Латинист и его женщины

Глава 1. КРУПНЕЙШИЙ СПЕЦИАЛИСТ

Расфуфыренная девица, у которой на уме было явно что-то поинтереснее английского языка, уже давно перестала огрызаться и теперь только стояла перед нами в позе провинившейся школьницы и усердно кивала и кивала — поджав губы и потупив очи.

Папа-генерал понял: криком делу не поможешь. Приказал дочери:

— Ну а теперь, Инга, выйди, постой там, за дверью!

Девчонка вышла.

Более проницательная мамаша сделала мне и мужу знак глазами и руками, который можно было без труда перевести так: ну вы же понимаете, что она там будет подслушивать нас!

Наклонившись ко мне, она зашептала:

— Вы не представляете, Павел Артемьевич, что это за несносный ребёнок! Постоянно — на грани отчисления из университета!

Изображая колоссальный педагогический опыт, я внимательно слушал.

— Сколько денег мы на неё угрохали! — снова заговорил отец. — Весь прошлый год мы оплачивали её уроки с несколькими репетиторами, а она брала у нас деньги, а к этим людям даже и не показывалась и тратила деньги на себя и на своих подружек! На наряды, на шмотки!.. Какая ж тут будет успеваемость!

— Она всегда всех жалеет, всем помогает, — сказала мамаша. — И она — душа любой компании. Я, конечно, за доброту и за всё такое, но ведь так тоже нельзя — разбазаривать наши бабки!

— Но сейчас этот номер у неё не пройдёт! — это был опять папа. — К вам и к другим специалистам она теперь будет приезжать только в сопровождении наших людей! Если начнёт безобразничать, они её живо скрутят. Таким образом, Павел Артемьевич, имейте это в виду: одного человека посадите где-нибудь здесь же на диване, а другой будет ждать в машине. Иногда мы будем привозить её сами — я или моя супруга…

Я мысленно изумился, но изобразил полное понимание создавшейся ситуации.

Отец трудного ребёнка вполголоса продолжал:

— Казалось бы, мы всё для неё делаем, всё ей покупаем… Слава богу, возможности у нас есть, — подумав, он весомо и даже как-то свирепо добавил: — и немалые. Я — генерал, теперь уже как бы отошёл от дел — на заслуженной пенсии, жена у меня возглавляет фирму… — И дальше он продолжал уже с нежностью: — Ингочка — она ведь у нас — единственный ребёнок! Ну что ей ещё надо? Казалось бы, учись себе и учись! И ведь без английского теперь — никуда! Так нет же!..

Мать перебила:

— В прошлом году мы устроили ей поездку в Лондон. А в этом сказали так: если благополучно сдашь летнюю сессию, поедешь с нами на Балеарские острова! А нет — никуда не поедешь!

При упоминании Балеарских островов мне стало дурно.

А потом опять — папа:

— Павел Артемьевич, наши с вами общие друзья, ваши бывшие клиенты, — они все отрекомендовали нам вас как лучшего специалиста… Пожалуйста, здесь за неделю вперёд, — папаша протянул мне конверт с деньгами. — Мы платим по высшей таксе, мы всё понимаем: вы — лучший в городе! Но только ради бога, сделайте так, чтобы она у нас заговорила наконец по-английски.

Изображая скромность и респектабельность, я сказал:

— Вообще-то, моя главная специальность, как вы, должно быть, знаете, — латинский язык. Я преподаю его в мединституте. Но и в английском я тоже худо-бедно, а кое-что смыслю. Как-никак — говорю с детства. Так что, постараюсь… Сделаю всё возможное…

— Спасибо, спасибо… Мы так надеемся на вас…

— Можете положиться: я уже стольких людей на своём веку обучил. Обучу и вашу доченьку. — Изображая простонародный юмор, я добавил: — Никуда она не денется — обучится, как миленькая!

Папа с мамой нервно рассмеялись. Мама сказала:

— Ой, дай-то бог! Дай-то бог! Ведь мало ли что: ситуация в стране, вы сами видите, какая. Сегодня здесь живёшь, а завтра, может быть, и ТАМ придётся… А как ТАМ проживёшь без английского языка?

— Сделаю всё возможное, — слащаво промурлыкал я, принимая конверт.

Глава 2. ПОЯВЛЯЕТСЯ ЗИНАИДА

Ушли. Я закрыл за гостями дверь на лестничную площадку. Прижавшись к мягкой обивке двери, сделал выдох. Сегодня они здесь живут, а завтра, ищи-свищи — они с награбленными деньгами будут уже там!..

Зинаида, моя соседка по коммунальной квартире, выглянула из своей комнаты. Поздоровавшись со мною и не дождавшись от меня ответа, спросила:

— Павлик, а что это за девица сидела сейчас на корточках у тебя за дверью и подглядывала в замочную скважину?

— Дочь генерала, — устало ответил я. — Пока папа и мама объясняли мне, как хорошо я должен учить их дочку английскому языку, бедняга подслушивала.

— А-а, — как-то неопределённо ответила Зинаида.

— А ты что вообразила?

— Нет-нет, ничего. Просто у неё такая шикарная внешность…

— Это не то, что ты думаешь. Ещё одна ученица и больше ничего. Буду натаскивать. Лишний заработок.

Вернувшись к себе в комнату, я взял со стола оставленные деньги и переложил их в шкаф. Сегодня они здесь, а завтра уже и там… Ненавижу… Любовью к Западу я уже давно переболел и теперь испытываю отвращение к английскому языку и к тем, кто его любит… А ведь английский язык-то меня в основном и кормит. Платят, конечно, очень прилично — это надо признать, но на поездку к тем же самым Балеарским островам даже и при таких заработках я не смогу решиться…

Потом я уселся за компьютер, включил его и стал работать. Или делать перед собою вид, что работаю…

Глава 3. ВЕЛИКОЛЕПИЕ ПО ВТОРНИКАМ

Через какое-то время у меня за спиной послышались лёгкий скрип двери, шелест платья и стук каблуков по паркету. По комнате распространился лёгкий запах французской парфюмерии. Это ко мне без стука вошла всё та же Зинаида.

Я оторвался от компьютера. Повернулся в её сторону. Молча и мрачно посмотрел на одни её ноги. А точнее на то, что возилось возле них — прелестный карликовый пудель по имени Дымок прошмыгнул вслед за женскими нижними конечностями (длинными и торжественными, в красивых дорогих туфлях — тоже французских) и вопросительно уставился на меня; в пёсьих глазах читался извечный вопрос всех избалованных комнатных собачек: ты меня любишь или нет? Я ответил ему столь же красноречивым взглядом: не люблю.

Некоторое время гостья сосредоточенно вертелась перед зеркалом, нисколько не обращая внимания на меня — хозяина комнаты.

Спросила:

— Как я сегодня выгляжу?

Я равнодушно пожал плечами.

— Я тебе нравлюсь?

Я опять пожал плечами.

— Мне идёт это платье?

Тут только я с изумлением заметил, что платье на ней было какого-то дымчатого серо-голубого цвета. Как раз под цвет собачонка.

— Тоже французское? — скучным голосом спросил я.

— Да. Я только вчера его купила. Ну, так как тебе моё платьице, а? — Зинаида крутанулась передо мною, да так, что платье наполнилось воздухом и, едва поспевая за вращением фигуры, многозначительно и прямо-таки многообещающе приподнялось. По комнате пролетел лёгкий парфюмерный аромат.

Подавляя жесточайший приступ зевоты, я шлёпал себя ладонью по рту. Звук получался прерывистым и стонущим, что в переводе на русский язык означало: я изнемогаю от тоски.

— Но я же вижу, что ты притворяешься!

— Ничего ты не видишь, — огрызнулся я. — Я вполне искренен в своём полнейшем равнодушии к тебе.

Зинаида подсказала:

— Сегодня ведь вторник, и я должна выглядеть просто великолепно!

А она и в самом деле великолепно выглядела. В тридцать восемь с половиной лет редко какая женщина сохраняет в себе столько молодости и красоты. Разве что какая-нибудь прославленная фотомодель, манекенщица или киноактриса. К примеру, генеральская доченька, что давеча была у меня в гостях, так уж та точно ни в какое сравнение не шла с Зинаидой!..

Зиночка, между тем, продолжала вертеться перед чужим зеркалом в чужой комнате (как будто у неё не было своей комнаты и своего зеркала!) и по всем признакам пребывала в прекраснейшем расположении духа. Или делала вид, что пребывает в таковом… Вот она поправила себе и без того тщательно подогнанную причёску (мощная русая коса, намотанная на голове), деловито потрогала пальцами сначала серьги, потом — бусы, словно бы что-то проверяя. А затем перешла к действиям ещё более странным: стала туда-сюда натягивать себе кожу на лице — под глазами, на щеках, на подбородке, затем скорчила ещё несколько гримас, словно бы репетируя что-то, — и всё это с таким озабоченным и серьёзным выражением, точно она делает нечто прямо-таки научно обоснованное.

— Ну, так как же ты меня сегодня находишь?

Вкладывая в свои слова как можно больше презрения, усталости и житейской умудрённости, я сказал:

— Замужнее бабьё — оно мне всё на одно лицо!

Зинаида вспыхнула было — и кожей лица, и глазами, и ноздрями, но — не очень. А умный собачонок у её ног пару раз тявкнул: мол, не смей обижать мою повелительницу!

— Всё ты врёшь!

— Не вру. Я и в самом деле терпеть не могу собак и красивых замужних женщин, — добавил я для закрепления прежнего эффекта.

— Но почему? — возмутилась Зинаида.

— К собакам, ты знаешь, я питаю отвращение с раннего детства — с тех пор, как меня, маленького, напугала огромных размеров собака, а красивых замужних женщин я ненавижу — потому что все вы — гадюки!

Глаза у Зинаиды покраснели.

— Спасибо за комплимент! — сказала она голосом, звонким от затаённых слёз.

Потом покраснел нос. Задрожали губы.

Дымчато-серый собачонок гневно тявкнул.

Я равнодушно пожал плечами.

— Пожалуйста!

— Ну и что плохого в том, что я, как ты говоришь, «замужняя женщина»? Я ведь не упрекаю тебя в том, что и ты не один. Тогда и ты тоже — «женатый мужчина»!

Я промолчал.

Глянув в зеркало, Зинаида всплеснула руками.

— Ну вот! Теперь у меня из-за тебя всё аж покраснело! А мне сегодня нельзя с красными глазами и с красным носом!..

Я ничего не ответил. Нервно и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу, выразительно при этом поглядывая на дверь.

Зинаида прекрасно разбиралась в моей жестикуляции, но уходить в свои комнаты не спешила, а вместо этого — уселась на подлокотник моего кресла, успокоила мои барабанящие пальцы и потрепала меня по голове.

— Какой ты у меня лохматый… И при этом — рыжий!.. В сорок лет можно было бы и сединой обзавестись, как все приличные люди в этом возрасте… А ты всё рыжий и рыжий. Немножко рыжий. Не очень. И немножко злой.

— Ты действуешь не по правилам, — сказал я. — По правилам мы не должны друг друга касаться.

— Ты тоже действуешь не по правилам. По нашим правилам ты должен был бы сделать мне сейчас какой-нибудь шикарный комплимент. А ты, вместо этого, грубишь. Я тебя просто не узнаю! Ну почему ты сегодня такой злой и такой нудный?

Я промолчал.

— А то, что я дотрагиваюсь до тебя, так это у меня, может быть, потребность такая возникла — соприкоснуться с мужчиной. Может быть, я заряжаюсь от тебя чем-то мужским, полезным для женского здоровья! Ты что не знал, что женщинам нужны мужчины? Или тебе жалко?

— Да заряжайся на здоровье, — буркнул я. — Мне не жалко. Нужны — так нужны.

— Пашенька, миленький, может, принести тебе кофейку?

Я хмуро молчал.

— Пришёл с работы усталый, вот и злишься. А тут ещё и молоденькие девочки к тебе заявляются в гости в сверхкоротких юбках и с красивыми ногами…

— Какая глупость! Причём здесь девочки! — возмутился я.

Зинаида крикнула с вызовом:

— А притом, что тебя всегда зло берёт, если что-то хорошее и — не твоё собственное!

Типичная бабская провокация. Не стоит даже и отвечать.

Зинаида поняла, что меня этим не проймёшь и вдруг всплеснула руками:

— Ой, у тебя один носок выше другого! — она соскочила с подлокотника, наклонилась и, задрав у меня одну штанину, заботливо и по-хозяйски поправила мне носок на правой ноге.

Я не признаю домашних тапочек и хожу по квартире только в туфлях — шнурочки-носочки, выглаженные брючки. Про таких, как я, обычно говорят: чистоплюй. Задравшийся носок — это действительно для меня нетипично.

В ответ на эту заботу я даже и спасибо не сказал.

А Дымок тем временем подхалимисто тёрся о другую ногу усталого ненавистника всей пёсьей породы.

— Ну, так я принесу тебе кофею, да?

Не дожидаясь ответа, Зинаида выбежала на кухню.

Собачонок последовал за нею — мелкими и опять же подхалимистыми шажками.

Глава 4. ДАМСКАЯ СУМОЧКА

Не поблагодарив, я взял чашку и стал пить.

— У меня вот ещё и кусок шоколадки остался. На, кушай. С кофеем — очень вкусно. — Зинаида уселась рядом со мною на соседний диван.

Я хотел было скромно отломить для себя квадратик и остальное отодвинуть, но Зинаида сказала:

— Не оставляй мне. Кушай всю.

Я не возражал. Всю — так всю.

— Как тебе кофей?

— Ты же знаешь: я пью только чай и терпеть не могу кофе.

— А как тебе шоколадка?

— Довольно сносная.

— Ну вот, хоть что-то хорошее услышала от тебя! — Зинаида нервно засмеялась. И затем с обидой в голосе добавила: — Выдавила, можно сказать.

Я повернулся к компьютеру и, одним пальцем набирая на экране нужный текст, продолжал пить кофе.

— А что это ты пишешь? Опять — латинский язык?

— Опять латинский. Я его очень люблю.

— Ой, скорей бы уже ты защитил свою диссертацию! Ты и не представляешь, как я переживаю за тебя!

— Спасибо.

— Латынь — ведь это так трудно!.. Какой ты умный, — с завистью протянула Зинаида так, как будто хотела сказать: живут же люди!

Я разозлился:

— Я же просил тебя уже сто раз: никогда не называй меня умным. Мне это очень даже обидно слышать.

— Прости. Я забыла. Я не хотела тебя обидеть.

Но я не унимался:

— Умные, если и сидят перед компьютерами, то деньги на них считают, а не занимаются латынью и диссертациями! Умные — богатые. А я — голодранец. И, стало быть, — дурак!

Помолчали. Зинаида попыталась было тронуть меня за руку, но потом передумала. Наконец она сказала вроде бы безо всякого повода:

— А мне сегодня сон приснился.

Изображая полное равнодушие я, продолжал работать над латинским текстом. Это был труднопереводимый отрывок из «Метаморфоз» Апулея: inter sacrum et saxum — между святыней и камнем…

— Такой странный сон, ни на что не похожий…

— Ой, Зина! Знаю я твои странные сны!.. Вечно мы с тобой лежим в одной постели, но как только я начинаю предпринимать активность, тут же между нами волшебным образом вырастает ледяная стена, и мы так и лежим и смотрим друг на друга как два идиота… Через ледяную стену!.. Больше всего на свете меня теперь интересует драматическая судьба звонких придыхательных согласных в ранней латыни и италийских диалектах! Вот так-то! Ещё очень люблю, вот как сейчас, ломать голову над всякими трудными местами, которые ещё никому не удалось удачно перевести на русский язык… А в твоих снах — одно и то же! — Я отставил недопитую чашку и на бешеной скорости забарабанил всеми десятью пальцами по клавишам.

— А вот и нет. Я же говорю: мне приснилось что-то странное, ни на что не похожее.

Я повернулся в своём кресле к Зинаиде.

— Ну? Слушаю. — Я снова взялся за кофе.

— Снилось мне, будто я живу в этой квартире одна.

— Без меня и без ледяной стены?

— Без тебя. Совсем одна. А в квартире затеян ремонт, и она вся такая нежилая и холодная… И в ней так неуютно, и я не знаю, куда мне деться — везде плохо… И тогда я захожу вдруг в твою комнату… А раньше — я будто бы в ней никогда не бывала — не замечала или не знала, что в квартире есть ещё и эта комната… Захожу и вижу: она вся как новенькая, никакого ремонта в ней нет, но только пусто. Ни мебели, ни вещей, ни людей. И я почему-то понимаю: в этой комнате никто не живёт и никогда не жил… И чья она была раньше — я не знаю. И только на стене — надпись маленькими, едва заметными буквами: «МЕНЯ ЗДЕСЬ НЕТ». Я читаю её и удивляюсь, кого это здесь нет?.. И потом я снова хожу и хожу по квартире, и мне очень одиноко, и так на душе пусто…

Я внимательно слушал.

— Ну и дальше?

— А потом я ненадолго проснулась и попыталась отогнать этот сон. Но только заснула — и опять приснилось несчастье: всё та же пустая квартира с начатым и брошенным ремонтом, и я в ней будто бы потеряла свою сумочку. А она мне очень нужна! Я жить без неё не могу! Ищу её, ищу, а её нигде нет. И я даже и сама не понимаю, почему она мне так дорога — простая сумочка, никакая не роскошная… И я даже не знаю, что в ней такого уж лежало… И лежало ли что-нибудь вообще… — Зинаида задумалась: — Нет, всё-таки в ней что-то было… Мне теперь так вспоминается: что-то вроде бы лежало в ней! Что-то хранилось! И это было что-то очень ценное, очень важное для меня, но что — не знаю, не могу сейчас вспомнить… Я хожу, а вокруг квартира — совершенно нежилая из-за начатого в ней ремонта… И так мне вдруг стало жалко и обидно, что я лишилась этой сумочки и живу теперь в такой плохой квартире, что я прямо во сне — аж заплакала!

Губы у Зинаиды опять задрожали, и на глазах у неё уже во второй раз чуть не навернулись слёзы.

— Ой, что же я делаю! Ведь мне же нельзя!.. Ведь сегодня же вторник!..

Спохватившись, она подошла к зеркалу и, сосредоточенно смотрясь в него, стала вытирать себе глаза, а потом вдруг выскочила из комнаты и помчалась куда-то, видимо, в ванную приводить себя в порядок. Собачонок дымчато-серым облачком устремился туда же, и я остался один.

После рассказа Зинаиды я уже не мог работать. Нервно забарабанил пальцами по краю клавиатуры, отчего все кнопочки на ней мелко задребезжали, потом встал из-за стола, походил по комнате и вышел на балкон.

Глава 5. РАЗМЫШЛЕНИЯ НА БАЛКОНЕ

Надо сказать, я не курю. Как, впрочем, и не пью. Как, впрочем, и не ругаюсь матом. От волнения мне бы сейчас на балконе следовало хорошенько чертыхнуться, закурить, а затем, стряхнувши пепел с высоты пятого этажа, вернуться назад в свою холостяцкую каморку, расположенную в трёхкомнатной коммунальной квартире, достать бутылку чего-нибудь крепкого: водки или там коньяка — и залпом опустошить рюмку. Или две.

Ничего этого я, конечно, не сделал. Просто стоял, дышал воздухом, смотрел на открывающийся передо мною кусок городской панорамы — огромный парк вдали за железною дорогой, бесчисленные частные дома, утопающие в море садов, окраины двух остановившихся гигантских заводов — Вертолётного и Сельмаша…

Середина апреля 1998-го года преподносила сюрпризы: в Москве и других северных городах России снегоуборочная техника надрывалась от усилий разгрести навалившие сугробы, а в нашем Ростове-на-Дону во всю мощь цвели абрикосы, ветер поднимал тучи пыли, а жара достигала тридцати градусов и выше…

Странная женщина! И сны, которые она мне рассказывает, один удивительней другого…

Глава 6. ПСИХОЛОГ

Было время, я тщательнейшим образом обсуждал эти её сны с моим бывшим одноклассником, а ныне — известным ростовским психологом. Он растолковывал мне их значение и сыпал при этом всякими непонятными терминами. Все они были в основном латинского происхождения, и мне бы, как профессиональному латинисту, полагалось бы приходить в восторг оттого, что я так легко понимаю такие умные слова из неизвестной мне науки. Но ничего, кроме омерзения, они у меня почему-то не вызывали. Особенно отвратителен мне был один термин: супер-Эго. Давал мне мой друг и Фрейда, и я его читал-читал, но потом отбросил с разочарованием и брезгливостью: не то. Сатанист какой-то. И нет у него про мою Зинаиду ничего, кроме пакостей.

И тогда я пригласил специалиста к себе домой. Тот, хотя и был нарасхват и свободного времени почти не имел (посетители к нему записывались за две недели вперёд), но пришёл ко мне — вроде бы как в гости. Ну а на самом деле — с целью посмотреть на предмет моего постоянного изумления. Этак вроде бы невзначай я втянул Зинаиду в разговор с нами, а на другой день спросил психолога:

— Ну, что это было? Как ты думаешь?

Он выдал мне её психологический портрет. Оглушительный, как взрыв атомной бомбы. Тщательно описал все её проблемы со всеми их признаками.

Я внимательно слушал и слушал: ничего нового. Поражали только скорость и виртуозность, с какою вся эта бездна ценнейшей информации была добыта: немного поболтал, присмотрелся к лицу и жестам, и вот уже на меня обрушивается целая лавина сведений! Под конец гениальный специалист сообщил: да, ты был прав, это действительно потрясающая, прекрасная, незаурядная женщина!

Я тогда разозлился: столько возни, столько научных терминов и рассуждений!.. И только ради того, чтобы узнать, что моя Зинаида — потрясающая, прекрасная и незаурядная женщина. Да я это и без тебя знал! Ты мне скажи вот что: чем именно она такая незаурядная! В чём её потрясность и прекрасность!

И знаменитый психолог — не сказал. Затруднился с ответом.

Задетый за живое, он приходил ко мне ещё и ещё раз, снова и снова беседовал с Зинаидой, но так ни до чего и не додумался.

Глава 7. КОЕ-ЧТО О ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ МИРАХ

И тогда я позвал другого специалиста. И совсем другого рода.

Этот, пугая собачонка Дымка своим угрюмым видом, сосредоточенно ходил по всей квартире с изогнутою спицей, которая у него в руках вращалась как стрелка компаса, ходил со свечою, пламя которой тоже имело привычку изгибаться то туда, то сюда, и это всё означало что-то такое очень важное и как-то туманно комментировалось.

Оказывается, вокруг нас живут в своём параллельном мире некие невидимые существа и как-то взаимодействуют с нами и с нашими поступками. Мы проходим сквозь них и даже не замечаем их существования, а они видят нас, что-то знают о нас и вообще — себе на уме.

Я удивился: если я живу в ЭТОМ своём мире на пятом этаже, а они живут в своём ПАРАЛЛЕЛЬНОМ мире, то как это я могу проходить сквозь них? А они — сквозь меня? У них там что — тоже пятый этаж в этом же месте?

Экстрасенс говорит: нет, не обязательно. У них в этом месте могут быть горы или степь, или, скажем, море какое-нибудь, но в наш мир они каким-то образом вхожи: бродят — невидимые и проницаемые — сквозь нас и сквозь наши стены и изредка вмешиваются в нашу жизнь.

У меня наступил приступ идиотизма, и я удивился ещё пуще прежнего. Ежели, говорю, они проходят сквозь нас и сквозь стены, будто всё это сделано из воздуха, и при этом не проваливаются на нашем полу, особенно на моём пятом этаже, то тогда получается так: все наши вертикальные предметы — для них проницаемые, а все горизонтальные — для них твёрдые на ощупь?

Да, примерно, так и получается, — утешил меня экстрасенс.

Постоянные занятия с латинским языком сделали меня не только занудой, но и приучили к чёткости мышления. И я задал ещё один вопрос: а ежели предмет наклонён под углом в сорок пять градусов — тогда что?

Экстрасенс призвал меня не хамить, не опошлять какую-то великую идею и не навлекать на себя гнев невидимых сил.

В ответ на это я тут же лицемерно покаялся.

А он заговорил об энергетике, тонкой материи, ауре, биополях и карме, и я всё это очень внимательно слушал, но так ничего и не понял.

Затем по моей просьбе экстрасенс взял Зинаиду и измерил её всю с ног до головы приборами: тыкал чем-то острым в какие-то точки на её лице, на её ногах, на её локтях, ладонях и пальцах, а потом смотрел на циферблаты своих приборов. Вывод был такой: энергетика у женщины — обалденная! И она что-то такое из себя излучает всем своим телом — головой, руками, ногами…

Когда мы выпроводили Зинаиду из комнаты и остались одни, я возразил: излучать человек может из себя что-то в переносном смысле слова, в возвышенном, в поэтическом. Но чтобы в прямом — никогда не поверю! Если такое излучение есть, то из чего оно сделано?

Мой гость сказал: веришь ты в это или не веришь — это не имеет значения. Ведь ты меня сюда потому-то и позвал, что смутно, подсознательно ты уже давно ощущал какую-то тревогу, какую-то непонятную для тебя опасность. И я прекрасно вижу: всё твоё хамское поведение и вся твоя зловредность — это всего лишь попытки защититься от тяжёлых для тебя воздействий внешнего мира. И вот я и пришёл. И пытаюсь тебе помочь. А ты мне тут выпендриваешься. Для тебя сейчас важно уяснить вот что: энергетика твоей соседки по квартире, конечно, потрясает воображение и является чем-то очень редко встречающимся в природе, но она не совместима с тем материалом, из которого сделан ты! Ведь и твой материал, и твоя энергия тоже очень редкие. И это всё не означает, что у одного из вас — хорошая энергетика, а у другого плохая. Вы просто несовместимы!

Я спросил: ну и что из этого следует?

Ответ был такой: энергетика этой женщины не полезна для твоего здоровья! Ты должен держаться от своей соседки подальше и не подвергаться её облучению. И тогда всё будет хорошо.

Я возразил: да как же я могу держаться подальше, если мы живём рядышком, видимся каждый день?

Экстрасенс ответил: постарайся не жить с нею рядом, а куда-нибудь переехать, а если пока не можешь или не хочешь, то вот тебе мой наказ: мысль — штука материальная, и ты, в случаях опасной близости с соседкой, воображай всякий раз, что между вами находится двустороннее зеркало и что все её лучи, обжигающие и вредные для твоего здоровья, отражаются от этого зеркала и на неё же и возвращаются. А все твои собственные лучи возвращаются к тебе и понапрасну не расходуются.

Про то, что моей Зинаиде постоянно снятся сны с участием ледяной стены, которая то и дело вырастает между нами и которая чем-то похожа на зеркало, я промолчал. Не стал развивать этой темы. Мне тогда показалось, что всё это — полная чушь, но всё-таки нечто рациональное я как бы почувствовал. В той или иной форме подобные мысли уже приходили мне в голову и раньше. Я и прежде подозревал: находясь рядом с Зинаидой, я каким-то образом ощутимо расходую себя. Иногда просто опустошаюсь.

Глава 8. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПОЭЗИИ

И ещё один гость был у меня.

Я с ним познакомился так: услышал однажды, как по радио, из Москвы, некто, судя по голосу, человек преклонного возраста, читал свои стихи — этакие пророческие, апокалиптические, с выходом на какие-то грандиозные рубежи. Поражённый необычною смесью нахальства, гениальности и детской наивности автора стихов, я тотчас же включил запись и кое-что увековечил на своей кассете. А потом, после передачи, я долго крутил туда-сюда эти его стихи на магнитофоне и диву давался: вроде бы — и безумие, но вроде бы как — и что-то в них есть:

Некоторые мысли автора стихов, высказанные в прозе, — тоже записались. А кроме того, и его координаты: город Москва, такой-то адрес; можете писать, можете заходить, а можете и звонить; живу я в многосемейной коммунальной квартире, спросите, если кто другой поднимет трубку, и меня соседи всегда позовут.

Ясное дело, что я позвонил. Разговорился. Насчёт нашествия натовцев и китайцев — согласен. Надо ждать и надо готовиться встретить достойно дорогих гостей. Но вот насчёт того, что мы обречены — решительно не согласен!.. Старый поэт предложил мне приехать к нему в гости, а я ему — встречное предложение: мол, Москву я вашу терпеть не могу — пакостный город! А вот вы сами и приезжайте ко мне в Ростов.

И он так и сделал — приехал ко мне.

Встретил я его на вокзале: видный из себя мужчина — могучего телосложения, бородатый, с задумчивыми голубыми льдинками глаз под хмурыми, мохнатыми бровями. Одет, правда, как-то странновато — какие-то затрапезные джинсики, кроссовочки, какая-то задрипанная курточка и совсем уже придурковатая спортивная шапчонка с бубенчиком — дело было зимой. Поймав мой оценивающий взгляд, старик пояснил: это мне мои друзья недавно пожертвовали кое-что из шмоток, вот я и ношу. Я тут же постарался сгладить неловкость: мол, эта зима в Ростове была самая холодная за весь двадцатый век; иногда переваливало далеко за двадцать градусов, и я, мол, беспокоюсь, не замёрзнете ли вы, понадеявшись на наш юг. На что старик ответил: а я не боюсь холода; в былые времена я изъездил вдоль и поперёк и Якутию, и Магаданию.

Погуляли по городу, в котором мой гость не был вот уже лет тридцать.

— Это улица Энгельса, — бормотал он. — Помню, помню…

— Теперь уже не Энгельса, а Большая Садовая, — поправил я его. — Вернули дореволюционное название.

— Правильно, правильно. А где ж у вас Малосадовая?

— А нету. До революции была, а теперь называется улица Суворова — жалко стало переименовывать, вот и оставили, как есть.

— Тоже верно. Суворов великий человек был, надо же память какую-то по нему оставить.

Мы бродили по Пушкинскому бульвару, и старик выдавал мне по этому случаю наизусть всего Пушкина, попутно пытаясь припомнить, в каком доме жил друг его молодости, к которому он сюда когда-то приезжал в гости.

— Да вот в этом же и жил!.. Или вон в том… нет, опять ошибся… многое тут у вас изменилось, и не узнаешь теперь…

Поговорили о России, о поэзии… Я пожаловался, что все великие писатели и поэты золотого девятнадцатого века как на грех объезжали наш Ростов-на-Дону стороною. Шарахались от него, что ли… В Новочеркасске бывали — сам Лермонтов там был несколько раз, а Николай Первый, как пишет Жуковский, осенью тридцать седьмого года принял какое-то решение в пользу опального Лермонтова именно в этом городе; в Таганроге бывали, а один так даже и родился там; в Старочеркасске и в Аксае Пушкин переправлялся через Дон, а в Ростов наш — ну ни ногой! Вот кто-то с горя и подпустил слух, что по этой улице якобы проезжал когда-то Пушкин — то ли по пути на Кавказ, то ли с Кавказа. Но лично я в это не верю…

А потом старика потянуло к нашей реке.

Пошли на Ворошиловский мост. Холодный ветер сбивал с ног, но старик не обращал на него никакого внимания.

— Ну, здесь у вас и панорама, доложу я тебе!.. А вон то — что такое?

— Вон там, выше по течению? Зелёный остров.

— А там, на горизонте?

— Город Батайск.

— Так это уже и не Ростов, что ли?

— Не Ростов.

— Странно у вас центр города расположен — на самой окраине.

Перешли на левый берег Дона, за которым, по представлениям древних греков, начинается Азия.

По длинной заснеженной лестнице спустились к пляжу.

Старик разделся. Тихо и восхищённо сказал: «Здравствуй, Дон!» И на водных просторах, свободных ото льда, искупался.

Отфыркиваясь, вышел на берег. На снегу — дорожка следов от стариковских босых ног. Туда — и обратно.

Я спросил, не холодно ли было, а тот ответил: может, и холодно, да только боюсь, мне в этой жизни не доведётся уже больше с Доном повстречаться… Затем он достал полотенце из сумки, тщательно вытер своё отнюдь не дряблое тело — в молодости был, видать, красавец ещё тот! — оделся, и мы отправились ко мне домой.

Пока ехали в троллейбусе, он мне коротко всю свою судьбу рассказал:

Сейчас ему уже за семьдесят, а в былые годы он был членом какой-то банды, торговавшей с заграницей алмазами и золотом, добытыми в Сибири. При советской власти за такие дела — редко когда давали срок. Обычно расстреливали. Но его всё миновало: и правосудие, и внутренние разборки. В центре Москвы у него когда-то была огромная и роскошная квартира, была машина, была дача на Чёрном море. А затем ему однажды приснилось нечто очень важное: Николай-угодник явился к нему и сделал некое наставление… И после этого мой гость ушёл из банды, роздал почти всё своё имущество людям, включая квартиру, дачу, машину и костюмы, а сам поселился в какой-то жалкой коммуналке, даже ещё и похуже, чем моя, бросил пить и курить, перешёл на очень скромную пищу и ударился в поэзию. Всё, как обычно: самый заурядный русский праведник…

Дома у меня пили чай с вареньем, болтали. А тут и Зинаида пришла откуда-то с улицы. Только на порог ступила и только сняла пальто, как я сразу выскочил из своей комнаты и безо всяких объяснений завёл её к себе. Познакомьтесь, говорю, это мой гость из Москвы, а это моя соседка.

Зинаида предстала перед нами в длинном французском красном платье, с чёрным шарфом вокруг шеи и в чёрной тёплой шляпе.

Старик посмотрел на неё, обменялся с нею несколькими вежливыми фразами и ничего особенного не изрёк, но потом, когда мы оказались одни, сказал мне в ответ на мой вопрос, что он усмотрел в этой женщине: настоящая русская красавица, ростовский цветок, — сказал он. — Но — завышенные претензии.

— Дура? — спросил я.

— Не сказал бы, — ответил старик. — Нет, не сказал бы… Но с таким лицом, как у неё, надо гостей принимать и чем-нибудь их ласково потчевать, или на кухне что-нибудь готовить, а не вращаться в высшем обществе.

Я не совсем понял то, что он имел в виду, и, без приглашения заявившись потом со своим гостем в комнату к Зинаиде, попросил её исполнить нам что-нибудь на своём пианино, а ещё бы лучше — что-нибудь бы и спеть. Зина охотно уселась за пианино и под собственный аккомпанемент спела известную советскую песенку, грубо сработанную под старинный русский романс. Там ещё были слова: боже, какими мы были наивными, как же мы молоды были тогда!..

Старик был выходцем из высокообразованной семьи, репрессированной в годы сталинизма. Отец его был когда-то настолько крупною личностью, что даже имел в своём пользовании собственный поезд, в котором мог, утопая в царской роскоши, передвигаться по стране для осуществления своих служебных функций. Сын же его, перед тем как стать бандитом, успел получить прекрасное воспитание и блистательное образование; он знал толк в музыке и в поэзии и вот теперь — здесь и сейчас — не заметить пошлости исполняемой песенки он бы не смог.

Я наблюдал за стариком, задумчиво сидящим в кресле, и поражался: он был весь просто захвачен Зинаидиным пением.

— Ну, как вам? — спросила тогда Зинаида, повернувшись к нам.

— Да ерунда какая-то, — отмахнулся я. — Хотя, конечно, голос у тебя — довольно неплохой. Почти сносный.

У Зинаиды сразу же покраснели глаза:

— У тебя самое любимое занятие — обижать меня!

Старик сказал:

— Не верьте ему, Зиночка, он врёт. И не обижайтесь, пожалуйста.

— Да я и не очень-то обижаюсь.

— А вы — совсем не обижайтесь.

— Да я совсем и не обижаюсь.

Старик подошёл к ней и поцеловал ей руку.

— Поверьте, у вас прекрасный голос и необыкновенная манера исполнения!

— Ой, спасибо! — Зинаида вся аж так и расцвела.

— И ваш сосед об этом прекрасно знает.

— А чего ж тогда не говорит?

— О, он вам много чего никогда в жизни не скажет!

— Пусть бы сказал. Что я ему — враг какой-то, что ли?

— Ну, это вы уж с ним сами тут разбирайтесь, без меня…

Старик что-то ещё ей говорил и говорил, а я с изумлением смотрел на эту сцену. Как такое могло случиться? Трое совершенно чужих людей сошлись вместе и беседуют так, как будто знакомы уже целую вечность? И как будто у них и впрямь есть что-то общее — старик с замашками гения, которому по штатному расписанию положено быть праведником, ростовская красавица и я — человек в футляре, преподаватель латыни… Неужели это как раз и есть то самое, что называют словами «родина», «Россия»?.. Как странно.

— А вот вы не могли бы спеть нам сейчас что-нибудь ещё? — попросил старик.

— Ну, конечно! — ответила Зинаида.

— Но только что-нибудь не коммунистического производства. А что-нибудь настоящее русское, про Россию — сможете?

— Кажется, я знаю одну такую вещь, — сказала Зинаида, подумав, и, к моему изумлению, запела песню, которой я от неё прежде никогда не слышал. Это была белогвардейская песня «Всё теперь против нас…»

Мы оба слушали Зинаиду просто в каком-то изумлении. Я видел, что, когда она пропела «Отступать дальше некуда — сзади Японское море, здесь кончается наша Россия и мы», у моего гостя на глаза навернулись слёзы.

Со стариком мы проговорили почти целую ночь. Ни слова о Зинаиде. Говорили о живописи, о поэзии; старик читал мне свои собственные стихи, стихи Лермонтова и Маяковского, а я ему — свои переводы австрийца Рильке и шведа Мартинсона… При всём моём ироническом отношении к современным русским праведникам и святым старцам я увидел: это и впрямь необыкновенный человек. Может, в чём-то и безумец (да кто сейчас не безумец?), но — умный и порядочный.

— Приезжай и ты ко мне в Москву, сказал мне старик уже на вокзале.

— Спасибо. Это вы ко мне приезжайте, а я уж как-нибудь без Москвы проживу. Не люблю я её… Вы лучше скажите, как вам понравилась моя соседка по коммунальной квартире? — неожиданно спросил я.

— Соседка? По коммунальной квартире?.. Цветок! Настоящий цветок! — убеждённо и задумчиво пробормотал гениальный старик, заходя в свой вагон и уезжая в свою Москву.

Глава 9. КОЕ-ЧТО ИЗ ОБЛАСТИ ВЫСОКИХ ТЕХНОЛОГИЙ И ДРУГИХ ОБЛАСТЕЙ

Показывал я Зинаиду и ещё одному знакомому — интеллектуалу и крупному специалисту в каких-то высоких технологиях.

— Какая приятная женщина, — тихо и с глубоким выражением сказал он мне потом.

— А в чём заключается эта её приятность?

Интеллектуал беспомощно развёл руками.

— Этого словами не передашь, — ответил мне он.

Показывал я её и одному американцу, работавшему у нас в мединституте, но и тот тоже ничего не надумал. Оно и неудивительно — что можно услышать путного от представителя примитивного тоталитарного режима?

Вроде бы как что-то решив для себя, я вернулся с балкона в приятную прохладу своей комнаты и снова уселся перед компьютером. И занялся латынью.

И тогда я подумал: да пошли вы все к чёрту, я до всего додумаюсь сам!

Глава 10. РАСШИФРОВКА СНА

Вскоре вернулись и мои соседи по коммунальной квартире — Зинаида и её неизменный собачонок Дымок.

Зина опять выглядела превосходно — никаких слёз и красных носов, но в её глазах всё же чувствовалась тревога.

— Вот такие мне сны снятся, — сказала она виноватым голосом. — Я, наверно, сумасшедшая — такая ерунда приснилась, а я так расстроилась.

Я не ответил. Зинаида внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Что молчишь? Ты разве и на этот раз понял, о чём этот сон?

— Понял, конечно, и на этот раз.

— О чём же?

— Да всё о том же.

— О чём — «о том же»?

— Обо мне, о тебе…

— Но пойми: ты мне совсем не снился! Тебя в этот раз не было! Ты мне всегда снишься, но в этот раз — тебя не было! Не было! Во сне я как бы даже и не знала, что ты существуешь!..

— И всё-таки я там был.

— Не понимаю, с чего ты это взял.

— Да тебе и понимать незачем. Просто поверь мне на слово, вот и всё.

— Нет уж ты объясни!

— Вот же привязалась! Объясняю: квартира или комната в твоих снах — это как мы с тобою уже давно выяснили, означает твою душу, твой внутренний мир. Душа и квартира в твоём понимании — одно и то же. Да, должно быть, и в моём — точно так же.

Зинаида кивнула.

— В той квартире, что тебе представилась в этом последнем сне, одна из комнат была пуста, и меня в ней не было.

Зинаида опять кивнула:

— Тебя там не было!

— Иначе говоря, в этом твоём сне я не заполнял собою твою душу. Место для меня вроде бы было отведено, но меня на этом месте не было.

Зинаида не кивала. Внимательно слушала.

— А кроме того, в этой твоей квартире был ремонт. А ремонт — это всё-таки не разрушение, не развал, не разгром. Это — временное неудобство. Временная переделка — от старого к чему-то новому. И лучшему.

В глазах Зинаиды возникла какая-то тревога. Я продолжал:

— Так и ты сейчас — переделываешь, ремонтируешь свою душу, свой внутренний мир, приспосабливаешься к чему-то новому. А ремонт закончится — и ты снова будешь жить в отличной квартире. У тебя снова будет хорошо устроенная комфортабельная, трёхкомнатная, со всеми удобствами душа. Иначе говоря, твоё нынешнее душевное смятение кончится, и всё у тебя будет прекрасно.

— А какое у меня смятение? Никакого смятения у меня нет!

— Сон — честная штука. Он показывает то, что есть на самом деле, но в чём человек порою боится самому себе признаться.

— И в чём же это я, мой миленький, боюсь себе признаться?

— А в том, что потеряла кое-что. И уже никогда не вернёшь. Во сне — это сумочка. А в реальной жизни — я.

— Ты — сумочка? Не смеши меня! Причём здесь ты? Во сне я потеряла очень нужную мне сумочку, а не тебя! А я — барахольщица, я очень люблю сумочки, тряпки и всякие вещи! Ну вот я и расстроилась!

— Объясню: дамская сумочка — предмет первой необходимости для всякой аккуратной женщины. А ты — именно такая и есть. Аккуратная и пунктуальная. Сумочку удобно носить на руке. Или на плече. При торжественных выходах на публику — она всегда при женщине как её неотъемлемая часть. А ты всегда стремишься выглядеть торжественно, величаво, неприступно — это твой постоянный образ. И вот ты её потеряла — вещь привычную и необходимую для твоей повседневной жизни. Ты её потеряла так же точно, как потеряла меня.

— А разве же я тебя потеряла?

— Конечно. В реальной жизни я для тебя уже давно стал чем-то привычным и повседневным, но вот я с некоторых пор отошёл от тебя и стал для тебя чужим…

— Ты не стал для меня чужим!

— Ну тогда наоборот: ты для меня чужая!..

— Но почему?

— Об этом — в другой раз. Сейчас я говорю про твой сон. В этом сне ты потеряла сумочку и очень огорчена этим. Хотя ты и не знаешь, что в ней лежит — ценное что-нибудь или не очень. Так же точно и я для тебя — ты и сама не знаешь, так ли я тебе нужен в этой жизни. И что во мне такого уж хорошего. Но тебе необъяснимо больно и жалко до слёз, что ты потеряла эту сумочку… То есть — меня.

— Всё ты выдумываешь! Как же я тебя могла потерять, если мы с тобою живём в одной, общей, коммунальной квартире! У нас общая кухня! Общий санузел! И общий коридор!.. И я тебя вижу каждый день! И мы с тобой никогда не ссорились! И мы — друзья! И ты никуда не собираешься уезжать! И я — тоже! Ты — со мной! Ты мне очень нужен! И ты никуда не терялся! И я нормально отношусь к тому, что у тебя есть своя женщина — я рада за тебя, что ты не один… Мне снилась ПРОСТО сумочка. И я её ПРОСТО потеряла.

— Вспомни: в прошлый раз тебе снилось, как от тебя сбежало какое-то непонятное домашнее животное. Вроде песца — рыжеватое и лохматое. Твой сын и твой собачонок Дымок оставались на месте, а это непонятное животное сбежало, и ты тоже тогда плакала во сне. Я тогда не хотел огорчать тебя. Но тем сбежавшим домашним животным был тоже я. И ты это подсознательно понимала. Да, я как бы сбежал от тебя, хотя и живу рядом с тобою… Мысленно сбежал. Как бы сбежал.

Зинаида выслушала мои слова и обиделась:

— Ну и если это так на самом деле, то тогда зачем же ты это сделал?

— Я хочу, чтобы ты привыкла к этой мысли: меня с тобой рядом нет. Ты живёшь на этом свете — без меня. Мы — чужие.

— Но почему?

— Я не хочу быть сумочкой, которую носят на ремешке через плечо и открывают по мере надобности, чтобы взять губную помаду или расчёску; не хочу быть домашним животным, которое лежит у хозяйки на коленях и которое ласково поглаживают. Потому я и сбежал от тебя в том сне. И в реальной жизни — отстранился от тебя.

Я отхлебнул уже давно остывший кофе, а Зинаида вдруг сказала:

— Паша, Пашенька, может, тебе булочку принести? Что ж ты кофе пьёшь — и без булочки?

— Спасибо, не надо.

— Я тебе не верю! Ты всё выдумываешь! Я не замужем, я свободная женщина! И мы с тобой живём вместе, в одной коммунальной квартире, и мы — хорошие друзья, и ты никуда не собираешься уезжать, и всё, что у тебя на душе или в голове, — я всё знаю… Я тебя всего прекрасно изучила!.. И ты всегда будешь со мною, ведь правда же?

— Правда, правда… — Я допил кофе и отставил в сторону чашку с блюдцем. — Но уезжать, не уезжать — это ведь ничего не означает… Главное то, что ты принадлежишь не мне, а я — не тебе.

— Я никому не принадлежу! Я и тебе никогда не принадлежала! — Зинаида решительно взяла чашку с блюдцем, чтобы унести их на кухню да и самой уйти. — И у нас никогда ничего не было! Я — сама по себе!

Я пожалел, что затеял этот разговор с разгадкой снов. А Зинаида вдруг перешла в ещё более решительное наступление:

— И чего бы ты от меня сбегал, если у нас с тобой никогда ничего и не было?.. Я просто удивляюсь твоему глупому рассужденью! Вечно ты что-нибудь выдумаешь, чтобы позлить меня!

— Надоело мне твоё нытьё! — сказал я, поморщившись. — Терпеть не могу, когда у тебя такой противный голос, как сейчас…

— А ты вообще — всего на свете терпеть не можешь!

Что было мочи Зинаида грохнула об пол чашку с блюдцем, от чего собачонок испуганно шарахнулся, а я даже и бровью не повёл — посуда-то её, а не моя. Да если бы и моя!

— И чем это я тебе так надоела?

— Ну пусть будет так, если ты так хочешь думать: я не сбегал, твои сны — ничего не означают, и я не умею их толковать, и ты мне не надоела. Я согласен со всем. Я извиняюсь за всё. Только не скандаль!

Зинаида приуныла.

— Никто меня не любит, — тихо сказала она. Сделала попытку рассмеяться, но — попытка не удалась.

— Не хнычь, — я встал и ласково потрепал её по голове — жест исключительно редкий в наших с нею отношениях; как правило я вообще никогда и ни по какому поводу не прикасаюсь к ней. — Этот сон был о твоей решимости выжить и превозмочь все невзгоды. Так что ты не нуждаешься в моём особом сочувствии. Ты — сильная. Ты намного сильнее меня. И вообще, бабы сильнее мужиков. Это мужиков надо жалеть, а бабы и сами выживут. Гадюки вы все, вот вы кто. Спасибо за кофе. А осколки я сейчас подмету.

— Ну что ты! — виновато проговорила Зинаида. — Я била, я сама и уберу. Прости меня, пожалуйста.

Глава 11. ТАИНСТВЕННАЯ НЕЗНАКОМКА И ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ

И в этот момент раздался звонок в дверь. Собачонок Дымок радостно и панически затявкал, Зинаида, смиренною овечкою взявшаяся было за осколки, вся вздрогнула, с грохотом бросила их на пол и в торжественном волнении снова засуетилась перед зеркалом.

— Иду! Иду! — закричала она прямо из моей комнаты, которая, кстати говоря, — самая первая от входной двери. Голос у неё теперь был совершенно незнакомый, совсем не тот, что давеча звучал возле меня в разных своих вариантах — грустном, весёлом, раздражительном, виноватом. Это был голос другой женщины. Я успел разглядеть её лицо — абсолютно чужое, до ужаса незнакомое…

И вот уже она выскочила из комнаты и отперла дверь. Я услышал голос таинственной незнакомки: «Лёнечка, здравствуй, мой милый!» И — игривое чмоканье. И ответ: «Здравствуй, Зинулик!» — достойный такой, положительный.

Далее воспоследовали какие-то начальственные распоряжения кому-то, кто остался за порогом, на лестничной площадке, — что-то там занести и поставить пока вот в этот угол, да поосторожней, поосторожней!.. А кроме того: подъехать сюда завтра в восемь утра, не забыв прихватить с собой то-то и то-то для поездки туда-то и туда-то. Посигналить с улицы, если буду задерживаться, но только не звонить в дверь — я этого не люблю.

И дверь хлопнула. И в замке провернулся ключ: щёлк-щёлк. Потом важный гость переобувался в домашнюю обувь. Он обожал мягкие комнатные тапочки. И вот наконец Зинаида со своим любовником двинулась в долгий путь мимо моей открытой двери. «Лёнечка» заглянул в отверстие — серый дорогой костюм и смуглое лицо с чёрными волосами, обрамляющими начальственную лысину — и вполне доброжелательно, как старому другу, бросил мне несколько приветственных фраз. И что-то подобное же получил и от меня в ответ. Я успел заметить, как собачонок Дымок услужливо прошмыгнул за ними. Знать своим собачьим умишком, что этот человек — БАНКИР, он, конечно, не мог, но ему, вне всякого сомненья, было понятно, что гость его хозяйки, являющийся к ней через строго отмеренные промежутки времени, есть нечто очень и очень значительное.

Я подмёл то, что осталось от Зинаидиной посуды. И всё это отнёс на кухню, туда, где стоял бак для мусора. Во всём должен быть порядок. Затем я стал мыть руки — после совка и веника я всегда мою руки.

А на кухне уже вовсю орудовал банкир — выкладывал из сумок что-то съестное.

— Павел Артемьевич, тут у нас намечаются крабовые палочки и копчёная индюшатина, — сказал Лёня. — Не желаете ли присоединиться?

— Нет-нет, спасибо, Леонид Антоныч, — вежливо ответил я. Это нас так зовут: меня — Павел Артемьевич, а его — Леонид Антонович. — Большое спасибо, — повторил я, тщательно вытирая вымытые руки Зинаидиным полотенцем. Терпеть не могу садиться за компьютер с мокрыми или даже просто сырыми руками. — Много работы, а латинский язык — такая вещь, что требует постоянного повышения квалификации.

— Правду ли говорят, — поинтересовался Лёня-банкир, что ваш медицинский институт собирается добровольно лишить себя статуса отдельного учебного заведения и войти в состав университета на правах всего лишь отдельного факультета?

— Да, такие слухи упорно ходят, — ответил я.

— И как вы думаете, хорошо это или плохо, если такое преобразование будет иметь место?

— Кому хорошо, кому плохо, — я прекрасно понимал, что вопросы задаются чисто из вежливости, чтобы поддержать видимость приличных и доброжелательных отношений. — Среди нас, латинистов, этот вопрос очень живо обсуждается, но лично моих интересов это никак не затрагивает. Если такое слияние произойдёт, то я отнесусь к нему спокойно.

Глава 12. МОЯ КОМНАТА

И я покинул кухню. Вошёл в свою комнату и закрыл за собою дверь. Но не запер. И погрузился в свою диссертацию.

Отдельная комната (квартира, дом, остров) — это ведь и в самом деле некая модель человеческой души, некое закрытое со всех сторон пространство, где можно, отрешившись от всего внешнего мира, побыть хоть какое-то время самим собою. А в том маленьком мирке, где царствует компьютер, где латынь, — там я в своей родной стихии…

Кроме латинского языка, у меня есть ещё и другая страсть: я очень люблю рисовать. На компьютере, разумеется, а не на бумаге. Иногда это какие-нибудь люди и человеческие сценки, а чаще — пейзажи. Что-нибудь фантастическое, сказочное, нереальное. Диковинные растения на какой-нибудь планете, ландшафт, уходящий вдаль… В общем-то, чепуха — я и сам это понимаю, но с её помощью мне удаётся как-то отрешиться от действительности и отдохнуть. Вот и сейчас я понял, что мне не до латыни, переключился на рисование и ушёл в тот мир, который так далёк от повседневности…

Глава 13. ЕЩЁ ОДИН РАЗГАДАННЫЙ СОН

Спустя какое-то время я понял: я бесцельно сижу перед компьютером и ничего на самом деле не делаю. Мне вспомнился сон — но на это раз не Зинаидин, а мой собственный, приснившийся мне где-то с год тому назад или даже ещё раньше.

Это был всё тот же квартирный сюжет — столь любимый у советских граждан, измученных неразрешимым квартирным вопросом.

…Я прихожу в какой-то незнакомый многонаселённый дом… Поднимаюсь не очень высоко — на второй или на третий этаж… И останавливаюсь перед дверью…

…Дверь — очень необычная, не такая, как все. Она чёрного цвета, какая-то старинная, обитая толстым железом и полукруглая вверху. Увесистая скоба, вместо обычной ручки. И — мощные заклёпки по всей площади дверной поверхности…

…Почему-то мне очень нужно войти в эту квартиру. Я достаю ключи — огромную связку — и начинаю подыскивать нужный ключ. И так и не нахожу — ни один не годится. Тогда я начинаю толкать дверь, ощупывать её ладонями и пальцами и тут случайно нажимаю на одну из заклёпок, которая и оказывается тайною кнопочкою для открывания этой двери…

…Я вхожу в квартиру. В ней никого нет… Анфилада комнат, уходящая вдаль… По ним можно идти и идти, и они никогда не кончатся… Пространство замкнутое и одновременно бесконечное… В комнатах — разное убранство. Оно не очень богатое, но и не очень бедное. Все комнаты — одинаковы по размеру, все имеют по одному окну и почему-то — только с левой стороны, а справа у них — глухая стена… Ну то есть, во всём этом есть нечто однообразное и одностороннее, хотя и некая идея бесконечности тоже присутствует… Я не захожу слишком далеко и возвращаюсь в первую комнату. И там соображаю: ведь это я попал в квартиру Зинаиды! А хозяйки нет дома, и я здесь нахожусь без спросу, а так — нельзя. Стало быть, надо уходить. Надо распахнуть не запертую дверь и уйти. Но как уйти, когда нет нужного ключа? А на какую кнопочку следует нажимать, чтобы дверь повиновалась мне, — я забыл. Бросать же квартиру в незапертом состоянии — просто свинство. Придут жулики и ограбят. Нет уж, надо будет дождаться возвращения Зинаиды… И я жду, жду, уже и раскаиваюсь, что вошёл сюда, и знаю, что ждать придётся очень долго. Возможно, — всю жизнь…

Вот такой сон.

Глава 14. НЕРЕАЛЬНОЕ В РЕАЛЬНОМ

А в настоящем мире за пределами моей комнаты наступило вот что: ужин на коммунальной кухне закончился, и банкир по-хозяйски увёл Зинаиду в спальню.

И в это же самое время, с точностью до минуты, словно бы по воле какого-то злобного и ехидного рока, появилась ещё одна моя ученица — Люся. Очень положительная девочка. Очень старательная. Очень приличная. Она всегда очень вежлива, всегда одета с иголочки… И ещё: в очках, конопатенькая и курносенькая. Рыженькая — ещё даже и рыжей меня. Она учится на романо-германском факультете и хочет знать всё: и романские языки, и германские. Со мною она учит латынь.

Уселись за стол. Заработали.

— А теперь рассмотрим ещё один образец замены придаточного предложения оборотом ablativus absolutus. Прочти вот это!

Люся у меня — примерная ученица. Она прочла:

— Cum Troja deleta esset, Graeci domum reverterunt.

— В слове reverterunt не забывай соблюдать долготу: reverte-e-e-erunt! Переведи!

— Когда Троя разрушена была, греки домой вернулись.

— Совершенно верно, хотя и не вполне изящно высказано по-русски!

Коммунальная квартира, в которой я живу, состоит из трёх комнат, одна из которых принадлежит мне, а две других — Зине и её сыну. Сына сейчас нет дома, он ушёл на занятия в какой-то спортивной секции и вернётся поздно. И поэтому Зинаида и её друг позволяют себе расслабиться. Особенно Зинаида — она стонет и кричит. Прямо за стеной. И очень сильно и эротично. А квартира эта находится в старом хрущёвском доме и звукоизоляцию между отдельными комнатами имеет весьма слабую…

Люся с еле сдерживаемым любопытством спрашивает:

— Павел Артемьевич, там у ваших соседей — опять?

— Не обращай внимания, — советую я. И для пущей убедительности повторяю: — Cum Troja deleta esset, Graeci domum reverterunt. А теперь делаем наше преобразование. Прошу!

Люся ненадолго запнулась, а затем, тяжело вздымая грудь и преодолевая глубокое волнение, сказала:

— Troja deleta Graeci domum reverterunt.

— Почти хорошо. Но слова Troja и deleta ты произнесла на школярский манер, а не истинно по-латински. В языке же латинском так: в именительном падеже — «a» краткое, а в творительном — «a» долгое. Иными словами ты должна была произнести: Troja-a-a, deleta-a-a.

Люся внимательно слушала.

— Так, как ты, говорят литовцы, язык которых очень похож на латинский. Именно у них в этих двух случаях будет одинаково краткое «a» — в именительном падеже и в творительном.

Люся внимательно слушала.

— Но ведь, это согласись, — латинский язык, а не литовский!

Зинаида за стеной — кричала.

— Хотя, конечно, литовская падежная система намного богаче и даже красивей латинской. Я бы даже сказал: эстетичней. Ну а твоё дело — воспроизводить эту долготу, как бы трудно тебе это ни казалось. А это и впрямь — трудно, ибо ударение в этих двух словах падает не на последний слог, а на предпоследний. Русскому человеку постичь безударные долгие очень тяжело. И тем не менее: если мы не будем соблюдать эту долготу, то тогда в нашем произношении nominativus ничем не будет отличаться от ablativus'а…

И тут за стеною наступила неожиданная тишина.

— Да, понимаю, это ведь первое склонение, — охотно согласилась Люся.

Я перевёл дух. Мысленно закатил глаза и мысленно вытер пот со лба.

Однажды я спросил у Зины:

— Послушай, зачем же так истошно орать? Он у тебя что — садист, что ли? Он что там — режет тебя? Истязает?

Зинаида нисколько не смутилась:

— Ах, Пашенька, ну что ты — конечно, нет. Мой Лёнчик — мужчина, совершенно нормальный в сексуальном плане. Просто я очень люблю делать ему приятное, а Лёня как раз очень любит, когда я так дико кричу. Это утверждает его в мысли, что он настоящий мужчина…

— А что — разве у него есть сомнения?

— Нет, конечно. К тому же он и в самом деле — великолепный сексуальный партнёр. Чувствуется южное происхождение. А уж с ним-то в постели — можешь поверить — есть от чего закричать женщине, которая знает толк в настоящих мужчинах!

— А ты знаешь толк?

— Уж за меня-то не беспокойся, мой миленький!

— Да я и не беспокоюсь. Но почему ты орёшь только тогда, когда нет сына?

— Какой ты наблюдательный! Просто в такие минуты я могу расслабиться и не сдерживаться. Так приятно почувствовать себя в руках опытного, сильного, настоящего мужчины. А тебя, когда ты сидишь за стенкой и занимаешься своими языками, я не стесняюсь.

Впрочем, однажды она дала мне и такое пояснение своим крикам: кричу, мол, исправно выполняя свой долг, а потом каждый раз добросовестно говорю: спасибо, мне очень понравилось. Чтоб только отвязаться от него, дурака проклятого — знал бы ты, как он мне надоел!

И вот сейчас, после небольшой передышки, опять — вопли и стоны. Она мне распугает всех моих клиентов! Хорошо, что у Люси с чувством юмора всё в порядке, а если бы это было во время визита генеральской семейки?.. И потом: если бы она орала от чистого сердца — то и ладно. Я бы ей простил, если бы от чистого. Но ведь никогда не знаешь наверняка — от чистого или не от чистого. Не спрашивать же каждый раз женщину: Эй, ты там, за стеной! От чистого сердца ты там орёшь или не от чистого? Прощать мне тебя или не прощать?..

И ещё важная деталь: Лёня-банкир человек очень занятой и приходит ночевать в эту квартиру лишь дважды в неделю — по вторникам и по субботам. У него нет и никогда не было своего семейства, и, по уверению Зинаиды, она на данный период — его единственная сексуальная партнёрша, а Лёня остро нуждается в регулярных половых контактах с женщиной — ему врачи прописали. Но одновременно и очень боится современных заразных болезней. Особенно — смертельных и неизлечимых. Врачи особенно не рекомендовали болеть ими. Отсюда и особая роль Зинаиды в его жизни. Отсюда — и такой строгий график. Видимо, учитывая всё это, я должен найти какой-то компромисс: на эти дни не проводить занятий, что ли. Или как-то деликатно предупреждать своих учеников. Или как-то предупреждать Зинаиду.

Прилежная и рыженькая Люся после очередного вопля за стеною поправила на своём носике очки в позолоченной оправе и спокойно прочла:

— Si Publius Sestius occisus esset, fuistisne ad arma ituri?

— Переведи!

— Если бы Публий Сестий убит был, взялись бы вы за оружие?

— Совершенно верно! Но это было сложноподчинённое предложение. А теперь выскажем то же самое, но уже другим способом. Для этого нам придётся опять соорудить конструкцию с ablativus'ом.

Через час Люся ушла. Я включил телевизор и стал что-то такое смотреть. А потом лёг спать.

Глава 15. СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ

Посмотреть со стороны, так у меня с Лёней-банкиром есть много чего общего: и то нас объединяет, и это… Но на самом-то деле кое-что нас всё-таки различает и очень основательно. Например: я — рыжий и волосатый, а он — чёрный и лысоватый. Или: я — Павел Артемьевич, а он — Леонид Антонович. И фамилии у нас разные: я — Бунчуков, а он — Татванов… Зато весьма совпадают наши с ним биографические подробности. Возраст совпадает. И даже — биографические подробности наших родителей! Понятное дело — никакой мистики в этом нет: просто живём в одной стране, вот и судьбы схожи…

Но в основном, конечно, мы с ним очень разные люди. Можно было бы составить целый список самых жесточайших различий, но я этого делать не стану, ибо одно различие, пролегающее между нами, является настолько решающим, что все остальные сходства или различия уже не имеют ни малейшего значения. А именно: я — очень беден, а он — очень богат.

Глава 16. ОТКРОВЕНИЯ БАНКИРА

Самым непонятным для меня образом банкир с первого же взгляда на меня составил о моей личности весьма лестное мнение: порядочный, интеллигентный человек, с которым не страшно оставлять в одной квартире свою женщину. Больше всего на свете любит латинский язык, то есть у человека — тихое помешательство. Вежливый, не матюкается, не курит и не пьёт, не умеет играть в карты, ходит по квартире в костюме и при галстуке, даже и домашних тапочек не признаёт; иногда переодевается во что-нибудь спортивное и тогда — подтягивается и отжимается на спортплощадке возле дома, бегает по многу километров где-то в соседних парках или поднимает штангу у себя на балконе. Как говорили древние то ли греки, то ли римляне: в здоровом теле — здоровый дух. Положительный персонаж.

Знаю, что и сама Зинаида хорошо поработала в этом же направлении — расписала меня в самых лучших красках: дескать, ты, Лёнечка, не бойся, у меня с этим мужчиной ничего не может быть по причине его чрезмерной возвышенности и оторванности от всего земного…

Я же — наоборот невзлюбил его с первой же минуты. Рожа — убийцы. И какая-то при всём при этом слащавая…

Мы с ним редко когда оказывались с глазу на глаз. Но однажды так получилось, что пили мы втроём чай на кухне, а Зиночка вдруг ненадолго оставила нас вдвоём, отлучившись в комнату к своему сыну — тому нужно было срочно помочь с математикой — а Зиночка у нас математичка ещё та… А дело было минувшею осенью. По оконным стёклам хлестал мерзкий дождь, и к стеклу то и дело прилипали жёлтые листья, а на нашей коммунальной кухне было тепло, чисто и кафельно. Вот тогда-то Лёня-банкир и сказал мне, разомлев после божественного цейлонского чаю с Зиночкиными булочками:

— До чего всё-таки приятно, Павел Артемьевич, вот так запросто заехать после тяжёлой работы к женщине. Особенно — после дождя. На работе — дела, шум-гам, вечная спешка, подлости, низости, подсиживания всякие, а на улице — дождь и слякоть… А как только сюда входишь, так тут тебе сразу — женщина. Тёплая, красивая, спортивного вида, заботливая, хозяйственная — булочки печёт изумительные! Чай заваривает прекрасный! Прямо после дождя и — такая женщина.