесть также его необычный внешний вид, манеру смотреть собеседнику прямо в глаза, словно тот был для него самым желанным в мире.

Тем не менее, сейчас, вспоминая о том, как Ройбен незатейливо отвел ее в спальню и разделся, она поняла, что ей следовало прислушаться к колокольчикам, которые тревожно звенели у нее в голове. В ее тогдашнем состоянии это было почти что изнасилование. Тот факт, что он сказал, будто любит ее, ни в коем случае не должен был означать, что он имеет право безраздельно владеть ею.

Хотя, надо признаться, она в это поверила. Она позволила ему вылепить из себя ту женщину, которая полностью соответствовала его представлениям. Ему не понравилось то, как она одевалась, и Сюзанна начала носить длинные платья в стиле хиппи. Он не позволял ей коротко стричь волосы или делать макияж. Она вынуждена была полюбить музыку «Нового века» и читать фэнтэзи Дэвида Эддингса вместо книг Кэтрин Куксон. Она не осмеливалась признаться в том, что одобряет Маргарет Тэтчер, ей пришлось стать бескомпромиссной левачкой.

Она настолько оказалась в его власти, что почти призналась ему в том, что верит, будто Бог забрал у нее Аннабель потому, что она убила Лайама. Это случилось вскоре после того, как она оказалась в Хилл-хаусе.

Закрыв глаза, она вновь очутилась в том теплом, солнечном дне начала октября. Ройбен пригласил ее прогуляться к месту, которое он называл своим тайным прибежищем и которое, по его словам, он ни с кем не делил. Они прошли через одно поле, потом через другое, обогнули поросший лесом холм, перелезли через забор и оказались на едва заметной тропинке, которая вела наверх, в заросли.

Деревья и кусты там росли так густо, земля была так усеяна камнями, так крута и по ней было так трудно идти, что ей не хотелось подниматься. В тени деревьев было прохладно, а ветки и сучки норовили вцепиться в одежду или в волосы. Но Ройбен твердил, что все эти неудобства с лихвой окупятся, как только они окажутся на месте.

И оно действительно стоило тех трудов, которые они затратили, потому что, продравшись сквозь последнюю линию густого кустарника, они оказались в небольшой долине, по форме напоминающей подкову, окруженную высокими деревьями, кроны которых почти смыкались у них над головой. Вход в долину располагался у скального массива, слишком крутого, чтобы на него можно было взобраться. Послеполуденное солнце бросало лучи на сочную, покрытую мхом траву. Ройбен повел ее дальше, через скалы, и вот перед ними далеко внизу открылись Хилл-хаус, деревушка за ним и простор до самого моря.

— Вот твое новое королевство, — произнес он, целуя ее. — А ты — моя королева.

Он взял с собой одеяло и бутылку вина и сказал, что они должны заняться здесь любовью, и это станет их брачной церемонией. Здесь было тихо и торжественно, как в церкви, ни один звук не долетал сюда, если не считать пения птиц, косые лучи солнца пробивались сквозь листву, которая только-только начала менять цвет. Сюзанна вспомнила, как, лежа на покрывале, подумала, что оказалась в храме.

В тот день Ройбен проявил себя великолепным любовником, нежным, ласковым и щедрым. В своем длинном красно-коричневом платье из мятого вельвета, которое Ройбен купил ей в магазине подержанной одежды, Сюзанна ощущала себя королевой Гиневрой, которую соблазнял сэр Ланселот.

— Ты такая красивая, — сказал Ройбен, опершись на локоть и глядя на нее, а другой рукой гладя по голове. — В твоем лице видна чистота, несмотря на боль в глазах. Эта боль уйдет, когда ты станешь качать моего ребенка на руках. Никто и никогда больше не сможет причинить тебе вред.

В тот день он выглядел очень привлекательно, его только что вымытые волосы ниспадали на загорелые плечи, а глаза светились обожанием. У Сюзанны было такое чувство, словно он спас ее и привел в новый мир, и сердце ее преисполнилось благодарности.

Ройбен всегда говорил, что люди должны делиться друг с другом своими самыми потаенными секретами, хорошими и плохими. По вечерам они собирались на «откровения», когда каждый делился воспоминаниями о прошлом. Сюзанне довелось выслушать немало шокирующих историй о занятиях проституцией, о воровстве денег у членов семьи, чтобы можно было купить наркотики. Один из мужчин рассказал о том, что работал какое-то время сутенером и жестоко обращался со «своими девочками». Все эти истории настолько далеко выходили за пределы мироощущения Сюзанны, что она выслушивала их с неприкрытым ужасом и отвращением.

Единственное, чем она до сих пор поделилась с остальными, была смерть Аннабель. Но в тот момент там, в долине, она была готова признаться Ройбену и в другом: почему, по ее мнению, это случилось.

Потом она решила, что сам Господь (или какая-то иная сила, отнявшая у нее ребенка) не захотел, чтобы она открыла правду, потому что Ройбен внезапно поднялся на ноги и принялся одеваться. Он вдруг вспомнил о том, что ему необходимо до половины шестого забрать краски и еще какие-то материалы для изготовления сувениров. Шанс был упущен, и больше у нее никогда не возникало желания рассказать ему об этом. Позже она порадовалась тому, что так и не заговорила на эту тему, в противном случае он почти наверняка использовал бы это признание ей во вред.

Последующие месяцы жизни в Хилл-хаусе перевернули все представления Сюзанны. Хотя молитвы как таковые здесь отсутствовали, а формальной религии никто не придерживался, все испытывали сильную тягу к духовному. В круг интересов коммунаров входили астрология, и-цзин, Таро и медитация. У большинства из них имелся некоторый опыт групповой терапии, им нравилось копаться в мозгах друг у друга и обсуждать чужие проблемы. Они рассматривали себя как большую семью, последним и желанным членом которой стала Сюзанна, и в ее состоянии бездомной собаки это пришлось ей весьма по душе.

Но в то же самое время она чувствовала себя ребенком из детского дома, попавшим в совершенно другой мир, язык которого она едва понимала и все установки которого были полной противоположностью того, к чему она привыкла с детства. Все нормы и правила, которые преподали ей родители, оказались поставленными под сомнение. Никого в Хилл-хаусе не волновало, правильно ли накрыт стол к ужину, — они посмеялись над ней, когда она, впервые попав туда, спросила, где лежат салфетки. Постели здесь никогда не застилали, уборка была сведена к минимуму, при виде наготы всего лишь удивленно поднимали брови, и естественные потребности обсуждали открыто.

В один из дней ее доводило до тошноты подробное описание акта гомосексуального сношения, в другой ее гипнотизировало экзотическое описание странствий по Индии или по Африке. Ройбен запретил тяжелые наркотики, зато все без исключения курили анашу. Кое-кто регулярно менял своих сексуальных партнеров. Роджеру нравилось наблюдать за сексом в исполнении других, которым это, кстати, доставляло удовольствие. По всему дому валялись порнографические журналы.

Тем не менее, наряду с вещами, которые ей не нравились, многое пришлось ей здесь вполне по душе — игра Саймона на классической гитаре, рисунки Меган, работа в мастерской, смех и разговоры за общим ужином. И еще она чувствовала себя в безопасности и под защитой Ройбена, потому что он называл ее «своей женщиной».

Она была счастлива, и ее прошлое подернулось дымкой туманного забытья, когда она с головой окунулась в новую жизнь. Никто не смеялся и не подшучивал над ней, как Лайам, за то, что она мыла полы и окна, убирала в комнатах, стирала одежду. Обитатели Хилл-хауса называли ее «наша матушка» и говорили, что любят.

И все-таки именно ее стрельба произвела на них самое яркое впечатление. Револьвер отца был замотан в мягкую тряпицу и спрятан подальше, и Сюзанна никому не рассказывала о нем. Однако в доме был дробовик, оставленный, по словам Ройбена, одним из предыдущих жильцов. Она вычистила его и тренировалась в полях до тех пор, пока к ней не вернулось умение стрелять без промаха, которым она овладела в юности.

Ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем открытое изумление, с которым встречали коммунары каждого подстреленного ею фазана или кролика. Ее ликование и даже эйфория были сродни восторгу, который охватывает школьника, когда он раз за разом выигрывает стометровку на ежегодных спортивных соревнованиях. Сюзанне нравилось, когда ее хвалили за умение вкусно готовить или хорошо чинить одежду, но стрельба была чем-то особенным. Она возвышала ее над остальными, компенсировала ее невежество в вопросах секса, наркотиков и путешествий. Она заставляла людей обращать на Сюзанну внимание.

Но «медовый месяц», когда все казалось восхитительным, новым и невероятно интересным, закончился следующей весной. К тому времени она уже несколько раз успела выслушать истории, которые они рассказывали друг другу. Обязанности, связанные со званием «наша матушка», стали рутинными, ведь ей приходилось выполнять их изо дня в день, не получая никакого реального вознаграждения, и Сюзанна уже начала сомневаться в том, что Ройбен на самом деле был именно тем, кем показался ей в день их знакомства.

Она была твердо уверена в том, что он создал коммуну ради общего блага, что все деньги, выручаемые от продажи сувениров, возвращались обратно в общий котел и тратились на еду и одежду для всех. Но вскоре она заприметила в нем прижимистую жилку — он никогда не признавался, сколько денег выделялось на домашнее хозяйство. Временами ее охватывало дурное предчувствие, что он просто обманщик, и те жалкие гроши на карманные расходы, которые он иногда скрепя сердце выдавал, составляли только ничтожную часть средств, остальное он молча присваивал.

Впрочем, теплая погода принесла с собой и полузабытое очарование. Было так хорошо сознавать, что холода надолго отступили, что она снова может работать в саду, гулять по полям и лесам, долгими летними вечерами наблюдать, как солнце опускается за холмы. Но одновременно с приходом лета Ройбен стал заставлять их работать еще усерднее, чтобы продать больше сувениров лавчонкам, обслуживающим туристов, и злился, если кто-нибудь бездельничал в мастерской. Кое-кто из коммунаров стал проявлять строптивость, им хотелось побывать на рок-фестивалях или навестить друзей, и по углам они шептались, что Ройбен дурачит их всех без зазрения совести.

Когда Сюзанна нашла чек от устроителей аукциона и обнаружила, что сумма, вырученная от продажи принадлежавшей ей мебели, составила более семи тысяч фунтов, она почувствовала себя раздавленной и униженной. И хотя она была бы только счастлива разделить с Ройбеном все, что имела, ее все-таки не покидало чувство, что он должен был сказать ей, сколько именно средств она внесла. Но точно так же, как она никогда не обвиняла своего отца в двуличности и обмане, так и здесь она довольствовалась ролью молчаливого, хотя и внимательного наблюдателя.

И только тогда она начала понимать, что Хилл-хаус, в сущности, был рабочим общежитием для отверженных и изгоев. У каждого из его обитателей была куча собственных проблем: заниженная самооценка, лень, эгоизм, склонность к наркомании и алкоголизму и даже психическая неустойчивость. Все без исключения перенесли травмы, душевные и физические, начиная от жестокого обращения в детстве и заканчивая тюремными сроками, пьянством и наркоманией. Хилл-хаус помог им хотя бы тем, что вырвал их из прежнего окружения, которое причинило им боль, дал им своего рода семейный очаг, но при этом он не мог подготовить к возвращению в реальный мир.

Тем не менее, Сюзанна не могла сказать, что лишилась иллюзий. Ройбен спас этих людей, и она все еще верила, что он любит ее по-настоящему Он продолжал пылко заниматься с ней любовью, когда бы ни возвращался из своих торговых экспедиций, и по-прежнему говорил, что хочет, чтобы она зачала от него ребенка. Она воображала, что в тот самый день, когда скажет Ройбену о своей беременности, он сумеет убедить остальных уйти, чтобы они остались только вдвоем. Она даже начала мечтать о том, чтобы превратить Хилл-хаус в недорогой мотель для странников, путешественников и тех, кто решил отдохнуть от городской жизни.

Но тут появилась Зоя, и все ее надежды и мечты пошли прахом.

Сюзанна пришла к выводу, что мысль убить Ройбена поселилась в ее подсознании довольно давно, просто она не отдавала себе в этом отчета, потому что однажды она достала револьвер, почистила его и смазала, сама не зная зачем. Но только много недель спустя, в марте, вся ее боль, ревность и ярость достигли точки кипения и вырвались наружу.

В тот день она отправилась на прогулку. День был солнечным, но прохладным, и, шагая по дороге вниз от Хилл-хауса, она заметила первые признаки прихода весны — зеленая изгородь пустила молодые побеги, а кое-где на клумбах зацвели бледно-желтые примулы. И, хотя она никак не могла сказать, что счастлива, эти провозвестники весны пролили бальзам на ее душу. Прогуливаясь, она подумала, что, может быть, все-таки стоит заложить доставшиеся ей от матери кольца, купить билет на автобус до Кардиффа, снять там недорогую комнатку и заняться поисками работы.

Чем дольше Сюзанна гуляла, тем светлее и радостнее становилось у нее на сердце, и она размышляла о том, что может наняться домоправительницей или даже няней. Она представила себе дом на берегу моря, где у нее будет своя уютная, теплая комната, этого для нее будет вполне достаточно — ей больше не хотелось связывать свою жизнь ни с одним мужчиной.

На обратном пути она собрала небольшой букетик примул, но, войдя в кухню, застала там Ройбена и Зою. На той были, как всегда, джинсы в обтяжку и кардиган, расстегнутый на груди, она была занята тем, что красила ногти.

Они явно растерялись, увидев ее, и Сюзанна поняла, что разговор шел о ней. Стол, который она оставила чистым, был заставлен грязными кружками из-под кофе и тарелками, и к запаху лака и аромату запеченного цыпленка в духовке примешивался явный запашок марихуаны.

— После обеда тебе полагается находиться в мастерской, — коротко бросил Ройбен.

— Вместо этого я пошла погулять, — парировала она и подошла к буфету, чтобы взять вазу для примул.

— Кто не работает, тот не спит и не ест здесь, — сказал он. — Это тебе не долбаный воскресный лагерь.

Он не брился и не мылся в течение нескольких дней, и в своих грязных зеленых вельветовых брюках и древнем свитере, заношенном до дыр на локтях, выглядел настоящим бродягой. Но яд в его голосе и злость в глазах пробудили в Сюзанне задремавшую было ярость. Он не имел никакого права так обращаться с ней.

— Сегодня утром я проработала как минимум три часа, прежде чем ты изволил встать с кровати, — набросилась она на него. — Кто, по-твоему, приготовил вот этого запеченного цыпленка, который стоит сейчас в духовке?

— Неудивительно, что ты такая жирная, — злобно ощерился он. — Ты можешь думать только о жратве. — Поднявшись со стула, он выхватил у нее из рук примулы и швырнул их на пол. — Прекрати все эти буржуазные штучки с цветочками, от них меня тянет блевать. Все, что мне надо от тебя, так это то, чтобы ты убралась отсюда, и побыстрее.

Зоя захихикала.

— Да, дорогая, почему бы тебе в самом деле не поступить так? — заявила она, и в ее голосе звучало нескрываемое превосходство. — Ты исчерпала свою полезность.

Сюзанну охватило искушение закатить ей пощечину, но она знала, что Ройбен, не задумываясь, изобьет ее за это.

— А какая польза от тебя? — окрысилась она на Зою. — Я еще не видела, чтобы ты хотя бы палец о палец ударила в этом доме.

— А мне и не нужно, — ухмыльнулась Зоя, откинув назад гриву своих пепельных волос и обольстительно улыбнувшись Ройбену. — Я нравлюсь ему такая, какая есть.

Сюзанна поняла, что оказалась в совершенно проигрышном положении, как всегда бывало у нее с Мартином. Они будут высмеивать все, что она им скажет, может быть, даже вышвырнут ее из дома. Сейчас у нее не оставалось другого выхода, кроме как отступить.

Той ночью она лежала в своей постели без сна, плача и вспоминая, как они гуляли с Ройбеном после обеда или просто лежали в кровати, разговаривая и смеясь. Он всегда хвалил ее кулинарные таланты, восхищался ее нежностью и спокойствием. Он сказал, что она сумела объединить этот дом и его обитателей так, как у него никогда не получалось.

Сюзанна еще могла смириться с тем, что она больше не нужна ему в качестве «его женщины», но не могла понять, почему он не хочет сохранить с ней дружеские отношения. Неужели он не видит, что Зоя попросту использует его и бросит тотчас же, как только на горизонте возникнет кто-нибудь поприличнее?

Через несколько дней она подслушала, как Ройбен, поднимаясь вечером с Зоей по лестнице, сказал:

— Давай сделаем сегодня ребенка.

В этот момент она совсем потеряла голову и решила отомстить.

Все те месяцы, что она провела с Ройбеном, Сюзанна надеялась забеременеть, но все было напрасно. Ей исполнилось сорок два, вероятно, она стала слишком стара, чтобы понести, и мысль о том, что молодая смазливая Зоя когда-нибудь будет баюкать ребенка Ройбена, пронзила ее, как ножом.

Когда в начале апреля Ройбен с Зоей уехали на несколько дней, Сюзанна наконец покинула Хилл-хаус. Она попрощалась со всеми накануне вечером и не держала на них зла, поскольку каждый из тех, кто жил в Хилл-хаусе, жаловался ей, как все переменилось к худшему с тех пор, как в доме появилась Зоя. Но даже когда они выражали ей свое сочувствие, Сюзанна знала, что на самом деле они не сожалели о том, что ей пришлось пережить столько унижений, они всего лишь беспокоились, что с ее уходом некому будет готовить и убирать.

Однако на автобус, идущий до вокзала, она не села. Вместо этого окольным путем направилась к долине Ройбена. Сюзанна начала строить планы сразу же после того, как услышала слова Ройбена о ребенке. Каждый день, если только не было дождя, она отправлялась на прогулку, потихоньку прихватывая с собой необходимые для обустройства походного лагеря вещи: одноместную палатку, спальный мешок, походный примус, консервы, сковороду и кастрюлю. Эти приготовления помогали ей переносить боль совместного проживания под одной крышей с Ройбеном и Зоей — каждое их оскорбление или саркастическое замечание только подбрасывало топлива в костер ее ненависти.

И, тем не менее, стоило ей снова оказаться в долине, как ее охватывали душевные муки и она вспоминала тот первый день, когда она побывала здесь с Ройбеном. Это был один из самых знаменательных дней в ее жизни — она почувствовала, что перед ней открывается совершенно новый, доселе незнакомый ей мир, где ее ценили и где она никогда больше не почувствует себя ненужной, нелюбимой или одинокой.

Долина была единственным местом, где Сюзанна могла осуществить свой план, потому что связанные с ним воспоминания раздували пожар ее ненависти. Весна полностью вступила в свои права, и она знала, что совсем уже скоро Ройбен непременно приведет туда Зою, потому что она слышала, как он обещал показать ей одно замечательное местечко. Сюзанне оставалось только ждать.

Она разбила палатку в лесу, так чтобы ее не было видно из долины, и устроилась в ней. Рядом протекал небольшой ручей, из которого она брала воду, у нее были с собой несколько книг и фонарь, так что по вечерам она могла читать. А днем она рыла им могилу. Она не чувствовала себя одинокой, для разнообразия неплохо было побыть одной, планируя и предвкушая свою месть.

И вот на пятый день, когда Сюзанна, как обычно, пришла посмотреть на Хилл-хаус сверху, она увидела на прежнем месте фургон Ройбена. Значит, они вернулись. Шел дождь, поэтому вряд ли стоило ожидать их в долине сегодня же. Но уже зацветали пролески и дикий чеснок, и Сюзанна знала, что долго ждать не придется.

А вот выкопать могилу оказалось нелегким делом. Преодолев первые пару футов суглинка, она наткнулась на скалистый грунт, в котором к тому же было полно корней деревьев. Впрочем, особого значения это не имело. Место, которое она выбрала, представляло собой природную впадину, и она могла засыпать ее папоротником и лиственным перегноем. Кроме того, сюда вообще никто не ходил.

Следующий день выдался ясным, хотя и холодным, и большую часть дня Сюзанна просидела у скальной насыпи, наблюдая за Хилл-хаусом. Она видела, как Меган развешивала для просушки белье на веревке, а потом на крышу поднялись Роджер с Ройбеном, чтобы починить что-то. Зою она не заметила.

И только в полдень следующего дня, когда резко потеплело, она увидела, как Ройбен и Зоя вышли из дома. У Ройбена за спиной висело свернутое в скатку одеяло, а в руке он нес корзинку. Она горько улыбнулась тому, что он оказался таким предсказуемым: наверное, проснулся нынче утром, увидел солнце и сказал Зое, что собирается отвести ее в одно особое местечко — все точно так же, как это было когда-то с ней.

Сюзанна немного понаблюдала за ними, пока не осталось никаких сомнений в том, что Ройбен и Зоя идут именно сюда. Потом, бегло оглядевшись и убедившись, что не оставила после себя в долине никаких следов, которые могли бы насторожить Ройбена, она спряталась в палатку, достала револьвер и зарядила его.

Упражняясь с оружием некоторое время назад, она совершенно точно определила для себя место, где будет ждать их. Оно должно быть достаточно далеко в кустах, чтобы они не только не смогли увидеть ее, но и не расслышали бы даже малейшего шороха. Но оно не должно быть и слишком уж далеко, ведь ей придется следить за ними, да и стрелять она будет почти наверняка отсюда же.

Выбранное ею убежище находилось прямо напротив входа в долину, за густыми вечнозелеными кустами. Если они устроятся там же, где раньше лежала и она с Ройбеном, то окажутся всего в двенадцати футах от нее, на прекрасном расстоянии для стрельбы. Сюзанна расчистила землю за кустами, чтобы случайно не наступить на сухую ветку или сук и не встревожить их, и, усаживаясь в засаду, улыбнулась про себя: она предусмотрела все.

Она расслышала громкий голос Зои задолго до того, как они приблизились к долине.

— Пусть оно окажется хорошим местом, Ройбен, — сказала Зоя. — Я не очень-то люблю прогулки по лесу, я — типичная городская девушка.

«Это точно, — злорадно подумала Сюзанна. — Но как раз в лесу тебе суждено остаться на веки вечные».

Глядя на то, как Ройбен закрыл глаза Зои ладонями, направляя ее в долину, Сюзанна отметила, что на нем была новая темно-розовая рубашка. Она подумала, что так он решил повыделываться перед Зоей. На той были черные кожаные джинсы в обтяжку, короткий красный свитер, а ее распущенные длинные волосы трепал ветер.

Оттого, что она снова увидела их вместе, а они даже и не подозревали о том, что за ними наблюдают, ее ненависть обострилась еще сильнее. Она почувствовала, как по телу пробежала дрожь, отчасти вызванная страхом перед тем, что предстояло совершить, но и от предвкушения тоже.

— Еще один шаг, — сказал Ройбен, по-прежнему закрывая глаза Зои и подталкивая ее вперед. — Готово! — воскликнул он, убирая руки.

— Вау! — вполне предсказуемо вырвалось у Зои, когда она повернулась кругом, чтобы взглянуть, куда он привел ее. — А здесь красиво.

Сюзанна улыбнулась. Она-то чувствовала, что девушка совсем не испытывала того восторга, который старалась продемонстрировать. В конце концов, Зоя не делала секрета из того, что не любила природу, и, вероятно, ей уже начал надоедать ее немолодой эксцентричный любовник, ведь он никогда не сможет устроить ей шикарную жизнь, на которую она так рассчитывала.

В тот день он выглядел вполне на свои годы, несмотря на новую рубашку. За последние два года его длинные волосы почти полностью поседели, а на лбу так еще и поредели причем изрядно. Но больше всего Сюзанну поразило его лицо, вытянутое, изможденное, костлявое. Кожа у него обрела серый оттенок, а черты лица запали, став грубыми и резкими. Время оказалось безжалостно к Ройбену, а он старался изо всех сил противостоять ему, ухаживая за спутницей вдвое моложе себя.

— Тебе следовало надеть платье, — заметил Ройбен. — В нем ты была бы похожа на лесную нимфу. Почему бы тебе не снять одежду?

Зоя захихикала.

— Здесь слишком холодно, — ответила она. — Давай глотнем виски, а ты пока скрутишь косячок.

Сюзанна почувствовала, что Ройбен разочарован столь прохладной реакцией Зои на его тайное местечко. Она не подошла к скальному выступу, чтобы оценить открывшийся отсюда вид, не вызвали у нее особого восторга и пролески под деревьями. Она просто сняла одеяло у него с плеча, сказав, что у нее болят ноги и что она хочет присесть.

Ройбен расстелил одеяло почти в том же самом месте, где, как надеялась Сюзанна, оно и будет лежать. Он уселся рядом с Зоей и передал ей бутылку виски, которую достал из корзинки. Она отвинтила пробку и сделала большой глоток.

Сюзанне казалось, что она смотрит фильм в замедленной съемке. Они почти не разговаривали, Ройбен сворачивал косяк, а Зоя лежала на боку, опершись на локоть, и смотрела на него.

— Куда, по-твоему, свалила эта старая калоша? — внезапно спросила Зоя. Сюзанна догадалась, что она имеет в виду ее.

— Обратно в Бристоль, я полагаю, — откликнулся Ройбен.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я стану заниматься уборкой и готовкой, — нахально заявила Зоя. — Это не моя стезя.

— Ты слишком красива для таких лакейских занятий, — заметил он, передавая ей зажженный косяк. — Я найду кого-нибудь еще, кто будет этим заниматься.

— На твоем месте я бы продала дом, — сказала Зоя, делая глубокую затяжку и медленно выдыхая дым. — Посмотри правде в глаза, Ройб, это просто сборище идиотов, а с теми деньгами, которые ты получишь, мы могли бы жить, как особы королевской крови где-нибудь в Таиланде.

— У меня неплохое деловое предприятие, — защищаясь, возразил он. — Кроме того, мне здесь нравится.

— Ну, тогда я не могу обещать, что останусь здесь с тобой, — заявила она, отбросив волосы. — Тут такая глушь. А мне больше по душе бары, клубы и магазины.

Сюзанна даже немного пожалела Ройбена, потому что знала, как сильно он любил Уэльс. В конце концов, с Зоей ему не суждено обрести счастье. Он получит по заслугам, когда она двинется дальше, а Хилл-хаус начнет разваливаться у него на глазах. И тут она подумала, что, может, ей и не нужно ничего делать. Возможно, ей просто стоит подождать, пока над ним свершится божественное правосудие, и свершится само собой, без ее участия.

Но ведь она сидела в засаде за кустами. Если она пошевелится, они ее услышат.

Похоже, после сигареты с марихуаной и виски Зоя растаяла. Она откинулась на одеяло и отпустила какое-то замечание о солнечных лучах, пробивающихся сквозь переплетение ветвей над головой. Потом, без малейшего понукания и поощрения со стороны Ройбена, она расстегнула молнию на джинсах и, извиваясь, начала выбираться из них.

— Дай мне немножко сексуального исцеления, — хихикнув, сказала она. — В качестве первого блюда можешь полизать мою мохнашку.

Сюзанна почувствовала, что краснеет, когда Зоя стянула черные трусики, широко раздвинула ноги и руками приоткрыла половые губы. Она не могла поверить, что женщина может быть столь грязной и грубой. Она не просто смутилась, она испытала жуткий стыд. Лайам познакомил ее с оральным сексом, но ей потребовалось некоторое время, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что мужчина может захотеть этого. В конце концов она полюбила это занятие, потому что Лайам был настойчивым и изобретательным любовником. Но все равно, она не могла заставить себя заниматься этим при ярком свете и никогда бы не набралась наглости потребовать такого удовлетворения для себя.

Но она не могла оторвать глаз от сладкой парочки, когда Ройбен уткнулся головой Зое в низ живота, охотно повинуясь ей. Сюзанна корчилась от смущения, испытывая при этом какое-то извращенное наслаждение. Ройбен в буквальном смысле обмусоливал девушку, Сюзанна видела, как его язык двигается вверх и вниз по влагалищу Зои, и спустя некоторое время ему пришлось расстегнуть собственные джинсы, чтобы освободить свой член, который обрел каменную твердость.

Зоя выкрикивала похабщину и нецензурную ругань, она называла его «папочкой» и требовала, чтобы он ввел ей палец внутрь. Зрелище было омерзительным, и Сюзанна почувствовала, что оно оскверняет красивую долину, где она была так счастлива и покойна. С возрастающим отвращением смотрела она, как Зоя встала на колени, повалила Ройбена на спину и села ему на лицо, нанизывая себя на его язык и одновременно яростно массируя свои груди.

И внезапно весь гнев и ярость Сюзанны вернулись к ней с удвоенной силой. Она лишилась своего дома, своих друзей, всего, что имела, из-за этой проститутки. Обезумев от ярости, она наблюдала за их непристойным поведением, чувствуя себя преданной и окончательно обманутой, потому что это оказалось Ройбену нужнее ее любящей поддержки.

— Я кончаю в твой ротик, папочка, — выкрикнула Зоя. — Сильнее, сильнее, трахни меня своим языком.

Сюзанна обнаружила, что поднимает револьвер почти машинально, помимо своей воли. Оружие дрожало в ее руке, она обхватила правую руку левой ладонью и приказала себе ждать, иначе, если она выстрелит сейчас, то попадет в Зою, что даст Ройбену время удрать.

Наконец Зоя откатилась в сторону, бормоча что-то насчет того, что он — лучший любовник в мире, и Ройбен набросился на нее, покрывая ее лицо поцелуями и уверяя в том, что до встречи с ней он еще никогда и никого так не любил.

И только когда он, присев на корточки, обхватил Зою за бедра и ворвался в нее, Сюзанна выстрелила ему в спину.

Она промахнулась и всего лишь задела его бок. Ройбен подпрыгнул, и перепуганные птицы сорвались с вершин деревьев, хрипло крича простуженными голосами.

— Что это было? — воскликнула Зоя, до которой, скорее всего, еще не дошло, что она только что слышала выстрел.

— Меня ранили! — выдохнул Ройбен, хватаясь за простреленный бок и пытаясь оторваться от нее.

Зоя не закричала, просто поперхнулась от неожиданности.

В этот момент Сюзанна вышла из-за кустов, спокойно прицелилась и выстрелила снова. К ее удовольствию, Ройбен увидел ее и прошептал ее имя, когда пуля попала ему в грудь. Мгновением позже он мешком свалился на Зою.

И вот тогда Зоя закричала, пытаясь выбраться. Сюзанна подошла на шаг или два ближе, и тут Зое удалось оттолкнуть тело Ройбена в сторону.

— Теперь твоя очередь, шлюха, — произнесла Сюзанна.

В этот момент, стоя над простертой Зоей, она поняла, почему говорят «…месть сладка». Было так сладостно увидеть, как голубые глаза Зои расширились от страха и ужаса и вся ее самоуверенность и остроумие испарились.

— Да, это она самая, старая калоша, — проговорила Сюзанна, нажимая на курок. — Теперь ты останешься с ним здесь навсегда, — злорадно добавила она, видя, что пуля попала девушке в грудь. Рот Зои приоткрылся, она готовилась закричать, но не успела и с мягким шлепком опрокинулась на одеяло.

Хотя все случилось больше двух лет назад, Сюзанна до сих пор испытывала чувство удовлетворения. Работа сделана. Дело закончено. Это было единственное чувство, которое владело Сюзанной в тот момент. Она находилась в заторможенном состоянии — ни ужаса от содеянного, ни следа раскаяния. У нее было впечатление, что кто-то другой сделал все это, а ей осталось только удостовериться, что все получилось как надо.

Она подошла и холодно уставилась на них, по-прежнему держа револьвер в руке. Зоя лежала головой в одну сторону, Ройбен — в другую, соединенные только своими сплетенными ногами. Глаза их были широко открыты, и на лицах застыло удивленное выражение. Сюзанна различала запах секса даже сквозь вонь сгоревшего пороха и крови. Она была рада, что они умерли, и даже не нервничала оттого, что кто-то может увидеть ее раньше, чем она успеет закопать трупы.

Это странное спокойствие не покинуло ее и тогда, когда она тащила тела к приготовленной могиле. Сначала она бесцеремонно свалила туда Зою, сложив ее пополам и утрамбовав ногой, словно та была просто куском мяса.

Ройбен оказался намного тяжелее. Ей пришлось завернуть его в одеяло и катить по неровной земле. Положив его сверху Зои, она смахнула обильный пот с лица и перевела дух.

Когда Сюзанна вернулась, чтобы подобрать кожаные джинсы и трусики Зои, а также взять вельветовые брюки Ройбена, у него в кармане она нашла рулончик двадцатифунтовых банкнот. Находка заставила ее улыбнуться. Это было так похоже на него — носить деньги с собой, не доверяя никому даже в Хилл-хаусе.

Денег было больше трехсот фунтов, не столько, конечно, сколько он отобрал у нее, но они помогут ей начать жизнь сначала. Она ничуточки не смутилась оттого, что пришлось утоптать землю на их могиле, и даже сделала тур вальса, отхлебнув изрядный глоток из их бутылки.

Тишина в темной камере внезапно показалась ей зловещей. Она уже привыкла к звукам дыхания других людей, к тому, что они храпят и разговаривают во сне. Здесь же, в больничном крыле, царила тишина, и это было странно и непривычно, совсем так, как в ее комнате в Белль-вю.

И Сюзанна поняла, что вместо того, чтобы начать жизнь сначала после бегства из Уэльса, она только окончательно разрушила ее.