Круги судьбы

Глава 6

Клод, так он просил себя называть, вручил им по коктейлю. Начался общий разговор. Через некоторое время вошла черноглазая девушка и застенчиво объявила, что обед готов. Разговор снова легко потек по двум основным направлениям. И вот когда Анита начала чувствовать себя довольной, как котенок, лежащий пузиком кверху, хозяин дома сделал неожиданный прыжок:

— Скажите мне, мисс Херст, что привело вас на Лехенду?

— Если я могу называть вас Клодом, то и вы зовите меня Анитой.

— Я надеялся, что вы это позволите.

Возникла неловкая пауза.

— Думаю, причина самая обычная. У меня отпуск.

— Это не обычная причина, Анита. — Кажется, Клод Перриман немного помедлил, прежде чем произнести ее имя, словно потрогал его мягкой лапой, и продолжал: — Остров не привлекает туристов… пока.

— Я так понимаю, с вами можно не согласиться, Клод. Это мой отпуск, но у меня есть причина посетить Лехенду.

Анита понимала, что, если она расскажет что-то, настоящая причина ее приезда только запутает его. Он не поймет странного порыва, который заставил ее посетить родину матери, порыва, обнаружившего пугающе темную сторону ее жизни, которую Анита почти боялась исследовать. Словно она не сама приняла решение, а ее заставили приехать и узнать… Нет, конечно, он не поймет этого, вот почему Анита облекла в слова только то, что он мог бы понять.

— Я получила в наследство недвижимость. И приехала посмотреть, чтобы решить, оставить ли ее за собой, чтобы потом превратить в коммерческое предприятие, или продать.

— И?

— Я решила продать.

— Наследство не годится для коммерческого использования?

— Напротив. Превосходит все ожидания.

— Тогда не понимаю…

— Кое-кто уже подал заявку, — пояснила Анита.

Он казался совсем озадаченным:

— Но мне вы сказали, что недвижимость ваша?

— Да, но…

— Анита не обладает деловым складом ума, — вовремя вмешался Эдвард. — Она имеет в виду свои чувства, связанные со всем этим.

— Ах вот оно что! — Песочного цвета брови взметнулись вверх. — Позвольте, я расскажу вам свое золотое правило успеха: никогда не смешивать чувства и бизнес.

— Полностью с вами согласен, — поддержал его Эдвард.

А я нет, подумала Анита. Пилар была первой в чувствах, в эмоциях, назовите это как угодно. Она прожила в этом доме более тридцати лет, и ничто — ни рост цен на недвижимость, ни ваше недоверие, мистер Клод Перриман, — не переубедит меня. И еще: теперь я знаю, почему Моника хотела уехать от вас, и если бы я оказалась на ее месте, то сделала бы то же самое.

Кажется, все смотрели на нее, и Аните даже показалось, что она облекла в слова свою последнюю мысль. Но потом поняла, что ошиблась: всеобщее внимание привлекло ужасно хмурое выражение ее лица.

— Я вот подумала… — Тяжелый глоток. Надо сказать что-то, что объяснит ее мрачный взгляд. О вдохновение! Где ты? — А это… — она потыкала вилкой мясо на своей тарелке и умоляюще подняла глаза, — не осьминог?

Эдвард побледнел и перестал жевать. Кэти заморгала и поспешно положила свой нож и вилку. Клод закинул голову и громогласно расхохотался:

— Мое милое дитя! Ну что вы за прелесть!

— Нет, а все же?

Да, все же? — вопрошали взгляды Кэти и Эдварда, хотя губы Кэти теперь не были сложены столь уж мрачно — просто она перестала улыбаться.

— Не стану вас дразнить, нет.

— Хорошо. Не могу сказать, что это невкусно, но я слышала, что и осьминог очень вкусный.

— Верно.

— Просто когда думаешь об этом… да?

— И это плохо, — сказал Клод. — Если размышления мешают попробовать что-нибудь новое… Мой авантюрный дух все время требует новых вкусов, новых впечатлений.

Анита поежилась. Он смотрел на нее совсем не так, как полагается смотреть на женщину недавно овдовевшему мужчине. Быстрый взгляд на Кэти и Эдварда показал, что они не заметили ничего неподобающего. Анита испугалась, что превращается в одну из тех ужасно тщеславных особ, которая воображает, будто каждый встречный мужчина обязательно должен влюбиться в нее. Ну хоть немножко.

Интересно, подумала Анита, когда он спросит про Монику? Может быть, он ждет, что она начнет первая? Нет, решила она, он дожидается подходящего момента, чтобы затронуть эту крайне деликатную тему. Деликатную или мучительную?

Он оказался в неожиданном трауре, а ведь любил только приятные впечатления и отворачивался от всего остального.

Но за кофе его лицо стало таким печальным, что Анита подумала: может быть, она ошибалась?

— Кэти, — сказал Клод Перриман. — Выберите с Эдвардом какую-нибудь музыку у проигрывателя. Что-нибудь успокаивающее. Пожалуйста.

— Да, мистер Перриман. — Кэти, являясь его служащей, не фамильярничала.

Эдвард, бросив на Аниту быстрый взгляд, пошел следом за Кэти. Кажется, подумала Анита с нежностью, это становится для него привычкой — идти вслед за Кэти.

Оглянувшись на Клода, она увидела, что холодный жесткий мужчина, каким она только что видела его, совершенно исчез. На его месте сидел застенчивый человек, по-детски обиженно надувший губы. Он даже моргнул раз-другой редкими, песочного цвета ресницами, чтобы избавиться от появившейся на глазах влаги.

— Кажется, в аэропорту вы пили чай с моей покойной женой, дожидаясь самолета?..

— Да, Клод.

— Как она выглядела? Как была причесана? Говорила что-нибудь обо мне?

Кэти, и Эдвард, и испанка-экономка, которая в это время убирала со стола, старались не смотреть на этого сломленного горем человека, чтобы как-то не задеть его обнаженную душу. Анита почувствовала, что ей хочется взять эти дрожащие пальцы в свои. Взять, погладить, согреть.

— Моника выглядела прекрасно, — сказала Анита. — Но, наверное, она всегда отлично выглядела. Была весела и очень хотела вернуться. Она волновалась, как девочка, ожидая, когда же наконец попадет домой.

— Ко мне… ко мне? Она так сказала?

Он был так взволнован, а ложь по сравнению с этим была такая мелкая.

— Когда она говорила о вас, ее голос теплел.

— Мы очень любили друг друга.

— Да, я знаю, Клод. Она очень радовалась, что скоро будет вместе с вами.

— Ой, мамочки! — страдальчески воскликнула экономка и, всхлипывая, выбежала из комнаты.

Кэти и Эдвард наконец выбрали пластинку.

— Спасибо, дорогая моя. — Эти слова Клода прозвучали на фоне «Отражений в воде» Дебюсси. И, как отражение в воде, выражение лица Клода переменилось, стало менее трагичным, отрешенным.

— Она показывала вам свои драгоценности?

— Да, свои часы. И еще я заметила ее обручальное кольцо. Оно было просто прелесть.

— Нет же! — нетерпеливо перебил он. — Другие драгоценности. Она очень любила дорогие безделушки. Я баловал ее, потакал ее прихотям. Она увидит браслет или брошь — я покупаю. Я ни в чем ей не отказывал.

— Ни в чем? — отважилась она спросить.

Он отвел взгляд.

— Я всем известен своей щедростью, — произнес он с легким упреком.

— Я вам верю. Не надо клясться.

— А вы очень проницательны. — Он говорил тихо, и из-за музыки их никто не мог слышать.

Для остальных он по-прежнему казался скорбящим вдовцом, который беседует с сочувствующей приятельницей. Только Анита заметила происшедшую в нем перемену.

— Вы же знаете? — спросил он.

Она колебалась долю секунды:

— Да.

— Моника вам сказала?

— Да.

— Думаю, она возвращалась ко мне только потому, что хорошо знала, с какой стороны ее хлеб намазан маслом.

Даже сейчас, глядя на его ничем не прикрытое высокомерие, Анита не сказала ему, что Моника не возвращалась. Анита не могла быть такой жестокой.

— А зачем вы тогда все это наговорили? Конечно, я вам благодарен. На таком небольшом острове, как этот, сплетни — это хлеб, масло и джем. Конечно, мой имидж пострадает, если люди будут знать, что мой брак дал трещину. Однако мне интересно узнать, почему вы это сделали.

— Без всякой причины. Вы обманули меня. На какое-то время мне показалось, что вы и в самом деле очень переживаете.

— В самом деле? Конечно, я по ней тоскую. Она же была моей женой.

— Вы везде можете найти утешение.

— Сомневаюсь. Слишком сложно.

— Из-за имиджа?

— Вот именно. Если, конечно, я не познакомлюсь с какой-нибудь милой приезжей девушкой.

— Я тоже приезжая. Вы на это намекаете?

— Вы восхитительно откровенны! Да, на это я и намекаю.

— Я буду еще откровеннее. Вы меня в этом смысле не привлекаете.

Она чуть не добавила: «Вы мне вообще не нравитесь», но решила, что это будет уж слишком.

— Жаль, — сказал он, — потому что вы очаровали меня. Но я не смогу ухаживать за вами. Это будет нереспектабельно, вам пришлось бы приезжать ко мне.

— Вот этого никогда не будет.

— Никогда — это очень долго. Так вы уверены, что не видели украшений моей жены?

— На ней ничего не было. Кроме часов и кольца, о которых я уже вам сказала.

— Она не носила украшений. По соображениям безопасности она складывала их в кожаный мешочек, который прятала на себе. У нее был такой пунктик — не сдавать ценности в багаж.

— Я его не видела.

И только позже Анита поняла смысл его уловки. Дело не в том, что он пытался за ней ухаживать, — Анита не сомневалась: он пытался вызвать ее на более откровенный разговор. И никакого дела ему не было до того, как его жена выглядела или как была причесана. На самом деле его интересовали только ее драгоценности.

Чем больше она об этом думала, тем больше убеждалась, что маленький кожаный мешочек так и не был найден ни на груди Моники Перриман, ни где-нибудь еще.

Если бы драгоценности были у Клода, ему не нужно было бы проявлять такую настойчивость.

Он очень любил красивые вещи, и его дом служил ярким тому доказательством. И, как многие любители и коллекционеры, ничего не нравилось ему больше, чем демонстрировать свои сокровища. Как гордо водил он своих гостей по дому, останавливаясь у особенно интересных предметов! Если бы украшения жены лежали в сейфе, Анита не сомневалась, что и их он бы вытащил, чтобы гости могли восхититься его хорошим вкусом и отдать должное его щедрости. Он обладал тем типом самоуверенности, который нуждался в постоянной подпитке, и никогда не упустил бы возможности лишний раз продемонстрировать свою страсть к красивым вещам.

Нет, драгоценностей Моники у Клода не было. Тогда где же они?

Вдруг Анита вспомнила ее последние слова: «Если вам с ним не по пути, тогда порвите его письма и верните все безделушки, пока они просто подарки, а не чаевые, получаемые за годы, что вы подчинялись его воле и потакали его глупому эгоизму».

В тот раз Аните показалось, что в словах собеседницы было слишком много цинизма и горечи, но, познакомившись с Клодом, она лучше стала понимать, с чем приходилось мириться Монике и почему она так себя чувствовала. И словно в ответ на собственные мысли Моника заключила в том разговоре: «Теперь они мои, что бы ни случилось. Об этом я позаботилась».

Тогда Аните эти слова показались непонятными, сейчас же ей стало все совершенно ясно.

Моника взяла с собой украшения, может быть, даже по настоянию Клода. Анита даже представила себе, как он говорил: «Они сделаны для того, чтобы их носили. Драгоценностями нужно восхищаться, а не оставлять их пылиться где-нибудь в сейфе». Под этими словами подразумевалось: «Я хочу, чтобы твоя сестра увидела, какой я щедрый».

Моника вняла его настояниям и решила, очевидно, что это вполне ей подходит, а может быть, она даже не заглядывала вперед и в последний момент, наверное, припрятала так тяжело доставшиеся ей безделушки, как она их называла, сделала запас на то время, когда уже не смогла бы рассчитывать на поддержку Клода. Может быть, она положила их на хранение в банк, да еще и на вымышленное имя. Она и у сестры могла их оставить…

Словом, получилась довольно мрачноватая шутка, и не смешная вовсе, оставляющая после себя горький привкус. Во всяком случае, Аните очень хотелось, чтобы этот Клод Перриман никогда не вернул украшения своей жены.