Королева туфель

Глава 5 ЯЗЫЧОК

Мистер Фелперстоун сидел в самом дальнем и темном углу маленького ресторанчика, под скрипящим вентилятором. Роберт прежде бывал здесь только один раз, когда пробовал нечто, что выдавалось за телятину, но он подозревал, что это была конина. Рядом с его офисом располагался гораздо более приятный ресторанчик, как раз на другой стороне бульвара Батиньоль (там подавали прекрасного жареного цыпленка). Но когда Роберт предложил пойти туда, Фелперстоун пробормотал что-то насчет необходимости соблюдать конспирацию и настоял, чтобы они отправились в более спокойное место. Все же его необычайно разозлило, когда он обнаружил детектива, поглядывающего на него из-под широкополой шляпы с нескрываемой хитростью.

Когда Роберт наконец сумел привлечь внимание официанта и заказал эспрессо, просто спросил:

— Ну, так что? И к чему весь этот маскарад?

Подозрительно оглядевшись, Фелперстоун снял шляпу и положил ее на стул рядом с собою. Затем извлек из чемоданчика большой конверт и бросил его на стол.

Роберт нахмурился:

— Что это?

Фелперстоун кивнул, постучал по конверту длинным ногтем, приподнял брови.

— Послушайте…

— Прежде чем вы что-то скажете, — откликнулся Фелперстоун, — я советую вам вскрыть конверт.

Роберт внезапно почувствовал отвращение ко всему, что было связано с этим человеком. Конверт, Фелперстоун, даже ресторанчик казались отвратительными. Он почти ощущал запах разложения. Если он дотронется до этого конверта, подхватит липкую заразу. А затем она пристанет к его жене, опутает их тесный мирок, уничтожит все, что ему дорого.

— Откройте. — Фелперстоун придвинул конверт ближе.

Он не обязан его открывать, это его право. Он мог бы заплатить этому негодяю, встать и уйти отсюда. Да, именно так он и поступит.

— Эспрессо, сэр? — Когда официант поставил чашку на столик, Роберт схватил конверт и вскрыл его.

Внутри оказалось несколько фотографий.

Женевьева у реки в компании высокого мужчины в светлом костюме пьет вино из бокала. У нее радостное, оживленное выражение лица, обычное на всех вечеринках.

Женевьева, танцующая с тем же мужчиной, ее глаза закрыты, на губах играет смутная улыбка. Их окружает множество танцующих пар. На заднем плане виднеется старая баржа, переполненная людьми.

Вентилятор под потолком противно скрипел. Роберт нервно расстегнул воротничок рубашки.

— И зачем вы все это мне показали?

— Ну что ж, сэр. — Фелперстоун извлек записную книжку. — Этого человека зовут Гай Монтерей, он американец. Очевидно, поэт. — Он произнес слово «поэт», словно это было нечто грязное. В его глазах человек, которого считали поэтом, определенно являлся подозрительной личностью. — И денди. Он давно не был в Париже, но его репутация опережает его. У него были романы с восемью богатыми замужними дамами в США. Он неплохо подзаработал на этом. Украденные деньги, деньги за молчание, деньги за подстроенный развод. Мистер Шелби Кинг, этот мерзавец волочится за вашей женой.

У Роберта перехватило дыхание.

— Волочится? На этих фотографиях нет свидетельства того, что он волочится за моей женой.

— Сэр, если вы позволите… — Детектив открыл блокнот и просмотрел пару страниц. — Эти фотографии были сделаны на вечеринке, устроенной печально известной парой художников-атеистов. Голландцами, если вам угодно знать. Ваша жена провела в компании Монтерея большую часть вечера. Она оставалась с ним и тогда, когда вечеринка переместилась в особняк на рю де Лилль. На следующей «вечеринке» гостей видели абсолютно обнаженными, они вместе прыгали в ванну и участвовали в оргиях… Это записано, сэр, если вы желаете получить подтверждение моим словам.

— Нет, благодарю вас. Вы сейчас пытаетесь убедить меня, что моя жена тоже расхаживала обнаженной и участвовала в?..

Фелперстоун достал табакерку.

— Нет, сэр. Но разве вас не беспокоит, что миссис Шелби Кинг болтается в компании богемных типов? Слоняется по пользующимся самой дурной славой барам и кафе Монпарнаса? Посещает вечеринки, на которых люди раздеваются догола, прыгают в ванну и участвуют в?..

Роберт положил фотографии обратно в конверт и бросил на стол.

— Все, что я здесь увидел, — это то, что моя жена танцевала с мужчиной на вечеринке. Да, моя жена встречается с художниками и прочими представителями богемы. Но вы не представили исчерпывающих доказательств того, что она поступила низко, а не просто разговаривала и танцевала с этими людьми. Она делала нечто подобное и у меня на глазах.

— А как же мистер Монтерей?

— Если честно, я даже не понимаю, почему обсуждаю это с вами. — Роберт говорил громче, чем ему хотелось, официант с недоумением поглядывал на него. Заметив это, он понизил голос. — Мне кажется, мистер Фелперстоун, вы уклоняетесь от основного пути.

Фелперстоун, собиравшийся издать отвратительное фырканье, замер, зажав в пальцах понюшку табаку.

— Возможно, так, но…

— Я нанял вас, чтобы узнать, что произошло с моей женой в детстве. У вас есть успехи в этой области? Какие-нибудь новости о ее подруге, «малышке как ее там зовут». Или о ком-нибудь из ее школы? Я плачу не за то, чтобы вы следили за миссис Шелби Кинг и фотографировали ее в компании знакомых.

— Понимаю. — Фелперстоун разжал пальцы, и табак, словно пыль, рассеялся в воздухе. — Простите, сэр. Я не хотел вас обидеть. — Он взялся за шляпу. — Но, знаете, в нашей работе привыкаешь совать нос во все мелочи. Я еще никогда не ошибался в таких делах. Конечно, мне не следовало выходить за рамки, но… Мне не нравится, когда приличного человека вроде вас держат за дурака.

«Дурак», какое отвратительное слово.

— И все-таки я понимаю, что действительно переступил черту дозволенного…

Роберт почувствовал, что выражение его лица становится жестким. Что-то разрушилось у него на глазах. Англичанин дернулся и задрожал. Он заметил это крушение. И медленно положил шляпу обратно на стул.

— Исходя из моего опыта, — заметил детектив, — прекрасный пол… Ну, давайте просто скажем, леди, какими бы добродетельными они ни были, могут стать жертвой непорядочного мужчины, и в этом нет их вины. Развязный человек знает, как отыскать брешь в их броне.

— Я доверяю Женевьеве.

— И это достойно одобрения, сэр. Но вы так же доверяете мужчинам? — Он снова достал понюшку табаку. Отвратительная привычка, отвратительный человек.

Роберт коснулся лба платком.

— Леди… очень уязвимы, сэр. С вашего позволения, я все-таки хотел бы разобраться в создавшейся ситуации. — Фелперстоун три раза оглушительно чихнул и высморкался. — На всякий случай.

Прошло три дня с того происшествия в Люксембургском саду. Каждое утро чета Шелби Кинг в натянутом молчании завтракала, между супругами повисло странное отчуждение. Женевьева изо всех сил старалась изображать счастливую жену, надеялась, что, если сумеет притвориться как следует, чувства станут настоящими. Роберт смотрел на нее с отсутствующим видом, словно сквозь грязное оконное стекло. Его настроение стало переменчивым, словно ветер. Когда они садились за стол, он отпускал раздражающие язвительные замечания о знаменитой статуи лошади. В какой больнице оказался чистильщик бронзы и насколько тяжела была авария, в которую он попал? Роберт не понимал, почему Женевьева не может узнать, где находится статуя, и забрать ее. Но уже через несколько минут он сжимал ладонь жены, пристально глядел ей в глаза и заявлял, что сегодня она выглядит прекраснее, чем когда-либо, и он должен в срочном порядке заказать ее портрет в полный рост «лучшему художнику в городе, даже если придется достать его из-под земли».

Женевьева могла вздохнуть с облегчением, только когда он уезжал на работу. Сидя в кабинете за своим письменным столом, она доставала лист бумаги и ручку. Но разве могла она, как прежде, взяться за серьезное сочинение стихов после последнего разговора с Беттерсоном? Он словно украл у нее нечто ценное — возможность выплескивать чувства и находить в этом покой. Она в отчаянии принималась рисовать фигуры на полях. Длинноногий бегущий человек.

Нет!

Как только она поняла, кого нарисовала, Женевьева разорвала лист и выбросила его в корзину. Она все еще сидела неподвижно, но вдруг различила странные звуки, доносящиеся из гостиной.

Кто-то плакал.

Скорее всего, Селин. И все же было что-то в этих сдавленных девичьих рыданиях, от чего у нее по спине побежали мурашки. В детстве она тоже так плакала. Легкие всхлипы, легкое покашливание, тоненькое жалобное всхлипывание. Женевьева не в первый раз узнавала свою детскую сущность в горничной, и это ее тревожило. Она впервые почувствовала это в тот вечер, когда обнаружила, как Селин примеряет туфли от Феррагамо со спиралевидными каблучками. И хотя она пыталась внушить себе, что это всего лишь игра воображения, не могла отделаться от навязчивой идеи, ее словно преследовала собственная потерянная невинность. Это еще были цветочки.

— Селин?

Горничная сгорбилась на кушетке в форме пироги. Когда Женевьева вошла в комнату, она тут же вскочила, протерла глаза передником.

— Мадам! Мне так жаль, мадам.

Женевьева прошлась по комнате.

— Что случилось?

Селин безмолвно взмахнула рукой. Куски разбитого стекла лежали на каминной полке в луже воды, рядом были разбросаны шесть лилий.

— Я вижу.

— Я не понимаю, как это произошло, — воскликнула Селин. — Я сегодня такая неуклюжая. Как я смогу с вами расплатиться?

— Не плачь. — Женевьева неловко погладила ее по плечу. — Есть вещи поважнее, о них стоит беспокоиться больше, чем о разбитых вазах. Давай договоримся больше не вспоминать об этом.

Рыдания тут же прекратились.

— Правда? Вы так добры, мадам. Вы не сомневаетесь, что я обязательно заплачу, как только смогу? Моя мать больна, и…

— Все в порядке. — Смутившись, она махнула рукой, чтобы остановить порыв девушки, осторожно подошла к камину и принялась собирать осколки стекла.

— Нет, мадам! Вы можете порезаться! Я принесу совок и щетку.

Женевьева подняла одну из лилий. Ваза была от Лалика Рене.[6] Одна из ее любимых. У них в доме было множество ваз и хрусталя. Но тот факт, что она сумела успокоить девушку и в одно мгновение решить чью-то проблему, придавал происшествию некую исключительность. И потом, в этой девушке что-то было.

— Мадам. — Селин топталась в дверях. — Вы так добры. Вы и мистер Шелби Кинг. Вы замечательные люди.

— Мне хотелось, чтобы это оказалось правдой. — Женевьева оторвала один лепесток.

Пока Селин убирала в гостиной, она отправилась в кабинет и достала из пачки денег в сейфе двести долларов. Затем положила их в конверт и подсунула под дверь маленькой комнатки горничной.

В этот момент зазвонил телефон.

— Мадам, это человек по фамилии месье Ренар.

— Месье Ренар? Я не знаю никакого месье… — Она вдруг замолчала. Le renard — лис… Очевидно, псевдоним, это и Селин ясно. Вероятно, проделки Гая Монтерея? Кому еще придет в голову нечто подобное?

— Мадам?

Судорожно сжимая горло, она взяла трубку.

— Привет, Женевьева. Я должен был убедиться, что с тобой все в порядке.

Вздох.

— Сейчас — да.

В мастерской витал запах дорогой кожи, дерева и пыли. Женевьева заметила низенький столик, поверхность которого была завалена листами бумаги, на них красовались карандашные эскизы туфель — расшитые кружевом туфли-лодочки, украшенные драгоценными камнями бальные туфли, туфли с вырезанными на их поверхности причудливыми узорами, туфли с кружевными завязками, обхватывающими невидимую ногу до колена, туфли с постепенно сужающимися носками и другие — с квадратными мысами, поражающие своей грубоватостью. Туфли с острыми высокими каблучками, с маленькими шариками вместо каблуков, туфли восточного типа, туфли, напоминающие башмаки рабочих на толстой деревянной подошве. На некоторых набросках было всего несколько линий, другие поражали замысловатостью, пестрели мазками краски — смелые желтые и оранжевые оттенки, нежные кремовые, насыщенные голубые. На некоторых эскизах были нацарапаны надписи, сделанные неразборчивым почерком.

Толстые карандаши с обкусанными концами и опилки были разбросаны среди беспорядка, а рядом стоял старый рассохшийся поддон с акварелью, несколькими валиками и заляпанными краской тряпками. Повсюду валялись небольшие лоскутки ткани — золотого атласа, зеленого шелка, темно-красного бархата, в котором она узнала материал, который он использовал для ее туфель. Обрывки старинных кружев, кусочки чего-то, что могло бы оказаться кожей черной антилопы, что-то еще, напоминающее оперение страуса. Ножницы с золотыми ручками и длинными остроконечными лезвиями.

— Ну и что скажешь? — спросил Закари. — Ты это ожидала увидеть?

— У меня такое чувство, словно я оказалась у тебя в голове.

Закари расхохотался.

— Ну и как тебе в ней нравится?

— Полный беспорядок, хотя, надо сказать, довольно приятный.

— Ты ведь знаешь, я никого сюда не пускаю.

— Спасибо, — ответила Женевьева. — За то, что впустил меня.

На стенах висело множество полок, заполненных разнообразными мелочами. Банка с пушистыми белыми гусиными перьями, несколько длинных серых перьев, по-видимому принадлежавших чайке, картонная коробочка, набитая крошечными желтыми утиными перышками, склеенными по бокам, безжизненное перо павлина. Крошечная бутылочка, заполненная камнями, интересно, бриллианты это или простые стекляшки? Другая бутылочка забита розовыми кристаллами, рядом — коробочка с изящными золотыми листьями. Баночка с маленькими белыми камешками, такие можно найти на морском берегу. Яркие краски всех оттенков радуги. Стеклянная колба с веществом, напоминающим ртуть.

— Я сожалею о том, что произошло на днях, — произнес Закари. — Я позволил себе вольность, а не должен был. Во всяком случае, не в общественном месте.

— Ты прощен, — откликнулась Женевьева. — По крайней мере, до тех пор, пока не сделаешь для меня новые туфли.

Его инструменты свисали с крюков: шила разных размеров, пинцеты, нечто, напоминающее кочергу, тесьма для измерения, несколько зловещих ножей для резки кожи. Листы кожи лежали в аккуратных стопках — коричневых, черных, красных. Под окном располагался верстак с тисками, его грубое дерево было испещрено рубцами и пятнами. На низкой скамеечке блестело несколько крюков рядом с катушками ниток и большими иголками.

— Тебе нужны от меня только туфли? — В его голосе прозвучали знакомые дразнящие нотки.

— А где ты их хранишь? — Женевьева огляделась. — Я имею в виду, туфли. Пары, которые ждут очереди. Пары, над которыми ты работаешь.

Закари указал на буфет, запертый на замок.

— Я не разбрасываю их где попало.

— А можно посмотреть?

Он метнул на нее испепеляющий взгляд.

Она посмотрела на ряд деревянных колодок, выставленных вдоль полки. Приблизилась и наобум выбрала один ряд. Сбоку виднелась крошечная надпись карандашом, она смогла разобрать имя Коко Шанель.

— Они все уникальны, — улыбнулся Закари. — Пара колодок для каждой клиентки. Сделаны из бука.

— И мои тоже здесь?

Он указал на пару, которая находилась почти в конце ряда. Женевьева наклонилась, чтобы взглянуть на свое собственное имя, одновременно заметив еще одно имя на паре, стоящей по соседству: Вайолет де Фремон.

— Взгляни на это. — Он указал на висящую на стене старинную гравюру из дерева. На ней были изображены двое мужчин в римских одеяниях, босые, они шли обнявшись, и в руках молотки.

— Это святой Криспин и его брат-близнец, святой Криспиниан. Они покровители сапожников.

— И что у них за история?

— Ну, есть некоторые расхождения. По английской версии, братья из знатного римского рода во время правления императора Диоклетиана вынуждены были переодетыми спасаться от его армии. Криспин стал учеником сапожника и отправился по приказу хозяина в Кентербери — отвезти туфли дочери императора, Урсуле. Молодые люди полюбили друг друга и тайно обвенчались. Тем временем Криспиниан стал римским солдатом, получил множество наград и сумел убедить императора, что в этом браке нет ничего ужасного, потому что братья по крови принадлежали к аристократии. 25 октября брак был утвержден, с тех пор этот день стал традиционным праздником сапожников.

— Какая милая история.

— Но есть еще французская версия. В этой истории братья попали в какие-то неприятности и были вынуждены бежать из Рима. Военачальник императора, Максимиан, поймал их в Суасоне, попытался утопить, окунал в кипящее масло и покрывал тела расплавленным свинцом, но все же не смог убить. В конце концов он обезглавил их. Кости братьев были разделены и помещены в двух храмах в Северной Франции. Больные люди приходили, чтобы приложиться к мощам, веря в то, что они обладают чудодейственной целебной силой.

— Мне больше нравится английская версия.

— Мне тоже. А какие туфли ты хочешь?

— Я не думала, что ты станешь спрашивать. Я считала, что их образ уже сложился в твоей голове. — Не думая о том, что делает, она приблизилась и коснулась его лица. У него была гладкая кожа. Ей безумно захотелось ощутить запах его кожи.

— Что ты со мной делаешь? — Его голос стал низким и неуверенным.

— Ничего. — Она отдернула руку, понимая, что дразнит его, это ей нравилось.

— Не говори так.

— Хорошо, я не буду. — Сегодняшний день был похож на сон. И здесь, в тишине его мастерской, они могли делать все, что им вздумается. Это касалось только их двоих. — Я хочу, чтобы ты дотронулся до меня.

— Где?

— Везде.

Он обнял ее за талию и, проведя сквозь хаос комнаты, слегка приподнял, чтобы усадить на край рабочего стола. Она медленно откинулась назад среди его эскизов, бумага резко заскрипела за спиной.

Закари смотрел на нее сверху, улыбался, и она сгорала от нетерпения, желая большего, как вдруг неожиданно потолок громко заскрипел. Кто-то ходил по магазину прямо у них над головами.

— Черт возьми! — Он резко отодвинулся от нее, нервно обернувшись через плечо. — Она сказала, что не придет.

Женевьева неохотно выпрямилась.

— Разве это имеет значение? Она не видит нас. Она ведь не догадывается, что я здесь.

Теперь потолок ритмично поскрипывал, Ольга, должно быть, ходила вдоль по комнате.

— Мне очень жаль. — На его лице застыло беспокойство.

— Почему ты боишься ее?

Он отрицательно покачал головой:

— Просто она заслуживает того, чтобы к ней относились с уважением.

— Она влюблена в тебя. — Женевьева соскользнула со стола. — Это каждому ясно.

Он снова покачал головой:

— Я могу позвонить тебе завтра?

— Полагаю, что да, месье Ренар. — Она чувствовала горечь.

— Женевьева. — Закари крепко обнял ее за плечи. — Мы встретимся завтра, где-нибудь в другом месте. Там, где сможем побыть вдвоем.

— Я не знаю, Паоло.

Она чувствовала его запах. Этот потрясающий лимонный аромат.

— Скажи да, — молил он.

— Да, Паоло, мы встретимся завтра.

Наверху, в магазине, Ольга сидела за конторкой, ее спина была прямой, как кочерга.

Женевьева пробормотала небрежное приветствие, пробежала мимо, но Ольга ничего не ответила и не поднялась, чтобы открыть дверь. Выходя на улицу, Женевьева обернулась. Русская все так же бесстрастно сидела за столом. В ней чувствовалась опустошенность, ее лицо казалось лицом мертвеца, лишенным чувств.

В тот вечер чета Шелби Кинг отправилась в театр с бостонскими знакомыми Роберта, которые заехали в Париж, путешествуя по Европе. Эти Фэншоу были, конечно, просто ужасны. Увидев их в фойе, Женевьева содрогнулась. Друсцилла нелепо суетилась с допотопным тяжелым пальто, Чарльз с маниакальным видом полировал свои очки до тех пор, пока они не засверкали так же ярко, как и его лысина. Женевьева решила убедить Роберта отправиться вместе с ними в Фоли. Там гарантировано легкое и веселое представление и всегда можно раствориться в шумном веселье, подогретом парами шампанского. Обычно в Фоли проходило великолепное шоу, американские туристы вроде этой парочки обожали его. Но Роберт вознамерился продемонстрировать свою «парижскую изысканность» и выбрал билеты на спектакль, который, как он слышал, получил редкие отзывы (хотя сам он не читал ни одного из них). Пьеса, в которой выступали двое мужчин и женщина, одетые как цирковые клоуны, говорящие между собой по-французски быстро и пылко (это было столь типично для Роберта — предположить, что пьеса будет на английском!) и разъезжающие по сцене на велосипедах.

У них была ложа, Женевьеве это нравилось, потому что она преспокойно могла разглядывать людей в зале при помощи театрального бинокля, но сегодня Друсцилла открыла для себя новое преимущество ложи, которое заключалось в том, что вокруг нет посторонних людей и можно без стеснения вопить Женевьеве на ухо.

— А что они сейчас говорят? — Друсцилла наклонялась к Женевьеве, окутывая ее плотным облаком сладчайших духов.

Мысли Женевьевы были поглощены Паоло Закари. «Я хочу его, — твердо сказала она себе. — Я изголодалась по его любви. Почему я должна ждать до завтра?»

— О чем они говорят? — снова прошипела Друсцилла.

— О… — Женевьева сосредоточилась на какое-то время на том, что происходило на сцене, пытаясь уловить обрывок диалога.

— Высокий мужчина сказал женщине, что она похожа на рыбу. А она ответила, что его мать проститутка.

Друсцилла побледнела, что стало заметно даже в полумраке зрительного зала, несмотря на толстый слой румян.

— Тогда коротышка сказал, что долгие годы знал мать долговязого и может поручиться, что она действительно была хороша в постели, и он не слышал ни одного плохого слова в ее адрес.

— Мерси! — Друсцилла обмахивалась программкой. — А вы уверены, что они говорили именно это?

— Абсолютно. — Женевьева вглядывалась в партер. Сегодня вечером там было очень много бриллиантов, декольте и плохих париков. Среди всего этого народа она насчитала не так уж много знакомых.

Друсцилла тщательно исследовала программку.

— Думаю, это вот-вот должно закончиться, но после антракта все снова пойдет своим чередом.

Женевьева попыталась улыбнуться. Кто-то в ложе на другом конце зрительного зала разглядывал ее в бинокль. Женщина. Она не могла разглядеть незнакомку, но у нее возникли смутные подозрения.

В антракте Женевьева отделалась от Роберта и четы Фэншоу под предлогом того, что ей надо припудрить носик, и отправилась в бар в поисках знакомых, с явным удовольствием ловя свое отражение в высоких зеркалах. Смелое платье от Мирбор с абсолютно открытой спиной было из тех нарядов, которые скорее подчеркивают наготу, нежели скрывают ее. Она хотела, чтобы Закари увидел ее в этом платье и его бархатных туфлях. Туфли, как жадные рты, языки, облизывающие и заглатывающие ее ступни… Она все еще чувствовала запах его кожи.

Кто-то похлопал ее по плечу. Вайолет де Фремон в платье, сияющем подобно внутренности устричной раковины, с широким жемчужным ожерельем, обвивающим шею, в изысканных туфельках цвета голубиного пера с крошечными шариками вместо каблучков, инкрустированными перламутром.

— Женевьева, дорогая, как я рада тебя видеть.

— Привет, Вайолет. — Женевьева спросила себя, так ли натянуто выглядит ее улыбка, как у графини.

— Я вспоминала тебя недавно. Мы должны обязательно как-нибудь встретиться за ленчем. — Вайолет перевела взгляд на туфли Женевьевы. — Господи, какой чудесный оттенок бархата. Закари?

Едва заметный кивок.

— Я вижу, твои тоже.

Ее улыбка стала еще шире.

— Знаешь, я на днях видела клочок этого бархата в мастерской Паоло.

— Правда? — Женевьева изо всех сил боролась с собой, чтобы выдержать удар. — А ты заметила, Паоло хранит наши с тобой колодки рядом, на одной полке?

— Надо же, кто бы мог подумать!.. — Улыбка Вайолет, как кусок резины, растянулась до предела. — Господи, дорогая, я только что видела… Извини меня, но я должна подойти и поздороваться.

Мгновение холодного удовлетворения, но какое короткое мгновение! А она подумала, что единственная видела его мастерскую… Ведь он так сказал, правда? Правда? Ей бы так хотелось собрать все туфли графини в большую кучу, полить бензином и поджечь их…

За пять минут до окончания заключительного акта, в котором трое актеров продолжали перемещаться по сцене и вести беседу (только теперь на ходулях), какой-то человек вскарабкался на сцену и принялся читать, очевидно наобум, отрывки из газеты, а актеры недоуменно перешептывались, пожимали плечами и раскачивались из стороны в сторону.

— Это тоже часть пьесы? — поинтересовалась Друсцилла, когда появился менеджер театра и двое дородных привратников поднялись на сцену.

Еще один человек с верхнего яруса поднялся и принялся кричать: «Дада мертв! Дада мертв!» А кто-то еще, вероятно Тристан Тцара, завопил: «Дада возродился!» — и принялся метать капустные кочаны в привратников, которые все еще боролись с человеком, сидящим напротив сцены.

Женевьева заметила, как в другом конце зала Вайолет де Фремон целует на прощание друзей и уходит из ложи. Сегодня вечером муж не сопровождал ее.

— И где, вы сказали, мы сегодня ужинаем? — поинтересовалась Друсцилла. — Надеюсь, что французская кухня не склонна к экспериментам, подобно французскому театру.

Они ужинали у Мишо. Запрокинув голову, Женевьева с наслаждением глотала устриц, чувствуя, что Друсцилла, вытаращив глаза, разглядывает ее длинную белую шею.

— И как вы только можете глотать их целиком? — спросила она. — Разве вы не боитесь подавиться?

— Обожаю устриц, — Откликнулась Женевьева. — Это все равно что глотать огромный живой океан.

— Гадкие, скользкие создания. — Вздрогнув от отвращения, миссис Фэншоу вернулась к хорошо прожаренному стейку и принялась болтать о своих мопсах. (По всей видимости, у нее их было восемь, а двое даже выиграли призы.)

Роберт и Чарльз, едва усевшись за стол, увлеклись разговором, но вдруг Роберт прервался, чтобы спросить:

— Дорогая, это не Джойс сидит за столиком? Около стены?

— Джойс? — откликнулся Чарльз. — А кто она?

— Он говорит о Джеймсе Джойсе, — спокойно ответила Женевьева. — Это тот человек в круглых очках и с усами. Две женщины за его столиком — его жена и дочь. Они ужинают здесь практически каждый день.

— Боже мой! Знаменитый писатель! — Друсцилла развернулась, чтобы как следует рассмотреть его, не скрывая невежливого любопытства, Женевьева почувствовала досаду.

Джойс как раз пробовал вино, покачивал его в бокале и наслаждался ароматом, в то время как официант лебезил перед ним. Они с женой говорили между собой по-итальянски. Темноволосая дочь мрачно смотрела из-под копны густых волос.

«Как жаль, что я не сижу за их столиком», — про себя подумала Женевьева.

— Прекрати таращить на него глаза, Друзи, — воскликнул Чарльз. — Ну, написал человек большую, толстую книжку. Что из того? Они всего лишь семья, которая ужинает в ресторане.

— Я не смог справиться с «Улиссом». — Роберт выпятил грудь, его манеры тоже стали нарочито выпяченными. — Все вокруг говорят, что читали его, но я готов поклясться, что почти никому этого не удалось сделать. Если вы спросите меня, я отвечу, это абсолютно непостижимо.

— Ты говоришь о величайшем романе нашего века. — Женевьева жадно смотрела на Джойсов.

— Да ладно тебе, — воскликнул Роберт. — Ты сама прочитала не больше, чем я.

— Неужели? — Она не смогла прямо посмотреть ему в глаза в ответ.

— Ну, скажу я вам! — воскликнула Друсцилла. — Я бы лучше купила перевод. И не важно, читала бы я его или просто засовывала бы между страницами цветы.

— Не сомневаюсь, что этот талмуд станет прекрасным прессом для цветов. — Роберт толкнул Чарльза локтем, и они оба расхохотались.

Женевьева покачала головой и выругалась про себя.

— А что, милая? — Роберт повернулся к Чарльзу. — Знаешь, моя жена пишет стихи.

— А она не могла найти более полезного времяпрепровождения?

— О, в этом тоже есть своя польза. — Лицо Роберта раскраснелось от алкоголя и веселья.

— Какая, например?

— Ну, время от времени у нас появляется дополнительная бумага для растопки камина, — произнес Роберт, и они оба снова захохотали.

— Не обращайте внимания. — Друсцилла сочувственно коснулась руки Женевьевы. — Мужчины!

Но Женевьева уже не слушала их. Она думала о Вайолет де Фремон. Представляла, как та ходит по мастерской Закари, трогает его вещи.

— Мне что-то нехорошо, — заявила она. — Лучше мне поехать домой. Ты не станешь возражать, если я возьму машину, да, дорогой?

— О, перестань, милая. — Улыбка исчезла с лица Роберта. — Мы же только пошутили.

— Меня это абсолютно не обидело. — Женевьева поднялась из-за стола. — У меня начинается мигрень. Сейчас вы кружитесь у меня перед глазами в море разноцветных точек.

— Я поеду с тобой, — встревожился Роберт.

— Не беспокойся, со мной все будет в порядке. А ты оставайся здесь и развлекай гостей. С вашего позволения, я хотела бы добраться домой до того, как начнется головная боль. Это был… замечательный вечер.

«Бентли» свернул на Правый берег, около пон де ла Конкорд проехал по площади, носящей то же имя, а затем вдоль рю де Риволи, по рю де Кастильон — до Вандомской площади. Сегодня вечером колонна выглядела мрачной и зловещей. Наверняка никто не удивился бы, если бы обнаружил сборище ведьм, танцующих перед ней, с ножами и в овечьих шкурах.

У Женевьевы голова шла кругом от безумной ревности, но она изо всех сил старалась дышать глубоко и сохранять спокойствие.

— Я просто должна сейчас с кем-нибудь поговорить, — сказала она себе, когда они завернули на рю де ла Пэ. — Всего несколько минут.

— Где прикажете остановиться, мадам? — спросил Пьер.

— Где-нибудь здесь. — Она наклонилась вперед и пристально всматривалась в стекло. — Нет! Подожди. — Впилась ногтями в мягкую кожу сиденья водителя. — Поехали.

— Но, мадам…

— Я сказала, поехали!

Женевьева наяву увидела именно то, что с горечью себе представляла. Знакомая машина была припаркована на рю де ла Пэ рядом с переходом, который вел к магазину Закари.

Длинная черная машина. Шофер дремал в своем кресле, надвинув кепку на глаза.

«Ли-фрэнсис» с серебряной статуэткой на капоте.

Сегодня вечером Лулу нарядилась в белое кружевное платье и вуаль. Поначалу платье, очевидно, задумывалось как свадебное, но юбка несколько изменилась и была укорочена, как раз чуть выше колена. Шумная публика сходила с ума от восторга, выражая свою преданность, а она ответно была благодарна своим зрителям. Когда появилась Женевьева, Лулу как раз начинала новый танцевально-песенный номер, в котором к ней присоединилась стройная и гибкая девушка, одетая в черный облегающий комбинезон, возможно танцовщица из балета Руссе или Суэдо. Она танцевала за спиной у Лулу, с потрясающей точностью повторяя каждое ее движение. Когда Лулу высоко вскинула ноги, девушка в черном повторила ее движение всего в нескольких дюймах у нее за спиной. Когда Лулу поникла, словно тростник, то же сделала танцовщица.

Лулу пела о девушке, чья тень перестает подчиняться ей, отказываясь следовать за хозяйкой, как и положено всем теням, и вместо этого затаскивает ее на шумные вечеринки, где танцует всю ночь напролет, заставляя танцевать и свою хозяйку, полностью лишая при этом сил.

Женевьева, все еще мучаясь от ревности, решила выпить, чтобы хоть немного расслабиться, и заказала шерри. Отыскав в толпе Нормана Беттерсона, направилась к нему и взобралась на свободный стул рядом.

— Я не знала, что Лулу работает вместе с танцовщицей, — удивленно прошептала Женевьева. — Очевидно, они долго репетировали номер, но она ни разу об этом не рассказывала.

— Если вас послушать, покажется, что она водится с вашим заклятым врагом и предает вашу дружбу. — На Беттерсоне был строгий черный костюм. Он смазал маслом усы, чтобы загнуть их кончики.

— Мы с ней лучшие подруги, у нас нет секретов друг от друга.

— Так вы знаете? — Беттерсон странно взглянул на нее.

На сцене тень приобретала все большее влияние. Лулу пела о том, как в последние дни перед свадьбой девушка становилась все более слабой и изнуренной, словно тень, а тень оживала и становилась все более плотской.

— История кажется мне смутно знакомой, — заметила Женевьева. — Очевидно, она основана на народном фольклоре.

— Она исходит из самого сердца, — заметил Беттерсон. — Вот такая девушка, наша Лулу.

Женевьева пронзительно на него посмотрела. В самом деле, ничего не скажешь, наша Лулу!

В другом конце комнаты раздалось чье-то невнятное бормотание. Голос бубнил неразборчиво из-за выпитого спиртного, невозможно было понять слова. Другой человек закричал по-английски, что ему лучше заткнуться, если он не хочет, чтобы, ему выбили зубы. Женевьева не могла разглядеть обоих мужчин из-за моря голов, но узнала их голоса. Человеком, который пытался помешать Лулу, оказался Жозеф Лазарус, пингвинообразный поклонник певицы. А второй человек — Фредерик Кэмби, был ее единственной настоящей любовью.

— Все любят ее, — прошептал Беттерсон. — Все.

Женевьева, разозлившись по какой-то не совсем понятной причине, уже собиралась завести речь о журнале, но Беттерсон снова заговорил высоким голосом:

— Слышали о вашем друге, Гае Монтерее?

— Моем друге?

— Это случилось чуть раньше, сегодня вечером. Он здорово врезал владельцу «Ротонды». Сбил его с ног одним ударом. Я видел все собственными глазами. Кто-то вызвал жандармов, и они забрали его. А девушка Гая, Шепот, вопила и проклинала их на чем свет стоит, заявляла, что купит их с потрохами, но они ничего у нее не взяли. Теперь она должна ждать до утра, чтобы освободить его под залог.

Женевьева округлила глаза.

— Этот мужчина — сплошная неприятность.

— Будьте милосердны, Виви. Бедный Гай заперт в камере на целую ночь. У этого прощелыги из «Ротонды» полиция с руки ест. Разве вы не знаете, что однажды он донес о разговоре Ленина, который ему удалось подслушать в своем кафе? Он уже многие годы работает доносчиком на полицию. А мы, хорошие люди, должны держаться вместе.

— Да неужели? Нет, я сыта по горло Гаем Монтереем. Я хочу, чтобы его стихов не было в журнале.

Но Беттерсон снова стал наблюдать за представлением.

Настал день свадьбы. Девушка, отчаявшись избавиться от тени, берет в руки ножницы и угрожающе ими размахивает. Не обращая внимания на мольбы тени, дотягивается до своих ступней и разрубает их в том месте, где они соединяются с тенью.

— Вы слушаете меня, Норман?

— Что?

Но именно девушка, а не ее тень начинает погибать. Кровь струится из ее ног, заливая пол. Тень кидается, чтобы поддержать ее, поймать хозяйку, не дать ей упасть. И вот девушка лежит бездыханная, а тень ласково закрывает ее лицо вуалью, ставшей саваном, и рыдает.

— Я сказала, что не хочу присутствия Монтерея в журнале. — Женевьева почувствовала горечь и желчную мелочность в собственном голосе. Она хорошо понимала, что сердится вовсе не на Монтерея и даже не на Беттерсона. Но сейчас она со злорадным удовольствием использовала свое положение. Эту ситуацию она сможет удержать под контролем. И это невероятно приятно!

Беттерсон казался невозмутимым. Возможно, он так ничего и не услышал.

— Прости, куколка. — Он соскользнул со стула и закрутил кончики усов. — Я готов.

— Что вы… — Но прежде, чем она успела расслышать его ответ, он ринулся через зал прямо к выступающим.

На трагической сцене появился жених девушки. Прижав руки к сердцу, он с мукой взирал на свою погибшую любимую, а затем перевел взгляд на тень. Его лицо непроницаемо, тень съежилась и исчезла под его взглядом.

Жених склонился над мертвой девушкой. Он нежно убрал с ее лица вуаль, а затем встал и направился к тени, неся в руках фату. Тень в страхе отступила, но не нашла спасения, ей негде укрыться. Мужчина подошел к ней, надел ей на голову фату своей мертвой возлюбленной и закрыл ее лицо.

В баре воцарилась мертвая тишина, нарушаемая едва слышным дыханием, зрители замерли в напряженном ожидании.

И вот жених обнял тень и изо всех сил прижал ее к себе. Он откинул фату, приподнял подбородок девушки-тени и поцеловал ее в губы.

Шоу завершилось.

— Ну, шери. — Лулу вытирала искусственную кровь полотенцем из бара. — Что скажешь?

— Весьма впечатляющее представление. Но ты и сама об этом догадываешься. — Женевьева передала ей стакан пива, который Лулу тут же с жадностью выпила. — Почему ты не рассказала мне, что работаешь с той танцовщицей?

Лулу выпила еще.

— Я так счастлива, шери. Несколько месяцев назад, когда я поссорилась с Кэмби, ты сказала, что я должна попробовать воплотить свои чувства и переживания в искусстве. В моем пении. Помнишь?

Женевьева пожала плечами.

— Я тогда не послушала тебя. Но затем задумалась над твоими словами, и, знаешь, ты оказалась права. Вот теперь это то, чем я занимаюсь. Я сочиняю все больше и больше песен. Придумываю танцы, этот я тоже поставила сама. Все, что я пишу, очень четко передает мои чувства. В результате я чувствую себя просто великолепно. Виолетта замечательная танцовщица, правда?

— А как насчет него? — Женевьева указала на Нормана Беттерсона, который болтал с Виолеттой у рояля. — С каких это пор вы стали такими друзьями?

— Ах да. — Лулу захихикала. — Ну, это произошло как раз ночью на той вечеринке. С которой ты умчалась, презрительно задрав нос. А кое-кто из нас остался, чтобы повеселиться.

— Ты хочешь сказать, что спала с Беттерсоном?

Лулу сузила глаза.

— И что с того? Почему это для тебя так важно?

Действительно, почему? Но это было именно так. Беттерсон — ее человек, а не Лулу. Она первая познакомилась с ним. Он стал частью ее мира.

— Ты использовала его, — выпалила она. — Чтобы позлить меня.

— Послушай. — Лулу резко поставила пивной бокал на стойку. — Ты что, забыла, ведь я сказала, что мы хорошо повеселились, Виви?

— Тебе очень удобно таскать меня по Парижу, как какую-нибудь подпорку для сцены в твоем исполнении. Говорить мне, что делать и кем быть. Но ты тоже ревнуешь.

— Ты пьяна, шери. Иди домой и ложись спать прямо сейчас, пока не ляпнула чего-нибудь еще.

— Именно поэтому ты и настаиваешь, чтобы я спала с другими мужчинами. — Распалившись, Женевьева уже не могла остановиться. — Ты завидовала моему браку и хотела разрушить его. Я была счастлива с Робертом, пока ты не начала приставать ко мне!

— Ты думаешь, я завидую твоему браку? — Лулу уперла руки в боки. — Тому, что у тебя есть он!

Но Женевьеву уже невозможно было остановить.

— Ты продолжала и продолжала убеждать меня, чтобы я изменила Роберту. И в конце концов я до этого докатилась.

Куда меня привело твое веселье? Я не могу даже смотреть на Гая Монтерея, даже имени его не могу выносить. А что касается Паоло Закари…

— Значит, ты все-таки спала с Монтереем. Почему солгала?

— Мне было стыдно. А теперь я влипла в серьезные отношения с Паоло Закари, я в полном отчаянии, и это — твоя вина!

Лулу помрачнела.

— Моя вина? Ах, ну конечно. Ведь испорченная маленькая принцесса вроде тебя никогда ни в чем не виновата! И ты еще говоришь, что я использую людей, моя так называемая подруга. Ты использовала меня, чтобы завести свои знакомства. А теперь я стала не нужна, ты едва появляешься, чтобы поговорить со мной. Ты смотришь на меня свысока, как и все люди твоего сорта. Да так всегда было, просто я не замечала этого до сегодняшнего дня.

— Возможно, я не хочу встречаться с тобой как прежде, потому что поняла, что ты за «подруга». Злая, вероломная, фальшивая, насквозь пропитанная завистью, ты убеждена, что все остальные должны быть несчастны, как и ты. Ну что ж, мои поздравления, Лулу. Я абсолютно несчастна. И все это — благодаря тебе! — Женевьева сорвалась на крик, но никто не обернулся посмотреть, что происходит. Потому что именно в этот момент нечто более громкое и взрывоопасное происходило как раз у них за спиной.

Жозеф Лазарус приблизился сзади к Норману Беттерсону и похлопал его по плечу. Беттерсон, увлеченный разговором с Виолеттой, досадливо отмахнулся от него. Лазарус схватил Беттерсона за плечо и попытался толкнуть его, тогда Фредерик Кэмби подошел к нему и ударил кулаком в его носатую физиономию. Лазарус упал, опрокинул стол, уставленный напитками, увлек за собой Беттерсона. Виолетта завизжала. Лазарус тут же вскочил на ноги и ударил Кэмби по голове бутылкой. Завизжала Лулу. Лоран, одноглазый бармен, награжденный медалью за отвагу, защищал подступы к барной стойке, размахивая дубинкой. Беттерсон встал на четвереньки и быстро пополз прочь, направляясь в сторону туалета. Кто-то швырнул стакан, который вдребезги разбил оконное стекло. Кто-то подхватил стол, намереваясь опустить его на голову Лазарусу, но ошибся и ударил Лорана, который замертво рухнул на пол. Жанин, суровая официантка, врезала между ног тому, кто ударил ее любимого Лорана. Лазарус с вызывающим видом брел по комнате, визжал, как свинья, и направлялся прямо к Лулу и Женевьеве, но на чем-то поскользнулся, подставил подножку Жанин и потащил ее за волосы на пол. Женевьева и Лулу завизжали. Беттерсон вышел из туалета и тоже завопил, закусив губу от восторга, очевидно несказанно обрадованный происходящим. Прижав полотенце к окровавленной голове и тяжело опираясь на Виолетту, Кэмби продвигался к черному ходу. Когда жандармы вошли в бар, парочка незаметно ускользнула в ночь. Пудель Лорана лизал лужи на полу: разлитые напитки, искусственную и настоящую кровь. Тонкие желтые пальцы Марселя ласкали клавиши рояля.

Женевьева вошла в квартиру в одних чулках, держа свои кроваво-красные туфли в руке.

— Я знал, что у тебя не было мигрени. — Роберт стоял в гостиной, воротник рубашки был расстегнут.

— Роберт! Ты напугал меня. Я думала, ты уже лег спать.

— Как я мог лечь спать? Моя жена заболела и уехала домой в самый разгар ужина в ресторане, но спустя два часа я не обнаружил никаких следов ее возвращения. Где, черт возьми, ты была?

— Дорогой, давай пройдем в гостиную и присядем. — Она взяла его за руку, но он вывернулся.

— Не надо говорить со мной таким тоном. Сейчас именно ты не права. Ты обещала мне, что это больше не повторится. Прошло всего несколько дней с тех пор, как ты пообещала!

— Пожалуйста, Роберт. Мы ведь не хотим разбудить Селин, правда?

Роберт вздохнул, и она поняла, что победила. Он мог злиться, сходить с ума от беспокойства, но облегчение от мысли, что с нею все в порядке, было сильнее, чем его вспыльчивость.

Женевьева включила лампу с абажуром цвета страусиного яйца, они уселись рядышком на кушетку в форме пироги. Он обнял ее одной рукой и крепко прижал к себе, так, что ее голова склонилась ему на грудь.

— Прости меня, Роберт. — Женевьева слушала, как бьется его сердце, в медленном, успокаивающем ритме. — Я поехала в «Койот» навестить Лулу. Я должна была поговорить с ней.

Его рука напряглась.

— Ты же обещала. Почему ты нарушила слово?

— Ты обидел меня. — Ее голос стал тоненьким, она шмыгнула носом. — Очень сильно.

— Я?

— Ты насмехался над моими стихами.

— Но ведь это была всего лишь шутка. Мне казалось, ты поняла это.

— Шутка за мой счет. Ты хотел показаться значительным своим друзьям, и потому принизил меня. Ты ожидал, что я стану мило улыбаться и проглочу издевку, словно милая маленькая дурочка.

— Нет… Ты же знаешь, я не хотел…

— Я придумала мигрень, потому что не хотела закатывать сцену. Подумай, на ком ты женат, и считай, что тебе крупно повезло. От обиженных воплей такой гарпии, как Друсцилла Фэншоу, ресторан рассыпался бы в щепки.

— Любовь моя. — Роберт заключил ее в объятия и прижал к себе так сильно, что у нее перехватило дыхание. — Пожалуйста, прости меня. Это больше не повторится.

— Конечно, дорогой. — Женевьева попыталась вырваться, но кольцо его рук сжалось еще сильнее.

— Я не заслуживаю тебя, это действительно так. — Он прошептал эти слова в ее волосы, покрывая поцелуями ее голову. — Я не доверял тебе, как ты того заслуживала. Если бы только знала… Но не беда…

— Что не беда?

Стук его сердца оставался ровным, но его ритм почему-то перестал успокаивать ее. Она чувствовала себя мышью в ловушке. Ну, это уже слишком!

— Ничего, любовь моя. Давай ляжем в постель.

— О да, давай. Я так устала, мы можем все обсудить завтра за завтраком.

Он с трудом проглотил подступивший к горлу ком.

— Я имел в виду, мы должны лечь в постель вместе. Этот странный стук его сердца, один удар легкий, другой тяжелый. Бу-буум, бу-буум. Его стук в дверь звучал точно так же.

— …Я хочу почувствовать… испытать твое прощение. Бу-буум, бу-буум. Именно так он стучался к ней недавно.

Все началось со стука и криков, а закончилось его отвратительной, удушающей страстью.

— Женевьева, ты вся дрожишь.

Женевьева высвободилась из его объятий, потом резко вскочила с кушетки, не стыдясь своей неприкрытой грубости. Она застыла посреди комнаты, обхватив себя руками, глядя на красные туфли, которые аккуратно стояли рядом с кушеткой. Надевая эти туфли сегодня вечером, она думала о Паоло, представляла его, выбрала платье от Мирбор с открытой спиной. Женевьева представляла, как он медленно целует ее спину… Но вместо него рядом сидел Роберт и любовался ею. Роберт, который теперь тоже встал с кушетки и пожирал ее влюбленным взглядом.

— Милая, почему ты отворачиваешься от меня? Тебе словно не хочется, чтобы я дотрагивался до тебя.

— Со мной все хороню. Правда.

Она должна избавиться от него. Должна.

— Что-то не так. В чем дело?

— Я беременна. — Женевьева сама не понимала, откуда вдруг взялись эти слова, но, прежде чем успела остановить себя, выпалила их. В этот самый момент она поняла, что не может этого вынести. Ей захотелось схватить в охапку красные туфли, изо всех сил прижать к груди, — как испуганный ребенок обнимает своего плюшевого мишку.