Куда падает дождь

Глава шестая

Миднайт проснулся в полутемной комнате, услышав за дверью неуверенные шаги. Дверь скрипнула, приоткрываясь, и он напрягся всем телом, силясь разорвать свои путы. Полоска под дверью стала ярче, и он затаил дыхание, боясь, что это Ольга вернулась, чтобы отомстить ему.

Затем он почувствовал нежный аромат духов – словно на него пахнуло розами в яркий солнечный день, – и перед глазами мелькнул золотистый отблеск шелковистых волос. Сердце у него бешено забилось.

Лейси была воплощенная стройность, блеск и красота. Острое чувство тоски подсказало ему, что когда-то он упивался этой красотой и обладал ею и любил эту женщину так, как ни один мужчина не мог любить.

Видеть ее здесь было шаткой, по сравнению с которой любая жестокость и опасность – ничто. Он бы с радостью вскочил и убежал куда глаза глядят, но его мускулистое тело не принадлежало ему и было приковано к кровати. Он был весь в ее власти.

Она могла с ним делать все, что ей заблагорассудится, а он не мог ей помешать. Все мышцы в нем сжались.

– Не бойся. Это я, – прошептала она. Ее и без того огромные фиалковые глаза расширились, и в них стоял страх.

– Я тебя не боюсь, – прорычал он. Врун несчастный.

Ошеломленная Лейси просто пристально смотрела – конечно, из жалости.

– Я надеялся, что ты ушла наконец совсем, – грубо выпалил он.

– Доктор Лескуер уговорила меня остаться. У Джонни глаза стали еще чернее.

– Будь она проклята. А я говорю тебе – вали. Лейси посмотрела возмущенно.

– Я сама буду решать, что мне делать.

– Это еще что значит?

– Я останусь – если ты сам меня об этом попросишь.

– Ишь чего захотела. Вали, вали!

Джонни внимательно следил за ней, боясь, что она раскусит его и поймет, что он боится. Лейси взбила подушку и поправила свалившееся тонкое одеяло.

– Черт побери, я же сказал…

– Прежде чем я уйду, Джонни, да будет тебе известно, что доктор Лескуер предоставила мне особые полномочия в отношении твоего лечения.

– Моего лечения? Этого еще не хватало! Лейси даже вздохнула с облегчением.

– Ну и хорошо. Только вот что я еще должна сказать. Если я останусь, я имею право развязать тебя, потому что лично я не верю, что ты действительно опасен, как утверждает медицинский персонал. Доктор Лескуер со мной не согласна, но не прочь позволить мне попробовать.

Она нагло шантажирует его. Это еще больше взбесило Миднайта.

Джонни с силой рванулся, но ремни и пряжки врезались в лодыжки и запястья.

– Иди отсюда!

Он закричал во всю глотку. Лейси отпрянула и со всех ног бросилась к двери, не произнеся больше ни слова.

Лейси выходит из палаты. И оставляет его один на один с Ольгой.

Зарывшись лицом в подушку, он чувствовал, как подступает волна страха.

– Может… развяжешь меня… перед уходом? – еле слышно выдавил он.

Но дверь хлопнула.

Услышав удаляющиеся шаги, он поднял голову и завопил во все горло:

– Лейси!

Но ее и след простыл.

Тревожный лунный свет лился на подушку. Джонни закрыл глаза; голова его в изнеможении упала. Ну что он за идиот, способный делать себе только хуже! Неужели нельзя воспользоваться помощью, даже если ее предлагает неприятель?

– Что? – раздался ее тихий, неуверенный голос.

Он выплыл из бездны отчаяния и приоткрыл свои черные, как ночь, глаза.

– Я-то обрадовался, что ты исчезла, – еще более ворчливо пробубнил он.

– Ты звал или нет?

– Я… я подумал… может, ты развяжешь меня все-таки… пока не ушла.

– Это была бы большая любезность с моей стороны, не правда ли? – Лейси закрыла за собой дверь и направилась к его кровати.

– Положим.

– Можно бы сказать и «пожалуйста».

– Чего? Ах ты черт! – Яростный приступ кашля сотряс все тело Джонни. От чувства бессилия он пришел в еще большую ярость.

Она подошла совсем близко. Пряди волос выбились у нее из-под заколки на затылке и рассыпались вокруг ее нежного личика шелковистыми паутинками. Глаза ее ярко светились; она нагнулась над ним и пыталась расстегнуть пряжку на левой руке.

– До чего же ты упрямый, только и знаешь, что головой об стенку биться. Правда, Дж. К. считает, что именно этот заскок делает из тебя отличного юриста.

Дж. К. лучше придержать язык за зубами. И ей тоже.

Ее духи проникали в его сознание, и он чувствовал одновременно дикое возбуждение и слабость. Вероятно, она и сама не знала, как она хороша, как действуют на него ее чары и как бешено ему хочется стать снова сильным и здоровым.

Пряжка наконец поддалась, и она стала массировать багровый след на запястье; пальцы ее двигались завораживающими кругами, ощущение было столь сильным, что кожа у него запылала.

Джонни лежал не шелохнувшись и затаив дыхание – столь неистово было искушение схватить ее освободившейся рукой, заставить почувствовать, что он действительно опасен, что он мужчина, а не размазня какая-то, чтобы валяться у нее в ногах и выклянчивать согласие остаться, раз она его развязала.

Сквозь полуприкрытые глаза он изучал ее влажные соблазнительные губы, длинную гибкую шею; от его взгляда не ускользнуло, как участился пульс в ямочке у шеи от этого массажа. Он сам себя ненавидел за то острое чувство желания, которое пробуждали в нем ее пальцы, за свою глубокую мужскую тоску по ней.

– Теперь другую руку, – процедил он сквозь стиснутые зубы.

– Только если обещаешь вести себя хорошо. Он что-то прорычал в ответ, и она отпрыгнула на безопасное расстояние. И остановилась с напуганным видом.

Ах ты черт! Джонни упорно смотрел мимо нее в окно.

Она не сдвинулась с места.

– Ладно. Обещаю, – со злостью выдавил он. Это ее, по-видимому, удовлетворило, потому что она обошла кровать, медленно проплыв в лунном свете. Но когда она дотронулась до него снова с той же нежностью, что и раньше, отчего у него по коже забегали мурашки и все его тело запылало и завопило, чтоб это повторялось и повторялось, он заметил, что на сей раз у нее самой трясутся руки, словно эти прикосновения и для нее были небезразличны. Зрачки ее огромных глаз расширились так, что вокруг этих черных дыр виднелось только тоненькое фиалковое колечко.

Надо как-то отделаться от нее, или будет поздно.

Она возилась с блестящей пряжкой, прикусив губы, и он вспомнил, что она делала это всегда, когда оказывалась в затруднительном положении. До него вдруг дошло, что она действительно боится его и не знает, что он может выкинуть, как только она освободит его.

Пряжка наконец поддалась, и он высвободил руку.

Она уставилась на него расширенными от ужаса глазами.

Сейчас ему ничего не стоит схватить ее.

Она хотела было убежать, но он сграбастал ее и что есть силы притянул к себе, несмотря на невыносимую боль в груди, где были сломаны ребра.

Он хотел причинить ей боль, до смерти напугать ее, чтоб она убежала и больше никогда не возвращалась, унизить ее так же, как унижало все его существо само ее присутствие, но, когда она упала на его сломанные ребра, лед в его сознании вдруг расплавился и вспыхнула нежность. Тело его пронзила боль. Он побелел, застонал, откинулся на подушку, тяжело дыша. На лбу у него выступили капельки пота. Его раздирала холодная ярость: он злился на себя и на нее, потому что ему стало стыдно за свою слабость.

Ему казалось, что она будет презирать его или сбежит, как только он ее отпустит.

Но она лишь сильнее прижалась к нему и погладила его по влажному лбу.

– О, Джонни, – проговорила она тихим и каким-то удивительно уютным голосом, – мы столько боли причинили друг другу. Я не хотела бы вновь мучить тебя.

Он отвернулся, но успел заметить, как побелели ее губы и побледнели щеки. Ее страх и беспокойство за него потрясли его, и он уже не мог себя вести столь жестоко. И в тот же миг Джонни понял, что погиб: с каким бы упорством ни пытался он ненавидеть ее, теперь он ее и пальцем бы тронуть не посмел.

Видно было, что она тоже ошеломлена потоком противоречивых чувств. Она дотронулась до его подбородка и повернула его голову к себе. Не в силах вымолвить ни слова, она подняла полные слез глаза и пристально посмотрела на него. Другой дрожащей рукой схватила его за лацканы халата.

– Зря я пришла.

– Тростиночка, – нежно отозвался он. – Это я во всем виноват. Я сам себя доканываю. Но сейчас все в порядке.

– Не надо было мне развязывать тебя, – сокрушенно прошептала Лейси. – Теперь я, пожалуй, пойду…

– Нет…

Она сделала попытку подняться, но он крепче прижал ее к себе. Руки его нежно ласкали ее напрягшиеся плечи, пальцы пытались разгладить напряженные мышцы на спине. Наконец она немного расслабилась и свернулась калачиком на его груди, словно котенок, пригревшийся в тепле.

– Я больше не буду, – бормотал Джонни тихим, задыхающимся голосом.

Лейси обвила его шею, прижалась к ней щекой и так лежала, словно в гнездышке, без движения, хотя внутренний голос говорил, что именно этого не следовало бы делать.

Потом она предприняла новую попытку выбраться и поднялась, но Джонни обхватил ее за талию.

На ресницах у Лейси блестели слезы.

– Не надо было мне приходить.

Как же она права и как же она искушает его!

– Верно. – Но голос его окреп, он выдернул заколку из ее волос, и они водопадом заструились по плечам. – Ты захватила меня врасплох. – Он перебирал своей смуглой рукой ее волосы, погружаясь в их благоуханный шелк, и в этот момент знал только одно: ничего на свете он не хочет – лишь бы держать ее в своих объятиях.

Больше всего ему нужно касаться ее и чтобы она касалась его, любить и быть любимым. Глубоко в мозгу билась мысль, что он уже целую вечность не знал женщины. И еще – что единственная женщина, которая была создана для него, причинила ему самую страшную боль.

Может, и слава Богу, что он никак не вспомнит, за что он ее ненавидит. Этакая отсрочка смертного приговора. Она возвращает его к жизни. Какое наслаждение смотреть на нее и касаться ее! Душа поет. Благодаря ей у него в голове шарики забегали, и обрывки воспоминаний начинают складываться в цельную картину, и белые пятна стираются.

А как хороша она на ощупь, как хороша! Его пальцы гладили ее тонкую шею, перебирали волосы на затылке. Кожа у нее была нежная, как лепестки роз, и теплая, как весенний солнечный день. Позволить ей остаться было крайне опасно. Но ему надо во что бы то ни стало разобраться со своей жизнью, а для этого необходимо вспомнить прошлое. Она пробудила в нем что-то такое, с чем он не мог справиться и чего не испытывал все эти два месяца.

Джонни потянулся губами к ямочке внизу ее шеи и попробовал тепло ее кожи, и кожа оказалась терпкой и сладкой, как дорогое шампанское.

– Ради Бога, не надо, Джонни, – слабо запротестовала она.

Но он еще раз поцеловал ее, и она застонала. Он не переставал целовать, и она запрокинула голову, изогнув свою длинную шею так, что золотистая волна волос затопила ее плечи. Теперь уже она как бы приглашала его не останавливаться, и Джонни протянул обе руки и обхватил ими стройную шею. Лейси застонала во второй раз, кожа ее потеплела и стала мягче, и вся она сделалась более гибкой, будто лишилась костей. В Джонни просыпались тысячи забытых ощущений. Руки его опустились ниже и скользнули по гладкому белому шелку, сладострастно облегающему своей прохладой ее горячие груди.

Он делал это раньше. Много раз. Пока их не оторвало друг от друга безумие. Боже, как он любил ее.

Лейси тоже гладила его. Ее неуверенные пальцы двигались по отзывчивым рельефным мышцам, словно пытались вызвать в его теле те же ощущения, которые он вызывал в ее. Она нежно коснулась его крепкой скулы, затем потрогала шрамы на лбу.

Тыльной стороной руки он прикоснулся к бутонам ее сосков, выпирающих сквозь белый шелк платья.

– Ты всегда такая горячая? – прошептал он. Она побледнела и прикусила губу.

– Только с тобой, – хриплым низким голосом проговорила Лейси. – Только ты этому не верил.

Почему же он сейчас верит? От воспоминания о былой боли она чуть не задохнулась.

– Боже мой, что я делаю? Я не хочу, чтобы все началось сначала, Джонни Миднайт.

У Миднайта и самого в горле застрял ком. Он тоже почувствовал страх. Он пытался сглотнуть, но ничего не получалось.

– Джонни, ты не помнишь, а я помню.

– Значит, у тебя есть преимущество.

– Какое там…

Безнадежная страсть, сверкнувшая в ее глазах, пронзила его. Несмотря на ломаное-переломаное тело, он чувствовал, что она вернула его к жизни и сделала снова мужчиной, не боящимся больше за свое будущее и уверенным в своих силах.

Голос диких джунглей отозвался в его жилах на ее пугливый ласкающий взгляд, одновременно бросающий дерзкий вызов и соблазняющий. Все его существо тоже захлестнула волна противоречивых чувств.. Она смотрела на него своим пылающим взглядом, и все у него поплыло перед глазами.

– Останься, – прошептал Джонни прерывающимся голосом.

– Я надеялась, что ты прогонишь меня и тебе станет легче.

– Куда уж тут легче… Она кивнула головой.

– Ладно… Но только пока ты не встанешь на ноги. А потом разойдемся. Так будет лучше.

Чувство неописуемой благодарности охватило Джонни, и он заплакал. Он попытался сдержаться, но ничего не помогало. Слезы буквально хлынули у него из глаз. Они душили его. Совершенно убитый, чувствуя бесконечный стыд, он отвернулся, чтобы скрыть исказившееся от плача лицо.

Но Лейси прижалась еще ближе к нему и нежно поцеловала его в лоб, в глаза, пока слезы не прекратились. Обвив руками, она прижала его к себе изо всех сил.

– Ничего страшного. Никто, кроме меня, не увидит. А я никому не скажу.

Но кроме нее, ему ни до кого нет дела.

Джонни поднялся и сел; руки его железным кольцом обхватили ее и прижали к себе, он спрятал лицо у нее на груди. Он все на свете бы отдал, чтоб только не показывать ей своей слабости, своих слез. Но два месяца ужаса выплеснулись наружу.

– О, Лейси, это был сущий ад – ничего не знать, ничего не помнить. Иногда мне хотелось умереть.

– Не говори так… – Она ласково поглаживала его шею.

– Иногда кажется, что я теряю рассудок и мне никогда не поправиться.

Ее милое личико осветилось сочувствием. Сначала она нежно гладила его руками, затем стала успокаивать поцелуями, успевая запечатлевать их в паузы между скорбными излияниями Джонни о том, что с ним случилось, каким трусом он был на самом деле. Он все поведал ей об Ольге, о том, что она вытворяла, как она издевалась над ним, называя его овощем, и почти умудрилась убедить его в этом.

Лейси чувствовала, как в ней растет волна ненависти.

– Никакой ты не трус. А эту подлую садистку я прикончу, обязательно прикончу…

Лейси коснулась рукой его лица и прижалась к нему щекой. Наверное, она хотела последний раз поцеловать его. Но только Джонни приоткрыл рот, как она запечатлела на нем такой горячий поцелуй, словно все эти годы душа ее тосковала о нем. Пальцы ее обхватили его шею, и она приникла к нему, всей душой стремясь к близости, в которой было что-то неизмеримо большее, чем просто чувственность.

Когда она наконец оторвалась от него, глаза ее были расширены и в них чувствовался страх.

– Джонни, мы не должны… этого нельзя… я не могу… Это не должно повториться.

– Твоя правда.

– Лучше я сейчас пойду, а ты отдохнешь. Ему ненавистна была сама мысль, что она сейчас уйдет.

Он удержал ее за руку.

– Прежде чем ты уйдешь, скажи мне, ради Бога, почему мы расстались?

Лейси прикусила нижнюю губу. Лунный свет делал ее бледное лицо еще бледнее. Голос ее задрожал.

– Обстоятельства настроили нас друг против друга, но последний удар нанесла я, когда вышла замуж за другого человека.

– Почему?

– Тебе казалось, что ты знаешь почему. – В голосе ее чувствовалась горечь.

– Расскажи.

– Это все слишком сложно, да и поздно. Может, я была не права, но и ты тоже. И я заплатила за это так же дорого, как ты. – Она попыталась беспечно пожать плечами, но каждое движение давалось ей с трудом. – Ради Бога, Джонни, все давно кончилось. Я не могу говорить об этом. Пожалей меня. – Она откинула голову, и он увидел в ее слишком ярко блестевших глазах боль, скорбь и яростный гнев. – Это выше моих сил.

Миднайт бился за то, чтобы вернуть свою жизнь, чтобы узнать и вспомнить все – и доброе, и дурное. Но еще сильнее он хотел удержать ее хоть ненадолго.

– Расскажи тогда о чем-нибудь еще.

Он прижал свою ладонь к ее ладони. Лейси вся запылала. Внезапная волна забытого возбуждения передалась и ему. Его темные пальцы были такие большие, что ее рука вся умещалась в них. Она ошеломленно следила расширенными глазами, как он сплетает свои пальцы с ее; ощущение было невероятным – как когда-то. Словно очнувшись, она отдернула руку.

Губы ее задрожали, и он увидел слезы в ее глазах.

– Лучше нам не касаться друг друга.

– Как прикажешь, – легко согласился Джонни.

– Ты не помнишь, – начала она тихо, – что, когда был маленьким, очень боялся темноты?

– Мы тогда знали друг друга?

– Нет, ты был уже большим парнем, когда мы встретились.

– Большим? Ты хочешь сказать – толстым? Она по-девчоночьи хихикнула, и это вдруг вызвало поток воспоминаний. Ему лет девятнадцать. Вот точно так же захихикала она, стоя на их общей пожарной лестнице и заглядывая в окно его спальни в доме родителей, когда он, валяясь на своей кровати, рассматривал голых девиц в журнальчике, вместо того чтобы заниматься. Он как раз пытался прикинуть размеры бюста грудастой блондинки, когда в окне возникла рожица хихикающей Тростиночки. Он покраснел, смутившись, а она выдернула у него журнальчик и бросилась с ним по пожарной лестнице на крышу. Он не сразу очухался и опрометью бросился за ней.

С трудом он заставил себя не задерживаться на сладостной сцене на крыше.

– У тебя был брат, которого ты очень любил. Он умер, – продолжала она.

А он вспоминал, как бесился, когда она во всю глотку выкрикивала нескромные заголовки из содержания журнальчика, пока он гнался за ней по лестнице.

– Натан, – говорила она тихим, гипнотизирующим голосом.

А у Миднайта перед глазами мелькали сцены на крыше: она вырывает из злополучного журнальчика картинки с голыми девицами и пускает их по ветру с крыши, пока он наконец не поймал ее.

– Расскажи мне что-нибудь о Натане, – пробормотал он, улыбаясь про себя.

Он задавал вопросы, и она отвечала – до тех пор, пока он не касался их давних отношений.

Когда он на следующий день и на следующий попытался нажать на нее, она стала более настороженной и замкнутой и грозилась вообще больше не приходить. И он не делал новых попыток. И тем не менее события прошлого, которыми она пугала его, постепенно возвращались к нему в виде воспоминаний.

Потому что еще кое-кому хотелось воспламенить боль и ярость, которые гнездились в глубинах его сознания, чтобы он возненавидел Лейси и снова прогнал.

Тому, кто стал с некоторого времени регулярно присылать ему со специальным курьером послания в длинных белых конвертах.