Коварный заговор

22.

— Элинор, — неожиданно произнесла Изабель, — перестань оплакивать Саймона. Он умер почти год назад. Ты делаешь Иэна несчастным.

— Но я вовсе не оплакиваю Саймона, — ответила Элинор, отрывая глаза от работы. — Я никогда и не оплакивала его — он был рад умереть, — я оплакиваю себя, покинутую и одинокую.

— Ты меня не проведешь, так что не трать времени зря, — довольно резко возразила Изабель. — Я не мужчина, которого ты могла бы водить за нос, направляя по ложному следу. Я долго набиралась мужества, чтобы сказать это, и не сверну в сторону. Ты вышла замуж за такого хорошего человека, а превращаешь его жизнь в ад.

— Это никак не связано с Саймоном, — вздохнула Элинор, и слезы навернулись на ее глаза. — И ты не можешь сказать мне более резкие слова, чем те, что я сама уже говорила себе. Но между нами не всегда все так плохо, как было вчера. Просто ты увидела нас в неудачное время. Первые дни, когда мы вместе, всегда очень тяжелые. В письмах, которыми мы обмениваемся, сама знаешь, мы не можем заглянуть в глаза друг другу. Мои слова добры, его — радостны. Возможно, мне вообще не следовало бы писать, но есть новости, которые я должна передать ему, и есть советы, которые я должна получить от него. И я знаю, что он несчастлив, и ужасно беспокоюсь, что это заставляет его забывать о собственной безопасности, потому я умоляю его поберечь себя и говорю, как мне не хватает его — мне действительно его не хватает. Потом он приезжает домой, или я посылаю за ним по какой-то надобности — это даже хуже, когда я посылаю за ним, — и мы встречаемся — и…

Элинор разразилась слезами, и Изабель изумленно уставилась на вздрагивающие плечи подруги.

— Каждое слово, которое ты произносишь, свидетельствует о твоей горячей любви. Тебе недостает его. Ты беспокоишься о нем. Так что же мучает тебя, Элинор?

— Одна глупая мелочь, которую я никак не могу выбросить из головы — пустяк, призрак, который, однако, не дает жизни ни мне, ни Иэну.

— Призрак… Элинор, но ты же не думаешь всерьез, что Саймон не одобрил бы или отказал бы тебе в…

— Я же уже сказала, что Саймон здесь совершенно ни при чем. — Элинор усмехнулась сквозь слезы. — И неужели бы я, в любом случае, назвала бы Саймона пустяком? Если бы Саймон знал, как я обращаюсь с Иэном и почему, он восстал бы из могилы и выдрал бы меня за глупость. Но я ничего не могу с собой поделать. Я пытаюсь снова и снова… Ох, дай мне лечь, Изабель. Ты можешь бранить меня, но, клянусь, это не поможет. И вообще, я приехала утешать тебя, а получается…

— Утешать меня? Я думала, ты приехала помочь мне произвести на свет еще одну радость. У меня-то все хорошо, Элинор, ты же знаешь. У меня нет никакого страха перед Ирландией, и новости от Вильяма самые приятные. Как только я разрешусь от бремени, я отправлюсь к нему. — Она подмигнула Элинор. — Что, крыть нечем? Ты не используешь все свои таланты, дорогая моя. Ты позволяешь мне вернуться к той теме, от которой пыталась отвлечь.

Элинор не смогла удержаться от смеха.

— Не то чтобы я не хочу обсуждать это с тобой, просто я не вижу смысла еще раз выслушивать то, что говорю себе каждый день.

— Это показывает, что у тебя не все в порядке с головой. Ты никогда не услышишь от меня то, что сама могла бы сказать. Я никогда не позволю себе использовать выражения, которые ты употребляешь. Нет, серьезно, дорогая моя, ты все время ходишь кругами, как слепой бык, вращающий мельничное колесо. Расскажи мне. Если я увижу во всем этом то же, что и ты, ты всего лишь потратишь час времени. Большого вреда от этого не будет, тем более что у нас и нет лучшего занятия. Мы должны просто ждать, когда мой малыш захочет наконец увидеть мир.

У Элинор не заняло много времени пересказать Изабель более полную версию брачного предложения Иэна, чем ту, что она изложила в письме, описать его нежелание возвращаться в замок накануне свадьбы и события, происшедшие на турнире. Изабель качала головой, но не спорила. Она хотела поскорее добраться до главного.

— Вполне возможно, речь идет о какой-то идиотской, может, детской мечте. Так что из того? Саймон точно так же любил королеву, и это не вызывало проблем для тебя.

— Откуда ты об этом знаешь? — изумленно спросила Элинор.

— Это так явственно читалось в его глазах, что об этом знали все.

— Может быть. — Элинор пожала плечами. — Но когда ему пришлось делать выбор, он выбрал меня, а не мечту.

— Боже, какая же ты дурочка! А кого же, по-твоему, выбрал Иэн, когда до этого дошло? — Изабель с удовольствием отметила, как порозовели щеки Элинор.

Очевидно, эта совершенно не оригинальная идея, которую она высказала, не приходила в голову подруге, или та ее умышленно игнорировала.

— Я хочу прежде всего узнать не мечты твоего мужа, а то, что происходило между вами, когда ты догадалась о его увлечении другой женщиной.

Элинор пожала плечами.

— Я пыталась скрыть свои чувства. Клянусь. Но он догадывался об этом. Он понял, что я знаю. Он всячески пытался — не отказываясь только от своей мечты — утешать меня и угождать мне. А потом он не выдержал, вышел из себя, и мы расстались. Я отправилась в поездку по своим владениям, которые не навещала с тех пор, как заболел Саймон, а он поехал проверять земли Адама и провести разведку тех трех крепостей, из которых собирался изгнать мятежных кастелянов.

— Только не расписывай мне подробности ваших путешествий, Элинор. Что ты имела в виду, сказав, что пыталась скрывать свои чувства — что ты чувствовала?

— Ничего. — В глазах Элинор затаилась скорбь. — Я не ревную и не сержусь — я не такая дура. Я не знаю, как описать это, но похожее бывает, когда слушаешь шутку, которой не понимаешь. Ты смеешься ртом, но внутри тебе не смешно. Когда Иэн заговаривает со мной, я отвечаю, но только голосом — в душе нет ничего. Я очень любезна с ним, но так любезна я была бы из вежливости с любым чужим человеком. Я…

— Ты отказываешь ему в постели? — отрывисто спросила Изабель.

Элинор вновь заплакала, горько, но не натужно, словно занимаясь привычным делом. Тело ее затряслось, и Изабель обняла ее и притянула к себе. Элинор постепенно успокоилась и покачала головой:

— Нет, конечно. Как бы я могла объяснить такое? Это ужасно, ужасно! Иногда я не могу откликнуться, что бы он ни делал. Это еще не так страшно, поскольку я могу притворяться. Но самое ужасное бывает, когда он возбуждает меня. Тогда меня охватывают такие приступы рыданий, каких я не знала, даже когда Саймон умер.

— С женщинами подобное частенько происходит, — с сомнением произнесла Изабель.

— Но не со мной. И Иэн знает это. Все было так сладостно между нами, пока не произошел этот проклятый турнир.

Это было первое по-настоящему существенное замечание, оброненное Элинор. Прежде Изабель предполагала, что, несмотря на уверения Элинор, она пыталась перебороть в себе любовь к Иэну из-за каких-то глупых предрассудков насчет необходимости хранить верность Саймону. Теперь дело начинало видеться в другом свете. Действительно, существовала какая-то проблема в отношениях Элинор и Иэна. Но что это за проблема, Изабель пока разобраться не могла. Она охотно списала бы все это на уязвленную гордость, но Элинор не тот человек, чтобы лелеять в душе обиду и болью заглушать гнев.

— Стало быть, тебя обидело невнимание Иэна при отъезде. Но если до тех пор все было так хорошо между вами, как же ты позволила такому пустяку так расстроить тебя? — задумчиво спросила Изабель.

— Не знаю, — простонала Элинор. — Я понимала, что у меня нет причин ревновать или злиться. Он никогда не уверял меня, что другой женщины нет. Он никогда не ездил к ней, за исключением того единственного раза. Я много раз пыталась перебороть в себе холодность.

— Каким же образом?

— Я не позволяю ни одному злому слову сорваться с языка. Даже когда Иэн в ярости и произносит жестокие и ужасные вещи, я не ругаюсь с ним. Я отвечаю мягко или уступаю ему. Изабель, поверь, я никогда в жизни-не была такой послушной, такой уступчивой, как сейчас, ни с одним человеком. Я исполняю любую его прихоть, какой бы глупостью она мне ни казалась, без колебаний или каких-то жалоб.

Элинор неотрывно смотрела на свои лежащие на коленях руки и потому не замечала растущего на лице Изабель выражения ужаса и изумления. Она подняла голову, только когда Изабель прервала ее перечисления собственных достоинств криком:

— О, бедный человек!

— Как это бедный человек? — ощетинилась Элинор. — С каких это пор ты считаешь послушание недостатком?

— С тех пор, как ты занялась этим против своей природы. Послушание годится для таких, как я, но не для тебя. Элинор, как ты могла?! Как давно Иэн знает тебя?

— Я не уверена… где-то семнадцать лет. Какое это имеет значение?

— И все это время как ты реагировала, когда считала, что он поступает или говорит неразумно? — Элинор промолчала. Изабель кивнула и продолжала: — Ты ведь говорила ему и, без сомнения, в выражениях, какие больше годятся какому-нибудь простому солдату, все, что ты думаешь о нем, о его планах, о его мозгах, о его предках и обо всем остальном. И точно так же ты поступала с Саймоном в присутствии Иэна — поскольку ты никогда не считала его чужим или кем-то, в чьем присутствии необходимо соблюдать этикет? Я права?

— Наверное, права. Но я не вижу, как это связано с моими нынешними проблемами.

Изабель была уверена, что в этом-то и спрятан корень всех ее проблем. Элинор была совершенно открытой натурой в отношениях с людьми, которых она любила. Когда она обижалась или гневалась, то изливала боль и тем самым облегчала сердце. Именно ее безумная убежденность, что она не имеет права выходить из себя или быть самой собой — страстной и откровенной, — свидетельствовала о том, что она, вопреки ее собственным утверждениям, действительно ревновала без всякой на то причины.

Естественно, каждый раз, когда Элинор сдерживала горячие слова, готовые сорваться с ее губ, она напоминала себе причину этой покорности и тем самым лишь усиливала свою ревность. И к тому же такой избыток благодушия, без сомнения, терзал тонкую и достаточно колючую душу Элинор. Но Изабель не собиралась говорить ничего такого. Она этим лишь усилила бы бремя вины, которое Элинор несла в себе.

— Я не знаю, что сказать о твоих трудностях, — уклончиво ответила Изабель. — Но я ясно вижу способ, как сделать Иэна счастливее. Ты говоришь, что он чувствует твою холодность. Возможно. Если так, то ты ошибаешься, и нет никакой другой женщины. Нет даже мечты о ней. Мужчина не чувствует таких вещей, если они не трогают его сердце. Если бы в глубине сердца он любил другую, то видел бы только то, что у тебя на поверхности. Но то, что у тебя на поверхности, ясно прочитает любой, кто хорошо знает тебя.

— Но я же объясняю тебе: я только улыбаюсь и не жалуюсь.

Изабель рассмеялась.

— Ты и раньше никогда не ругалась и не жаловалась, а лишь улыбалась и смирялась? Элинор, если бы вдруг ты стала смиренной и послушной с Саймоном — я имею в виду до его болезни, — что бы он сделал?

В глазах Элинор вдруг зажегся огонек, и после некоторой паузы она усмехнулась:

— Он вызвал бы лучших врачей, чтобы обследовать меня, будучи уверенным, что я при смерти. Да, Изабель, так однажды и было. Ты знаешь, когда я беременна, перед самыми родами становлюсь очень мягкой и удовлетворенной. В первый раз Саймон чуть не сошел с ума от этого. Он набрасывался на меня и допытывался каждую минуту, что случилось и что меня мучает. Я думала, что он спятил, пока наконец не разговорился и не объяснил мне, что я стала такой кроткой, что он решил, что я слишком слаба для того, чтобы ругаться.

— Но сейчас-то ты, ясное дело, не на последнем месяце беременности и не ослаблена какой-то болезнью. Что же должен чувствовать твой бедный муж, который так хорошо тебя знает, когда ты вдруг становишься другой? Он кричит на тебя, а ты лишь сладко ему улыбаешься. Он знает, что ты вежлива только с людьми, которых ненавидишь или с которыми незнакома. Ты не задумывалась, что именно твоя безотказность делает его таким несчастным?

— Но мне не хочется спорить с Иэном, — взмолилась Элинор.

— Кого волнует, чего тебе хочется? Ты причинила ему уже достаточно боли, делая все в угоду ему, не оглядываясь на собственные желания. Более того, если ты будешь продолжать в том же духе, ты добьешься только того, что он воплотит свою мечту в реальность — если такая мечта действительно существует, а не ты придумала ее на основе каких-то признаков, которые могли означать что-то совсем другое, в чем я все больше и больше убеждаюсь. Очень может быть, что он действительно начнет искать женщину, которая будет спорить с ним, когда он того пожелает. Вспомни, как ты сама рассказывала мне, почему Ричард разлюбил Беренгарию — она слишком безропотно сносила его гнев. Ты знаешь, куда Иэн отправился?

— Ну конечно.

— Ну так вызови его. И когда он приедет, скажи ему, что тебе не нравится, как нос сидит на егр лице. Скажи ему, что у него слишком длинные ноги. Говори ему все, что взбредет в голову, лишь бы разозлить его.

Глаза Элинор разгорелись при этом предложении Изабель, но она покачала головой:

— Нет, я не могу сделать этого. Он уехал улаживать какой-то конфликт на своих северных землях. Я не могу оторвать его от такого важного дела. Но не думаю, что оно задержит его надолго. Он наверняка скоро вернется сюда узнать, как у тебя дела, и отвезти меня обратно в Роузлинд.

Если бы дело Иэна заняло именно столько времени, сколько он ожидал, он поступил бы, безусловно, так, как предсказывала Элинор. Однако к тому времени, как он доехал до места назначения, то увидел, что спор, улаживать который он намеревался, уже разрешился браком вместо войны. Ему ничего не оставалось делать, как отплясать на свадьбе и простить счастливым семействам брачный налог с намеком остальным своим вассалам, что он предпочитает свадьбы войнам. Все казались уж слишком умиротворенными. Иэн был доведен до того, что проклинал своих вассалов за их хорошее поведение столь же яростно, как обычно бранил их за вечные распри.

Не то чтобы ему не нравилось видеть свою землю избавленной от войны, но он не мог заставить себя так скоро вернуться пред ясные очи Элинор. После нескольких недель разлуки или, наоборот, совместного существования боль притуплялась. Когда они были вместе, то постепенно погружались в вежливые, формальные отношения и могли обсуждать все дела любезно и даже с удовольствием.

Единственной трудностью было то, что они все еще продолжали спать вместе. Иэн одновременно надеялся и боялся, что Элинор однажды предложит ему переселиться в другую спальню. Много раз он клялся себе, что перейдет туда сам и возьмет к себе в постель другую женщину, но он не хотел никакой другой женщины, когда Элинор была рядом. Поэтому он продолжал спать с ней, проклиная себя, когда она так неумело притворялась или отвечала ему, а потом беззвучно рыдала, когда думала, что он спит, чтобы не расстроить ее еще больше, приставая с утешениями.

Именно после такой их встречи Иэн поспешно направился на север в сопровождении лишь небольшого отряда. Основные его силы под руководством сэра Роберта де Реми осаждали последний из мятежных замков. Первый пал достаточно быстро, второй сдался без боя. Третий замок, расположенный, как и Роузлинд, на берегу моря, был подготовлен к обороне гораздо лучше, взять его было гораздо труднее, и управлялся он наиболее упорным кастеляном. Иэн подозревал, что он получал запасы, людей и моральную поддержку «откуда-то», но решил не расследовать этот вопрос и приказал сэру Роберту игнорировать всяческие намеки на этот счет.

Они еще только разведывали слабые места в обороне замка, когда Иэн получил от своих вассалов просьбу «рассудить» их. Вместе с этим сообщением, которое было переправлено через Роузлинд, было еще письмо от Элинор, которая просила, если он решит поехать на север, составить ей компанию до Монмута, где через неделю-две должна была родить Изабель.

Иэн без долгих колебаний оставил руководство осадой на сэра Роберта и самого старшего и надежного из лояльных вассалов и отправился домой. К несчастью, он так разрывался по дороге между надеждой и страхом, что не признал холодное рукопожатие и бегающие глаза Элинор как точное отражение его собственного смятения чувств. В тот момент его несбывшаяся надежда излилась потоком ярости, а потом, когда его резкость не вызвала никакой ответной реакции Элинор, кроме молчания и неискренних извинений за ее неспособность угодить ему, отчаяние поглотило остатки его разума.

Вероятно, Иэн — который знал Элинор так же давно, как и Изабель, — должен был понять: никакое соперничество желаний не могло вызвать такую реакцию Элинор. Она просто постаралась бы избежать этого столкновения, делая все равно то, что считала нужным, и не боясь последствий, или громко и упрямо спорила бы.

Иэн никогда не задавал себе вопроса, а почему он так страдает. Он терпел, сколько мог, а когда терпение иссякало, уезжал. Теперь, когда его дела разрешились так неожиданно скоро, ему предстояло вновь встретить эту боль, когда еще не зарубцевались старые раны. К тому же он не получал пока вестей от Элинор, которая сообщила бы ему, он был уверен в этом, о состоянии и родах Изабель. Значит, Изабель еще не родила. Иэн не собирался болтаться в Монмуте в ожидании этого события.

Отчаяние пришпорило память, и Иэн вдруг вспомнил сэра Питера из Клиро-Хилла. Тот весьма любезно принял Элинор во время ее поездки по своим владениям и не проявлял ни малейшей враждебности. В Уэльсе также все было тихо, так что Иэн тогда выбросил все это дело из головы. Теперь ему показалось разумным остановиться в Клиро, который располагался всего в нескольких милях от прямой дороги на Монмут, и оценить, как его там встретят.

Он остановился на ночь в Кергурле, а следующую ночь провел в Повисе, не делая тайны из того, куда направляется. Он не возражал против того, чтобы сэр Питер заранее получил известие о его приближении. Было гораздо интереснее и важнее выяснить, поспешит ли кто-нибудь с этой новостью из Повиса в Клиро-Хилл.

Известие о его приезде действительно обогнало его, но принят Иэн был с таким радушием, что поначалу все сомнения развеялись. Сэр Питер был явно рад видеть его. Он даже собирался сам просить капеллана замка написать Иэну письмо с просьбой приехать. Есть одно дело, пояснил сэр Питер, которое нужно детально обсудить. Иэн пообещал внимательно выслушать, заметив лишь, что окончательное решение в любом случае должна принять леди Элинор.

— Но она наверняка сделает так, как вы попросите ее, — ответил сэр Питер.

Иэн улыбнулся, собираясь возразить, что он совсем не так уверен в этом, но удержался. В тот момент он не удивился, почему сэр Питер вдруг приписал своей хозяйке, которую он так хорошо знал, нечто совершенно чуждое ее характеру, потому что Иэна в тот момент осенила одна замечательная идея.

Это было единственное, чего Иэн еще не пробовал. До сих пор он не решался иметь дело с людьми Элинор от своего имени. Он даже никогда не сопровождал ее во время визитов в свои владения и всегда советовался насчет того, что следует предпринять, когда дело касалось собственности Адама. Может быть, если он сделает шаг без подобающей консультации с ней…

— Ладно. Давайте послушаем, что вас так гнетет.

— О нет, милорд, не сегодня. Вы проделали долгий путь и, конечно, устали. Дело не такое уж срочное.

Иэн услышал первую фальшивую нотку. Когда перед человеком встает проблема, достаточно серьезная, чтобы вызывать или просить помощи сеньора, он должен говорить о ней денно и нощно, в любое время, удобное и неудобное.

Однако у Иэна не было оснований сомневаться в искренней радости и облегчении сэра Питера от его приезда. Возможно, проблема личная или в чем-то стеснительная, а может, сэр Питер понимал, что дело, о котором шла речь, доставит неприятность хозяину, вроде невозможности выплатить то, что причиталось с имения. В таком случае он, естественно, должен был желать, чтобы господин отдохнул, поел, в общем, находился в лучшем из возможных настроении. «Бедняга, — подумал Иэн, — если он хочет подождать, пока мое настроение улучшится, ему придется запастись терпением».

— Я не очень впечатлительный, — заметил Иэн, — но если вы предпочитаете оставить это до завтра, я не возражаю.

— Надеюсь, вы побудете здесь немного, милорд? — отважился сэр Питер. — Когда леди Элинор присоединится к вам? Вы останетесь хотя бы на несколько дней?

— На несколько дней останусь, если вам угодно, но леди Элинор не приедет сюда без какой-то существенной причины. — Иэн чуть не запнулся, но усилием воли заставил свой голос звучать ровно. — Она гостит у графини Пемброкской, которая скоро должна родить.

Что-то было плохо, очень плохо. И как-то связано с Элинор. Сэр Питер не смог, даже с учетом требований этикета, скрыть огорчение, узнав, что Элинор не приедет. Поначалу Иэн хотел было возмутиться. Что, сэру Питеру недостаточно его присутствия? Что, он полагает, Иэн не разберется в том, в чем разобралась бы Элинор?

Когда первое чувство негодования прошло, Иэн понял, что речь шла не об умалении его роли и благоговении перед могуществом Элинор. Предположение сэра Питера, что Элинор подчинится желанию своего супруга, звучало достаточно искренне. Возможно, в этом и была проблема — сэр Питер чувствовал, что Элинор, наоборот, находится под слишком сильным влиянием своего супруга. Но что же у него все-таки за дело? И как оно может касаться Иэна? И что изменилось бы, если бы Элинор приехала к ним? Иэн знал, что его репутация была хорошей, и все должны понимать, что, если бы он хотел повлиять на Элинор с тем, чтобы заменить некоторых ее кастелянов, он сделал бы это до обновления присяги.

Иэн ответил на несколько учтивых вопросов, касавшихся самочувствия Изабель, понимая, что его ответы мало интересуют собеседника. Он имел достаточный запас мелких тем для праздной болтовни, как положено всякому придворному, но не предпринимал ни малейших усилий завязать разговор.

Пусть сэр Питер сам выбирает тему. Иэн вытянул свои длинные ноги к огню. Хотя стояла середина августа и даже ночи были теплые, лету никогда не удавалось пробиться сквозь толщу каменных стен, которые дышали влагой. Огонь в каминах горел круглый год, летом меньший, но все равно желанный.

Покачивая между ладоней кубок с вином, Иэн выглядел разомлевшим, как большой кот. И так же, как кот, он был готов в любое мгновение подпрыгнуть и начать бурную деятельность. Внутренняя настороженность пробудилась в нем, когда, утомившись от разговора о семье и предстоящих родах графини Пемброкской, сэр Питер спросил:

— Вам не кажется, что этот спор между королем и папой приобретает опасные размеры?

— Кажется, — мрачно ответил Иэн. — Они оба зашли слишком далеко, чтобы отступить, сделав вид, что ничего не произошло. И мне очень жаль. Я знаю Лэнгтона — нового архиепископа, — он именно такой человек, какой должен быть на этом посту. Я должен сказать откровенно, что мне не хотелось бы видеть епископа Норвичского примасом церкви в Англии. У него нет ни силы, ни мужества противостоять королю в те моменты, когда это будет необходимо.

— Вы заботитесь о завтрашнем дне, а я думаю больше о сегодняшнем.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду. Король Джон действительно изгнал монахов из Кентербери и захватил владения архиепископа. Но даже если папа проклянет его, даже если он накажет его отлучением от церкви — в чем я сомневаюсь, пока еще не потеряна надежда на примирение, — это не может случиться сегодня. В любом случае, все это — дело будущего.

Иэн понимал, что что-то терзало душу сэра Питера, но он никак не мог добраться до сути.

— Я имел в виду, что король очень занят этим делом. Устремив все взоры на Рим, он может не видеть, что происходит под его носом.

Иэн поставил кубок на столик возле стула и поднялся.

— А что происходит? — отрывисто спросил он. Сэр Питер не решился поднять глаза.

— Вы, без сомнения, знаете это лучше меня, милорд, — с трудом произнес он. — Вы ведь брат по клану лорда Лле-велина, не так ли?

— Ллевелина? Да, я его брат по клану. Но Ллевелин никогда никому не выдает своих секретов. Тем более мне, поскольку знает, что я буду спорить с ним. И, так или иначе, я не видел Ллевелина со дня своей свадьбы. Если вы слышали что-то о волнениях в Уэльсе, вам не следовало хранить молчание. Почему вы не сообщили мне?

— Я ничего не слышал, — быстро ответил сэр Питер. — Я только полагал, что проблемы в Англии вызовут проблемы и здесь.

Это прозвучало фальшиво. Тон, опущенные глаза — все говорило о фальши. У сэра Питера были сведения, и совершенно определенные. Но зачем ему хранить их при себе? Первой мыслью Иэна было, не связано ли это с каким-то новым заговором против него. Но он тут же отбросил эту идею. Никто из людей Элинор, как бы они ни относились к Иэну, не хотел, чтобы их госпожа оказалась в руках короля. Даже те немногие, кто не испытывал любви к Элинор лично, предпочитали ее власть управлению Джона.

Новость, которую слышал сэр Питер, должно быть, касается его самого. Иэну пришло в голову, не попал ли каким-то образом к сэру Питеру отчет о разговоре, который был у него с Элинор насчет подозрений в отношении этого кастеляна. Если это так, то, без сомнения, сведения до него дошли в искаженной и преувеличенной форме, передаваемые от служанки к служанке, а потом — от слуги к слуге.

Иэн не сомневался, что сэр Питер поддерживал дружеские отношения с лордом Гвенвинвином. И ничего плохого в этом не было. Напротив, было бы глупо враждовать с самым могущественным валлийским лордом в округе. Безусловно, Гвенвинвин дал знать из Повиса, что Иэн держит путь в Клиро-Хилл. Но если сэр Питер собирался нарушить присягу и предать Элинор, он наверняка сделал бы это, пока Иэн был занят с мятежными кастелянами Саймона. Он не планировал мятеж — он действительно был рад видеть Иэна и действительно очень сожалел, что Элинор нет с ним. В голове Иэна начала проблескивать догадка, но ему нужно было поразмыслить над этим в спокойной обстановке, не отвлекаясь на болтовню и словесное фехтование. Он потянулся и зевнул.

— До сих пор, — уверил он сэра Питера, — в Англии не было никаких проблем — не больше, чем обычно, я имею в виду, — кроме того, со дня на день мы ждем новость, которая, безусловно, укрепит порядок в стране. Королева должна разрешиться — Бог даст, наследником — очень скоро. — Последние слова прозвучали не очень разборчиво, утонув в очередном зевке.

— Вы устали больше, чем думали, милорд, — заметил сэр Питер с плохо скрываемым облегчением. — Позвольте, я покажу вам вашу комнату.

— Должно быть, вы правы, — сказал Иэн, по-прежнему улыбаясь и зевая, но тут вдруг по спине его пробежали мурашки.

До него вдруг дошло и заставило насторожиться то, что он не видел женщин в замке, за исключением служанок, хотя знал, что у сэра Питера есть жена и дети. Сначала отсутствие хозяйки и детей не смутило его. Он приехал уже после наступления темноты и, не слишком рассуждая об этом, предположил, что дети уже в постели, а жена занята с ними или просто ушла в женские покои. Потом мозг его переключился на сэра Питера и их разговор.

Но теперь отсутствие женского внимания вдруг показалось ему очень странным. Хозяйка должна была хотя бы по этикету выйти поприветствовать сеньора своего мужа, предложить ванну, если он пожелает, помочь раздеться, осмотреть комнату, кровать, постель, чтобы убедиться, что все чисто и как подобает, пожелать ему доброй ночи. Существовало много невинных причин, почему бы хозяйка не смогла выйти, но тогда ее муж должен был бы представить какие-то объяснения.

Боясь, что, если он задаст сэру Питеру вопрос о его жене, это заставит того насторожиться, Иэн молча последовал за ним, не говоря ничего, даже когда они повернули на лестницу. Обычно гостю, даже почетному, предоставлялась комната на главном этаже. Женщины не любят размещать посторонних мужчин в верхних комнатах, где живут служанки и высокородные девы, если таковые имеются.

Когда они поднялись наверх, сэр Питер обернулся.

— Моя жена в отъезде, — сказал он. — Ее мать заболела, и она повезла детей проведать бабушку. Я не привычен к домоводству. Поэтому, надеюсь, вы простите меня за то, что я сделал все по-своему. Я предоставил вам нашу спальню — она уютнее.

— Мне было бы уютно где угодно, но благодарю вас. Оправдание было правдоподобным. Иэн почувствовал, что оно прозвучало бы более убедительно, если бы управляющий упомянул об этом раньше. Но вместе с тем сэр Питер так не умел лгать, что Иэн тем больше сомневался в его дурных намерениях, чем больше тот лгал. Сэр Питер провел его в комнату, указал жестом на поджидающих служанок и предложил Иэну спрашивать у них все, что ему понадобится.

— Я не знал, что именно приказать им приготовить. Я полагаю, они сами знают. Но если вам понадобится или захочется что-то еще, скажите им, и они принесут вам. — Он помолчал немного и посмотрел в сторону. — Может быть, вы хотите женщину?

— Нет, — мгновенно ответил Иэн, не потому, что был сторонником воздержания при расставании с женой, но потому, что теперь больше, чем когда-либо, он нуждался в уединении, чтобы хорошенько все обдумать. Однако это было странное предложение. Его друзья могли, конечно, предложить ему такое, но было неожиданно услышать это от управляющего замком, принадлежащим Элинор.

— Тогда я оставлю вас, отдыхайте, — сказал сэр Питер и торопливо покинул комнату.

Иэн постоял, не шевелясь и глядя ему вслед. Он испытывал непреодолимое желание рассмеяться невероятно неумелым попыткам сэра Питера скрыть, что тот замышляет что-то плохое, и одновременно слышал тревожный набат, все громче и громче звучащий в его мозгу. Но он никак не мог понять, в чем опасность. Правда, он был без доспехов и без оружия — он огляделся вокруг, отметив довольно крепкий столик, который послужит надежным щитом, и высокий железный канделябр, который послужит столь же превосходным оружием.

Однако это было бы безумием. Никто не стал бы приводить хозяина в собственную спальню, чтобы там с ним расправиться. Никто бы не оставил двух женщин в комнате с ним, подумал Иэн, когда одна из служанок подошла к нему, чтобы развязать пояс.

Продолжая размышлять, Иэн позволил женщинам раздеть его, затем быстро вымылся в чане с теплой водой. Он натянул поданный ему халат и помотал головой, когда его спросили, не хочет ли он чего-нибудь еще. Поставив возле кровати кувшин с разбавленным вином на случай, если ночью ему захочется пить, служанки сделали реверанс и удалились.

Иэн сел у огня, придвинув стол к левой руке и канделябр к правой. Уверившись, что легко до них достанет в случае необходимости, он выбросил из подсознания вопрос о самозащите и стал размышлять.

В конечном счете не столь важно, что именно сэр Питер собирался делать, нежели ответить на вопрос, почему он собирался это делать. Иэн извлек на свет тускло мерцающую идею и рассмотрел ее со всех сторон. Он вернулся к дню своей свадьбы и сложил вместе свои отношения с Ллевелином и замечание Элинор о том, что она разговаривала с сэром Питером, не слишком прислушиваясь к тому, что он говорил, поскольку ее внимание все время было отвлечено.

«Что же случилось?» — спросил себя Иэн, и мысли его на мгновение отвлеклись от вопросов жизни и смерти Клиро-Хилла. Что произошло между ним и Элинор? Неужели Элинор могла так долго держать на него зло от того, что он когда-то упрекнул ее? Это было невозможно. Но что же тогда возможно?.. Он со злостью оборвал свой очередной поток горьких мыслей. Он уже возвращался к этому делу десять тысяч раз.

Тогда они с Элинор пришли к выводу, что сэр Питер мог замышлять мятеж, но он был старым и верным слугой. Кроме того, после падения замка в Сассексе казалось маловероятным, что какой-то вассал решится поднять восстание. Ко всем подозрениям добавлялась почти уверенность Иэна, что Ллевелин положил глаз на Повис и искал повод атаковать Гвенвинвина. Если сэр Питер предупреждал Элинор о намерениях Ллевелина, о которых он мог слышать через Гвенвинвина, а она не обратила на его слова внимания, что должен был подумать сэр Питер? Если бы Иэн сам был на месте мелкого кастеляна и видел над собой верхний жернов Ллевелина, а под собой — нижний жернов Иэна, брата по клану Ллевелина, — и видел также, что клин, разделявший эти два камня, то есть леди Элинор, убрали, — он понял бы, что его вот-вот раздавит в пыль между ними.

Одно было неясно. Если сэр Питер был убежден в необходимости мятежа, почему не действовал сразу? Почему он так приветствовал Элинор во время ее поездки по своим владениям? Почему он так обрадовался посещению Иэна? Нет, восстание не было его целью. Ему нужно было только избавиться от гибельного влияния связанного с Ллевелином мужа Элинор. Убийство казалось наиболее логичным ответом. Когда Иэн умрет, Элинор, возможно, снова станет такой, как была. Но в этом случае сэр Питер, безусловно, попал бы из огня в полымя. Элинор едва ли была бы признательна ему за убийство мужа, если, как сэр Питер должен был предполагать, она влюблена в него.

Кроме того, убийство было, пожалуй, излишне радикальной реакцией. Почему сэр Питер не повторил свои предупреждения, когда Элинор приезжала к нему? Иэн вдруг улыбнулся. Он, вероятно, поднимал эту тему, но не с той стороны. Вместо того чтобы предупреждать Элинор о намерениях Ллевелина или Гвенвинвина, он предупреждал ее против Иэна. Это лишь подлило бы масла в огонь, подумал Иэн. Какие бы проблемы ни существовали между Иэном и Элинор, о недоверии речь не шла. Она бы открутила сэру Питеру уши от головы, если бы он заикнулся, что ее муж собирается предать ее. Вероятно, она покинула замок, даже не дослушав до конца, — и именно поэтому она никогда не упоминала об этом деле.

Очевидно, сэр Питер еще не совсем решил, что ему делать. Возможно, он надеялся, что, если бы Элинор приехала, он смог бы изложить им обоим свои подозрения. Теперь он сомневался. Он отправил жену и детей в безопасное место, но роскошный прием, оказанный Иэну, указывал на то, что он еще не готов нанести удар.

Иэн взял свечку и встал. Даже если сэр Питер не повинен в злых намерениях, а лишь обеспокоен и расстроен, непростительно позволять блуждать подобным идеям в его мозгу. Лучше всего было бы выложить все в открытую и попытаться успокоить страхи этого человека, чего бы они ни касались.

Передняя была пуста. Иэн растерянно огляделся, недоумевая, куда подевались Оуэн и Джеффри. Его собственное удивление разозлило его. Ему следовало бы раньше понять, что он один. Он прислушивался к каждому звуку, готовясь к отражению возможного нападения, и, безусловно, услышал бы, если бы мальчики вошли в комнату. Иэн повернулся к двери, но не двинулся вперед. Вместо этого он уставился на нее, широко раскрыв рот от удивления. Постепенно лицо его приобрело оттенок красного дерева, когда кровь хлынула ему в голову, закипая от гнева.

Дурак! Дурак! Дурак! Как он мог пройти мимо этой двери и не увидеть ее? Как? Каковы бы ни были мотивы и намерения сэра Питера, его действия были продуманы и подготовлены. Дверь в его спальне была явно заимствована из тюремной камеры. В ней было маленькое зарешеченное отверстие, сквозь которое тюремщик мог наблюдать за заключенным. У пола находилась щель, через которую подавалась еда.

Иэн стиснул зубы, чтобы удержаться от яростного крика. Затем, не тешась особыми надеждами, но и не имея ничего другого — слишком поздно! — он подошел к двери, приподнял щеколду и навалился всем весом. С таким же успехом он мог бы толкать и двенадцатифутовой толщины стены замка. Дверь была заперта не только на замок, но и на засов.