Край забытых богов[СИ]

Глава 12. Семья

И мы улетели в Йорым, а Светлогорск остался в прошлом. Теперь уже навсегда.

Как и вся моя жизнь, к которой нет, да и не могло быть возврата. Такая красивая, такая притягательная. Если смотреть на нее сквозь призму сна из далекой, занесенной снегом избушки. Или вот отсюда, сверху, сквозь прозрачные стенки вампирской машины. Такие красивые города. Аккуратные, словно игрушечные домики, прямые улицы, цветущие бульвары, парки, скверы. Синие, словно небо, реки, вносящие элемент естественной непринужденности в строгую гармонию планового градостроения. Стальные тросы дорог, натянутые меж городами и поселками, аккуратные квадраты возделанных полей, темная зелень лесов… Такой красивый мир. Если не приглядываться к деталям.

С родителями мне хотелось проститься. Просто проститься. Молча и даже не подходя. Я ничего не ждала от этой встречи, ни на что не надеялась. Просто взглянуть. Ощутить, как их взгляд проходит мимо, не замечая и не узнавая… И окончательно поверить, наконец, что меня для них нет. Не было, нет и уже не будет.

Поверить. Успокоиться. И… в Бездну. Видимо, только в Бездну.

— Прошлое надо отпустить, Ларис, — Анхен осторожно накрыл мою ладонь своей. — Хватит строить иллюзии о том будущем, которое могло бы у тебя тут быть. Это самообман, его у тебя тут не было. Тебе не хватало гибкости, умения принимать реальность. Тебе слишком уж нужны были те абстрактные правда и справедливость, о которых в школе рассказывали…

— А ты не веришь в правду и справедливость? — а голос совсем осипший. Пока сама себя не услышала, и не понимала, насколько все плохо.

— Я верю в силу и власть, Ларис. Тот, у кого они есть, может быть и правдив, и справедлив… если захочет. А может и не быть, если не захочет. И те, кто слабее, ничего и никогда с этим сделать не смогут.

— То есть, просто смириться…

— Для начала — хотя бы со мной. Тебе все равно без меня не выжить.

— Есть еще Лоу…

— Который практически свел тебя с ума своими коэрскими экспериментами. Да и меня заодно. Ты ему не нужна, Ларис. Нет, он, конечно, придумает, как тебя использовать, но сама по себе — ты ему не нужна. Ты нужна только мне… Мне плохо без тебя, Лар, мне тебя не хватает. А тебе не хватает меня.

Я молчала. Слишком расстроенная прогулкой по Светлогорску, слишком взволнованная его близостью, его рукой, сжимающей мою руку, слишком подавленная его словами, против которых не находилось аргументов.

— Чем он лучше меня, Ларис? — продолжал меж тем Анхен. — Он убил меньше людей? Едва ли, если совсем уж честно. Не удивлюсь, если окажется, что и больше. А вот думал он об этом, действительно, куда меньше меня. То есть вообще не брал в голову. Или думаешь, он сделал куда больше меня для тех людей, кого не изволил убить? Тоже нет, ты вообще единственный человек, для которого он что–то сделал. А больше меня, уж прости за нескромность, для Страны Людей не сделал вообще ни один вампир.

— Но вот лично меня — он спас. Причем не однажды… — настойчиво высвободила свою руку из его пальцев. Лоу не лучше, нет. Как один вампир может быть лучше другого, если за каждым — трупы? Но и забыть того, кто заново учил тебя дышать, отречься от него — разве возможно?

— А я? — горько поинтересовался Анхен. — Никогда и ни от чего не спасал? Не покрывал твою глупую голову в университете? Не вытаскивал из неприятностей, в которые ты умудрялась встревать, стоило мне отвернуться? — чуть помолчал, нервно сжав губы в тонкую линию. Пытался, видно, сдержаться, остановиться, но — не смог. Наболело. — Воспитывал слишком жестко? А как, если мягкость ты принимаешь за вседозволенность? Прав не имел воспитывать? А кто, если не я? Если родители не справились, школе не удалось… Срывался? Да, дракос меня забери, срывался! Я не идеален, и никогда не утверждал обратного. Но, бездна всех сожри, я авэнэ Эльвинерэлла, второе лицо в государстве, я, в конце концов, в 40 раз старше тебя, а ты относилась ко мне так, будто я твой личный мальчик на посылках: что–то надо — позвала, не угодил — последними словами обругала…

— Да, наверно, может быть… — я сидела, склонив голову, бессильно стиснув ладони. — Вот только кто же тогда я? Вчерашняя школьница, слишком резко вырванная из детских фантазий. В 40 раз младше тебя. И если ты извиняешь себя за то, что, несмотря на все свои годы, опыт и мудрость, не справлялся с ситуацией, то неужели для меня у тебя оправданий не найдется? Да, я тоже не справлялась с ситуацией, вот только никого при этом не избивала, не убивала, не совращала… Ах, да, неправильно себя вела. Говорила не тем светлейшим не теми словами…

— В мире нет абсолютного добра и абсолютного зла, Ларис, — он тяжело вздохнул, втолковывая очевидное. — Не придет непогрешимый судия и по справедливости не рассудит. Реальность такова, что я могу себе позволить избивать, убивать, совращать — и никогда и ничего мне за это не будет. А ты не можешь говорить не с теми светлейшими не теми словами. Или можешь — но лишь пока я стою у тебя за спиной. Вот сколько еще должно пройти лет, чтоб ты поняла эту простую вещь?

— Я поняла. Давно. И мне давным–давно уже не хочется разговаривать — ни с кем и ни о чем. Вот только и жить — я просто не знаю, как? И зачем? Ты прав, про смерть я тогда говорила на эмоциях. В истерике. Мне малодушно хочется жить. Несмотря ни на что. Вот только я давно потеряла и цель, и смысл. Я мечтала вернуться в Страну Людей. И я вернулась, но… — я лишь бессильно покачала головой.

— А вернуться ко мне? Ты никогда не мечтала? В своих зачарованных снах, каждый раз проходя через мою душу, неужели никогда не хотелось остаться?

— Хотелось… — не смогла обмануть. Ни его, ни себя. — Так хотелось порой… Прижаться к тебе, не призраком, человеком. Ощутить твердость твоего тела, и как твое дыхание щекочет мне щеку, и паутину твоих волос на лице… Знаешь, это так… мучительно: можно быть почти рядом, совсем рядом, но если прижаться чуть сильнее — пройдешь насквозь…

— Так может, больше не надо насквозь, Лар? Может, все–таки просто — со мной?

— Может быть…

— Скажи мне это еще раз — что ты останешься. Не потому что я так решил, не потому что заставил. Но потому что тебе этого хочется. Потому что ты — решила. Быть со мной. Не просто в моем доме — со мной. Потому что я тебе нужен. Не защитник в моем лице, не покровитель — я.

Вздыхаю. И улыбаюсь. Давит. Ведь все равно давит. Рассказывает мне по пунктам мое решение, не давая ни малейшей возможности прийти к нему самой. И глупо ждать, что он изменится и перестанет настоятельно подсказывать мне, как правильно жить и что в жизни выбрать…

Вот только то, что выбирала я… быть может, он прав, и ничего хорошего еще не выходило… А сердце все равно только с ним бьется, как сумасшедшее. И хоть я регулярно падаю с ним в самую бездну, но ведь только с ним я взмываю в поднебесье…

И я ведь пыталась с Лоу. С тем, кому я благодарна, с тем, в чьем доме мне тепло и комфортно. Но только узнала, что такое по–вампирски «дружеский секс»…

А если не осталось ничего — ни дома, ни семьи, ни мечты — но есть глаза, глядя в которые я забываю, как дышать, есть руки, чье прикосновение сжигает до тла, есть губы, заставляющие забыть целый мир… Просто принять его таким, какой он есть, ведь именно таким он разбередил мне душу. Именно такого я не смогла забыть, как не пыталась. Он вечно принимает за меня решения? Но ведь он искренне пытается сделать лучше. Все то, что для меня впервые он уже сорок раз проходил, так не мудрее ли опереться на его опыт?..

— А я действительно тебе нужна? В самом деле?

— А разве иначе я был бы сейчас с тобой? Мы были бы сейчас здесь?

— Ты прав…

— И? Ты остаешься со мной?

И хотя вроде уже решила, но сказать, почему–то оказалось слишком сложно.

— Да… — так придушенно вышло, почти шепотом.

— Спасибо, — он осторожно взял мою руку и поцеловал в раскрытую ладошку.

Мы приземлились на крыше какого–то дома возле городского парка Йорыма. Он помог мне выбраться наружу и долго целовал, так и не сумев сразу выпустить из объятий. И время вздрогнуло и остановилось, и не было ничего важнее его губ, соединившихся с моими.

— Ну что, идем праздновать? — поинтересовался он когда–то значительно потом.

— Праздновать? — соображать после его поцелуев у меня всегда получалось с трудом.

— Ну-у… Светлейшая Лариса Алентова оказала мне честь, согласившись вернуться в мою жизнь! По–моему, это точно стоит отпраздновать, — он улыбался. Широко, открыто. А я таяла от его улыбки. Как и всегда, от каждой его улыбки. Только он умел улыбаться так, что хотелось сотворить все, что угодно, лишь бы он улыбнулся еще раз. Только сейчас поняла, чего так не хватало мне в моих снах про него. Он там не улыбался. Ни разу.

— Но мы прилетели сюда, чтобы встретиться с моей семьей. Из этого вряд ли получится праздник.

— Мы, честно говоря, прилетели немного раньше, я думал, мы больше времени проведем в Светлогорске. Так что пока мы все равно будем ждать — я собираюсь развлекаться. Ты со мной?

— Ну, раз уж я решила… Да и не могу же я оставить тебя праздновать воссоединение со мной без меня.

— Вот и молодец, только не надо так обреченно, — он бодро скинул свой идеально–классический пиджак, стянул с шеи галстук, убрал в машину и достал оттуда нечто ярко–сиреневое, с блестящим воротником и лацканами… тоже, в общем, оказавшееся пиджаком. Но кричащая расцветка просто не позволяла предположить, что подобное может носить Великий и Древний, и вообще — крайне серьезный и глубоко уважаемый.

Серьезным он быть и не собирался. Скрыл неземные очи под черными очками, подхватил меня на руки и, коротко разбежавшись, прыгнул с крыши.

Во дворе, где мы приземлились, было пусто. И мы вновь долго и самозабвенно целовались, прежде, чем выйти на улицу и отправиться в парк.

— Нет, знаешь, мне нужно еще шляпу, — заявил мой спутник, заглядевшись в одну из витрин.

— Какую еще шляпу? — нет, я поняла, что у нас маскарад, но ведь в каких–то пределах.

— Соломенную, — серьезен, слишком. — Уже, конечно, не лето, но для фетровой все же несколько рановато.

— Соломенную… — попыталась представить себе мужскую соломенную шляпу. — Это такая, «охотничья», с двумя куриными перьями над ухом, которые из подушки выпали? Или эта… у пасечников обычно бывает, круглая такая, к ней еще накомарник цеплять удобно… ну, в смысле, от пчел защиту, как она там называется?..

— Издевайся–издевайся, — он лишь усмехнулся. — Вот не встречалась ты, Лариска, с модными мальчиками.

— Да нет, встречала парочку. Без шляп. А вот машина модная была, да. На колесах.

— Не, ну так не бывает, — не согласился этот сноб. — Либо модная, либо на колесах.

А шляпу он себе все же купил. Прямо на входе в парк, в каком–то торговом шатре с безделушками. Без перьев и, понятно, без накомарника, но выглядел он в ней, лихо надвинутой на самый лоб… Да еще в модных очках и пиджаке этом его вампироманском… Я смеялась, и просила снять, он кривлялся, но снимать отказывался, а потом мы целовались, и шляпу я с него стянула, и мы даже играли в догонялки… Потом опять целовались, потом рядом оказались карусели — самые простые, с сиденьями, летящими по кругу — и он купил нам билеты.

И его сиденье вечно летело чуть быстрее, чем должно было, он догонял меня, ловил за спинку, раскручивал, отпускал. А я кричала ему, что не надо, и все смеялась, смеялась… Пока взгляд не выхватил в толпе ожидающих своей очереди лицо, бледное от напряжения. Глаза, глядящие на меня неотрывно… Смех замер на губах, веселье исчезло без следа. На меня смотрел мой отец.

Карусель все вращается. Мир делится на фрагменты. Я вижу его лицо. Пусто. Лицо. Пусто. Краткий миг, когда могу его видеть. Слишком краткий, не успеваю рассмотреть. Краткий миг, когда не вижу. Он еще короче, не успеваю собраться с мыслями. Карусель крутится. Оборот за оборотом. От взгляда к взгляду.

Рядом с отцом вижу маму. Она оживленно беседует с Варькой. Уговаривает. Варвара упрямо качает головой, не соглашаясь, и тоже смотрит на карусели. Не на меня — просто на карусели. Ждет, когда остановятся, нервно теребя в пальцах билетик.

И только папа — глаза в глаза. В этом взгляде нет радости. Скорее — шок, дикий, болезненный. Узнавание? Попытка вспомнить? Не успеваю понять, пролетаю. Пролетаю, пролетаю… Мама говорит ему что–то. Он не слышит. Она тянет за рукав — он отмахивается. Она недоуменно поднимает взгляд на карусели… Но не находит там ничего, что могло бы так привлечь ее мужа. Снова недоуменный вопрос. И его крайне резкий ответ, на который мать обижается. Но он не замечает. Все смотрит, смотрит… Круг, еще, еще…

Мы останавливаемся. Слава светочу, там, где «пусто». От родителей меня отделяет сейчас карусель. Лишь когда возле меня оказывается Анхен и со светской любезностью отстегивает цепочку, понимаю, что не могу шевельнуться.

— Что мне делать? — шепчу одними губами. — Что?

— Улыбайся, принцесса, — он подает мне руку, помогая встать с каруселей. — Молчи, улыбайся и кивай. Я сам скажу все, что надо.

— Он меня узнал? Ты видел, он меня узнал?

— Вспомнил. Вопрос — что именно и насколько полно. Но, надеюсь, ты понимаешь, мы не станем выяснять это в парке. Если твоя мама решит, что у него взрослая дочь от другой женщины, радости в жизни это никому не прибавит.

— Почему от другой? — разум застыл, думать не выходит.

— Она не вспомнит и не поверит, Ларис. Без шансов, — он снял пиджак и небрежно забросил себе за спину. — Идем, мы задерживаем народ.

Идем. Ноги кажутся деревянными. Мышц лица не чувствую совсем, улыбаться просто нечем. Мимо меня проносится Варька, спеша занять место.

— Варя, нет, лучше вон туда пересядь, на оранжевое, — кричит ей мама, целиком поглощенная выбором места на карусели. Чем оранжевое лучше синего я и в собственном детстве понять не могла. Но, как и Варька, пересаживалась. Ведь это мама, она точно знает, как лучше. И она желает добра…

Так жалко ее стало в этот миг. Как же это сложно, подумалось, быть для кого–то всесильным, всемогущим и всеведущим, и при этом осознавать, что знания твои фрагментарны, возможности весьма ограничены, а сила у тебя лишь одна — это сила твоей любви… Но если карусель рухнет — она не спасет.

Мама любила меня всегда, я знала это каждый день своей жизни. Когда ругалась с ней, обижалась, ссорилась. Когда выслушивала ее надуманные обвинения и справедливые замечания… И было так больно, что я уже никогда не смогу сказать, что тоже ее люблю, и всегда любила… Она просто уже не поймет: кто я и когда «всегда»…

— Светлейший Сергей, какая приятная встреча, — мой спутник спокоен и любезен. Папа смотрит на него чуть недоуменно. — Меня зовут Антон, мы с вами встречались пару лет назад в стенах Светлогорского университета. Неужели не помните?

В черных очках и надвинутой на самый лоб пижонской шляпе он мало похож на того, с кем папа имел честь встречаться в университете. Да и встречу ту, как и все, что связано со Светлогорским университетом, папа помнить не должен, Анхен сам мне рассказывал.

— Ваша дева… — мой спутник отца интересует мало.

— О, простите. Мою подругу зовут Лариса, она будущий врач, четвертый курс… Впрочем, вы же кажется встречались тогда, если я не ошибаюсь?

— Да, наверно… — взгляд отца задумчив и растерян. — Простите, Лариса, я так четко помню ваше лицо, будто мы были всю жизнь знакомы… Понимаю, звучит жутко пошло… Но это действительно так. И, самое ужасное, я никак не могу вспомнить, откуда я вас знаю.

— Мы встречались… — удается выдавить.

— И что же это была за встреча, раз вы говорите о ней, не поднимая глаз? — мама решительно вступает в разговор.

— Не самая приятная, вы правы, — соглашается Анхен. — А вы, должно быть, Лидия? Сергей много рассказывал и о вас, и о вашей дочери…

— Да? Приятно слышать. А мне он и не упоминал, что посещал университет…

— Возможно, ваш муж давал обязательства по неразглашению, — Анхен невозмутимо пожимает плечами. — Вы ведь не помните нашу встречу, Сергей, я правильно понимаю?

— Простите, Антон. Ваше лицо мне смутно знакомо, но не более.

— Мы встречались в кабинете куратора медфакультета, — любезно поясняет этот самый куратор. — Вернее — в его приемной. Ларису тогда вызывали к куратору за какое–то дисциплинарное нарушение…

— А то, что я была секретаршей у этого куратора, это как бы не в счет, да? — не сдержалась я. Почему единственная информация обо мне, которая останется у моего отца, непременно должна быть негативной?

— Это было до, — самодовольно улыбается Анхен. — Или после. Я не вампир, я не помню.

— Нда? А по виду не скажешь, — очень захотелось треснуть этого «не вампира» промеж рогов. А он… вот разве что язык не показал.

— Так, погодите, — остановила нашу зарождающуюся перепалку мама. — А Сережик–то там что делал?

— У вашего мужа уникальная кровь, — Анхен продолжил пояснения с самым серьезным видом. — Я диплом тогда писал, под руководством куратора непосредственно — о влиянии крови вампиров на иммунную систему человека… Знаете, она потрясающие эффекты дает… ослабляет подверженность ментальному воздействию… укрепляет память… Знаете, страшная штука на самом деле — невозможность забыть… — выдержал паузу, а затем встрепенулся, словно вырвавшись из плена раздумий. — А уж о чем конкретно ваш супруг с куратором беседовал — это, наверно, один куратор и помнит. Ну, вы нас извините, нам с Ларисой пора. У нас столик в ресторане заказан. «Северное сияние», может, слышали? Говорят, один из лучших в городе. Главное, расположен удобно, рядом с парком. Удачно вам погулять.

Кивнул родителям и утащил меня прочь прежде, чем я успела даже выдохнуть «до свиданья».

— Анхен, зачем? — говорить смогла только шагов через двадцать, и то — слезы мешали.

— Он придет, не надо плакать, Лар.

— Кто? Куда?

— Твой папа. В ресторан. Он вспомнит и придет. А даже если не вспомнит… Он все равно придет, Ларис. Без жены, без ребенка. И мы сможем нормально поговорить. Вы сможете. Он тебя вспомнит, я уверен, — Анхен прижал меня к себе, поцеловал в лобик, провел рукой по волосам. — Все хорошо, моя девочка. Я ведь даже на это не рассчитывал. Шанс на то, что он тебя вспомнит, был минимальный.

— А мне ты сказал, что вообще без шансов.

— У вас и увидеться шансов не было. Но как только этот шанс появился — мы с тобой его реализовали. И для того, чтоб папа тебя вспомнил, мы тоже сделаем все возможное. Теперь, когда такая возможность есть. А ложные надежды тебе было давать — зачем?

— Спасибо, — я обняла его, поцеловала — нет, совсем не в лобик, туда мне и не дотянуться. Как это хорошо — не воевать. А чувствовать его тепло, его поддержку. Чувствовать, что он — со мной.

Вот только — папа. Как он стоял там — потрясенный, растерянный. Просто стоял и смотрел, не в силах поддерживать разговор. Нехорошо мы ушли. Он же так и не успел ничего понять. Так и не успел… даже руки моей коснуться. А если он не понял, что мы его ждем? Если он не придет?..

Столик в ресторане нас не ждал, но светлейшему вампиру (а именно он почтил своим визитом сие заведение) немедленно предоставили отдельный кабинет. Нам принесли меню, которое так никого и не заинтересовало, и оно сиротливо лежало посреди пустого стола.

Говорить я не могла, сидеть — тоже. Я стояла, прижавшись к окну, и ждала, ждала, ждала. Анхен молчал, неподвижно сидя в одном из кресел. Он, в отличие от меня, умел ждать. Не торопя события, не выказывая нетерпения. Просто выпадая из потока времени, как мне порой казалось.

И я была благодарна ему за это молчание. Я все равно не смогла бы сейчас сосредоточиться на разговоре. И за то, что он избавил меня от инструкций на тему «о чем нельзя говорить», я была благодарна тоже. Хотя — о чем говорить нельзя никогда я знала прекрасно. Но что говорить о том, что «можно»?

Он пришел через час. Я заметила, как он выходит из парка. Оглядывает улицу. Торопливо, почти бегом, направляется к ресторану. Боится, что уже опоздал, но надеется, что все еще успевает.

А ведь он меня не найдет! Он будет искать в общем зале, в крайнем случае, спросит про юношу с девой, но какой метрдотель соотнесет юношу с вампиром? В этой стране святотатцев нет, с моим отъездом кончились.

Бросаюсь ему навстречу, и мы буквально сталкиваемся в дверях ресторана.

— Лариса… — потрясенно выдыхает папа, словно до конца так и не поверивший, что я — реальность. Словно он спешил сюда, чтоб убедиться.

— Папочка, — произнести это слово выходит только шепотом, я со слезами бросаюсь ему на шею. Он обнимает. В первые мгновения неуверенно, но потом уже по настоящему — сильно, твердо. Будто осознав, что я — его, что он имеет на это право.

— Лариса, — твердит он, гладя меня по волосам. — Значит, это действительно… действительно ты? Моя Лариса…

Я тяну его за собой. В ресторан, в закрытый от всех взглядов кабинет. Анхена тут уже нет, он, видно, решил оставить нас вдвоем. Мы садимся за широкий стол, чьим единственным украшением является тоненькая вазочка с одиноким цветком. Так и не разжимая рук. Так и не отводя друг от друга глаз. И не находим слов. Долго.

С тихим стуком появляется официант, приносит поднос с прохладительными напитками. Я не заказывала, видно Анхен.

— Желаете что–нибудь еще? — чужой голос разрывает наше молчание.

— Ты хочешь что–нибудь? — спрашиваю папу. Он лишь качает головой. — Нет, спасибо, пока ничего не надо, — дежурно улыбаюсь официанту. Тот уходит.

— А ты часто бываешь в ресторанах, — замечает на это отец. — Такая уверенность в голосе.

— Бывала, — киваю я, — часто. Когда работала секретаршей у одного куратора. Он порою устраивал в ресторанах деловые встречи с моим участием, говоря, что таким образом выгодно экономит на моем обеденном перерыве, — как быстро промчалось то время. Пара месяцев. Целая жизнь.

— Да, — кивает своим мыслям папа, — ты знаешь, а я ведь вспомнил того куратора. И как был у него в кабинете — тоже вспомнил. И о чем говорил. Вот только тебя тогда в приемной не было. Ты, благодаря этому куратору, дома лежала. В состоянии, близком к помешательству, — под конец речи глаза его недобро сверкнули.

— Так ты… ты действительно вспомнил? Вспомнил, кто я тебе, как мы жили, как… — не смогла говорить, расплакалась.

— Да, доченька, да, — у него тоже заблестели слезы. И горло перехватило. Но он все же договорил — медленно, по слогам, словно заклинание, — Ла–ри–са…

Потом… Я обнимала его и плакала, он прижимал меня к себе и тоже, видимо, плакал, хотя и пытался сдерживаться и прятать от меня свои слезы.

— Значит, все же куратор, — горько произносит, наконец, папа. — Отомстил…

Я непонимающе поднимаю на него глаза.

— Я ведь все ему тогда высказал, дочка. Знаешь, всю жизнь молчал, а тут… не выдержал. Все равно стало, даже если убьет. Подумал, хоть перед смертью в его холеную морду все скажу. Про поведение его паскудное, которое ни на Великого, ни на Мудрого не тянет. Вампиры во все века культивировали уважительное отношение к людям. И именно это столетиями заставляло нас стремиться быть достойными этого уважения. А этот! Растления молоденьких дев, убийства из плохого настроения! То, как он полтора года измывался над тобой!

— Ну, не настолько уж все плохо. Было и хорошее, много. Он больных лечил без отдыха, детей спасал из погибающих районов, эпидемию остановил… И меня он спасал, часто. Может, даже чаще, чем я того заслуживаю…

— Вот оно как? А спасение у нас теперь, оказывается, надо еще заслужить?! А разве это не светлейшие вампиры учили нас, что люди тем и отличаются от животных, что приходят на помощь каждому, попавшему в беду, не задумываясь, по велению сердца, которое у настоящего человека не может остаться равнодушным? Ну так это только про людей, выходит, к Великим вампирам не относится?! Они, как боги, спасают только тех, кто заслужил. На их, разумеется, взгляд…

— Папа, что ты? Зачем? — столько горечи было в словах моего отца, столько желчи. И это папа, который даже погоду никогда не критиковал, не то что вампиров.

— Зачем? Может затем, что никакие его абстрактные «добрые дела» не исправят то зло, что он принес нашей семье? Затем, что ему показалось мало той боли, что он причинил тебе лично, он решил еще и семьи тебя лишить? А когда я почти договорился о переводе в Новоград, чтоб быть ближе к дочери, меня заставили вообще забыть, что у меня есть старшая дочь? Просто стерли из памяти! Он стер, чтоб я больше не смел за эту дочь заступаться. Не смел указывать Великим, какое они дерьмо на самом деле!

— Папа!

— Что? Ты хоть представляешь, каково это — ощущать пустоту в собственном сердце? В каждом сне пытаться достичь чего–то, чего–то важного, что я вот–вот — и вспомню? Уже почти, уже сейчас… но утро наступает, а «сейчас» — нет, день за днем, ночь за ночью… Представляешь, что я почувствовал, увидев тебя там, в парке? Беззаботную, смеющуюся, целующуюся с каким–то парнем, косящем под вампира… Словно меня ударили. Ткнули лицом в мир, от которого отлучили. За мои прегрешения против Великих ты счастлива без меня. Без нас. Словно есть где–то параллельная жизнь, где мы с тобой родные и близкие люди, а меня выкинуло в эту, где мы друг другу — никто… Незнакомцы. Я и подумать не мог, что так бывает…

— А ты… разве меня не на каруселях заметил?

— Нет, раньше, вы шляпу тогда покупали, — он кивнул на нее, небрежно брошенную на одно из кресел. — Ты так смеялась… Я обернулся на голос, и уже не мог оторвать глаз… так и шел… И все никак не мог вспомнить, откуда же я тебя знаю…

— А я не заметила… не видела… Он сказал, вы придете позже, у нас еще есть время…

— Он? Кстати, кто он? И где? Этот мальчик, с которым ты была в парке.

— Да ты не поверишь, — я улыбнулась немного печально. — Все тот же нелюбимый тобою вампир.

— Но… — он пораженно уставился на меня. — Да, конечно, — печально продолжил пару секунд спустя, — если вампир хочет остаться неузнанным — его никто не узнает. Но ты. С ним…

— Он не виноват, папа. То, что сделали с вами — это не он… Скорее, наоборот, чтобы ему нагадить. У них там — свои интриги, а люди… это ж просто люди, родятся еще…

— Ларис, доченька… — во взгляде отца явственно читалось сожаление. Сожаление о том, что я все же попала под непреодолимое обаяния вампиров и верю всему, что ни скажут. — Ну чем ему «нагадит» то, что нас с тобой разлучили?

— Он найти меня не мог, пап. Знал, что я в беду попала, а найти не мог. Не было в Стране Людей такого человека. Ни по документам, ни в памяти вашей… Я думала — вообще никто не помнит, оказалось — только близкие, остальные просто думают, что я уехала: в Светлогорске — что в Новоград, в Новограде — что в Светлогорск…

— Подожди, что значит «попала в беду»? — мгновенно встревожился он. — И где ты была, что тебя даже вампир найти не мог?

— Он просто не там искал, пап. Он меня по эту сторону Бездны искал, а надо было по ту… Вот как только он это понял, так сразу и нашел.

— По ту? — папа смотрит с ужасом. — Но Лариса, оттуда же… уже не возвращаются.

— Вот я и не могу вернуться, папочка, — призналась с тяжелым вздохом. — Нет, ты не думай, я там проживу, там можно жить, я не пропаду, со мной все хорошо будет, — поспешила успокоить. Хоть в чем–то, раз уж большего мне не дано. — Вот только вернуться нельзя.

— Но Лариса… ты же здесь… на этой стороне.

— На этой, — не стала спорить с очевидным. — Вот только вечером я улечу… Мне разрешили вернуться всего на один день, под ответственность Анхена… И неизвестно, получится ли еще когда…

— Но как же так, Лара?.. Как же оно… вот так?..

Я рассказала. Все, что было возможным. До суда. И даже суд — ведь он был еще на этой стороне. И судили меня люди. Без вампиров. А вот потом… потом рассказывала только про то, что видела Великую реку и Озеро Жизни, и даже в палатке жила среди заснеженных пиков Сияющих гор… А еще мы гостили у Дэлы… Да–да, той самой Дэлиаты Тэррианы ир го тэ Мэирэ, и не стоит делать вид, что ты не знаешь кто это, она все время про тебя спрашивала…

А вот о том, что она в те дни уже очень тяжело болела, я говорить не стала. И даже о том, что она уже умерла… Вампиры хотят быть вечными. И неуязвимыми. Хотя бы в глазах людей. Их уязвимость и смертность — еще одна их страшная и горькая тайна.

Я рассказывала о ее доме на маленьком острове посреди Великой реки, о беседке–фонтане над самой водой, и как по ночам засыпаешь под журчание струй. Как она расспрашивала о нем дни напролет и даже хотела, чтоб я осталась с ней жить. И о Ринхэре рассказывала, как мы лазили с ней на скалы, так высоко, что кажется — весь мир на ладони. И как я сломала руку, а она испугалась, что это уже навсегда. А потом она влюбилась в Лоу, сочтя его загадочным и недоступным…

— А ты его ненавидишь, — кивнул отец, полагая, что понимает мои эмоции.

— Я? Нет. Уже нет.

Он взглянул изумленно, а я лишь пожала плечами.

— В детстве все бывает так просто, пап. Все вокруг либо черное, либо белое. Он убил мою Лизку, отдав ее любовь на поругание своим друзьям. Он об этом ни дня не жалел, он и Рин бы убил, будь она человеком. Просто, чтоб любовью своей не досаждала. И это зло, и жестокость какая–то запредельная… А меня он спасал. Выхаживал — день за днем, как беспомощного младенца. И я ему дважды обязана жизнью. В прямом смысле, без метафор. Ну и как мне его ненавидеть? Я жила в его доме, я провела наедине с ним больше времени, чем с кем бы то ни было еще в своей жизни…

— Ты… жила с ним?? Но как же… А Анхенаридит?

— Анхенаридит… А Анхенаридит сидит за одним из столиков этого ресторана и прекрасно нас слышит. И я, наверно, не буду делать вид, что этого не понимаю. Но все же отвечу. Сложно все с Анхенаридитом. Гораздо сложнее, чем с Лоу… Может быть, потому, что он мне куда дороже. И то, что легко простить приятелю и другу, гораздо сложнее простить любимому. Да и список куда длиннее… А ведь хочется, чтобы тот, кого ты не в силах изгнать из своих мыслей, был идеальным. Во всем… Так не бывает, я знаю. Я вечно ищу того, чего нет. А Анхен — он такой, какой есть, и другим не станет. И он любит меня. Ну а я — его. И, наверное, это главное. Последнее, что у меня осталось. Любовь. Его любовь. Разве не в этом — смысл и счастье всей жизни?

— Ты это мне объясняешь или себя уговариваешь?

— Я хочу попытаться, — качаю я головой. — Я просто хочу попытаться. Знаешь, мы с ним столько раз пытались, и каждый раз не выходило. Возможно, я просто не понимала главного, не умела ценить того, что имела. Не пыталась принять…

— А возможно ты просто однажды увлеклась — как ты там говорила про свою подружку — «загадочным и недоступным» вампиром. И свой интерес, а потом и зависимость от него перепутала с любовью. И теперь тот простой факт, что он тебе не подходит, ты пытаешься оправдать чем угодно, кроме банального: он тебе не подходит.

— Интересная у вас, однако, семья, — Анхен возник в проеме двери внезапно: вроде только что не было, а теперь — уже стоит. — В то время, как любой человек этой страны, от мала до велика, был бы счастлив самим фактом того, что я просто изволил обратить на него внимание, тут папа учит дочку, что «этот вампир для нее не достаточно хорош». Сразу видно, в кого пошла девочка, не перепутать.

Анхен не злился, нет. Он был спокоен. Как–то излишне спокоен. И даже обреченно спокоен, хоть и прячет эту обреченность за легкой насмешкой. Словно выслушал приговор, которого ждал. А впрочем — что я знала о прошлом их разговоре, том самом, в кабинете куратора, «который, возможно, один куратор и помнит»? Лишь то, что отец тогда в выражениях не стеснялся, а Анхен тех выражений не забыл. А значит, не мог не предполагать, что скажет папа, когда вновь вспомнит события тех дней. Но все же привел меня к нему. Позволил встретиться. Позволил вспомнить.

А папа встал. Спокойно, без суеты. Однажды он уже победил свой страх. И свою веру, что можно просто тихо отсидеться, соглашаясь со всеми предложенными правилами. В тот день, когда одел свой лучший костюм, отправляясь на встречу с вампиром. С которой не очень рассчитывал вернуться, но не видел иного способа спасти дочь.

— Светлейший Анхенаридит, — папа чуть склонил голову, приветствуя Великого. — Я, прежде всего, глубоко благодарен вам за возможность вновь видеть дочь. И возможность знать, что она моя дочь, а не просто прекрасная незнакомка.

Анхен кивнул, проходя к нашему столу.

— Да вы садитесь, Сергей, садитесь, — он и сам сел, невозмутимый, подчеркнуто деловой. — Я тоже рад, что ваша память вернулась. К сожалению, в случае с вашей женой помочь не смогу ни я, ни кто–либо другой, там ситуация необратима.

Папа кивнул, чуть напряженно.

— А Варя?

— С Варварой все проще и, одновременно, сложнее. Вампиры ее не трогали, с ней работали человеческие специалисты. Есть такое подразделение — «практической детской психологии». Там разработаны и успешно применяются различные технологии манипулирования человеческим сознанием, доступные именно людям… Вот, кстати, Лариса могла бы там работать. У нее есть… вернее, были, — поправился он, видимо, вспомнив, что после аниарского храма не очень–то в курсе, что у меня теперь «есть». — необходимые для этой работы способности… Впрочем, неважно, — да, не одна я гнала сегодня прочь «лишние» мысли. — Суть в том, что вернуть девочке воспоминания можно. Вот только нужно ли? Решать вам, Сергей. Сочтете необходимым — я организую.

— И когда я должен решить?

— Не тороплю. Но предпочтительно до того, как покинете Страну Людей.

Повисла пауза. Напряженная, звенящая. Даже я не сразу смогла выдавить испуганно–возмущенное:

— Анхен!

Усмехается.

— То есть оскорблять вампиров все же немного боязно? Возможные последствия осознаются?

— Вполне, — папа напряжен, но смотрит Анхену прямо в глаза. — Мне жаль, что мои слова воспринимаются вами, как оскорбление, Великий. Но я по–прежнему считаю, что Лариса не сможет быть с вами счастлива. А как любой отец, я мечтаю о счастье для своего ребенка. Если вы полагаете, что за это и меня стоит лишить возможности называться человеком — ваше право.

— На самом деле это был вопрос, Сергей. И вопрос куда более серьезный, чем проблемы вашей — или моей — уязвленной гордости. По крайней мере, для меня. И потому все ваши пассажи обо мне, как о вселенском зле, я пропускаю, хотя и рекомендую настоятельно с такими рассуждениями завязывать. А вопрос, собственно, следующий: если случится так, что вы окажетесь правы, и жизнь со мной и в моей стране действительно окажется для вашей дочери невыносимой — согласитесь ли вы тогда бросить все: семью, дом, работу, Страну людей, наконец, и уехать с Ларисой туда, где ни я, ни Дэлиата ир го тэ Мэирэ, ни кто либо еще из знакомых или незнакомых вам вампиров ничем не сможет ни помочь вам, ни помешать? Где придется начинать обустраивать свою жизнь самим, с нуля и в незнакомых вам обстоятельствах?

— Погоди, о чем ты? Что конкретно ты имеешь в виду? — я никак не могла сообразить, куда именно он собирается нас отослать. К дикарям? Нет, не похоже, тогда куда? К другим вампирам? Но чем лучше там, он же сам говорил, людей там ждет только смерть?

— Я задал вопрос и хочу получить на него ответ, вне зависимости от того, какую именно точку на карте я подразумеваю, — в голосе Анхена звучит металл. — Рассказывать про то, как я нехорош — это одно. А сломать из–за нее свою жизнь, уехать в никуда, чтоб попытаться помочь ей найти то самое «счастье», которое я ей «не дам» — на это мужества хватит? В Страну Людей Лариса уже не вернется, и это не обсуждается. Она просто не сможет здесь жить. И раньше не могла, и теперь тем более не сможет. Сможет ли она жить в Стране Вампиров — пока под большим вопросом. Не все там так радужно, не зря туда людей не пускают. Не для них. Но шанс есть. Со мной — есть. И я все же надеюсь, что ваша дочь сумеет этим шансом воспользоваться. Но если не выйдет — уйдете ли вы вместе с ней в неизвестность?

— Да, я уйду, — отец спокойно и решительно сжал мою ладонь. — Я и за Бездну с ней готов уйти. Прямо сейчас, раз уж она не может остаться.

— Чтобы она смотрела, как вы погибаете? Нет, спасибо, план был не в этом, — Анхен вновь усмехнулся. Но было заметно, что ответ отца его порадовал, он действительно ждал этого ответа. Такого ответа. — У вас нет иммунитета вашей дочери, Сергей. Ваш неплох, но от абсолюта он далек, полагаю, вы знаете. Поэтому Лариса сегодня улетит за Бездну без вас. Впрочем, это будет вечером. А пока — полагаю, вы найдете, чем с ней заняться и вне стен этого заведения. Я, поверьте, не так уж жажду слушать ваши милые семейные разговоры. Город в вашем полном распоряжении, а в десять вечера жду у входа в парк. Мы должны пересечь Бездну до полуночи. Разумеется, если Лариса рассчитывает еще как–нибудь залететь к вам в гости.

А дальше… Тот день был долгий, очень. Наш день. Мой и папин. Мы где–то бродили, уже и не вспомнить точно, и все говорили, говорили… Не о вампирах, ну их, с их тайнами и проблемами. Мы говорили о людях и жизни в Стране Людей. Жизни моей семьи и моих знакомых, о новостях и слухах, успехах, ожиданиях и надеждах.

Про Анхена он спросил еще лишь одно: что тот имел в виду, говоря о возможном переезде «в неизвестность». На что я была вынуждена ответить банальное: «я не знаю». Не открывать всей правды до конца, о чем бы речь ни шла, авэнэ вообще было свойственно. А уж тут…

Нет, мы не гадали слишком долго. Прежде всего, потому, что я сама была настроена вернуться к Анхену. В неизвестностях я уже бывала. Там ничего нет, особенно, если пусто в душе. И только Анхен наполняет мою жизнь красками и эмоциями. А вот если, как он намекал, мне удастся посещать время от времени Страну Людей и общаться с папой… Мы больше мечтали об этом. Что будем встречаться, общаться, куда с ним вместе пойдем или даже поедем. Мы с ним столько еще, оказывается, не успели сделать…

Но вечер все равно наступил, и Анхен ждал нас у входа в парк. И я улетела, а папа долго махал нам вслед. До тех пор, пока я могла его видеть, а может, и еще дольше…

Конец третьей книги.