Красота в наследство

Глава 20

Как ни тошно и страшно было Верке — а кому тут хорошо? — она в перерывах между схватками с любопытством озиралась вокруг. Откуда вышла, туда и вернулась. Хотелось надеяться, что ненадолго. В глубине души Верка была уверена, что все закончится благополучно, и не очень-то боялась. Вспоминала Машу с ее непрошеными откровениями, то событие, с которого и начались в ее жизни перемены. Роддом, хоть и другой, и мать — молодая, красивая и жестокая. Боль скручивала Верку, как крепкие руки домохозяйки белье, равнодушно и безжалостно, все чаще и чаще. Орать она не могла. Мать стояла перед глазами, усмехаясь чуть презрительно. Она могла все перенести, и я смогу. Не буду орать. По коридору сновал персонал — акушерки, санитарки, врачи. Иногда заглядывали в палату. Кроме Верки там была еще одна страдалица. Ее только что привезли. Это была здоровенная бабища, весом за центнер, наверное. Схватки у нее только что начались, и она с любопытством смотрела на Верку, задавая ей кучу вопросов. Верка, с трудом отдышавшись после очередной схватки, отвечала. Да, первые роды. Сколько лет — двадцать пять. Кого хочу — все равно, лучше девочку. Бабища сообщила ей, что у нее первые роды закончились печально — ребенок умер из-за этих врачей. Не досмотрели, сволочи. Она и сейчас требовала кесарево сечение, но отказались. Сказали, что сама родит, потому что второй раз легче. Она сама — врач-стоматолог. В палату время от времени заходили акушерка и врач, щупали животы, слушали деревянными трубками сердцебиение. Верка лежать не могла, ходила по палате взад-вперед, а во время схватки цеплялась за кровать и сжимала изо всех сил руками. Руки уже болели, но так ей было легче. Бабище воткнули несколько уколов и ушли, а минут через пять Верка, переведя дыхание после схватки, услышала вдруг дикий вой. Бабища лежала на кровати и выла басом на одной ноте, не переставая. Толстая морда ее стала синей, глаза выкатились из орбит, в палату вбегал уже в полном составе весь дежурный персонал, толпясь возле ее кровати.

— Что случилось? — спрашивали, когда она смолкла так же внезапно, как и начала.

— У меня схватки, — сообщило чудовище с сизой физиономией уже спокойным и несколько злорадным тоном.

— Ну и что? А что вы так орете? У всех схватки, у нее тоже, — кивнули в сторону Верки.

— А я не могу терпеть. У меня живот болит, — ответствовала толстуха безапелляционным тоном. И тут же завыла, как будто включилась в розетку. Вой ее был страшен. И не находись Верка сама в такой же ситуации, она бы решила, что ее режут на мелкие куски. Сейчас же напарница начала ее бесить. Персонал хором пытался увещевать голосистую клиентку.

— Что вы делаете, как вам не стыдно, вас слышно на соседней улице. У вас только начало, а что дальше будет? Надо терпеть, — и так далее, и тому подобное. После уговоров баба взвыла еще громче. Из палаты всех как ветром сдуло, и Верка осталась наедине с этим монстром. Она уже забыла о собственных страданиях и опасливо косилась в ее сторону.

— Что смотришь? — вдруг спросила баба спокойным голосом. — Я боль не могу терпеть.

— А мне, думаешь, нравится? — зло ответила Верка.

Она уже поняла, что та преследует свои цели. Или на операцию напрашивается, раз ей отказали, или чего-то выклянчить хочет. Тут врач-стоматолог подошла к стене, открыла пошире рот, взвыла с прежней неутомимостью и начала методично бить по кафельной плитке нехилым кулаком. Рожа ее опять посинела, глаза выкатились из орбит. В палату опять вбежала акушерка, оценила обстановку и сама принялась вопить:

— Что вы делаете, вы же кафель отобьете, прекратите немедленно.

Но ее крик с трудом можно было расслышать. Баба продолжала свое дело. Верку саму уже скручивало, она чувствовала, что ребенок скоро вылезет наружу, появились потуги. Ей велено было идти в родзал. На прощание она обернулась в сторону как раз сделавшей перерыв соседки и сказала хриплым голосом:

— Ну ты меня достала, сука. На твою рожу смотреть совсем тошно. Заткнись лучше, не зли. — И потопала рожать, не дав бабе возможности ответить.

Ее уложили на стол и велели тужиться. Верка старалась изо всех сил, искры из глаз сыпались, и усилия ее были вознаграждены. Услышала сначала писк, а потом ей сказали: «девочка» и показали маленькое синеватое тельце. Маленьким оно показалось Верке, а на самом деле ребенок был крупным, четыре кило. Его завернули в пеленки и поднесли показать мамаше. Личико было крошечным, но таким аккуратным. Припухшие глазки закрыты. Верка изумленно вглядывалась в ребенка, еще не веря, что все позади. Девочку унесли, а Верку накрыли одеялом, сказав, что она полежит здесь, как положено, два часа. Вой из предродовой нарастал, хотя казалось, что громче орать уже нельзя. Слышались глухие удары по стене. Можно было подумать, что в соседнем помещении мечется взбесившийся слон, круша все вокруг. А акушерки, не стесняясь Верки, крыли бабу на чем свет стоит. Обсуждали, как она будет лежать на столе.

— Точно, задавит ребенка, сволочь. В прошлый раз было то же самое, мне Надька рассказывала, она у нее роды принимала. Надо звать подмогу. Кто эту корову держать будет? Сбегай в хирургию, у них там, я видела, два практиканта дежурят, пусть придут, ее скоро в родзал брать.

Верке, конечно, хотелось отдохнуть и полежать в тишине и покое, но не тут-то было. Бабу уже волокли в родовую. Послышался топот, в родзал ввалилось двое здоровых парней в белых халатах.

— Ребята, помогите, — завопила радостно акушерка, — хорошо, что вас нашли. Сейчас она начнет тужиться, держите ноги, а то ребенка задавит. А ты заткнись, дура! Надоела уже всем. Чего орешь? Работай теперь, и не ори, а то опять без ребенка останешься, поняла? Давай, тужься!

Такого представления Верка еще не видела. Баба выла еще громче, вместо морды у нее был сплошной синий пузырь, на ногах ее висели двое мужиков и санитарки, акушерка кричала:

— Держите крепче!

И это продолжалось довольно долго. Наконец раздался крик. Ребенок орал на радостях, что выскочил из утробы нераздавленным, а мамаша смотрела на него мутными запухшими глазами. Впрочем, она быстро пришла в себя и как ни в чем не бывало начала разговаривать с окружающими. Было такое впечатление, что она не помнит, что с ней произошло. Верке было противно. Но, к счастью, вскоре ее уже увезли в палату. Она хотела идти сама, чувствовала себя нормально, но запретили. Палата была пустая, на первом этаже. Вскоре Верка заснула, но не тут-то было, с грохотом ввезли каталку. Проснувшись, она с ужасом увидела, что на соседнюю кровать выгружают толстуху. Ну все. Теперь доконает. Будет трепаться без конца. «Свинья», — вдруг подумала Верка с ненавистью. Она не могла забыть синего лица с выпученными глазами, дикого крика, и ее мозг отказывался воспринимать соседку как человеческое существо. А та еще пыталась разговаривать с Веркой довольно высокомерным тоном. Видимо, с высоты своего опыта и образования. Терпеть этого Верка не собиралась и осадила ее, заявив:

— Не мешай мне спать.

Тут принесли передачу от Михаила. Большой букет роз, еду. Букет Верка отдала акушерке, к еде не притронулась. Не хотелось. Толстуха смотрела на харчи жадными глазами, но Верка ей не предложила. Она лежала и думала о девочке. Как назвать? Имя она еще не придумала. Но это не главное. Теперь она осуществила свою мечту. Теперь у нее есть ребенок.

Дни в роддоме пролетели быстро. Кормили детей, мылись, спали, опять кормили. Они так и пролежали вдвоем в палате. Толстуха изрядно отравляла Верке жизнь. Когда спала, то храпела как извозчик, а когда бодрствовала — или жрала без перерыва, или пыталась заговаривать с Веркой. Наткнувшись на стойкое нежелание общаться, вызнала Веркину подноготную из истории болезни и подпустила шпильку:

— А ты, оказывается, не замужем. И нигде не работаешь. А кто это передачи носит, твой папаша?

Хотя из разговоров через окно и так было ясно, что Михаил — папаша ребенка. Приходил он часто, заваливая палату продуктами. У толстухи тумбочка была обычно пустой, поскольку скудные передачи она моментально сжирала. К ней приходил муж. Верка его не видела, но слышала бесконечные рассказы через окно о том, как она, то есть Марина, тяжело рожала, как она страдала и как с ней грубо обращались. Какие здесь все невнимательные. Верка думала, что жаль, что он не видел всей этой картины, не слышал воплей и сейчас принимает все за чистую монету.

— Ты бы хоть не врала так нагло, а то можно и поверить, — сказала она ей как-то.

— Что не врала? — вскинулась соседка.

— Ничего, — отрубила Верка. — Овца невинная. На их месте я бы тебя вообще убила бы.

— Это их обязанность. Они за это деньги получают.

— Оно по тебе и видно. Тебе всю жизнь все должны. И сейчас ты лежишь, как корова. Салом заплыла.

— Ты хамка. Нагуляла ребенка. Безотцовщину.

— Отец у нее есть. А у твоего неизвестно, будет ли. Твой муж тебя сейчас прокормить не может. Сбежит, если будешь так жрать, — не осталась Верка в долгу. Еще немного — и дело закончилось бы потасовкой, но тут этот самый муж опять появился под окном. И Верка успела его рассмотреть. Сейчас она удивилась, что может связывать молодого симпатичного мужика с этой мерзкой капризной коровой. Выглядела Марина старше своего возраста, и отек с лица до сих пор не сошел. А муж был помоложе. Улыбчивый, усатый, темноволосый, высокий. У Верки защемило сердце.

Михаила она не любила. Принимала, как должное, и заботу, и внимание, но любви не чувствовала. Вдобавок разница в возрасте была такой, что Верка спокойно годилась ему в дочери. Раньше она об этом не задумывалась, сначала мысли о матери поглощали ее, потом беременность. А скорее всего, не было подходящего объекта на горизонте. А впрочем, что значит подходящего? Вроде бы многие подходящие, а ведь никакой реакции, а тут вот пожалуйста.

Нашла место и время. Говорят же, что любовь, как болезнь, не выбирают. А когда выбирают так нелепо, что просто смешно? Верка сидела на своей кровати и копалась в тумбочке, а сама внимательно прислушивалась к разговорам. Марина жаловаться перестала и сейчас давала множество указаний по поводу выписки: что приготовить, что принести, что прибрать и так далее. Тон ее был тем же, каким она пыталась разговаривать с Веркой: повелительным, не терпящим возражений. «И как он все это слушает? Я бы ее уже давно послала», — подумала Верка. Мудрый инстинкт подсказывал ей, что с Мариной придется сблизиться, а значит — терпеть. Послезавтра их должны были выписать. Саша так и стоял перед глазами, и его образ заставлял Верку трепетать. Раздираемая любопытством и желанием узнать о нем как можно больше, она даже извинилась перед Мариной за свою грубость. Этого оказалось достаточно, видимо, та была незлопамятна, а скорее просто нуждалась в собеседнике, и за оставшийся день Верка узнала почти всю подноготную о Марине и ее семье, сама постаравшись о себе сильно не распространяться. Верка даже оклеветала себя, сказав любопытной Марине, что живет на содержании у Михаила. Чувствовала, что так будет лучше.

Обстоятельства благоприятствовали развитию событий в нужную Верке сторону. Так уж совпало в ее жизни — все не как у людей. Родила и влюбилась одновременно. Причем в одном и том же учреждении. И в первый раз в жизни, как она теперь поняла. И с первого взгляда. Ситуация со стороны выглядела бесперспективной, но Верка по натуре была бойцом. Тогда, когда хотела. У толстой Марины не было молока, а Верка не успевала сцеживать. И Марина закинула удочку — нельзя ли будет после выписки забирать у Верки излишки, все-таки женское молоко ничем не заменишь. Верка поняла, что удача сама плывет к ней в руки. Она уже знала, что Саша действительно на четыре года моложе своей жены, работает в институте, зарабатывает мало, обожает компьютер, Марина ему купила, очевидно, чтобы дома сидел. Что он не пьет, не курит и со всех сторон положительный муж. Еще играет в теннис. Вот там он, наверное, отрывается решила Верка. У нее в голове не укладывалось, как можно жить с Мариной и не изменять ей. Она испытывала брезгливость к этой бабе. И родить-то не могла по-человечески, и кормить не может. В процессе разговоров выяснилось, что кое-что в этой жизни Марина могла. Она зарабатывала деньги. Частная практика и так далее. А Саша не зарабатывал, семья жила за счет Марины. И теперь, когда она сидела в декрете, это стало чувствоваться, Марина планировала выписать мать из другого города и выйти на работу. Семью надо было кормить. Мужа Марина, скорее всего, любила. Жили они вместе уже четыре года. Иначе зачем бы он был ей нужен? Судя по всему, была она женщиной практичной. Сумела и квартиру выбить, и в жизни неплохо устроиться. А помыкала им просто в силу характера.

Полученные без особого труда сведения о любимом Верку не разочаровали. Она продолжала строить планы. Нельзя сказать, чтобы она забыла совсем о дочери. Просто у Верки был такой характер. Когда у нее не было машины и она о ней мечтала, голова ее этим только и была занята. А купила и стала пользоваться. Что теперь о ней думать? Ездить — и все. С матерью получилось так же: увидела — и хватит. Ребенок теперь тоже у нее был. Будет поить, кормить, пеленки стирать, гулять. А это — пока мечта. И Верка мечтала самозабвенно. Пообещала отдавать молоко, оставила свой адрес и телефон, взяла адрес Марины. Расставались по-доброму. Та даже пригласила Верку лечить зубы, если надо. Верка теперь нужна была Марининому сыну, а значит, и ей. Где еще взять молоко для ребенка?

Михаил не ударил в грязь лицом. Завалил роддом цветами, шампанским и конфетами. Дома Верку тоже ожидал сюрприз в виде ремонта. И когда только он успел, но на стенах красовались новые обои. Стояла кроватка. Холодильник полон продуктов. Пеленки перестираны и переглажены, запасена гора памперсов. Все как положено. Папашей Михаил был опытным. Рассматривал дочку долго, носил на руках, пока Верка не отобрала.

А вечером за молоком заявилась какая-то тетка. Верка вручила ей банку. Видимо, Марина была не дура, чтобы отпускать мужа к незамужней хамоватой девице. Ничего, будем ждать. Верка кормила ребенка, купала, пеленала. Привыкала, короче. А та большую часть времени спала. Была желтой, как китаец, это нормально, как объяснили в роддоме. Михаила выпроводила в Москву. Он не очень и сопротивлялся — дела накопились. Пообещал приехать в выходные. Верка отнеслась к этому без энтузиазма. Мысли ее витали далеко.

Раз любовь — это болезнь, то в ее развитии можно усмотреть общие закономерности. Логичнее всего приравнять ее к инфекции, поскольку заражение происходит от другого человека. Следовательно, должен быть инкубационный период от момента заражения до появления первых симптомов. У Верки он был суперкороткий — минут пять, не больше. Инфекция сразу захватила организм. Сильная была, наверное, вроде холеры. Или чумы. Но следующий этап — от появления первых симптомов до полного поражения организма — обещал затянуться. И все этому способствовало — отсутствие встреч с любимым, заботы, ребенок.

Рождение первого ребенка — это шок, как ни готовится мамаша к этому событию: слушает рассказы знакомых, подруг, которым уже довелось пережить это событие, читает книги. К Верке последнее не относилось, так как она не стремилась черпать из литературы свой жизненный опыт и была где-то права, все равно шок пережить придется. Он, кстати, больше психологический, моральный и зачастую не зависит от новых лишений и нагрузок. Это просто в голове сразу не укладывается: как, этот маленький красный червяк, который недавно выполз на свет, будет теперь всецело распоряжаться твоей жизнью. Ни поспать тебе, сколько хочется, ни поесть по-человечески нельзя — это нельзя, то нельзя, а иногда и некогда, ни выйти из дома. Сидишь, как в тюрьме, охраняешь, караулишь. То присосется, как пиявка, к твоей груди — чмокает, питается. Потом гадит без конца. Ужас какой-то. У Верки иногда было такое чувство, что она попала в капкан, как лиса. И, без сомнения, мысли о том, что она погорячилась, ее посещали. Они посещают всех, даже самых благонамеренных мамаш. Но природа, как известно, мудра. Если что-то отнимает, то должна компенсировать. Это вам не государство. И компенсация должна быть достойной. Как и положено, механизм включился, и усталая, измученная Верка с удивлением смотрела на ребенка. Дочь быстро хорошела. За неделю, которая тянулась довольно долго, ребенок преобразился. Желтое личико порозовело, глазки стали открываться, и Верка увидела, что девочка на диво хороша. Пеленая и купая ее, она рассматривала маленькие, но очень красивые ручки и ножки, розовое крепкое тельце без единого изъяна. Чудо, а не ребенок. Впрочем, большинство родителей так думает. Дочь была довольно спокойна, плакала редко. Но забот и без этого хватало. Степа гулял теперь в одиночестве, но проявлял сознательность и сам вскоре прибегал домой, лаял под дверью. Боялся, видимо, остаться без хозяйки и без харчей. На улице сильно не пожируешь. Он часто подходил к кроватке и смотрел на ребенка, крутя своей башкой направо-налево. Конкуренция уже сказывалась на собачьей жизни.

За неделю Верка приспособилась, вошла в ритм. В магазин выбегала, закрыв собаку на кухне, когда дочка спала. Приходила мама Наташа, смотрела на внучку. Отец болел, поэтому она его оставила дома, хотя он и рвался посмотреть на потомство. Родители Верку ни разу не упрекнули, что, мол, родила неизвестно от кого. Они всю жизнь воспринимали все, что она делает, покорно. Значит, ей так надо. Раз хочет, пусть делает.

Хоть и крутилась Верка, как белка в колесе, ноги бегали туда-сюда, руки сновали, то гладили, то стирали, голова была занята совершенно посторонним и не относящимся к делу предметом. Нетрудно догадаться каким. Молоко всю неделю забирала какая-то тетка, соседка, как она объяснила, работает рядом, Марина попросила, и она по пути домой заходит, что ей, трудно, что ли? Теперь Верка ждала выходных, ведь должны быть у соседки выходные на работе?

В субботу приехал Михаил. Был он уставшим, всю неделю разгребал завал на фирме. Как и следовало ожидать, мужики без него работу не тянули. Неудивительно. Во-первых, они не хозяева, зачем им это надо. Во-вторых, никто, как Миша, не умел обращаться с клиентами. Старый волк, опытный. Обаять, вытянуть нужную сумму, вселить уверенность, что это разумно и недорого. Талант нужен. Короче, бегал, как проклятый, зализывал раны и замазывал огрехи. Неожиданное отцовство все-таки отягощало. Нет, он, конечно, радовался, что все благополучно закончилось, и дочь его умиляла. Но, видимо, возраст уже не тот. Сейчас сексуальное влечение было неуместно, дружеского интереса он к Верке не испытывал, она была молода и простовата для него. Он понимал, что их связь и случайна, и недолговечна. Хоть и появился в результате ребенок. Как она его воспитает? Поэтому устраняться не собирался. Верка сейчас тоже была для него кем-то вроде дочери. Непутевой. За которой глаз да глаз нужен.

Опять привез запас памперсов и коляску. Красивую, бархатную. Купил за бешеные деньги. Продуктов. Штанов для ребенка. Будут воспитывать по-новому. Рассказывали ему знакомые, что держать ребенка туго спеленутым теперь считается дикостью. Это подавляет его волю и мешает развитию. Остался вопрос, как выросли все предыдущие, спеленутые в детстве поколения? Вроде бы и ничего. Хотя и неизвестно, как обычно в науке, что бы с ними было и что бы из них выросло, если бы их не пеленали. Но, явившись к Верке, с изумлением увидел, что ребенок лежит в кроватке без пеленок. А он уже собрался беседовать о вреде пеленания и, если что, стоять на своем. В ответ на его вопрос, почему без пеленок, Верка сказала:

— Ей в пеленках не нравится, я же вижу. И жалко. Попробуй тебя свяжи. Тебе бы понравилось?

Тут Миша задумался. Ученые спорят, пишут трактаты, а Верка просто заметила — не нравится, и все. И объяснила. Не так уж она глупа. Впрочем, глупой Верку он и раньше не считал. Иногда она выдавала такое, что ему и в голову не пришло бы, и оказывалась права. Верке не хватало просто образования и начитанности, ну и, безусловно, хороших манер. Пробелы в воспитании сказывались.

Она изменилась, он сразу заметил. Похорошела, в глазах светился огонек. Сделала новую прическу, она ей удивительно шла. «Как красит женщину материнство», — подумал он. Фигура у Верки тоже претерпела изменения. Была она тонкой по-прежнему, но грудь сильно увеличилась. Верка теперь смахивала на секс-бомбу. Михаил с сожалением подумал, что еще рано, а так хотелось ее трахнуть. Молока у нее было много, оставалось, она отдавала его какой-то тетке каждый вечер. Ему это не нравилось, слышал — плохая примета. Сказал Верке, но она в ответ только отмахнулась. Дочка успела подрасти. Была она еще безымянной, и надо было решить, как назвать. Верка долго думала. Варианты папаши — Мария или Анна — она отвергла с ходу. Маша вызывала у нее не очень приятные воспоминания, а Анна казалась слишком простой. «Нюшка», — фыркнула Верка. Решили назвать Еленой. Михаил согласился. А то, чего доброго, в ход пойдут Анжелики. От Верки можно чего угодно ожидать. Потом не переубедишь.

Вечером за молоком пришла другая, толстая баба. Стрекотала сначала в коридоре, потом на кухне, куда ее привела Верка. Марина явилась сама. Чуяла носом, как собака. Мальчик у нее был крикливым, орал днем и ночью. «Совсем замучал, — пожаловалась она Верке. — Молоко твое пьет, а стала смесь давать — сыпью покрылся, не знаю, что и делать. Неделю не сплю. Совсем дошла. Скорее бы мать приехала». Верка с сомнением посмотрела на «дошедшую» Марину. Ей показалось, что та стала еще толще. Волосы были растрепаны и явно давно не мыты. От нее пахло потом. Верка опять подумала о Саше. Удастся ли его увидеть? Она ему сочувствовала. Жалость, как известно, всегда была любовными дрожжами для женщины. Марину наконец удалось выпроводить за дверь. Верка потом долго проветривала кухню, открыв окно. Надо же, как воняет. Дома, наверное, не продохнуть. А та, посетив Верку, успокоилась. Даже позавидовала. Вот стерва. Все у нее есть. Старикан дома, дочку воспитывает. Живет неплохо. Квартира обставлена, все новое. На кухне — тоже. Холодильник — самая главная примета хорошей жизни — был полный. А они еле перебивались. Она не успела поднакопить денег перед рождением ребенка, и теперь жили они туговато. Саша почти не зарабатывал, зарплату у него в институте задерживали. Жили в основном на картошке. На смеси для ребенка придется тратить уйму денег. Если она засидится в декрете, семейство умрет с голоду. Всего-то две недели после родов, а уже так туго. Подумала о муже. Марина любила Сашу. Часто ловила женские взгляды в его сторону, чувствовала, что окружающие удивляются, как это ей удалось заарканить такого мужика. А знали бы, каких усилий это стоило. Семейная жизнь для Марины стала фронтом, где она была на передовой, а он в тылу. Постоянно в боевой готовности. Причем непонятно, если закрыть глаза, за что война идет. Денег не зарабатывает, все на ней. А взглянешь — сердце чаще бьется. Хорош мужик. Рослый, фигура — закачаешься, и на морду симпатичный. Спокойный, воспитанный. Марина влюбилась в него сразу, когда он пришел к ней лечить зуб. И зубы-то у него хорошие, подумала она профессионально. Таких еще поискать. Неудача с первым ребенком повергла ее в депрессию. Переживала, что уйдет. Предчувствие было постоянно. Но теперь успокоилась, расслабилась. Теперь у них настоящая семья. Саша — порядочный, к сыну относится хорошо, помогает ей. Марина уже ускоряла шаг по направлению к дому. Орет опять, наверное. Скорее покормить надо молоком, а то снова от смеси чесаться будет. Про себя она уже забыла, в зеркало не заглядывала давно. И мыться было некогда.

Верка о своей работе тоже вспоминала. Упускать клиентов было нельзя. Хотя бы самых главных, в смысле денежных. На исходе беременности уже смоталась в Москву, постригла их, они с ужасом косились на Веркин живот и оценивали ее старания. Через неделю пора опять за работу. Чувствовала она себя нормально. После родов дамы ей звонили, поздравляли с дочерью, она обещала выбраться их постричь. Практику в городе Верка почти свернула, оставив пять постоянных клиенток. Ей этого вполне хватало. Здесь было проще. Мать посидеть не откажется, молоко она оставит на кормление.

Михаилу было сказано, чтобы в следующие выходные не приезжал. Верка сама поедет в Москву. Работать. Он удивился, пытался отговаривать, потом понял, что бесполезно. Верку он отчасти понимал, бизнес есть бизнес, у каждого он свой, а законы одинаковы — расслабляться нельзя. Брать ее на свое полное содержание он не то что не мог, а понимал, что она не согласится. В воскресенье Верка уговорила его уехать домой. И что ты завтра рано потащишься, мне тебя жалко. Аргументы выдвигала хоть и убедительные, но Веркино поведение его насторожило. Он уже почувствовал себя лишним в жизни этой маленькой семьи. Но действительно устал за последнее время, это ей хоть бы что, а он уже не мальчик, поэтому уехал и лег спать пораньше, особенно не вдаваясь в тонкости Веркиного поведения. А той руководила больше интуиция, смутные неопределенные предчувствия или просто любовь. Даже если он не придет, она хотела остаться наедине со своими мечтами. Михаил ей мешал.

Но он пришел. К семи часам Верка была уже в страшном напряжении. Она успела вымыть голову, сделать прическу, а также приоделась, удивляясь самой себе. В обтягивающем неброском платьице она была похожа на девочку, если бы не грудь — большая, тяжелая. Верка упаковала ее в новый лифчик, грудь выдавалась вперед, бросаясь в глаза. Услышав звонок в дверь, Верка чуть не подпрыгнула, а когда пошла открывать, коленки у нее подгибались, сердце зайцем забилось, словно хотело выпрыгнуть из платья. Женские нехитрые уловки не пропали даром — за дверью действительно стоял Саша. Послан он был сюда не без опасений, со всеми мерами предосторожности и только в силу крайней необходимости. Сын дома орал как резаный, успокоить его Марина могла все-таки лучше, а никого другого под рукой не оказалось. Напутствуемый грозным предупреждением сбегать быстро туда-обратно — ребенка кормить пора, он отправился по указанному адресу. Болтливая Марина, рассказывая ему о пережитых ею в борьбе за ребенка страданиях, упоминала и о соседке по палате — наглой молодой шлюшке, живущей на содержании у старика, хамке и так далее. Он, правда, не мог понять, почему эта молодая наглая хамка отдает им молоко, но сильно и не задумывался. Бульдожья хватка жены была ему хорошо известна. Если та захочет, отвязаться трудно. А теперь шел, радуясь уже тому, что вырвался из дому, который в последнее время превращался в ад. Марина нервничала, совсем опустилась, не следила за собой. Он помогал ей, как мог. Стирал белье, мыл полы. Тоже был и усталый, и сонный. Нашел без труда нужный дом и квартиру, позвонил. За дверью стояла девчонка. Он сначала не понял, кто это, до того она была не похожа на кормящую мать. Молодая, с короткой стрижкой, тонкая, как хворостинка, с большой, обтянутой тонким стрейчем грудью. Спросил имя.

— Да, ко мне. Как ваш малыш? Не болеет? — голос был нежным, тихим. Верка была уже не Веркой. Волновалась сильно и смотрела, смотрела на него, не отрываясь. — Проходите, пожалуйста, Саша. Вас ведь Сашей зовут? Мне Марина говорила.

В квартире стояла тишина, от которой молодой отец уже отвык. А где же ее дочь? — мелькнула дурацкая мысль.

— Спасибо, я не буду проходить, я тороплюсь, — сказал, а ноги почему-то сделали шаг вперед. И дальше вели себя странно, неся хозяина в кухню, куда Верка указала рукой. Он и не понял, как помимо своей воли уселся на стул. Верка тоже молчала, глядя на него. Видя, что он уже сидит, выдавила из себя:

— Кофе?

Он мотнул молча головой, причем непонятно было, согласился или нет. Верка уже достала джезву. Они опять молчали.

— Как у вас тихо, — сказал он наконец, не отводя от Верки взгляда.

— Дочка спит. И вообще она спокойная.

— А как назвали?

— Елена.

— Красивое имя. И девочка, наверное, красивая.

Несмотря на свою внешность ловеласа, Саша был застенчив. Опыт общения с женщинами имел небогатый. Марине и не составило особого труда заарканить его. Самое трудное было — заманить в постель. А потом он все сделал сам. Не потребовались ни намеки, что пора жениться, ни угрозы. Он больше увлекался наукой, а женщин сторонился. В последние три года начал заниматься теннисом. Он не понимал сейчас, почему разговорился с незнакомой женщиной, старался все списать на обычную вежливость. Она делает для них доброе дело, дает их сыну свое молоко. Ему просто было хорошо на этой кухне, в присутствии этой симпатичной хрупкой мамаши. Тишина в доме завораживала. Потом они молча пили кофе, хотя Верка знала, что ей не следует этого делать. Ребенок не будет спать. Однажды она, не подумав, выпила вечером чашку, а потом заметила, что Лена лежит, широко открыв глаза, и молча бодрствует. Но сейчас мать об этом не думала. Ей было просто хорошо, как никогда в жизни. Что интересно, о сексе Верка даже и не помышляла. Просто хотела, чтобы он был рядом и смотрел на нее. Но кофе был выпит, и долгожданное счастье заканчивалось.

— А можно мне посмотреть на вашу дочь? — спросил Саша. Он сам не знал зачем. Наверное, хотел увидеть удивительно спокойного ребенка, а может, просто сравнить со своим.

— Конечно, — сказала Верка. — Пойдем.

Она уже незаметно для себя перешла на «ты». И, взяв его за руку очень естественно, так дети водят друг друга, чтобы показать какой-нибудь секрет, повела к кроватке. Дочка спала. Он смотрел на маленькое личико довольно долго, потом сказал:

— Какая красивая. На вас похожа.

— Спасибо, — больше Верка не нашла, что ответить.

— Мне пора. Я и так засиделся. Хорошо у вас.

Он вспомнил о том, куда ему теперь бегом возвращаться. Как будто ведро холодной воды вылили на голову. Взял бутылочку и ушел, сказав спасибо на прощание. Верка ничего не ответила и долго еще стояла в коридоре. Она не могла даже закрыть за ним дверь. Стояла и улыбалась, ничего не видя перед собой. Бессмысленное и глупое счастье было размазано у нее по лицу.

Обратно он бежал уже бегом. Интуиция подсказывала, что от жены придется кое-что утаить. А именно вот эти двадцать минут, которые она без труда могла вычислить по времени и которые сейчас он вспоминал, как вспоминают нечто прекрасное, увиденное мельком, но устойчиво застрявшее в сознании. Заскочив в магазин за молоком и хлебом, бегом взлетел на свой третий этаж. Так и есть. Вопли доносились даже сквозь железную дверь. Сын, как всегда, орал. Орал он неутомимо, день и ночь, соседи уже неоднократно интересовались притворно участливым тоном, что это с их ребеночком, не болеет ли. Ссориться на эту тему было бессмысленно, да и с Мариной не хотели портить отношений, она многим лечила зубы. Они и сами рады были бы хоть немного побыть в тишине, но не тут-то было. Врачи не находили у ребенка никаких болезней, а он продолжал вопить с редкими перерывами на сон и кормление. Встрепанная Марина трясла его на руках и встретила мужа воплем:

— Ну наконец-то! Где ты был? Я уже не могу!

— В магазин заходил. Там очередь была, — не моргнув глазом соврал ей муж чуть ли не первый раз в жизни. — Вот бутылочка. Поставь греть.

Он сам не знал, зачем врет. Просто чувствовал, что так надо. Само собой получилось. Наконец соской был заткнут маленький рот и наступила долгожданная тишина. Он чувствовал, что глаза жены шарят по его лицу испытующе, хотя она ни о чем не спрашивала. Обычно Марину трудно было остановить, ей требовался постоянно не столько собеседник, сколько слушатель, но сейчас — странное дело — она молчала. И смотрела на него. Взгляд был неприятным. Саша поспешил выйти из комнаты, чтобы переодеться. Потом взял у жены ребенка, придерживая бутылочку с молоком, и стал его кормить, разглядывая. Тот чмокал и чмокал. А Саша смотрел на свое произведение и, помимо воли, сравнивал. Мясистый нос, маленькие глазки, толстые губы. Ребенок был похож на мамашу. Хотя, бог его знает, пока растут, они меняются, об этом неоднократно говорили друзья, приходившие смотреть на наследника. Говорили они это вроде вскользь, без задней мысли, но слишком часто и независимо друг от друга. Видимо, Маринино произведение их тоже не восхищало. Или отца хотели утешить. А скорее всего, ему все это сейчас просто кажется. А почему сейчас? Саша усиленно анализировал ситуацию. Он раньше не видел маленьких детей. Видел, конечно, но не так близко и подробно. До чего же он несовершенен, человеческий детеныш! Ни на что не способен. Остается ему только рассчитывать на жалость окружающих — родителей в основном. А какая хорошенькая у нее девочка! Он сравнивал непроизвольно, хотя понимал, что сравнивает в основном не детей, а родивших их женщин. Саша еще не привык к сыну, он жил с ним всего несколько дней и боялся сознаться себе в том, что ребенок его раздражает. Он смотрел на сверток и думал: неужели это мой? Мой сын, моя кровь, мое наследство? Интересно, что из него вырастет? Судя по всему, должно вырасти Маринино подобие. Тут ребенок опомнился, что дал родителям слишком большой перерыв, и закатился в крике, наверстывая упущенное.