Край забытых богов[СИ]

Глава 11. Дом

Летим мы молча. Всю дорогу. Не один час. Я упрямо смотрю на проплывающий под нами пейзаж, лишь изредка бросая осторожные взгляды на светлейшего авэнэ. Анхен невозмутимо глядит вперед, полностью отдавшись полету.

Я вздрагиваю лишь когда мы начинаем опускаться на взлетную площадку его дома. Нет, я видела, конечно, что мы летим в Илианэсэ, но до последнего наивно надеялась, что мы пролетим его насквозь, мимо. Все же это Город На Краю Бездны, кто их знает, может, путь на ту сторону открыт только через него. Но не через дом же авэнэ!

— Ты сказал, мы летим в Страну Людей, — немного нервно замечаю я. Все же самый большой страх, который я упорно отгоняла от себя всю дорогу, — что он обманул. Что не будет никакого пересечения Бездны, что это только предлог, чтоб заставить поехать с ним.

Анхен чуть слышно вздыхает.

— И еще я сказал, что у нас один день на это, — объясняет, тем не менее, спокойно. — Календарный. Пересечение Нити туда и обратно одним числом. А от сегодняшнего, согласись, уже немного осталось. Я подумал, что ты захочешь потратить на эту поездку весь день. Поэтому мы полетим завтра с утра. Настолько раннего, насколько скажешь.

— С рассветом.

— Ты не проснешься, — чуть улыбается. Он не забыл, что рассветы — не мое.

— Я не усну.

Мы приземляемся. Он протягивает мне руку, помогая выбраться из машины, и ведет в дом. Его ладонь обжигает. А я чувствую себя скованно и глупо, словно невинная девочка на первом свидании. Не знаю, что говорить. И как вообще теперь с ним общаться — после всего.

Я привыкла к нему во снах. В тех, где он не видел меня и не слышал. И, как мне казалось, даже не ощущал. В снах, где я обнимала его порой, прижималась к нему, говорила с ним. Именно потому, что он не мог услышать. Отреагировать, ответить, взять за руку. Где он был… просто моей безопасной фантазией о нем. А теперь…

Мы входим в дом. И сердце гулко бьется в груди в такт шагам. Вот и зал — тот самый, огромный, в пять этажей. С огромной мозаичной звездой на каменном полу и прозрачным куполом в вышине. Зал, где в одном из снов я видела слезы на его глазах. Зал, где наяву я падала однажды спиною вниз с самого верха.

Невольно останавливаюсь. И вздох выходит чуть более нервный, чем хотелось бы.

— А знаешь, в этом зале обычно проходят балы, — негромко произнес вдруг Анхен.

— Да, ты мне говорил.

— Разве я?

Пожимаю плечами. Один из них говорил точно. Уже не помню, кто именно. Да и… моя ли вина, что этот дом мне показывал не хозяин?

— Знаешь, скоро будет большой бал, в дом съедется много гостей, — вновь нарушил молчание Анхен. — Будет красиво. Ты ведь еще не видела, как танцуют вампиры?

— Ну почему? Доводилось.

— Вот как? — он останавливается и смотрит на меня излишне внимательно.

— И много гостей в этом доме я видела не раз. И тебя среди них, — добавляю поспешно. Кто его знает, что там полагается тем, кто без его ведома пытался танцевать «его девочку»: пожизненное замуровывание в том самом склепе или просто снесение с лица земли? А уж тем, кто не сообщил, зная, что дева — его?

— Ты слишком долго смотрела на чью–то жизнь. Пора жить самой. Станцуй со мной, Лара. Сейчас. Здесь.

— Анхен, ты смеешься? Я человеческие–то танцы танцевать не умею, — я откровенно опешила от его предложения, настолько неуместным здесь и сейчас оно показалось. — И… я устала с дороги, мы ж только вошли…

— А в Страну Людей ты готова была бежать, невзирая на усталость.

— В Страну Людей я всегда готова… бежать, — вышло глухо.

Он приобнял за плечи.

— Я понимаю, моя хорошая, я все понимаю. Я ведь специально привез тебя сюда сегодня, чтоб ты отдохнула после дальней дороги. А завтра утром ты будешь уже там. Закрой глазки.

— Зачем?

— Просто закрой.

Закрыла. И легчайшая музыка заструилась вокруг нас, и его пальцы, едва касаясь, спустились с моих плеч, скользя по рукам до самых кончиков пальцев. И аккуратно обхватили мои ладошки. А я стояла, завороженно млея от его прикосновений. Во тьме закрытых глаз, словно в призрачном мареве сновидений. Только прикосновения его были реальны. Наконец–то реальны, я так скучала без них, оказывается!

Чуть вздрогнула, когда его губы коснулись моих пальцев. А затем он нежно повернул мои кисти и коснулся губами открытых ладоней — одной, потом другой. И сердце бьется, и дыхание становится все глубже, и нет сил не падать в омут под названием Анхен.

Он кладет мои руки себе на плечи, обхватывает меня за талию, притягивает ближе. А я вновь ощущаю этот запах — темного хвойного леса, где солнцу не пробиться сквозь кроны, но там, в заоблачной вышине, оно все–таки есть…

— Я так скучал по тебе, Лара, — тихо шепчет он мне в самое ухо, — так скучал.

И ушную раковину обдает жаром его дыхания, и мои руки сами скользят по его плечам, чтобы соединиться у него за шеей. А его губы нежно касаются моих. И отстраняются.

Распахиваю глаза — недоуменно, требовательно. И попадаю в плен его взгляда. И уже ни отвернуться, ни зажмуриться. Я тону в его глазах, темных, словно древесная кора, подсвеченная солнцем, словно земля у корней могучего кедра. И леса шелестят вокруг, и бьются сердца деревьев–исполинов. И мы, кажется, танцуем — легко и свободно, и каждое движение мне знакомо. И даже взлетаем — так же легко и знакомо, вот только мое тело, почему–то тянет вниз, и лишь его руки не позволяют мне сломать рисунок танца. А музыка все звучит — нежная, чарующая, едва слышимая. Его губы легко касаются моей обнаженной груди… не помню, чтоб раздевалась… Но разве это то, что следует помнить? Есть только магия движений, прикосновений, полета. И единения. С солнцем, и с миром, и с Ним…

Очнулась уже в его спальне. За окнами тьма, во всем теле слабость. И Анхен — рядом, головой на соседней подушке.

— Что ты сделал?

— Волосы тебе чуть подрастил. У людей все еще в моде косы, решил поспособствовать.

Даже не поворачивая головы, даже в полной темноте не сомневаюсь, что он смеется. Как он любит — с самым серьезным выражением лица и невозмутимыми интонациями. Потому как нагло выдает побочный эффект за цель мероприятия. Невольно улыбаюсь сама. Анхен. Я даже по его манере шутить соскучилась.

— Попить дашь? — сначала о насущном.

— Только если ты сядешь.

Сажусь. С трудом, но он помогает. Стакан с водой ждет меня на тумбочке. Он подает и, устроившись у меня за спиной, изображает спинку. Удобную, мягкую, теплую. Анхен. Так невообразимо трудно осознать: я в этой спальне, и я — есть. Реальная, существующая, не тень, не призрак.

Но вот судя по состоянию, пил он меня жадно. Очень.

— Будь я обычной, я бы умерла, — негромко произношу вслух, допив все до капли.

— Угу, — не спорит авэнэ, — года три назад.

— Что ты все–таки со мной сделал?

— Любил тебя, моя хорошая. Я просто тебя любил, — его руки ложатся на грудь, чуть сжимают, тихонько поглаживают… Это приятно, так завораживающе приятно. Моя голова откинута на его плечо, глаза закрываются в истоме. У тела нет сил реагировать бурно… И у разума тоже совсем нет на это сил. Только любопытно, что же все–таки это было?

— Ответь. Вот сложно тебе?

— Лениво, — честно признается Анхен. — Я скажу, а ты снова начнешь возмущаться, обвинять меня абы в чем, — его рука скользнула мне на живот, огладила и его. — Вот просто признай, что тебе хорошо.

— Мне хорошо, — соглашаюсь я. — Не считая того, что немного плохо… но это пройдет, я привыкла. Так все же, что? Твои воспоминания? Было немного похоже, но… как ты можешь помнить, что должна чувствовать я?

— Я помню многое, Ларка. А чувства… У вампиров они разделенные, ты разве забыла? И чувства своих партнеров мы ощущаем как свои. И помним, как свои, даже осознавая, что они чужие. Особенно, если это кто–то близкий. Очень близкий.

— И ты заставил меня разделить с тобой чувства, которые ты когда–то разделял с другой? Заставил меня почувствовать себя ею? Но как? На меня же не действует ваш гипноз… раньше не действовал…

— Не действует. Увы, мне не ворваться в твою голову, — он тихонько целует меня в висок. — Зато я могу пригласить в свою. И позволить тебе разделить со мной воспоминания… А теперь давай все–таки спать, или завтра ты не проснешься.

Он помогает мне лечь, и сам укладывается рядом, прижимая меня к себе, обнимая, укутывая.

— Мне столько раз снилось, что ты со мной, — шепчет он мне тихонько. — Вот так, рядом, в этой постели.

— Может, это были мои сны?

— Не–ет, ты злая, ты только ругаешься.

— Я молчу, — даже обидно, ни слова против сегодня ему не сказала.

— Ты молчишь, — он чуть вздыхает. — Спи.

Сплю. Пытаюсь, вот только сон не идет.

— Анхен, а мы завтра правда?..

— Правда.

— И Владыка в самом деле согласился? Так не бывает. Что ты ему за это пообещал? Или сделал?

— Спи, малышка. Я все время ему что–то обещаю. Или делаю. За то он меня и ценит, — Анхен лишь едва заметно усмехается на мои попытки выяснить подробности. — Я же тебе говорил. Давным–давно. Он остынет. И я с ним договорюсь. И мы все исправим. Все будет хорошо, Лара, просто поверь. Все у нас будет хорошо.

Верю. И, наконец, засыпаю.

А утром меня ждет завтрак, абсолютно новый комплект одежды (и этому ничего «чужого» не надо). И служанка, умела наращивающая мои косы искусственными прядями. Я смотрю в зеркало и почти узнаю прежнюю Ларису. Вот разве что взгляд… но это от напряжения, это пройдет.

— Готова? — светлейший куратор, одетый по последней человеческой моде, улыбаясь протягивает мне руку.

И вот уже мы летим… действительно летим… над Бездной. И она зияет под нами бездонным провалом, тьмой мрачных глубин, холодом абсолютной смерти. А я все жду, все боюсь — а вдруг… Вдруг Владыка передумал, и Нить нас не пропустит? Вдруг никакого уговора с Владыкой не было, Анхен просто что–то намухлевал с моим допуском, и сейчас это вскроется?

Анхен чуть сжимает мою ладонь.

— Не переживай так. Сегодня выходной, погода явно будет хорошая. Наверняка мы встретим твоих родных где–нибудь в парке, — мою тревогу он расценивает по–своему.

— А если?.. — только сейчас до меня доходит, что это не сон, я не могу ворваться к родителям в дом, а сами они меня не позовут. А если они надумают куда–то пойти, я даже узнать не смогу, где их искать.

— А если, то я позвоню и предложу им всем пойти прогуляться. Поверь, они не смогут мне отказать. Даже по телефону, — пытается он меня успокоить.

— И как ты им позвонишь? — вместо того, чтоб успокоиться, я разволновалась. — Представишься и назначишь встречу? Или просто внушишь, что в указанное тобой время им должно захотеться прогуляться в указанном тобой месте?

— Честно говоря, предпочел бы второй вариант, но судя по твоим интонациям, мне дешевле будет выбрать первый, — он чуть усмехается.

— Ты сам мне рассказывал, что воздействие вампиров вредно. А на них и так уже столько действовали, и так глубоко. Ты сам говорил, порой невозможно предугадать, будет ли еще одно незначительнейшее воздействие бесследным или окажется роковым.

— Иногда роковым оказывается просто еще одно нахождение в вампирской ауре, Ларис. Без всякого воздействия.

— Но тогда… — что же я тогда делаю, зачем пытаюсь устроить им встречу с вампиром? Да и со мной? Они же не помнят. И счастливы. А если увидят и… — Что же мне делать, Анхен?

— Успокоиться. Не нервничать так. В любом случае мне придется скрыть ауру, они же будут с ребенком. Ну а разговаривать по телефону я собираюсь с твоим отцом. Ему едва ли грозит сгореть от вампирского влияния. Хоть он и не узнал меня при последней встрече, саму эту встречу он помнит. И не откажется выполнить одну мою небольшую просьбу. Без всякого внушения.

— Да. Да, конечно.

Вампиры и люди. Вновь, как когда–то. Люди, которые готовы выполнить любую просьбу любого вампира. И вампиры, которым проще внушить, чем попросить. Реальность моей родины. В моих снах все было куда красивей. Без вампиров. И люди казались такими самодостаточными.

Край Бездны меж тем мы спокойно минуем. Страна Людей вот она, прямо под нами. Вьется серая лента реки, зеленеют луга…

— Погоди, но здесь же… Это же Каменка? — неправильность этого мирного пейзажа просто режет глаза.

— Да, это она.

— А город? Усть — Каменка?.. Анхен!

— Нет города, Ларис. Ты разве забыла? Последний кризис Бездны, зараженная земля на многие километры…

Погибшие люди, животные… Спасенные дети. Варька. Я помню, но…

— Я думала, он есть. Хотя бы пустой. Стены, развалины. А здесь… ничего, вообще. Будто и не было.

— Зараженная земля, Ларис. Ее снимали огромными пластами, сбрасывали в Бездну. Завозили новую. Успели пока не много. Воссоздали заново Гору и ее ближайшие окрестности. Дальше все просто закрыто пленкой и картинка поверх, чтоб с Горы казалось, что все цветет, — говорить об этом ему было тяжело, я видела. Не менее, чем мне слушать. Он считал эту страну своей. Он действительно считал ее своей, и ему было больно за нее. — Здесь работы еще на десятки лет, а уж города… для них даже жителей пока нет, а не только возможности строительства. Лет пятьдесят… сто.

Я киваю. Когда–то давно, совсем в другой жизни, он рассказывал мне об этом, но одно дело слушать, а другое… Город, исчезнувший без следа. Я его помню: домики на косогоре, мальчишки, играющие на реке в хоккей, машины на мосту…

— Анхен, а тебе часто доводилось видеть такое: вот был город, а потом его нет. Совсем.

— Для меня, Ларис, все немного иначе. Города исчезают — и появляются вновь. Порой на том же месте, порою рядом. Порой заселенные тем же народом, порой другим. Все деревья умирают и возрождаются вновь. Города на них в чем–то похожи…

— Да, — вспомнила. — Лоу рассказывал про Араку. Прежде там был город одного из восточных народов. А теперь тот народ — дикари, а город — вампирский.

— Арака? Ты что–то путаешь, наверно. Не было там ничего. Вот на месте Каэродэ город был, но не дикарей, а как раз твоего народа. Даже не город, так, небольшая крепость. Острог.

— Нет, я не путаю. Мой народ — ну, или кто–то очень похожий внешне — жил в тех краях, но очень–очень давно. А потом он был сметен теми, кто пришел с востока. И у этого восточного народа уже две тысячи лет назад был на месте Араки город, у них еще письменность была такая… странная. Лоу раскапывал там древний дворец …

— До центра земли не докапал еще, нет? — Анхен только поморщился. — А мамонтов в тех краях какой народ гонял, Лоу не в курсе?.. — помолчал недовольно. Потом все же решил пояснить. — Я не знаю, кто уж там из вас был в каких землях первее, меня это крайне слабо всегда интересовало. Я знаю лишь то, что было здесь 350 лет назад. И в те годы местными здесь были те, кого ты красиво именуешь «народом востока». Но ни письменности, ни дворцов у них не водилось. И даже твой народ считал их дикарями. И собирал с них дань, расставив по территории свои опорные крепости. Вот в Каэродэ такая была. Где говорили на твоем языке, и писали тоже, никаких «странностей» с письменностью. А на месте Араки — нет, ничего не было. Дикие земли.

— Но разве?.. Я думала, это появление вампиров отбросило их в «дикость».

— А бесконечные собственные войны, полагаешь, не в счет, да? За две тысячи лет там столько всего сменилось… Кого–то мы, кого–то до нас, кто–то из этой дикости и не вылезал никогда, — пожимает плечами Анхен.

— А мой народ?..

— А представители твоего народа эти земли еще только начинали осваивать в те годы. Правда, успешно, и весьма. К нашему появлению твой народ, бойко постреливая из ружей, уже дошел от Западных гор до Озера Жизни, и, не вмешайся мы в эту историю, благополучно скинул бы прежних владельцев этих мест в Восточный океан. Не мгновенно, конечно, но в те годы реальных конкурентов вам на этих землях не было.

— Вот как? То есть, в то время уже мой народ был захватчиком? Ну, до того как вы захватили вообще всех.

Значит, так и воевали до бесконечности. То одни, то другие…

— Ох, Ларка, и чего ты расстраиваешься? — он вздыхает, не понимая моей реакции. — История любого народа — это история войн и захватов. И в общем–то не важно, захватывается в итоге земля, или только жители той земли, или то, что этими жителями было создано. Единственная разница — захватываешь ты или захватывают тебя. Я как–то всю жизнь предпочитал первый вариант. Просто понимая, что иначе будет второй.

— Но можно же просто жить. Каждый у себя, никого не захватывая.

— И чего вам не жилось?

— А вот не знаю, в учебники, изданные под твоей редакцией, эта информация как–то не вошла!

— Ресурсы, малыш, — на мой язвительный выпад он отвечает спокойно и как–то устало. — Чаще всего не хватает ресурсов. Тех ли, иных… Нам, например, в первые годы не хватало людей. Не умели еще рационально использовать. Мы и разбирались–то тогда, кто тут с кем воюет, лишь для того, чтоб выяснить, откуда пришли твои предки. Мало их здесь тогда было…

— Нашли? — и сердце невольно замирает. — Место, где их было много.

— Нашли. И захватили. И позаботились об организации воспроизводства, так что на недостаток ресурсов больше не жалуемся и войн не ведем. С нами — пытаются, да. Но пока и границу прорвать ни сил, ни знаний не хватает…

— Анхен, а ты… ты не расскажешь, где именно родина моего народа, — да что ж голос–то так дрожит. — На месте нынешней Страны Людей? Это и была наша страна, созданная еще до вас, или… вы переселили нас откуда–то еще?

— Откуда? — он только плечами пожимает. — Смотри, уже видны университетские башни.

Видны. Действительно. И сердце бьется, как сумасшедшее, и я забываю обо всем. Вот он. Мой дом. Уже совсем близко.

— Мы ведь залетим в Светлогорск?

— Конечно. А в Йорым отправимся после обеда. Я не думаю, что ты выдержишь там долго.

— Я… я выдержу, это ничего, мне бы только посмотреть, — он ведь не знает, что я уже смотрела, я представляю, как это, когда тебя не замечают. Но он прав, мне надо привыкнуть. Мне сначала надо привыкнуть к ощущению, что я вновь среди людей. Чтоб не скатиться в безобразную истерику в самый неподходящий момент.

Я и сейчас–то едва сдерживаюсь, пока смотрю, не отрываясь, как город вырастает на горизонте, как расстилается под нами, словно объемная карта. Он есть. В отличие от Усть — Каменки он есть, он ничуть не изменился. Тот самый город. Мой. Родной.

Мы опускаемся у Анхена на крыше и проходим через его дом. Через огромный и пустой бальный зал, где давно уж не проводят балов, через гостиную, где стоит купленное для Инги пианино. Здесь светлейший куратор когда–то предложил мне стать «его», а я перепугалась одного единственного поцелуя. Видимо, почувствовав в тот момент, что «его» я все–таки стану. Слева дверь в кабинет, где он показывал мне фотографии Лоу и рвал фото своей жены. Впрочем, я думала тогда, что она просто его кузина. В углу дверь в спальню, в которой так ничего и не случилось, хоть я и спала там однажды.

Вся жизнь, которая была у меня когда–то. Вся жизнь, которая так и не сбылась. Его сообщение о том, что отныне я буду жить в его доме. Мой отказ, приведший к тому, что в этом доме мне теперь не жить никогда, даже если очень захочется…

Я застыла посреди гостиной, захваченная в плен воспоминаниями и чувствами. А он не торопит. Просто стоит рядом. Чуть сзади, и я не вижу его. Но чувствую. Каждой клеточкой. Не выдерживаю, делаю маленький шажок и прижимаюсь спиной к его груди. И он обнимает. Ласково, нежно.

— Ничего, Ларис, ничего. Мы все еще исправим. Не сразу, но исправим, верно?

Я лишь киваю на его негромкие слова утешения. Им хочется верить. Ему хочется верить. Ведь каждый раз, когда я отталкивала его, ничего хорошего не выходило. А с ним… разве с кем–то еще мне было так хорошо, как с ним?

— Идем гулять по городу? — вырывает меня из раздумий его голос.

Киваю. Конечно. Идем. Вниз по лестнице, во двор, через подворотню. Калитка открывается — и я на улице. Обычной человеческой улице человеческого города. Моего города.

Как и прежде, Вторая Парковая пустынна. Здесь нет ни магазинов, ни кафе, ни развлекательных учреждений. Случайная машина, проехавшая мимо, оставляет после себя едва уловимый запах бензина. А я принюхиваюсь к нему, словно к аромату лучших духов. Во снах запахов почти нет. И пыль от проезжающих машин в глаза не попадает.

— Идем через парк?

Киваю. Вспоминаю, как он вел меня когда–то напрямик, протискиваясь сквозь прутья ограды. Думала, мы и сейчас пойдем так же, но он чуть качает головой и показывает вдоль по дороге. Туда, где официальный вход.

— Мы ведь никуда не спешим?

Нет, конечно. Гуляем.

А солнце льется с бездонного неба и тепло, словно все еще лето. А ведь сентябрь. Уже сентябрь…

Несмотря на ранний час, к входу в парк уже тянется народ. Семьи, компании, собачники, семейные компании с детьми и собаками, пары… Мы. Тоже, наверное, пара. Ну, если со стороны. Ведь детям вампира не увидеть. А значит, для них для всех Анхен — человек. Наверное.

— Кого они видят в тебе, мальчика Антона?

— В основном — вообще не видят. Не замечают, взгляд соскальзывает. Кто–то вроде и идет с девой, но спроси потом — даже описать не смогут.

— А аура?

— Уберу, когда подойдем поближе.

Задумалась. Вспомнила Майский День и красавца–вампиромана.

— То есть наденешь очки? Это ведь они убирают ауру?

Смеется.

— Как у тебя все просто. Ауру убирает внутренняя концентрация. Просто сворачиваешь ее, обращаешь внутрь себя. Для того, чтоб просто пройти по улице, очки не требуются. Мы ведь с тобой гуляли как–то, помнишь? Вот в этом самом парке. Я за очками глаза не прятал.

Действительно. В тот самый первый раз «мальчик Антон» темные очки не носил. Но ведь «вампироман Антон» носил. И снял их, прежде чем с хулиганами начать разбираться.

— А в Майский день — прятал. Зачем, если все дело не в них?

— Прямой взгляд в глаза разрушает иллюзию. Так же, как и физический контакт. Поэтому, если я собираюсь просто пройти мимо, очки не требуются. А вот если предполагается личная беседа под видом человека — необходимы.

— Как у вас все сложно.

— Еще сложнее, на самом деле, — под разговоры он тихонько обнимает меня за талию. Не возражаю, хоть он, похоже, немного этого опасается. Но делать лишние телодвижения, отстаивая свою мнимую независимость? Зачем, ведь сейчас я завишу от него полностью. И только от него зависит, как пройдет этот день. И увижу ли я родителей. А вот когда все закончится… В конце концов, о том, что я уезжаю от Лоу навсегда, речи не шло. Речь шла лишь о его подарке. Подарке, который я приняла, не смогла не принять… Но что будет дальше… мы, собственно, даже не обсуждали. И я не спешу, да и он, собственно, тоже. Если есть всего один день, зачем портить его, вспоминая все плохое?

«Бывают такие дни…», — говорил он мне когда–то. Действительно, бывают такие дни… Проблемы никуда не уйдут, но для них остается завтра, а сейчас… А сейчас мы входили в парк. В десятке шагов перед нами шла семейная пара, а их малыш уверенно катил впереди на четырехколесном велосипедике. На столбе у входа было наклеено объявление «Пропала собака…». Чуть выше еще одно, «Продам квартиру…». Рядом видны следы от множества других, бывших здесь прежде, но беспощадно содранных, ведь «не положено».

— Собираешься купить квартиру или найти собаку? — голос Анхена выводит меня из задумчивости. Оказывается, мы так и стоим на входе, возле этих трепещущих на ветру объявлений.

— Как повезет, — протягиваю руку и отрываю один из листочков с телефоном. Кладу в карман, и решительно двигаюсь дальше. Он никак не комментирует, а я… Как мне объяснить, что все дело в том, что я могу сорвать этот листок, могу перевезти его через Бездну на память об этом дне. Он вряд ли поймет, он предложит купить мне книжку. Или платье. А если попросить, то наверно, даже собаку. Но этот бессмысленный обрывок бумаги все равно будет более настоящим.

— Так что там еще сложнее с вашими вампирскими очками? — спешу вернуться к прежнему разговору.

— С нашим вампирским зрением, если быть точнее, — Анхен охотно продолжает. — Очки являются преградой. Серьезной. В темных очках вампир перестает получать часть зрительной информации, доступной ему в нормальном состоянии. Зрение приближается к человеческому, а это не очень удобно. Но при этом и часть излучаемой любым вампиром энергии, той, что идет именно через органы зрения, отражается стеклами очков и возвращается внутрь. Сворачивается, закручивая и ауру. И концентрация уже не нужна или нужна не в такой степени. Поэтому при необходимости длительного поддержания образа человека недостатки очков перекрываются их достоинствами, но лишний раз и без особой необходимости их ни один вампир не оденет.

— А сейчас необходимости нет?

— Ни малейшей. Ведь я собираюсь общаться только с тобой.

И слышать это было… приятно. Как приятно ощущать его руку на талии, тепло его тела, силу его ауры. Все, что было между нами там, по ту сторону Бездны, словно осталось там. Мир за Бездной — он вообще был слишком уж нереальным при взгляде отсюда, из центрального городского парка Светлогорска, где по дорожкам ходили такие обычные, такие привычные с детства люди.

Вон мальчонка на своем велосипедике застрял, не в силах преодолеть небольшую ямку, и подошедший папа привычно подтолкнул, шепнув при этом пару слов ребенку. Тот радостный помчался дальше, а мужчина улыбнулся жене, и они продолжили прерванный разговор. А вон чуть в глубине, под деревьями, сидит на бревнышке молодая мама и читает книжку, пока ее малыш мирно спит в коляске. А вон там, в другой стороне, на поляне, мальчишка бегает наперегонки с собственной собакой, и та лает, громко, задорно, но малыш в коляске все равно не просыпается.

А у вампиров я детей не встречала. Ни в Илианэсэ, ни в Каэродэ. Ну, если не считать ту девочку–подростка, что бросилась на меня в магазине. Одну единственную. А у нас — на каждом шагу. Раньше я как–то не замечала…

Детские площадки. Одна, другая. Как много их в этом парке. В городском саду Илианэсэ, где я гуляла однажды с Лоу, я не видела ни одной.

Анхен тихонько тянет меня вперед. Действительно, глупо стоять с вампиром возле детской площадки. Надо идти дальше. Знать бы куда.

Мы выходим к пруду. Его темные воды вызывают ощущения холода, сидеть на берегу не хочется. Вспоминаю, как мы здесь сидели, и нам помешали. И понимаю, что ничего уже не чувствую. С тех пор умерло так много людей, заслуживших это еще меньше, чем те хулиганы. Их наказание было несоразмерно проступку? Может быть, жизнь вообще редко бывает справедлива. А вампиры… и вот этот, конкретный… так давно разучились ценить жизнь, что уже едва ли научатся.

— Может, хочешь мороженого?

— Да, наверно, хочу.

Нет, точно хочу. У вампиров мороженое не делают, а во сне его не попробовать. Но у лотка с мороженым снова толкались дети, дети были в этом парке везде и это… напрягало. Или раздражало. Хотя… разглядывая бойкую девчушку, прибежавшую к лотку с зажатой в кулаке денежкой, невольно задумалась, а сколько ей может быть лет, и со скольки уже можно давать ребенку деньги, чтоб он купил себе самостоятельно то же мороженое… Впрочем, мне–то зачем, информация явно не пригодится.

Но из парка захотелось уйти. Анхен не возражал. Куда дальше? Я толком не знала. Первый подошедший к остановке автобус шел до университета, и мы поехали туда.

Автобус был почти пуст. По крайней мере, на задней площадке, где мы остановились, больше никого не было. Я стояла, прижимаясь лбом к стеклу, и рассматривая проплывающие мимо улицы. То и дело вспоминая, что вон там, за углом, расположен… а вон в том доме жил… а в этом магазине я раньше часто… Остановка. А если выйти здесь, то можно дойти до…

Анхен тихонько целует в висок. Он стоит у меня за спиной, держась за поручень справа и слева от меня, почти не прикасаясь, но при этом заключив в кольцо, из которого не сбежать, даже если б и захотелось.

— И почему ты ездишь на автобусах? Разве это солидно? Даже у Сэнты есть человеческая машина…

— А на человеческой машине, по твоему, вампиру ездить солидно? Не смеши, вампиру солидно только летать. К тому же это значительно быстрее. Это только такие бездельники, как Сэнта, могут тратить время, разъезжая по городу на человеческих машинах и с человеческой скоростью… — такая привычная насмешливая надменность. Которая сменяется вдруг задумчивым, — впрочем, я ж теперь тоже бездельник… Никак не привыкну.

— Он не вернул тебе должность?

— Пытался, да я не взял. У Риньера неплохо выходит, а я… последний раз, когда был здесь, чуть полстраны не сжег. С таким настроением руководить не стоит.

— Ты все еще хочешь все сжечь? — невольно сглатываю. В памяти возникает гибнущий храм, где вода горела, а вампирши выли от ужаса…

— Нет, — отвечает он чуть задумчиво, словно прислушиваясь к собственным ощущениям. — Поверишь, ничего уже не хочу. Перегорел. Хочется просто жить. Знаешь, я много думал о месте, где мы смогли бы жить с тобой, чтоб тебе было это комфортно… А если не выйдет вдвоем, то хотя бы ты…

— Давай не будем сейчас, Анхен, пожалуйста. У меня всего один день. Понимаешь, всего один, — все разговоры о будущем несли только боль, а потому пугали. Хотелось забыться. Забыть. Чувствовать себя обычной девой, которая едет куда–то в автобусе. Даже вампиры играют в обычных людей, почему мне нельзя?

— Ты мне лучше скажи, — предпочла вновь вернуться к разговору о транспорте. Безопасней. — Ведь порою ты не спешишь, изображаешь человека, так почему не в человеческой машине? Удобней же, чем ехать стоя в автобусе.

— Ну-у, — он чуть усмехается. — Знаешь, крайне глупо изображать человека, сидя в одиночестве в собственной машине, даже если это человеческая, на колесах. Человеком интересно быть среди людей. К тому же, ты забываешь, я их чувствую. Эмоции, настроение, запахи. И мне нравятся их чувства, они совсем иные, чем когда люди ощущают рядом с собой вампира… К тому же, — продолжил он уже совсем другим тоном, — мне не интересно изображать крутого чиновника, я и так крутой чиновник…

— В отставке, — не могла не добавить.

— А хоть и в отставке, — он усмехается уже в открытую. — Интересней изображать простого студента, и знаешь чем?

— Чем же? — подвох уже чую, но в чем?

— Можно плохо себя вести!

— Что? — даже оборачиваюсь на это фантастическое заявление. И он закрывает мне рот поцелуем. И я горю… плавлюсь… растворяюсь… Мир теряет очертания и формы, окружающего нет, есть только мы…

— Молодые люди, ну как не стыдно, — тут же раздается не слишком громкое, но весьма укоризненное.

И мир возвращается. Мы ж в автобусе. Человеческом. А люди не вампиры, у нас публичность в любви не принята. Я тут же дергаюсь прочь, разрывая поцелуй. Анхен не возражает. Опустив глазки долу и сдерживая улыбку, вежливо–вежливо говорит «простите», чуть развернувшись в сторону возмущенной дамы. Она в ответ лишь неодобрительно поджимает губы.

— Мы больше не будем, — пытаюсь вторить ему я, но не выдерживаю, глядя на его покаянный вид, все–таки смеюсь. Сначала сдавленно, а потом все сильнее. Смеюсь, и не могу остановиться. Впервые с тех пор, как он вновь появился в моей жизни.

Он бросает на меня пронзительный взгляд, и в этом взгляде столь многое… Но тут автобус открывает двери, и Анхен тянет меня, все еще хохочущую, на выход. Мы вылетаем почти бегом, и на лице его тоже улыбка.

А потом долго целуемся на остановке, страстно, жадно, словно не в силах насытится. Словно и впрямь — всего лишь студенты, и не было ничего. Ничего, совсем! Всей той боли, кошмаров, смертей — не было. Это был просто сон, не со мной, не с нами. А мы — вот, гуляем. По городу. Просто гуляем. И этот город вокруг, залитый по–весеннему ярким солнцем, единственная реальность. Нет Бездны и вампирских земель за нею. Я там не была. Все не правда.

До университета мы не доехали, а потому дальше идем пешком, держась за руки, смеясь и временами целуясь. Словно где–то внутри меня прорвало плотину, и все светлые эмоции, чувства, все, что я заперла однажды за семью замками, вдруг вырвались, подхватив меня мощным потоком, закружив, сбивая с ног, лишая ощущения реальности. Мной владело просто сказочное чувство свободы, счастья и даже не любви, какой–то совершенно подростковой влюбленности, когда верхом блаженства кажется просто идти за ручку да целоваться на глазах изумленных прохожих.

А он подыгрывал мне, позволяя ощущать его мальчиком Антоном, позволяя не вспоминать о реальности. Просто чтоб слышать мой смех, как признался он мне потом.

— Погоди, но… куда мы идем? — несмелая мысль пробилась сквозь его поцелуи, и я решилась ее озвучить.

— В университет, — он взглянул чуть удивленно. — Сама ж вроде решила. За углом налево и второй поворот направо. Минут за двадцать дойдем. При желании. Или желания изменились?

— Да нет, я просто… Ты вроде сказал, сегодня выходной, а значит там все закрыто, пусто…

— Я вроде сказал? Ты у меня вообще мимо календаря живешь?

Только плечами пожимаю. С тех пор, как он вернул мне птичку — да, дни недели перестали иметь значение. А это было… пять дней назад? Или шесть? Зарубки на косяке не делала.

— Сегодня суббота, — пояснил с легким вздохом, оценив всю глубину моей неосведомленности в данном вопросе. — Так что жизнь кипит во всей полноте. Более того, у них на этой неделе конференция проходила, вчера должна была завершиться, но я позвонил, сказал, что возможно сегодня у них появлюсь, и они перенесли часть докладов и торжественное закрытие на сегодня. Полагаю, ты там увидишь очень много знакомых лиц.

— Ты сказал, что возможно будешь, и они все переиграли? — улыбаться уже не хотелось. Вспомнилось, что родной Светлогорск идеальнейшим местом на земле никогда не был. Все это раболепие перед вампирами вспомнилось, доходящее порой до абсурда, во вред себе. — И те, кто приехал из других городов, спешно меняли билеты на поезд, продлевали гостиницу…

— Да не интересовался я, если честно. Там организаторы есть эти проблемы решать, — Анхен тоже уже не улыбался, ответил чуть раздраженно. — Лар… — вздохнул. — У меня в прошлом году юбилей был… Семьдесят лет в должности куратора медицинского факультета. Отмечать планировалось в прошлом сентябре. Но, мудростью Владыки нашего, не вышло, — снова вздохнул. — А они обиделись, Лар. Они ждали, готовились. Для них это было событие, праздник… Нет, они так, конечно, не сказали и, возможно, даже не подумали. Сочли, что я скромно решил не бравировать достижениями, еще что–то в том же роде… Но горечь разочарования — она осталась… И потому они переиграли. Чтобы не ждать меня специально, и тем не обязывать непременно быть, но если я смогу зайти — то они все совершенно случайно на месте. А если не смогу — так они по делу собирались, а не тратили время зря… Они будут мне рады, Лар. Понимаешь, бывают такие люди, которые вампирам рады.

— Прости, — взяла его за руку. Двумя руками, обхватывая его ладонь. — Прости, я не хотела тебя обидеть. Просто сложно вновь погружаться в прежнюю жизнь, и при этом не делать прежних ошибок… Ты тоже здесь год уже не был?

— Не довелось.

— Так идем, — решительно тяну его вперед. — Во сколько ты должен там быть?

— Да я не должен, Лар. Время не обговаривалось. Приду — прервутся. Я скажу пару слов, они пару ответных. Это нас не задержит. А потом поедем в Йорым. Или ты еще хотела в свой старый двор заглянуть?

— Не знаю. Хотела, но… Тяжело там. Гнетущее чувство, даже во сне. Двор есть, а дома нет. Вернее, дом–то стоит, просто теперь он чужой. И памяти нет. Про то, как я в этом дворе была. Понимаешь, в университете — ну, не помнят, и ладно, я там полтора года всего училась. Но там, где я росла, где меня все соседи знали…

— Они помнят, Лар. Всем память не изменить, да и зачем? Просто помнят, что ты в Новоград уехала. А потом и семья твоя туда же. Ближе к дочке. Ну а что нет вас там — так кто проверять станет? А если и станет… как найти? Нет и нет. Передумали. Или соседи напутали, и вы не в Новоград уехали, а в Старгород.

— Да, помню, Лиза тоже «уезжала» в Старицк, — универсальное решение проблем. Мало кто слышал о тех, кто ушел за Бездну. А вот знакомые, получившие работу в другом городе, найдутся у многих.

— Зато они тебя помнят, Лар. Пусть не близкие, пусть случайные люди, но ведь помнят.

И от этих слов становится теплее. День и так сегодня теплый, но еще и в душе… Я есть. Хоть для кого–то, хоть где–то, я — есть. Я жила, я живу, я существую!

— Будут спрашивать — расскажи про Новоградский институт, — добавляет он негромко, но настойчиво. — Это может быть важно. У них потом переспросят, я не зря тебя предупреждал.

— Я помню, Анхен. Я тебя не подведу, не волнуйся.

Он кивает. И мы идем дальше. Уже не веселясь, просто держась за руки. Не с мальчиком Антоном. Но с Анхенаридитом ир го тэ Ставэ. Вампиром, куратором, авэнэ. Врачом, профессором. Начальником. Моим непосредственным, когда–то… И рядом с ним, реальным, многогранным, неоднозначным, возникаю и я — студентка, практикантка, секретарша. Так боявшаяся стать спутницей. Когда–то… А сейчас… Сейчас я боюсь лишь, что этот день окажется слишком короток, и вместе с этим днем исчезну и я… Но ведь еще только утро, мы не так уж долго гуляем. Все еще впереди.

А город раскрывается нам навстречу, меня окружают запахи, звуки. Меня, вернее — нас, замечают люди. Пусть даже вскользь и лишь для того, чтоб разойтись на узком тротуаре. В моих снах они просто скользили сквозь меня. А сейчас… все было таким настоящим, взаправдашним, подлинным… Чувствуя, что слишком уж поддаюсь эмоциям, я сильнее вцеплялась в его руку, вздыхала глубже. И шла.

А университет не изменился ничуть. На спортивных площадках шли тренировки. Здесь играли в волейбол, чуть дальше в теннис. Вокруг футбольного поля бегали кросс. Кто–то шел нам навстречу, кто–то мимо, спеша от корпуса к корпусу. Большинство скамеек были пусты, но кое–где кучковались студенты, слышался смех, обрывки каких–то споров. Где–то сидели в обнимку пары, где–то самые ответственные (или самые одинокие) упорно штудировали книги.

Нас замечали. Вернее — замечали Его, вампира, шедшего со мной рядом. На территории университета светлейший куратор ауры не прятал. И потому оборачивались все. И мяч летел куда–то мимо, и бегуны сбивались с темпа, и разговоры обрывались. Все смотрели. Здоровались. Улыбались. А Анхен шел, держа меня за руку и приветливо улыбаясь им всем. Кивал на пожелания доброго дня, порой делал комплименты приветствовавшим его девам. Но при этом не снижая скорости уверенно вел меня к родному факультету.

А я еле сдерживала эмоции. Как все знакомо, как все неизменно. Давно ли мы приходили с ним так в универ из очередного похода «в город». Или шли вместе из корпуса в корпус. И он так же кивал, и здоровался, и улыбался. И это было так, само–собой, и в памяти–то особо не задерживалось. Да, он вампир, а я с вампиром, и все вокруг смотрят, и надо быть вежливой и доброжелательно–невозмутимой. А теперь… и ничего же не происходит, а я чуть не плачу.

На факультет, видимо, кто–то метнулся. Или в окно заметили. Потому что в холле нас уже ждали. Не нас, понятно, Его. «Совершенно случайно» оказавшиеся тут студенты, несколько профессоров, декан…

— Ева, ну ты б еще дверь мне открывала! — едва заметив последнюю, Анхен тут же направился к ней, раскрывая объятья. — Неужели ты думаешь, что я сам бы тебя не нашел?

— Будь наше знакомство чуть менее долгим — ни на миг бы не допустила подобной мысли, — седовласая деканша глядит ему в лицо без улыбки, но не отрываясь. Скучала, и не скрывает. И, похоже, даже критикует. В смысле — выражает сомнения в словах Великого!

— Ева, — тянет он укоризненно. И обнимает. Крепко, нежно. Так, как не обнимают старушек, и почтенных матрон, и любимых тетушек. Касается лбом ее лба, проводит пальцами по щеке. И целует. В губы, страстно и бесстыже, заставляя ее задохнуться от своего напора, заставляя глазеющий народ поперхнуться, а кое–кого — и начать стыдливо отворачиваться.

А я… а я смотрю и глупо улыбаюсь. Видно, и в самом деле, что–то не то с моей кровью, или это привычка к просмотру «снов» о его досуге… Но я не чувствую сейчас ревности… или зависти, или отвращения. Я смотрю на них и понимаю: стареть — не страшно. Не страшно, что я постарею, а он останется… Потому что он целует сейчас Еву — и плевать ему, сколько ей лет, и как она теперь выглядит, и как это с какой стороны смотрится. Она для него просто — его Ева, его девочка, все времени, вне возраста. И есть подозрения — не только она.

— Ну как так можно, Анхен? — Еву поцелуй вампира ничуть не смущает, и позабыть все на свете не заставляет тоже. — Я понимаю, великие дела, удачная карьера, другие планы. Кто мы такие, чтоб брать нас в расчет? Но позвонить–то можно было?! Просто позвонить и попрощаться, мол, так и так, обстоятельства, люблю–целую–навеки ваш. Это же такая малость, Великий!

— Ева перестань, ты прекрасно знаешь, я терпеть не могу говорить очевидные вещи, — Великий досадливо морщится. — Если я не пришел — значит, меня нет. Если меня нет — значит не пришел. Про «люблю и целую» и так понятно. Зачем тратить время на бессмысленные прощанья? Смог приехать — приехал.

Анхен чуть оборачивается в мою сторону, протягивает руку, подзывая ближе.

— Ты ведь помнишь Ларису? — он приобнимает меня одной рукой, приглашая к участию в беседе.

— Да, конечно. Трудно забыть единственную секретаршу, которая от тебя сбежала, — блеснула глазами декан. Мстительная бабушка, однако. И впрямь обиделась, что он так резко универ оставил. — Лариса, здравствуйте, — мне она, впрочем, кивает весьма дружелюбно. — Как вам учиться в Новограде? Или вы решили обратно к нам вернуться?

— Да нет, я уже там привыкла. Да и родители у меня уже переехали, — мило улыбаюсь. Ничего лишнего, как договаривались.

— Жаль. А я‑то подумала, и вы вернетесь, и Анхенаридит за вами следом…

— Ну а я вам зачем? Я давным–давно морально устарел. У вас теперь новый куратор, молодой, энергичный…

Если он хотел ее этим приободрить, то ошибся.

— Анхен, ну с ним же невозможно работать! При всем моем глубочайшем к нему уважении, — Ева буквально обрушивает на вампира поток возмущения. — Я понимаю, он молодой — в том смысле, что опыта работы в человеческих учебных заведениях никакой, но зачем же все с ходу ломать и переделывать? Может, сначала вникнуть, как, что и почему тобой здесь было сделано и организовано? — она обвиняет и не может остановиться. Ей не нравится новый куратор. Все не то. Не так. При Анхене было лучше. Осмысленней. Удобней. Куратор в лице Анхена хотя бы просто разбирался в человеческой медицине. Причем так, что людей учил секретам мастерства. А этот… При всем уважении… Несомненно Великий вампир, но он не врач. И не администратор. И он просто погубит все то лучшее, что было создано за многие годы…

— Ну погоди, погоди, я понял, — Анхен чуть сжимает ее ладонь, пресекая поток обвинений. — Давай чуть позже, в кабинете, спокойно. Что там с вашей конференцией, еще в разгаре?

— Пока перерыв. Обеденный. Минут сорок осталось.

— Ну вот и чудесно. Ларис, как на счет того, чтоб тоже сходить пообедать, может, встретишь кого из старых знакомых, пообщаетесь. А я пока по своим знакомым пройдусь.

— Хорошо, — присутствовать при его встречах «с коллегами и подчиненными» желания нет ни малейшего. Вернее — просто безумно жалко тратить на это свое время. — Ты сам меня потом найдешь?

— Ну, или подходи к Залу Собраний, если скучно станет. Я там пару слов народу скажу, и поедем.

— Договорились, — уже сделала пару шагов прочь, и притормозила. Пообедать — это хорошая мысль. Вот только на что? Последнюю зарплату, как и последнюю стипендию, впрочем, я получала уже очень и очень давно. Ну а рабам деньги не положены. И если в Стране Вампиров свое полностью зависимое финансовое положение я воспринимала лишь как часть общей своей несвободы в этом государстве, где для людей и вариантов–то других нет, то здесь и сейчас… Вот это банальное отсутствие денег на обед в один миг рушило всю тщательно возведенную иллюзию, что я такая же, как они, одна из них, свободная, гражданка Страны Людей… Я просто собственность светлейшего авэнэ…

— Лариса, что? — резкое падение моего настроения он почувствовал. Но причины — не понял. А как я у него буду денег на обед просить? При всем честном народе, жадно ловящем каждое слово. Мы ж как на сцене сейчас.

— Вы… просили меня вам «Вестник хирургии» купить за последние несколько месяцев. А у меня, кажется, денег не хватит…

— Прости, совсем забыл, — подошел, достал из бумажника купюры, как водится, не считая, протянул. — А журналы в самом деле купи. И посмотри там, что еще из периодики интересного за этот год, я даже обложек не видел еще. Больше ничего не забыл?

— Вроде нет.

— Ну как же нет? — лукаво усмехается он. И, притянув меня к себе, целует взасос. — А распустить слухи о своей ветрености и беспринципности? — и улыбается, бесшабашно, с вызовом.

— Кажется, светлейший куратор слишком давно не был среди людей, — не могу не заметить ему негромко. — И просто пьян от того количества человеческих эмоций, что нас тут окружает.

— Кажется, я больше здесь не куратор, Ларис. Так что могу себе позволить.

Смеюсь. И ухожу от него прочь. У него своя программа мероприятий, у меня своя. Но какое это, оказывается, странное чувство — просто идти по коридору универа. Одной. Куда захочу. Да, я зайду, конечно, в буфет. И книжки ему потом в местном киоске гляну. Я ведь и в самом деле ему их раньше покупала. Давно. Когда еще у него работала.

Кафедры, аудитории… До буфета я шла доооолго. Открывала двери. Извинялась, если кто–то был. Шла дальше. На меня смотрели мельком, обращая внимание не больше, чем на рядовую студентку. Вот только студенткой я не была. Больше не была. И в какой–то пустой аудитории я долго и безнадежно рыдала, съехав по стенке на пол, от того, что теперь я — никто, и в университет, который я всю жизнь мечтала закончить, меня привезли просто в гости, на экскурсию. А ведь я училась тут. Я тут училась. Как же так вышло, что до конца — не смогла?

Плохая кровь? Но… вот у папы моего она немногим лучше. А он просто молчит. Никогда ни во что не вмешивается. Позволяет окружающим быть неправыми, несправедливыми, неискренними. И — живет. Счастливо ли? У него есть любимая семья, любимая работа, он гражданин своей страны. Достаточно ли этого для счастья? Для меня, не имеющей ничего — более чем. Вот только…

Когда я сама имела все перечисленное, была ли я счастлива? Вернее — почему мне не хватило этого для счастья? Почему мне было некомфортно, неудобно, плохо? Почему реалии моей жизни казались мне нестерпимо неправильными? И раз за разом не выдерживая, не вписываясь, не соглашаясь, я потеряла все. Чтобы лишь теперь ощутить, что же такое настоящее «плохо».

Или бывает еще хуже? Когда я перестану быть фигурой на шахматной доске Лоу, когда ко мне потеряет интерес Анхен… Обратно в стада… и смерть. Все мои перспективы.

А этот день… такая насмешка… Но он, наверно, действительно хотел, как лучше. Ведь я так сюда рвалась…

Да, рвалась, стремилась, даже не надеялась, и вот он исполнил мою мечту — а я сижу здесь и рыдаю, вместо того, чтоб наслаждаться подарком. У меня всего один день, и так много надо успеть. Увидеть, вспомнить, почувствовать. Рыдать о несбыточном буду потом. По ту сторону. А я пока на этой.

Решительно вытираю слезы и направляюсь дальше. В буфет. Возможно, там есть кто знакомый.

Знакомые нашлись. Группка бывших однокурсников кучковалась у «стоячих» столиков, у «сидячих» все места были заняты.

— Можно к вам? — купив еды, подошла к ним уже с подносом.

Оглянулись. Кто–то присвистнул.

— Ты гляди, кто пожаловал. Алентова. Это ж какими судьбами?

При этом подвинулись, место дали.

— На конференцию приехала, — чуть пожимаю плечами.

— А-а, ну конечно. При старом–то кураторе ты б и носу сюда сунуть больше не посмела. А при новом — можно и на конференцию заявиться. Еще скажи, с докладом, — в голосе говорившего откровенная насмешка. Егор, кажется. Дружны мы не были. Но ведь и не враждовали ни дня.

— Да нет, послушать, — отвечаю спокойно. Не тот это день, чтоб из–за ерунды ссориться. — А почему бы это я при светлейшем Анхенаридите сюда носу сунуть не посмела? — не посмела бы, это правда. Но что известно им?

— Да ты невинность–то не строй. Все знают, ты со своими служебными обязанностями не справилась, и он с позором тебя уволил. А тебе потом было настолько стыдно на его факультете учиться, что ты в Новоград перевелась, тебе родители по знакомству перевод устроили, — просветила меня бывшая однокурсница, чьего имени я, каюсь, и не помнила уже.

— И откуда ж такая информация? — любопытно, Ева только что совсем иначе дело представила.

— А ты правда думала, что никто не узнает? Зря. После тебя секретаршей у Великого Тамара стала. И он ей все и рассказал.

Ну а Тамара скрывать не стала. Ниспровергать кумиров приятно. С секретаршей куратора она дружила. А вот с бывшей его секретаршей, да еще не справившейся со своими обязанностями, станет ли хоть разговаривать? От сплетен меня спасать не стала, сама же и поделилась… Но я ведь ее тоже в свое время… не спасла… Не справилась со своими обязанностями. А она справилась. Тогда еще с моими.

— Что, без секретарской зарплаты на котлеты денег уже не хватает? — подначила меня Ленка. Та самая, что когда–то умоляла передать Анхену ее письмо. — Пустую гречку есть приходится?

— Деньги ушли на билет, — пытаюсь остаться невозмутимой. — В Новограде я учусь на дневном, лишних котлет не купить, зато учиться интересней, — вампирских денег, оставшихся в кармане, хватило б на половину всех продуктов буфета, но кого на самом деле интересовали мои финансы?

— Ну еще бы не на дневном, — продолжала отыгрываться за мои прошлые «несговорчивость и гордыню» Ленка. — Какой смысл оставаться на вечернем, если на работу все равно никто не возьмет?

В том же духе все и продолжалось. Порассуждали о том, зачем мне вообще учиться, если и по специальности после провала у Великого мне едва ли работать дадут. Постращали, что Анхенаридит–то, возможно, сегодня приедет, и мне бы лучше бежать да прятаться. Отвечать на все это не хотелось. Да и бессмысленно было.

Закончила обед чуть быстрее, чем изначально планировала и покинула бывших однокурсников и бывших же приятелей.

Бродить по универу уже не хотелось. Но журналы–то купить я сама вызвалась. Так что отправилась знакомой дорогой. Излишне стремительно, правда и не слишком глядя по сторонам. А у лотков, заваленных печатными изданиями, задумалась: пара месяцев — это сколько? Ведь если он не был здесь год, то и местными изданиями явно интересуется не за два последних календарных месяца. И денег–то хватит, да ведь мы без машины, едва ли ему охота всю эту кипу в руках таскать. Да и, может, покупали ему, мог ведь и заказать.

Задумавшись, не сразу ощутила знакомое по «прошлой жизни» шевеление вокруг, когда народ сначала замирает, не завершив движения, не закончив слова, а потом, словно очнувшись, пытается усиленно делать вид, что ничего особо не происходит. Совсем–совсем ничего, вот только вокруг меня, еще минуту назад стоявшей в толпе, словно вакуум…

— Надеялся тебя здесь перехватить, — сообщил бывший местный куратор, кладя руки мне на плечи. Оборачиваться, ожидая его приближения, я не стала, так и стояла, листая какой–то журнал. Но когда он подошел, не выдержала, откинулась назад, прижимаясь к его груди. Тяжело. Чувствовать всю эту неприязнь, что высказанную, что молчаливую. Отторжение. Будучи чужой среди вампиров всегда можно сказать, что это от того, что ты человек. Но будучи чужой среди людей…

— Скажи, а почему весь университет уверен, что ты меня проклял? — решила поинтересоваться у бывшего работодателя.

— Все еще уверен? Упрямые они, однако, — чуть усмехнувшись, Анхен разворачивает меня к себе и целует. И я забываю вопрос, и встречу с бывшими однокурсниками, и все журналы этого мира. И даже то, что в его поцелуе сейчас не страсть, а лишь хулиганство и показуха… Мне не хватало этих губ… и этого дыхания… запаха… ауры… я тону, растворяясь в нем, и не желаю вновь возвращаться — в свое тело, в свой разум, вновь быть только Ларисой, одной, самой… Но он отстраняется.

— Хорошо, что ты еще ничего не купила, — заявляет спокойно. Ну да, это я от него с ума сходила, а он мой статус при своей особе демонстрировал. Оно, конечно, быстрее любых слов дойдет… Но вдруг поняла, что хочу, чтоб он после поцелуев со мной говорить не мог, чтоб челюсти из последних сил сжимал и с трудом мог вспомнить, о чем речь велась!

— Я подумал, что мы проще сделаем, — продолжает он меж тем невозмутимо. А затем перечисляет продавщице все издания, что его интересуют, и просит отправить кого–нибудь из студентов ему их на дом занести. — А мы пойдем пока с тобой в кабинет мой бывший заглянем, с новым куратором тебя познакомлю, — приобняв за плечи, Анхен ведет меня прочь из толпы, вдаль по коридору. Коридор здесь ужасно длинный, и я чувствую, что они смотрят, все — смотрят, но хоть за нами не следуют.

— И в каком же смысле ты меня с куратором познакомишь? — решаю поддержать беседу.

— Ну, как и положено среди вампиров — во всех, — едва ли не мурлыкает он в ответ. Даже смотреть в его кристально честные глаза не стала. И без того понятно, что там во взоре сейчас — абсолютная серьезность и полнейшая невозмутимость. Издевается, то есть. В смысле, шутит. Ну и пусть себе.

— Ты прости, Ларис, — а вот это уже и впрямь серьезно. — Это я виноват, из–за меня слухи. Я тогда… много глупостей наделал. На следующий день, как с тобой расстался, вызвал к себе в кабинет твою подружку и, не особо выбирая выражения, велел ей увольняться с работы и переходить на должность моей секретарши. Не то, чтобы она мне чем–то понравилась, просто… не хотелось ничего. И никого. А эта… все равно уж под руку попалась, хоть как–то ей компенсировать… Ну а она — как и положено приличной девочке — безумно обрадовалась. Семья гордится, друзья завидуют — Избранница. Вот только спросила как–то не вовремя, а как же ты, куда исчезла? Я и ляпнул что–то не думая, лишь бы тему закрыть. Не хотелось тогда о тебе ни говорить, ни думать… А через месяц узнал, что о твоем уходе весь факультет сплетничает. Тамарку я отругал, да она к тому времени и сама уж была не рада. Она ведь тоже — на эйфории, от удивления. Не со зла…

— Да не важно уже. Мне здесь не учиться.

Он кивнул, и по лестнице мы шли уже молча. И если где–то в глубине души я надеялась услышать «и за это прости», то надежды не оправдались. Может быть, он ждал, что это я скажу ему «прости» за то, что поругалась с ним тогда из–за Томки?

— Прошу, — до боли знакомая дверь его бывшей приемной открывается слишком уж быстро.

И с места, бывшего когда–то моим, вскакивает Томка и бежит к нему, сшибая стулья:

— Анхен!

И он подхватывает ее, и, конечно, целует. Ну да, он ведь любит всех своих девочек, он по всем скучал.

— Ну как живешь, Тамарка? Как светлейший Тарнгериодор, не обижает? — он так и не размыкает объятий, а она смотрит на него и не просто лучится от счастья — смеется от радости.

— Нет, что ты, как можно? Тарнгер — он замечательный, самый лучший! Ну, после тебя, конечно…

— Был бы до — так я бы знал, — усмехается он на ее попытку выкрутиться. — Ты угости Ларису чаем, а я пойду пока с замечательным начальником твоим пообщаюсь, — чуть отстраняя ее от себя, Анхен пытается пройти мимо.

Но ее пальчики сжимаются на его предплечьях:

— Но… разве сначала мы с Ларисой не угостим вас? Или без Ларисы, она ведь больше у тебя не работает… Как секретарь я просто обязана в первую очередь позаботиться о вашем угощении, — и взгляд ему в глаза, обещающий безграничное блаженство…

— Сначала дела, малыш, — он с улыбкой опускает ее руки и проходит к кабинету.

— Значит, потом? Когда вы закончите с делами? — и столько надежды в голосе.

— Я сегодня спешу, Тамарочка. Потом меня ждут на конференции, дальше должен лететь. Как–нибудь в другой раз, хорошо?

— Ну… конечно, — тяжело вздохнув, опускает голову. — Но ты же будешь устраивать праздник в честь своего возвращения? — новая мысль возвращает ей утраченное было вдохновение. — И ты ведь пригласишь Тарнгера? Ну и меня, Тарнгер всегда меня берет, когда в гости ходит…

— Ох, Тамарка… А к Тарнгеру на работу, я так подозреваю, гости уже не ходят. Просто из опасения, что их прям в приемной изнасилуют.

— Анхен! — она смущена, но не сильно. Смеется, не сводя с него сияющих глаз.

— Я недолго, Ларис, — светлейший Анхенаридит скрывается в кабинете.

А мы остаемся вдвоем. Томка провожает его взглядом и оборачивается ко мне:

— Ты действительно хочешь чай? Или просто так поболтаем? Да ты проходи, что ты? Знаешь, я рада, что вы помирились, — она улыбалась мне, излишне суетливо приглашая садиться, пристально вглядываясь в лицо… Я тоже смотрела, и тоже, наверно, излишне пристально, узнавая и не узнавая ту, прежнюю Томку. Ее глаза еще не утратили лихорадочного блеска, вызванного его приходом. Но было ощущение, что солнце, все для нее минуту назад затмившее, зашло за тучку, и теперь она понемногу начинает различать окружающее, вспоминать, что мир больше одного вампира, или даже двух, в чьих объятьях она мечтала немедленно оказаться. Если минуту назад она видела меня, но осознавала лишь как приложение к Анхену, то теперь она уже действительно пыталась рассмотреть меня.

— Ты выглядишь усталой, — вынесла свой вердикт, присаживаясь рядом. — Как там, в Новограде, тяжело?

Неопределенно пожимаю плечами. Не знаю, что она хочет услышать.

— Знаешь, я все время думаю, как я смогу это пережить, — поведала мне Томка тихо и серьезно. — Ну, когда мое время кончится и меня уволят. Иногда мне кажется — сдохну. Просто лягу и сдохну. Когда Тарнгер первый раз уехал на две недели… Думала — не доживу. Просто не доживу до его возвращения. А мне казалось, что хуже того, что я испытала, когда мне сообщили, что Анхен уволился, не может быть уже ничего…

— Мне про многие вещи казалось, что хуже уже не будет, — киваю я ей в ответ. И не могу не добавить, — когда тебя уволят, Тамар, никто не будет знать, за что. Кто из них знает, что всему свой срок? И они будут искать причину, и найдется кто–то, кто эту причину подскажет… Это больно, Тамар. Больно вдвойне, когда еще и люди… травят.

Она кивает, чуть бледнея.

— Я была дурой тогда… Многого еще не понимала… Но знаешь, если это тебя хоть как–то утешит: он переживал тогда из–за тебя. Сильно… И я не думаю, что он хоть секунду переживал обо мне, когда просто уволился спустя полгода. Не сказав ни слова, не предупредив…

— Он не сам, — если это может хоть как–то утешить ее. — Он все же не самый главный…

— Я знаю, — она кивает. — Я только хотела сказать, что знаю, каково это, когда бросают. И что при этом шепчут во след…

Мы помолчали.

— Нет, все же давай, действительно, чаю, — решительно встряхивает она головой и поднимается, чтобы поставить чайник. — Что мы, в самом деле, о грустном? Теперь ведь все хорошо, верно? Вот только до слез обидно, что Анхен спешит, да? Я с самого утра ждала, что он придет и… А вчетвером тоже здорово было бы. Мы бы с тобой стали… ну, словно кровными сестрами. И все плохое было бы забыто. Ведь нельзя же пережить такое вместе и сохранить хоть какие–то обиды.

— Я не обижаюсь, Том, правда, — и это в самом деле правда. Обида ушла. Но вот недоумение… Я не узнавала эту Томку, совсем не узнавала.

— Знаешь, мне в такие моменты кажется, что я вообще весь мир обожаю, а не только тех, с кем делю кровь и плоть, — продолжала меж тем она, не особо прислушиваясь к моим словам. — Это такой взрыв бесконечного счастья! Лучшее, что есть в этой работе, верно? Быть им нужной, не просто для перебирания бумажек, но каждой капелькой крови, каждой частичкой своей, каждым вздохом. Знать, что ты — их наслаждение, их восторг!

— Но… — даже и не знаю, как реагировать правильно. — А тебя количество не смущает?

— Количество? — она смотрит чуть недоуменно. — А, ну с Тарнгером было пару раз, когда они втроем меня одновременно пили. Первый раз просто тяжело было, а после второго я в больницу попала, все–таки если втроем, то они даже по чуть–чуть много выпивают. И резко слишком, у меня тогда даже осложнение на почки пошло, но вроде пролечили. Тарнгер тогда сказал, что больше так не будем, он меня бережет, — Томка говорит торопливо, чуть захлебываясь, словно боится, что я ее перебью, не дам закончить, а ей так хочется рассказать мне все, все–все. — Но ты же с Тарнгером не знакома, а Анхен… он вообще смотреть предпочитал, как другие пьют, и вообще во многом своих друзей ограничивал, а уж в количестве — так и подавно. В его обществе у меня больше двух и не было ни разу, хоть вместе, хоть попеременно. А тебе он что, разрешает больше?

— Да нет… — вот не спрашивала, если честно, чего он собирался мне в этом плане «разрешать». И вообще, обошлась бы я без излишних интимных подробностей. — А что–нибудь сладкое у тебя к чаю есть? Ты вообще сладости где берешь, в буфете? Я в свое время нашла замечательный магазинчик на Лесной, старалась по возможности там покупать. Там и конфеты всегда свежие, и печенья много видов…

— А вообще с Тарнгером интереснее даже, у него фантазия богаче, — Томка, словно не слыша, продолжает о своем, — всегда что–нибудь интересное придумает. Мы тут в гости ездили к одному его другу, ну и там еще один вампир был со своей девой, ну и хозяин, соответственно, тоже, и они придумали, что плоть берет один, а кровь другой, и так по кругу, и…

— Том, а ты сессии–то с такими забавами сдаешь еще? Или давно забросила?

— Да мне Тарнгер проставляет, ну, ты же знаешь, тебе же Анхен тоже тогда последнюю сессию делал… Но знаешь, для меня все же самое экстремальное, когда плоть берут у тебя, а кровь у другой, ну или наоборот, у тебя берут только кровь, и это такое несовпадение желания и действительности, такая мучительная жажда полноты процесса, это как пытка — до слез, до крика…

Пытка, да, помню… Хоть и предпочла бы забыть.

— Томка, погоди, ты что, на учебу совсем забила?

— Да нет, бываю там иногда. Ну, когда делать все равно нечего, надо ж себя занять, пока я Тарнгеру не нужна.

— И как ты потом работать собираешься? Диплом тебе Тарнгер, конечно сделает, но больных–то твоих он за тебя не вылечит…

— Ай, Лара, ну какие больные? Кому она сдалась, эта учеба? Знаешь, я в те дни, когда к Тарнгеру гости приезжают, с утра даже про секретарские обязанности думать не могу. Все внутри замирает от предвкушения: позовут–не позовут, и когда уже, наконец? А Тарнгер знает, что я изнываю, и иногда специально тянет, чтоб я, измучившись ожиданием, уже вообще на все согласна была, что бы ни предложили… Я, правда, и так согласна. Знаешь, к Тарнгиру как–то один друг приезжал, так они меня даже связали, думали, я сопротивляться буду…

— А твой Тарнгир, он вообще, хоть иногда работает? Или только с друзьями гуляет?

— Ай, ну какая работа у куратора? Только где–нибудь почетно поприсутствовать… Ну так слушай, в тот раз…

— Тома, хватит! Я не хочу! Давай о другом о чем–нибудь. Ты с Ленкой еще общаешься? И с ребятами нашими?

— Да о чем с ними общаться? О кураторе не поговоришь, о вампирах вообще — тоже. Какие–то у них о вампирах представления смешные, идеально–сказочные. Понимаешь, они просто не могут себе представить, каково это, когда в тебя вонзаются их зубы, и ты чувствуешь эту грань — жизни и смерти, скользишь по ней, и сердце замирает: перейдешь? Или еще не сейчас? И от этого невозможно отказаться, этим невозможно пресытиться, а их детские разговоры…

Спас меня Анхен. Вышел от этого героя–любовника и увел, даже не познакомив с новым начальством. Я, правда, после всех разговоров и сама знакомства не жаждала. Да и от Томки не знала уже, как отвертеться.

— Анхен, что это? — спросила после долгой паузы, за время которой мы успели уж до первого этажа спуститься. — С Тамарой. Она горит? Это и есть ваше безумие?

— Да нет пока, — пожимает он плечами довольно равнодушно. — Это, Лар, нормальная реакция нормального человека на свою нужность Великим вампирам.

— Но Анхен, она же вообще ни о чем говорить не может, только про секс. Она не учится, ей ничего не интересно, у нее все мысли — про очередную групповуху, бывшую или будущую.

— Его вина, он должен настаивать на расширении ее связей с людьми, помогать ей находить иные интересы в жизни, не связанные с вампирами, а он потакает ее самоизоляции, — поясняет бывший куратор. Спокойно, почти равнодушно. Вина Тарнгера, да. Но и дело исключительно его, его ж девочка. — Потребитель. Назначили управленцем, а он в принципе управлять не умеет. Что секретаршей, что факультетом, — вот за факультет он переживал, это чувствовалось. — А реакция у нее стандартная, у всех такая. И если ты сумеешь отвлечься от своей позиции по данному вопросу, сможешь заметить, что Тамара — счастлива.

А дальше он выступал на конференции. Я не слушала. Я сидела и думала: а стоило ли оно того? Я переживала тогда из–за нее, ругалась, плакала, обвиняла во всем вампиров и Анхена, как главное зло, а она — счастлива. Она погрузилась в эти их отношения с головой, она забила на учебу, на людей, на жизнь, но она — счастлива. Я кричала тогда, что это неправильно, это чудовищно, что так нельзя. Я и сейчас уверена, что так — не стоит, но она — счастлива. Я вылетела из универа, из Светлогорска, из Страны Людей, половину Страны Вампиров объехала, и снова в универ вернулась, но счастливой так и не стала. А она просто живет, как вампиры велели, и ей вообще весь мир не нужен…

А я могла бы тогда промолчать, ей не требовалось мое заступничество. И я все еще работала бы секретаршей у Анхена, и Анхен все еще был бы куратором всего и вся… А Томка бы, напротив, не стала секретаршей, и осталась бы такой, как я ее помню: целеустремленной, общительной, окруженной друзьями и переполненной планами побеждать любые эпидемии… У нее ведь тогда даже мальчика не было. Не стремилась она к сексу абы с кем, никогда не стремилась… Но все вышло так, как вышло, и ее все устраивает. И если мне кажется, что ее жизнь летит в бездну, кто я, чтобы судить? Моя–то жизнь давно уже там…

— Ну что, пойдем навещать родной двор? — поинтересовался Анхен после выступления, из которого я так и не услышала ни слова.

— Нет. Не надо. Только родителей хочу увидеть, ничего больше. Ты… не звонил?

— Звонил, еще с утра. После обеда они собирались в парк, если погода не испортится. Но, даже если и испортится — найдем, не переживай.