Квартирный вопрос

Глава 4

Джульетта умеет рассмешить меня. Юмор для нее – отдушина, она живет на грани безумия, и потому мы хватаемся за все смешное, как за спасительную соломинку. Мы висим на ней с двух концов. И если Джульетта падает, я стараюсь вытащить ее из пропасти. Иначе она может увлечь меня за собой.

Джульетта, которая всегда испытывала возбуждение, общаясь с находящимися в кризисном состоянии людьми, пыталась расспросить меня о том, что я чувствую, и поймать мой взгляд. Подобный способ контакта с собеседником ей рекомендовали на дневных психологических курсах, которые она усердно посещала.

– Я не хочу говорить об этом, – заявила я, раскладывая купленные продукты, так что Джульетте приходилось водить глазами между сумок, чтобы поймать мой взгляд. – Со мной все в полном порядке. Не случилось ничего такого, что бы выбило меня из колеи. Так что, будь добра, перестань, хватит с меня расспросов мамы.

Улыбнувшись, Джульетта села.

– Ты отказываешься общаться, – сказала она. – Знаешь: развод – это особая форма тяжелой утраты и человек переживает свое горе в несколько этапов.

– Я пока не развожусь, – сказала я, чувствуя легкую тошноту от трех съеденных на пустой желудок шоколадок «Кит Кат», – и я сыта по горло всей этой псевдопсихологической галиматьей. Перестала бы ты лучше читать все эти дурацкие книжки и занялась собой.

В глазах Джульетты промелькнуло знакомое выражение. Мои слова рассердили ее.

– «Перенесение» – так называется этот психологический феномен, – промолвила сестра. – Я тоже испытывала нечто подобное, когда Сид ушел от меня. Ты помнишь, как я кричала на билетершу в «Виктории»? Я не могла остановиться, а потом разрыдалась. Это все потому, что он напоминал мне папу.

Джульетта улыбнулась.

– У тебя всегда глаза на мокром месте, – хмуро сказала я, – и, ради бога, не впутывай сюда папу. – Я открыла холодильник и проверила его содержимое. – На самом деле я чувствую себя великолепно. С каждым часом я обнаруживаю все больше преимуществ в незамужней жизни.

Я повертела в руках сверток с беконом.

– Мартина больше нет и не надо держать в холодильнике жалкие останки дохлой свиньи.

– Ты стала вегетарианкой? – с надеждой в голосе спросила сестра.

– Конечно, нет. Кстати, ты ведь тоже не вегетарианка, поэтому не начинай этот разговор.

– Я ем только цыпленка и тунца.

– Когда ты жила с Сидом, ты ела крольчатину и козлятину.

– Сид таким образом пытался вернуться к своим деревенским корням. Для него это был путь обретения матери.

– Сид был психопатом, способным со спокойной душой съесть собственную мать!

Мои слова вывели Джульетту из себя. У нее задрожал подбородок, и она, всхлипнув, размотала рулон бумажных кухонных полотенец.

– Марлена говорит, что я позволяю тебе обижать меня, потому что до сих пор живу сложившимися в детстве стереотипами, – дрогнувшим голосом промолвила она. – Я всегда находилась в твоей тени…

О боже! Я уже не раз слышала это! Я продолжала освобождать холодильник, сосредоточившись на своем занятии и стараясь не обращать внимания на ворчание Джульетты.

Я была увлечена своим делом. Теперь, когда холодильник был в моем полном распоряжении, я могла осуществить свою давнюю мечту и попытаться разбогатеть, сделав прорыв в области диетологии. Меня всегда ужасала мысль о том, что кто-то опередит меня в этом деле и успеет нажиться на пришедшей мне в голову идее, прежде чем я напишу книгу о новом способе похудания.

Книга должна была называться «Диета одной полки». Моя идея была блестящей и в то же время очень простой. Мне казалось удивительным то, что я первой додумалась до нее.

Суть такова: чтобы похудеть, надо выбрать одну полку в холодильнике и положить на нее продукты, общая калорийность которых составляет ровно тысячу калорий – ни больше ни меньше.

И вы целый день должны питаться только ими. Там были еще и другие правила, конечно. Чтобы вам физически невозможно было съесть что-то, кроме того, что лежит на той полке. Прелесть этой идеи заключается в том, что вы планируете все заранее. Все рассчитано на день вперед, у вас не возникает никаких искушений, и вы не чувствуете себя обделенным или лишенным чего-то, потому что продукты у вас под рукой, они ждут вас. Вам достаточно только открыть холодильник.

«Так! – воскликнете вы. – Что бы мне сейчас съесть? Яблоко или батончик „Марс"?»

И вы к своей радости убедитесь, что до отхода ко сну вы можете полакомиться еще тремя вареными яйцами, четырьмя кусочками «Ривиты» и баночкой сардин. Что касается меня, то я решила распланировать свой рацион питания на всю неделю, слегка нарушив диету бутылочкой «Фраскати». Вино стояло в ячейках на двери холодильника. Я купила продукты, в которых в общей сложности содержалось семь тысяч калорий, и должна была, по моим расчетам, питаться ими до следующего вторника. За это время я надеялась немного похудеть.

Когда я примусь за книгу, я опишу, конечно, различные комбинации продуктов ежедневного рациона и (или) предполагаемое содержимое холодильника на неделю вперед. Таким образом, в книге должно было содержаться четыреста семнадцать страниц (триста шестьдесят пять плюс пятьдесят две). Я надеялась, что супермаркеты купят у меня лицензию на продажу специальных продуктовых наборов, составленных в соответствии с рекомендациями моей книги. С их помощью покупатели без труда наполнили бы свои холодильники, сэкономив время на подсчет калорий и составление списка продуктов. Это был бы выход для тех бедняжек, чьи мужья-обжоры и отвратительные детишки заполняют холодильники собственной мерзкой жратвой. Сидящая на диете женщина могла бы спокойно есть продукты со своей полки, самодовольно наблюдая за тем, как толстеют ее дети и умирает от сердечной недостаточности ее муж.

Я не была уверена, что видеоролики пойдут так же хорошо, но если бы десяток книг, шесть видеороликов, доходы от продажи лицензий на использование моей идеи в различных областях под лозунгом «Откажись от сливочного масла, и твои ноги станут стройными», принесли мне миллионов сто – тут уж я уверилась бы, что на что-то в этой жизни способна.

Джульетта тем временем заговорила о том, с каким отвращением она выполняла в детстве задания по немецкому языку и как это никого не волновало. В конце концов ей, однако, наскучило ныть, и она, вдруг замолчав, заглянула мне через плечо.

– Зачем ты кладешь в холодильник «Ривиту»? – удивленно спросила она.

У меня не было никакого желания посвящать Джульетту в свой замысел. Она из тех женщин, что готовы вывалить полный запас своих ложных воспоминаний хоть на кассиршу в супермаркете. Доверся я ей, моя идея вскоре станет известна всему городу. Я пробормотала что-то в том духе, что низкие температуры способствуют сохранению витаминов, хотя знала, что теперь Джульетта наверняка, придя домой, сразу же положит все продукты в холодильник. Одновременно я подсчитывала в уме, сколько шоколадных пальчиков я могу позволить себе съесть в неделю, если в каждом содержится тридцать две калории.

Вскоре я решила, что могу съедать четырнадцать шоколадных печеньиц за пару дней, – для точного подсчета требовался калькулятор, но я не хотела возбуждать любопытство Джульетты и остановилась на десяти шоколадных пальчиках, поздравив себя с тем, что, согласно моей схеме, кроме них я могла съесть еще некоторое количество продуктов, в которых содержалось 6 680 калорий, и после этого выглядеть просто потрясающе. Толстые не правы, когда утверждают, что стать худым – вовсе не означает обрести счастье. Когда ты стройна, ты выглядишь просто фантастически, и это вдохновляет тебя, а когда ты толстуха, то ты выглядишь просто толстухой. И это заставляет тебя чувствовать себя несчастной.

Я – толстуха. Так сказал Мартин.

Мне нужно было срочно похудеть, и не только потому, что так считается: когда твой брак разваливается, а ты ходишь вперевалку, у тебя меньше шансов вызвать к себе интерес и сочувствие, чем когда ты на глазах слабеешь от голода. Просто я, если запущу себя, могу выглядеть действительно ужасающе.

Таким образом, я добивалась двух целей: я хотела а) подцепить красивого богатого мужчину и б) потрясти Мартина. Увидев, как привлекательно и сексуально я выгляжу, он сойдет с ума от того, что я теперь с другим человеком, а он увяз в отношениях с этой дурой Шэрон.

Я не могла понять, почему уже не начала худеть. Ведь в последние дни я забыла о том, что такое обеды и ужины. Вот уже семьдесят два часа я сидела на красном вине и арахисе и поэтому надеялась, что сброшу лишний жир. Поделившись своими соображениями с Джульеттой, я услышала в ответ, что в пакете с орешками, который я съела в ее присутствии, содержится тысяча пятьсот калорий. Порой я ненавижу свою сестру.

– У меня снова начинается булимия, – сказала я, зная, что это вызовет у нее зависть, а также объяснит то, почему я накупила столько еды.

Она вздохнула, а я тем временем задумчиво взглянула на новый пакетик с орешками, рассуждая о том, что мне лучше съесть сегодня – еще немного арахиса или три маленьких баночки бобов, четыре унции чеддера, авокадо и шесть помидоров. Правда заключается в том, что приступы булимии носят у меня странный характер. Я могу есть без остановки, но меня никогда не рвет от переедания. Свое обжорство я компенсирую полным отказом от пищи. Например, я могу три дня есть все подряд в больших количествах, а потом, мучаясь от чувства вины за то, что растолстела, три дня голодать. Иногда это ничем не лучше.

Но теперь, когда я, к счастью, осталась одна, я смогу сдерживать свой аппетит и решить проблему лишнего веса. Я отсыпала полпачки арахисовых орехов. Если возникнет необходимость, я смогу дополнить их бобами. С чувством полного удовлетворения я окинула взглядом аккуратно заполненные полки холодильника. Моя идея меня не подведет.

Заметив, что Джульетта с интересом посматривает на продукты, я быстро захлопнула дверцу, опасаясь, что она обратит внимание на их низкую калорийность, и попыталась отвлечь ее разговорами о Найджеле.

– Он был очень мил со мной, – сказала я, – старался успокоить и помочь мне заработать деньги. Конечно, я понимаю, что ему прежде всего хочется помять мои сиськи, – быстро добавила я, зная, что думает по этому поводу Джульетта.

– Найджел очень ненадежный человек, – сухо сказала она, блеснув глазами и поджав губы. – На твоем месте я не стала бы участвовать в его сомнительных делишках.

Мне захотелось, чтобы Джульетта ушла домой, и я со спокойной душой начала бы опустошать первую полку холодильника. А то придется угощать ее, и тогда моя схема подсчета калорий полетела бы ко всем чертям.

Я зевнула, давая понять, что у меня нервное истощение и мне требуется отдых. Сама Джульетта, когда ей несладко приходилось в жизни – а такое случалось довольно часто, – обычно спала целыми днями, чтобы снять напряжение.

– Я и не собираюсь, – устало сказала я. – Я не такая дура.

Управляющий банком принадлежал к породе новых деловых людей, которые не прячутся за своими столами, посматривая на клиента, умоляющего дать ему кредит на покупку машины, через поблескивающие стекла очков, а подходят к нему стремительной походкой и говорят, широко улыбаясь: «Привет, меня зовут Грэм».

Грэм был удивительно некрасив, хотя его жена и дети, радостно улыбающиеся на фотокарточке, выглядели вполне нормально – люди как люди. (Фотография возвышалась на его столе посреди разноцветных канцелярских принадлежностей – подставок для ручек, держателей для бумаг и тому подобного; все это, по-видимому, были сувениры, подаренные на последнее Рождество отчаявшимися клиентами, у которых в канун Нового года истекал срок погашения кредита.) Но от него зависело мое материальное благополучие, и он был мужчиной, а я никогда не упускаю случая пофлиртовать с любым представителем сильного пола старше семи и моложе восьмидесяти лет, и я пожала ему руку своим фирменным («со-мной-не-шути») рукопожатием, улыбнулась своей самой лучшей («представляете-что-я-сейчас-скажу») улыбочкой и села, довольная тем, что в его глазах промелькнул интерес.

Достав из папки, которую я принесла с собой, два листка с расчетами, составленными Найджелом, я протянула их менеджеру.

– Мне хотелось бы вложить деньги в недвижимость, – начала я вкрадчивым тоном, как учил меня Найджел.

– Расскажите конкретнее о своих планах, – попросил Грэм. Манеры служащих крупных компаний всегда раздражали меня.

Улыбнувшись, я начала вешать лапшу ему на уши.

– Моя первоначальная специальность – продажи и маркетинг, – нагло врала я, – но в последние годы я занимаюсь бизнесом вместе с мужем. – Я снова улыбнулась банкиру, думая о том, что, если бы у Мартина был бизнес, он и близко не подпустил бы меня к нему. – В моем ведении, ну, знаете, бухгалтерия, растаможка, контакты с партнерами и так далее (у меня все внутри сжалось, когда я вообразила в какие контакты с каким партнером вступает Мартин, может быть, в эту самую минуту), однако дело в том, что этот инвестиционный проект никак не связан с нашим основным бизнесом, – продолжала я, – он должен финансироваться из других источников и не зависеть от наших доходов. Я хочу сказать, что этот проект совершенно автономен. – Я была в полном отчаянье, чувствуя, что несу какую-то чушь и отхожу от сценария. Только бы не расплакаться!

Грэм удивленно посмотрел на меня.

– Прелесть в том, – вспомнив наконец заготовленную речь, снова заговорила я, – что, если на рынке жилья цены поползут вверх, мы получим большую прибыль, отремонтировав и продав купленную недвижимость. Если же рынок продаж останется статичным, тогда и на рынке аренды не будет изменений… – я на секунду замялась, видя, как дернулись уголки губ Грэма, – …и у нас будет много квартиросъемщиков, – закончила я, понимая, что мои слова похожи на детский лепет, и проклиная Найджела за то, что он впутал меня в эту историю.

Вместо того чтобы придумывать эту дурацкую речь для меня, ему следовало самому пойти в банк за кредитом.

– Какие у вас доходы? – спросил Грэм и, взяв серебряную ручку с оранжево-желтой эмблемой, приготовился делать пометки в блокноте.

– Небольшие, – поспешно ответила я, – всего двадцать тысяч фунтов в год. – Грэм внимательно посмотрел на меня, пытаясь, наверное, понять, кто я: авантюристка или просто идиотка. – Но я совсем недавно нашла новую работу, – пролепетала я, – ну, не то чтобы совсем новую… скорее даже, это старая работа… То есть я хочу сказать, что вернулась на прежнее место после разрыва отношений с мужем. Простите, что я так путано говорю, но я никак не могу привыкнуть к своему новому положению.

Я изобразила на лице жалкую улыбку, и у меня задрожал подбородок. Мой неожиданный порыв вдохновения, пожалуй, произвел бы впечатление даже на Найджела.

– Гм, – хмыкнул Грэм, должно быть, решив, что перед ним женщина, которая так расстроена своим разрывом с мужем, что даже не может вспомнить, работает она или нет.

– Вы можете связаться с моим работодателем и получить у него необходимые справки обо мне, – с грустным видом промолвила я, чувствуя себя как рыба в воде в роли несчастной покинутой жены. – Я работаю в строительной фирме, и они мне, за деньги, конечно, выполнят все работы по проекту. Экспертиза будет у меня на руках, так что технических проблем – никаких…

В этом месте у меня перехватило горло от волнения, и я постаралась взять себя в руки, лихорадочно вспоминания наставления Найджела, который говорил мне, что я любой ценой должна избегать разговоров не то о разрешении на планировочные работы, не то о строительных нормах и правилах.

– В любом случае, – продолжала я бодрым тоном, входя в раж и начиная верить собственным фантазиям, – я кое-что смыслю в том, как делаются дела в строительном бизнесе, знаю его первоосновы, и теперь, когда у меня развязаны руки и я снова вернулась на прежнее рабочее место, самое время приступить к осуществлению этого проекта, так сказать, бросить свежий вызов…

Я сделала паузу, давая Грэму возможность сказать мне несколько ободряющих слов, но он промычал что-то нечленораздельное и принялся изучать расчеты, которые я передала ему.

Мне показалось, что он молчал целую вечность, в течение которой я рассматривала висевшие в его кабинете ужасно безвкусные настенные календари и наматывала на палец прядь своих волос. Наконец Грэм поднял на меня глаза и завел длинную речь о прибыли, получаемой от сбора арендной платы, и о ее процентном соотношении с выплатами по кредиту, и о том, что он, конечно, не сомневается: я понимаю разницу между рыночной стоимостью и прибылью на инвестированный капитал, и что из прибыли, которую приносит арендная плата, надо вычесть десять процентов на обслуживание, и что, несмотря на то что мои расчеты носят оптимистический, а его – осторожный характер, они не противоречат друг другу…

Понятия не имея, куда он клонит, я улыбалась и молча кивала. Однако когда он остановился, чтобы перевести дыхание, я поняла, что мне надо что-то ответить на его тираду.

– Да, вы совершенно правы, – сказала я, и похоже, его удовлетворили мои слова.

А затем Грэм задал мне несколько странных, не относящихся к делу вопросов о страховом и пенсионном полисах, на которые я довольно путано ответила, назвав при этом стоимость своего дома. Последнее явно привело его в хорошее расположение духа. Когда Грэм узнал, что ипотечный кредит за мой дом полностью выплачен, его уважение ко мне возросло. Я дала ему понять, что мы с мужем сумели сделать это, провернув несколько прибыльных дел. Причем я намекнула, что в осуществлении этих проектов я играла не последнюю роль, конечно, ни словом не обмолвившись о том, что мать Мартина сыграла в ящик за несколько дней до судебного разбирательства по делу о непогашении кредитных обязательств.

Грэм разразился новой, еще более продолжительной, речью, оживленно жестикулируя и постукивая по столу линейкой. На этот раз он говорил о планировании непредвиденных обстоятельств, значении экспертизы и о том, что «оценка – это все».

Я заподозрила, что в юности он тайно мечтал стать преподавателем, но алчная мать заставила Грэма избрать карьеру банкира. Он наверняка закончит свой трудовой путь на кафедре какого-нибудь провинциального банковского колледжа, где будет читать с кафедры в переполненных аудиториях лекции о том, как доводить клиентов до белого каления своим многословием.

– Вы должны подумать о том, – внезапно сказал он тоном Уинстона Черчилля, призывающего народ на битву с неприятелем, – что вы будете делать, если квартиросъемщики съедут. Если квартиры подвергнутся грабежу. Если вы не получите страховку. Если заведется плесень, личинки древоточца, если произойдет наводнение или огонь… Если вдруг, – он понизил голос до угрожающего шепота, от которого у меня мурашки забегали по спине, – все пойдет не так, как вы рассчитывали.

Что я сделаю? Перережу себе горло или оторву Найджелу яйца.

– Что бы ни случилось, – продолжал Грэм, опять черчиллевским тоном, – вас это не освободит от обязательств перед банком. Вы должны будете выплачивать кредит.

– О, по этому поводу вы можете не беспокоиться! – воскликнула я и рассмеялась, пытаясь отделаться от неприятного впечатления, что разговариваю со слабоумным, который притворяется банковским менеджером, чтобы отдохнуть от плетения корзин.

– Грэм, – продолжала я, стараясь придать своему голосу интонации Маргарет Тэтчер и обворожительно улыбнуться, – ручаюсь, что у вас не возникнет проблем с погашением этого кредита.

– Каким образом, черт возьми, я сумею выплатить этот кредит?! – срывающимся голосом говорила я Найджелу в тот же день, чуть попозже.

– Не волнуйся, – сказал Найджел, – мы начнем погашать кредит лишь тогда, когда найдем первого квартиросъемщика. Все пойдет как по маслу, вот увидишь. Ты прекрасно справилась со своей задачей, – восхищенно продолжал он и впервые за время нашего знакомства посмотрел мне не в вырез кофточки, а в глаза. – Так, значит, он согласился оплатить две трети стоимости нашего проекта?

– Я не знаю! Он собирается дать нам то, что мы просим. То есть, я хотела сказать, собирается дать мне. Я должна буду вернуть кредит, Найджел!

– Ты упомянула о том, что оценку будет производить Уоббли Джексон?

– Да, Грэму это очень понравилось.

– Превосходно! Я учился в школе вместе с Уоббли. Он уже тогда был скучным ублюдком. Надо не забыть позвонить ему.

– Я еще не видела этот дом!

– Я покажу его тебе, когда пожелаешь. – Найджел наклонился и стал покусывать мочку моего уха. – Я сделаю все, что ты пожелаешь, в любое удобное для тебя время…

– Отвяжись от меня! Я не могу покупать дом, который еще даже не видела.

– Если Уоббли произведет оценку на этой неделе, на следующей банк выдаст нам кредит. Поэтому мы уже можем поручить старине Грегги обследовать дом и составить смету ремонтных работ. Ничто не мешает нам начать осуществлять свой план. Дом станет нашей собственностью уже через две недели.

– Моей собственностью.

– Перестань! – Найджел с упреком посмотрел на меня. – Мы с тобой в одной лодке. Я доверяю тебе, иначе я подписал бы с тобой договор о сотрудничестве. Не беспокойся, дорогая. Я не подведу тебя. Это наш общий долг. Твой и мой. И еще Глории.

– Ты посвятил ее в наши планы?

– Я был все эти дни так занят, что у меня едва хватало времени на то, чтобы спросить, как поживают дети. Не беспокойся, Глория будет рада. Она у меня золотце.

– Мне кажется, что ты обязательно должен рассказать жене о деле, которое ведешь вместе с другой женщиной. До нее могут дойти разные слухи. Мне бы не хотелось огорчать ее.

– Все расскажу, ничего не бойся, никто не огорчится.

– Я думаю, что тебе следует рассказать ей обо всем до того, как придет письмо из банка. Они хотят послать тебе письменный запрос, чтобы ты подтвердил сумму моего жалованья.

– Не ворчи, Кэри. Это тебя старит.

Этот ублюдок прекрасно знал все мои слабые места и пользовался этим. Я сладко улыбнулась.

– Ну, вот так-то лучше, – похвалил он. – Ты снова выглядишь великолепно.

– Как ты думаешь, я похудела?

Вот пример того, насколько у меня поехала крыша от огорчений! Найджел, конечно, воспринял этот вопрос как приглашение полапать меня.

– Ты стройная и очень красивая, – пробормотал он, припав губами к моей шее.

– Отстань от меня! – воскликнула я, отталкивая его. – И никогда не лги! Скажи, я хоть немножко сбросила вес?

– Да. – Голос Найджела звучал искренне и твердо. Он знал, что должен был ответить именно так, если хотел, чтобы я помчалась сломя голову к адвокату и подписала документы на приобретение дома, который еще в глаза не видела.

– Где? – Я не желала давать ему спуску.

– У тебя уменьшилась задница, – не раздумывая, сказал он тем уверенным искренним тоном, который помог ему накануне банкротства в 1988 году продать на полмиллиона фунтов бракованных оконных рам. – Правда, и до этого ее нельзя было назвать большой. У тебя всегда была замечательная фигура.

Я отошла от него подальше, в другой конец кухни. Я чувствовала, что худею, но дала себе слово не взвешиваться до конца недели. И хотя меня разбирало любопытство, я сдерживала себя, предвкушая ту радость, которую испытаю, когда через пять дней стану на весы и увижу, что потеряла несколько фунтов.

Пока все шло хорошо, и я успешно подавляла в себе желание откупорить бутылку «Фраскати». Мне было приятно сознавать, что я следую по пути добродетели и храню бутылку вина, которую позже мы с Луизой можем выпить вместе. Меня вполне устраивало то небольшое количество еды, которое я съедала за день. Обычно это были шоколадные пальчики и еще что-нибудь с полки холодильника.

Главным было заглушить чувство голода. Одну из глав своего бестселлера я решила посвятить этой теме и назвать ее «Голод – враг диеты». Необходимо было соблюдать принцип «часто и понемногу».

Теперь, освободившись от тирании высококалорийной пищи, я пришла к выводу, что жирная еда была следствием замужней жизни, когда питаешься три раза в день потому, что так, дескать, всегда делала мама, вместо семи-восьми маленьких перекусов. А ведь наши внутренние часы – естественно наступающее чувство голода подсказывает: природой предусмотрено именно это. Тут я ввернула бы немного науки, привела бы примеры из мира животных: с одной стороны, безобидная милая овечка, жующая целый день травку, с другой – вонючий пес, жадно поглощающий огромное количество пищи за три секунды.

Почувствовав легкий голод, я поняла, что настало время открыть холодильник и выбрать что-нибудь из продуктов. Я не желала посвящать Найджела в свою идею, сулившую со временем большую прибыль. Я знала, что не успею оглянуться, как Найджел сам себя назначит директором предприятия «дробного питания» и начнет строить грандиозные планы. Не говоря уж о том, что я не хотела делиться с ним шоколадными пальчиками. Найджел за последнее время заметно располнел, ему не мешало бы тоже посидеть пару недель на диете «одной полки».

Пока я не запатентовала свой метод похудания, я должна была выставлять посторонних за дверь, прежде чем садиться за стол.

– Ко мне скоро придет Луиза, – заявила я. – Мне надо успеть принять ванну.

Найджел бросил на меня удивленный взгляд.

– Но сейчас только пять часов.

– А кто тебе сказал, что ванну надо принимать в определенное время? Кроме того, мне предстоит еще сделать несколько телефонных звонков, в частности, мне нужно поговорить с Мартином. Он оставил сообщение на автоответчике.

– Соскучился, должно быть?

– Не знаю и знать не хочу.

Я не сказала Найджелу, что Мартин беспокоился о своих деньгах, которые одолжил мне, чтобы я сумела как-то прожить до тех пор, пока не найду работу. Вспомнив о нерешенных проблемах, я почувствовала, как все во мне сжимается от паники – и мертвой хваткой схватила Найджела за руку.

– Как быть с деньгами? Как платить за все это?

Найджел в ответ тоже сжал мою руку.

– Не беспокойся, – сказал он. – В выходные дни я сделаю более детальные расчеты. Надеюсь, мы получим достаточно крупный кредит, если Уоббли не подведет. А если нет, – добавил он ободряющим тоном, – я вложу остаток из других своих проектов, а позже, когда пойдет арендная плата, рассчитаемся. Я тебя в беде не брошу.

Я вдруг растрогалась, и мне захотелось броситься ему на шею и расплакаться, но я взяла себя в руки и строго спросила его:

– С чего бы это?

– Потому что ты – мой друг, – ответил он и, нежно чмокнув меня в щечку (вот за это-то и я готова была простить ему все на свете и любить его, хоть он и придурок), взял свой мобильник и ключи от машины. – Завтра я заеду за тобой в десять. Мы осмотрим дом, и я познакомлю тебя с Грегги. А потом мы попросим произвести оценку дома. – Найджел с довольным видом потер руки. – Мы заработаем неплохие деньги, Кэри.

Его лицо озарилось лучезарной улыбкой. Думаю, что именно ею он покорил сердце Глории. Настроение Найджела передалось мне, и я не могла не улыбнуться ему в ответ.

– Надеюсь, что так оно и будет, – сказала я. – Мартин сошел бы с ума, если бы узнал, что я взяла кредит в банке.

– Но ты сделала это для того, чтобы вложить деньги в дело, – напомнил Найджел.

Я представила себе, как разбогатею, обзаведусь целой сетью доходных домов, похудею, обрету безупречный облик и деловой опыт и, встретившись с Мартином, скажу: «Дорогой, можешь забрать свой дом!»

А потом я нажму кнопку, чтобы закрыть окно новенького с иголочки автомобиля, и направлюсь в Уолдорф Клоуз, в свой роскошный особняк. А Мартин, который всегда мечтал жить в этом районе, останется стоять на обочине с открытым от изумления ртом.

– Ведь у вас с Мартином все кончено, правда? – спросил Найджел.

У меня резко упало настроение.

– Да, все кончено, – мрачно согласилась я, и все внутри у меня сжалось.

Все кончено.

– Наконец-то ты обрела свободу! И это надо отметить, – заявила Луиза, пытаясь открыть бутылку шампанского. – Ну вот, готово!

Она торжествующе усмехнулась, когда пробка выстрелила, чуть не попав мне в правый глаз, и из горлышка бутылки хлынула пена.

– Посмотри на меня. Я рассталась со Стюартом, и это было лучшее, что я сделала в своей жизни, – продолжала Луиза, разливая шампанское. – Я никогда не оглядываюсь назад.

Я взяла свой бокал, решив не напоминать ей о том, как она как-то раз плакалась мне за рюмкой и что ее новая любовь на всю жизнь, по имени Роберт, вызывала у нее большие сомнения. Сомнения эти проявлялись в том, что она время от времени спала с одним владельцем газетных киосков, у которого была жена и трое детей.

– Я знаю, – сказала я. – Но у меня как-то пусто на душе.

Меня начали душить слезы, и я, чтобы не разрыдаться, сделала большой глоток шампанского, а потом подняла свой бокал, чтобы чокнуться с Луизой, которая, похоже, тоже была готова расплакаться.

– Я понимаю тебя, – промолвила она. – Сейчас тебе дерьмово.

Некоторое время мы грустно смотрели друг на друга, а потом Луиза усмехнулась в своей неподражаемой манере и залпом осушила бокал.

– Забей на все это!

Шампанское – прекрасный напиток. Ничто не может сравниться с ним. После первого же глотка по вашему телу разливается тепло, и вы чувствуете необыкновенную легкость. После второго бокала я совсем успокоилась, после третьего ощутила бодрость, радость жизни, погружена в мечты о карьере застройщика и домовладелицы, и только снисходительно кивала, слушая рассказ Луизы о том, как она разрывается между интеллектуальной привязанностью к Роберту и животной страстью к владельцу киосков.

Оглядываясь назад, я понимаю, что решение открыть стоявшую в холодильнике бутылку «Фраскати» было нашей ошибкой. Я на мгновение заколебалась, вспомнив о том количестве калорий, которое поглотила сегодня. Впрочем, шампанское уже было нарушением диеты и теперь я могла пить дальше, успокаивая свою совесть тем, что возникли непредвиденные обстоятельства. Луиза вертела пустым бокалом, вопросительно глядя на меня. И поскольку она принесла шампанское, я посчитала своим долгом тоже угостить ее.

Сначала все шло хорошо. Мы много хохотали, уж не помню над чем, но началось все с того, что мы стали вспоминать самые нелепые и неудачные эпизоды нашей сексуальной жизни – а их было немало; помню, Луиза как-то особенно забавно описывала Стюарта… Но стоило выпить один лишний бокал – и тонкая грань между смехом и слезами стерлась. Мы обе вдруг замолчали. Я сидела с шоколадным печеньем в руках, разглядывая ковер и чувствуя, как комок подкатывает у меня к горлу. А тут и Луиза всхлипнула и стала плакаться, что ей так мало надо было – всего лишь чтобы ее любили и ценили, а они все хотели одного – забраться на нее, а потом отправиться в пивную.

Я была не так жестока, чтобы напоминать ей, что она сама и завела такой порядок. Вместо этого я, сев рядом с ней на пол, погладила ее по плечу. А тем временем я мысленно сочиняла письмо Мартину, в котором отрекалась от всех добрых слов, сказанных когда-либо в его адрес, и называла его мерзавцем и подлецом. Приземленным, бесчувственным, поглощенным собой, эгоистичным существом… Когда я уже перешла к пятнадцатому пункту, где вдоволь поизмывалась над тем, с каким вкусом он подбирает себе подружек и какие у него самого отталкивающие манеры (прическа! Шуточки!), – меня вернул к действительности жалобный вой Луизы.

– А теперь Роберт, видите ли, хочет ребеночка, – сквозь слезы, сказала она.

Мы молча уставились друг на друга. Тошнота подкатила у меня к горлу, и я поняла, что мне необходимо срочно что-нибудь съесть, чтобы преодолеть приступ депрессии.

– Я тоже хочу ребенка, – печально промолвила я и, встав, достала из кухонного шкафа начатую пачку арахиса. Зная, что Луиза съест большую часть этих орехов, я не особенно беспокоилась о том, что самым грубым образом продолжаю нарушать правила диеты «одной полки».

– Нет, не хочешь, – заплетающимся языком произнесла Луиза. – Ты говоришь так, потому что пьяная. Ты всегда хочешь ребенка, когда напьешься. Вспомни Лаки! – внезапно воскликнула она, тыча в меня пальцем.

– Лаки – засранец, – сказал я, и нам снова стало весело. Луиза фыркнула и засмеялась. Мы снова чувствовали себя девчонками, которые ходят в один класс начальной школы.

Я разлила остатки «Фраскати» в бокалы и сыпанула в рот горсть арахисовых орехов, от которых у меня всегда повышалось настроение.

– Теперь осталось только красное вино.

– Отвратительный маленький ублюдок! – сказала Луиза. – Помнишь шоколадные батончики?

Как я могла его забыть? Я получила печальный урок на всю жизнь и поняла, что наша любовь к друзьям не обязательно должна распространяться на их детей. Каждый раз когда я видела этого негодного мальчишку, мне хотелось отшлепать его по заднице. Сначала его, а потом его мать Ровену. Из учительницы математики, наводившей ужас на одиннадцатилетних сорванцов и заставлявшей их замолчать одним своим сердитым взглядом, Ровена превратилась в придурковатую тихоню, одетую в розовый спортивный костюм с вытянутой задницей, и говорить могла только о том, какой у ребенка стул. В тот несчастный день, о котором напомнила Луиза, она сидела с виноватой улыбкой на лице, а Лаки мог служить красноречивым напоминанием о том, как важно пользоваться контрацептивами.

– Бедная Ровена, – сказала Луиза и добавила фразу, которую часто повторяла: – Не стоило ей выходить замуж.

– Выходить замуж никому не стоит, – ответила я, ища штопор.

Луиза, которая никогда не была замужем, с готовностью согласилась со мной. Мысли путались у меня в голове.

– В конце концов, Бернард – всего лишь скучный человек. Его не сравнить с таким ублюдком, как Мартин, – продолжала я.

– Он зануда, – сказала Луиза. Встав, она подняла пустой пакет из-под арахиса и направилась к моему холодильнику. – Где у тебя банки с консервами? Я их не нашла, – сообщила она, вновь усаживаясь на пол с шоколадным печеньем и рассчитанной на пять дней порцией сыра в руках.

– Кто? – спросила я.

– Что – кто? – не поняла она.

– Кто зануда, зануда кто?

– Бернард. Бородатый скучный ублюдок Бернард.

– Но ведь Ровена любит его, – заметила я, – а Мартин никогда не любил меня.

– Нет, – возразила Луиза, – он любил тебя в самом начале. Они всегда поначалу любят нас.

– А мне кажется, что он никогда по-настоящему не любил меня, – печально сказала я. – Он никогда не заботился обо мне, не старался лелеять и холить меня, не говорил нежных слов, не давал понять, что я нужна ему. Ему было со мной неплохо, но если бы я ушла, тоже было бы неплохо. И как только появился кто-то другой…

Я замолчала, чувствуя, что у меня к горлу подкатил комок.

– Но ты продолжала любить его даже после того, как он встретил Шэрон, – сказала Луиза, заглядывая в свой пустой бокал.

– Ты так думаешь? Нет, я просто хотела его. Мне нужно было его удержать. Может быть, мне прежде всего хотелось, чтобы он хотел меня. Доказать себе, что меня еще могут хотеть… – Я достала из холодильника еще одну бутылку вина. – Найди штопор, Лу.

Она пошарила среди лежавших на полу подушек и с торжествующим видом помахала в воздухе штопором. В этот момент зазвонил телефон. Мы переглянулись. Кто бы это мог быть? Мы были похожи на двух застигнутых врасплох нашкодивших девчонок.

Шестое чувство, которое часто спасало меня от утомительных разговоров, подсказало, что это звонила мать. Вскочив на ноги, я бросилась к телефону и быстро включила автоответчик.

– Это мама! – сообщила я Луизе.

Сидя на полу, мы прослушали ее сообщение.

«Здравствуй, дорогая моя, я звоню тебе так поздно, потому что завтра утром меня не будет дома, но я вернусь после четырех. Мне нужно поговорить с тобой. Может быть, встретимся как-нибудь на неделе? Я постоянно думаю о тебе, но я понимаю, что на некоторые темы ты не желаешь говорить, и ты же знаешь, как я уважаю твои чувства, но вот тебе к сведению: в одиннадцать часов по четвертому каналу идет программа о том, как справляться с чувством утраты и так далее, там могут быть полезные для тебя вещи, а если ты не сможешь ее посмотреть, не беспокойся, но если у тебя есть кассета, запиши на кассету, а потом, если хочешь, мы можем с тобой обсудить ее, конечно, если ты сама захочешь, ведь ты знаешь, что я – человек тактичный и границы не переступлю. Надеюсь, отец не пытается вмешиваться в это, могу вообразить, как ему хочется вмешаться, но ведь ты знаешь, дорогая, стоит тебе только уступить ему хоть на дюйм, ты потом не отделаешься от него…»

Мама замолчала, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями, прежде чем продолжить свою речь. Но тут, слава богу, три минуты истекли и раздался длинный гудок. Луиза откинулась на подушки и шумно вздохнула.

– Вот черт, а я всегда считала свою мать самой многословной женщиной на свете.

– В последнее время она звонит мне каждый день, – мрачно сказала я. – Следующий раз она не ограничится звонком и явится сюда.

Мы обе зевнули.

Она явилась на следующее утро. Я мучилась от похмелья и открыла дверь только потому, что ждала приезда Найджела. Мама стояла на пороге, широко улыбаясь, и все еще держала палец на кнопке звонка. Серьги, небрежно повязанный воздушный шарфик, подарки в руках. Разве могла я прогнать ее?

Пока я разглядывала в зеркало свои мутные глаза и опухшее лицо, свидетельствовавшее о том, что нельзя безнаказанно пить всю ночь в тридцать два года, она распаковывала сумку.

– Это тебе, дорогая, я не могла устоять перед таким ароматом, – сказала она, поднося к моему одутловатому покрытому пятнами лицу два букетика фрезий. – А вот гель для душа с маслом магнолии. Я знаю, что ты обожаешь запах магнолии. Я сказала продавцу-контролеру в супермаркете «Маркс и Спенсер», ну тому, с которым я хожу в одну мастерскую художественной керамики, что покупаю этот гель для своей дочери.

– Спасибо, мама.

– У тебя немного усталый вид.

Когда-то, лет в двадцать, я могла после ночного кутежа наложить толстый слой косметики, взбить волосы и радостно встретить новый день. Но теперь я чувствовала, что даже если использую сто тюбиков тонального крема «Полифилла», все равно не смогу замазать изъяны на своем лице.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила мать, растягивая, по своему обыкновению, слова.

Хреново.

К тому времени, когда Найджел позвонил мне во второй раз, чтобы сообщить, что задерживается, я уже успела выпроводить маму, но все еще испытывала сильное раздражение, вызванное ее приходом.

– Поторапливайся, Найджел, – сердито сказала я и повесила трубку.

Мать часто выводит меня из себя. Окружающие считают ее милой женщиной. Ровена просто очарована ею.

– Почему ты все время злишься на нее? – как-то спросила она меня. – Что она тебе сделала?

Это замечательный вопрос, на который я не могу найти ответ несмотря на то, что долго искала его вместе с Джульеттой. (Хотя мне кажется, что Джульетта при обсуждении этого вопроса все время уходит в сторону. Она ищет причину наших неладов с матерью в прошлом, обвиняя ее в том, что та быстро отняла нас от груди, отдала в детский сад, где с нами плохо обращались, вышла замуж за нашего отца, и все это в совокупности, дескать, и сделало ее саму, Джульетту, ненормальной даже на фоне прочих членов нашей семьи).

Когда обстоятельства вынуждали Джульетту вернуться в день настоящий, она начинала нервно расхаживать из угла в угол, произнося длинные речи о том, что наша мать неправильно понимает свой родительский статус и не может нас «отпустить». Мать и Джульетта проводили долгие часы, обсуждая это, но я так и не поняла, кто кого, собственно, держит и что значит в данном случае «отпустить».

Думаю, что меня раздражает в матери прежде всего ее манера дышать. Ее дыхание обладает полным музыкальным диапазоном. Сначала она, закрыв глаза, делает вдох, который длится тридцать секунд. При этом она подымает плечи, закидывает голову назад и наклоняет ее чуть право. Кажется, что она всем своим телом вбирает кислород и готовится заявить нечто чрезвычайно важное. Затем она делает долгий медленный выдох, ее плечи опускаются так, словно ее постигло сильное разочарование. А потом весь цикл повторяется снова. Кроме того, она владеет целым спектром коротких и длинных вздохов, ахов, охов и стонов, которые передают всю гамму ее эмоций – от ярости и гнева (что случается нечасто) до выражения долготерпеливого страдания (регулярно), а также экстаза (не доводилось слышать).

Сегодня она сочувственно вздыхала, взволнованно дышала, показывая мне подарки, и раздраженно фыркала, когда я проявила черную неблагодарность и отказалась излить ей душу. Почему я ничего ей не могу поверить? Другие могут. Моя мама – настоящая добрая самаритянка. Она посещает всевозможные психологические курсы, на которых учат искусству общения. Ее подруги готовы отправиться за ней в Сибирь, только бы она выслушала их в своей неподражаемой манере, повторяя как эхо за ними окончания фраз и побуждая их тем самым продолжать свои излияния. Но мне было этого мало. Если я говорю, что чувствую себя глубоко несчастной, то значит, я хочу, чтобы мне дали носовой платок. И все. А получается вот так:

Я (после долгого сопения): Я очень расстроена.

Она (подвинув стул, наклонившись вперед и глядя на меня в упор): Значит, ты чувствуешь, что очень расстроена?

Я: Да, Мартин бросил меня. Вот ублюдок!

Она: Значит, ты считаешь его ублюдком?

Я: Он – эгоистичная, самодовольная, вкрадчивая гадина.

Она (приподняв бровь и многозначительно глядя на меня, с интонацией, в которой нет осуждения, но слышатся нотки возражения): Вот как? Гадина?

Мне неприятно то, что она так бесцеремонно пытается копаться в моей душе. Уж лучше бы она была похожа на мать Луизы, которая наведывается к дочери раз в месяц, ругает ее за грязь в туалете на первом этаже, три дня моет дом, драит кухню и стирает белье, накопившееся в корзине. Она сводит Луизу с ума своими придирками, но это лучше, чем сидеть и слушать голос моей матери, спрашивающей нараспев:

– У тебя никогда не возникало беглых ассоциаций между мастурбацией и склизкими животными?

Мне бы хотелось, чтобы она вместо подобных вопросов сварила мне кофе и немного убралась в доме.

Одного часа общения с матерью хватило для того, чтобы привести меня в ярость. Я расхаживала по кухне, терзаясь угрызениями совести.

Свою злость я сорвала на Найджеле. Открыв дверцу пикапа, я сразу же набросилась на него:

– Если ты будешь постоянно опаздывать, я откажусь от сотрудничества с тобой!

– Тебе нужно завести любовника, – примирительным тоном заметил Найджел. – Тогда ты перестанешь дергаться по мелочам.

Дом находился в самом безобразном районе города, краска с его стен местами облезла, входная дверь была выбита, оконные рамы выломаны. Мои надежды стать крупной владелицей недвижимости, завести себе шикарный гардероб и кучу любовников рассеялись как дым. Когда мы переступили порог дома, я почувствовала нестерпимую вонь. Это был резкий запах кошачьей мочи. Я хотела повернуться и выйти на свежий воздух, но Найджел подхватил меня под руку и увлек к полуразрушенной лестнице.

– Не суди по первому впечатлению, оно поверхностное, – с улыбкой сказал он. – Джим устроит здесь генеральную уборку. Он не боится вони, у него плохое обоняние.

– Уборку! – с негодованием воскликнула я. – Да легче разрушить этот дом, чем навести в нем порядок!

Я огляделась по сторонам. Разбитые стекла, замызганные ковровые покрытия, надпись на стене: «Ты – покойник».

– Подожди, давай поднимемся на верхние этажи, – сказал Найджел, шагая вверх по заваленным мусором ступеням. – Там все гораздо лучше. Там уже полным ходом идут работы. Уже и конец виден…

Достав из сумочки масло лаванды, которое мне порекомендовала Соня как успокаивающее ароматическое средство, я осторожно последовала за Найджелом. «Конец виден» – означало: «виден полный конец надеждам». Там царила разруха. Потолки на верхних этажах обрушились, радиаторы были сорваны со стен.

– Ты видишь?! – торжествующе воскликнул Найджел. – Все трубы на месте.

Натерев ноздри лавандовым маслом, я заглянула в ванную комнату. Туалет был загажен.

– Мы наведем здесь порядок, – нетерпеливо сказал Найджел, заметив, что дом разочаровал меня и я не испытываю того энтузиазма, на который он рассчитывал.

– Мы?! – возмущенно воскликнула я. – Ты сказал «мы»?! Нет уж, большое спасибо! Я не собираюсь своими руками убирать чужое дерьмо. У меня собственных проблем по горло.

Найджел изменил тактику и снисходительно улыбнулся.

– Кэри, поверь мне, я перевидал на своем веку множество подобных домов. Пара недель, и ты не узнаешь это здание.

– Я сказала управляющему банка, что дом требует всего лишь косметического ремонта.

– И ты была права. Дом в полном порядке, – невозмутимо сказал он и, потянув за кусок коричневой деревоплиты, поднял облако пыли. – Ты зря беспокоишься. Все будет хорошо. Посмотри, – он обвел рукой помещение, – здесь будет душевая кабина, там маленькая кухонька, а в центре жилая комната. И тогда наверху разместится…

– Что?! Ты считаешь, что кто-то будет жить в такой крошечной квартирке? Да здесь яблоку негде упасть!

– В таких условиях живет половина населения нашего города. Ты просто избалована. Видела бы ты квартиры, которые сдает Джонни. Они в два раза меньше, чем эта. А между тем люди стоят в очереди, чтобы снять одну из них.

Я с раздражением посмотрела на него.

– Вся эта затея ни к чему не приведет. Оценщику достаточно будет бросить один взгляд на эту кучу дерьма, и меня в банке просто на смех подымут.

Я уже смирилась со своей неудачей в роли деловой женщины. Однако Найджел не сдавался.

– Ты действительно так думаешь? – спросил он. Я бросила на него подозрительный взгляд.

– Забавно! – воскликнул он. – Знаешь, сегодня утром я разговаривал по телефону с Уоббли. Думаю, он сделает такую оценку, какую нам надо.

Найджелу нравится считать себя членом всесильной мафии, тайно управляющей судьбами мира.

– Да? Но ведь он еще не видел этот дом.

– Он видел его снаружи, – сказал Найджел самодовольным тоном, который уже начал бесить меня. – И я предупредил его о том, что он может увидеть внутри. Так что с оценкой не будет никаких проблем.

– Поживем, увидим.

Неужели Найджел действительно имел какое-то влияние на этого беднягу Уоббли?

– А теперь мы должны нанять рабочих и начать ремонт, – сказал Найджел. – Ты могла бы присматривать за его ходом.

Он ободряюще улыбнулся мне, как обычно улыбаются пятилетнему ребенку, помогающему накрывать на стол.

– Я дам тебе все имена и номера телефонов, ты вызовешь их на место работ, а потом встретишь здесь. Лучше всего начать с Большого Бена, хотя Тревор нам тоже понадобится. Посмотри-ка! – и он показал мне свисавшие с потолка оголенные провода. – Мы должны сделать обмеры, отремонтировать водопровод и канализацию. Думаю, с этим у нас не возникнет проблем. Ты всегда можешь связаться по телефону с агентами. Все планы у Тони.

– Это ты должен созвониться с мастерами! Ты говорил, что сам организуешь все работы, а в мою задачу входят только переговоры с управляющим банка и получение кредита. Я ничего не понимаю в ремонтных работах.

– Ну, хорошо, хорошо, я сделаю все, как обещал. Просто я очень занят, у меня нет ни минуты свободного времени. Я думал, что ты хочешь отвлечься от своих мыслей. – Найджел стал набирать на мобильном чей-то номер. – Бен? Привет, как дела, дружище? Отлично! Нет, я не забыл, но все это время я был страшно занят. Я целую неделю не переступал порог своего офиса. Да, я знаю, приятель, но у меня скопилась масса документов, которые я должен был просмотреть. А теперь я занимаюсь ремонтом нового дома. Как бы ты отнесся к тому, чтобы приехать и поглядеть? Да, да, правильно, тот самый. Один из трех. Славная постройка! Прекрасно, дружище. Пока. – Найджел повернулся ко мне. – Ну, вот видишь! Все идет как по маслу. В пятницу утром приезжай сюда, я тебе его представлю.

Я с сомнением посмотрела на него, но он был полон энтузиазма.

– Мастера сами знают, что надо делать. Тебе только нужно проверить, появились ли они на работе в тот день, когда обещали прийти, и достаточно ли у них денег на закупку материалов и оборудования. Если нет, сходи в банк. Я все время на связи. – Он показал мне свой мобильник. – Мы купим тебе такой же. Сотовая связь облегчает жизнь.

– И ежедневник, – потребовала я, представив, как, надев строительную каску, буду лазить по лесам и командовать рабочими, этими грубыми полудикарями. Под мышкой у меня будет ежедневник, на поясе – мобильный телефон. Я буду легко двигаться по деревянному настилу, ловя на себя взгляды, полные восхищения и похоти…

– Хорошо, ежедневник так ежедневник, – сказал Найджел, хотя его явно удивила моя просьба. Он не мог взять в толк, почему я, собственно, не могу делать пометки на своей руке или на обороте какого-нибудь помятого конверта, как это делал он сам. Но ему нравилось, что я наконец воспрянула духом.

– В таком случае, пошли! – бодро сказала я, радуясь тому, что мне открылась еще одна сторона жизни, которая была недоступна при Мартине. – Купим мне мобильный телефон прямо сейчас!

Я все еще любовно и бережно тыкала пальцем в кнопки, выбирая звуковой сигнал на мобильном телефоне, когда в дверь неожиданно позвонили. Выглянув в окно, я узнала знакомый силуэт. Этого не может быть! Второе посещение за день!

– Ты очень беспокоишь меня, Кэри, – сказала она. На этот раз мама явилась без цветов и была настроена по-боевому.

– Сегодня утром я спешила на деловую встречу.

– Но из тебя невозможно было слово вытянуть! – Мама тяжело дышала, отвернувшись к окну и пытаясь взять себя в руки, как это делала исполнительница роли Роуз в пьесе «Вверх по лестнице, ведущей вниз», которую она как-то видела на сцене театра. – Так обидно….

Тут она резко обернулась и, взглянув мне в глаза (как ее учили на курсах по психологии общения – тех же, на которые ходит Джульетта), опустила ресницы и шумно вздохнула.

Волна раздражения накатила на меня, и я ухватилась за угол холодильника, стараясь сдержаться. Меня била нервная дрожь. «Оставишь ты меня в покое или нет, бога ради!» – кричали мои нервные окончания, а слабый голос разума предупреждал, что если я нахамлю маме, бессонная ночь мне обеспечена. «Она хочет как лучше – убеждал меня он. – Она твоя мать».

– Прости, я не хотела тебя обидеть, – процедила я сквозь зубы и, положив мобильный на стол, достала из холодильника пакет с арахисом и бутылку «Фраскати».

– Я знаю, – произнесла она многозначительным тоном, – что у тебя сейчас очень трудный период. Я не бесчувственная.

– Хочешь орешков?

– Я не хотела мешать тебе. Но ты даешь мне понять, что я здесь лишняя. – Она произносила фразы с причудливой интонацией, повышая голос на каждом пятом слоге. Очевидно, она принимала хруст орешков, которые я ела, за попытку возразить ей. – Отец был у тебя?

– Нет.

– Он звонил?

– Нет.

– Он думает только о себе.

Я почувствовала, как внутри у меня все сжимается.

– Хочешь вина? – спросила я и, отпив половину своего бокала, долила его.

Мама сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

– Нет, дорогая, думаю, что мне не стоит пить вино. Знаешь, у меня сейчас такое чувство… Впрочем, хорошо, налей немного.

И все же я верила, что настанет день, когда моя мать ответит наконец на заданный ей вопрос «да» или «нет». Это случится тогда, когда в мое окно влетит маленькая розовая фарфоровая птичка и скажет, что готова выполнить три моих заветных желания. («Хочу разбогатеть, хочу похудеть, хочу, чтобы мама уехала в Австралию…») Хорошо еще, что она быстро пьянеет. Выпив полбокала вина, она забыла все свои обиды и стала жаловаться на то, как себялюбиво и никчемно повел себя наш отец, когда Джульетте пришлось среди ночи убежать от Сида (мои мать и сестра были склонны драматизировать события: в ту ночь Сида не было дома, он сидел в полицейском участке, куда его доставили за какое-то правонарушение, совершенное в торговом центре, – что именно он натворил, мы так и не узнали, но Джульетта в любом случае вполне могла дождаться утра и не пороть горячку), и как он, то есть отец, точно так же без всякого толку является сюда и выведывает все, что касается моих отношений с Мартином.

– Да ничего такого он не делал, – несколько раз повторила я. Единственный человек, который постоянно являлся ко мне без предупреждения и бесцеремонно расспрашивал меня, сидел сейчас передо мной и пил мое «Фраскати», добавила я про себя. Но мама, казалось, не слышала моих возражений.

В конце концов я сдалась и, взяв свой мобильник, начала вносить в его память номера телефонов друзей и учреждений, которые могла вспомнить. Потом я взяла свою записную книжку и добавила еще несколько десятков. Память телефона была рассчитана на девяносто девять номеров.

Это заняло довольно много времени, так как нужно было набрать также имена знакомых и названия учреждений, что было не так-то просто. Найджел купил телефон по дешевке, и у него не было клавиатуры с буквами. Мне потребовалось полчаса, чтобы разобраться, как их набирают.

К тому времени, когда я справилась со своей задачей, мать говорила уже на другую тему. Речь шла о ее подруге Молли и ком-то еще, кто не желает нести ответственность за последствия трансакционального анализа. (Нежелание Нести Ответственность считалось преступлением, приравниваемым к Нежеланию Отпустить. Джульетта и мать часто обсуждали эту тему, а я тем временем зевала, сидя где-нибудь в уголке.) Она выпила почти все вино, и теперь у нее был диковатый взгляд. Я уже начинала нервничать, поскольку не успела поесть. Я знала, что не успею я открыть холодильник, как она сметет с полок все, что бросится ей в глаза. И еще мне хотелось принять ванну. Я мечтала, чтобы она ушла. Но если бы я выразила свое желание вслух, это вновь обидело бы ее. И хотя она ворвалась ко мне в дом, выпила все мое вино и битый час болтала о неудачах моей сестры, я вынуждена была в конце концов признать, что она проявляет искреннее участие ко мне и беспокоится о моем эмоциональном состоянии.

– Инфантильный ублюдок! – взревела она вдруг и так сильно ударила ладонью по столу, что я вздрогнула. – Я с ужасом вспоминаю о том, что он сделал с нами…

О боже, она опять о нашем отце!

– Слава богу, что его сейчас нет здесь, – продолжала мать. – Он нес бы всякую чепуху и окончательно расстроил тебя.

Да, слава богу.

– Хвала Господу нашему Иисусу! – бодро воскликнул Нейл, стоя на стремянке с мокрой тряпкой в руках. – Да, стекла действительно грязные! – радостным голосом добавил он; я тем временем ждала на нижней ступеньке стремянки с его кофе в руках.

– Хочешь кофе? – спросила я с надеждой. Я с нетерпением ждала того момента, когда он сядет за стол и заведет речь о таинственных путях Господних. Голос Нейла успокаивал меня, а главное, мне не нужно было отвечать ему.

Я наивный человек, и мне можно всучить все что угодно. Мне льстит, когда я становлюсь объектом пристального внимания продавца и он начинает расхваливать мне свой товар, уверяя в том, что тот высокого качества и способен удовлетворить запросы даже самых взыскательных клиентов. Преимущество религии по сравнению с другими товарами состоит в том, что вам не надо переживать неприятный момент, когда продавец истощил весь запас своих рекламных трюков и нетерпеливо посматривает на вас, ожидая, что вы наконец совершите покупку. Выслушав проповедника, достаточно растрогаться и сказать: «Удивительно, но я никогда прежде не задумывалась об этом!»

И он уходит довольный, исполненный к тебе благодарности и любви. В отличие от продавца, который ругает тебя в душе на чем свет стоит за то, что потратил впустую два часа.

Я знала, что, услышав о моем разрыве с Мартином и о моем горько-циническом отношении к мужчинам и семейной жизни, Нейл сразу же надает мне целую прорву восхитительных и пылких советов о том, как обратиться душой к Отцу Небесному. Беседа с ним успокоит меня и поможет на часок расслабиться. А мне это было необходимо сейчас. Вчера вечером мама три часа провела у меня, не желая ехать домой, даже когда я в отчаянии начала прямо при ней освобождать кухонные и платяные шкафы. Она сидела на моей кровати, надменная и снисходительная, приговаривая:

– Ты правильно поступаешь, дорогая, уборка оказывает на человека терапевтическое воздействие.

Увидев мое старое летнее платье, в котором я была похожа на подружку невесты, она вскочила на ноги и, схватив его, воскликнула:

– Какое миленькое платьице!

Она успокоилась и снова села на кровать только после того, как я сунула его в большой черный пластиковый пакет с разным тряпьем.

Когда мне наконец удалось посадить ее в такси и отправить домой, я уже была на взводе от возни с этими старыми тряпками, от голода и от необходимости держать в себе все, что мне хотелось высказать маме. Даже оставшийся в бутылке глоток вина и несколько шоколадных пальчиков не способны были успокоить меня. Зная, что все равно не засну, я продолжала перебирать тряпки в шкафах и в конце концов набила шесть огромных мешков ненужной одеждой. Мои глаза слипались от усталости.

Зная, что после обращения Нейл всегда встает на рассвете, чтобы славить Господа нашего Иисуса, я позвонила ему в семь утра, извинилась за то, что мой муж выгнал его из нашего дома, и попросила приехать вымыть окна. Я сказала, что лучи тусклого зимнего солнца, которое приветствует меня каждое утро, едва могут проникнуть в дом сквозь грязные стекла.

– Сначала я вымою верхнюю часть окон, – сказал стоявший на стремянке Нейл, и я отправилась на кухню.

Вскоре ко мне вернулись привычные мысли о том, что у меня сумасшедшая мать, придурковатая сестра и эксцентричный отец, с которым я почти не вижусь. Ну почему я не родилась в нормальной семье, которая каждый год проводит каникулы в Испании и имеет домик на побережье, не догадываясь, что такое срывы и нервные расстройства?!

Когда Нейл пришел на кухню, я поделилась с ним своими мыслями и тут же пожалела об этом. Потому что Нейл завел разговор на тему «чти отца своего и мать свою».

– У меня была замечательная мама, – промолвил он, помешивая в кружке остывший кофе. – Мы жили восьмером в трех комнатах и были беспокойной семейкой. Мой брат Джо чаще, чем я, попадал в колонию для несовершеннолетних преступников.

Наверное, для того чтобы возродиться к новой жизни, необходимо иметь преступное прошлое. И тогда такие неверующие люди, как я, будут любоваться нежной мордашкой Нейла и поражаться тому, как головорез, избивавший собственную бабушку, превратился в херувима, обожающего природу.

Я хмыкнула, не желая говорить о матери и брате Нейла. Мне хотелось услышать его духовные советы, как мне дальше жить.

Но, похоже, Нейл сегодня не был расположен вести со мной задушевные беседы. Возможно, все дело было в том, что я не приготовила ему угощение. Я поклялась себе к следующему его приходу купить целый пакет лакомств. Но, конечно, их нельзя было класть в холодильник. Я попыталась завести с ним беседу, пожаловавшись на одиночество, но он только ласково похлопал меня по плечу и сказал, что милость Божья не знает границ. Вскоре Нейл ушел.

Полчаса я сидела, тупо уставившись на его пустую кружку, а потом вдруг вспомнила, что он даже не заикнулся о вознаграждении за работу. Взглянув на вымытое окно, сквозь которое на кухонный стол падали золотые солнечные лучи, я почувствовала, как мне стыдно за то, что я делаю. Может быть, Нейл все-таки что-то понимал. То ли мой организм разучился переносить алкоголь, то ли это было похмелье от чего-то другого, то ли вправду прикосновение руци Божьей…

Более того: я ощутила в сердце какую-то свежую надежду. Все начиналось сначала.