Лана из Змейгорода

Глава 30. Раздавленный пирог

— Вы это серьезно? — в первый момент не поверил своим глазам Яромир, когда символ достоинства воеводы взметнулся над толпой, поднятый рукой Бронислава. — Вы что и вправду собираетесь выполнять приказы этого бескрылого? — продолжал он, закипая гневом, видя, как не только смертные, но и ящеры один за другим присягают новому воеводе на верность и что происходящее вокруг — отнюдь не шутка.

— Бронислав — опытный и умелый воин, взвешенный в совете, — невозмутимо пояснил один из ящеров, участвовавший в битве под началом Велибора в его правом крыле. — За ним не пропадем.

— Это уж точно! — подал голос принесший присягу одним из первых Путята. — Он и о смертных думает, и к дочерям чужим уважение имеет! — добавил он многозначительно, напомнив вроде бы уже забывшуюся, но поднятую старейшинами из-под спуда историю похищения злополучной Забавы, которая недавно благополучно разрешилась от бремени.

Мальчик, которого она произвела на свет, родился здоровым, но, по словам тех, кто его видел, с первых дней жизни умел взглядом зажигать светильники и был похож не на своего отца, а на Горыныча.

— Да при чем тут уважение к дочерям? — возмутился не ожидавший от сородичей такого коварства Боривой. — Вы еще историю с Землемыслом припомните!

— И ее тоже! — безжалостно кивнул отец Радмилы Радонег. — Зимой на игрищах ваш хваленый Яромир сына Змеедара до полусмерти зашиб, во время битвы жениха моей дочери и его брата, как верно заметил Рудознат, едва калеками не оставил.

— Мы сами сделали свой выбор! — резко оборвал будущего тестя Боеслав. — И, считаю, заплатили приемлемую цену! Первая, неудачная попытка все равно помогла демона одолеть.

— Поэтому с булавой или без булавы, но наш воевода — Яромир, — поддержал брата Боемысл, несмотря на неодобрительные взгляды родни Златомилы.

— А бескрылому мы присягать не станем! — добавил Боеслав, которого поддержали несколько сотен ящеров, в основном из левого Яромирова крыла, лучше других знавшие своего командира и желавшие ему возглавить все войско.

— Я бы, может быть, и присягнул бескрылому, если бы им оказался вернувшийся из плена Велибор, — заметил Боривой, вставая рядом с Яромиром. — Поведай нам, Бронислав, что ты на своем воеводстве собираешься предпринять для возврата товарища из плена?

— Может быть, как Змеедар, предложишь Кощею выкуп? — осклабился Яромир.

Он сейчас смеялся, но Лана видела, что улыбка скрывает оскал гнева, и ящер до сих пор не обратился и не сжег тут все вокруг только потому, что накрывающий святилище покров батюшки Велеса не позволял ему это сделать.

— Я с выползнями из Нави не торгуюсь! — с достоинством отозвался Бронислав. — И нечего меня с предателями равнять. За такое можно и виру потребовать.

— Я уже Змеедару заплатил, — зло рассмеялся Яромир. — А пока я жду ответа на мой вопрос: когда ты, Бронислав, поведешь войско на Ледяные острова и на чем собираешься туда переправляться?

— Ты сам себе ответил, — поигрывая булавой и расправив могучие плечи, отозвался Бронислав, который, как и все потомки Полоза, уродился невысоким, но кряжистым и потому казался поперек себя шире, но только из-за телесной мощи. — В войске Змейгорода далеко не все имеют крылья, а высаживать несколько тысяч воинов на укрепленное, охраняемое магией Нави побережье означает единым махом всех погубить. Я ценю твой вклад в победу и скорблю о судьбе Велибора, но ради одного, пусть даже самого лучшего, воина рисковать будущим Змейгорода не стану. И тебе не позволю.

— Да какой толк вопросы задавать? — в запале воскликнул кто-то из молодых ящеров. — Бронислав только красиво говорит, что о будущем Змейгорода думает, а так все мысли у него, как сечи избежать.

— Говорить о необходимости сечи сразу после того, как мы едва из нее вышли, понеся немалые потери, может либо умалишенный, либо юнец, который жизни не видел! — все больше входя во вкус новой роли, осадил говорившего Бронислав. — Вы в самом деле стремитесь положить лучших воинов в заведомо провальной авантюре с походом на Ледяные острова и встречать врага под стенами с женщинами и стариками? И кто в таком случае о благе Змейгорода печется?

После этой исполненной достоинства и мудрости речи еще несколько десятков ящеров присягнули новому воеводе на верность. В том числе и из левого крыла. Все видели Бронислава на поле боя, никто не мог упрекнуть его в трусости. Да и говорил он пусть и горькую, но правду. Напоминание о пешем войске, которое следовало как-то высадить на обрывистые скалы Ледяных островов, где возвышалась проросшая в Средний мир из Нави, защищенная жуткой магией крови Кощеева твердыня, остудило пыл даже таких отчаянных мечтателей, как Боемысл и Боеслав. Тем более что они тоже боялись доли изгнанников, на которую негласно обрекались воины, не признавшие нового воеводу.

Яромир не стал дожидаться окончания присяги. Развернулся и ушел, сопровождаемый одной Ланой. Даждьроса глянула на них с пониманием, но мешать не стала. Осталась на площади досмотреть зрелище до конца. Хотя собственно оставалась одна лишь клятва нового воеводы.

— Ну вот и все, Ланушка. Повоеводствовал! — сказал Яромир, тяжело опускаясь на лавку и с невыразимой болью глядя на приготовленный домовым праздничный стол.

Полагая свое назначение делом решеным, ящер приказал закатить пир на весь мир, и теперь с ненавистью смотрел на копченые окорока, стерляжью уху, пироги с мясом и медовые пряники. Впрочем, сейчас его лицо хоть что-то выражало. По улицам он шел, как неживой, словно в печень ему вонзился острый, тонкий нож или шило и он не мог даже понять, что уже отходит в Чертоги предков. Братья-ящеры нанесли ему не просто жестокое оскорбление. Наглумились хуже, чем Кощеевы слуги над Велибором.

Лана присела рядом, попыталась обнять. Яромир горестно отстранился. Потом подскочил, опрокидывая стол и круша на своем пути все. Первое потрясение прошло, сменившись гневом.

— Да кто они такие? Да как они смеют так со мной поступать? Говорят о Правде, а сами хуже Кощеевых слуг. Плетут за спиной интриги! Весь город настропаляют! Словно ядовитые гады, прячущиеся в траве. Все тайно обтяпали, всем в головы залезли.

Лана и сама понимала, что старейшины обошлись с ним не просто несправедливо, но низко, найдя время, чтобы указать дерзкому ящеру, за которым не стоял могущественный, крепкий клан, его место, а заодно свершить свою мелочную месть. Будто боялись, что, отдав булаву любимцу войска, потеряют власть и богатство, на которое Яромир если и претендовал, то лишь для того, чтобы собрать войско, способное дойти до Ледяных островов или построить корабль до острова Буяна.

Вместе с тем, в отличие от опьяненного гневом возлюбленного, Лана понимала, почему старейшины, а следом за ними и весь город выбрали основательного и уравновешенного Бронислава. Проживший на свете на несколько сотен лет дольше Яромира ящер действительно болел за родной край, но решения обдумывал и взвешивал, как это прежде делал и Велибор. И со старейшинами умел ладить.

Вслух Лана ничего такого говорить не собиралась. Видела, что милому и так тошно. Зачем дополнительно посыпать солью свежие раны, уподобляясь Кощеевым слугам. Булава воеводы, которой его поманили, чтобы насмеяться, язвила его хуже любого ледяного копья, распаляя гнев.

— Ненавижу их всех! Змейгород сожгу, а эту погань, которая в совете всем распоряжается, в Навь загоню, где ей самое место! — в бессильном гневе потрясал кулаками ящер, и Лана молила о том, чтобы его никто не услышал. — Разве я когда-нибудь о чем-то у них просил? — опустившись на лавку, вопрошал он, не требуя ответа. — Разве хоть раз уклонился от боя? Разве в походах не думал о благе Змейгорода? Разве в последней битве себя хоть немного жалел? И что я за все свои раны и подвиги получил, кроме упреков? Смутьяном и пустозвоном меня сочли! А я ведь только просил отправить войско на Ледяные острова. Хотел Велибора из плена, как обещал Дождираде с Даждьросой, освободить! Уж лучше бы я с Горынычем на Сорочьих горах остался!

— А как же я? — впервые посмела обратить на себя внимание Лана. — Если бы ты не вернулся, кто бы меня от Кощея защитил?

— И в самом деле, в этом городе трусов заступиться за тебя было некому, — словно впервые после возвращения домой вспомнив о ее существовании, согласился Яромир. — Медведко один бы не сдюжил. Впрочем, и он теперь будет под началом Бронислава ходить. И близнецы тоже. Все меня предали, ничего у меня больше в этом городе не осталось. И как твоему отцу, Ланушка, в глаза смотреть, я теперь не знаю. Да и своих родителей в Чертогах предков встретить стыдно.

Лана на эти горькие слова не знала, что и сказать. Свадебный пир они уже подготовили, поезд почти собрали. Сестры накануне прислали весть о том, что к Празднику последнего снопа обязательно успеют. Хорошо, что Лана им не рассказала о том, что ее жениха прочат в воеводы. И как после всего произошедшего свадьбу играть, она не представляла. Она уже понимала, что из ящеров Змейгорода к смутьяну и мятежнику, так и не принесшему присягу, на пир никто не придет. И в свадебный поезд не сядет.

Но уговаривать сейчас милого забыть свой гнев, наступить на гордость и принести присягу, она не могла. Знала, что он на это не пойдет, да и она ему не позволит. Не сможет смотреть, как ящер после всего случившегося ради нее покорно склонит гордую шею, признавая мудрость старейшин, как присягнет на верность, целуя булаву, которую пронесли мимо него. А может быть, все-таки стоило проявить твердость, убедить, используя не только красноречие, но и все женские и русалочьи чары? Но если бы она умела. Если бы почаще слушала наставления матушки и замужних сестер. И почему у нее все всегда шло не так?

— На Змейгороде свет клином не сошелся, мир велик, — проговорила она, вспоминая Детинец, где поселился Финист, и просторные владения мужей сестер.

— Но почему-то батюшка тебя отправил именно в сюда, — проговорил Яромир, равнодушно наблюдая за домовым, который с обреченным и хмурым видом убирался после учиненного хозяином погрома.

От вида разлитых липких медов и раскиданных по всей избе пирогов, которые годились теперь разве что на корм скотине, Лане даже стало стыдно. Хранитель очага, как и приготовленный им стол, не заслужили подобного обращения. Вот только почему-то не думалось о хлебе насущном, когда саму жизнь растоптали, как упавший со стола пирог.

— Возможно, батюшка знал, что здесь я встречусь с тобой, — снова попыталась обнять милого Лана.

Однако Яромир вновь отстранился.

— Вряд ли он желал тебе такой судьбы, как брак с отринутым изгнанником, — покачал он головой.

— Батюшка меня просватал за героя! — напомнила обстоятельства, предшествовавшие помолвке, Лана.

— Только сограждане меня таковы не считают, — горестно осклабился Яромир. — Как был в их глазах смутьяном, так и остался. Мне, чтобы заслужить их признание, видимо, следовало, одолев демона, погибнуть или попасть в плен, как Велибор.

— Лучше оставайся живым и рядом со мной! — осторожно приближаясь мягко проговорила Лана.

— Вопрос — где? — болезненно скривился Яромир.

— Я разделю любую твою судьбу! — торопливо, словно пытаясь поймать ускользающую нить пропащей жизни в основе неумолимого и непреклонного мироздания, проговорила Лана. — Скажешь остаться — останусь. Велишь идти — пойду. Хоть на Ледяные острова.

— Вот на Ледяных-то островах только тебя-то и ждут. Представляю, как Кощей обрадуется, если я к нему явлюсь, да еще с тобой.

— Войско можно собрать и в других краях! — веско проговорила Лана. — У моего батюшки хватает и скатного жемчуга, и паволок, и других богатств, а мне обещано немалое приданое, помимо сундуков с добром, которые собрала мне матушка. Сыграем свадьбу, построим корабль, наймем команду мореходов и отправимся к острову Буяну.

— В Змейгороде сыграем? — опять подскочил как ужаленный Яромир, словно огонь, питавший его силы, ополчившись против своего хозяина, сжигал его изнутри.

— В Змейгороде, Гардаре или в Детинце, — твердо проговорила Лана. — Священные ракиты по берегам Свияри и Дивны везде растут. Какая разница, где клятву давать?

— Я хотел ввести тебя хозяйкой в родительский дом, — нажимая на слово «родительский», горестно простонал Яромир.

— Не все наши желания исполняются, — напомнила Лана. — Велибор тоже надеялся гулять на твоей свадьбе тысяцким.

Ох, зря она сказала о Велиборе. При упоминании о друге, которого он не сумел спасти, лицо любимого снова исказила ярость. Синие глаза потемнели, как предгрозовое небо. Пальцы скрючились, словно он прямо сейчас посреди избы хотел обратиться. В горле что-то клокотало, под рыжей бородой проступила огненная жила.

— Нет, я их заставлю считаться с собой! Я докажу этим зазнайкам, что я и без них на что-то способен! Разыщу Финиста, заберу Горыныча, снаряжу корабль до острова Буяна, уничтожу Кощея и всю Навь, освобожу Велибора с Дождирадой и скручу весь Змейгород в бараний рог!

— А как же я? — растерянно спросила Лана, понимая, что ей в этих грандиозных планах места нет, и ее щедрое предложение насчет приданого любимый просто не услышал.

В самом деле, даже смертные знали, что тот, у кого есть меч, сумеет с его помощью и золото добыть. А ящерам в истинном обличии и меча не требовалось. И без него стоили целого войска.

— Ты что же хочешь нашу помолвку разорвать?

Она все же обняла его, прижимаясь к широкой груди, пытаясь то ли утихомирить лаской, то ли просто напомнить о себе, и от ее прикосновения по телу ящера пробежала дрожь. Он не просто так противился ее объятьям, поскольку понимал, что устоять перед ее напором не сможет.

С жадностью обреченного он ее обнял, усадил на колени, потом приник поцелуем к устам, все больше распаляясь, не совсем осознавая, что делает. Он почти что терзал ее губы, жадно прикасался к шее, оставляя похожие на ожоги следы, ласкал так неистово, что Лане даже стало страшно.

Ох, зачем она испугалась, почему растерянно замерла, словно лебедка в заводи, которая надеется, что охотник ее не заметит. Она уже привыкла к поцелуям и ждала новых совместных полетов. Но до сего дня Яромир обращался с ней неизменно почтительно и очень нежно. И почему она не позвала его дальше, почему не позволила перейти ту самую грань? Почему не осталась с ним до утра? Зная, что она, возможно, уже носит его ребенка, он бы ни за что ее не оставил и даже гордость смирил. Он сам ей в этом много раз признавался, переживая, что в своем роду остался последним.

Почувствовав ее робость, ящер словно опомнился, тяжело выдыхая и растерянно глядя то на оставшиеся на ее нежной коже пылающие огнем следы, то на украшенное сапфирами кольцо, кольцо, символ их помолвки.

— Ланушка-лапушка! Прости, что напугал, — принялся он извиняться, снова ее лаская, но уже бережно, точно хрупкий садовый цветок. — Совсем забылся, едва не обидел, как смертный мужлан или дикий предок!

Лана себя хрупким цветком не считала. Она, чай, не только в матушкином тереме жила, но вынесла и погоню, и осаду, и ежедневный уход за сотнями раненых, не всех из которых удалось исцелить. Но для Яромира она оставалась дочерью батюшки Водяного, родовитой красавицей, которой не пристало хлебать горькую долю изгнанницы. Хотя, по правде говоря, дома-то как раз у Ланы сейчас толком и не было. Змейгород уж ей-то родным точно не стал. Она пыталась донести до милого, что с радостью покинет опостылевшие стены и последует за ним хоть на край света, хоть за край, в темную Навь и на Ледяные острова. И в какой-то момент ей показалось, что она сумела его убедить. Но ящер, похоже, все для себя решил.

— Уже поздно, а завтра нам еще встречать твоих родных, — проговорил он, не без сожаления отрываясь от Ланы и словно специально себя сдерживая. — Нехорошо выйдет, если они застанут тебя здесь.

— А что ж тут плохого? — попыталась обратить все в шутку Лана. — Сколько раз я оставалась на ночь, когда за тобой ходила.

— Это другое, — нахмурился ящер. — Попробовал бы тебе, целительнице, хоть кто слово вслед молвить или косо посмотреть. Я бы первый встал и взял виру кровью.

— А кто скажет слово поперек просватанной невесте? — спросила Лана, знавшая, что не только Радмила с Боеславом, но и более строгая Златомила с Боемыслом еще до роковой Купалы от нежных разговоров перешли к более близким отношениям. А ее любимый, питая уважение к древности рода, носил на руках и берег.

— Невеста — еще не жена, и пара ночей накануне свадьбы уже ничего не составят, — рассудительно улыбнулся ей Яромир, надевая плащ и собираясь ее провожать до ее дома.

И почему Лана не насторожилась?

— Сыграем свадьбу всему Змейгороду на зависть! — целуя ее на прощание, пообещал Яромир. — Те, кто к нам не придет, потом о том пожалеют!

Понимала ли Лана, что больше в Змейгороде его не увидит?