20.

к концу состязаний напряжение Иэна и Элинор пошло на спад. Хотя ей не довелось увидеть Иэна в тот момент, когда он неминуемо должен был пасть жертвой Кантелю и Корнхилла, она поняла, что худшее для ее мужа уже миновало, увидев его врагов, ковыляющих с поля. Когда за ними вскоре последовали ФицУолтер и де Квинси, без мечей и щитов, стало ясно, что ее план удался. Избавление от страха должно было принести ей радость, и король едва ли сдержал бы свою ярость, если бы заметил на ее лице удовольствие, но в ней, казалось, сохранялось лишь одно чувство — гнев.

Это чувство в некотором смысле спасло ее. Она сидела в напряженном молчании, никак не давая понять, что знает, что ее муж теперь в безопасности — насколько безопасно вообще можно было себя чувствовать в пылу турнира. В какой бы момент он ни глянул на нее, Джон не мог найти в ней ни малейшего признака облегчения или удовольствия. При всей своей ненависти к ней король был вынужден поверить, что Элинор не знала ничего о том, что так способствовало потрясающему везению ее мужа.

Иэна де Випона спасла чистая случайность или собственная сноровка. Если бы во всем этом деле была хоть малейшая зацепка, хоть малейший намек на подкуп или тайное давление, Джон нашел бы способ повернуть это против Иэна. Он не мог заставить себя поверить, что такой влюбленный осел, как де Випон, мог сохранить какой бы то ни было план втайне от своей жены. А ведь, с другой стороны, по напряжению, охватившему Элинор, было очевидно, что она слышала о заговоре против мужа.

При этой мысли у Джона вырвалось тихое раздраженное восклицание. Когда он обнаружит, кто так бездарно сорвал его план, он подвергнет этих мерзавцев таким пыткам, каких они не увидят даже в аду. Эта идея — плод его ярости — привела его к другой мысли, которая могла оказаться вполне полезной и, безусловно, приятной. Он может и должен начать открытые поиски заговорщиков. Он поймает их и накажет так, что смерть и вечные муки ада покажутся приятным облегчением от его знаков внимания. И тем самым он очистит свое доброе имя от подозрений в заговоре против де Випона. Хорошо! Очень хорошо. К тому же охотой мог бы заняться Солсбери. Привязанность его к де Випону широко известна. Никто не станет сомневаться, что он честно проведет расследование или что король уклоняется от поисков и наказания виновных. И Вильяму будет тоже приятно.

«Так тому и быть», — решил Джон, и лицо его просветлело. Может быть, все это и к лучшему. После вчерашней сцены за ужином, если бы с де Випоном случилось что-то, ему бы не удалось отмыться от подозрений.

«Мне не следовало так поддаваться ярости и желанию побыстрее отомстить, — подумал Джон. — Рано или поздно, а слишком поздно этого не может быть, де Випон в конце концов впутается в какую-нибудь неприятность. Что-то Вильям говорил насчет мятежных кастелянов? Не может ли король отправить помощь своему верному вассалу? Если помощь отвергнут и, возможно, силой, разве это не станет изменой?» Детали еще следовало обдумать получше, призыв к помощи, например, чтобы обеспечить правдоподобие, но это не обескураживало Джона. Именно такого сорта интриги ему нравились больше всего.

Несмотря на полное отсутствие интереса к вознаграждению, Иэн оказался главным претендентом на приз в рукопашной так же, как и в прошлом состязании. Его бой с Аль-бини был выдержан в героическом стиле романов, которые все так любили. И после того как он осознал слова Лестера, его охватила такая ярость, что он сбивал с ног всех, кто попадался ему на пути.

В конце концов приз достался Арунделю, благодаря негласному соглашению между Пемброком и Солсбери, которые считали неразумным объявлять два раза подряд победителем Иэна во гнев Джону. Они не зря приняли это решение, поскольку Иэн даже не стал дожидаться объявления результатов. Как только трубы возвестили об окончании состязания, он на полном скаку покинул ристалище и прямиком направился домой, даже не остановившись поговорить с оруженосцами.

После себя он оставил страх. Оуэн и Джеффри подошли к Элинор. Они видели, как их хозяин умчался прочь, и не знали, то ли им следовать за ним, то ли ждать его супругу. Если они покинут ее, предоставив возвращаться домой одной, он их прибьет. Если ее вассалы, однако, собирались сопровождать ее, то их долг был следовать за лордом Иэном. С другой стороны, если ему будет нужна помощь и никого не окажется под рукой, тоже возникнут проблемы.

Прежде чем они смогли обсудить это дело, к знамени Иэна стянулась целая ватага побитых и грязных воинов, которые жаждали дать клятву и залог того, что заплатят выкуп за лошадь и доспехи. С такой ситуацией ни один из оруженосцев никогда раньше не сталкивался. Входит ли в их обязанность принимать залог? Как они объяснят отсутствие своего господина?

Тут к ним пришло спасение. Желанная, как Царица Небесная, леди Элинор спустилась к оруженосцам и побежденным рыцарям. Быстрый вопрос и испуганный ответ прояснили для нее ситуацию. Он уехал рассказать своей любовнице, что жив — такой хрупкой и нежной, чтобы смотреть, как ее любимый умрет, если это необходимо. Лицо Элинор, когда она поздоровалась с побежденными соперниками Иэна, было словно вытесано из мрамора. Перед каждым из них она извинилась за отсутствие мужа, ссылаясь на некое срочное и неожиданное дело, и умоляла оказать им честь и зайти к ним домой завтра.

Никто не верил ей, но это было и неважно. Главное, что никто не обиделся. Некоторые мужчины выразили сожаление, что Иэн попал в беду, и предложили любую помощь, какую они могли оказать. Элинор любезно, но категорично отвергла это предложение, не отрицая того, что Иэн ранен, и не подтверждая этого.

Во время этих переговоров прибыли сэр Генри и сэр Уолтер. Не будь такими храбрыми воинами, они бы тут же развернулись и скрылись куда подальше при первом же взгляде на лицо Элинор. Если Иэн был серьезно ранен, их в какой-то степени могли обвинить в этом, поскольку Элинор для того их и вызывала, чтобы они присматривали за ее мужем. Полные неприятных предчувствий, они ждали, пока не ушел последний из побежденных рыцарей.

— Миледи, миледи, где он? — спросил сэр Уолтер. — Как могло случиться, что он оказался ранен? Я видел его не больше часа назад полным сил и здоровья.

Если Элинор и узнала, кто говорил с ней, то не подала и вида.

— Кто сказал, что лорд Иэн ранен? Только не я. Я благодарю вас за вашу хорошую и верную службу. Вы можете остаться и повеселиться при дворе, если хотите, а если угодно, можете ехать домой.

Сэр Генри пялился на свою хозяйку, не узнавая ее. Холодная благодарность была не в ее стиле. Она могла быть ледяной в неодобрении или сверкающей в гневе, но благодарила всегда с улыбкой и объятиями, со смеющимися глазами. Случилось что-то действительно ужасное, но он даже не мог предположить, что это могло быть.

— Я останусь еще на день-два. Если я вам понадоблюсь, миледи, пришлите за мной, и я приеду.

— Я тоже, — поддакнул сэр Уолтер.

— Очень хорошо, — без выражения согласилась Элинор. — Благодарю вас.

Затем, не попрощавшись и даже не взглянув на оруженосцев, которые беспокойно ждали в сторонке, она развернула лошадь и ускакала. Тут же началась безумная суматоха. Ее люди вскакивали на лошадей и собирали снаряжение, которое нельзя было бросать. Кастеляны наблюдали за ее отъездом, разинув рты. Подобное невнимание к людям и имуществу они наблюдали в Элинор впервые.

Этот поступок, однако, не был результатом невнимания, шока или ярости. Элинор просто хотела приехать домой без свидетелей. Если Иэна еще нет, ей не потребуется извиняться или объяснять что-то. Она уйдет в свою спальню и предоставит Иэну объяснять свои поступки.

Однако все ее предосторожности оказались лишними. Как только она поднялась по лестнице, то услышала лязг металлической кружки, ударившейся то ли в пол, то ли в мебель. А когда вошла в переднюю, навстречу ей из спальни вылетела Этельбурга, словно ею, как снарядом, выстрелили из катапульты. Немедленно раздался еще более тяжелый стук — несомненно, за кружкой последовал кувшин для вина. Искры замерцали в глазах Элинор, уголки губ ее задрожали. Вероятно, Иэн был принят не так, как он ожидал.

— Мадам, мадам! — прошептала Этельбурга, вцепившись в руку Элинор и оттаскивая ее к двери. — Он сошел с ума! Дайте ему остыть. Не входите!..

Элинор оторвала пальцы своей служанки от руки. В глазах ее загорелся зеленый блестящий огонек.

— Я вполне способна дать сдачи. Не бойся за меня. Лучше иди вниз и прикажи нагреть воду и приготовить ванну. — Она не потрудилась понизить голос, и тут же последовал ответ:

— Элинор! — взревел Иэн, появляясь на пороге. — Иди сюда!

Служанка, которая только собиралась вновь умолять свою госпожу, ахнула от ужаса и скрылась. Элинор подняла горящий взгляд на лицо Иэна, но решила, что не стоит еще более распалять его, отказываясь подчиниться. Уступчивой сделал ее не страх — Элинор бывала битой и раньше, и хотя это ей не очень нравилось, она не слишком боялась этого, — смягчила ее душу боль, которую она увидела в глазах своего мужа под гневом, и кровь, все еще ярко-красная, заливавшая его тунику и доспехи.

Тем не менее, войдя в спальню, она раздраженно зашипела. Ковер и пол были залиты вином, стол и стул были перевернуты. Дорогой кувшин и кружка, помятые, валялись на полу.

— Где ты была? — рявкнул Иэн.

— Я выполняла твои обязанности. Я предложила рыцарям, которых ты победил, прийти сюда и поговорить с тобой завтра.

— Что?! Куда ты вмешиваешься, сука?! Тебе в твоей жадности даже не могло прийти в голову, что я не желаю брать с них выкуп. Как ты посмела?!

— В жадности?! — взвизгнула Элинор, и все ее сочувствие смылось новой волной обиды и гнева. — Я жадная?!

Ты взял мои драгоценности, чтобы отдать другой женщине, и называешь меня жадной? Куда я вмешиваюсь? Ты — отвратительная и черствая скотина! Ты победил этих людей на поле боя, и они, как честные люди, пришли выкупить свою честь, а ты бросил их, словно они не более чем побитые паршивые собаки. Ты, наверное, считаешь себя единственным в мире человеком, обладающим гордостью?!

Справедливость слов Элинор в некоторой степени погасила бушевавшую в Иэне ярость. Он не подумал о том, как его поступок видится, с точки зрения побежденных. Он стоял, вцепившись руками в стул, задыхаясь от усталости и огорчения.

— Как я могу взять с них выкуп? — вздохнул он. — Как я могу смотреть им в глаза после того, что ты сделала?

— А что я сделала? — переспросила Элинор, растерявшись. Она не могла даже представить, о чем он говорит. — Что я сделала?

— Ты опозорила и обесчестила меня. — Голос его дрожал, а в глазах засверкали слезы, усиливая их темный блеск. — Ты сговорилась с кем-то из команды противников и купила мою безопасность, словно я какой-то слабенький полудурок, неспособный защитить сам себя.

— Полудурок?! Если ты способен сказать такое, то явно переоцениваешь себя. В тебе дурости явно больше половины!

— Ты хочешь сказать, что ты не имеешь отношения к действиям тех шести рыцарей, которые напали на ФицУол-тера и де Квинси? Ты пытаешься отрицать, что ты и была тем «врагом», который покупал рыцарей, чтобы сражаться «против» меня?

— Нет, я не утверждаю, что совсем невинна в этом деле. Однако, как бы ни обстояло дело с твоими мозгами, с моими все в порядке.

— Я считал, что этот заговор вонял до небес. Он был настолько грубый, глупый, что не мог не быть просто шуткой…

— Шуткой? О, это была дорогая шутка. Да, эти люди работали на меня. А на кого бы ты предпочел, чтобы они работали? На короля?

— Но — взмолился Иэн. — Зачем ты так почему? опозорила меня?

— Ой-ой-ой, какие мы гордые! — выкрикнула она сорвавшимся от обиды и возмущения голосом. — Да! Потому что — пусть я дура! — я предпочитаю стоять здесь и слушать твои идиотские оскорбления, нежели оплакивать твое тело. Это тебя устраивает?

— Ты не считаешь меня способным постоять за себя?! — бушевал Иэн.

— А что, я мешала тебе стоять за себя? — бросила в ответ Элинор. — Разве кто-нибудь поднимал за тебя меч? Кто-то отвлекал Арунделя? Кто-то направлял удары на Альбини во время вашей дуэли? Кто-то оттаскивал одного из рыцарей, когда тебе приходилось биться с двоими? Я отдала один-единственный приказ: проследить, чтобы тебя не ударили в спину люди из твоей собственной команды. Проглоти это, дубина, прежде чем бубнить о позоре и бесчестье!

— Я не хочу иметь отношение…

— К чему ты не хочешь иметь отношение? — гневно оборвала его Элинор. — Назови хоть один бесчестный поступок, который совершил один из этих людей, и он тут же предстанет перед тобой и будет наказан, как ты пожелаешь. Может быть, кто-нибудь из них ударил кого-то из своей собственной партии? Скажи уж тогда, что ФицУолтер и де Квинси были честными людьми, спешившими тебе на помощь, когда увидели, что ты в беде. Что неправильного в действии тех шестерых рыцарей? Эх, ты, осел! Да, я имела дело с такими людьми, как ты, всю жизнь! Я знаю вкус чести!

— Ты вообще вкусно готовишь, но в данном случае твое блюдо вышло с душком.

Элинор безразлично пожала плечами.

— В данном случае мясо оказалось подпорченным. Ты знаешь, что я в этом не виновата. Не хочешь же ты сказать мне, что никакого заговора против тебя не было?

— Если и был, то тебе не следовало вмешиваться — это мое дело.

— Ах вот как! — огрызнулась Элинор. — И что же ты предпринял, чтобы справиться с этим делом? — Она на секунду отвернулась и затем снова посмотрела на него горящими глазами. — Уж если ты заговорил о чести, позволь мне напомнить тебе об одной клятве, которую ты давал и которую ты, кажется, пытаешься игнорировать. Когда ты предложил мне стать твоей женой, ты уверял меня, что станешь щитом для меня и моих детей от всяких обид. Возможно, тогда король и желал мне зла, но это ничто по сравнению с тем, что он чувствует ко мне сейчас. Ты как-то легко забываешь, что ты теперь не можешь распоряжаться своей жизнью, как тебе захочется. Вместе с тобой пропаду я, и Адам, и Джоанна. Так что твое дело является и моим делом!

Иэн обошел стул, на который опирался, и тяжело сел. Взгляд его скользнул с лица Элинор на пол, словно он слишком устал смотреть на нее.

— Нельзя сказать, что я не знал или не беспокоился, — наконец мягко ответил он. — Я сделал все, что мог. Я заявил вслух, почти обвиняя короля, и добился его обещания…

— Тьфу, дурак! — плюнула Элинор. — Я знаю, что ты сделал. Я была там. Наверное, он действительно больше не будет принуждать меня к новому браку. Вместо этого не пройдет и недели, как найдется какая-нибудь причина, чтобы засадить меня в тюрьму. И там я буду прозябать до смерти. И Адам тоже умрет. А Джоанну будут использовать, как проститутку, пока ее не отдадут какому-нибудь псу, которого он выберет. Только…

— Остановись!

Крик боли и ужаса заставил Элинор прийти в себя. Она прикусила язык. Она не хотела говорить этого. Иэн был такой человек, что втемяшит себе в голову все эти ужасы и будет пережевывать их. У него и без этого плохой сон. Элинор подошла к нему и ласково положила руку ему на плечо.

— Ладно, не стоит говорить о том, что уже прошло и, возможно, никогда уже больше не всплывет. Я только хочу, чтобы ты знал, почему я вмешалась в твои дела. Забудем об этом. Через неделю мы уедем отсюда и окажемся в безопасности на своей земле. Если дела государства станут такими жаркими, как ожидается, король забудет о нас.

В груди у Иэна было так тяжело, словно он все еще сражался в бою.

— Я не смогу вынести этого, — пробормотал он. Подавив искушение заметить, что ему и не пришлось бы выносить это, поскольку он был бы мертв, Элинор расшнуровала и сбросила с его головы капюшон кольчуги.

— Если ты сегодня собираешься идти на торжественный ужин, дай мне подремонтировать твою одежду.

Тут ей в голову пришло, что плохое настроение Иэна вовсе не было вызвано какой-то неприветливостью со стороны его «возлюбленной». Элинор понимала, что невозможно определить, что это за женщина. По меньшей мере треть из них постоянно бросали призывные взгляды в сторону Иэна. Теперь, однако, когда она уже была в курсе, то могла проследить за направлением взгляда самого Иэна. Элинор увлеклась этой мыслью, но не могла припомнить ничего особенного. Может быть, он был слишком осторожен, но еще вероятнее, что она просто не заметила, поскольку была занята другими делами. И кроме того, раньше она ни о чем не подозревала.

Но Иэн покачал головой.

— Я не могу туда пойти, — сказал он и с трудом сглотнул. — Элинор, давай уедем отсюда. Если мы отправимся прямо сейчас, то доберемся до Кингслера еще до полуночи.

В голове Элинор возникли два разных направления мыслей одновременно, словно она стояла на развилке дороги и видела два разных пути, ведущих от нее. Один поток мыслей подсказывал ей, что либо Иэн «забыл» свою «даму» снова, либо этой единственной встречи с ней за год было достаточно, чтобы поддерживать его возвышенную страсть.

В другой половине своего мозга она упрекала себя за непродуманные слова. Было абсолютно невозможно сделать так, как хотел Иэн. Это было бы открытым оскорблением королю. Уехать, не уведомив, после того, как они были приняты с такой очевидной милостью. И это было бы также изменой, означавшей, что они убежали потому, что верили сплетням. И что самое главное, это дало бы Джону право вызвать их к себе и обвинить в открытом пренебрежении.

Были и другие, хотя и менее важные, причины: побежденные рыцари, которые должны прийти завтра, сэр Роберт де Реми, которого Иэн собирался взять на службу. Иэн также уже условился в конце недели обсудить ирландский вопрос. Однако так же ясно, как она видела все резоны, чтобы остаться, Элинор чувствовала, что Иэн в данный момент не способен воспринимать какие бы то ни было причины.

Она тихо вздохнула. С ним еще труднее иметь дело, чем с Саймоном. Он мягче. Его все ранит в большей степени, и он слишком часто реагирует, лишь поддавшись первому порыву.

— Ты никуда не можешь ехать сегодня, — сказала она, избегая всех мотивов, кроме тех, о которых наиболее пристало говорить женщине. — Ты уже теряешь сознание от ран и усталости.

— Я не могу идти на ужин. Не могу. И завтра я не смогу пойти туда. Просто не смогу. Я не могу видеть короля — я плюну ему в лицо! Я не могу, уверяю тебя.

— И не надо, — согласилась Элинор. — Ложись спать.

— Но я не ранен — пара порезов и синяков… Элинор не смогла удержаться от смеха.

— Это тебе сейчас так кажется, когда раны еще слишком свежи и жар боя еще не покинул тебя. Подожди до завтра. Ты еще будешь рад поваляться в постели. Тебе захочется умереть от боли и моего лечения.

Смех Элинор каким-то неуловимым образом успокоил Иэна, и ее слова оказались островком здравого смысла в буре, бушевавшей в его мозгу. Она права. Завтра у него будет болеть все тело, и он действительно устал. Если бы он смог уснуть и забыть!..

Он начал борьбу с пряжкой своего ремня, но опустил руки, когда Элинор гораздо более ловким движением расстегнула его. Он наблюдал за ней, а она приступила к обычной ей процедуре разоружения мужа. Он больше никогда не заикнется о том, что произошло во время турнира, хотя все еще чувствовал себя настолько опозоренным, что не знал, как завтра посмотрит в глаза людям, которые придут внести залог. Он не хотел признавать аргументов Элинор и цеплялся за мысль, что, по сути, никакого нарушения буквы кодекса чести не было. Дух его был нарушен, конечно, но кого этим удивишь во времена короля Джона.

На этом вопрос о несуществующем заговоре для Иэна оказался закрыт, но другое расследование шло полным ходом. Солсбери, прекрасно осведомленный о слухах насчет покушения на жизнь Иэна, во время состязания ни на секунду не сводил с него глаз. Он надеялся, что его личное своевременное вмешательство предотвратит убийство. Таким образом, он видел и Кантелю с Корнхиллом, бросивших вызов Иэну, и ФицУолтера с де Квинси, и как с последними двумя расправились шестеро странствующих рыцарей.

Он предположил, что напасть на Иэна, после того как они покончили с ФицУолтером и де Квинси, шестерке помешало приближение Лестера. И он тоже узнал щит Роберта де Реми. Как только Солсбери освободился от формальностей, связанных с закрытием турнира, он разузнал, где остановился де Реми и, отправившись туда, напрямую обвинил его в предательском покушении на жизнь королевского защитника. К его удивлению, сэр Роберт встретил его слова со смехом:

— Я? Покушался на лорда Иэна? Клянусь всеми святыми, нет! Лорд Иэн только что пригласил меня к себе на службу. Это было бы безумием с моей стороны предпринимать какие-то действия против него, даже если бы я мог, хотя, клянусь Богом, я не мог. — Затем он нахмурился и сказал уже серьезно: — А почему вы говорите мне такие вещи? Вы же знаете, что я умолял вас позволить мне поменять команду перед состязанием, чтобы я мог оказаться на его стороне.

— Возможно, чтобы было удобнее ударить его со спины, — резко произнес Солсбери. Краска залила лицо сэра Роберта.

— Это не мой путь, лорд Солсбери. Если бы я не знал, что вы большой друг лорда Иэна и сказанные вами слова произнесены в заботе о нем… Да это же просто смешно! Лорд Иэн много лет был другом моего отца. Я знаю его с детских лет. Вы можете даже не брать в расчет мои слова. Спросите лорда Иэна — и он поручится за меня, уверяю вас.

Солсбери совершенно растерялся. Неуклюжий, неумело организованный заговор, о котором сообщила ему Эла, абсолютно не вязался со стилем короля, однако он не мог представить себе никого из врагов Иэна, кто был бы столь отчаянным и столь глупым, чтобы заварить такую кашу, — разве что Корнхилл и Кантелю. Но он не мог поверить, чтобы сэр Роберт мог быть как-то связан с ними, и уже склонялся к мнению, что юноша сказал ему правду и действительно не имел ничего худого против Иэна. Тем не менее он решил сделать еще одну попытку.

— Тогда почему же вы напали на ФицУолтера, который пришел на помощь Иэну?

Теперь уже Роберту стало не до смеха, и он задумчиво уставился на сводного брата короля. Пылкие слова были готовы сорваться с его языка, но он плотно сжал губы. Ему было совершенно ясно, что, если информация о происшедшем на ристалище дойдет до ушей короля, это навредит лорду Иэну. Сэр Роберт понимал также, что, несмотря на кажущееся дружелюбие Солсбери по отношению к Иэну, любил он прежде всего своего брата и служил именно ему.

Не важно, что заговор организовал король. Этому нет никаких доказательств. Чтобы получить доказательства, им нужно было бы позволить ФицУолтеру и де Квинси нанести удар, но даже тогда кто бы поверил им, бедным странствующим рыцарям, против слов близких друзей короля? Все это было тщательно разъяснено Роберту, и он знал, что ответить.

— Это никак не связано с лордом Иэном, — сказал он угрюмо. — У меня было личное дело против ФицУолтера.

«Что-то здесь не так, — решил Солсбери. — Какое дело могло быть у этого юноши? Откуда он вообще знаком с ФицУолтером?»

— Вот как? Однако он был на поле целый день; и вы все-таки выбрали именно тот момент для атаки. Если вы действительно так любите лорда Иэна, как говорите, довольно странно, что вы напали на тех, кто пришел ему на помощь, когда он отбивался сразу от двоих противников.

— Вы можете верить или не верить, но правда состоит в том, что до тех пор мне не удалось встретить ФицУолтера. А что до лорда Иэна, то я уважаю его и считаю, что он вполне способен защититься самостоятельно, тем более от таких блох; как те двое.

— А что у вас за дело к ФицУолтеру? Он знает об этом?

— Он? Да об этом знает весь мир. Он отдал Нормандию и вместе с Нормандией мою вотчину. Я второй сын, лорд Солсбери. Мое наследство, каким бы оно ни было, лежало невдалеке от стен Водрея. И я решил хоть частично возместить нанесенный мне урон, взяв выкуп за лошадь и доспехи с ФицУолтера и Саэра де Квинси. — Он пожал плечами. — Возможно, было не совсем благородно нападать втроем на одного, но они задолжали нам всем, и мы все хотели отомстить. Мы вместе их одолели и поровну разделим выкуп.

Солсбери замялся. Ответ оказался более логичным и здравым, чем он ожидал, и вполне мог быть правдой. Напоследок он узнал имена и адреса остальных участвовавших в этом деле рыцарей. Четверых он нашел без труда. Все они были одного типа — здравомыслящие и, видимо, порядочные молодые люди, причем никто из них, за исключением сэра Роберта, вообще не был знаком с лордом Иэном.

Они попали на турнир случайно, в надежде подзаработать по возможности немного денег, и всех их объединяла потеря земель в Нормандии. Все они пересказали ему ту же историю — кроме шестого рыцаря, которого он так и не нашел. Он не вернулся в снятый им дом после турнира, и никто не знал о нем ничего, кроме имени — сэр Ги.

Если и была во всем этом деле какая-то тайна, понял Солсбери, то она была связана с исчезновением сэра Ги. Именно он собрал остальных пятерых, однако даже не говорил им наверняка, что и он потерял земли. В течение нескольких последующих дней Солсбери вел кропотливые поиски источника слухов о том, что кто-то нанимал людей для убийства лорда Иэна.

Немногие испытывали желание разговаривать о каком бы то ни было заговоре с братом короля, но когда их удавалось успокоить и расшевелить всяческими заверениями, все сходилось к тому, что единственным источником и был этот самый сэр Ги. Именно он вроде бы распространял сплетни о нанятых для убийства странствующих рыцарях. А когда прояснились истории с бедными рыцарями, швыряющими налево-направо деньги, оказалось, что источником этих денег опять же оказался сэр Ги.

Из известных людей, которых опросил Солсбери, никто, за исключением главных действующих лиц, ничего не видел. Все были поглощены своими собственными дуэлями. Единственное, что возбудило его подозрения, — то, с какой легкостью и желанием Кантелю, Корнхилл, ФицУолтер и де Квинси приняли версию происшедшего, предложенную сэром Робертом.

На третий день Солсбери со всеми свидетельствами, какие ему удалось собрать, заявился к Иэну. Он нашел его в постели с синими кругами под глазами, которые яснее слов говорили о том, что Иэн плохо спал. После обмена любезностями Солсбери сказал:

— По поводу заговора… — Он не закончил фразу.

— Никакого заговора не было, — бесцветно прервал его Иэн.

— Да, — согласился Солсбери, — кажется, не было. Он хотел было объясниться поподробнее, но Элинор бросала на него такие гневные взгляды через кровать, что он предпочел попридержать язык. Если потребуется, он изложит Иэну детали в какое-нибудь другое время. Сейчас ему нужно было выяснить только один вопрос.

— Я разговаривал с Робертом де Реми, который участвовал в этом деле. Он сказал, что знает вас с детства и что вы собираетесь принять его на службу и готовы поручиться за него. Это так?

—Да.

— Тогда с этим покончено, — весело произнес Солсбери, но на душе у него было неспокойно. — Иэн, вы больны?

Это вызвало слабую усмешку и зажгло искру в темных глазах.

— Нет, только ранен и очень устал. Я ни разу не бывал в такой заварухе с тех пор, как Саймон взял меня у моего отца. Надеюсь, что король не в обиде на мое отсутствие при дворе.

— Нет, — ответил Солсбери, затем усмехнулся и покачал головой. — Вы же знаете Джона. Он доволен. Он чувствует себя отмщенным за то, как вы его рассердили. Он хотел поколотить вас, как воспитывают ребенка, и это исполнилось. Я думаю, у вас с ним больше проблем не будет. Его действительно разгневали распространившиеся слухи. Он поручил мне докопаться до правды… Боже милостивый, Иэн, что с вами?

— Ничего, просто неосторожное движение. Вы не поверите, как я страдаю. И кажется, с каждым днем становится все хуже. Вильям, я не уверен, что смогу прийти завтра на встречу с Оксфордом и Пемброком. Если меня не будет, думаю, вы смогли бы подтвердить мое согласие с любым планом, который предложит Пемброк. Я думаю, он знает размеры земель Элинор в Ирландии и, следовательно, представляет, насколько мы сможем помочь ему людьми и деньгами.

— Не забудь, Иэн, что тебе еще нужно уладить дело с тремя кастелянами, а также с сэром Питером из Клиро. Нам и здесь понадобятся люди, — вмешалась Элинор.

Солсбери изумленно посмотрел на нее. Она сидела так спокойно, если не считать единственного предостерегающего взгляда, который она бросила на него, что он уже забыл о ее существовании, как часто забывал про Элу. То, что Элинор встряла в военные вопросы, было достаточно необычно — даже Эла, чей ум Солсбери очень ценил, никогда не делала этого. Но еще более странным было то, что Иэн воспринял это как само собой разумеющееся, лишь уверив ее, что он помнит об этом, хотя ее это все равно не остановило от выражения собственных мыслей по поводу усмирения мятежных кастелянов.

Глаза Солсбери перебегали от мужа к жене и обратно, словно он наблюдал за игрой в мяч.

— Господи, Иэн, — сказал он с легким оттенком негодования. — Почему вы беспокоитесь о «ее» людях? Мне кажется, что леди Элинор сама не хуже вас разбирается в военном искусстве. Меня удивляет, что она до сих пор не надела доспехи и не отказалась полностью от мужа.

— Ради Бога, Вильям, замолчите! — заревел Иэн и рассмеялся. — Разве вы не знаете, что я именно поэтому и женился на ней? Она уже была готова сделать так, как вы сказали. Я думал, что мне удалось выбросить дурь из ее головы, а сейчас вы напоминаете ей об этом.

— Он шутит. Я не собиралась надевать доспехи. Я сказала только, что…

— Элинор, — прервал ее Иэн, тряся головой. — Ты все портишь. Все, что она сказала, Вильям, сводится к тому факту, что два опытных воина и молодой, но не младенец, вассал без ее руководства не смогут взять три маленьких замка.

Солсбери никак не мог постичь, что же произошло между Иэном и его женой. Он сразу, когда вошел, почувствовал напряженность в поведении Элинор, но списал это на беспокойство из-за слухов о заговоре против Иэна, либо из-за его здоровья.

Поначалу они достаточно спокойно разговаривали друг с другом насчет наведения порядка на землях сына Элинор, но затем какая-то злоба охватила их. Солсбери пришло в голову, а нет ли у Иэна какой-то причины подозревать, что Элинор неверна ему?

Солсбери решил уйти. Атмосфера в комнате была настолько ледяной, что он боялся замерзнуть до смерти, если пробудет здесь еще хоть несколько минут, несмотря на бушующий в камине огонь и теплую погоду. Не то чтобы в его сторону направлялось какое-то холодное неодобрение. Солсбери было жаль Иэна, поскольку он казался слишком больным, чтобы выдержать волну ледяного гнева, которая, казалось, вот-вот обрушится на него. Однако каким бы добросердечным ни был Солсбери, он не собирался вмешиваться. За свои сорок лет жизни он научился не вставать между мужем и женой. Иэн сам женился на этой женщине — пусть сам и разбирается.

К ужасу Иэна, однако, Элинор не сказала ни слова, когда вернулась, проводив Солсбери. Она направилась прямо к окну и села за вышивание. Не будь. Иэн таким гордым, он зарыдал бы от отчаяния. Он сказал самые худшие слова, какие только мог придумать. Он разговаривал с Элинор, будто она была его собственностью. Будто он намеревался отправиться в ее замки и установить над ними свою власть. К тому же он сказал все это при постороннем умышленно, чтобы еще больше разозлить ее. Он не сомневался, что преуспел в этом деле, и Элинор разозлилась дальше некуда. Но своей истинной цели он, безусловно, не добился. Она не станет спорить с ним, как не стала бы спорить с совершенно незнакомым человеком.

Этот кошмар продолжался уже целых три дня с того самого мгновения, как он проснулся наутро после турнира. Иэн невидящими глазами смотрел на огонь в камине. Эли-нор была внимательна, вежлива, добра, мила, мыла и перевязывала его избитое тело — и была далека, как луна. Если он заговаривал с ней, она отвечала вежливо. Если он начинал кричать, она сразу оказывалась рядом с ним с холодной тряпочкой или со снотворным. Если он пробовал шутить, она кривилась. Ее нельзя было назвать сварливой, потому что она не ругалась. Ее нельзя было назвать ворчливой, потому что она не ворчала. Она не была Элинор, потому что ее душа отстранилась от него.

Однако, невзирая на все свои страдания, Иэн понимал, что не может уступить ей в этой борьбе характеров. Он мог понять ее мотивы, но не мог одобрить действия. Он не мог сказать, что ему очень жаль того, что обругал ее. Ему не было жаль. То, что она сделала, хоть и было мудро, противоречило его принципам. И уступить — значило бы унизить себя в своих глазах, перестать быть человеком.

Какой-то инстинкт подсказывал, что, если бы ему удалось вызвать у Элинор гнев, вообще любое сильное чувство, он смог бы проломить стену, которая разделяла их. Иэн не обращал особого внимания на то, как назвать состояние Элинор, но это название и было самым главным моментом.

Фактически все догадки Иэна в отношении своей жены были ложными. Элинор вовсе не задумывалась над тем, что он ее обругал, и ни капли не беспокоилась ни о его одобрении своих поступков, ни о его принципах. Она не ждала, что он извинится за то, что облаял ее — даже если бы избил, она не ждала бы извинений. Ее план оказался успешным. Она была довольна и пренебрегала всеми посторонними материями, лишь приняв к сведению деликатную чувствительность Иэна, чтобы в следующий раз постараться не задеть его. Вообще-то Элинор даже больше ужасало ее собственное поведение, чем поведение мужа. Во многом ее рассеянность объяснялась самобичеванием и попытками избавиться от странного чувства обиды, которое сдерживало естественные эмоции.

Элинор не ревновала в обычном смысле этого слова. Она знала, что Иэн был верен ей телом и даже сердцем в повседневной жизни. Она почти не сомневалась, что он всегда будет ей верен, если не считать, конечно, шлюх и крепостных девок, которыми мог пользоваться, когда они находились в разлуке. Отказывать ему в этом, по мнению Элинор, было бы все равно, что запрещать испражняться, когда он уходит из дома. Она и не сердилась.

Сердиться было не на что, кроме как на то, что он некрасиво ушел из дома в то утро перед состязанием. Это была мелочь, скорее рассеянность, нежели намеренное пренебрежение. Элинор знала, что стоит ей только упомянуть об этом, и Иэн попросит прощения — поэтому не стоило и сердиться на это или упоминать об этом.

Однако, как бы ни боролась с собой Элинор — уговаривая себя, какой ее муж хороший, какой любящий, какой честный, уговаривая себя, какая она дура, какая она неразумная и несправедливая, — она не могла избавиться от этой внутренней отстраненности. Она не говорила ни слова поперек, улыбалась и прислуживала ему со всей любезностью, однако он чувствовал перемену в ней.

Сердце ее разрывалось, когда она видела боль в его глазах, когда слышала, как он пытался начать разговор или пошутить и, не договорив, отворачивался. Она пробовала и еще раз пробовала ответить естественно, но усилие, с которым она ломала себя, делало ее еще более деревянной. Сидя за вышивкой и работая с яростной энергией, она так злилась на себя, что не находила в своем сердце или в душе ни одного уголка, где могла бы поместиться злоба на Иэна.

Хуже всего было то, что Элинор не понимала, что с ней происходит. Никогда в жизни она не была мелочной или злопамятной. Она никогда не винила своего деда или Саймо-на за то, какими они были. Она примирялась с их мужскими грубостями, исполняла их причуды, преследуя свою цель — и по возможности стараясь не оскорбить их гордые души. Чем же отличалась от того одна маленькая причуда Иэна? Очевидно, он не хотел проводить время, вздыхая у ног своей госпожи. Очевидно, он всем сердцем хотел бы жить со своей женой, удовлетворяясь ею и с радостью удовлетворяя ее. Это было так неважно. Просто мечта, которая иногда заволакивает голову мужчины.

Но Элинор была избалована гораздо глубже, чем можно избаловать женщину, потакая ее капризам. С тех самых пор, как она стала обладать чувствами женщины, она находилась в самом центре жизни своих мужчин. Они могли бранить, бить ее, вскакивать на лошадей и покидать ее, уверяя, что никогда не вернутся. Но и они сами, и Элинор знали, что они не могли жить без нее. Она была сердцем их жизни, путеводной звездой их души.

То, что она была всем для Иэна, его утешением и счастьем, ничего не меняло. Элинор уже попробовала на вкус, что такое быть светом души мужчины. И если она не могла получить этой радости, ей не нужен был и этот мужчина. Разум мог говорить ей, что она дура. Сила воли могла делать ее веселой и доброй. Но ничто не могло излечить ее от внутренней тоски.

Загрузка...