Когда она была плохой

Глава двадцать третья

Я принял решение нагрянуть в Аспен в рождественские каникулы. В моем распоряжении было почти четыре месяца для подготовки.

Через «Скорпион» я приобрел четыре унции самого лучшего, почти совершенно чистого кокаина. Это обошлось мне дороже, чем мой последний автомобиль. Один знакомый «нюхач» попробовал его и потом говорил, что он едва не впал в кому, что это лучшее из того, что он пробовал, и был страшно недоволен, когда я отказался продать ему хотя бы толику. Я купил также старинную золотую табакерку в форме устрицы с золотой цепочкой и крохотной золотой ложечкой на привязи и чемодан, похожий на тот, в котором перевозят крупные валютные банкноты.

Кроме этого, я стал владельцем лыжного оборудования и снаряжения на тысячу шестьсот долларов.

Три раза в неделю я бегал по утрам вдоль пляжа, тренируя ноги для горнолыжного спорта.

Я купил револьвер типа «кольт-кобра» и расстрелял несколько коробок патронов на стрельбище.

Я через адвоката составил завещание, согласно которому все мое имущество распределялось между моими служащим. Мне не хотелось, чтобы моей смертью воспользовались бывшая жена или государство.

Окулист поставил мне контактные линзы, и мои серые глаза приобрели эффектную голубизну.

Я отрабатывал новую походку, новую мимику, учился придавать своему взгляду суровость и жесткость, говорить громко и резко. Мои друзья не на шутку встревожились; они советовали мне на какое-то время отвлечься, расслабиться, отдохнуть. Я отвечал, что именно так и намерен поступить.

«Скорпион» помог мне окончательно перевоплотиться в новую личность. Я теперь был Фрэнк Митчелл, Митч. Холодный, напыщенный и чопорный.

Свою роль я отрабатывал главным образом наедине. Митч часто поражал меня, когда я видел отражение в зеркале или в окне. Удивительная вещь — притворяться до такой степени, что становишься совершенно не похожим на себя. Это давало приятную свободу в действиях, ибо существовал риск попасть в трагикомическую ситуацию, но и вселяло определенное беспокойство.

Дело будет опасным.

Пятьдесят на пятьдесят — так я расценивал свои шансы одурачить Кристин Терри, известную также как Элен, затем как Мари Элиз Шардон, затем как Шанталь д'Оберон. Она изучила поведение людей не хуже, чем домовый кот повадки воробьев во дворе. Она убила по крайней мере двоих — супругов Терри, и у меня не было ни малейшего сомнения, что ее лучшие друзья — это скользкие типы с душонками проныр и соглядатаев.

Прошло семь лет. Я прибавил в весе, потерял большую часть шевелюры (я не собирался носить накладку в Аспене), отрастил бороду (которую парикмахер-модельер покрыл белой изморозью) изменил цвет глаз и с помощью дорогого дантиста — улыбку.

Не очень сложно сыграть какую-то роль в течение получаса — любой из нас попадал в ситуации, по крайней мере в детстве, когда вынужден был кого-то играть, но оставаться в чужой шкуре в течение двух или трех недель и при этом никак не сфальшивить — это непростое испытание для нервной системы. Напряжение будет накапливаться и расти. Я понимал, что в какой бы узде я себя ни держал, мое внутреннее, подспудное «я» может открыться, выйти на поверхность — в смехе ли, во взгляде или в позе. И тогда мое искусственное «я» рассыплется. Я понимал, что мне будет трудно, очень трудно, а преуспеть смогу лишь в том случае, если роль в целом будет совместима с моей подлинной личностью и моя личность позволит на какое-то время взять над собой верх моему искусственному «я». Я не мог бы воплотиться в короля Лира или Стенли Ковальского, но, возможно, в течение двух-трех недель смогу походить в кожаных штиблетах Френка Митчелла — наркодельца и психопата. Если честно, то от Митча во мне кое-что было, и не так уж мало.

Я прибыл в Аспен утром восемнадцатого декабря. Был разгар сезона, город переполнен, цены зверские — грабеж туристов перешел все допустимые цивилизованные рамки. Я вынужден был продемонстрировать свой буйный нрав уже в вестибюле отеля, чтобы заставить портье выполнить мой заказ. Фрэнк Митчелл был способен на слепую, безумную ярость, когда ему перечили. Он обладал обостренным чувством справедливости, если дело касалось его персоны, но это никак не распространялось на других. Зато каким же он становился милым, прямо-таки душкой, если ему требовалось что-то получить от вас.

Я дал щедрые чаевые коридорному, вы же понимаете? Ты прояви заботу обо мне, а я позабочусь о тебе. Я спрятал револьвер и патроны под матрацем. Четыре унции кокаина, упакованные в пергаментный мешочек, находились на дне банки с противогрибковой присыпкой для ног. Я разместил это в ванной комнате вместе с бритвенными принадлежностями и прочими мелочами. Полицейского, натасканного на наркотики, таким образом, конечно же, не проведешь, но для начала сойдет.

У меня возникло ощущение, что в глаза попал песок. Я вынул контактные линзы, промыл их под краном, плеснул в стакан вина и подошел к окну. Я увидел лыжников, скатывающихся по склону горы.

Фрэнк Митчелл, какого черты ты здесь делаешь?

Я намерен свести счеты с этой мерзавкой и сукой.

Каким образом?

Пока что не знаю.

Поехали лучше домой.

Туда дороги нет.

Давай забудем обо всем.

Забудем? Неужто ты способен забыть, как она оставила тебя на рифе? Как пыталась отравить? Забыть то, что ты передумал и через что прошел?

Ах, Митч, грех затаивать злобу, было и быльем поросло, сколько воды утекло, кто старое помянет, прости и забудь, Бог рассудит, подставь другую щеку, блаженны кроткие, ненависть губит ненавидящего, не опускайся до уровня врага…

Я готов испепелить ее!

Митч, ты меня немного пугаешь.

Я допил вино и отправился на прогулку. Я тепло оделся, чтобы надежно защитить свою жидкую флоридскую кровь, и прогуливался не спеша, щадя сердце и легкие, привыкшие к высоте уровня моря. Было сухо и холодно. В окнах и витринах красовались венки и цветные гирлянды, из громкоговорителей неслась громкая, несуразная музыка. Лыжники в пластиковых ботинках Франкенштейна передвигались по склонам вверх и вниз.

Я ходил по боковым улочкам и аллее для прогулок. Аспен относится к числу таких полуискусственных селений, как Ла-Джолла, Кармел, Санта-Фе, Палм-Бич, облюбованных богатыми, в которых ощущается некоторое присутствие европейского духа. Здесь жестко правили бал деньги и социальное положение, хотя декларировалось, что это не имеет никакого значения. Здесь все было призвано ласкать глаз и успокаивать и потому казалось лишенным плоти и жизни. Аспен был откровенно, комично вульгарен, как вульгарна и комична состарившаяся проститутка из борделя, которая пытается одеваться и вести себя на манер светской дамы.

Я зашел выпить пива в три бара. Разговоры, которые до меня долетали, касались лыж, секса, наркотиков, иногда говорили на психомистические темы.

Поле ленча я взял напрокат автомашину и махнул в сторону Гленвуд-Спринча чтобы изучить все боковые дороги. Многие большие дома скрывались за деревьями; большинство из них, из природного камня и дерева, не бросались в глаза, и лишь солнечный блик на стекле либо противная природе симметрия выдавали их присутствие ненаблюдательному глазу. Были и броские сооружения эксцентрической конструкции из стекла и стали, из стекла и бетона — дома, похожие на летающие блюдца, напоминающие оранжереи, силосные башни, грибы и фантастических насекомых на ходулях.

Шанталь д'Оберон была владелицей обширных апартаментов в четырехэтажном Г-образном кондоминиуме неподалеку от лыжной базы Сноумэс. Он носил название «Вилла «Парадисо»». Здесь находились олимпийских размеров плавательный бассейн, теннисные корты для игры на площадке у стенки, сауна и так называемый «центр гостеприимства». Апартаменты Шанталь располагались на верхнем этаже западной — наилучшей части совладения. Как и у других, балкон имел форму и размеры крышки большого рояля. Шанталь приобрела кондоминиум за двести тридцать тысяч долларов четыре года назад. Сейчас он стоил полмиллиона, и цена его продолжала быстро расти. По сведениям «Скорпиона», ее собственность в Кармеле оценивалась суммой более чем в миллион долларов. У нее был также дом на итальянской Ривьере.

Почему я верил в то, что смогу обмануть ее, заставить ее клюнуть на презренный металл? Потому что я знал ее жадность. Жадность была ее пороком, ее слабостью. Жадным незнакомо слово «довольно». Чем больше они имеют, тем больше хотят. Попробуйте жадному, будь то мужчина или женщина, сказать, чтобы он остановился на одном миллионе, двух миллионах, ста миллионах долларов. Это то же, что посоветовать чревоугоднику остановиться после одной порции десерта, алкоголику — после одной или двух рюмок, а сладострастнику — после одного оргазма. Они ни за что не остановятся — они просто не смогут.

Так, стало быть, что мы собираемся предпринять, Митч?

Мы собираемся распять ее.

Глава двадцать четвертая

Это был громадный, просторный зал с высокими потолками, приблизительно тех же габаритов и пропорций, что и процветающая пригородная церковь; в нем находилось около полусотни людей, составляющих так называемый цвет общества, людей, многих из которых ты презираешь, когда видишь их в телевизионном шоу. А в противоположном конце зала, возле камина размером в комнату моего мотеля, стояла Шанталь д'Оберон.

— Обаятельнейшая женщина! — произнес мой хозяин. — Америке понадобится еще много столетий, чтобы породить женщину, подобную Шанталь. Она продукт тысячелетней генетической эволюции и культуры.

— Из породы снобов?

— Что? О нет, ничего похожего… Просто Шанталь обладает величественностью, аристократическим лоском, я бы даже сказал — благородной небрежностью. Ее предки правили целое тысячелетие. Вы можете это понять, Митч? Вы только подумайте: ее предки вели войны крестоносцев, участвовали в битве при Агинкорте, даже возводили на престол папу, когда церковная столица находилась в Авиньоне.

Митч ничего не знал об этих деталях. Для него история началась с того момента, когда он сделал свой первый вдох.

— Вы только посмотрите на нее, — продолжал Даррил Румбау. — То, что вы видите, это никакой не снобизм. Это страсть, это почти сумасшедшая гордость.

Я посмотрел. Она была красива семь лет назад, но Боже мой! — сейчас она была прекрасна, эта холодна ведьма, рядом с которой любая другая женщина в зале казалась второразрядной простушкой. Нас разделяли тридцать ярдов, и тем не менее, когда наши взгляды на короткое мгновение пересеклись, я почувствовал, как во мне что-то поднимается и начинает жечь, и то была отнюдь не ненависть, как я решил первоначально, а нечто совсем противоположное — любовь, превратившаяся позже в яд и сжигавшая вместе с ядом настоящим мое нутро последние семь лет.

— Хотели бы встретиться с ней, Митч? — спросил Даррил.

— Вы шутите. Мисс д'Оберон не моего круга.

— Она любезна и снисходительна.

— Благодарю вас, но она знает свое генеалогическое древо тысячу лет назад. Я не знаю даже собственного отца. Как и матери.

Он улыбнулся, сочувственно похлопал меня по плечу и сказал, что ему нужно удалиться и встретить вновь прибывших гостей.

— А вы развлекайтесь, — добавил он.

— Спасибо. Замечательный вечер.

Даррил был состоятельный поэт. Точнее, он унаследовал большое богатство и сетовал на то, что его не посещает муза. Я ему нравился. Как и мой суперпорошок.

В баре я столкнулся с хорошенькой девушкой в хлопчатобумажном комбинезоне; которая пыталась поговорить о сказочных романах, населенных эльфами и сентиментальными кроликами. Узнав, что Митч ничего не знает о подобных милых волшебных существах, она разочарованно отошла в сторону.

Я прохаживался по залам, обмениваясь короткими репликами с хирургом-косметологом, с довольно известной певицей, с создателем игровых телевизионных шоу, с иранским миллиардером и с психиатром из Лос-Анджелеса.

Я видел, как некий высоко стоящий в мировой табели о рангах теннисист продемонстрировал эффектный удар слева своей пьяненькой жене.

Я угостил бифштексом принадлежащую Даррилу пару русских борзых.

Я осмотрел комнату. В углу стояла тридцатифутовая рождественская елка. Витражные стекла вверху были расписаны под Шагала. Здесь находился огромный орган, пол был устлан дорогими восточными коврами. Люди ходили по ним, роняли на них еду и проливали напитки.

Это был мой одиннадцатый праздничный выход за последние девять дней, причем самый грандиозный — так сказать, венец моих усилий. Я пробивал себе дорогу через многие слои аспенского общества, начиная с загородных пикников туристов, живущих в домах на колесах, пока не попал на этот прием: множество представителей средств массовой информации, продюсеры и директора, рекламные агенты, сценаристы и писатели, поп- и рок- и поп-фольк музыканты, актеры, герои и героини шедевров масс-культуры, альфонсы — конгломерат амбиций, разбавленный спортсменами, бизнесменами, художниками, простаками и наивными девушками. И еще Фрэнком Митчеллом.

Но каким образом оказался здесь Митч — неотесанный парень, темная личность, деляга, делающий деньги на наркотиках, не имеющий никакого отношения к популистскому журналу «Пипл»? Почему он находится здесь, среди этих почти красивых людей? А потому что, продуманно выбрав клиентов, он угостил кое-кого, пользуясь крохотной золотой ложечкой, своим бесподобным суперпорошком. Вряд ли эти состоятельные люди когда-либо приветствовали кого-то другого более горячо, нежели обладателя губительного «снега». Слух о нем распространялся снизу вверх («Боже мой, я только один раз нюхнул этот «снег» — и сразу обалдел»), и Митч встал на лестницу, ведущую наверх.

За последнее время я узнал немало подробностей о Шанталь д'Оберон. До меня доходили якобы сказанные ею слова. Мне не требовалось прилагать много усилий, чтобы что-то узнать о ней; казалось, в городе только о ней и говорили, повторяя ее имя, словно заклинание. Официанты сплетничали о том, что она якобы сказала или сделала накануне вечером. Мужчины в барах рассуждали, что ей нужно («Единственно, что этой сучке нужно, так это хороший…»). Шанталь д'Оберон обладала харизмой; у людей она вызывала неприятие или становилась объектом поклонения на подсознательном уровне.

Созданный ею имидж был до примитивности банален: она отпрыск древнего дворянского рода из Франции (герб д'Оберон выглядел так, словно был нарисован художником из Диснейленда); она блестяще воспитана, образованна, в калифорнийском имении ездит на первоклассных лошадях. Там же она любит выпускать хорошо обученного сокола-сапсана и пишет историю Порт-Рояля — французского монастыря. Согласно утверждению моего хозяина-поэта, у Шанталь одна обязанность в этом мире — жить красиво. Иной раз трудно было поверить в то, что когда-то эта женщина была проституткой.

Разумеется, в городе попадались и скептики (больше среди женщин, нежели среди мужчин), которые считали, что она ловко втирает очки; но у суровой правды мало шансов выстоять против красивой фантазии.

На протяжении всего вечера Шанталь находилась в окружении поклонников и льстецов — мужчин и женщин, которые если не раболепствовали перед ней, то во всяком случае относились к ней с неординарной почтительностью. Ее телохранителем («телохранитель, секретарь, компаньон и массажист», как деловито охарактеризовал его Джейм Менуаль из «Скорпиона») был высокий широкоплечий мужчина лет сорока — несколько грубоватого вида, но по-мужски достаточно привлекательный. Почти весь вечер он находился рядом с ней; в нем не чувствовалось напряженности, он все время молчал, тем не менее бросал пронзительные взгляды на каждого, кто домогался внимания его патронессы. Он ощупывал глазами людей на манер полицейского или сыщика. Майк Крюгер. Он когда-то отбывал небольшие сроки за попытку изнасилования, за присвоение чужой собственности, за подделку чека; других обвинений против него не было — обвинение за убийство было снято, когда исчез главный свидетель.

Весь вечер он подносил Шанталь шампанское, закуски, подводил к ней гостей. Незадолго до полуночи он пересек комнату и сказал, что леди хотела бы поговорить со мной. Нельзя сказать, что это было сделано грубо — это было сделано достаточно учтиво, если учесть, что он выполнял королевский приказ. Спокойный, негромкий голос, выдержанные манеры, но глаза его пробежали по моему лицу, словно тарантулы. Лично я не откликнулся бы на подобное приглашение, но Митч ответил согласием.

Крюгер представил ей меня и отошел на несколько ярдов в сторону.

— Рад познакомиться с вами, миссис д'Иберон, — проговорил я, несколько искажая ее фамилию.

Она не подала мне руки, не улыбнулась и не кивнула. Фрэнк Митчелл не заслуживал ничего, кроме нейтрального взгляда.

— Вы весь вечер не спускали с меня глаз, — сказала она с заметным французским акцентом.

— Прошу прощения, если это так.

— Я хотела бы знать — почему? — На ней были изумрудные серьги, изумрудная подвеска и изумрудное кольцо. Очевидно, она распродала не все свои камни. У нее был красивый, свежий цвет лица чуть оранжевого оттенка — результат загара, который приобретают в горах во время катания на лыжах.

— Я думаю, что мужчины пялили на вас глаза и раньше, — сказал я.

Я успел забыть холодную пронзительность ее взгляда, и светящийся незаурядный ум. Шанталь (в этот момент я подумал о ней как о Шанталь) обладала редкой способностью мгновенно гасить свою индивидуальность, чтобы полнее оценить индивидуальность другого. Она не хотела давать волю собственным эмоциям при оценке другого человека. Нам часто нравится или не нравится человек по чисто субъективным критериям; мы проецируем на него свои собственные добродетели и пороки. Я женился на женщине, которой не существовало; я создал ее, как когда-то до этого создал Кристин Терри. Шанталь никогда не допускала подобной ошибки. И сейчас она стояла, спокойно и внимательно изучая мужчину, который называл себя Фрэнком Митчеллом.

— Мы встречались, — сказал она наконец.

Вот тебе раз. Мое брюшко, моя лысина, борода, мои ослепительные зубы и новые синие глаза, мои походка, голос и акцент, мой стиль и все мои старания оказались ни к чему, меня вычислили менее чем за тридцать секунд. Гаси свет, опускай занавес, сматывай удочки.

— Я вас также знаю, душа моя, — произнес я. — Но только из снов. — Браво, Митч, весьма учтиво сказано.

Очевидно, мои слова ее приятно удивили.

— Нет, — сказала она с очаровательным акцентом. — Я не думаю, что мы с вами встречались. Просто я узнала ваш тип.

— И что это за тип?

— Вы или полицейский, или осведомитель. — Она красиво улыбнулась. — Скорее всего — осведомитель.

Чуть отвернув голову в сторону, она дала понять, что отпускает меня и позволяет пребывать в моем несчастном жалком мире; появился Крюгер и увел меня от ее королевского величества.

— Я слышал, что на лыжах хорошо кататься в любом месте Скалистых гор, — сказал Крюгер. — Вейл, Брекенбридж, Алта, Джексон-Хоул, Таос… Попробуйте где-нибудь в другом месте. — Ни грубости, ни выразительных взглядов, ни скрытых угроз — Шанталь вышколила этого парня за годы их сотрудничества.

— Мне хочется кататься именно здесь.

Он пожал плечами, предпочитая оставаться в тени и не подчеркивать своей роли в тандеме.

— Снег практически везде одинаков, куда бы вы ни поехали.

— Нет, не одинаков. Иной снег превосходит любой другой.

Через два дня мне позвонил Джейм Менуаль из «Скорпиона»: кто-то наводил справки о Фрэнке Митчелле — справлялись у «снежных» маклеров и в полиции.

— И что вы об этом думаете? — спросил я.

Последовала пауза.

— Это может быть хорошим знаком. Возможно, что она купит.

— Что вы намерены делать?

Снова пауза.

— Ждите сигнала. Но вы должны правильно его понять.

Фрэнк Митчелл — лицо не вымышленное. Он действительно связан (точнее, был связан) с торговлей наркотиками. Какие-то кубинские конкуренты убили его, останки его сожгли в крематории, который они обслуживали, пепел развеяли над Бискайским заливом. О смерти Митчелла знали только кубинцы — те, которые его убили, и те, которые сидели в «Скорпионе». Впрочем, это могли быть одни и те же люди.

На следующий день в моем номере снова раздался телефонный звонок. Звонила Шанталь д'Оберон: тихий, бархатный, с хрипотцой голос — секс, трансформированный в звуковые волны. Завтра она с несколькими друзьями отправляется на вертолете на лыжную прогулку в живописную долину на западе, где совершенно изумительный снег; не желаю ли я присоединиться?

— В котором часу?

— В десять в аэропорту.

— Я буду там.

— Прекрасно. Почему бы вам не захватить с собой и своего собственного снега?

Я положил трубку на рычаг. Господи, похоже, сработало, хотя я до последнего момента в это не верил. Шанталь д'Оберон и Фрэнк Митчелл, обманщики и мошенники, самозванцы, завтра могут встретиться и — кто предугадает? — даже почувствовать симпатию друг к другу. Надеюсь, что моя маска с меня не спадет.

Я испытывал подъем, который способен испытывать человек, сознающий, что добыча клюет на приманку. Это чувство шло, разумеется, от сознания своей силы, но не от примитивной брутальной силы убийцы из-за угла; стремление запугать физически свойственно любому подонку, в руках у которого находится пистолет или нож. Нет, это была сила совсем иного рода — весьма деликатная, сродни дипломатии и артистизму, сила, способная совратить и завлечь человека в сети и позволяющая манипулировать им и его судьбой. Это была игра, где нужно было импровизировать и реагировать на непредвиденную реакцию. Игра, в которой один манипулирует другим, но на поверку оказывается, что им самим манипулируют. Кто же в конце концов окажется истинной жертвой? Играют два волка в овечьей шкуре.

Глава двадцать пятая

В аэропорту меня ждали четверо: Даррил Румбау; невысокая плотная блондинка по имени Джун, которая некогда была членом олимпийской сборной лыжной команды Штатов; наш гид Ганс Рихтер — австриец лет шестидесяти с неприветливым выражением лица и настолько резким голосом, что даже обычные фразы у него звучали властно, как гестаповские команды; и, наконец, изящная сияющая Шанталь — аристократка, получившая образование в монастыре проститутка. Она улыбнулась, взяла меня за руку и спокойно сказала:

— Я забыла спросить, хорошо ли вы катаетесь на лыжах.

— Катаюсь прилично.

— Не падаете?

— Ужас помогает мне сохранить равновесие.

Она снова улыбнулась и повернулась, чтобы представить меня гиду и блондинке. Она много улыбалась и смеялась все эти дни; успех изгнал из нее прежнюю угрюмость, расковал ее, и она временами позволяла себе быть беспечной и беззаботно веселой. Это не означало, что она перестала быть жестокой, расчетливой гадиной; она ею осталась, но в ее арсенале были и другие качества, которые она умело демонстрировала по своему выбору. Похоже, в настоящее время убийца была весьма довольна собой.

Вертолет находился в шестидесяти футах от вокзала. Его большие, медленно вращающиеся лопасти с шумом рассекали холодный воздух. Румбау предложил серебряную фляжку с коньяком. Я сделал пару глотков, хотя было всего чуть более половины десятого; пилот, Шанталь и Джун вежливо отказались, а австриец пролаял свое мнение о том, как влияет алкоголь на лыжные прогулки в горах.

Через несколько минут Шанталь дотронулась до моего запястья и показала в окно: стадо лосей убегало от тени вертолета, то и дело глубоко проваливаясь в снег.

— Красиво, — сказала она.

— Управляют рогами, — заметил я.

— Вы много катались на лыжах, мистер Митчелл?

— Митч. В последнее время не очень, но в детстве увлекался ими.

— В Майами? — улыбнулась она.

— Я вырос в Миннесоте. — Это так — настоящий Фрэнк Митчелл был родом из Миннесоты.

— У меня есть друзья в Майами.

— Большой город.

— Да, но если вы занимаетесь одним и чем же делом…

— Я, можно сказать, уже ушел из него.

— Рик Васкес?

Я покачал головой.

— Коди Унгер?

— Я придерживаюсь правила, — сказал я. — Я не знаю никого, если меня спрашивают.

— Билл-Клайд Барнес?

— Никакого Билла, никакого Клайда, никакого Барнеса.

— Это меня беспокоит. Каким образом я смогу вам довериться?

— А я не прошу вас доверяться мне. При чем здесь доверие?

Она понизила голос.

— Видите ли, я боюсь, что вы можете разбить мне сердце.

Я засмеялся.

— Для меня новость, что у вас есть сердце.

Мы разговаривали под шум двигателей; я наклонился к ней поближе (улавливая запах ее волос и жасмина) и тихонько сказал:

— Может быть, в одну прекрасную ночь наши сердца застучат в унисон.

Она улыбнулась.

— А вы плут, Митч!

— Но не полицейский и не осведомитель.

— Там посмотрим.

— Я прихватил свой снег.

— И в этом отношении мы посмотрим, — сказала она.

Я испытывал некоторое беспокойство, отчасти потому, что не был вполне уверен в том, как покажу себя здесь на лыжах, но главным образом из-за того, что не знал, принимает ли она меня за Митча. Время от времени она бросала на меня то ли загадочные, то ли понимающие взгляды, словно игрок в покер, который знает, что я блефую, и хочет заставить меня продолжить игру. Это не могло меня не беспокоить. Тем не менее все продолжительнее и чаще я не видел Кристин Терри в этой женщине; она казалась мне новой, удивительно привлекательной незнакомкой.

Вертолет поднялся примерно на пятнадцать тысяч футов, и взору открывались иззубренные белоснежные горы до горизонта, напоминающие штормовое море. Ослепительно белые кряжи и впадины. Темный лес на нижней части склонов и в долинах. И небо, цвет которого менялся от нежно-голубого до ультрамаринового. Похожая на насекомое тень вертолета скользила по изломанной поверхности, то поднимаясь, то опускаясь на тысячи футов.

Пилот обогнул массивную пирамидальную вершину, словно испытывая потоки ветра, и стал быстро спускаться над невысоким кряжем. Огромные вращающиеся лопасти подняли снежную метель, от которой за окном стало бело. Через минуту вертолет медленно опустился на свои полозья. Мы выгрузили экипировку и помахали рукой пилоту.

Под пушистым снегом, снесенным потоком воздуха от лопастей, обнажилось спрессованное ледяное основание. Кое-где виднелись аспидно-черные валуны и пучки коричневой альпийской травы. Внизу под нами была огромная вогнутая снежная чаша. Склон пугал своей крутизной — около тридцати пяти или сорока градусов, а гребень, на котором мы стояли, находился на высоте не менее четырех тысяч футов.

Воздух был сухой и имел какой-то подгоревший привкус. Дышалось так, как пьется вода во сне — воздухом нельзя было насытиться. У меня появились первые симптомы горной болезни — тошнота, головокружение, легкая, но противная головная боль и какое-то отупение: пока другие прилаживали лыжи и оживленно болтали, я мрачно стоял на краю бездны. Вертолет, превратившийся в светлую точку, снижался, готовясь к посадке на дальней площадке.

Ко мне подкатил австриец.

— Если вы нет в состоянии спуститься на лыжи, мы закопать вас здесь, — сказал он. Тевтонский юмор.

Все терпеливо ожидали (Шанталь еле заметно, но ехидно улыбалась), пока я прилаживал лыжи, искал палки и надевал солнцезащитные очки.

Наконец я экипировался, и Рихтер прочитал нам лекцию о лавинах.

Затем он сделал пару шагов и наклонился набок. Снег поднялся ему до пояса, а он медленно двинулся вперед, перенеся вес назад, постепенно убыстряя ход, выпрямляясь и выписывая четкие параболы в снегу. Конечно же, он ушел красиво, хотя и несколько старомодно.

— Думаю, что я смогу это сделать, — сказала Шанталь.

Как я и предполагал, шла она красиво. Она была отличной спортсменкой, к тому же в ее характере было заложено стремление превзойти и блеснуть. Я нисколько не сомневался, что она ездила верхом и выпускала сокола, демонстрируя ничуть не меньшее мастерство. Ее повороты были короче и круче, чем у Рихтера, и на каждом из них в воздух поднимался снежный веер, который на какое-то время зависала и сверкала на ярком солнце. В стиле Шанталь присутствовали и мощь, и грация. Однако было в нем и нечто механическое — очевидно, от переизбытка техники.

Джун в этом отношении выглядела лучше. Она скользила непринужденно, весело, свободно.

Техника Румбау была приблизительно моего уровня. Он шел грамотно, но не более того, и в его исполнении каждый элемент выглядел как преодоленная трудность.

Они растянулись по склону: Рихтер покрыл почти половину дистанции; Шанталь шла по его следам в пяти — десяти ярдах; Джун свернула чуть в сторону, чтобы идти по нетронутому снегу; на некотором удалении старательно и аккуратно менял галсы Румбау…

В воздухе переливались снежные кристаллики всех оттенков. Я стоял среди неба, наблюдая за переливами оттенков, а затем вдруг земля поднялась, горизонт наклонился, и я оказался в объятиях сверкающей белизны. Мягкая прохлада, скорость, внезапное кратковременное ощущение земной тяжести на поворотах. Я направил лыжи вниз, набрал скорость и испытал состояние невесомости во время мягких ритмичных подъемов и спусков. Скрежет снега под лыжами напоминал звук рвущегося шелка.

Дважды я останавливался, чтобы отдохнуть, а последний отрезок шел, не пытаясь сдерживать скорость. Все ожидали меня у вертолета, улыбающиеся и раскрасневшиеся. «Здорово! Великолепно! — восхищались они. — Какой чудесный день!» Глаза Шанталь сверкали, она не могла сдержать счастливой улыбки. Сейчас она была похожа на ребенка — невинного и чистого.

Вертолет подбросил нас на другую гору. Мы очистили от снега валуны и сели завтракать. Шанталь оказалась рядом со мной. У нас были хлеб, сыр, салями и две бутылки красного вина. Румбау сказал, что во время спуска он сочинил хайку — не хотим ли мы послушать? Мы ответили — нет, не хотим, но он прочитал, и мы сказали, что это очень хорошее хайку. Затем мы ели и пили.

Румбау сказал, что во время спуска он сочинил хайку — не хотим ли мы послушать? Мы ответили — нет, не хотим, но он все равно прочитал, и мы сказали, что это очень хорошее хайку. Потом мы просто ели и пили.

Неожиданно Румбау сказал:

— А вы не приготовили никакого сюрприза, Митч?

Я извлек маленькую золотую табакерку и ложечку и подал их Шанталь.

— Только осторожней, — предупредил я. — Чистейшая вещь.

— Прислушайся к совету, Шанталь, — поддержал меня Даррил.

Рихтер с отвращением наблюдал за тем, как Шанталь дважды набирала по полложки порошка и закладывала его в нос. Затем то же самое проделала Джун, поле нее Румбау. Возмущению Рихтера не было предела, его английский можно было понять лишь с большим трудом: глюпо, отшен глюпо, майн Готт, фуй! Он жестом показывал на горы и небо — неужто этого недостаточно? Больные, чокнутые люди — неужто вам мало этой красоты?

Пройдя по кругу, табакерка вернулась ко мне, и я положил ее в карман.

Шанталь в упор посмотрела на меня.

— А вы?

— Я не употребляю.

— Что вы хотите сказать?

— Я вроде бармена, который сам не пьет, или тощего повара. К тому же сейчас не то время и место. Рихтер в этом отношении прав.

— К черту Рихтера, — сказала она, продолжая сверлить меня глазами и пытаясь до конца понять меня.

Перед последним заходом она пригласила меня вечером у нее пообедать.

— О'кей.

— У нас есть дела, которые нужно обсудить.

По некоторым едва заметным штрихам было ясно, что в мое отсутствие мой номер обыскивали, но я вынес револьвер и наркотики за несколько дней до этого.

Я приготовил себе напиток и сел на край кровати. Лицо мое за этот день основательно обгорело, мышцы побаливали.

Ну как, Митч?

Я зажег сигару и выпустил струйку дыма.

Так что, Митч?

Глава двадцать шестая

Я позвонил. Дверь открыл Крюгер. Он принял мое пальто, сказал, чтобы я вытер грязь со своих штиблет, и, препроводив меня в гостиную, сообщил, что Шанталь на кухне, колдует над телятиной. Не желаю ли я выпить? Естественно, я желал.

Квартира была просторная, с прекрасным видом на горы, уютно обставленная, с большим камином, украшена современными гравюрами, картинами и статуэтками. Окна выходили на запад и юго-восток. В камине потрескивали сосновые дрова; откуда-то из невидимого громкоговорителя доносилась музыка из балета «Лебединое озеро».

Я бросил взгляд на обеденный стол — он был накрыт на две персоны. Это, по всей видимости, означало, что Крюгер не останется. Хорошо.

На столике возле окна я увидел шахматную доску. Эндшпиль с четырьмя черными и пятью белыми фигурами. Вероятно, сама Шанталь решала шахматную задачу. Фигуры были из слоновой кости.

Крюгер появился со спиртным, и мы заговорили о пустяках, приглядываясь друг к другу. Вокруг его глаз виднелись шрамы в виде крошечных полумесяцев и мешков. Возможно, когда-то он был боксером; не исключалось и то, что не было недостатка в желающих и имеющих повод отколошматить его.

Его манеры и слова внешне были любезными, однако в глазах и голосе чувствовались презрение и надменное сознание собственного физического превосходства, присущего школьному драчуну и задире. В каждом его движении ощущалась агрессивность. Опасный человек, по оценке «Скорпиона» и моим собственным впечатлениям. Киллер. Он смотрел не на меня, а как бы сквозь меня. Внезапно я понял, что видел его раньше, годы тому назад, в Корал-Гейблзе. Он и Шанталь разговаривали на пирсе, когда я возвращался после рабочего дня, и она, улыбаясь, назвала его «религиозным шарлатаном».

— Я слышал, что у вас отменный товар, — сказал Крюгер.

— Это так.

— Дорогой товар.

Я кивнул.

— Вы уже много продали его?

— На пару тысяч долларов.

— Неплохо.

— Вполне.

— Хотел бы попробовать его.

Я передал ему табакерку и сказал:

— Осторожно. Чистая вещь.

Он искоса и с презрением посмотрел на меня, сел на диван и открыл табакерку. Он размял порошок пальцами, потер им десны и засунул в нос содержимое двух ложечек. Щелкнув крышкой, он закрыл табакерку, однако мне ее не вернул.

— Ты либо очень глуп, либо страшно отчаянный, — сказал он.

— А ты как полагаешь?

— Приехать в этот город и начать торговать таким товаром в розницу!

— Я пока еще в розницу не торговал.

— Ты можешь плохо кончить — где-нибудь в снежном сугробе.

— Как тебе понравился мой снег?

Он выдавил улыбку.

— Божественно.

— Я не собираюсь открывать здесь свое дело, — пояснил я. — Я хотел бы продать все оптом.

— Сколько у тебя товара?

— Больше шести кило.

— Точно такого же снега?

Я кивнул.

— Я хорошо знаю товар, который сюда попадает, но такого никогда не встречал.

— Новый источник.

— Откуда?

— Из Колумбии.

— Кто его тебе доставил?

— А больше ты ничего не хочешь знать, Крюгер?

— Шанталь полагает, что от тебя плохо пахнет. Я тоже так считаю. Кто тебя сюда направил?

Я сделал глоток из рюмки.

— Ты не записываешь разговор? Сними пиджак и рубашку.

— Только после тебя.

Он откинулся назад и ухмыльнулся.

— Ну ты и штучка, — проговорил он. — Шесть кило при тебе?

— Естественно. А миллион баксов при тебе?

— Я имею в виду — шесть кило здесь, в городе?

— Нет.

— Но это твоя собственность или ты должен их еще купить?

— Моя собственность.

— Сколько снега в городе?

— Очень мало.

— Надо еще выпить, — сказал он, но не двинулся с места. И после паузы: — Миллион долларов… А если назвать реальную цену?

— Это реальная цена.

— Я могу купить билет на самолет в Колумбию за несколько сотен долларов.

— Не спорю. Но потом ты должен обойти уйму полицейских и не один день якшаться с прорвой головорезов, пока найдешь снег такого качества. И наконец найти южно-американского дипломата, который провезет порошок по дипломатическим каналам… Сделка со мной обойдется тебе гораздо дешевле.

— Это разовая сделка?

— У меня появится два или три кило через четыре месяца.

— Слишком хорошо, чтобы было правдой.

— Так соглашайся.

— Ты мне не нравишься, — сказал Крюгер.

— Тогда не заставляй меня вытанцовывать перед тобой.

Он некоторое время пристально смотрел на меня, а затем, заходясь от бешенства, процедил:

— Тебе лучше заткнуться со своими советами, сукин сын! Вот сейчас возьму и вышвырну тебя из окна!

Полагаю, что бешенство частично было результатом воздействия кокаина, но могло быть и попыткой прощупать меня на слабину или вызвать во мне неосторожный гнев либо страх. Блефовал он или нет, но было ясно, что человек он неуравновешенный. Мой револьвер находился в поясной кобуре, и я расстегнул свой спортивного покроя пиджак.

Он заметил мое движение, понял, наклонился вперед и по-волчьи оскалился:

— Ты думаешь, что я не посмею вышвырнуть тебя из окна?

— Я думаю, что ты ждешь, чтобы я сам выпрыгнул.

В комнату вошла Шанталь. Лицо ее казалось бесстрастным, зато в ее позе и тоне ощущался — неподдельный или искусственный — гнев.

— Спокойной ночи, Майкл!

— Я никуда не собираюсь.

— Ты собираешься.

— Ага, ты намерена переспать с этим подонком, малышка?

— Ты извинишься перед нами обоими завтра.

— А может, и нет! Скорее, что нет!

— Возможно, что наш союз распадется сегодня вечером, — сказала Шанталь холодным и твердым голосом. Французский акцент ее был особенно заметен.

— Возможно.

— Я приму решение об этом завтра, после твоих извинений.

Он опустил мою золотую табакерку к себе в карман и поднялся. Наступила минута решающего испытания. Сделаю ли я вид, что этого не заметил? Или же затею бучу из-за нескольких граммов кокаина и куска золота?

— Вынь из кармана, — сказал я. Ладонь моя уже сжимала рукоятку револьвера. Я вполне мог бы застрелить его, если бы до этого дошло дело. Сейчас было поздно отступать.

Крюгер уставился на меня.

— Вынимай из кармана, тебе говорят.

— Что?

— Табакерку.

— Табакерку? Какую табакерку? — Он протянул руки ладонями вперед и перевел взгляд на Шанталь. — О чем он болтает?

Я вынул револьвер, взвел курок и наставил его в живот Крюгеру. Я не мог промахнуться. Игра была детской, но вполне реальной, с неизбежными потерями и с проигравшим. Говорить больше я не мог, дальнейший разговор свидетельствовал бы о слабости.

Крюгер снова перевел взгляд на меня.

Это выглядело безумием. Я мог застрелить человека.

И тогда он сунул руку в карман.

— Ах, это. — Вынув табакерку, он положил ее на стол, засмеялся и повернулся к Шанталь.

— Ты понимаешь, что ты делаешь, малышка?

— Убирайся.

Он дал ей пощечину — не изо всех сил, но достаточно ощутимую. Голова ее дернулась, Шанталь покачнулась.

Еще чуть-чуть, и я окончательно потерял бы голову и нажал на спусковой крючок.

Крюгер проклинал Шанталь и угрожал мне, плюнул в мою сторону, но промахнулся, затем повернулся спиной, схватил с вешалки пальто и покинул комнату.

Шанталь заперла за ним дверь, закрыла ее на цепочку, улыбнулась мне невеселой улыбкой и молча прошествовала на кухню. Шла она прямо и к горящему от пощечины лицу даже не прикоснулась.

Руки у меня дрожали. Желчь обжигала горло. Я едва не убил человека из пустого тщеславия. Я вел себя так же примитивно, как и Крюгер. Только глупец отвечает на эмоции такими же эмоциями, ненавистью на ненависть, добротой на доброту. Это путь к рабству. Тобой может овладеть всякий.

Шанталь вернулась в гостиную с двумя виски. Мы оба несколько успокоились. Я обратил внимание, что на ней черное вечернее платье простого покроя, жемчужное колье и жемчужные сережки. Левая часть лица припухла, на щеке был заметен след удара.

— Он никогда себя так не вел, — сказала она.

— Я предупреждал его, чтобы он не перебрал кокаина, но он не послушался.

— Он изрядно выпил перед вашим приходом. Должно быть, одно наложилось на другое. Приношу извинения.

— Это я приношу извинения, ведь, несмотря на пистолет, я в принципе не считал возможным застрелить его за то, что он ударил вас.

— Бог мой, ну конечно же.

— Вы и в самом деле намерены разорвать с ним союз?

— Да. Я должна.

— Я не могу понять, почему вообще мог возникнуть подобный союз.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что вы — Шанталь д'Оберон, а он — мусор.

Она подняла голову и улыбнулась.

— Я, например, не могу понять, каким образом вы познакомились с таким мусором, как Крюгер или я. Почему вы занимаетесь этим делом?

— Вы считаете, что я подставной?

— А разве нет?

— Вовсе не в том смысле, какой вы вкладываете. А вот что касается вас… Такая женщина, как вы, из старинного рода — и вдруг причастна к этому грязному бизнесу.

Она засмеялась, наклонилась и погладила меня по руке.

— Старинные именитые семьи были варварами, мой дорогой. Как и мы.

Глава двадцать седьмая

За ужином мы ели салат, телятину и пили красное вино. Все было очень вкусно, но ел я с трудом: вспоминался другой ужин — с отравленной рыбой. На десерт были яблоки и отлично выдержанный сыр камамбер, белое вино сотерн, после чего Шанталь налила в маленькие рюмки коньяк «Реми Мартен». Она явно пыталась ублажить меня, и это само по себе вызывало немалые подозрения. Я был уже достаточно пьян, как, впрочем, и Шанталь, поскольку она пила то же самое и столько же.

Мы вышли в гостиную. Из стереоколонок звучала музыка Шопена. Огонь в камине горел все так же весело и жарко.

Я сказал:

— Я вижу, у вас шахматы.

— Да. Вы играете?

— Я научился этому в тюрьме. Хороший способ убивать время.

— Я начинающая. Взяла несколько уроков у друга прошлым летом. Я знаю, как ходят фигуры, имею самое общее представление о стратегии — вот и все.

— Давайте сыграем.

— Но я и в самом деле плохо играю.

— Ну-ну, не скромничайте.

Я намеренно играл плохо; она намеренно играла глупо и позволила мне выиграть.

Она направилась в бар, налила еще по рюмке коньяку, вернулась, и мы сели рядом на диване напротив камина. Я ощущал ее тепло, жасминный запах духов. Поленья в камине внезапно выстрелили, и кверху поднялся сноп икр.

— Я слышала большую часть вашего разговора с Майком, — сказала она. — Я уполномочила его обсудить дело с вами, но, конечно же, не могла предположить, что он будет настолько безобразно агрессивным.

— Понимаю, — сказал я.

— Майкл работает на меня. Точнее, он привык работать на меня. Вы ведь понимаете — я женщина, и мне не обойтись без такого мужчины, как Майкл Крюгер, в этом жестоком бизнесе. Мне требовалась его сила, хитрость и жестокость. Его нелепая ревность совершенно неуместна. Он зашел слишком далеко. Он повредил моей репутации и теперь еще пытается вмешиваться в мои дела.

— С вашей стороны было мудро дать ему от ворот поворот. Хотя это и непростая вещь.

— Вы могли бы мне помочь.

Я откусил кончик сигары, попробовал табак на вкус и покачал головой.

— Нет. Это ваша проблема.

— Но ваша проблема — сделать так, чтобы мы вместе закрутили дело.

— Но у нас нет никакого дела.

— Мне нужен кто-то. Мужчина.

— Я ни на кого не работаю, Шанталь.

— Я имею в виду партнерство. Полноценное, равноправное партнерство.

— С какой целью? Мне ничего не надо.

— Надо. Деньги, много денег. У вас есть превосходный товар. У меня есть система сбыта — и здесь, и в других местах, надежная клиентура. Послушайте, Митч, если вы пойдете на сотрудничество, я обещаю вам полтора миллиона долларов через два месяца.

— Я не амбициозный. У меня есть товар. Вы либо его покупаете, либо нет. Мне ни к чему всякие осложнения.

— Неужто полмиллиона долларов не стоят некоторых осложнений?

— Нет, не стоят. Это означает, что нужно убить Крюгера. Применить силу здесь, силу там… Нанять головорезов. Может быть, убить кого-то еще. Опасаться всего и вся… Подвергаться шантажу… Нет уж, увольте, мне этого не надо.

— Вы меня удивляете, — сказала Шанталь. — Когда я увидела, как вы повели себя в этот вечер с Майком — с такой выдержкой и твердостью, я подумала, что вот он наконец, смелый мужчина, к тому же не вульгарный и весьма умный!

Я улыбнулся.

— Вы не оправдали моих ожиданий.

— Послушайте, Шанталь… Если вы не в состоянии сейчас добыть деньги, то так и скажите, не напускайте тумана и не уговаривайте меня возиться с вами два месяца. Не ждите, что я стану убивать ваших друзей. И, наконец, не думайте, что я буду доверять вам. Я не какой-нибудь зеленый юнец, который берет деньги треста, едет в Южную Америку и возвращается с порошком. Я занимаюсь этим делом много лет и пока что в добром здравии. Это должно сказать вам кое о чем.

— Хорошо. Вы продадите мне четыре кило сейчас, а два остальных — в феврале?

— Нет, я хочу разгрузиться сейчас. Я рассчитывал сделать это быстро в вашем городе. Я выпустил значительную часть дорогого снега, чтобы добраться до верхов. И вот я, очевидно, на самом верху, а этот верх не может себе позволить напрямую заключить даже маленькую деловую сделку. Я начинаю думать, что вы занимаетесь торговлей любительски. Богатые люди от скуки иногда позволяют себе острые ощущения.

— Каким образом я смогу удостовериться, что у вас действительно шесть кило?

Я ткнул сигару в пепельницу. Поднялся на ноги.

— Послушайте. Я ухожу. Вижу, что вы привыкли иметь дело с ребятами, у которых маленький бриллиант в мочке одного уха… А обед был вкусный, благодарю.

Она засмеялась.

— Давайте отбросим всю эту театральную дребедень. Я хочу попробовать ваш товар.

Она удалилась в одну из комнат и через момент вернулась с квадратным листом станиоля, кувшинчиком с соком лайма, лезвием бритвы и короткой серебряной трубкой. Я наблюдал за ней, пока она проверяла кокаин на отсутствие примесей, взяв образец из табакерки и нагревая его на станиоле, где он в одно мгновение превратился в пепел. После этого она бросила порошок в сок лайма, энергично потрясла кувшин и удостоверилась, что отдельные кристаллы коалесцировали в единое целое.

— Изумительно, — сказала она.

Она высыпала щепотку кокаина на стол и аккуратно разделила лезвием на четыре части. «Дамы первые», — произнесла она, и шла серебряную трубку и поочередно втянула по порции кокаина в каждую из ноздрей. Затем элегантно пошевелила ноздрями, как бы смакуя и оценивая порошок, и хитро улыбнулась.

Я взял трубку и втянул оставшиеся две части кокаина.

— Давайте поговорим о цене, — сказала Шанталь.

— Мы уже говорили. Она остается прежней.

— А если раскрыть карты?

— Об этом могла бы идти речь, если бы я блефовал.

— Ладно. Совершим обмен через две недели.

— Через неделю. И деньги должны быть чистые — я не люблю, когда они оставляют зеленые следы на пальцах или в прошлом месяце украдены.

— Мне нужно по крайней мере десять дней, чтобы заполучить наличные.

— Хорошо, десять дней — и ни днем больше.

— Со мной будет несколько человек, когда мы будем производить обмен.

— С вами будет лишь один человек, как и со мной.

— Это несправедливо — двое мужчин против одного мужчины и одной женщины.

— Ваш партнер меня как раз не беспокоит, — сказал я. — Я буду следить за вами.

Она засмеялась; намек на ее вероломство, как бы это ни выглядело противоестественным, она явно сочла за комплимент.

— А когда, вы говорите, можете поставить другую партию?

— Давайте окончательно оформим эту сделку, прежде чем начать разговор о следующей.

— Ага, вы хотите окончательно оформить, — сказала она. — В постели, я полагаю?

— Я имел в виду не это. Но согласен принять и такое предложение.

— В самом деле?

— Предпочту рукопожатию.

Все время в течение нашей полувраждебной пикировки она сидела рядом, то касаясь моей руки, то наклоняясь и заглядывая мне в глаза, излучая тепло и сексапильность. Я не верил в ее искренность: она могла по желанию включать и выключать сексуальность. Я был всего лишь очередной клиент. Но, по всей видимости, она рассчитывала, что сможет чего-то добиться, уложив меня в постель.

Она взяла мою табакерку, щелкнув, закрыла ее, поднялась и ушла в другую комнату.

Я допил коньяк. Я был пьян, но не считал, что подействовал кокаин. Дело было не в этом. Тогда я еще не понял, что порошок являлся источником моей маниакальной уверенности и самоуважения. В самом деле, я был замечательный парень. Обладатель не вполне понятной власти, которая проявится, когда придет время. Если сравнить меня с Шанталь, то она была лишь ребенком, по-своему умным и талантливым, даже опасным и жестоким, но все равно — только ребенком. Я не знал, была ли подстроена стычка между Шанталь и Крюгером. Возможно. Но не исключено, что Шанталь хотела сменить партнера, поменять Крюгера на меня, увеличить долю прибыли и… Я проанализирую это позже. А сейчас мне хотелось насладиться своей новой властью.

Я медленно миновал вестибюль и вошел в спальню хозяйки. Шанталь голая лежала на середине огромной кровати, скрестив ноги. Обнаженная маха. Тусклый свет падал на столик у кровати. На нем лежала раскрытая табакерка. Шанталь бесстыдно смотрела на меня, бесстыдно разглядывающего ее прелести. Белый порошок виднелся на сосках и на пупке.

Я проснулся через несколько часов, чувствуя, что дамы рядом нет. Освещенная лунным светом, голая Шанталь сидела на стуле у окна, перебирая содержимое моего бумажника. Кредитные карточки, водительское удостоверение, несколько расписок и квитанций… То, что принадлежало покойному Фрэнку Митчеллу.

— Нашла что-нибудь интересное? — спросил я.

Она обернулась.

— Нет.

— Я-то думал, что это любовь…

Глава двадцать восьмая

Джейми Менуаль рассказал мне, как обычно завершается кокаиновая сделка: покупатель без денег и торговец без кокаина встречаются в какой-нибудь комнате или в безлюдной аллее и убивают друг друга после взаимного шантажа.

— Вы подвергаетесь серьезной опасности, — сказал Менуаль, — после того как убедили этих акул, что у вас прорва кокаина.

— Я похож на слабака? — спросил я.

Он улыбнулся.

— Увидим.

Я вылетел из Аспена в Денвер и оттуда в Майами, где остановился в отеле «Биг». Была ли то мания преследования или вполне оправданный страх, но мне всюду чудились люди Шанталь: молоденькая девушка в самолете, двое мужчин в аэропорту в Денвере, мужчины и женщины в вестибюле гостиной, в ресторане, коридорах — мои потенциальные киллеры. То есть, я видел киллеров, по всей вероятности, во вполне безобидных людях.

— Примите как неизбежность, что за вами наблюдают, — говорил в свое время Менуаль. — Что вашу комнату обыскивают. Будьте осторожны и внимательны на улицах, в лифтах и на лестницах, особенно если вы несете какой-то пакет. Не доверяйте никому.

Прожив три дня в отеле, я позвонил ему из телефона-автомата.

— Как идут дела?

— У меня мания преследования.

— Хорошо, очень хорошо. Это в порядке вещей. Вы убеждены, что за вами следят?

— Да, я абсолютно в этом уверен.

— Опишите их.

— Они молодые, им лет под тридцать. С бородами, длинными волосами, жаждут остановиться в моем отеле. И им удается снять комнату по соседству с моей.

— Так-так.

— Есть другой вариант, — продолжил я. — Латиноамериканец средних лет. Холеный и изысканно одетый, проявляет ко мне интерес.

— Он заговаривал с вами?

— Нет, но он всегда оказывается неподалеку.

— Он в очках?

— Да, в очках с проволочной оправой.

— Он случайно не носит с собой чемоданчика типа дипломат?

— Носит.

— Ну так не беспокойтесь. Это наш человек.

Я немного подумал.

— А что у него в дипломате?

— Бог его знает.

— Я должен позвонить Шанталь в пятницу.

— Куда?

— В Аспен.

— Звоните, но я сомневаюсь, что она там.

— А где она сейчас?

— В Кармеле. Она отчаянно пытается набрать наличные из всех законных и незаконных источников, занимает под свою собственность в Кармеле и Аспене, продает драгоценности и все такое прочее.

— Значит, она собирается совершить покупку?

— Полагаю, что так. — Пауза. — Вы понимаете, что если вам удастся осуществить план, вы подведете ее к финансовому краху?

— В этом и заключается моя цель.

В пятницу я попробовал набрать номер Шанталь в Аспене; ответа не было. Я позвонил в Кармель по номеру, который она мне дала. После шести гудков в трубке послышался мужской голос.

— Алло! — Это был Крюгер.

— Я хотел бы поговорить с Шанталь.

— А кто это?

— Позовите ее к телефону.

Он положил трубку.

Я снова позвонил.

— Алло, — сказал Крюгер.

— Попробуй только положить трубку еще раз, скотина, — сказал я.

Последовала продолжительная пауза, и я услышал голос Шанталь.

— Да.

— Я думал, ты расплевалась с Крюгером.

— Зачем ты позвонил мне сюда?

— Потому что не застал тебя в Аспене.

— Мне нужно еще некоторое время. Не так-то просто найти чистые деньги за короткий срок.

— Я дал тебе десять дней. У тебя остается три.

— Прошу тебя, Митч, позволь мне купить половину твоего товара сейчас, а вторую — через шесть недель.

— Полагаю, нам лучше совсем забыть об этом деле, — сказал я.

— Погоди! Я постараюсь все уладить.

— О'кей. Мы совершим обмен в Майами. Ты можешь выбирать место.

Она засмеялась.

— Ты и вправду считаешь меня идиоткой, если думаешь, что я появлюсь в твоем городе с чемоданом, набитым бумажками?

— Тогда где?

— В Кармеле, здесь.

— А это — твой город.

— Аспен.

— Тоже твой город. Давай — Денвер.

— Я позвоню тебе в воскресенье вечером, и мы назначим время и место для обмена в понедельник.

— Я позвоню тебе в воскресенье утром.

— Меня здесь не будет в воскресенье.

— А где ты будешь?

— Точно не знаю.

— Попробуй определиться.

— Тогда в Аспене.

— О'кей, я позвоню тебе в воскресенье вечером в Аспен.

Я повесил трубку, опустил двадцатипятицентовую монету в щель и набрал номер Джейма Менуаля.

— Аспен, — сказал я.

— Чудесно, это будет гораздо легче. Когда вы уезжаете?

— Сегодня вечером.

— Позвоните мне снова, когда будете знать номер рейса. Кто-то должен встретить вас в аэропорту в Денвере.

— О'кей.

— Дэн… позвольте мне прислать пару наших людей вам в помощь.

— Нет. Самую рискованную часть роли я должен сыграть самостоятельно.

— Ну хорошо. Желаю удачи.

Дело раскручивалось быстро, и похоже, эта скорость должна была нарастать.

Я авансом заплатил за комнату, когда снимал номер. В этот вечер я упаковал вещи, незаметно проскочил по коридору к служебному лифту, спустился на нем и вышел через служебный ход в переулок. Пройдя несколько кварталов, я взял такси и отправился в аэропорт.

Грубоватого вида средних лет кубинец с татуировкой в виде попугая на левом предплечье встретил меня в Степлтон-Филде у основания пандуса. В кафе мы съели по пирожку и запили молоком, и он передал мне два ключа от двери кондоминиума Шанталь, коричневый чемоданчик с баллончиком газа мейс и два стерильных шприца для подкожных впрыскиваний.

— За систему сигнализации не беспокойтесь, — сказал он. — Я позаботился об этом.

— Что в шприцах?

— Сильное средство. Надо просто уколоть в мышцу. Это вырубит их на двенадцать часов.

— О'кей. Но какое именно средство?

— Не в курсе дела.

По расписанию до утра не было рейсов до Аспена; конторы, обслуживающие мелкие чартерные рейсы, были закрыты, я взял напрокат машину и направился в горы. Дорога была отвратительной и практически пустынной; я выжимал все что мог из машины и демонстрировал все, на что способен, а иногда и сверх того. Тем не менее уже светало, когда я добрался до Аспена. Суббота, утро. Поспешай, думал я, но поспешай, не теряя головы.

Я взял ключ у дремавшего портье и прошел в свою комнату. Сбросил с себя городскую одежду, аккуратно сложил ее в рюкзак и надел лыжный костюм. Лучше сделаться незаметным, стать как все. Я сорвал все этикетки с одежды и утопил их в унитазе. Отныне я путешествовал налегке, и все мои пожитки должны остаться здесь.

Намочив полотенце, я протер все поверхности, на которых могли остаться отпечатки моих пальцев. У меня не было намерений покушаться на жизнь Шанталь или Крюгера, но ситуация могла выйти из-под контроля; кто-то, в том числе я сам, мог запаниковать. Случись это, пусть полицейские ищут Фрэнка Митчелла, а не Дэна Старка.

Я разорвал все документы Фрэнка Митчелла, и они тоже отправились в унитаз.

В буфете нашлось шотландское виски. Наполнив им пластмассовый стаканчик, я закурил сигарету и сел на край кровати. Руки мои дрожали. Конечно же, от усталости. Осмотри еще раз комнату, подумай. Лыжи. На лыжах есть номер серии, который может вывести… на Фрэнка Митчелла. Сумасшествие. То, что я делаю, — это сумасшествие.

Я протер влажной тряпкой бутылку, стаканчик, брелок с ключом от номера, поднял рюкзак и вышел.

Я доехал до базы, оставил взятую напрокат машину на стоянке отеля и с полмили прошел пешком до дома Шанталь. Был замечательный, ясный, морозный день. Мимо меня проносились гремящие цепями автомобили.

Один из ключей входил с большим трудом, но я вращал и крутил его до тех пор, пока не почувствовал, что он попал в соответствующие пазы.

В комнатах было прохладно, пустынно, тихо и самую малость пахло духами Шанталь. В снопе солнечного света роились частички пыли. В углу мерно тикали старинные часы, и в латунном маятнике отражались солнечные блики. На кофейном столике лежала пачка французских сигарет. На крышке пианино стояла ваза с увядшими голубыми и белыми цветами. Книги, журналы, бокал из-под виски с серпообразным следом губной помады на ободке — следы уютного беспорядка.

Спальня. Здесь запахи погуще — пахло духами, косметикой и самой Шанталь. Кровать. Та долгая кокаиновая ночь. Конечно, она проститутка, но ведь не всем и не всегда же она фальшивит?

Кухня. Я приготовил себе на завтрак яичницу с ветчиной, тост и фруктовый сок, затем закурил перед чашечкой растворимого кофе. Я вычистил сковороду и тарелки и сложил их в раковину.

Затем со второй чашечкой кофе я прошел в гостиную и стал пить его, покуривая крепкую французскую сигарету Шанталь. Имел ли я право разорять ее? Да, я верил в то, что отмель Нативити дала мне такое право. Вопрос заключался в том, что говорит мне мое сердце.

Забудь об этом, сказал я себе. Забирай свои вещи и уходи. Однако я остался. Мой ум был добрее сердца.

Ночью я спал на полу у двери, держа наготове револьвер и баллончик с газом мейс.

Они появились вскоре после полудня в воскресенье. Я услышал гудение лифта, звук открывающейся двери и их голоса в холле. Заскрежетали ключи в замках, повернулась дверная ручка, и дверь открылась вовнутрь. Вошла Шанталь, а за ней Крюгер. Крюгер нес два чемодана. Они обалдело уставились на меня. Я оттолкнул Шанталь правой рукой, а левой поднес баллончик к лицу Крюгера и выпустил струю газа. Лицо его сморщилось, как у ребенка, и он почти грациозно повалился на пол. Шанталь бросилась бежать через комнату. Я догнал ее и выпустил струю газа ей в лицо.

Схватив Шанталь за запястье, я толкнул ее в глубь квартиры, затем вернулся к Крюгеру. Он слегка брыкался, поэтому я дал ему вдохнуть еще порцию газа. Я оттащил подальше чемоданы, закрыл и запер входную дверь и нажал на кнопку стереомагнитофона. Зазвучал Бетховен.

Я был возбужден, почти невменяем. Я пнул Крюгера в ребра. В этом не было нужды — он был ослеплен, беспомощен, но мною руководили страх и сознание силы.

Шанталь лежала поодаль, лицо ее было искажено, глаза прикрыты ладонями.

В голове у меня была пустота. Что дальше? Согласно разработанному мной плану я должен был действовать быстро и энергично, пока ситуация находилась под моим контролем, но сейчас я словно оцепенел. Что делать дальше? Мне казалось, что и Крюгер, и Шанталь притворяются, что действие газа было не таким уж сильным.

На всякий случай я снова направил струю газа на Крюгера и быстро обыскал его карманы. Я обнаружил выкидной нож и отбросил его, затем извлек из кобуры пистолет.

Когда я стал пятиться назад, Крюгер схватил меня за ноги, и я упал, правда, успев откатиться в сторону. В схватке он расправится со мной в мгновение ока. Я поднялся и боковым зрением увидел, что Шанталь со стоном пытается встать на ноги.

Крюгер уже почти поднялся. Я шагнул ему навстречу и дважды ударил пистолетом по голове. Но это мало подействовало. Отступив на пару шагов, я снова брызнул на Шанталь газом. Она рухнула на пол. Тем временем Крюгер, покачиваясь, двигался ко мне. Я ударил его пистолетом один раз, второй, третий, лицо его окрасилось кровью, я ударил его снова — и наконец он упал.

Оба на какое-то время были выведены из строя. Я не мог позволить им прийти в себя. Крюгер был дьявольски силен, и это меня очень беспокоило. Шанталь лежала на полу у самого кофейного столика. Из громкоговорителя неслись звуки «Героической симфонии» Бетховена.

Я уменьшил громкость и вынул один из шприцов. Что в нем за зелье? Крюгер был ранен — как отреагирует на это зелье его организм? Я снял пластиковый ниппель кончика шприца, выдавил пару капель прозрачной жидкости, вонзил иглу в предплечье Крюгера и нажал на поршень.

После этой операции я сел на обитый белой кожей диван и закурил сигарету. Крюгер отключился быстро. Было видно, как уходило его сознание. Он весь обмяк, глубоко вздохнул и, казалось, погрузился в глубокий и безмятежный сон. Дыхание его замедлилось, но было ровным и стабильным.

Я закурил новую сигарету, продолжая наблюдать за ним. Подняв с пола Шанталь, я отнес ее на кровать. Лежа на спине, она смотрела на меня. На лице ее виднелись следы слюны и слизи. Глаза были воспаленными и слезились. Я надел наручник на ее правое запястье, прикрепил к стойке кровати и вернулся в гостиную.

Кровь все еще сочилась из ран на лице и голове Крюгера; дышал он свободно и ровно.

Я открыл меньший чемодан. Он был набит деньгами — пачками купюр в сто и пятьдесят долларов, перевязанными резиновыми ленточками.

На ковре валялся зуб — целиком, с окровавленным корнем. Зуб Крюгера.

Тут я почувствовал, что к горлу подступает тошнота.

Я налил в бокал немного виски и залпом выпил, затем сделал смесь из льда и содовой. Так что же делать дальше? Передо мной чемодан с деньгами, совсем рядом с зубом Крюгера. Бери деньги и уматывай. Твоя миссия выполнена.

Допив виски, я намочил в ванной полотенце и осторожно протер глаза и лицо Шанталь. Затем я снял с нее туфли, платье, лифчик и трусики. Она молча смотрела на меня. Правая рука ее была в наручнике, прикрепленном к кроватной стойке.

Я раздвинул ей ноги и лег между ними. Она не закрыла глаз. Когда я входил в нее, она вздрогнула от боли, но не вскрикнула и продолжала смотреть на меня.

Позже, приняв душ и одевшись, я вошел в комнату со вторым шприцем.

— Нет, — сказала она.

— Да.

— Ты не должен это делать.

— Я сделаю.

— Прошу тебя.

Я сделал ей укол в предплечье и, пока она еще не отключилась, вынул двадцатидолларовую купюру из бумажника и бросил ей на кровать.

— С тебя пятнадцать долларов сдачи, — сказал я.

Глава двадцать девятая

Спустя шесть месяцев в начале вечера ко мне постучали. Я открыл дверь и увидел Шанталь. Я уже давно сбрил бороду и носил накладку на голове, но ей хватило мгновения, чтобы узнать меня. В руках у нее был пистолет, на лице — мстительная улыбка. Пистолет дважды по-кошачьему зашипел, и затем его заклинило.

Я захлопнул дверь, повернул ключ в замке, накинул цепочку, бросился в кабинет, позвонил в «скорую помощь» и затем Джейму Менуалю по его домашнему телефону.

— Да?

— Джейм, это Старк. В меня стреляли. Дважды.

— Ранение тяжелое?

— Думаю, что да. Даже уверен.

— Это она?

— Да. Послушай, ты не мог бы кого-нибудь прислать, чтобы меня проводили в больницу?

— Конечно.

— Мне нужна охрана. Эта бешеная сука придет за мной и в больницу. Я бы не разговаривал сейчас с тобой, если бы не осечка ее пистолета.

— Что ты собираешься сказать полиции?

— Что это была неизвестная женщина. Я не могу сейчас ворошить всю историю.

— Ясно. Предупреди администрацию больницы, что при тебе будет охрана.

— Я скажу это людям из «скорой помощи», если не потеряю сознание.

— Но голос у тебя вполне нормальный. Может, ты не так уж тяжело ранен.

— У меня холодеют конечности. Кровь так и хлещет. Кажется, я сейчас отключусь. Позвони в полицию или в «скорую помощь», скажи, чтобы взломали дверь, если я не отвечу. Ладно?

— Сделаю.

— Да, вот еще что…

— Слушаю…

— На какое-то мгновение, именно мгновение, я подумал, что она вполне тянет на леди.

Менуаль засмеялся.

— А в следующее мгновение, когда я ее узнал, я вдруг испытал радость от встречи с ней.

Я положил трубку и впал в забытье, которое продолжалось сорок пять часов.

Хирурги удалили мне почку и три фута кишок вместе с двумя пулями двадцать пятого калибра. Неделю я пробыл в реанимации, а затем меня перевели в отдельную палату, где я спал, читал и играл в шашки или в карты с моими телохранителями. «Скорпион» выделил мне троих охранников, каждый из которых дежурил по восемь часов. Больничный персонал был далеко не в восторге от постоянного присутствия дюжих ребят, но мирился с этим, поскольку администрации никак не улыбалась перспектива убийства одного из пациентов. Всех, кто меня навещал, тщательно проверяли представители администрации, а затем мои телохранители.

В среду, на второй неделе моего пребывания в больнице, в палате зазвонил телефон, и мне сказали, что меня хочет видеть мисс Шанталь д'Оберон.

— Пропустите ее, — распорядился я.

Эрни Вега, один из сподвижников Батисты на Кубе, бывший полковник, выразительно посмотрел на меня.

Я кивнул.

— Это она. Проводите ее в комнату вахтеров и хорошенько обыщите.

Я ждал долгие пять минут, и наконец они вошли.

Шанталь была в бежевых брюках с букетом красных роз. На лице ее играла улыбка.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— На миллион долларов, — ответил я.

Она поставила цветы в вазу, продолжая все так же улыбаться, затем села в кресло.

— У нее было оружие? — спросил я Эрни.

Он покачал головой.

— Эрни ощупал меня очень тщательно, — сказала Шанталь. — Можно считать, что мы с ним теперь помолвлены. — Говорила она сейчас без французского акцента.

— Выйди, Эрни, — сказал я.

— Лучше бы мне остаться.

— Все же выйди и забери все эти приборы, чтобы она не вонзила вилку мне в горло.

Эрни ушел, и Шанталь вынула пачку сигарет и зажигалку.

— Ты можешь курить?

— Дай мне сигарету.

Мы закурили, глядя друг на друга и улыбаясь.

— Ты должен вернуть мне деньги, Дэн.

— А как бы ты их получила, если бы убила меня?

— Тогда я была не в себе от злости, не способна трезво мыслить. Ты очень ловко все проделал, но теперь мне нужны деньги.

— Я думал, что ты поверила в существование Фрэнка Митчелла.

— А я и на самом деле поверила. Я убила шесть месяцев, пытаясь разыскать Митча. Но в то же время мне снилась отмель Нативити, наше путешествие на яхте, все эти бесподобные дни… Ностальгические сны о тебе и о нас с тобой.

Я сардонически улыбнулся.

— А однажды ночью я проснулась в три часа и поняла, что Фрэнк Митчелл — это ты. И я стала рвать на себе волосы и придумывать, как тебя убить.

— Как поживает старина Крюгер, Шанталь?

— Жив-здоров. Готов помочь мне убить тебя, если я не верну деньги.

— Ты уже дважды пыталась меня убить. Я так думаю: если ты не смогла это сделать дважды, ты не имеешь права на третью попытку. Это не по-спортивному.

— Дважды?

— На отмели Нативити.

— Ты имеешь в виду, что я уплыла от тебя?

— Естественно.

— Зачем так драматизировать… Там было достаточно пищи, дожди шли почти каждый день. А охотники за черепахами должны были появиться не позже чем через месяц. Если ты не смог бы продержаться это время, ты вообще не заслужил того, чтобы жить.

— Очень свежий взгляд. Но ведь ты еще и отравила меня.

— Отравила! Если бы это было возможно!

— Ты добавила раствор каустической соды в жаркое из рыбы.

Она некоторое время смотрела мне в глаза, затем рассмеялась.

— Какая чушь!

— Ты хочешь сказать, что ты не пыталась меня отравить?

— Клянусь, что я тебя не травила.

— Но в пище тем не менее был яд, и я был парализован и едва не умер.

— Я не помню ни о каком рыбном жарком и уж совершенно точно, что я не клала яда в пищу. Может быть, ты воспользовался грязной тарелкой или чашкой.

— Ты лжешь!

— Зачем мне лгать? Я стреляла в тебя две недели назад и буду стрелять снова, если ты не вернешь мне деньги. Я тебя застрелю, зарежу, удушу, но я не травила тебя. Чего не было, того не было.

— Я не верю тебе. И потом — зачем ты украла мою яхту и оставила меня на рифе?

— Потому что я думала, что ты убьешь меня за изумруды.

— Что? Да ты совершенно чокнутая!

— Так ведь ты украл у меня миллион не так давно!

— Боже милостивый, но это из-за того, что ты бросила меня на отмели Нативити! Не будь этого, я бы тебя и пальцем не тронул.

— Откуда мне было знать?

— В тебе говорили жадность шлюхи, подозрительность шлюхи и мораль шлюхи. Потому ты так и поступила.

— Не знаю, — устало сказала она. — Меня сейчас интересует лишь одно — как тебя убить.

— Может быть, ты скажешь, что ты и супругов Терри не убивала?

— Что? Что ты сказал?

— Мне известно об этом.

— Убила супругов Терри? Да это были порядочнейшие и добрейшие люди, каких я когда-либо знала! Убить их! Да я любила Мартина и Кристин!

— Господи, любила… Любовью шлюхи.

— Все произошло так, как я тебе и рассказывала. Только нас было трое. Кристин погибла во время крушения, утонула. Мартин был ранен, оказался на плоту со мной и перед смертью рассказал мне об изумрудах, а также дал всю навигационную информацию о том, как найти «Буревестник»… Мартин дал мне изумруды. И они мои.

— Ты психопатка, — сказал я. — Моральная идиотка, сумасшедшая шлюха и убийца!

— Деньги, которые ты украл, — это все, что я скопила за семь лет. Я разорена. Я потеряла все, даже своих лошадей.

— Сожалею.

— Ты, конечно, догадываешься, что я пришла не затем, чтобы выслушивать твои сожаления.

— Деньги ушли, Шанталь. Я вычел то, что потратил на тебя, а остальное анонимно передал центру по излечению наркоманов.

Она в упор смотрела на меня и слегка улыбалась.

— Это правда, Шанталь.

— Господи, я почти верю тебе. Ты ведь так глуп!

— Это правда.

Она кивнула.

— Ну что же, себя ты не обидел. У тебя активов поди на миллион долларов.

— Ты явно хватила через край. Пятьсот тысяч — это ближе к истине.

— Что ж, обойдемся и этим.

Я улыбнулся и покачал головой.

— Тебе дается девяносто дней, чтобы обратить все, чем ты владеешь, в наличность.

— Шанталь, ты же знаешь, что я не собираюсь это делать.

— Три месяца. Ты слышишь? — Она встала и направилась к двери.

— Шанталь, — сказал я. — Единственно, о чем я сожалею, это о том, что изнасиловал тебя. Искренне сожалею.

— Разве ты меня изнасиловал? — Она улыбнулась. — Я не заметила.

Спустя три дня на одной из полос газеты «Майами геральд» появилось сообщение: женщина, назвавшая себя именем Шанталь д'Оберон, была остановлена полицией за ординарное нарушение правил дорожного движения. Она «вела себя подозрительно», и при обыске машины были обнаружены тридцать граммов кокаина и другие наркотики. После этого женщина сделала попытку подкупить офицеров полиции, а когда это не удалось, она вытащила из сумочки пистолет и произвела три выстрела, одним из которых легко ранила Брайана У. Хьюитта. Ей надели наручники и арестовали.

Я несколько раз перечитал заметку. Вздор. Шанталь д'Оберон не могли арестовать. Однозначно. Шанталь улыбнулась бы своей обворожительной улыбкой, произнесла бы несколько фраз с милым французским акцентом и очаровала бы полицейских. И к тому же Шанталь была мертва, я убил ее несколько месяцев назад. Эти полицейские арестовали отчаявшуюся шлюху по имени Мари Элиз Шардон.

Глава тридцатая

Временами Гольфстрим на короткий период меняет свой курс и проходит рядом с островами Флорида-Кис; вода при этом становится особенно прозрачной и начинает светиться неоновым светом. Именно так было в этот день: фосфоресцирующая вода, отраженные в море высокие облака нежно-голубых тонов и раскаленное серебристое солнце.

Я рыбачил неподалеку от одного из необитаемых, поросших мангровыми деревьями островов, носящих имя Москито-Кис. Море было пустынным; лишь на горизонте виднелся танкер да в сотне ярдов к востоку скользил ялик. Начинался отлив, и рыбачье суденышко дрейфовало в мою сторону.

Организм мой более или менее оправился от ран, чего нельзя сказать о моих нервах. Я постоянно чего-то опасался, мучился подозрениями и находился в напряжении.

Ялик был взят напрокат. В нем сидел человек, обнаженный по пояс; тело его было белое и волосатое, широкополая соломенная шляпа конической формы скрывала лицо. С удочкой он обращался явно неумело.

Я вышел из больницы со строгим наказом врачей отнестись внимательно к своему здоровью. Ты едва не умер, сказали они, был очень близок к тому. Соблюдай щадящий режим по крайней мере несколько месяцев. Соблюдай диету, больше отдыхай, используй, например, такую форму отдыха, как рыбная ловля.

Я купил вельбот, рыболовные снасти и целые дни проводил на отмелях вокруг болотистых, облюбованных москитами островов за рыбной ловлей, плаванием, чтением или просто нежась на солнце. Я поймал много рыбы и всю ее выпустил в море; приобрел бронзовый, как у индейца, загар; постепенно набирал вес и силы. Я испытывал какое-то умиротворение в этот период, который явился интерлюдией в моей беспорядочной — и я бы сказал — бесславной жизни.

Ялик продолжал приближаться ко мне. Мужчина все так же не поднимал головы и, похоже, не собирался смотреть на меня.

Для Шанталь был назначен очень высокий залог — семьсот пятьдесят тысяч долларов, так что она оставалась за решеткой, когда истекли девяносто дней — срок ее ультиматума, предъявленного мне. Я почувствовал себя спокойнее, хотя и не вполне. Полиция выдала мне разрешение на ношение револьвера (таинственный противник мог напасть снова), и на борту моего вельбота был дробовик двенадцатого калибра. Когда страдаешь манией преследования, положительным моментом является то, что ты всегда наготове, если кто-то действительно попытается на тебя напасть.

«Кто-то» находился сейчас в шестидесяти ярдах и продолжал медленно дрейфовать в мою сторону. Я решил не заводить мотора и не пускаться в бегство. Погода была отличная, место очень удобное. Лучше уж здесь и сейчас, чем снова, открыв собственную дверь, получить пулю в живот или взлететь, повернув в машине ключ зажигания, или попасть в засаду на какой-нибудь тихой улочке.

Шрамы на моем животе вдруг зачесались и заныли. Мне стало трудно дышать.

Сорок ярдов. Мужчина сидел, отвернувшись от меня, и сматывал леску. Либо он был абсолютно уверен в том, что я не вооружен и не обеспокоен его приближением, либо это был и в самом деле какой-то простодушный рыбак. Из его радиоприемника доносились ритмы рока. Я извлек из-под сиденья дробовик с двумя стволами, взвел курки и положил на колени.

Ялик медленно приближался с отливной волной, поворачиваясь против часовой стрелки, нос его показывал на цифру два, затем на три. Тридцать ярдов. Солнце обжигало мне плечи и спину, руки вспотели, пот заливал глаза. Море и небо, низенькие мангровые острова слились в одно расплывчатое пятно; ясно виден был только человек, можно сказать, являя собой стереоскопическое изображение на плоскостном фоне. Мужчина весьма крупный, с незагорелым телом; его лицо все так же скрывала широкополая шляпа конической формы.

Я наклонился вперед; левой рукой сжал ствол дробовика, а правой обхватил цевье приклада возле предохранителя и спускового крючка. Я отпустил предохранитель. Поднимай, приставив ружье к плечу, развернись на двадцать пять градусов вправо — и стреляй.

Нос ялика указывал на четыре часа. Мужчина сидел ко мне в профиль, лица его по-прежнему не было видно. Песня по радио закончилась, и бархатный голос стал описывать достоинства модной мази для лечения геморроя.

Я поднял дробовик в тот самый момент, когда мужчина вскинул голову (черные брови, черная борода) и спросил:

— Удачная ловля?

У него в руке появился пистолет, но его выстрел был заглушен выстрелами дробовика. Я почувствовал плечом отдачу раз, другой, и красный цветок расцвел на его груди, лицо окрасилось кровью, и кровавая дымка появилась в воздухе. Он откинулся назад и упал на дно ялика, который некоторое время слегка покачивался, а затем стал крениться набок.

Мне заложило уши от выстрелов. В воздухе сильно пахло сожженным порохом. Я осмотрелся. Танкер успел скрыться за горизонт, и можно было различить лишь надстройки на палубе. Вокруг не было больше ни яхт, ни лодок, ни людей, никаких свидетелей, если не считать напуганной выстрелами парочки цапель, которые обеспокоенно вышагивали по острову. Из радиоприемника доносилась роковая инструментальная музыка, звуки ударных инструментов и пронзительных электрогитар — своего рода вопли плакальщика.

Мужчина лежал в кровавой луже. Он успел сделать один выстрел из пистолета. Мы оба спешили с выстрелами, но я стрелял из дробовика, и это решило исход.

Я никогда не видел его раньше. При нем не было документов. Он был похож на латиноамериканца. Вероятно, кубинец.

На ялике был рефрижератор, в котором находились банки с пивом и сандвичи, завернутые в фольгу. Я открыл одну банку, выпил пиво, размышляя о делах, последствиях и ответственности. О жизни и смерти — временной и вечной. Чувств у меня особых не было, но мыслей было много.

Закончив размышлять, я отбуксировал ялик на три мили к западу и затопил его вместе с трупом на глубине в девяносто пять футов.

Глава тридцать первая

И Шанталь, и я были далеки от преуспевания все последующие годы: она оказалась в тюрьме; я потерял работу, дом, последнее здоровье и вкус к удаче. Материальное положение мое пошатнулось, но главная беда была не в этом. Огромные суммы денег я тратил непродуктивно, платя за услуги «Скорпиону» и оплачивая медицинские счета. Зато за рабочим столом я проводил все меньше времени. Мало-помалу мое дело прибирал к рукам один из моих компаньонов — человек бесчестный и малокомпетентный. Я уволил первоклассного бухгалтера, единственной виной которого было то, что он сказал мне о крушении моей маленькой империи.

Я все больше влезал в долги и в конце концов понял, что наилучший выход для меня — это ликвидировать предприятие, частично выплатив долги, пока банки и юристы не поступят со мной более кардинальным и намного менее деликатным способом.

Через восемнадцать месяцев у меня осталась на руках сумма денег, которой хватило на то, чтобы снова выкупить мою первую яхту — «Херувим» и приобрести на Шугархаус-Кис маленький участок с полудюжиной крохотных коттеджей, пирсом, рыбацкими яликами и домиком с крохотным магазинчиком. Не так уж и плохо, если вдуматься: многие трудятся всю жизнь, чтобы приобрести подобную недвижимость и достичь такой степени независимости. Однако счастливым я себя не чувствовал.

Потребовался, должно быть, целый год, пока я свыкся со своим новым образом жизни. Тосковал я не о потерянных богатствах и престиже, а о свободе — или, скорее, о призраке свободы, так как был привязан к одному месту. Едва ли не каждый день я думал о деньгах, которые выкрал у Шанталь, а затем отдал на сторону. То был весьма дорогостоящий жест. Жест полубезумный, с моей нынешней точки зрения.

Суд обошелся сурово с Шанталь. Ей грозило от семи до десяти лет за наркотики и от двух до пяти — за предумышленное нападение, и отбывать наказание предстояло последовательно.

Я не мог представить Шанталь лишенной свободы. То есть зрительно я мог представить женщину в тюремной одежде, которая шагает в строю по серым бронированным коридорам или играет в арестантском дворе в софтбол, смотрит из-за решетки и в ужасе просыпается среди ночи. Но женщина, нарисованная моим воображением, была не Шанталь, подобно тому как хищник в засаде не более чем бледная копия дикой птицы. Можно заключить в клетку сокола, сломить его дух, убить в нем все лучшее, но непорядочно при этом упорствовать и называть его соколом.

Джейм Менуаль из «Скорпиона» периодически присылал мне записки или сообщал по телефону: Шанталь не в состоянии приспособиться и переживает нелегкие для себя времена; Шанталь ввязалась в драку и пырнула ножом сокамерницу (добавлен срок); Шанталь сбежала и находится на свободе; Шанталь обнаружена в борделе в Атланте и получила дополнительный срок за побег; Шанталь наконец остепенилась и ведет себя пристойно; Шанталь больна; Шанталь страдает лейкемией, однако, став последовательницей учения «Христианская наука», отказалась дать разрешение на дальнейшее обследование и лечение. Администрация благосклонно относится к просьбам Шанталь о помиловании или смягчении наказания; но у нее нет средств, от нее отказались родственники, у нее нет друзей, нет спонсора, ей некуда идти, и администрации просто жаль выгнать ее на улицу…