Куда падает дождь

Глава первая

Говорили, что она красавица века. Она считалась одной из самых блистательных в Америке жен политических деятелей; рассказы о ее восхитительной жизни были у всех на слуху. В восемнадцать она осталась бедной сиротой и была спасена своим Очарованным Принцем, богатым и знаменитым Сэмом Дугласом. С тех пор пресса часто писала о ее счастливой жизни.

Когда ей попадались на глаза подобные публикации, то казалось, будто она читает историю жизни кого-то другого, вернее, даже фантазию о жизни кого-то другого: ведь это так походило на сказки, которые она безумно любила в детстве.

Но откуда им, пишущим, было знать, что в действительности ее жизнь не имеет ничего общего с тем, что они пишут?

Он был известный пожилой сенатор. Она – красавица, гораздо моложе его, образцовая жена, внешний символ его мужественности. Однако на деле он был с ней так же холоден, как ее отец. Он был завзятым бабником. Иногда запивал. Слишком поздно она поняла, что скрытная семейка Дуглас представляет собой на самом деле: клубок страстей, всепоглощающей ненависти и холод, холод. Сэм никогда не был ее Очарованным Принцем, а она была лжепринцессой. Их брак был неудачей с самого начала.

Ужасающий ливень обрушился на поместье Дугласа в Вене, Вирджиния, и безжалостно заливал тысячи тубероз в горшках; Лейси Дуглас еще днем приказала выставить их по краю широкой веранды, и дом утопал в их благоухании.

Прижавшись спиной к массивной двери, облаченная в черный бархат и унизанная бриллиантами, Лейси в полном изнеможении провожала взглядом парад красных хвостовых огней на машинах, удаляющихся по дорожке от дома и растворяющихся во тьме.

Последние из ее богатых и знаменитых гостей уезжали под проливным дождем в своих длинных-предлинных лимузинах. Она и не подозревала, что незваный гость проскользнул через автоматически закрываемые ворота в тот самый момент, когда выезжал один из лимузинов, и сейчас его черная фигура крадется через лужайку, чтобы воровато пробраться к черному ходу.

Лейси целиком была погружена в свои мысли: она думала о себе и о сегодняшнем решении, которое должно было изменить жизнь ее самой и ее сына.

Закончился званый обед в особняке Дугласов. Завтра все газеты будут в очередной раз превозносить ее как гостеприимную хозяйку и образцовую жену знаменитого сенатора Сэма Дугласа. Газеты не упустят ничего: ее изысканная царственная осанка; ее платиновые волосы, великолепное бархатное платье – чудо искусства модельеров, венчающая ее голову бриллиантовая диадема, блестящие гости, ее совершенный дом, ее совершенная жизнь – все будет до мельчайших деталей преподнесено публике и приукрашено. В свете окончательно принятого ею решения эти славословия будут звучать особенно иронично.

Если иной из репортеров и отметит, что ее улыбке не хватает естественности, он не преминет добавить, что в ней есть подлинная нежность, радушие, теплота и сочувствие. Если его острый глаз увидит, что в ее выразительных фиалковых глазах таится тень грусти, он тут же скажет, что мягкая печаль придает ей еще большее очарование. И добавит, что богатство и слава ни в чем ее не изменили, что каждую минуту своего времени она отдает неусыпной заботе о бедных детях, чьим благодетелем является.

Дрожащими пальцами Лейси прикоснулась к холоду оконного стекла, прочерчивая траекторию скользящей по ту сторону окна капли.

Этот дождь никогда не кончится. Боже мой!

Ночной ливень всегда напоминал ей о выпускном вечере и Джонни, о том, что ее жизнь тогда была неизмеримо ярче, чем это жалкое существование в роскошном особняке Дугласов. Той ночью сердце ее переполняли подлинная страсть и невыносимое страдание. Джонни, который и сам натерпелся от своего опустившегося папаши, был с ней удивительно мил, когда понял, из каких низких соображений ее отец отказался прийти на выпускной вечер.

Голос из прошлого – ее и Джонни.

Они только недавно отошли от детства: ему было двадцать один год и он окончил первый курс колледжа; ей исполнилось восемнадцать. Они стояли, не приближаясь друг к другу, в каморке позади великолепного бассейна Дуг. hit работал; оба нервничали. В эту си вел себя особенно безобразно, и Джонни привел ее сюда после выпускного вечера, потому что ей не хотелось идти домой, пока отец не уберется на работу.

Все Дугласы, в том числе и рыжие близнецы, были в отъезде, что, по словам Джонни, было чем-то из ряда вон выходящим, потому что они редко куда-либо выезжали вместе. Но раз уж они отбыли, он безбоязненно показал ей главный особняк и все службы. Проходя комнату за комнатой в этом фешенебельном доме, Лейси чувствовала себя принцессой из волшебной сказки. Как-то в школе она писала сочинение о сенаторе, и, несмотря на рассказы Джонни, она с благоговением относилась к Дугласам. Они обошли дом, и Джонни отвел ее в домик позади бассейна. Хотя все и говорили о Джонни, что он сущий бич для девиц, к ней он никогда не приставал. Они вообще впервые оказались в этой его каморке и оба не могли скрыть волнение, оставшись один на один около его неприбранной кровати.

Она задержалась у дверей в своем белом платье, потом сняла мантию, квадратную шапочку с кистью и бросила их на пол вместе с медалью за отличную учебу. От дождя волосы Джонни были иссиня-черные, как и его темный пиджак.

Двустворчатые застекленные двери были открыты нараспашку, и они слышали шум дождя, отчего им было не так неуютно перед этой кроватью.

Стараясь не глядеть друг на друга, оба внимательно изучали траекторию дождевых капель с той стороны стекла.

Лейси смотрела сквозь падающие дождевые капли на деревья сада.

– Да, вот это дом так дом!

– Дом-то дом, но, насмотришься вот так, как эти Дугласы поливают друг друга и ненавидят, как сатанеют близнецы, готовые убить друг друга, как вся эта семейка может за милую душу переступить через труп, лишь бы получить то, что им хочется, начинаешь сомневаться, что богатство – это так здорово, как расписывают.

Она дотронулась до стекла.

– Куда падают капли, Джонни?

– Думаю, что никуда, но, что верно, то верно, мы не так торопимся, как они, Тростиночка.

– Куда нам торопиться? Успеется.

– Так-то оно так. Да что, если тебе надоест ждать и ты найдешь другого парня?

Он передернул плечами и попытался выдавить улыбку, но она заметила тень, мелькнувшую на его усталом лице, и прониклась сочувствием к нему, потому что он так старался не показать вида, что ему не по себе.

– Эй, да ты никак промокла до костей, медалистка, – хрипловатым голосом пропел Джонни. – Ты что там под дождем торчишь? Так у тебя от платья ничего не останется.

Но она прижалась к дверному косяку, и ему пришлось подойти к ней и стать рядом, но чем ближе был он к ней, тем ярче мерцали его черные глаза. Он небрежно оперся о стену.

– Боже мой, до чего же ты красива. Меня сегодня так и распирало от гордости, когда ты свою речь толкала. Твоя мать…

– Она сбежала, забыл? – резко оборвала его Лейси. – Да кто о ней плачет? Она воспитала меня на безумных мечтах. Она твердила, что Алкатрас – дворец. Помню, я чуть не сбрендила, когда Кит Тапорт начал хвастать, что его дед сидел там. А потом ты возил меня туда, и я убедилась, что это в самом деле тюрьма. Так что чего о ней говорить? Теперь у меня есть ты. Не будь тебя, я б запнулась на первом слове.

Губы на его темном красивом лице медленно раздвинулись, и на них заиграла улыбка.

– У тебя и так все отлично получается, Тростиночка. Со мной или без меня. Ты совсем не волнуешься, когда поешь.

– Поют от души.

Его рука легла ей на плечо, и у нее перехватило дыхание.

– И это в тебе самое прекрасное, – произнес Джонни, и его и без того низкий голос стал совсем хриплым.

– Что-то раньше я от тебя такого не слышала.

– Я балдею и от твоего тела, Тростиночка. – Он отвел глаза в сторону, но, не удержавшись, посмотрел на ее губы.

– Поцелуй меня, – прошептала она.

Его горячие крепкие губы ласково коснулись ее и осушили капельку дождя, повисшую на кончике носа; она почувствовала, как с самого низа живота поднимается горячая волна.

Ей хотелось большего.

Джонни затрясся как от озноба и отпрянул от нее. Он ни разу не пытался соблазнить ее, потому что боялся: если она забеременеет – пиши пропало: они никогда не выберутся из нищеты и кончат как их родители.

Лейси вытянула у него из-под воротничка галстук и игриво намотала себе на руку.

– Нет, поцелуй по-настоящему. Джонни отшатнулся.

– Пожалуй, пора идти.

– Но почему, Джонни? – Ее пальцы пробежали по самому низу его шеи, расстегнули пуговицу на рубашке, помедлили, чутко ловя его бешеный пульс.

– Сама знаешь почему. – Спокойный тон давался ему с трудом.

Лейси коснулась его волос и погладила его подбородок. Джонни стоял, не смея шевельнуться. Вот уже два года он не позволял их ласкам выходить за пределы допустимого. Кто бы поверил, что крутой Джонни Миднайт может быть истинным джентльменом? Поначалу это ей даже льстило, но с каких-то пор пугающее ее саму желание, которое он пробуждал в ней, уже не покидало ее.

Еле сдерживая стон, Джонни нежно сплел свои бронзовые пальцы с ее пальчиками.

– Я привел тебя сюда не для того, чтобы соблазнить.

– Я знаю. – Он всегда был с ней так нежен. Может, потому она его так хотела.

– Я хочу большего, ты же знаешь. Хочу, чтоб мы поженились, Тростиночка. Когда-нибудь…

Она чувствовала, как под внешним спокойствием все в нем клокотало, и в ее собственном тихом вздохе звучало отчаяние.

– Но я хочу не «когда-нибудь», Джонни.

– Ты хочешь такой дом?

– Нет. – Она хотела любви. Его любви.

– Как насчет твоей стипендии в колледже? Я бы не хотел испортить твое будущее.

– Ты меня не любишь? – Она поднесла палец ко рту и откусила ноготь.

Миднайт схватил ее руку и провел своим пальцем по неровному краю.

– Эй, полегче! Можно обойтись без этих диких порывов?

– Нет, нельзя. И, «когда-нибудь» мне тоже не подходит.

Он издал приглушенный звук, будто застонал. Лейси дотронулась до него, и он тяжело задышал. Он сжал кулаки, так что костяшки пальцев побелели. Однако это ее не остановило. Поднимавшееся по ее телу от горящего взора Джонни тепло придало ей смелости. Ее рука скользнула ему под рубашку и стала ласкать его по голому животу, опускаясь все ниже; он уже весь пылал, и сердце его бешено колотилось под ее пытливыми пальцами, отзываясь во всем теле. Дыхание стало затрудненным и прерывистым. Он весь горел, словно в лихорадке. Наконец, забыв о всех своих клятвах, он схватил ее и поцеловал с грубой жадностью, впившись губами в ее рот, отчего ее затрясло и она чуть не задохнулась.

С трудом оторвавшись от нее, он глубоко вздохнул и оттолкнул ее от себя. Все тело его сотрясалось. Он прижался к стене.

– Будь умницей, уходи.

– Почему мы не можем любить друг друга? – Ее никто никогда не любил. Даже ее родная мать. Даже отец. Только Джонни. Вся пылая от стыда и гнева, она сжала кулаки. Наверное, ни одна девушка не испытывала такого бешенства и боли, не чувствовала такого унижения, если такой парень, как Джонни, сказал «нет».

В ушах зазвенели слова отца, которые тот обрушил на нее сегодня вечером.

– Я ни на какие выпускные вечера не пойду по той же причине, по которой ненавижу тебя: ты не мой ребенок. Когда я об этом узнал, твоя мать дала деру, потому что поняла, что я прибью ее! Ты ей тоже на хрен была нужна! Если ты для чего и годишься, так только для одного. От тебя им только одно и нужно. И ты вся в нее и будешь давать направо и налево, если уже не закрутила с этим подонком Джонни Миднайтом.

Нет…

Ливень не утихал. Она выскочила на холод, подставляя лицо струям дождя, острыми иглами колющим ее нежную кожу и стекающим по плечам под платье. Она с радостью приветствовала холодный дождь и побежала к бассейну. Холодный воздух был приятен после жара Джонни. Лейси обняла дорическую колонну и истерически захохотала.

Миднайт бросился за ней, грубо схватил и оттащил под карниз. Крепко прижав ее к груди, он согрел ее своим теплом, и она перестала дрожать.

Она слышала, как бьется его сердце. Чувствовала жар его тела. Чувствовала, как он успокаивается. Как беспокоится – о ней.

– Ты что, с ума сошла? Что это сегодня с тобой? Бог ты мой, да у тебя платье совсем прозрачное.

Ей нравилась эта хрипотца в его голосе. Нравилось, как чернели его и без того черные глаза, когда он старался не смотреть на ее соски, выпирающие сквозь мокрую ткань. Она затаила дыхание. И он тоже.

В этой влажной серебристой тьме между ними росло неодолимое притяжение, они словно запутались в невидимой паутине, разорвать которую было выше их сил. Она понимала, что надо вырваться из нее и бежать куда глаза глядят. Джонни отпустил бы ее. Бежать! Но она не могла и пальцем пошевелить.

– Люби меня, Джонни. Пожалуйста, люби меня – всегда. – Она снова поцеловала его, и в этом поцелуе слились невинность и смелость.

– Всегда, – как клятву прошептал он.

Его язык раздвинул ее губы и коснулся нёба; все ее тело запылало. Не говоря ни слова, Джонни втащил ее в комнату, захлопнул дверь и толкнул на кровать. Его жесткие руки грубо шарили по ее нежному мокрому телу. Платье порвалось. Но ее это совсем не трогало. Она пьянела от запаха возбужденного мужского тела и хотела большего.

Его язык снова коснулся ее языка, губы их слились в долгом поцелуе, и он был глубже, интимнее и возбуждал с какой-то особой утонченностью, которой она раньше не знала, словно разом прорвалась запруда долго сдерживаемой страсти и их уносило бешеным потоком.

Он задрал вверх платье и, несмотря на то что теперь им управляло только непреодолимое мужское желание, не забыл предохраниться.

За окном вспыхнула молния, но буря, неистовавшая за занавесом из дождевых капель, сбегающих по стеклу, не могла сравниться с бурей, клокотавшей в них.

Долго сдерживаемая страсть прорвалась с такой безудержной силой, что Джонни взорвался очень быстро. Но, даже несмотря на краткость происшедшего, Лейси была потрясена: настолько неистово и искренне было его желание, словно он умер бы здесь и сейчас, если бы не овладел ею. И при этом, когда она закричала, он остановился и держал ее в объятиях, пока она не привыкла к его телу и не поцеловала его сквозь слезы, умоляя не останавливаться. И тогда он перестал сдерживаться, и она упивалась его дикой, неизъяснимой радостью, которую, содрогаясь, он обрел в ее теле. Потом у нее все болело и было даже немножко забавно от всего этого, и в то же время, несмотря на резь, она чувствовала, что ей хочется чего-то еще большего, но она тихо лежала, прижавшись к нему и поглаживая его по мокрым волосам. Все ее тело покалывало и жгло изнутри. Он попросил у нее прощения, и она не поняла за что, пока он не овладел ею во второй раз.

Теперь он, не спеша, раздел ее, гладя своими широкими ладонями ее тело и лаская ее груди губами. Затем губы его двинулись вниз, целуя живот, пупок; ниже, ниже, пока она не стала стыдливо сопротивляться. Тогда он обхватил ее руками и, нашептывая всякие ласковые слова и нежно целуя, уговорил не сопротивляться. Губы Джонни снова двинулись к низу живота и проникли между бедрами; поцелуи его становились все горячее, ласки – настойчивее: он инстинктивно находил каждое сокровенное местечко, жаждущее воспламениться от его губ.

Потом ее пальцы вцепились в его волосы и потянули его темное пылающее лицо к своим губам; она чувствовала, что уже не может сдерживаться и что последние остатки стыда испарились, но теперь ей до этого не было дела – она упивалась своим бесстыдством.

– Раздень меня, – повелительно приказал Джонни низким голосом, отчего она почувствовала еще большее возбуждение.

Вся трепеща словно от озноба, она села на кровати и долго и неуклюже расстегивала пуговицы на его рубашке, а затем стянула ее с его плеч. Она стала водить пальцами по его широкой груди и мускулистому животу, и Джонни тяжело задышал.

– Поцелуй меня – как я целовал тебя, – велел он.

Глаза у него горели, и внезапно Лейси поняла, что сама жаждет сделать то, чего он от нее требует. И это было столь же потрясающе, как то, что он делал с ней. Потому что она любила его. И он любил ее.

Содрогаясь от сладкой пытки, Джонни опустился на нее, крепко прижал к себе и вновь ввел свой меч в ее ножны.. Какое-то время он оставался неподвижным, всем своим телом ощущая нежность ее плоти. Лейси первая очнулась и задвигала бедрами, и Джонни заработал как поршень, дыхание его все учащалось, от его страсти все ее тело стало корчиться, словно в судорогах. Руки его обхватили ее железной хваткой, раскаленные губы прожигали ее горло, его сильное тело двигалось во все убыстряющемся темпе. Они одновременно достигли кульминации, и она, взрываясь словно молния, выгнулась под ним, крича, и этот взрыв вторил его мощному завершению.

Потом они лежали в мерцающей темноте, держа друг друга в объятиях. И каждый следующий раз, когда он брал ее, в ней все меньше оставалось от ее девической стыдливости, и она любила его все сильнее, хотела все яростнее, пока не рухнули последние барьеры скромности и смущения, выстроенные условностями. Стоило ему только бросить на нее взгляд, дотронуться до нее, и она инстинктивно знала, чего он хочет от нее и как ублажить его. И никакого значения не имело то, что до этого она ничего не знала о физической стороне любви, – потому что с ней был Джонни.

Ни в ее книжках, ни даже в романтическом воображении не было ничего такого, что как-то могло бы подготовить ее к познанию неведомых глубин ее женской природы и к экстазам Джонни, сексуальность которого была сродни ее собственной. Лейси ничуть не сомневалась, что в этой ее чрезмерной чувственности нет ничего дурного, раз благодаря ей она становится ближе к Джонни, что душа ее сливается с его душой точно так же, как их тела, что он любит ее и любовь эта продлится до скончания века и нет такой силы, которая могла бы оторвать их друг от друга. Когда они на рассвете вернулись на свою улицу, о вчерашней буре напоминали только резкие порывы ветра, проносящиеся вдоль домов, вырисовывающихся в полутьме. Джонни довел Лейси до дверей ее дома, и они оба только немного удивились, увидев тревожное оранжевое зарево в небе над магазином, в котором дежурили этой ночью их отцы. И даже когда до них донесся вой сирен и они бросились бежать в ту сторону, ни одному из них не пришла в голову мысль о том, что беда может коснуться кого-то из их близких.

Вскоре после того, как отец Лейси заступил на дежурство, в магазине Сэма Дугласа вспыхнул пожар и быстро охватил все здание. В огне погибли ее отец и Камелла Дуглас, которая украшала в это время верхний этаж для своего очередного званого вечера. Отец Джонни получил тяжелые ожоги и скончался в страшных мучениях через месяц.

Судя по всему, огонь вспыхнул сразу в трех местах.

Дугласы утверждали, что пожар устроил злой на весь мир отец Джонни. Когда Джонни стал оспаривать эту версию и обвинил в несчастье самих Дугласов, Сэм Дуглас лишил его работы. В то же время прославленный сенатор открыл двери своего дома осиротевшей дочери другого ночного сторожа.

А когда Лейси переехала к Дугласам, Джонни отвернулся от нее. Он упорно стоял на своем и знать ничего не желал, кроме своей обиды. Лейси тяжело переживала все это, чувствуя себя покинутой и нелюбимой. И от этого она еще больше потянулась к Дугласам. Так Джонни собственными руками привел в действие механизм, который погубил их любовь.