Королевская охота

Глава 1 НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ…

День был так себе — влажный, ветреный, настоящий день поздней осени, с мчащимися по серому небу облаками, облетевшими деревьями и ранними тоскливыми сумерками.

Телефон взорвался резким, «леденящим кровь в жилах», визгом, и молодая женщина, сидевшая за письменным столом, издав привычное «Ах!», протянула руку к трубке, пробормотав:

— Не забыть убрать звук. — Громко и отчетливо, обращаясь к невидимому собеседнику, она проговорила: — «Королевская охота» слушает!

— Добрый день, — сказал приятный мужской голос, — это та самая «Королевская охота»? — Слова «та самая» мужчина выговорил с нажимом и слегка насмешливо.

— Да, та самая, — ответила женщина, подумав про себя, что ни за что не спросит, почему «та самая».

— Я могу попросить к телефону Екатерину Васильевну Берест?

— Екатерина Васильевна Берест слушает!

— Вас беспокоит следователь районной прокуратуры Кузнецов Леонид Максимович. Дело к вам, Екатерина Васильевна, есть важное. В помощи не откажете?

— Дело ко мне лично или к «Королевской охоте»?

— К вам обеим. — Мужчина слегка хохотнул, словно обрадовавшись удачной фразе. — Поговорить нужно, и чем раньше, тем лучше. Мне не хотелось бы вызывать вас повесткой, официально… Вы как, располагаете временем для дружеской беседы, скажем, сегодня?

«Просьба следователя — закон», — вспомнила Екатерина слова одного из «королевских охотников». — Или «приказ»?

— Даже не знаю, — начала она, мысленно одергивая себя за неуверенные нотки, прозвучавшие в голосе, — я сегодня допоздна…

— Допоздна — это до скольких?

— До семи-восьми, я думаю.

— Детское время, — нарочито пренебрежительно сказал Леонид Максимович. — Вот мы тут действительно допоздна засиживаемся. Если вы не против, я буду вас ждать часикам к восьми. Сумеете?

— Сумею.

— Ну вот и славненько. Тогда до встречи? Адрес наш знаете?

— Знаю. До встречи, — ответила Екатерина и, спохватившись, спросила: — А в чем, собственно, дело?

— А когда увидимся, тогда и узнаете, а то скажи вам сейчас, так и не придете, пожалуй. Или сказать? — Он помедлил и, не дождавшись ответа, разочарованно закончил: — А вот и не скажу!

«Шутник, — сказала Екатерина сама себе, — демократ! «Если вы не против»… Как же, будешь тут против! Шутник-демократ. Друг народа. Впрочем, «друг народа» — это демагог, а не демократ. Значит так, с сего дня будете вы у нас, Леонид Максимович, шутник-демагог. Причем не просто так, не какой-нибудь там ничтожненький шутник-демагог, а Шутник-Демагог с большой буквы. Даже где-то Шутнище-Демагогище и вообще… Стоп, — приказала она себе, — успокойся. Ничего страшного не произошло. Павел ни в чем не виноват, это же доказано, и свидетель есть… Неужели снова начинают? И почему другой следователь, этот Леонид Максимович? Не помню такого… Неужели что-то новое всплыло?»

Екатерина уже пожалела, что придется ждать до восьми. «Нет, все правильно, — решила она наконец, — пусть не думает, что стоило только позвонить следователю, как все тут сразу до смерти перепугались».

Екатерина постучала в дверь с чертовой дюжиной на эмалированной табличке.

— Войдите! — разрешил знакомый голос.

Вздохнув и не ожидая ничего хорошего, она нажала на дверную ручку.

— Какие люди! — радостно приветствовал ее поднявшийся со своего места мужчина, протягивая руку для пожатия. — Прошу вас, — продолжал он, жестом указывая на стул рядом со столом, — какая точность!

Она села, и они некоторое время рассматривали друг друга. Не без удовольствия, надо сказать. Леонид Максимович был видным мужчиной между сорока и пятьюдесятью, ближе к пятидесяти, пожалуй. Вся атрибутика внешности следователя из криминального романа, а также его кабинета была налицо — усталые, но тем не менее, проницательные глаза, легкая, слегка печальная усмешка человека, знающего о жизни многое такое, что другим и не снилось, остывший чай с лимоном в тонком стакане, а также неизменная кипа бумажных папок, черный, видавший виды телефон на столе и пепельница, полная окурков…

А Леонид Максимович, в свою очередь, смотрел на молодую темноволосую женщину, сидящую перед ним на краю стула, и думал о том, что же заставило ее выбрать себе такое неженское занятие, и о том, что времена, видимо, действительно переменились, раз такая славная женщина все-таки выбрала именно это занятие.

— А скажите мне, пожалуйста, Екатерина Васильевна, — начал он, — почему ваше…

— …бюро называется «Королевская охота»? — подхватила она, и оба расхохотались.

— Умение читать чужие мысли — непременное качество всякого уважающего себя детектива, это мне ясно. И все-таки почему детективное бюро «Королевская охота»?

— Да нипочему, просто для красоты. Знаете, хочется чего-нибудь возвышенного. Незаурядного. Всякие там названия вроде «Щит и меч», «Надежная охрана», «Следопыт» не будоражат воображения. Тем более «Арго», «Вагриусы» и «Ренолты». То ли дело «Королевская охота»! Дух рыцарства, звук победных труб в честь героя турнира… Кроме того, нувориши, или нуворюссы, любят блестящие вещи и блестящие названия.

— Я бы сказал, название довольно дамское! Сами придумали?

— Сама.

— И от клиентов отбоя нет?

— Я, конечно, не могу сказать, что к нам стоит очередь, но репутация у нас солидная, и есть свой круг заказчиков, довольно обширный.

— Как вам пришло в голову заняться сыщицкой работой? У вас юридическое образование?

— Нет, я учитель английского языка. И я вовсе не занимаюсь сыщицкой работой. «Королевская охота» — не детективное бюро, а я не детектив. Мы предоставляем личную охрану, телохранителей.

— Я всегда думал, что те, кого нужно защищать, имеют свою личную постоянную охрану и наемная им ни к чему.

— Ошибаетесь. Можно иметь свою личную охрану и тем не менее прибегать к услугам наемной.

— Это когда же, например?

— Когда вам предстоит сверхважная встреча и вы боитесь утечки информации через вашу личную охрану или просто не хотите свидетелей этой самой встречи. Мы готовы прийти на помощь и предложить вам самых лучших людей, которых можно получить за деньги. Людей, владеющих различными приемами борьбы, умеющих пользоваться огнестрельным оружием. Имеющих лицензии, разумеется, — прибавила Екатерина, вспомнив о том, кто ее собеседник, — и умеющих держать язык за зубами. Впрочем, как правило, они и не знают ничего, так как детали предстоящей работы — где, когда и с кем в группе они работают — им сообщают буквально за час до операции. И никаких имен, заказчик абсолютно анонимен. Заказы принимаются по телефону за несколько дней, причем называются только дата, время и количество «охотников». Деньги за услуги переводятся на наш счет в банке. О месте сообщается по телефону за два часа до встречи.

— И это все придумали вы сами? Учительница английского языка?

— Это все, или почти все, придумал прежний владелец бюро, Андрей Николаевич Скобелев, всю жизнь проработавший в органах милиции. — И, предупреждая возможный вопрос, Екатерина добавила: — Его уже нет, умер от сердечного приступа два года назад…

— И вы купили бизнес у его вдовы?

— Нет, он мне достался по наследству. Андрей Николаевич был мой дядя, брат мамы.

— А как же ваше заведение называлось при жизни дяди?

— «Щит и меч». — Екатерина с трудом сдержала улыбку. — А как же еще?

— Понятно. Очень интересно. Хотя вы и обрисовали деятельность, то есть работу бюро, лишь схематично. Воображаю, насколько интересны детали! Надеюсь, когда-нибудь мы их обсудим поподробнее…

— Леонид Максимович, а вам знакомо понятие «коммерческая тайна»? Так что детали, если придется, будем обсуждать в присутствии моего адвоката.

— Устал я от адвокатов… Давайте поговорим о чем-нибудь другом. О ваших знакомых, например.

— О моих знакомых? — удивилась Екатерина. — О ком именно?

— Ну, например, о Елене Владимировне Ситниковой.

— О Елене Владимировне Ситниковой? У меня нет такой знакомой!

— А вы не спешите, подумайте, я вас не тороплю. Вы могли знать ее в школе, в институте, а может, и раньше. Правда, под другим именем. Ее девичья фамилия Горностай.

— Я никогда в жизни не встречала человека по фамилии Горностай!

— Не торопитесь. Знаете, недавно мне позвонил некто, представившийся Петром Клыком. А я, представьте, абсолютно не помню никакого Петра Клыка. Да разве ж такое имя забудешь? А оказывается, случился такой в моей жизни лет двадцать тому назад. Проходил свидетелем по одному делу. Тогда думал, век его не забуду, так он меня достал своим ослиным упрямством, способностью забывать собственные показания, данные накануне, и другими, не менее «приятными» чертами характера. Но встретились, знаете ли, как старинные приятели, посидели у меня дома, поговорили… Так что не торопитесь, подумайте!

Воцарилось молчание. Екатерина задумалась, перебирая в памяти разные периоды своей жизни.

— Нет, — сказала она наконец, — не знаю я никакой Ситниковой-Горностай. Не случилось такой в моей жизни.

— Жаль, — вздохнул Леонид Максимович, — ну что ж, бывает. Отрицательный результат тоже результат. А на этих фотографиях знакомых никого нет? — Из папки, лежавшей перед ним, он достал несколько фотографий и разложил на столе перед Екатериной.

Она придвинулась ближе к столу, с любопытством рассматривая фотографии молодых женщин. В изображениях человеческих лиц есть своеобразная магия. Они — застывший слепок мгновения, которое больше никогда не повторится. И с каждой новой секундой они все дальше и дальше уходят от оригинала, пока связь между ними не порвется совсем… Такие разные лица — улыбающиеся, серьезные, безразличные, одинаковые лишь в своей чужести. Впрочем, постойте!

— Я не уверена, — сказала наконец Екатерина, дотрагиваясь пальцем до второй справа фотографии, — но мне кажется, я ее знаю. Ее зовут Диана.

— Откуда вы ее знаете?

— Я виделась с ней совсем недавно, недели две или три назад. Правда, здесь она выглядит по-другому, если это, конечно, она. Я не совсем уверена…

— А в чем разница?

— Здесь она какая-то сонная, я имею в виду спокойная, а та была… — Екатерина запнулась, подыскивая слова, — экзальтированная, истеричная, дерганая, что ли…

— А можно поподробнее о вашей встрече?

— Можно. Она позвонила, как и вы, под вечер, спросила главного детектива. Это было, сейчас вспомню, кажется, двадцатого октября или нет, двадцать второго, ну да, двадцать второго, в четверг, у нас еще тогда… — Она вовремя спохватилась, подумав, что вовсе не обязательно говорить все, что знаешь, — правило номер один из «заповедей», преподанных ей дядей.

Леонид Максимович сделал вид, что не заметил ее запинки, во всяком случае, ни о чем не спросил и сидел молча, ожидая продолжения.

— Она хотела поговорить с ним об «очень важном деле». Я попыталась объяснить ей, что мы не детективное агентство в обычном смысле этого слова и вряд ли сможем ей помочь, но она, даже не выслушав меня, стала говорить, что ей непременно нужно поговорить с надежным человеком и все ему рассказать, что речь идет о жизни и смерти, а потом начала плакать. И все это так бессвязно, как в бреду, заикаясь, глотая слова, а потом еще и всхлипывая. Я просто не знала, что делать, и чтобы хоть что-то сказать, спросила, где она находится. «Тут, рядом с вами, — ответила она, — через дорогу, в скверике». И, словно почувствовав мои колебания, сказала каким-то жутким голосом: «Ну, пожалуйста, пожалуйста, спасите живую душу!» Я пригласила ее к себе, но она наотрез отказалась, за ней якобы следят, и снова горячечный бред, чуть ли не стоны. Я подумала, не вызвать ли мне милицию или, может, «скорую», но любопытство мое она все-таки задела. И я вышла к ней. Она ожидала меня на скамейке — вот эта самая женщина с фотографии, в дорогом костюме и шляпке с вуалью, в облаке тяжелых пряных духов, с кружевным носовым платочком, которым она то и дело промакивала заплаканные глаза. — Екатерина замолчала, уставясь в пространство, словно заново переживая ту сцену.

— Она назвала себя?

— Да. Сказала, что ее зовут Диана.

— Диана, — повторил следователь, — а фамилия?

— Она не назвала фамилию. Только имя — Диана.

— Чего же она хотела?

— Понять было трудно. Она снова рыдала, хватала меня за руки, говорила о грозящей опасности, о том, что ей нельзя оставаться одной, что ее все время должен сопровождать телохранитель.

— Телохранитель — это по вашей части, не так ли?

— Так. Но… что-то все-таки было не так. Все преувеличенно, с надрывом, и ничего по существу. Я даже подумала, что она пьяна, но от нее не пахло алкоголем, может, наркотики…

— И что же было дальше?

— Ничего. Минут через пятнадцать этого бреда она, словно по команде, вдруг перестала плакать, спрятала носовой платочек в сумочку, протянула мне руку, сказала, что рада была познакомиться и что еще позвонит… Знаете, будто ее выключили. Даже улыбнулась. И ушла. Я потом уже подумала, что ей нужен не столько детектив, сколько психиатр. Больше она не звонила. Пока. Наверное, все в порядке.

— Не совсем. Вернее, совсем не в порядке. Она умерла.

— Как — умерла? Не может быть! Почему?

— Предполагается самоубийство. Во всяком случае, выглядит как самоубийство. Вы же понимаете, мы прорабатываем все версии.

— Но как? Каким образом?

— Яд. Стрихнин.

— А как вы узнали обо мне?

— Нашли ваш номер телефона в ее сумочке.

— С ума сойти… Никогда бы не подумала, что она способна на такое…

— Но вы же сами сказали, что у нее с психикой не все в порядке, разве нет?

— Да, конечно, но… нет, я думаю, с психикой у нее проблем не было. Понимаете, если бы она не ушла так… так… деловито, что ли, после слез, истерики…

— От людей с расстроенной психикой можно ожидать всего, чего угодно.

— Я понимаю… А когда это случилось?

— Семнадцатого ноября, почти две недели назад.

— Кто ее обнаружил? Родные?

— Нет, соседка. Шестнадцатого ноября утром ее муж, Ситников Александр Павлович, улетал в командировку в Германию. В аэропорту они были вместе, она его провожала. Около четырех она вернулась домой, ее видели соседи, и больше, видимо, не выходила. Муж позвонил ей на другой день, семнадцатого, из Франкфурта, но не застал. Вернее, она уже была мертва к тому времени, так как умерла в ночь с шестнадцатого на семнадцатое, скорее всего около полуночи. Он позвонил домой еще несколько раз, а потом перезвонил соседке и попросил сходить к Елене. Та, не достучавшись, позвонила участковому. Дверь взломали и обнаружили ее в постели мертвой. Никаких следов чужого присутствия, никаких окурков, остатков ужина на двоих, чашек с ядом, а также следов взлома или отмычки. Все чисто. Стакан сока на тумбочке у кровати — тоже чистый, отпечатки пальцев ее собственные. Так что, очень может быть, что самоубийство.

Помолчали.

— А… — начала было Екатерина, но, взглянув на Леонида Максимовича, так ничего и не сказала.

— Можете спрашивать, — разрешил тот, — вам можно, мы ведь почти коллеги. Кроме того, я глубоко верю в женскую интуицию и логику. В известной степени.

— Я просто подумала, — не обиделась Екатерина, — что яд должен был где-то храниться…

— Совсем забыл сказать, что в одной из ее сумочек был найден обрывок листка из блокнота со следами стрихнина. Блокнот ее собственный, мы даже нашли место, откуда этот листок был вырван. Что еще вас интересует?

— Не знаю. Может… А что говорит муж?

— Муж не говорит ничего такого, что могло бы объяснить эту смерть. Молодая, красивая, хорошо обеспеченная женщина тридцати двух лет. Никаких тайных хворей. Никаких явных врагов или неприятностей на работе, хотя бы потому, что последние три года она не работала. Вся жизнь на виду.

— А ее психика? Может, депрессия? Муж должен был бы знать об этом.

— Он не упоминал ни о чем подобном. Равно как и другие — соседи, друзья и знакомые. Правда, полтора года назад она пережила потрясение, вызванное гибелью сестры, с которой была очень близка. Но, согласитесь, кончать самоубийством из-за этого спустя столько времени… Я еще понял бы, если б сразу… да нет, впрочем, и сразу — тоже сомнительно. Не кончают самоубийством, потеряв сестру или брата, даже самых любимых. Вы согласны?

— Согласна. А что случилось с ее сестрой?

— Сбила машина. В мае прошлого года, недалеко от дома, где она жила, по улице Гоголя. Были очевидцы, они-то и вызвали «скорую» и милицию. Она скончалась, не приходя в сознание, по дороге в больницу. Машину, сбившую ее, так и не нашли. Такие вот дела. Что-то я заболтался сегодня, — спохватился вдруг Леонид Максимович, — все тайны следствия выдал! Что значит красивая женщина, так и хочется произвести впечатление! — Он посмотрел на часы: — Ого, половина десятого уже. Давно пора отпустить вас домой, Екатерина Васильевна, но вы же знаете, какие мы все здесь бюрократы. Вот вам бумага, ручка, располагайтесь удобнее, а я тут еще пару дел просмотрю.

Минут через сорок, провожая ее к двери, он говорил: «Не пропадайте, Екатерина Васильевна, звоните, телефон мой у вас есть. Просто так звоните, узнать, как мы тут живы-здоровы. Приятно было познакомиться. Жаль, времени мало, а то мы бы с вами еще и о женской логике поговорили».

Выйдя на улицу, Екатерина глубоко вдохнула холодный и сырой ночной воздух. Домой, скорее домой! Крепкого чаю и в постель — вот и все, что ей сейчас нужно!

Ей посчастливилось поймать такси, и через двадцать минут она поднималась на крыльцо собственного дома, нашаривая в сумочке ключ от двери.

За полгода до смерти Андрей Николаевич спросил, что ей больше нравится: его городская квартира или дача?

— Конечно, дача, — не задумываясь, ответила Екатерина.

— Значит, тебе оставлю, — постановил старик. — А квартиру — Кольке!

Колька был ее двоюродным братом, сыном младшей из двух сестер, и единственным племянником Андрея Николаевича. Как чувствовал старик…

Дачу он строил своими руками, долго, не торопясь, с наслаждением пригоняя каждую доску. Сам сложил печку. Когда-то большой дачный поселок усох до трех-четырех десятков домиков, которые все грозились снести, чтобы освободить место новостройкам, да, видимо, потеряли из виду, окружив многоэтажками. Дом был невелик — две комнаты, кухня и веранда. И кусочек земли, где умещались три яблони, молодой орех и персик, который красиво цвел весной, но плодов не давал.

За два года Екатерина так и не привыкла к своей собственности. Дом был для нее неиссякаемым источником радости. Слова «иду домой», «дома», «мой дом» приобрели совсем новый смысл. Даже звучали по-другому.

Она достала из холодильника пакет с молоком, из шкафа — хлеб и любимое абрикосовое варенье и присела к столу, уставившись в пространство. Мысли ее были путаными, бессвязными, и если выразить в двух словах их смысл, то получилось бы: «Что же делать?» Не допив молоко, пошла в комнату, включила и выключила телевизор, взяла книгу, начатую накануне, отложила. Подошла к окну, прижалась лбом к стеклу. Скрипел, мотаясь на ураганном ветру, жестяной фонарь с полумертвой лампочкой, место которому было в краеведческом музее, в разделе «Родной город на рубеже веков», гнулись тонкие стволы деревьев, крупные капли дождя тяжело плюхались на подоконник. Улица напоминала гротескные театральные декорации и была абсолютно пуста.

«— Хочешь ввязаться? — спросил внутренний голос.

— Не знаю еще.

— Почему? Тебе ее жалко?

— Да!

— Но не только поэтому?

— Нет.

— Чувствуешь себя виноватой?

— А что я могла сделать?

— Ты не ответила!

— Не знаю. Впрочем, нет, знаю. Да, чувствую себя виноватой. Признаю себя виновной.

— В чем?

— Я могла попытаться узнать о ней побольше, расспросить, успокоить, пообещать помощь… Может, она бы осталась жива…

— Ты веришь, что сумела бы сделать это? Веришь?

— Не знаю. Нет, не верю. Я не верю, что ей действительно нужна была помощь! Что-то было не так. Все было не так! Плачущий голос, отчаянные всхлипывания, кружевной платочек, все, как полагается, но словно понарошку, не в жизни, а в кино, фальшь была какая-то, что ли!

— А ты не пытаешься оправдаться? Ведь она мертва. Значит, причина просить помощи у нее все-таки была.

— Но в том-то и дело, что она ни о чем не просила.

— Почему? Человек звонит, умоляет о встрече, плачет, и что дальше?

— Дальше — ничего. Поднимается и, чуть ли не с улыбкой, уходит. Обещает перезвонить.

— Но тогда в чем же твоя вина?

— Ни в чем, наверное.

— Так, значит, не чувство вины. А может, просто любопытство? Что же там на самом деле случилось? Самоубийство или… нет?

— Я устала и хочу спать.

— А может…

— Хватит! Поговорим завтра!

— Нет, дослушай, пожалуйста. Ты прекрасно знаешь, о чем я. Хочется продемонстрировать замечательную женскую интуицию! Найти то, чего никто не заметил, на что не обратили внимания, не поняли, не истолковали надлежащим образом. Ну признайся. Хочется?

— Ладно. Да, хочется.

— Так бы и говорила! Спокойной ночи!»