Коварный заговор

14.

Это была изумительная по красоте церемония, но у Элинор стало на душе тяжело. Она отчаянно боролась со слезами, наблюдая за Адамом, принимавшим присягу от своих вассалов. Он был такой маленький, его крохотные ручки утопали в ладонях мужчин, которые преклоняли перед ним колени. Боль из горла опустилась ей в грудь, и она почувствовала, что сердце ее вот-вот разорвется в буквальном смысле. «Саймон, — кричало ее израненное сердце, — Саймон!»

Но не было ни ответа, ни даже видения, чтобы успокоить душу, как раньше, когда ей становилось страшно и грустно. Был только голос Иэна, следовавший за дрожащим голоском Адама, подтверждавшим клятвы верности, голос Иэна, сильный и уверенный, повторявший вновь и вновь:

— Я, Иэн, лорд де Випон, даю гарантию и ручаюсь за моего сына по браку.

К счастью, Элинор так часто приходилось принимать присягу от своих подданных, что нужные слова и жесты лились из нее автоматически, а что касается оруженосцев, то, как бы ни был забывчив Иэн в отношении их нарядов, он, конечно, не забыл проинструктировать их насчет обязанностей.

Во время принесения присяги каждым вассалом и кастеляном Оуэн или Джеффри по очереди выходили вперед, чтобы принять и перенести в надежное место знак верности, который вассал дарил господину. Дар сэра Джона из Мерси состоял из пяти рыб, трех угрей и двух устриц; сэр Джайлс из Айфорда подарил две пары охотничьих собак; сэр Генри из Кингслера — длинное копье; сэр Уолтер из Форстала преподнес ястреба-перепелятника. Элинор все время думала об умершем Саймоне — видит ли он своего сына сейчас? Она даже не слышала оглушительные возгласы «Fiat! Fiat!», вырывавшиеся из всей массы глоток после каждой клятвы.

Однако она довольно быстро пришла в себя, когда почуяла странную интонацию в голосе кастеляна из Клиро-Хилла, сэра Питера. В одно мгновение она вспомнила об Иэне, стоявшем по левую руку от него. Хотя правая рука его не шевельнулась, левая ухватилась за ножны меча, словно он готовился выхватить оружие.

Даже Джоанна вспомнила о своей причастности к этой церемонии и придвинулась ближе к матери, почувствовав что-то неладное. Элинор сказала свое слово, наклонилась вперед и одарила кастеляна поцелуем мира, но, не встретив его взгляда, встревожилась еще больше.

Кастелян передал оруженосцу знак почтения к хозяйке — фазаньи яйца и пять луковиц, — и Элинор приняла его, произнеся нужные слова. Свидетели прокричали «Fiat!». Сэр Питер сошел с помоста, но глаза Элинор продолжали внимательно следить за ним, пока перед ней не предстал сэр Алфред из Иленда.

Тут она отступила на шаг. Настала очередь Иэна. Это принятие присяги было, конечно, совершенно необязательным в том смысле, что ничего не меняло в общественном положении Иэна или в его отношениях со своими вассалами. Однако идея как можно более частого обновления клятвы верности была хороша в принципе — постоянное повторение вроде бы укрепляло лояльность. К тому же обновление присяги в такой момент отведет возможные жалобы, что Иэн, дескать, слишком занялся землями своей супруги и оставил в небрежении собственные, не предупредив вассалов о новой ответственности. Элинор все это мало занимало. Хотя теоретически она была наследницей Иэна, поскольку у него больше не было родных, ее не слишком волновала мысль о присоединении его земель к своим, если с ним что-то случится.

Примерно на середине церемонии принесения присяги в дальнем конце зала произошло какое-то замешательство. Элинор резко вскинула голову, но, видимо, воины, толпившиеся в той стороне зала, либо разъяснили нарушителям покоя, что происходит впереди, либо Как-то иначе утихомирили их. Совершенно избавившись от прежнего плохого настроения, Элинор почувствовала, как заколотилось ее сердце от радостного ожидания. Если это был королевский гонец, то благослови ее Господь. Лучшего времени для его появления и придумать было нельзя.

Элинор, конечно, надеялась, что это произойдет именно таким образом, но у нее не было времени подготовить все как следует. Она знала, что егеря оставят этого человека в лесу только после рассвета из опасения, что он станет жертвой хищных зверей, но все остальное было лишь на уровне догадок.

Сколько времени ему понадобится, чтобы освободиться? Сколько времени он будет добираться до Роузлинда? Как долго ему придется уламывать стражу впустить его в замок, такого потрепанного и грязного, каким он должен предстать? Глаза Элинор остановились на стоявшем чуть впереди и слева от нее Иэне. Если это в самом деле гонец короля, то Бог действительно благословил их брак. Иэн будет защищен свидетельскими показаниями могущественных очевидцев от обвинений в презрении к пожеланиям короля. В конце концов, откуда он мог знать, что у короля есть другие планы в отношении леди, на которой он женился, если гонец с такой информацией явился только после свадьбы.

Быстро просчитав другие возможности для беспокойства, Элинор почти не сомневалась, как ей теперь нужно действовать. Как только затих последний «Fiat!», она сделала шаг вперед.

— Кто нарушил порядок во время церемонии? — отрывисто произнесла она. — Выведите этого человека сюда.

Иэн, который не сводил глаз со своего вассала, вообще не заметил кратковременного беспорядка в дальнем конце зала. По удивленным взглядам и взволнованно повернувшимся головам он понял, что если что-то и было, то заметили это немногие. Он положил ладонь на руку Элинор.

— Будь поласковей, — предупредил он ее, — сегодня неподходящий день для строгости.

— Я вовсе не сержусь, — заявила в ответ Элинор негромким, но четким голосом, который определенно донесся до важнейших свидетелей, стоявших перед помостом, — трех епископов, графов и лорда Ллевелина. — Я просто беспокоюсь. Вчера после обеда один из моих лесников передал мне королевскую печать и требование выкупа за королевского гонца. Он сказал, что человек, которого он не знает, набросился на него сзади и, угрожая ножом, потребовал отнести эту печать мне и попросить две марки за гонца и послание, которое было под этой печатью.

— Что?!

Этот недоуменный вопрос не означал, что Иэн чего-то не дослышал, — он просто не поверил своим ушам. Элинор оставалось только торопливо рассказывать дальше в надежде, что у него хватит соображения не оспаривать публично ее слова.

— Я отдала ему деньги и убедилась, что он положил их туда, где ему было велено их оставить. Я не рассказала тебе об этом. Я… не хотела выглядеть дурой, если бы оказалось, что меня попросту надули.

Глаза Иэна расширились до такой степени, что едва не вываливались из орбит, и он конвульсивно сглотнул. Сама идея, что Элинор могла действовать или мыслить столь простодушно и пассивно, не укладывалась у него в голове. Было ясно как Божий день, что Иэна втянули в какую-то дьявольскую интригу, но он не осмелился сказать или сделать что-нибудь, что выдало бы его подозрение. Тем более что тот человек уже вышел вперед. Иэн выслушал поведанную им историю чрезвычайно недоверчиво.

Он оказался в руках у преступников. Каких преступников? Иэн знал, что расчистил единственное в окрестностях гнездо разбойников незадолго до приезда гонца. Конечно, вполне вероятно, что где-то в лесу могла жить небольшая шайка, промышляя дичью и несколькими грошами, которые они могли вытряхивать из путешественников-простолюдинов, боявшихся пожаловаться о своих злоключениях в замок. Это было возможно, но все же маловероятно.

Предположение, что егеря и лесники Элинор могли не заметить подобную шайку, казалось слишком неправдоподобным. Предположение, что они могли предать, свою хозяйку, как это сделали лесники короля Джона в Бирс, было просто смехотворным. Король Джон был слишком далеко и слишком занят — он мог наведываться в Бирский лес от силы раз в год. И его люди не слишком опасались, что он накроет их за бесчестные деяния. Элинор же находилась на расстоянии вытянутой руки и была хорошей хозяйкой, с готовностью выслушивавшей жалобы своих людей, — у нее было слишком много преданных слуг, которые немедленно сообщили бы ей об измене какого-то другого слуги.

У него отняли всю одежду, деньги, лошадь и оружие, страстно канючил гонец. Даже письмо отобрали, сорвав с него печать. Элинрр прервала его, чтобы подтвердить эти последние слова и заявить, на этот раз во всеуслышание, что печать принесли ей как свидетельство и что она заплатила требуемый выкуп, не посмев отказаться, когда речь шла о королевском гонце и письме от короля.

В ответ она получила слезную благодарность бедолаги. Они убили бы его, чтобы замести следы своего преступления, сказал гонец, если бы она не заплатила. Большой выкуп, сказали они ему, позволит им бежать из страны. Они посмеялись над ним, когда он заявил, что за ними начнется беспощадная охота по всей Англии за покушение на королевского гонца. Но не во Франции, сказали они ему презрительно — власть короля Джона не распространяется на Францию.

Наконец, очистив душу от пережитых страхов и унижений, он протянул свиток. Элинор попросила гостей простить ее и, развернув послание, сразу начала читать. Она пропустила пространное вступление, желая поскорее узнать, что угодно королю. Иэн закусил губу, чтобы не выдать своих чувств движениями рта, а затем тихонько приказал Оуэну проследить, чтобы гонцу обеспечили должное внимание, дав ему вымыться, поесть и отдохнуть, а также выдали приличную одежду взамен лохмотьев, которые были на нем.

Иэн был рад занять себя чем угодно, чтобы отвлечь свое внимание… Он не был уверен в том, что сумеет контролировать выражение своего лица, когда Элинор демонстрировала испуг и сожаление, наверняка вызванные посланием. Иэн даже не был уверен, что именно выразит его лицо, поскольку он раздирался между ужасом, беспокойством, облегчением и удовлетворением.

Он пропустил мимо ушей первые фальшивые сожаления Элинор, что она не сможет исполнить приказ короля, но ему не удалось открутиться полностью. Она повернулась к нему и взяла его за руку, великолепно изображая чисто женскую мольбу.

— Он ведь не может расторгнуть брак, правда, Иэн? Он не сможет разлучить нас?

Иэн готов был прибить ее в этот момент, не за то, что она сказала, а за то, как она лгала своим голосом и лицом, играя на сочувствии свидетелей, стараясь уверить их, какая она слабая и беззащитная женщина. Несколько человек стояли с окаменевшими лицами. Это были те, кто прекрасно знал, что такое Элинор, — Вильям Пемброк, сэр Джайлс из Айфорда, может быть, даже Роберт Лестерский, — но никто из них не выдал бы ее.

Хуже всего было то, что она манипулировала Иэном, и ему приходилось втягивать остальных в неразбериху, на которую у него уже открылись глаза и с которой, он чувствовал, должен был бы сражаться в одиночку. Тем не менее она была слишком умна для него. Если он не попадется в ловушку, которую расставила Элинор, добровольно, то погубит их обоих.

— Я не церковник, — ответил он скованно, — но я уверен, что брак — дело церкви, а не короля.

— Это правда, господа? — обратилась Элинор к трем епископам.

Прежде чем Иэн успел сообразить, что она собирается делать, Элинор выпустила его руку и сбежала с помоста. Иэн почувствовал, как лицо его заливается краской. Он считал себя достаточно умным, чтобы отвечать, не прося ни у кого подтверждения. Однако теперь он понял, что просто подыграл ей, как она и рассчитывала. Все три епископа громогласно уверили ее, что то, что соединил Бог, ни один человек, за исключением папы, наместника Бога на земле, разорвать не может.

— Для этого должна быть серьезная причина, не так ли? Кровосмешение, например, или что-нибудь в этом роде, чтобы папа мог аннулировать брак? Это ведь не может быть оправдано только политическими мотивами?

Питер де Рош Винчестерский заглянул в глаза этой женщине, которую, как он думал, он сейчас утешал. Счастье для Элинор, что он был умным человеком с развитым чувством юмора и любил красивых женщин. Он тоже понял, что его загоняют в угол. Перед такой толпой свидетелей он не мог сказать вслух то, что для каждого было очевидно: что политическая целесообразность гораздо чаще аннулирует браки, чем религиозные причины. Он едва заметно покачал головой, зная, что Элинор поймет его сигнал. Он давал ей понять, что она поймала его, и он сделает так, как та хочет, но что ей больше не следует вынуждать его играть в эту игру.

— В данном браке нет вопроса о кровосмешении или о какой-то другой религиозной причине, чтобы аннулировать его, — произнес он, милостиво уступая, потому что это действительно было снисхождением. — И хотя политические причины в некотором смысле также священны, этот брак не затрагивает судьбу нации. Следовательно, я могу сказать и думаю, что Лондон и Эли поддержат мои слова, что у короля нет оснований просить расторжения этого брака.

— Я нижайше признательна вашей светлости за то, что вы меня так успокоили, — звонко произнесла Элинор, чтобы все могли слышать. — Надеюсь, могу считать себя верной и лояльной подданной, и потому сердце мое наполняется радостью от того, что ему не придется противиться воле короля. Я не уверена, что он имеет право назначать мне мужа, но даже если это так, при всем моем желании подчиняться его воле я, по правде говоря, не смогла бы сделать это. Какими бы добрыми и преданными ни были его слуги Фулк де Кантелю и Генри Корнхилл, я не смогла бы принять ни одного из них в мужья.

Над всеми собравшимися мужчинами и женщинами пронесся изумленный вздох. Иэн стиснул зубы. Именно это было ее целью с самого начала. Она, конечно, не могла прочесть письмо короля вслух всем гостям и нашла способ поведать им информацию, которая, безусловно, взбесит каждого благородного мужчину и любую женщину, которая испытывала к ней какое-нибудь чувство, кроме черной ненависти. Сэр Фулк и сэр Генри были лизоблюдами и собаками короля. Это были низкие и жестокие развратники и садисты, которые занимались такими вещами, от которых отказался бы наотрез любой честный человек даже перед лицом короля.

По мнению гостей Элинор, предложение таких людей в качестве кандидатов в мужья для Элинор было чудовищным оскорблением. По правде говоря, большинство из присутствовавших мужчин меньше всего волновала жестокость предложенных женихов. Их оскорбляло то, что эти люди были презренными и грубыми простолюдинами, которых, однако, король предпочитал им самим. Именно на Фулка и Генри, как из рога изобилия, сыпались милости. Именно к ним король обращался в тяжелые минуты. И если бароны даже понимали, что подобная милость была связана с тем, что Фулк и Генри повиновались Джону без вопросов, без каких-либо сомнений насчет чести и законности, тем более оскорбительным был поступок короля. В конце концов, королевская знать была его естественным советчиком. Долг короля — советоваться с ними и действовать в соответствии с их пожеланиями.

Женщины, за исключением Изабель, были просто потрясены одной мыслью о том, что ждало бы Элинор при таком повороте событий. Изабель, которая хорошо знала Элинор, благодарила Бога, что подобный брак не довел ее подругу до греха смертоубийства. Она сама бы молилась, плакала и терпела, а Элинор либо убила бы этого человека сама, либо устроила так, чтобы он исчез с ее пути. Однако Изабель ни в коей мере не шокировал притворный страх и хрупкость Элинор. Слабость — подходящее оружие женщины, и Изабель предпочитала, чтобы Элинор пользовалась именно этим оружием, а не ножом.

Когда первоначальный шок прошел, гости ринулись вперед, чтобы выразить сочувствие, а некоторые даже объявить об открытой поддержке. Вассалы Элинор оказались все заодно в этом вопросе. Многие из них любили свою госпожу, но не только это стало причиной их сочувствия. Мысль получить в качестве сюзерена Фулка де Кантелю или Генри Корнхилла мгновенно подняла их верноподданнические чувства к Элинор и Иэну до непостижимой высоты. Ни их жены и дочери, ни их земли не могли быть в безопасности с господином, которого предложил король.

Вассалы Иэна выглядели не такими счастливыми. Они не хотели враждовать ни с фаворитами короля, ни с самим королем. Тем не менее они тоже вышли вперед, чтобы выразить поддержку своему господину. Они понимали, что, поскольку Элинор теперь неотвратимо становится наследницей Иэна, если какая-то беда приключится с ним, то они перейдут вместе с ней к любому человеку, которого король выберет для нее. И они не питали иллюзий относительно кандидата короля — де Випон был хорошим господином: честным в делах и всегда приходящим на помощь попавшему в беду человеку.

Знай раньше волю короля, они, безусловно, воспротивились бы этому браку, который оказался против его воли. Однако никто об этом не знал из-за тех проклятых преступников — а преступники большей частью существовали по вине короля, — так что теперь им оставалось только твердо поддержать своего господина.

Вильям Солсбери был в бешенстве, но его гнев ни на кого конкретно не направлялся. Да и кого винить? Совершенно очевидно, что Иэн оказался столь же удивлен, как и он сам, тем, что предприняла Элинор. Однако он не мог винить и бедную Элинор, которая также явно была запугана до крайности предложенным ей выбором мужей. Вероятно, Иэну следовало бы предупредить ее, подумал Солсбери, полагая, что Элинор не читала его письмо, но он понимал, почему Иэн не сделал этого.

Солсбери не мог даже обвинить Джона, бедного Джона, который никогда не мог правильно разобраться в человеке или ситуации и который неизменно и настойчиво делал все в точности не так, как надо. Ему нужно будет отправиться навстречу Джону, лишь только тот вернется в Англию, и объяснить, что произошло. Если бы ему удалось убедить Джона милостиво согласиться с этим браком, все было бы совсем по-другому. Доброта короля, прощающего своего подданного, затмила бы недостаток хорошего вкуса в попытках обогатить верных слуг.

Вскоре после обеда, перед самым отъездом Солсбери поговорил об этом с Иэном и спросил, что он решил насчет Адама и Джоанны. К облегчению Иэна, он вроде бы совсем не расстроился теми уклончивыми ответами, которые получил. Он сказал, что понимает, что у Элинор едва ли было время для подобных вопросов в суматохе собственной свадьбы. Иэну пришлось стать несколько менее осторожным, но Солсбери по-прежнему сохранял добродушный вид. Он посетовал, что не получит Адама на воспитание. Затем со смехом и откровенно заметил то, что Иэну приходилось облекать в очень деликатные фразы.

— Элинор не права насчет моей жены. Ей следовало бы приехать к нам и познакомиться с Элой поближе, но я понимаю, что близость ко двору, может быть, и не самый лучший вариант для такого гордого мальчика, тем более если мой брат воспримет ваш брак в штыки, что, я надеюсь, не случится. И действительно, разумно не создавать двойные узы в одном направлении, когда у вас только двое детей. Но я могу все-таки надеяться со временем на брак Джеффри и Джоанны? У нее нет возражений против Джеффри?

— Совершенно никаких, — ответил Иэн и затем, учитывая открытость Солсбери, добавил: — Она ясно сказала, что была бы рада ему, даже без земли и без всякой легитимации, лишь бы это только доставило радость Джоанне. Кроме того, она добавила, что всеми силами будет способствовать тому, чтобы взгляд Джоанны обратился в сторону Джеффри.

— Тогда я полностью удовлетворен.

Солсбери вскочил на лошадь, подготовленную для него, и, махнув на прощание рукой, поскакал через подъемный мост, догоняя свиту жены. Иэн постоял несколько минут, глядя ему в спину, затем развернулся и поспешил обратно в замок. Для него было большим облегчением узнать, что Солсбери не оскорбился и сделает все, что от него зависит, чтобы уладить дело с Джоном. На это он, конечно, намекал и в своем письме, но тем не менее было просто здорово получить подтверждение его обещания после той волны враждебности по отношению к Джону, которую Элинор умышленно подняла.

Иэн не заблуждался насчет мнимой шайки преступников, но он наделял Элинор даже большей хитростью и двуличием, чем она на самом деле обладала. Весь день, занятый проводами гостей и развлечениями тех, кто оставался, Иэн раздваивался между бешенством от того, как Элинор воспользовалась своими гостями, и, с другой стороны, облегчением, что причина гнева короля — если Джон все-таки решится продемонстрировать свою злобу, — стала широко известна. В ту ночь, как только служанки Элинор собрали его разбросанную одежду и вышли из комнаты, он обернулся к жене:

— Что это еще за преступники? Как ты посмела? Элинор не ответила, спокойно заплетая волосы в две толстые, как запястья Иэна, косы. Обычно она не заплетала косы на ночь, но ей пришло это в голову, когда она оседлала своего мужа в прошлую ночь. Поскольку Иэну сегодня пришлось много ходить и его колено, по-видимому, разболелось, она решила, что ей следует подготовиться вновь сыграть активную роль в их любовной игре.

— Ты слышишь меня? — рявкнул Иэн.

— Я не глухая, — спокойно ответила Элинор.

— Как ты посмела заманить в западню епископов, Оксфорда, Ллевелина, твоих и моих вассалов, даже родного брата и дочь Джона, заставив их участвовать в открытом неодобрении действий короля?

— Потому что эти действия заслуживают неодобрения.

— Я не об том говорю! — взревел Иэн. — Меня ты не одурачишь! Никаких преступников в лесу нет — я сам очистил лес. Это твои люди схватили гонца! Как ты осмелилась на такое?!

— Я решила, что это лучше, чем добавлять открытое неповиновение воле короля к тому, что он уже имеет против меня. С гонцом ничего страшного не случилось. Никто не сможет его ни в чем обвинить, поскольку ясно, что это не его ошибка. И нас никто не сможет обвинить в том, что не является нашей виной. Что же я сделала неправильно?

— Ты лгала своими глазами, ртом, голосом, всем своим телом. Ты…

— Я исповедаюсь и приму епитимью, — безразлично ответила Элинор. Иэн задохнулся.

— Отцу Френсису придется долго искать подходящее наказание, которое поглубже проймет тебя, — горестно заметил он.

Покончив со своей прической, Элинор повернулась на стуле и посмотрела на мужа.

— Не думаю. Я ведь не лгунья по натуре, — нежно пролепетала она.

Иэн сжал кулаки, но огромным усилием воли овладел собой.

— Элинор, — сказал он мягко, — ты думаешь, что двух марок достаточно, чтобы надолго заставить того человека молчать? Не попросит ли он еще немного, потом — еще?

— Какого человека?

Иэн сделал шаг вперед, явно начиная терять контроль над собой.

— Ты можешь лгать, кому хочешь, но только не мне. Не мне!

— Клянусь душой Саймона, — ответила Элинор, — я не сказала ни слова лжи тебе в этой комнате ни теперь, ни когда-либо ранее. То, что происходит в этой комнате, это касается только твоего и моего сердца, и у меня и в мыслях нет лгать.

Это остудило Иэна, как холодный душ. Если Элинор поклялась душой Саймона, значит, говорит правду. Она могла бы рискнуть проклятием собственной души, но только не Саймона. Его кулаки разжались.

— Дай мне разобраться, — сказал он уже более рассудительно. — Твои люди схватили гонца и удерживали его в плену? — Элинор утвердительно кивнула. — Как же это могло получиться, если ты не подкупила его, что он так удачно оказался в зале сразу после присяги, чтобы происшедшее с ним узнали все?

— По милости Бога или дьявола, — мрачно ответила Элинор. — Но, клянусь, чго это не моя заслуга. Я приказала моим людям отпустить его в тот день, и это все, что я сделала, и ничего другого я не устраивала. Да и как я могла? Должна признаться, что если бы я могла устроить подобное, я бы с удовольствием это сделала, но сие казалось невозможным. Откуда я могла знать, где будут работать дровосеки? Откуда я могла знать, не отобьется ли где-нибудь овечка, чтобы привести туда все стадо? Без такого знания я не осмеливалась указать егерям точное место, где освободить пленника. И потом его пришлось оставить связанным, чтобы он не мог проследить за теми, кто поймал его. Как я могла знать, сколько времени понадобится ему, чтобы освободиться? Или сколь долго он будет искать дорогу сюда? Я приказала им оставить его поближе к краю леса, но это могло быть и не слишком близко. Он мог пойти в другую сторону и вообще заблудиться.

— Кто знает об этом деле?

Элинор задумалась, затем твердо помотала головой:

— Они мои. Они не предадут меня. Они никогда не выдали бы меня, что бы я ни приказала им сделать.

— Ты думаешь, я выдам их? — Иэн вновь повысил голос.

— Нет, конечно, — уверила его Элинор. — Ты просто смутишь их. В твоем желании защитить меня от меня самой ты либо запретишь им делать подобные вещи, либо прикажешь приходить к тебе за подтверждением приказов, отданных мною, либо попытаешься объяснить опасность для меня такой их послушности в подобных делах. В другом месте или с другой женщиной это могло бы сойти, но я — леди Роуз-линд, и эти люди подчиняются моему легчайшему дыханию вот уже почти двадцать лет — причем независимо от того, кто мой муж!

— Теперь выслушай меня, Элинор! Она поднялась и, подойдя к нему, ласково обняла за плечи.

— Нет, Иэн. Это ты выслушай меня. Я сделала это не для того, чтобы уязвить твою гордость или ослепить твои глаза своим могуществом. Я доверяю тебе. Я знаю, что ты никогда ни по какой причине не причинил бы мне зла. Но подумай. Это, конечно, неестественно для мужчин, даже таких, как мои слуги, подчиняться женщине. Но я не осмеливаюсь нарушить или избавить их от этой привычки к повиновению. Однажды Джоанна станет хозяйкой Роузлинда. Если она выйдет замуж за Джеффри, и он здесь будет жить, и все будет хорошо, ты сможешь сказать, что я зря беспокоилась. Но если она выйдет за другого или Джеффри умрет и какой-нибудь король навяжет ей какого-нибудь мерзавца…

Вполне может не оказаться под рукой доброго Иэна защитить ее, как ты защитил меня. Даже если ее вассалы будут достаточно верны ей, что они смогут сделать? Дни, когда небольшая группа могла поднять восстание, уже давно миновали. Только простой люд Роузлинда сможет стать ей опорой — егеря с их длинными луками, воры из городских закоулков с их длинными ножами, рыбаки с их быстрыми лодками, которые переворачиваются, и с сетками, которые запутываются. И им нужно знать только, что слово госпожи — закон.

Эта речь немного утихомирила Иэна. Он не был так уж уверен, что дни, когда группа вассалов могла поднять восстание, миновали. В любом случае было достаточно ужасно представлять ее в лапах Фулка или генри, хотя Иэн знал, какая она сильная и решительная женщина. Мысль же о Джоанне, которую он когда-то качал на руках и которая все еще казалась ему хрупкой и беспомощной, как первый весенний цветок, в сочетании с подобной угрозой была совершенно невыносимой. Он прижал Элинор к себе, и она положила голову ему на грудь. Спустя мгновение, однако, она выпрямилась. Было бы весьма неразумно позволять Иэну продолжать раздумывать над их разговором, иначе его опять начнут грызть сомнения. Надо как-то отвлечь его внимание.

— Иэн, ты не разговаривал с сэром Питером из Клиро-Хилла? Он последние дни избегал меня, как мне показалось. Хотя я не могу быть уверена, потому что… — Она нежно укусила мочку уха Иэна. — Потому что была занята другими делами и сегодня после присяги я очень хотела поговорить с ним, но леди Эла едва не вывела меня из терпения. Я никак не пойму, как это Солсбери до сих пор не прибил ее? Сначала она не могла ехать, потому что слишком устала, а после обеда уже было слишком поздно, чтобы отправляться в поездку. Потом ей вдруг приспичило ехать, потому что все уже упаковано, и ей придется перебирать слишком много вещей, чтобы вытащить одежду, которая понадобится ей, раз она задерживается. Потом она опять не едет, потому что ее вдруг начала беспокоить одышка. Потом…

— Довольно, — рассмеялся Иэн. — Возможно, для тебя она была тяжелым испытанием, но Солсбери очень ценит ее и нежно любит. Он всегда хорошо о ней говорит, хотя и признает ее слабости.

— Теперь я понимаю, как он может любить короля. У него мозги не в порядке. Но что все-таки с сэром Питером?

— От меня он уклониться не смог, — неторопливо произнес Иэн, направляя поступь Элинор к кровати. — Но практически ничего нового я не узнал, кроме того, о чем мы догадались. Что-то очень и очень беспокоит сэра Питера. Возможно, это связано с тем, что какая-то каша завязывается в Уэльсе. Если Пемброк уедет в Ирландию, сильная рука перестанет сдерживать крышку этого кипящего котла. Вполне возможно, что не только злоба заставляет короля отказывать Пемброку в его желании отправиться в Ирландию. Даже несмотря на то, что у него отобрали все полномочия, само его присутствие заставляет людей дважды подумать, прежде чем устраивать беспорядки.

— Сэр Питер слышал об этом плане?

— Во всяком случае, не от меня, не от Солсбери и не от Пемброка. Но язык Оксфорда вполне способен развязаться, как только окунется в вино. К тому же Ллевелин мог рассказать ему, преследуя какие-то свои цели.

— Но лорд Ллевелин очень любит нас, и ты не можешь сказать, что он несдержан на язык.

— Разумеется, но при условии, что у него нет какой-то цели. Залезай в постель, Элинор, — холодно. Элинор тряхнула головой.

— Иэн, я хочу дослушать до конца эту историю сэра Питера, лорда Ллевелина и Уэльса. А если мы ляжем в постель, нам будет не до разговоров.

Он рассмеялся, силком затащил ее в кровать и лег рядом с ней.

— Я не пытаюсь отвлечь твое внимание. Эта история — если это правда, а не плод моего воображения, — рассказывается довольно быстро. Ллевелин мог подумать, что мне не будет никакого вреда, если один из твоих кастелянов попытается немного потрясти твои владения, когда Пемброк уедет. Я не знаю, действительно ли сэр Питер такой дурак, если думает, что я не найду на него управу — с помощью Пемброка или без нее, — но нет никаких сомнений, что Ллевелин надеется, что сэр Питер обратится к лорду Гвенвинвину, предложив принести ему присягу и стать его человеком, выйдя из моего подчинения. Это даст Ллевелину повод прийти мне на помощь и тем самым бросить вызов Гвенвинвину, чего он, собственно, и добивается.

— А лорд Ллевелин не думает, как я отнесусь к тому, что мой кастелян бросит вызов мне? — спросила Элинор, повышая голос.

— Ладно, ладно, не кипятись. Вся прелесть этой идеи в том, что ты получишь свои земли назад и избавишься от кастеляна с очень сомнительной репутацией. А Ллевелин окажет мне честь и помощь в избавлении от этого кастеляна. И…

— И нам с тобой придется пойти войной на Гвенвинвина по моей собственной земле, где будут гибнуть мои люди, уничтожаться урожаи и стада скота, и я потеряю большую часть доходов именно в то время, когда король планирует повысить налоги и, вероятно, наложит на меня штраф за то, что я вышла замуж за тебя. Надеюсь, ты поблагодарил Ллевелина за подобную великолепную мысль?

Иэн был несколько ошеломлен меркантильными подсчетами Элинор в таком серьезном политическом предприятии.

— Я сказал, что все это лишь мои догадки. Я не знаю, связан ли вообще Ллевелин со странным поведением сэра Питера. И в любом случае война будет вестись не на земле Клиро-Хилла или, по крайней мере, не дольше, чем понадобится наказать сэра Питера, которого придется изгнать так или иначе, если он предатель. Ллевелина интересует Повис, а не твои земли.

— Совершенно верно, — ехидно ответила Элинор, — а меня интересует моя собственность, а не амбиции Ллевелина. Я предпочла бы, чтобы он поискал повод столкнуться с лордом Гвенвинвином где-нибудь подальше от моих земель. А если сэр Питер действительно не верен нам, то было бы лучше найти способ, чтобы он не вернулся в Клиро-Хилл, нежели изгонять его оттуда силой.

— Подожди, Элинор, — запротестовал Иэн. — Он дал присягу и преподнес знак верности — все, как положено. Ты не можешь предпринять что бы то ни было против него после того, как приняла дар и поцеловала его, иначе все остальные твои люди возмутятся. И я еще раз говорю, что это все, возможно, плод моей фантазии. Мы строим мощную башню из сырого песка на одном только основании, что у него было странное выражение лица и он избегал разговора с нами. Возможно, для этого есть совершенно невинные причины, или мне вообще все привиделось.

— Я не думаю, что тебе показалось, потому что я прочла на его лице то же самое. И я прекрасно знаю, что не могу теперь действовать против него в открытую. — Внезапно на середине этой мысли она рассмеялась и приникла губами к плечу Иэна. — Если бы я не думала о другом, я бы раньше разглядела его недовольство — если речь идет действительно о недовольстве, а не о чем-то хуже. Я бы просто не приняла его присягу — но мои мысли витали в других сферах.

— Не я ли виновник этого?

— Именно ты. Если бы ты был ненавистен или безразличен мне, неужели я не сумела бы выбросить тебя из головы? Ведь сэр Питер пытался заговорить со мной — дважды, но я все отмахивалась от него и потом не могла вспомнить, что он говорил.

Вместо того чтобы винить жену в легкомыслии, Иэн страстно поцеловал ее, и предсказание Элинор сбылось. Разговор прервался. Иэн больше не думал о сэре Питере в тот вечер. Ему слишком нравилась новая для него роль мужа, чтобы покинуть Элинор ради дел другого человека. Однако зловещие слова жены, что она «не может теперь действовать в открытую», остались в его памяти, захороненные под слоем удовольствий, и всплыли на поверхность на следующее утро.

Элинор встала с постели почти сразу после их предрассветного сеанса любовной игры. Иэн, ожидавший, что она вышла по нужде и скоро вернется, снова уснул. Некоторое время он проспал как убитый, но, когда изнеможение, вызванное усердным выполнением супружеского долга, прошло, сознание начало возвращаться к нему. Чтобы восстановить силы, ему не требовалось много времени. Он был крепким мужчиной, привыкшим к тяжелым испытаниям, и, в любом случае, он и так достаточно много отдыхал за последние недели.

Голос Элинор, негромкий, но чистый, разбудил его окончательно. Первой реакцией было какое-то сильное беспокойство, которое чуть не вышвырнуло его из кровати. Второй женский голос погасил этот порыв. Иэн остался лежать, пытаясь разогнать остатки сна и понять, что же его так обеспокоило. Мысли его несколько прояснились, когда он услышал, как Элинор приказала служанке никого не убивать.

Эта идея, вроде бы совершенно естественная, вновь вызвала в Иэне прежнее чувство беспокойства, но уже вполне осознанное. Иэн не знал, как долго он спал. Эта ведьма, на которой он женился, вполне уже могла за это время приказать убить и десять, и сто человек.

— Элинор!

В одну секунду она уже была возле кровати, задергивая занавески. Она была одета в нежно-зеленый халат, глубокий вырез которого интригующе открывал красивую белую шею. Выражение лица было таким сладким и податливым, о каком любой мужчина мог только мечтать; голос, когда она спросила, чем может служить своему господину, был таким нежным и музыкальным, словно ему никогда и не приходилось выкрикивать бранные слова и хлестать ими, как кнутом. Все, чего Иэну хотелось, — так это притянуть ее к груди и приласкать, как котенка. Однако он нашел в себе силы противостоять этому искушению.

— Отошли служанку, — сказал он.

Элинор приподняла брови, но не стала возражать. Она отослала Гертруду и вернулась. Лицо ее оставалось все таким же сладким, губы улыбались, но в глазах читалась настороженность.

— А теперь я хочу, чтобы ты вспомнила, в чем поклялась мне здесь вчера вечером, — что в этой комнате никогда не будет места лжи. И потом расскажи, что ты сделала против сэра Питера.

— Сделала? Против самого сэра Питера? Ничего.

— Элинор…

— Если ты не веришь моему ответу, то стоило ли спрашивать?

Глаза Элинор стали темными, как грозовая туча, а в голосе, все еще мягком и выразительном, послышался звон стали.

— Я готов поверить, что ты лично не набросилась на сэра Питера с мечом или ножом. Я хочу знать, какие приказы ты отдала в отношении его.

— В отношении его? Никаких.

Испытав некоторое облегчение, когда главные его страхи рассеялись, Иэн усмехнулся. Состязаться с Элинор было даже забавно. Он понимал, что она не захочет разозлить его, отказываясь отвечать, и был уверен, что сдержит свое слово и не опустится до пошлой лжи. В этой комнате она поклялась говорить буквальную правду. Вся штука была в том, чтобы распознать, когда правда мало чем отличается от лжи, задавать такие вопросы, которые не заставили бы ее упрямо замолчать и на которые в то же время можно было получить достаточно вразумительные ответы, чтобы их сопоставление придало всему какой-то смысл.

— Позволено ли будет сэру Питеру оставить этот дом с миром и вернуться в Клиро-Хилл в полном здравии, в полном разуме и со всеми конечностями?

Элинор недоуменно посмотрела на него и затем расхохоталась.

— Тебе пошло бы на пользу, если бы я заставила тебя потратить полдня на то, чтобы вытянуть из меня по кусочкам то, что ты хочешь узнать. Почему ты не спросишь напрямик? Я сказала тебе истинную правду.

— Я не сомневаюсь. Настолько истинную, что, если то, что случится с сэром Питером, не уклонится и на толщину волоса от того, что ты сказала, я не смогу назвать тебя лгуньей. А спрашивать напрямую… — Неожиданно лицо Иэна потускнело, и глаза уставились в пространство. — Что я могу сделать, если ты отказываешься отвечать? Не пойми меня превратно, Элинор. Я не за тебя боюсь, а за себя. Я знаю, что бывает, когда мужчины используют свою силу против женщины.

Проникшись сочувствием, Элинор чуть было не уверила своего мужа, что ничего не утаила от него. Но здравый смысл остановил ее, и она лишь сказала:

— Мне нечего скрывать насчет сэра Питера. Он хорошо и верно служил мне в прошлом. Его вид был несколько странным, но это может объясняться разными причинами. Кроме того, когда я задумалась над тем, что ты сказал мне, я нашла твои слова справедливыми. Помимо этого, у него жена и дети, — ее глаза снова потемнели, — которых, как ты, наверное, заметил, он не привез с собой.

— Это ни о чем не говорит. Дорога длинная, и он мог бояться оставить замок без присмотра или опасаться плохой погоды и разбойников по пути. В наши дни самое безопасное место для женщины, если у ее мужа нет большой свиты, — это ее собственный замок.

— Да, это правда. Поэтому, размышляя в дороге над этими вопросами, сэр Питер отправится с миром и вернется домой живым и здоровым. А если не вернется, то это будет не по моей вине и даже не по моему желанию.

Глаза Иэна повеселели.

— Элинор, мне так трудно поверить, что ты вообще ничего не предприняла.

— А я не прошу, чтобы ты верил в это. Я послала гонцов — которые наверняка опередят сэра Питера — в гарнизон замка, чтобы информировать людей о моем браке и о том факте, что мой муж, лорд Иэн де Випон, обладает всеми полномочиями, и, следовательно, его приказы превалируют над приказами любого другого человека. Я напомнила им также, что мой брак ничего не меняет, что они в первую очередь должны быть преданы мне и что, если лорд Иэн захочет войти в мой замок, а его не впустят с одобрения сэра Питера или без оного, моя месть падет на них. И это будет жестокая месть. — Элинор помолчала, изучая лицо Иэна. — Ну что, не так?

— Ты настраиваешь людей сэра Питера против него…

— Они не его люди! — вспыхнула Элинор, вытаращив глаза и оскалив зубы. — Они мои, мои!

— Элинор!

Она перевела дух.

— Они мои, — сказала она уже спокойнее. — Каждый год, за исключением того времени, когда я была на Святой Земле, и того года, когда заболел Саймон, я сама ездила туда, чтобы расплатиться с ними и выдать им одежду и обувь. Я сама следила, а вовсе не сэр Питер, чтобы их броня была крепка и еды хватало на всех. Я выслушивала жалобы каждого. Я принимала от них присягу — присягу мне!

— Я не оспариваю твоего права, — медленно произнес Иэн, — но действовать за спиной сэра Питера…

— Что делать? — выпалила Элинор. — Разве я приказала моим людям не подчиняться разумным приказам сэра Питера? Если он будет верен мне, они будут верны ему.

— Правильно, — вздохнул Иэн. — Однако я хотел бы, чтобы в этом не было необходимости. Я желал бы, чтобы люди крепче держались за клятву, которую они принесли.

— Я тоже, — едко ответила Элинор. — Это сэкономило бы мне кучу времени, сил и денег.

Лицо ее смягчилось. Иэн не был так многоопытен, как Саймон. Он все еще видел людей такими, какими они должны быть, а не какие они есть. Будет лучше для него, если он перестанет думать о сэре Питере и его делах, но как отвлечь его? Она же не может и его отправить на охоту.

— Иэн, — сказала Элинор, — мы вчера забыли об одном очень важном деле. Мы должны сообщить о нашем браке королю. Или ты думаешь, нам следует подождать, пока он сам услышит об этом?

— Нет, мы должны сообщить незамедлительно. И я не забыл об этом. Просто, не переговорив с тобой насчет твоих игр с гонцом, я не знал, как именно должен действовать.

— Ты хочешь написать ему? Или лучше я напишу, раз его послание было адресовано мне?

— Думаю, мы напишем вместе. Элинор хихикнула.

— Ох, как хорошо. Я уже начала писать и рада, что мой труд не пропадет даром.

Иэн зарыл лицо в ладони и застонал. Элинор засмеялась громче и сказала, что принесет письмо, пока он сходит до ветру. Вернувшись, она обнаружила Иэна сидящим на стуле со страдальческим выражением на лице.

— Послушай, — сказала она с нежными нотками про-сительности. — Если тебе что-то не понравится, я поменяю. Я решила разойтись с ним миром, поэтому начала со слов «От Элинор, леди Роузлинд». Я ведь могу по-прежнему называть себя так, неглядя на то, что я теперь Элинор де Випон, а не Элинор Лемань. Правильно?

Это была действительно хорошая идея. Иэн кивнул.

— Потом я пишу: «Дорогой мой владыка и король, я прошу прощения, что с таким опозданием отвечаю на Ваше доброе письмо, но это не связано с небрежностью ни с моей стороны, ни со стороны Вашего гонца. Как Вы предвидели и писали мне, большие проблемы пали на мою голову в связи с долгой болезнью моего ныне покойного господина и мужа. Мои земли заполонили банды преступников, грабивших моих людей и торговцев из города. Эти негодяи, потеряв последнее чувство порядочности и уважения, захватили в плен Вашего гонца и потребовали выкуп за него. Как только до меня дошло это известие, я выкупила свободу Вашего посланника, но к тому времени уже оказалось поздно принять Ваше в высшей степени тактичное и разумное предложение».

— Да полно, Элинор, — запротестовал потрясенный Иэн, но не смог не улыбнуться. — Неужели ты думаешь, он проглотит все это?

— Если ты так не думаешь, можешь исправить по-своему, но почему бы нет? Разве любая, даже самая грубая лесть, не по вкусу королю? А что касается слов «тактичное и разумное» — мужчина, которого он предлагал мне когда-то, был очень приличным человеком. Я ни разу не была при дворе, когда Джон стал королем. Откуда мне знать, что люди, которых он мне предлагает на этот раз, недостойны даже быть съеденными червями?

— Гм-м. — Иэн больше не смеялся и не пугался. Элинор говорила действительно разумные вещи. — Разве я не сказал бы тебе, какие они чудовища?

— А зачем тебе говорить? Или кому-то другому, раз я теперь в полной безопасности от них? Какую это могло бы иметь цель, кроме того, чтобы настроить меня против короля? Если ты не собираешься организовывать восстание, а присутствие Солсбери здесь должно убедить даже Джона, что у тебя нет таких мыслей, ты, наоборот, должен стремиться к тому, чтобы я относилась к королю со всей теплотой. Это письмо, надеюсь, и продемонстрирует, как ты преуспел в подобных наущениях.

— Как мог я преуспеть, если учесть, что произошло между тобой и королем?

— С моей стороны, почему бы нет? Он не причинил мне никакого вреда и Саймону тоже, несмотря на все свои угрозы. Так почему бы мне не думать, что он простил мой проступок? И ты знаешь, Иэн, — засмеялась Элинор, — редкая женщина ненавидит мужчину за то, что он считает ее красивой и делает ей нескромное предложение. Сопротивление не свидетельствует о ненависти.

— Однако ты ненавидишь короля.

— Во всяком случае, не за то, что он покушался на мою девственность. Кроме того, я не уверена, что слово «ненависть» здесь подходит. Я боюсь короля Джона — не столько за себя, но… но он сожрал бы весь мир, если б смог, и в то же время ненавидит этот мир и всех, кто живет в нем.

— Он не такой плохой, как ты думаешь. По крайней мере в нем есть и любовь. Но продолжай со своим письмом.

Поскольку Элинор сама не могла описать свои чувства по отношению к королю, она продолжила чтение.

— «Не подозревая, что среди Ваших побед и той тяжелой работы, которая выпала на Вас, милорд. Вы все-таки найдете время вспомнить и о моих малозначительных трудностях, я приняла предложение о браке от одного из Ваших преданнейших слуг. Иэн, лорд де Випон, и я обручились в октябрьские иды и поженились в первый день декабря. Церемонию проводил Питер де Рош, епископ Винчестерский, в присутствии Вильяма, епископа Лондонского, и Юстаса, епископа Эли. Я надеюсь. Вы простите это нечаянное неповиновение, и, надеюсь также, что Вы не заподозрите меня в умышленном неуважении к Вашей воле. В самом деле, милорд, зная, как высоко Вы цените лорда Иэна, я полагаю, что этот союз станет для Вас приятной новостью. Позвольте мне, милорд, нижайше просить Вашего признания моих добрых намерений подписаться Вашей преданной и верной слугой и вассалом. Элинор». И так далее и тому подобное. Ну что скажешь?

— Мне не очень нравится это твое «нижайше просить», — поморщился Иэн. — Мы ведь не сделали ничего плохого. Я даже заплатил королю за право жениться, на ком захочу.

— Если хочешь, измени, — предложила Элинор, — но из женщины такие слова выходят легче, чем из мужчины. Я готова «нижайше просить», если это выкупит мое спокойствие.

Иэн нахмурился и встал со стула. Элинор принялась помогать ему одеваться. Она, конечно, права, и все-таки ему казалось оскорбительным то, что ей приходится унижаться перед таким человеком, как Джон. Одевшись, он вышел из комнаты, чтобы заняться гостями, пока Элинор будет одеваться. Элинор проследила за ним. Он все еще прихрамывал, но уже гораздо меньше — к счастью, травма колена не осталась увечьем. Затем она взяла со столика свиток пергамента, который отложила, пока одевала мужа. Если бы она могла хоть чуть-чуть надеяться, что этот брак не окажется для него увечьем на всю жизнь, на сердце у нее было бы гораздо легче.