Лед и пепел

Глава 9

Холод кабинета короля Александра Греймарка въедался в кости глубже, чем зимний ветер. Каменные стены, пропитанные дымом старых пожаров, стрельчатые окна, впускающие лишь унылый свет хмурого неба, массивный стол, заваленный картами и письмами с кровавыми пометками – все здесь дышало ледяной мощью и памятью пепла. Сам король стоял у окна, темный силуэт на фоне свинцовых туч. Молодой, но будто изрубленный годами скорби, лицо, отмеченное морщинами у глаз и жесткой линией губ. Во взгляде, устремленном вдаль, вечно плясали отблески того самого огня. Тяжелая, лишенная блеска корона лежала на столе рядом с… маленьким, обугленным осколком резного дерева. Розы угадывались в обгорелом узоре.

Стук в дверь, гулкий, как удар по гробу. Стражи втолкнули Тэссию. Она качнулась, цепляясь за дверной косяк, но выпрямилась, гордо вскинув подбородок, несмотря на мертвенную бледность и тень под глазами от бессонной ночи. Ее глаза, цвета первой листвы Вечнолесья, метнулись к королю, полные животного страха и упрямства, что горело глубже.

– Вечнолесье, – голос Александра был низким, ровным, как заточка кинжала о камень. Он не оборачивался. Запах старого дыма, вечный спутник этого кабинета, стал гуще.

– Да, Ваше Величество, – ответила Тэссия. Голос дрожал, но звучал четко, отчеканивая каждое слово.

Он медленно повернулся. Взгляд, ледяной и всевидящий, скользнул по ней – от дрожащих рук, спрятанных в складках платья, до слишком прямых плеч. Подошел к столу. Пальцы, длинные и сильные, с белыми от напряжения костяшками, сжали обугленную щепку. Дерево хрустнуло под давлением.

– Знаешь? – спросил он, и в ровном голосе вдруг появилась трещина. – Осколок рамы. Портрета моей сестры. Алианы.

Тень скользнула по его лицу – теплая, страшно далекая, как мираж в пустыне.

– Малютка. Обожала мамины розы. Белые… алые… – Он замолчал, глядя сквозь Тэссию, в прошлое. – Каждое утро. Зимний сад. Они с матерью… смеялись. Звук ее смеха… как колокольчик. Это был их мир. Их тихий ритуал.

Тень погасла, смытая внезапным приливом адского пламени. Он швырнул щепку на стол с таким треском, что Тэссия вздрогнула.

– Их больше нет! Алианы! Матери! – Голос сорвался, наполняясь хриплой, животной яростью. – Вечнолесье! Подкрались ночью! С факелами! Сожгли всё! Всё, что было мне дорого! Единственных, кому я мог… доверить… – Он резко отвернулся к окну, сжимая кулаки так, что сухожилия выступили, как канаты. Спина его была напряжена, как тетива лука. С их гибелью в нем умерло все тепло. Остался только пепел, тяжелый и едкий, как гарь на языке. И лед, сковывающий изнутри. Чувства – роскошь для живого мертвеца.

Он повернулся к Тэссии снова. Лицо – каменная маска ненависти, высеченная скорбью. Девушка стояла неподвижно, бледная как стена за ее спиной, зная страшную тайну, которую несла в себе, как занозу. Тайну, которая должна была убить последние призраки надежды.

– И после этого… Должен ли я быть милосердным? К вам? – Он сделал шаг вперед, и холодный воздух кабинета словно сгустился вокруг него. – Ты хочешь, чтобы я считал людей Вечнолесья хорошими? Скажи!

Тэссия вдохнула. Воздух обжег легкие. Его слова о сестре, о розах… Они пробили броню ее ненависти, найдя жуткий отклик в глубине. Она чувствовала запах гари от той щепки, воображала смех девочки, затихающий в крике.

– Ваше Величество… – Голос сорвался на первом же слове. Губы задрожали. Ком горячего стыда и ужаса встал в горле. Слезы, предательские, неудержимые, выступили на глазах, скатились по щекам, оставляя на коже мокрые, холодные дорожки. Она не могла сдержать их. Правда, которую она несла, была тяжелее каменных стен Дарнхольда.

– Мы все теряем… – прошептала она, голос хриплый, прерывистый. – По обе стороны границы… Вас считают монстрами… как и вы нас… Но среди нас есть и целители, и певцы… как и среди вас есть матери, мирные люди… А есть… убийцы.

Она сглотнула, пытаясь выдавить слова сквозь спазм в горле. Отчаяние, острое и холодное, сжимало грудь.

– Я… я только что узнала… – Шепот стал едва слышным, полным само разрушительной силы. – Кто возглавлял тот отряд… Тот роковой набег…

Она подняла на него глаза, мокрые от слез. В них читался чистый, немой ужас и полная потерянность души, выбитой из-под ног.

– Кто же, маленькая дикарка? – Голос Александра был тише, но от этого только опаснее. – Кто?

– Мой отец, Ваше Величество. – Слова вырвались, как последний вздох. – Мой отец… Фенрис. Он… он выполнял приказ Ориона Третьего. Шпионскую вылазку… которая обернулась адом. И… он погиб там же. В огне. Или от ваших мечей… – Она закрыла лицо руками, тонкие плечи затряслись от беззвучных рыданий. Соль слез щипала губы.

Лицо Александра, красивое и жестокое, исказилось. Казалось, сама тень от окна сдвинулась, накрыв его. Он молчал, впитывая это признание, каждый слог – как удар молота по наковальне его души. Ее отец. Фенрис. И этот человек… был отцом этой девчонки? Его взгляд скользнул по ее хрупкой фигуре, сгорбленной от рыданий, по дрожащим плечам, по слезам, стекающим на веснушки. Ярость, которая кипела в нем секунду назад, схлынула, оставив после себя ледяной, оглушающий шок. Дочь убийцы. Дочь того, кто обратил его жизнь в пепел. Логика, выжженная годами ненависти, требовала одного – уничтожить. Отплатить болью за боль, пеплом за пепел.

Он сделал резкий шаг вперед. Голос его прозвучал как удар плети, но внутри что-то глухо треснуло, как ломающийся лед:

– Ты видишь эти слезы? – Он бросил слова в ее сломленную фигуру. – Это лишь начало. Ты будешь плакать, пленница. Реками. За отца. За Вечнолесье. За все. В твоем лице я вижу зло, погубившее мой дом! Я заставлю тебя страдать сильнее, чем в ту ночь! Сильнее, чем ты можешь представить!

Но внутри его души бушевал иной ураган. Голоса рвали его на части:

Посмотри на нее! Она сломана этой правдой сильнее, чем любая пытка. Нет! Гасни, слабость! Она – дочь Фенриса! Тень пламени! Видишь только врага! Сожги эту жалость дотла!

Он стоял, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. Его внешняя оболочка – король-мститель, высеченный из ненависти и льда – все еще была непоколебима. Но внутри рушились дамбы. Смятение. Шок. И что-то еще… что-то опасное, щемящее, похожее на запретную, безумную жалость. Он ждал ненависти в ее глазах, а увидел разбитое зеркало собственной потери. Игра пошла не по его правилам. Сердце, которое он считал окаменевшим пеплом, вдруг сжалось, глядя на слезы дочери своего главного врага. Проигрыш витал в ледяном воздухе, и ставка – его собственная душа – внезапно показалась слишком высокой.

Дверь кабинета захлопнулась за спиной Тэссии с глухим, окончательным звуком, словно гробовая крышка. Она плыла по ледяным, мрачным коридорам Дарнхольда, не чувствуя камня под ногами. Факелы на стенах расплывались в ее затуманенном слезами взоре желтыми, дрожащими пятнами. Стражи толкнули ее в комнату. Дверь закрылась.