Красота в наследство

Глава 3

Без роддома ни один человек давно уже не обходится. И мы здесь не обойдемся. Когда обыватель слышит это слово, он начинает вспоминать всякую мерзость — кровь, боль и всякое такое. Особенно если это женщина. Всплывают в памяти неизбежно где-то услышанные или прочитанные ужасы о кражах или подмене детей и многочисленных жертвах пьяных акушерок. У нас к роддому интерес свой. На самом деле это довольно сложный организм, который всегда сам по себе, как кошка. Даже если он при большой больнице, то все равно живет своей загадочной жизнью. Наверное, так и должно быть, ведь кто-то же сказал, что роды — таинство.

Работники его, соответственно, тоже отличаются. В основном живостью характера и специфическим знанием жизни. С ее изнанки, конечно. В каждом роддоме передаются из уст в уста свои байки и всякие интересные случаи, причем интересные не только с медицинской точки зрения. Их любят вспоминать по поводу и без повода, от скуки и на коллективных пьянках. Но только в своем кругу. На то есть причины. Слабонервные люди, далекие от медицины, диковато реагируют на эти рассказы. Здесь услышишь и про пьяных вдребадан рожениц, и про всевозможные виды человеческого уродства, инвалидности и плодовитости одновременно с неизменным изумлением в конце рассказа: «Интересно, кто же это на нее залез?»

Но самая популярная тема называется просто: отказ. Как и кто отказался. От кого — понятно. От новорожденных. Как от хилых, так и от здоровых. Это, как показывает практика, значения не имеет. Статистики на эту тему нет, но впечатление такое, что больных бросают реже. Но в то же время их и меньше. И потом — они часто умирают сами и нет нужды их бросать. Методы отказа от детей тоже разные. Бывают прямые: пишут бумагу и уходят, иногда зареванные, бывает и с гордо поднятой головой. Бывают хитрые. Например, звонок в милицию: «Знаете, шла мимо помойки, услышала детский крик. Приезжайте, разбирайтесь». Разбираются, хотя и с трудом. Звонила мамаша. Просто выбросить на помойку духу не хватило, решила поступить гуманно. Или звонок в дверь роддома. Мужик с коробкой из-под сапог. В коробке ребенок. Новорожденный, только вылупился, здоровый. «Шел по улице, смотрю — коробка, в ней ребенок. Решил отнести в роддом». Опять разбираются, оказалось — папаша. Действовал по заданию мамаши. Бывает, врут фамилию и адрес, затем норовят смыться в окно. Или отпросятся получить перевод на почте — и привет. Отказ писать не хотят.

Наташа на этих мамаш насмотрелась. Хотя смотреть особенно нечем было, видела плохо с детства. Очки с толстенными стеклами недавно надела, а когда в деревне жила, так слепая и ходила, углы сшибала. Серенькая женщина, но добрая очень и тихая. В жизни воды не замутит. И Женя у нее такой же был, тихоня. Паренек корявенький и смирный. Правда, пить в последнее время начал часто. Привез он Наташу из деревни, сам уже в общежитии обосновался после армии, в городе. Работал на маленьком местном заводике при институте. Детей у них не было. Пытались лечить Наташу, но без толку. Сказали, хватит мучиться, детей не будет. Накормленная гормонами, оплывшая Наташа уже к этому времени на все махнула рукой. Чужие надоели, вон как орут день и ночь. Отказных брать не хотела почему-то. Женю жалко, а ненадежный он стал, все чаще с работы ползком ползет. Хотя детей он любит, это правда.

Так и шел день за днем. Девчонки, Маша в том числе, принимали роды, врачи щупали животы. Наташа мыла полы и таскала судна.

Давно это было. А помнится, как сейчас. Ведь человека поразить трудно, особенно роддомовского. Видели все. И всяких. Но все-таки. Глаз обмозолен привычным контингентом — корявыми потомками колхозников и хилыми, визгливыми и поэтому особенно противными женами интеллигентов-хлюпиков в очках. Вечно лезут с дурацкими вопросами да и рожают только под капельницами или через операционную, ввиду вялости организмов. Вообще у нас, как известно, медицина замешана на взаимной ненависти пациентов и людей в белых халатах, чего уж там. Первые часто подозревают, что их плохо и недостаточно душевно обслужили, не дали «что положено», даже если у них все в порядке, а вторые, получив зарплату, каждый раз думают, что за «это» можно только надавать всем пинков, взять за шиворот и выкинуть за дверь, пусть там орут и плодятся. Нищета, как известно, не предрасполагает к благодушию.

Но бывают и исключения. При серой и унылой жизни человек особенно мягок и податлив, встретив какую-нибудь красоту. Даже свирепый дикарь может разнюниться, узрев на полянке диковинный цветок.

Это было осенью. Сыро, мрачно, дождик. Неизвестно, на чем они добирались. Вернее, она. Он приехал на следующий день с передачей. А тогда, скорее всего, стоял за углом, стеснялся. А ей-то деваться было некуда, начались схватки.

Маша дежурила. Наташа мыла полы, уже закипал чайник. В этот вечер работы было мало. Звонок. Кого-то принесло опять, черт.

Зашла эта девочка, держась за свой живот. Живот аккуратный и как будто не ее. Маша в лицо и не смотрела, взгляд сразу профессионально зашарил по животу.

— Где обменная карта? — рявкнула без лишней любезности и подняла глаза. Язык ее тут же прилип к нёбу. На нее смотрела такая красавица, каких Маша не видела нигде и никогда. Ни в кино, ни тем более в жизни, ни в мечтах, ни в реальности. Это лицо ошеломляло. Маша сама была недурна, но сейчас ощутила себя замарашкой. На нее в упор смотрели диковинные глаза — серо-голубые, с темными ободками, в густом обрамлении тоже диковинных темно-золотистых ресниц. Но все это украдкой рассматривалось потом, а сейчас она стояла, парализованная этим взглядом, в котором мягко светилась спокойная, но не наглая уверенность и какая-то странная воля. Даже легкая насмешка привыкшей поражать людей женщины сквозила в этих глазах.

— У меня схватки. Срок родов через неделю. Отошли воды. Документов нет. Я проездом, — девочка говорила спокойно и мягко, голос был необычен, чуть хрипловат. Ей, вероятно, никогда не требовалось вырабатывать уверенность в себе, все было дано от природы с такой щедростью, что хватило бы на десяток красивых баб. Примерно таких, как Маша.

Маша молча раздела бомжующую красавицу, как-то слегка ополоумев. Даже болтливость ее от изумления исчезла. Задавала только необходимые вопросы. Пощупала живот, послушала плод, посчитала схватки и поняла, что скоро придется принимать роды. Занявшись обычным своим делом, медленно приходила в себя. И тут же сразу зацарапалась тревожная мысль. Но спросить язык пока не поворачивался. Ирина (так она назвалась) сказала сама, отрешенным спокойным голосом:

— Ребенок мне не нужен. Я его оставлю.

Маша промолчала. В этом тоне было такое, что не позволило задавать вопросы. И вела она себя странно. Ни вздоха, ни крика, ни стона. Во время схваток просто прикрывала глаза и чуть бледнела. И на столе, когда рожала, делала все молча. Таких родов Маша никогда не принимала. Что за стальной стержень сидел в этой необычной девочке?

Наташа смотрела своими подслеповатыми глазами и тоже молчала. Но она и раньше редко открывала рот. А сейчас, глядя на Машу и необычную роженицу, совсем прижухла. Видно, было в ее взгляде что-то такое, предостерегающее. Да и красота завораживала. Под любым предлогом все по очереди заглядывали в палату. Просто любовались.

На следующий день пришел парень, принес яблоки, что-то еще. Молодой, высокий, симпатичный. Таких много, словом. Интересно, что она в нем нашла? Да и был ли он отцом, кто его знает? Еще через день приехал, привез паспорт и увез ее на машине. Сказала спасибо, посмотрела молча и ушла. Всем сразу стало легче, раскрепостились. И матом ее покрыли, но уже потом, как бы почувствовав себя дураками, которых ловко провели. При ней ничего не смели. А Наташа просто как с ума сошла, вцепилась в ребенка. Да ее и не отговаривали. Многие были бы рады взять такого ребенка, но у всех были свои. Наташа быстро все оформила — все помогали, бегали. Забрала дитя домой, ушла в декрет.