Кристина

Дверь открывается

Улыбающаяся Айрис молча протянула мне руки и обняла меня так, словно мы были по-прежнему детьми. Отступив назад, она сжала руки под подбородком и окинула меня взглядом:

— Кристи! Сколько лет, сколько зим! — она опустила руки: — Что же ты, входи! Не можем же мы стоять в прихожей.

В первую минуту мне показалось, что она совсем не изменилась и я вошла не в настоящее, а в узкую темницу прошлого. Она была все такой же изящной и сохранила свою картинную и аккуратную миловидность, заученное и неестественное лукавство. На какое-то мгновение я почувствовала что-то похожее на прежний страх, я испугалась, что она снова затмит меня и лишит чего-то, что мне дорого. Но когда мы вошли в высокую светлую комнату, я поняла, как неузнаваемо она изменилась, ибо прежние краски исчезли. Ничто уже не освещало изнутри эту красивую оболочку. Айрис казалась бесцветной. Платье ее напоминало те, что она носила в юности, — элегантное, бледных тонов, несколько замысловатого фасона. Из какого-то непонятного тщеславия она решила отказаться от косметики, хотя это ей явно не повредило бы.

Я тут же вспомнила о своем нелепом тщеславии, когда однажды отказалась от всяких украшений, надеясь показаться от этого величавой и заметной на танцах в спортивном клубе.

— Кристи, мне просто не по себе! Ты ни чуточки не изменилась!

— И ты тоже, — сказала я.

— Милочка, я просто лошадь. Ты отлично это знаешь. — Она обняла меня. От нее все так же восхитительно пахло цветами и еще чем-то, и скорее по зрительной ассоциации на память вдруг пришли глазированные фиалки и розы на именинных тортах. — Как тебе нравится моя квартирка? Правда, это сползание вниз, милочка, после заграничного великолепия, но она вполне меня устраивает.

В письмах она уже кое-что рассказала мне о своей жизни. У нее было четверо детей, двое из которых умерли в детстве, а двое — двадцатилетний сын и дочь года на два моложе — остались в Латинской Америке: сын женился, дочь вышла замуж. Муж Айрис умер в 1950 году. Айрис, рассчитывавшая на приличную ренту, должна была узнать, что в течение нескольких лет они жили с капитала и что оставшихся денег после расходов на похороны и уплаты каких-то непонятных долгов едва хватит, чтобы обеспечить ей пожизненный доход в 10 фунтов в неделю.

Я обвела взглядом комнату. Она больше напоминала мне о прежней Айрис, девушке из далекого пошлого, чем о женщине, которую я видела перед собой сейчас, и от этого на глаза навернулись слезы. В комнате был знакомый мне изящный пастельно-светлый и тесный уют и почти, но не совсем, безукоризненная чистота. Рюши и оборки были везде, где только можно, а на диване сидела, словно случайно уцелевшая от дней нашей юности, однако совершенно новехонькая кукла с торчащими из-под пышного кринолина мягкими и длинными, как щупальца, ногами, с неподвижным жестким взглядом нарисованных синим карандашом на розовом холсте глаз, белки которых тоже были розовые.

Заметив, что я смотрю на куклу, Айрис схватила ее и прижала к щеке.

— Ты моя новая детка, не так ли? Поздоровайся с тетей Кристи и попроси, чтобы она оставила автограф в твоем альбоме.

Я решила, что это просто жеманная шутка, и была немало удивлена, когда Айрис действительно вынула из ящика стола книжечку в шелковом переплете с подушенными страницами, на которой было написано имя куклы.

— Все мои друзья пишут ей что-нибудь на память. Напиши и ты, Кристи. Сделай это сейчас, а то мы заболтаемся и я забуду. Она теперь мое единственное дитя, — сказала Айрис и улыбнулась, стиснув зубы, словно сдерживала печаль, с которой давно примирилась, но о которой тем не менее хотела дать мне знать. — Не так ли, любовь моя? — с нежностью обратилась она к кукле, прижимая ее к своей щеке. Она протянула мне книжечку. — Напиши ей что-нибудь хорошее.

Когда с этой церемонией было покончено, Айрис принесла чай.

— А теперь мы поболтаем о старых добрых временах, — сказала она. — Ты преуспеваешь, не так ли? На другом конце земного шара я часто говорила себе: «Это сделала моя подруга. Моя Кристи», — она тяжело вздохнула. — Ты знаешь, бедная мамочка за неделю до своей смерти прислала мне вырезку из газеты, где говорилось о тебе.

Айрис вскочила со стула и села рядом со мной на диван. Со следами прежнего кокетства она задумчиво оглядела меня.

— Ты выглядишь очень элегантно, Кристи. Интересно, пойдет ли мне эта шляпка, или я буду в ней просто пугалом?

— Знаешь, Айрис, — сказала я, вспомнив один такой случай, — мы даже не будем пробовать, идет она тебе или нет.

Должно быть, она тоже вспомнила, ибо тут же залилась смехом и шутливо толкнула меня плечом. Затем она стала расспрашивать меня о моем муже. Счастлива ли я? Судя по моему виду, она уверена, что да.

Пока я отвечала, мне показалось, что за окном засверкало солнце, а с ним вернулось настоящее и осветило угрюмые пустыри, изрезанные тропинками, и опавшие листья; мне захотелось вырваться туда, на волю, прочь из этой комнаты с ее затхлой атмосферой воспоминаний о позоре поражений, хитростях, надеждах и ошибках юности.

— Я рада, — сказала Айрис, — рада, что ты счастлива. Ты всегда этого заслуживала, Кристи. Видишь ли ты кого-нибудь из старых друзей? Тех, кого мы обе знали?

Я рассказала ей, что Дики погиб в Северной Африке; я не видела Каролину с тех пор, как от нее ушел муж, но знаю, что она вновь вышла замуж и уехала из Лондона.

— О, я видела Каролину, — воскликнула Айрис. — Я случайно встретилась с ней неделю назад. Мы с ней наговорились вдоволь. Ну а остальные?

— Я не знаю, что случилось с Возьмем Платона, и я никогда больше вопреки его предсказаниям не видела Лесли.

— Бедняга Лесли! — весело воскликнула Айрис — Он был такой болван. Право, милочка, я никак не могла тебя понять.

Я напомнила ей, что в то время выбор у меня был весьма ограничен.

— Глупости! Ты могла бы выбрать любого, буквально любого.

Она спросила о моем сыне. Я с гордостью рассказала ей, с таким же удовольствием произнося его имя, как когда-то имя Нэда, что он окончил Оксфордский университет с отличием.

— С чем? — Айрис недоуменно уставилась на меня, а затем расхохоталась. — О милочка, мне показалось, что ты сказала «с величием». Я просто глупа. А что значит «с отличием»? Не можешь же ты требовать, чтобы я все это знала. Он очень красив?

— Нет, — сказала я, — но у него живое лицо и светлые волосы.

— Он похож на Нэда?

— Иногда. Но теперь уже меньше, чем в детстве.

Айрис немного отодвинулась от меня и удобно подобрала под себя ноги. Глаза ее оживленно заблестели. Сама не зная почему, я вдруг почувствовала беспокойство. Я вспомнила, что девочкой она тоже вот так удобно усаживалась, заранее предвкушая удовольствие от того, что сейчас скажет мне что-нибудь неприятное. Однако, подумала я, что может она мне сказать теперь после стольких лет разлуки. Она может только расспрашивать меня.

— Скажи, Марк когда-нибудь видится с Нэдом?

Нет, ответила я, во всяком случае теперь. Нэд изредка навещал сына, когда тот был еще в школе, но всегда как-то торопился то на поезд, то по важным делам. А с тех пор как он женился (он наконец сделал это два года назад), он больше не выказывал желания видеть Марка.

— А Г… любит Марка? — спросила Айрис, со свойственной ей манерой называя моего мужа, с которым не была даже знакома, уменьшительным именем, которым никто никогда его не называл. — О, я уверена, что любит. Ты счастливица, Кристи! Тебе всегда везло.

Я ничего не ответила.

— Правда, — согласилась она, — вначале тебе не очень повезло. Но Нэдди в конце концов дал ведь тебе свободу, не так ли?

— Да, — сказала я, — и я до сих пор не могу понять, почему он это сделал.

Я все еще не знала и не догадывалась, что заставило его в ту неделю июля так внезапно переменить свое решение. К тому же тогда я слишком обрадовалась этому, чтобы ломать себе голову, почему он так поступил. Но сейчас этим полупризнанием выдав себя Айрис, я насторожилась, ибо на ее крепко сжатых губах заиграла загадочная улыбка. Казалось, Айрис с трудом сдерживает себя.

— Во всяком случае, — сказала я, — теперь это уже не имеет значения. Все это было так давно.

— Конечно, я видела его только один этот раз, — внезапно, словно оправдываясь, сказала Айрис.

Я с удивлением посмотрела на нее.

— Что ты так смотришь на меня? — спросила она, широко и простодушно открыв глаза.

Я напомнила ей встречу в кабаре.

— Это когда ты пела. Потом ты подошла к нашему столику.

Она задумчиво опустила глаза.

— Да, это было в кабаре. — Затем она подняла глаза и улыбнулась. — О да, конечно. Я совсем забыла об этом.

Она не лгала. Случая, который изменил мою жизнь, грубо разрушил все принятые мною решения и принес мне горе, которого я могла бы не знать, она действительно не помнила. Мне захотелось напомнить ей его во всех подробностях, но даже сейчас я стыдилась, что она вспомнит о своей маленькой победе надо мной.

— Я тогда пела глупейшую песенку о потаскушках! — воскликнула Айрис, вся засияв. — На мне было ужасное платье. О господи, никогда его не забуду. В нем я была похожа на хромую клячу. — Она пропела мотив песенки. Но лицо ее вдруг приняло замкнутое и загадочное выражение. Вскинув руки, она сцепила их над головой и поглядела на меня с улыбкой.

Мне захотелось встать и уйти, вернуться к солнцу и к моей новой, теперь уже счастливой жизни. Однако Айрис заставляла меня смотреть назад, в глубокую пропасть ушедших дней.

— Если ты хочешь, я расскажу тебе, — вдруг сказала она.

Что может она рассказать мне, спросила я.

— Что случилось тогда с Нэдом. Почему и где. — Она не переменила позы и сидела напряженная, выжидающая.

Неужели Айрис? Нет, этого не может быть. Она никогда не нравилась ему. Однако мысль о том, что он мог уйти от меня к Айрис, причинила боль, заставила снова почувствовать себя юной и беззащитной. Но Айрис сказала: «Я видела его только один этот раз». Зачем бы ей так глупо врать, если она все равно собиралась рассказать мне об этом?

Я вспомнила, что Айрис не было в это время в Англии. Она была замужем и жила далеко, на другом континенте. Однако какое все это имеет теперь значение?

Айрис расцепила руки и шумно вздохнула. Медленно опустив руки до уровня плеч, она уронила их на колени и снова сжала. Утратив краски и прелесть юности, она сохранила подчеркнутое и театральное жеманство бывшей красавицы.

Поскольку я молчала, она сказала:

— Я всегда восхищалась твоим Нэдди и тобой тоже, конечно. И хотя ты всегда прятала его от меня, он произвел на меня очень сильное впечатление. — Она стала торжественно-серьезной и подняла ко мне лицо, чтобы я могла хорошо его видеть. Робким неуверенным движением, словно слепая, она коснулась рукой моей щеки. — Не знаю, нужно ли тебе говорить? Ведь ты сама сказала, что все это было так давно.

— Говори, — сказала я, — и покончим с этим. В конце концов ты всегда мне все рассказывала.

— Надеюсь, теперь тебе все это безразлично, — промолвила она.

Я ничего не сказала. За стенами этого дома, этой комнаты я снова буду свободна, как человек, очнувшийся от долгого сна. Но оставаться так долго в ловушке прошлого, в которую заманила меня Айрис, было невыносимо.

— Я действительно знаю, почему Нэдди в конце концов согласился отпустить тебя. Мне рассказали об этом. Совсем недавно. Но если ты не хочешь, я могу не говорить.

— Конечно, хочу, — воскликнула я.

Легкая улыбка, промелькнувшая на ее губах, спряталась где-то в уголке рта.

— В этом виновата Каролина.

Если в качестве награды Айрис ждала от меня самого искреннего удивления, она была полностью вознаграждена. Все, что я смогла сделать в эту минуту, — это лишь еще раз повторить названное ею имя.

Открыв мне тайну и насладившись произведенным эффектом, Айрис внезапно как-то вся обмякла. Девичье кокетство исчезло, и передо мной была усталая, скучающая женщина, которая достигла в жизни почти того, чего хотела, и все же не совсем того, с которой судьба обошлась довольно милостиво и все же не слишком хорошо.

— Едва ли кто другой смог бы выведать у нее все то, что выведала я. В конце концов Каролина всегда мне все рассказывала. Вот почему она старалась избегать меня — потому что не могла не изливать мне свою душу, Ее до сих пор мучит совесть. «Не будь дурой, — сказала я ей, — все давно мертво и забыто, как покойница королева Анна. К тому же ты просто оказала Кристи услугу».

— Расскажи, — не выдержала я, — расскажи все, как было.

И она рассказала мне то, что по старой привычке не смогла утаить от нее и рассказала ей неделю назад Каролина. Возвращаясь домой из Эссекса, Нэд случайно встретил Каролину и зашел к ней. (Она всегда ему нравилась; она была единственной из моих подруг, кем он по-настоящему восхищался.) Несчастный, в полном отчаянии, он признался ей, что наскучил мне, что я больше не люблю его и прошу развода. Каролина, тоже несчастная и одинокая, находя состояние одиночества все более невыносимым, старалась утешить его. Они засиделись допоздна, выпили, и Нэд не смог уже вернуться домой. Эту ночь, не из-за любви, а из страха перед одиночеством, они провели вместе. Они были вместе и следующую ночь.

— Вот так все и произошло, — сказала Айрис довольно громко. Она казалась немного испуганной. — Каролина сказала, что никогда бы не сделала этого, если бы знала, что он тебе нужен. Она сказала, что он никогда не нравился ей и она больше не видела его. Но после этого она уже не могла смотреть тебе в глаза. Потому что она любила тебя, — добавила Айрис тоном, в котором прозвучали нотки гнева. — Она действительно любила тебя, ты это знаешь. Любила гораздо больше, чем меня.

— Это не имеет значения, — сказала я. На подоконник села птичка. Я видела только ее гладкую, блестящую головку, показывавшуюся из-за края окна. Над парком в ярко-синем небе плыло белое облако, похожее на растрепанный клок ваты.

— И все же, — сказала Айрис, — я не понимаю, что заставило его отпустить тебя. Ведь он мог бы скрыть все это?

Она не знала Нэда, но я хорошо знала его. Я знала, что он не смог бы утаить этого. В его глазах его верность мне давала ему моральный перевес надо мной. Он дал мне дом, он одевал и кормил меня и он был мне верен — он не собирался дать мне возможность воспользоваться его промахом в виде какой-нибудь наспех состряпанной измены. Но когда в минуту слабости он все же потерял это преимущество, он больше не мог меня удерживать. Он беспощадно и с презрением осудил себя и признал виновным.

— Да, он мог бы скрыть это, — согласилась я.

Айрис пробормотала, что, она надеется, меня это не очень расстроило.

— Нет, — сказала я, — Пусть это тебя не беспокоит, меня это совершенно не расстроило. — Я говорила правду, ибо самообладание снова вернулось ко мне. Даже в этой комнате я ощущала присутствие настоящего, как прочную стену за своей спиной. И когда я посмотрела на Айрис, она уже показалась мне чужой, так же как была мне чужой та я, что осталась в прошлом. Айрис говорила с подругой, которая уже покинула ее, которой не было рядом.

Мы еще немного поговорили о разных пустяках.

— Я так рада, что повидалась с тобой, — сказала Айрис несколько обиженным голосом, потому что я встала, собираясь уходить. Глаза ее наполнились слезами. — Не будем терять друг друга из виду. Старые друзья не должны, правда? Я знаю, что ты очень занята, Кристи, и встречаешься со множеством людей, но все же обещай мне, что ты будешь навещать меня. — Она взяла в руки куклу и, обращаясь к ней, сказала: — Она должна навестить тебя, не правда ли, крошка? Ведь тебя нельзя забыть, особенно если расписался в твоем альбоме, правда? — она поцеловала меня в щеку полуоткрытым ртом, оставив влажный след. — Теперь, когда дети разъехались, мне так одиноко. Ты не должна забывать меня. Ты моя лучшая подруга.

Я не стала ждать автобуса, ибо боялась, что Айрис смотрит на меня в окно, как смотрела недавно я на прощание влюбленных. Я сказала себе, что снова навещу ее, потому что жизнь у нее бедна, а у меня так богата; но я знала, что не сделаю этого. Не потому, что я все еще боялась ее или была такой эгоисткой, что меня не трогала ее судьба, Я боялась прошлого, которое неотступно следовало за нею, как тень. Прошлое обогащает. Однако жить мы должны настоящим, если хотим казаться настоящими не только себе, но и тем, кто окружает нас. Едва ли будет польза от того, что, нанеся обиду, мы будем лишь сожалеть об этом, признавать свою вину и мучиться ею, раскаиваться в словах, сказанных в минуту гнева, или в поступках, совершенных якобы из смелости и честности. Все это лишь примиряет нас с самими собой; чувствуя раскаяние, мы стремимся приукрасить себя. Если мы можем что-то исправить — это хорошо, ну а если нет, то мы должны отказаться от тайного самобичевания, как от недопустимой слабости. Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, как сказал бедняга Лесли. Наше прошлое не должно бросать свою тень на жизнь тех, кто к нему не причастен.

Я шла по Норт-Сайд, мимо дома, где жили мы с Нэдом, мимо церкви, где мы венчались. Баттерси-райз, сверкая серебром и золотом, протянулась от парка Клэпем-Коммон до Сент-Джонс-роуд и дальше, до следующего перекрестка. Под ярким солнцем пылали купола масонской капеллы. Я поймала себя на том, что с удовольствием думаю о возвращении домой, о встрече, обмене новостями за день, о тихой вечерней беседе. Как прошел день? Устал ли он? Есть ли письма? Что интересного?

Под гору, с силой нажимая на педали, ехал на велосипеде подросток в школьной кепке, сдвинутой на затылок круглой светлой головы; лицо его блестело от солнца и пота, губы что-то насвистывали. Он был так похож на Дики, что на мгновение прошлое снова взяло власть надо мной. Но вот юноша спрыгнул с велосипеда и заговорил с девушкой. Его голос был голосом незнакомого человека. Я не знала его, он не имел никакого отношения к тому, что было мне знакомо. И весь квартал вдруг стал мне чужим. Мне нечего было здесь делать, и никому здесь не было дела до меня. На вывеске я прочла незнакомое имя.

Чужая здесь, я была свободна.