Леди Гамильтон и Адмирал Нельсон. Полжизни за любовь

Падение

Она лежала в постели, не в силах не только подняться, но уже и плакать.

Человек, который был ей дороже всех на свете, ради которого она не пожалела бы собственной жизни, единственная (теперь Эмма в этом абсолютно убеждена) любовь ее жизни, погребен. Тело в гробу опущено в склеп. Нельсона больше нет, но осталась память о нем и их дочь Горация. Горацию Нельсон завещал не покидать ни при каких обстоятельствах и дать девочке прекрасное образование. Эмма понимала, что выполнит завещание, даже если придется голодать.

Горацио сможет гордиться и своей дочерью, и самой Эммой, глядя на них с небес.

Эмма не подозревала, что слова патетические «придется голодать», пришедшие ей в голову, окажутся правдой.

Немного придя в себя после похорон, она попыталась подвести итоги.

По завещанию Нельсона ежегодный доход у нее тысяча фунтов стерлингов, от лорда Гамильтона еще семьсот, Горации Нельсон оставил четыре тысячи с возможностью использовать проценты исключительно на образование.

Жить есть где, пока есть Мертон. Вообще-то, имея такой доход и такую ферму, она могла не беспокоиться, потому что земли вокруг Мертона многовато, часть ее можно продать, а на оставшейся вести настоящее, а не игрушечное хозяйство. Прекрасные луга, ручей, полный рыбы, самые разные хозяйственные постройки… Это возможность завести всю живность и жить практически натуральным хозяйством, тратя на остальное совсем немного.

Отчасти подобным занималась мать Эммы миссис Кэдоган.

Вовсе не обязательно завершать начатую перестройку части дворца и благоустройство парка, не время. Семья из двух женщин и ребенка могла бы обойтись скромным домиком в несколько комнат или в целях экономии поселиться пока в одном крыле огромного дворца, закрыв остальное, чтобы не тратить безумные деньги на отопление пятнадцати спален.

Другая так бы и поступила: закрыла большую часть комнат, занялась развитием своего хозяйства, сдала в аренду часть земель, стараясь получить хоть какой-то доход от имения… В конце концов, просто умерила свои траты.

Другая, но не Эмма. Она ничего не умерила, кроме разве бесконечных праздников во славу обожаемого Горацио.

Женщина успокаивала себя:

— Нельсон завещал заботиться о его Горации и о леди Гамильтон. Правительство не сможет отмахнуться от такой просьбы героя, овеянного славой. Оно должно заботиться о родственниках погибшего адмирала.

Правительство заботилось, вот только саму Эмму Гамильтон и Горацию, которая считалась удочеренной Нельсоном, таковыми не полагало. Парламент проголосовал за обеспечение семьи Нельсона. Семьи! Фанни получила пожизненную пенсию за погибшего супруга — пять тысяч фунтов стерлингов. Сестры по пятнадцать тысяч единовременно. Брат героя Уильям кроме ежегодных пяти тысяч еще сто тысяч на покупку достойного своему рангу дома.

А Эмма с Горацией?

Ничего!

Но, как же та самая последняя запись в блокноте, где Нельсон просил заботиться о леди Гамильтон и не забывать о его дочери Горации? Герой поручил Англии своих любимых женщин, а Англия об этом забыла?!

Эмма полагала, что правительство просто невнимательно отнеслось к блокноту Нельсона. Она начала выяснять, куда же тот девался. Ей казалось, что кто-то гадкий просто спрятал сокровище, стоит только правительству узнать о приписке, дочери Нельсона тут же определят сумму еще большую, чем остальным родственникам. В конце концов, больше детей у Нельсона не было.

Зря она так думала, блокнот не затерялся и те, кто мог повлиять на решение, его прочитали. Но рассудили просто: где доказательства, что это действительно дочь Нельсона? Так можно любую девочку объявить наследницей. Кто ее мать? Кто тайно родил Горацию адмиралу и почему он так долго скрывал ребенка от всех? Почему удочерил только перед своей гибелью, а не сразу после рождения?

А уж то, что единственной опекуншей названа леди Гамильтон, и вовсе ставило все под сомнение. Сама леди Гамильтон ее матерью быть не может, ведь согласно документам Горация, родилась 29 октября 1800 года в Лондоне, когда леди, лорд Гамильтон, да и сам адмирал Нельсон были далеко от Англии в Дрездене. А за девять месяцев до того Нельсон вообще находился на Мальте.

Так чья же это дочь?

Желая при рождении Горации избежать скандала и скрыть ее появление на свет и материнство Эммы, они с Нельсоном перечеркнули будущее дочери. Круг замкнулся.

А обеспечивать роскошную жизнь любовнице, за которую все героя осуждали, казалось и вовсе неприличным. Леди Гамильтон не бедствует, во всяком случае, не должна, у нее имение, наследство лорда Гамильтона, и вообще, при чем здесь какая-то любовница?! Это не семья.

Эмма не желала этого признавать, ей казалось, что вот-вот разберутся, вот-вот откуда-то с неба посыплются золотые монеты. Так было всегда, во всяком случае, много лет. Стоило ей пожелать, и лорд Гамильтон, а потом и Нельсон, исполняли любую прихоть, оплачивали любые ее долги или траты. К чему задумываться о деньгах? Какая разница, сколько потрачено — сто фунтов или тысяча? Всегда найдутся богатые мужчины, готовые раскрыть кошелек ради красивой женщины.

Она не желала не только экономить или заниматься хозяйством (фи!), но и вела себя по-прежнему, жила широко, так, словно и не было материальных проблем. А деньги? Их всегда можно занять, она и раньше так делала, а потом кто-нибудь заплатит.

Эмма не задумывалась, что теперь нет двух мужчин, готовых оплатить ее сумасшедшие траты, а сама она перестала быть красивой женщиной. Красивым оставалось только лицо, фигура все больше оплывала, на щеках вместо нежного румянца появились красные прожилки, и белки глаз заметно пожелтели (печень не прощала огромного количества шампанского и кларета), и голос уже не тот… Жила, словно шла по краю пропасти с завязанными глазами, не слыша никаких предупреждений и советов.

После похорон Нельсона прошло полгода, но в ее положении ничего не изменилось, никакой пенсии, зато угрожающе росли долги. Нельзя сказать, что они не беспокоили леди Гамильтон, но только потому, что оставалось все меньше готовых одолжить еще. Она не платила людям, работающим в Мертоне, поставщикам продуктов, портным, даже собственным слугам. Долги кредиторам тоже росли, но Эмма словно в пику такому положению тратила и тратила, организовывая вовсе ненужные праздники, ужины, закатывая роскошные обеды.

Это не оставалось незамеченным, кто же поверит в сильнейшую нужду женщины, которая способна пригласить толпу гостей и помимо роскошного стола щедро одарить всех подарками! Нуждающиеся себя так не ведут.

Леди Гамильтон писала бесконечные письма, одни секретарь под ее диктовку — в правительство и людям, близким к власти, с просьбой разобраться и оценить прошлые заслуги ее и лорда Гамильтона, другие сама — друзьям, жалуясь на то, что ее все забыли и забросили:

«Я очень больна. Передо мной огромный мир без друзей, а ведь когда я жила благополучно, их было множество…»

Эмма неправа, ей помогали и без конца ссужали деньгами «в долг», прекрасно зная, что вернуть не удастся. Она то и дело у кого-то гостила, кого-то посещала, крутилась в вихре светской суеты.

Для друзей она оставалась прежде всего женщиной, которую обожал Нельсон, потому ей долго не давали пойти ко дну, без конца поддерживая. Многие поражались, что деньги уходят не на выплаты кредиторам, а на все новые и новые праздники. Пытались советовать погасить долги, потому что терпение кредиторов не вечно, могут быть серьезные неприятности, но Эмма словно не замечала затягивающую долговую трясину.

Новый долг был сделан у… Гарри Федерстонхо! Настоящий жест отчаяния, потому что одалживать просто не у кого, всем друзьям она должна, да и ни у кого нет свободных средств. Внутри у Эммы что-то всколыхнулось, ведь Гарри когда-то был в нее влюблен! Совершенно не думая, что с тех пор прошло слишком много лет и она сама слишком изменилась, Эмма взялась за перо. Нет, секретарь не должен видеть этого письма, никто не должен.

Если Гарри пожелает видеть бывшую любовницу, то надо воспользоваться этим сполна… На что она надеялась? Став леди Гамильтон и получив в свое распоряжение то многое, что мог предоставить ее муж, Эмма активно переписывалась со своими прошлыми знакомыми, ей важно было доказать, что они недооценили бывший в их руках алмаз, не сумели превратить его в бриллиант. Подумать только, простая девчонка — приятельница королевы, спасительница королевской семьи, но главное, возлюбленная прославленного адмирала Нельсона! Пусть они делали вид, что любовь только платоническая, найдите другую женщину, которую платонически так любил Горацио Нельсон!

Эмма безумно гордилась этим и считала возможным сообщать о своих успехах, своих заслугах и своем счастье всем. В том числе время от времени Гарри Федерстонхо. Интересно, что она не сочла нужным писать о младшей Эмме. Гарри не спрашивал, Эмма не сообщала. А ведь девушке была бы очень кстати помощь отца, она жила в весьма стесненных обстоятельствах, а ныне тем более.

Гарри Федерстонхо так и не женился, и был весьма завидным холостяком в свои пятьдесят лет. Родители уже не могли помешать сэру Гарри поступать по-своему, потому он вполне мог обеспечить дочь. Но при встрече с Гарри Эмма ни слова не сказала об Эмме — младшей. Ей самой нужна помощь, при чем здесь дочь?

Лорд Федерстонхо сумел не показать ужас, который испытал при виде старательно очаровывающей его толстухи. Он помнил красивую, божественно сложенную девушку, танцевавшую обнаженной на столе в Ап-Парке, родителям пришлось отправить его в Италию, чтобы хоть как-то отвлечь от мыслей о красотке. Вскоре после такого некрасивого расставания с Эммой Гарри снова стал думать о девушке, но родители объяснили просто: либо красотка и долговая тюрьма, либо полное послушание. В тюрьму не хотелось…

И вот теперь Гарри, не очень растерявший привлекательность (как был средним, так и остался), старался по возможности сократить время общения с потерявшей былую прелесть Эммой. Можно затянуть в корсет талию, можно подвести брови или заново уложить роскошные волосы, но излишняя полнота все равно повезет во все стороны, толстые руки никуда же денешь, двойной подбородок тоже, как и следы многочисленных излияний на лице. Замазать красные пятна и прожилки гримом и покрыть пудрой? Да, а что делать с начавшими провисать щеками?

Это ужасно, помимо фигуры у Эммы к сорок второму году начало портиться ее прекрасное лицо. Прежними оставались только изумительные темно-голубые с фиолетовым отливом глаза, но в них так часто не брызжущее веселье или лучистая радость, а раздражение и злость, особенно когда речь заходила о правительстве, не оценившем ни лорда Гамильтона, ни ее, Эммы, многочисленные заслуги. А такая речь обязательно заходила.

Гарри дал бывшей подруге в долг пятьсот долларов, которые она просила, не очень поверив расписке, полученной взамен, всем известно, что леди Гамильтон долги не возвращает, она не делала этого и лучшие времена… Однако пришлось сказать, что уезжает в Европу, иначе встречи с толстухой грозили стать слишком частыми. Сейчас Гарри был даже благодарен родителям за запрет жениться на Эмме, вдвоем они промотали бы состояние Федерстонхо за год, и теперь он просил бы у друзей по пятьсот фунтов в долг.

Почему Эмма не рассказала Гарри о дочери тогда? Сначала она и не вспоминала об Эмме-младшей, а потом обиделась. Гарри слишком откровенно торопился избавиться от бывшей любовницы, слишком откровенно уходил от любых воспоминаний. Раз так, то он не узнает о дочери! Он будет наказан!

О том, что прежде всего наказывает дочь, Эмма не думала. Подумав, она написала Гарри благодарственное письмо. Человека со средствами полезно иметь в друзьях.

Вернуть долг она обещала либо из полученных по завещанию очередных средств, либо из денег от продажи Мертона.

После смерти лорда Гамильтона прошло шесть лет, после гибели Нельсона больше трех…

Крупные хлопья снега медленно падали на землю, скрывая деревья в парке, укутывая и ручей Нил, и сетку, натянутую над ним по требованию Нельсона. Сетка давно пришла в негодность, ее бы убрать, но некому, а Эмме все равно.

Она сидела у одного из немногих едва теплившихся каминов, кутаясь в шерстяную шаль, и горестно размышляла.

Тоска, апатия, холод… Этот холод преследовал их постоянно, огромный дом невозможно отопить, множество каминов требовали много дров, купить их не на что. Все деревья парка, которыми возможно пожертвовать, давно спилены и нашли свое место в огне, но этого мало, нужно в десятки раз больше.

Можно рубить лес, его в Мертоне немало, но нанять лесорубов не на что, решено экономить. Никогда еще зима в Англии не казалась ей настолько жестокой и морозной, хотя все утверждали, что это не так. Но если мерзнуть изо дня в день, то любой прохладный ветерок покажется ледяным штормом.

При мысли о шторме на глаза навернулись слезы. Горацио не боялся штормов ни в море, ни в жизни. Где ты, любимый, почему бросил их с дочерью, почему не придешь на помощь своей гибнущей Эмме?

Эмма не знала, что это еще не гибель, главные испытания еще впереди, что она еще сполна заплатит судьбе за годы счастья в Неаполе и с Нельсоном, безумное расточительство и неумение сберечь что-то на завтра. Заплатит не только она, но и Горация.

Кредиторы наседали, им надоело ждать, когда леди Гамильтон получит, наконец, дивиденды от государства, они требовали продажи собственности и выплаты по долгам. Но долгов за одно переустройство имения так много… и проценты по ним росли, как сугроб напротив крыльца… Сугроб тоже некому убирать, в Мертоне скоро не останется слуг, никто не желает работать даром.

Некому ухаживать за живностью, разведенной миссис Кэдоган, некому рубить дрова, некому работать в саду… Начатые переделки никогда не будут завершены, потому что нет средств, это очень портит внешний вид Мертона, снижая его цену.

Цену?! Эмма почти вскочила, подошла кокну, долго стояла, глядя на снежную круговерть, поднявшуюся снаружи. Хлопья теперь уже не падали отвесно, они летели, словно куда-то торопясь, крутились, завивались немыслимыми змейками, уносились прочь… Метель… Она выдувала из дома последнее тепло, два горевших камина начинали дымить. Их бы почистить, но и это некому сделать. Приглашать трубочиста из Лондона дорого.

Ей теперь все дорого. Даже если не есть, не пить, не жить, то с долгами не расплатишься за пять лет.

И вдруг… Эмма в ужасе отшатнулась от окна! Нет, не может быть!.. Там, в снежной круговерти, не обращая внимания на сугробы, прогуливались под руку два мужских силуэта — старый лорд Гамильтон держал под руку лорда Нельсона!

Эмма закрыла глаза, когда открыла снова, призраков уже не было. Но с тех пор они появлялись часто, прогуливались под ручку, но всегда спиной к ней,

удаляясь и удаляясь. Мертон нужно продавать, если этого не сделать, долги погасить не удастся никогда. Все друзья, кто только мог, уже ссудили ее деньгами, чтобы платить хотя бы проценты. Друзья, конечно, не потребуют возврата денег, пока она не сможет сделать это сама, но и дать больше не могут. К тому же редкостали появляться в Мертоне.

Почему они не рады видеть ее? Эмме было обидно, ведь раньше никого и звать не приходилось приезжали сами. Что значит остаться без средств сразу никому не нужна!

Ей в голову не приходило, что друзья и рады 6ы, но, во-первых, не хотят обременять ее и без того невеликий бюджет своим пребыванием, а во-вторых, тяжело смотреть в глаза человеку, которому нужны деньги, а ты не можешь дать.

Письмо в агентство «Гоулден-сквер» было коротким. Вдова лорда Гамильтона предлагала на продажу свое имение Мертон-плейс.

Агентство откликнулось быстро, хотя на рынке недвижимости застой, продавцы есть, покупателей нет, но имя адмирала Нельсона должно сыграть свою роль. Приехал оценщик, обошел дом и владения, покачал головой на недоделки, почесал пером за ухом, произвел подсчеты согласно записям, назвал сумму — двенадцать тысяч девятьсот тридцать фунтов стерлингов, если без мебели и картин, и уехал, отказавшись от обеда.

Эмма пришла в ярость! Тринадцать тысяч, притом, что будут налоговые вычеты, оплата нотариуса и агента, останется чуть больше десяти тысяч фунтов стерлингов! Женщина забывала, что куплено имение за девять тысяч фунтов, что кризис, что многое разворочено и недоделано, что в не отапливаемых зимой комнатах основательно попорчена обивка и даже мебель, стоял неприятный запах сырости… Она понимала одно — продажа имения, единственного, что у нее есть, не покроет сделанных долгов. Снова придется занимать, но возвращать уже нечем.

Миссис Кэдоган прислушалась, они теперь жили в нескольких небольших комнатах, потому спальни находились рядом, — Эмма рыдала.

Эмма действительно прорыдала всю ночь, обняв залитый кровью мундир Нельсона, который друзья адмирала привезли ей.

— Горацио… О, Горацио! Я гибну… Спаси свою Эмму и свою дочь!

Чем могла мать ей помочь? Ничем. Миссис Кэдоган старалась вести хозяйство как можно экономней. Рассчитала почти всех слуг, вела с булочником, с мясником, с молочницей и прочими долгие беседы о прославленном адмирале Нельсоне, дочери которого правительство вот-вот назначит большущее содержание (просто еще не решили какое), оно позволит оплатить все долги и даже накинуть проценты за терпение…

Если уж брат адмирала получает пять тысяч фунтов ежегодно, то его дочери назначат не меньше десяти! А если посчитать, сколько задолжало правительство Горации за эти годы!.. Получалось, что девочка запросто могла бы скупить всю округу.

— К тому же Нельсону не доплатили многое за прошлые годы. Наследницей является дочь, ей и получать.

Все радовались обеспеченному будущему маленькой Горации, но при этом желали получить долги ее матери. С каждым днем добиваться сочувствия поставщиков становилось все трудней. Что будет, если все откажутся поставлять продукты в долг?

Во время завтрака состоялся неприятный инцидент. Мать попыталась осторожно поинтересоваться, сколько предлагают за имение. Эмма, у которой нервы были натянуты, точно струны, взорвалась, она принялась кричать, но не на мать, а на маленькую Горацию, которая допустила мелкую оплошность. Глаза девочки наполнились слезами. Миссис Кэдоган сделала знак гувернантке, чтобы та поскорей увела ребенка, но Эмму уже не остановить, вслед Горации неслось:

— Это все потому, что твой отец оставил тебя нищей!

Сама Эмма тоже вскочила, забегала по столовой, стиснув виски пальцами:

— Они не могли, не имели права… не могли оценить так дешево!.. Имение Горацио Нельсона, Мертон, в который мы вложили столько сил и души, не может стоить тринадцать тысяч фунтов! Я им покажу! Я с ними поговорю!

Она распорядилась заложить карету и подать переодеться.

— Дорожное платье, миледи?

Если бы взглядом можно было испепелить, от горничной Жаннетты мгновенно осталась бы маленькая горстка серого пепла. Эмма уехала разряженная, словно на торжественный прием. Владелец агентства с первого взгляда должен почувствовать, с кем имеет дело.

Он почувствовал, но положение дел это не изменило.

— Боюсь, миледи, не могу ничем вас обрадовать. Уильям Смит опытный оценщик…

— Ваш опытный оценщик жульнически занизил стоимость моего имения!

— Думаю, он ее завысил с учетом, что имение ранее принадлежало адмиралу Нельсону. Впрочем, если вы не согласны, всегда можно обратиться в другое агентство, нанять частного агента.

Разговор закончился ничем, Эмма вернулась домой в не меньшей ярости, чем уезжала. Но дома ждало письмо одного из самых крупных и настойчивых кредиторов, который сообщал, что ждет уже больше трех лет и дольше делать этого не намерен.

«Прошу определить дату и источник выплаты долга, в противном случае считаю себя вправе обратиться в суд для его взыскания».

В суд?! Эмма почувствовала, что под ногами разверзся ад. Леди Гамильтон, возлюбленная адмирала Нельсона, в тюрьме вместе с пьяницами и нищими?!

Она схватилась за перо, в Лондон спешно отправлены два письма. Первое в агентство:

«С ценой согласна при условии продажи в течение недели».

Второе кредитору:

«Оплата долга и положенных процентов будет осуществлена полностью после получения денег за продаваемое имение Мертон».

Да, этому кредитору хватит и на долг, и на проценты, а остальным? Их столько, что понадобились бы два Мертона, чтобы рассчитаться со всеми.

Стало страшно, Мертон — единственное, что у нее есть, останутся только выплаты по завещаниям Гамильтона и Нельсона, этого ей не хватит ни на что. Положенную ренту, завещанную ей Нельсоном, его брат не выплатил вовремя ни разу. Понятно, что Уильям Нельсон ненавидит Эмму, но при чем здесь Горация Нельсон?

Мать вошла в кабинет бочком. Она прекрасно слышала, что дочь снова не спала всю ночь, рыдала и звала Горацио.

— Эмма… прости, что я вмешиваюсь в твои дела, но я не могу видеть, как ты мучаешься. У меня нет денег, чтобы дать тебе, все, что полагалось от сэра Уильяма, я тратила на Мертон, ты знаешь…

Эмма поморщилась, неужели нельзя не укорять ее необходимостью использовать и свои средства на содержание Мертона?

— Мы можем жить скромно, очень скромно. Как жили когда-то у Гревилла. Может, попросить помощи у него? Мистер Гревилл предлагал мне жить в его имении в Шотландии, может, мы могли бы переехать туда с Горацией? Это значительно облегчило бы тебе положение. Мертон можно продать…

Она не успела договорить, Эмма взорвалась:

— Никогда, ты слышишь, никогда, пока я жива, дочь Нельсона не будет жить у чужих людей! Тем более у Гревилла!

Даже губы побелели от ярости, а руки затряслись, Миссис Кэдоган поспешила уйти.

Эмма снова рыдала, уткнувшись в подушку. Когда слез больше не осталось, села за стол,

«Милорд, умоляю во имя нежной памяти, которую Вы, надеюсь, храните о славном товарище по сражению, умоляю вступиться за меня…»

Она писала лорду Сент-Винсенту, прекрасно помня, что у него с Нельсоном было немало размолвок, но, главное, лорд терпеть не мог саму возлюбленную Горацио Нельсона. Напоминала, что все вдовы получают пенсии за мужей, а она за лорда Гамильтона ни пенса. Вдова консула в Палермо (и был-то чуть больше двух лет!) мистера Локка получает восемьсот фунтов в год, миссис Фокс и того больше — тысячу двести… А их с лордом Гамильтоном заслуги не оценены вовсе.

На что Эмма надеялась? Ни на что, потому что надеяться больше не на что.

Лорд Сент-Винсент ответил весьма сдержанно и дипломатично, что заслуги лорда Гамильтона в то время, когда он действительно был посланником Англии и служил ей же, оценивались адекватно, но в последние годы милорд больше служил королеве Неаполя, как и сама леди Гамильтон, потому не ушел в отставку со своего поста, а был уволен…

Эмма швырнула письмо в огонь, не дочитав. Пенсии ей не видать, это ясно. Она никто, вдова лорда Гамильтона, с ее участием втянутого в неаполитанские проблемы и потерявшего пенсию, возлюбленная адмирала Нельсона, но ни то, ни другое не дает никаких прав на содержание от государства. Ей дали понять, что коль скоро услуги оказывались королеве Марии — Шарлотте, то и благодарность следует требовать у нее, а не у Англии. Мария-Шарлотта в ответ на крик о помощи пожелала, чтобы трудные времена скорей закончились, и выразила надежду, что дальше будет только легче.

Из агентства ответили, что ни о какой срочной продаже Мертона не может идти и речи, чтобы продать срочно, нужно понизить сумму в полтора раза. Эмма ответила «нет!», но снимать имение с продажи не стала.

От аренды дома в Лондоне пришлось отказаться, теперь, если кредиторы решат выставить ее вон принудительно, идти будет просто некуда.

Эмма обходила парк, пытаясь снова увидеть два мужских силуэта, чтобы попросить помощи, но призраки не желали появляться. Неужели и они оставили свою Эмму?! Женщина чувствовала, что катится вниз со страшной скоростью, и глубина падения будет ужасной.

Но пока она жива, она будет сопротивляться! Агенты не могут продать Мертон? Она сама найдет покупателя и вырвет эти чертовы тринадцать тысяч фунтов стерлингов, они необходимы, как жизнь! Лорд Куинсберри, вот кому все равно, сколько стоит Мертон, потому что у него столько денег, что тринадцать тысяч не проблема.

После смерти лорда Гамильтона лорд Куинсберри предлагал ей замужество, но с одним условием: он не сэр Уильям и терпеть рядом Нельсона не будет. Зато его миллионы будут в значительной степени в ее распоряжении. Миллионы в обмен на Нельсона… Эмма отказалась, не задумываясь, она и представить не могла, что может отказаться от Горацио даже под угрозой гибели. Даже если тот сам от нее откажется.

Миллионы лорда Куинберри остались целы…

А может?.. Нет, оглянувшись на свое изображение, Эмма постаралась выбросить из головы такую надежду. Как бы ни был стар и глух лорд Куинсберри, он не слеп и не заметить изменений к худшему не сможет.

Эмма встала перед зеркалом, попробовала утянуть талию, защипнув по бокам лишнее. Но это лишнее уже и так утянуто корсетом, дальше не затянешь. И руки безобразно повисли… и лицо подурнело…

Ладно, пусть сначала купит Мертон, а там будет видно. Деловое сотрудничество иногда связывает людей прочней любви. А за то время, пока лорд будет помогать, можно несколько привести себя в порядок. Никакого темного пива, никакого шампанского, разве чуть-чуть для бодрости духа. Надо предстать перед герцогом в самом привлекательном виде, какой возможен на сей день.

Но сначала письмо.

Она набросала черновик, вымарала половину, потом набросала еще раз, еще и еще… Потом достала словарь, долго выверяла каждое слово, помня о своей привычке допускать самые немыслимые ошибки. Получилось душевное, полное мольбы и надежды послание. Эмма просила купить Мертон за пятнадцать тысяч, чтобы получить возможность оплатить долги, а также позволить ей пожить в Ричмонд-парке в его особняке «Двор цапли», прекрасно зная, что тот пустует. Весной цена на имение наверняка поднимется, но у нее нет возможности ждать, а лорд Куинберри мог бы получить за имение больше.

Она молила лишь помочь пережить зиму, не боясь каждого стука в дверь, не боясь попасть в тюрьму.

«У меня есть чем расплатиться, но я не могу это сделать, а проценты по долгам растут, превращая мою жизнь в кошмар. Не отрицаю, что сама довела дела до такого состояния, но я была обманута людьми корыстными и бесчестными…»

Ответа Эмма ждала так, словно это был врачебный приговор о жизни и смерти.

Когда письмо от герцога доставили, дрожащие руки не сразу позволили сломать печать. Чтобы никто не видел ее радости или слез (могло быть и такое), Эмма ушла в кабинет. Мать с тревогой посмотрела ей вслед. Понятно, от ответа лорда Куинберри многое зависит…

Мисс Кэдоган как могла поддерживала дочь, но что она могла? Очень мало, всего лишь взять на себя часть забот и утешать. Если бы речь шла только о необходимости отказаться от прежнего образа жизни, переехать в крошечный домик и жить на совсем небольшие деньги, они с легкостью сделали бы это, но долги… Эмма вела себя крайне неразумно, полагаясь на благосклонность правительства и честность брата адмирала Нельсона. Сэр Уильям с самого первого дня ненавидел любовницу Горацио, это было заметно по его взглядам и упорному молчанию, нельзя рассчитывать, что он поделится хотя бы частью своих денег с маленькой Горацией, а уж тем более с Эммой.

Мелькнула мысль подсказать обратиться за помощью именно Горации, однако ясно, что пока нужда не схватит за горло совсем, Эмма ни за что не допустит, чтобы дочь просила кого-то о чем-то.

Миссис Кэдоган размышляла над положением, в котором оказалась дочь. Лорд Гамильтон поступил странно, он почти ничего не оставил жене, отдав все Гревиллу. На что надеялся старый лорд? Хотел заставить жену уйти от Нельсона и вернуться к Гревиллу? Сомнительно, чтобы Чарльзу это было нужно, Эмма уже не та…

Эмма вышла из кабинета, опустилась в кресло, держа письмо в руке. Сердце матери замерло, дыхание остановилось.

— Он не будет покупать имение. Мертон лорду Куинберри не нужен. — Эмма коротко усмехнулась.

Вообще-то это катастрофа, означавшая долговую тюрьму и гибель, но кажется, все не так плохо, если у дочери нет истерики… Сердце миссис Кэдоган продолжало биться с перебоями.

— Но лорд великодушен, он подарил мне две с половиной тысячи фунтов стерлингов. Правда, с одним условием — я положу эти деньги в банк к Абрахаму Голдсмиту, а тот будет выплачивать из них мои долги.

По щекам миссис Кэдоган текли слезы, гибель на время отложена, кораблю удалось отвернуть от этого рифа, но сколько их еще на пути!

— Кроме того, он позволяет мне переехать в его дом в Ричмонде.

Отсрочка… Пусть на короткое время, пусть хоть на день, но один вечер можно провести спокойно, одну ночь поспать без слез. Она очень хотела бы увидеть во сне Горацио, но не получалось. Первые месяцы Нельсон неотступно бывал в ее снах, правда, не приближался, но хотя бы появлялся. Теперь нет.

Но отсрочка ненадолго, Кредиторы не дождались благоволения правительства ни к вдове лорда Гамильтона, ни к возлюбленной адмирала Нельсона, там по-прежнему считали, что вдова ничего не заслужила (если уж сам муж ничего ей не оставил), а содержать всех возлюбленных невозможно, не то завтра явится мать его приемной дочери Горации и потребует и себе пенсии на основании родства с девочкой.

Осознав, что поступлений ждать не стоит, кредиторы начали атаку. Проживание в Ричмонде не остановило, началась планомерная осада. Эмма поняла, что спокойно прожить зиму не удастся. Радуясь, что, по крайней мере, не придется мерзнуть («Двор цапли» отапливали по распоряжению владельца, чтобы не пришел в негодность), Эмма уже не надеялась вернуться в прежнюю жизнь, просто выжить бы.

Разместились в нескольких комнатах «Двора цапли», симпатичные каменные фигуры которых по обеим сторонам крыльца видны сразу от входа в небольшой парк при доме. Уютно, удобно, дом немаленький — восемь спален, несколько залов для приемов, масса разных удобств для проживания, но Эмма понимала, что приемы устраивать не предстоит, а потому ограничилась только комнатами. Однако слугами себя не ограничивали, ей по-прежнему прислуживали, как положено. Слишком привыкла леди Гамильтон к горничным, к тем, кто подает за столом, кто готов распахнуть дверь, принять шаль или шляпу, подать перо и бумагу…

Несмотря на атаки кредиторов и необходимость постоянно отговариваться, обещать, отписываться, можно бы и передохнуть. Но тут новая беда (она никогда не оставляет человека, если уж уцепилась за него) — опухоль на груди! Врач обнадежил, но операция неминуема. Эмма почти истерически смеялась:

— Моя грудь! Осталось только изуродовать ее, и у тела не будет уже ничего.

Так и случилось, операцию сделали, грудью гордиться больше нельзя.

Но беспокоило не это, если какие-то крохи и удалось получить, они потрачены на врача и операцию. Снова ничего, снова долги, хотя куда уж больше, основной долг в восемь тысяч фунтов стерлингов потянул за собой из-за невыплат немыслимую сумму — восемьсот тысяч фунтов стерлингов только в качестве набежавших процентов! Стало понятно, что Эмму не может спасти никто и ничто.

На помощь снова пришли друзья во главе с Абрахамом Голдсмитом. Они тоже не могли дать ей денег для оплаты основного долга, но желали, чтобы выплаты хотя бы начались, тогда кредиторы ненадолго успокоятся.

Не самые состоятельные люди, не самые близкие друзья Эммы и Нельсона, они нашли четыре с половиной тысячи фунтов под продажу Мертона, чтобы погасить хотя бы часть суммы самым настойчивым кредиторам. Снова передышка, снова на время, потому что это капля в море, но она давала пару месяцев жизни. Перед Эммой стоял вопрос — продажа Мертона и выплата основного долга, что будет делать с процентами, старалась не думать. Может, кредиторы, обрадованные основными выплатами, пожалеют несчастную вдову?

Не пожалели, они не считали вдову несчастной. Если бы Эмма старалась выплачивать сразу, а не швыряла деньги во все стороны, когда их уже не было, что-то можно было исправить, но теперь оказалось поздно. Чтобы расплатиться с одними, Эмма занимала у других, и если друзья не требовали возвращения одолженных сумм (хотя больше не давали), то кредиторы снова наседали.

Леди Гамильтон оставалась верной себе — Горация должна иметь все самое лучшее, даже если для этого придется брать взаймы у всего Лондона. Брала, она была должна всем друзьям, многим малознакомым, а порой и случайным знакомым. Всем рассказывала о несчастной судьбе обиженной дочери адмирала Нельсона и в качестве сочувствия брала в долг небольшие суммы.

Рвота не прекращалась второй день. Эмма не могла ни есть, ни пить, страшно болел правый бок, а потом стремительно начали желтеть белки глаз и кожа лица. Постепенно она стала желтой вся — желтуха!

Горацию удалили подальше от матери, снова врач, снова дорогие лекарства. И это тогда, когда каждый шиллинг на счету!

Но лучшим лекарством стало сообщение, что сын Абрахама Голдсмита решил приобрести Мертон! Ему не нужна мебель Эммы и картины, но хотя бы дом! Это пятнадцать тысяч фунтов, они дадут возможность заткнуть рты самым требовательным. А еще помогут вернуть четыре с половиной тысячи друзьям, которые пошли на риск и одолжили их в самый критический момент.

Передышка, еще одна, хоть на месяц, хоть ненадолго…

Лежа в постели и с трудом приходя в себя, Эмма вдруг задумалась, что будет, если ее не станет? Все, что принесет Мертон, уйдет кредиторам, и еще останется много неоплаченных векселей. Брат Горацио Уильям Нельсон, получивший после его смерти так много, не присылал Эмме ни пенса. В ответ на требование вернуть долг он показал кипу векселей:

— Ваши векселя стали предъявлять мне, зная, что у меня часть ваших средств. Никогда не думал, что придется объясняться с кредиторами, осаждающими дом. Вы не только себя ввергли в хаос, но и меня! Все ваши доходы уходят вашим заимодавцам. Нечего было делать долги!

— Я не могла их столько наделать, просто не могла!

— Я не следил за вашими тратами, миледи.

Отрезан еще один источник поступления денег.

Тысяча фунтов в год, определенные Нельсоном для Эммы, отныне уплывали все тем же кредиторам. Оставались восемьсот, завещанные Гамильтоном, вернее, семьсот, потому что Гревилл вычитал налоги. Может, он мог бы дать аванс или что-то выкупить у нее из оставшихся предметов, привезенных Нельсоном из Италии и находившихся в Мертоне? Нельсон не был коллекционером, как Гамильтон, но и у него имелись неплохие вещицы.

Немного придя в себя в апреле, Эмма снова взялась за перо и бумагу. Как бы она ни относилась к Гревиллу, как бы ни злилась, сейчас помочь мог только он. К тому же Гревилл предлагал пожить в имении… Эмма уже знала, что содержать в порядке «Двор цапли» долго не сможет, кроме отопления требовались колоссальные расходы по уборке, мелкому ремонту, просто надзору. Может, Гревилл сумеет забыть старые обиды и, хотя бы приютит в шотландском имении на следующую зиму (там и лондонские кредиторы не найдут).

Она честно описала Гревиллу свое положение, не приукрашивая и не делая вид, что сумеет выбраться без чьей-либо помощи, не просила денег, не напоминала о прежней любви, о его предательстве, Эмма просила только приютить и дать передохнуть хоть ненадолго. Друзья сделали все, что могли, больше просить некого, остался только Гревилл.

«Дорогой Чарльз… Видите, я все же научилась писать без ошибок (или почти без них), как вы требовали когда-то. Как много времени прошло… Не беспокойтесь, я не стану просить у вас денег, хотя они мне безумно нужны. Я прошу о другом…»

Эмма не дописала письмо, была слишком слаба после желтухи, руки дрожали, на листе оставались безобразные кляксы. Нет уж, лучше подождать недельку, пока окрепнет, а пока продумать текст и напомнить Чарльзу о лучших временах так, чтобы у него появилось желание приютить бедную женщину, как он когда-то сделал это с несчастной девушкой Эммой Лайон.

Чарльз Гревилл, как бы он ни был расчетлив и жесток, все же спас юную Эмму с будущим ребенком. Может, он и сейчас спасет Эмму с дочерью Нельсона? Нет, она уже ни на что не надеялась, но нужно использовать все попытки.

Эмма не дописала письмо, в этом не было необходимости, потому что как раз в тот день в своей квартире тихо скончался Чарльз Гревилл. По завещанию единственным наследником остался его брат Роберт Фулк, никогда не питавший теплых чувств к собственной тетке, «столь коварно облапошившей достойных мужчин и разорившей их». Роберта Фулка бесполезно просить разрешить жить в шотландском имении, и вообще о чем-либо.

Дом в Ричмонде пришлось оставить, теперь их уделом стала небольшая квартирка на Пиккадилли. И снова одно и то же: кредиторы, попытки где-нибудь занять и перезанять, потому что оставшихся семисот фунтов стерлингов не хватало ни на что, и снова порой бессмысленные траты. Прислуга, гувернантка Горации, хотя даже единственная оставшаяся подруга — сестра Горацио Кэтрин Боултон намекала, что без этого можно обойтись. Но гувернанткой была племянница Эммы, мисс Сесилия Коннор. Эмма надеялась, что, просто живя в ее доме уже довольно давно и пользуясь гостеприимством, племянница не станет требовать оплаты своих услуг или хотя бы отложит эти требования на какой-то срок. Но девушка работала ради денег, и ей средства нужны не меньше, чем тетушке.

Деньги, всем были нужны от нее деньги!..

Эмма чувствовала, что начинает ненавидеть всех вокруг, она все чаще срывалась, кричала даже на Горацию, если той случалось провиниться или просто попасть под горячую руку, по несколько дней не разговаривала с матерью. Обида на всех, на жизнь, на мужа, оставившего без денег, на правительство, не пожелавшее оплатить ее долги, на кредиторов, на тех, у кого эти деньги были… Это ужасно — каждый день видеть, как кто-то может покупать красивые вещи в магазине, ездить в карете, носить новые платья, шляпки, ювелирные украшения…

Малую толику радости она испытывала только тогда, когда удавалось сделать очередной долг, то есть заполучить в свои руки хоть гинею.

Первой не выдержала миссис Кэдоган. Мать Эммы слегла зимой и больше не поднялась. Она умерла во сне, тихо и никого, не зовя на помощь.

Осознав это, Эмма потеряла сознание. Умер последний человек, который ее поддерживал. У нее не осталось родных, кроме Горации, у которой Эмма считалась опекуншей. У нее практически не было друзей, потому что всем тяжело видеть идущую ко дну бывшую красавицу. У нее не было никакого будущего. Впереди только мрак…

На столе перед Эммой лежали два письма, они пришли с разницей в пару дней. Одно от Гарри Федерстонхо, прочитавшего о смерти миссис Кэдоган в газете и выражавшего свои соболезнования. Надо же, время может менять людей к лучшему!

Второе письмо прислала… Эмма-младшая. Она тоже выражала соболезнования и заверяла в неизменной своей любви, несмотря на прошлое. Эмма — младшая не укоряла, хотя сокрушалась, что у нее так мало воспоминаний. Ни единого слова о родственных связях, вежливое обращение на «Вы», прекрасный слог, ни одной ошибки… Видно, дочь научилась писать грамотней матери.

«…В конце концов, я оказалась в таком положении, когда вынуждена рассчитывать только на себя… не желая испытывать жалкое чувство безликости и не имея возможности что-то узнать о своих родителях…»

Что стоило Эмме просто сообщить старшей дочери адрес отца, а самому Гарри, что Эмма-младшая жива и здорова! Девушка была уже вполне самостоятельной, достаточно разумной и навязываться не собиралась. Два письма, которые могли соединить отца и дочь… Но не соединили.

Эмме достаточно вспомнить приезд Эммы-младшей в Мертон-плейс. Мать не зря ужаснулась при появлении старшей дочери: дело не в адмирале Нельсоне, который не подозревал о существовании девушки, дело в лорде Гамильтоне. Гамильтон знал о ее существовании, о том, что жена посылает деньги на воспитание девочки, но никогда не видел ребенка.

Эмма-младшая считалась дочерью Гарри Федерстонхо, поскольку именно Гарри выставил Эмму-старшую из своего имения, узнав о беременности. В детстве Эмма-младшая была почти копией матери, но дети имеют свойство перерастать и меняться. В Мертоне перед Эммой стояла не ее копия, что было бы понятно и простительно, а копия… Джорджа Ромни! Глаза так и остались голубыми с фиалковым отливом, но их форма… и нос — чуть великоватый для девушки, несколько похожий на утиный, настоящий нос Ромни. Внимательный, строгий взгляд Джорджа…

После того как она так поспешно выпроводила старшую дочь из имения, Эмма отправляла ей деньги, желая только одного — больше не видеть доказательство своей ошибки юности. Нет, она не была любовницей Ромни, все произошло лишь один раз, когда она выпила слишком много шампанского, Джордж тоже… Художник предлагал стать его музой, женой, кем угодно, только бы не уходила, но она выбрала Гарри, а потом ни слова не сказала о рождении Эммы. Ей самой в голову не приходило, что дочь от художника, в то время ее любовником был даже не Гарри, а Джон Пейн…

Могла ли теперь Эмма сообщить Гарри, что существует Эмма-младшая, а ей — кто ее отец? Нет, эту тайну нужно унести в могилу нераскрытой, тем более единственная знавшая тайну — миссис Кэдоган — умерла.

Письма могли соединить Гарри Федерстонхо и Эмму Кэрью, но не соединили по воле той, что когда-то ее родила.

Эмма-младшая повторила свои слова, что если миледи будет нужна ее помощь, достаточно только позвать, то немногое, что у нее есть, будет незамедлительно предоставлено, как и жизнь самой Эммы Кэрью.

В жизни леди Гамильтон наступит минута, когда она вспомнит о старшей дочери, но позвать на помощь уже не успеет.

Эмма Кэрью не вышла замуж, она вскоре ушла в монастырь и до конца жизни прожила там. Еще один круг замкнулся.

У Эммы круги становились все уже и жестче, а тех, кто мог бы хоть как-то подать руку помощи, все меньше. Гарри она оттолкнула, чтобы не раскрылась тайна Эммы Кэрью. Умерла мать, умер Гревилл… Разорившись, пустил себе пулю в лоб Абрахам Голдсмит, тот, кто хоть как-то выплачивал ее долги. Немного погодя умер лорд Куинсберри, оставив по завещанию Эмме целых пятьсот фунтов стерлингов! Если сравнить с общим состоянием герцога или ее долгами — капля в море, но для той, у которой нет ни пенса, настоящий подарок. Эмма устроила праздник для дочери и себя. Но кредиторы внимательно отслеживали все поступления должницы, не заметить столь крупное они не могли. Конечно, с точки зрения кредиторов это было преступлением — получить пятьсот фунтов стерлингов и не заплатить ни пенса по векселям!

Из квартирки на Пиккадилли пришлось срочно съезжать, и со следующей тоже.

Два года она фактически скрывалась, стараясь стать незаметной, тенью, которой нет. И это женщина, привыкшая блистать, обожающая всеобщее внимание, обожающая быть на виду! Эмма стремительно шла ко дну во всех отношениях, она была должна уже половине Лондона, оставались «неохваченными» только высшие круги общества, никогда не допускавшие ее к себе, и те, у кого, как у нее самой ныне, денег просто не было.

Друзья, вернее, бывшие друзья, завидев вдову посла, поспешно переходили на другую сторону улицы либо ныряли в дверь ближайшего магазина, чтобы не встречаться. Не только потому, что не хотелось лишний раз одалживать ей деньги безо всякой надежды вернуть, просто видеть сильно постаревшую (пятьдесят лет), в поношенной одежде и обуви, со следами разрушительного действия алкоголя и цирроза печени на лице бывшую первую красавицу Европы тяжело.

Не нашлось никого, кто мог бы взять Эмму за руку и вытащить из этого кошмара. В Англии таких не было, никому не под силу. Она все еще пыталась «держать вид», хотя прекрасно понимала, что катастрофа приближается.

После смерти адмирала Нельсона прошло уже семь лет, семь долгих страшных лет, показавшихся Эмме целой вечностью. Она потеряла все — всех, кто мог поддержать ее, своих близких, средства к существованию, надежду выкарабкаться. Осталась только Горация, Эмма Гамильтон жила лишь потому, что обещала Нельсону, что вырастит их дочь, даст ей образование… Но как это сделать, если денег нет уже даже на самое необходимое?

Через семь лет один из потерявших надежду первых кредиторов не выдержал и подал жалобу в суд. Круг замкнулся, Эмму ждала долговая тюрьма Кингз-Бенч. Вообще это настоящий притон для всякого сброда, куда за невыплаченные долги попадали окончательно опустившиеся люди — проститутки и пьяницы, игроки и воришки, разного рода обманщики и ничтожества. Это не Тауэр, это человеческая помойка.

Но у Кингз-Бенч была одна особенность: тюрьма состояла словно из двух слоев. Во внутреннем, самом страшном, жили те, кто уже вообще ничего не мог платить, а во внешнем, занимающем три квартала вокруг, без права покидать пределы этого района под бдительной охраной полиции те, с кого еще что-то можно взять. Нет, не в пользу кредиторов, пока у них есть хоть какая-то надежда получить деньги, человека в Кингз-Бенч не отправляли, а в пользу государства и отдельно полиции.

В этом районе в крошечных, провонявших чем попало домишках с вшами, клопами, крысами и прочей гадостью селили малоимущих, в ожидании, когда человек, пожив немного в таких условиях, либо найдет способ выплатить долг, либо потратит последнее на уплату полиции, и тогда уже перейдет во внутреннюю тюрьму.

Ив такой человеческой и жизненной помойке Эмма осталась верна себе. Она не поселилась там одна, поющие в трущобу и Горацию с… гувернанткой. Почему бы не получить лишнюю гинею с женщины, у которой есть возможность держать в тюрьме слуг?

А еще она немедленно отправила множество писем всем друзьям — бывшим и оставшимся. И снова ей пришли на помощь кто как мог. Сестра Нельсона Кэтрин осторожно предложила, пока идут разные разбирательства, Горации погостить у нее. Вытащить из помойки хотя бы Горацию… Но Эмма… отказалась: нет, дочь будет с ней!

Вообще-то родственники Нельсона могли просто отсудить дочь адмирала у столь одиозной «опекунши», которой формально считалась Эмма относительно Горации. Достаточно было одного обращения в суд, и Эмму лишили бы права опекунства из-за отсутствия возможности осуществлять опеку. Но все прекрасно понимали, что Эмма настоящая мать Горации, это только правительство и парламент делали вид, что не догадываются, да Уильям Нельсон не помнил о существовании племянницы.

Нашелся очередной меценат, готовый выбросить деньги ради спасения (хоть на время) возлюбленной Нельсона. Он купил остатки вывезенного из Мертона убранства комнат и окровавленный мундир, в котором погиб адмирал. Для общего долга сумма ничтожная, но заткнуть рот хотя бы подавшему иск кредитору удалось. Эмму выпустили из Кингз-Бенч. Но она прекрасно понимала, что второй визит туда не за горами.

Те, кто попадает в такие переделки, редко выбираются из них навсегда. Подниматься вверх очень трудно и медленно, скатываться вниз легко и быстро. Достаточно упасть, и усилий, чтобы катиться, не понадобится.

И полгода не прошло, как на торги было выставлено все оставшееся имущество Эммы — от столового серебра и часов с бриллиантами, позолоченных кубков, дорогих сервизов до игрушек Горации… Меценат снова помог, он скупил все и отправил на склад, обещая сохранить до лучших времен, когда у миледи появятся средства вещи выкупить. А еще дал денег на жизнь…

Но это не могло отсрочить попадание в Кингз-Бенч, оплатить колоссальные долги леди Гамильтон не мог ни один щедрый меценат. Ей предстояло остаток дней провести в запретном районе… Вместе с Горацией, которую Эмма категорически отказывалась отпускать от себя.

Друзья снова и снова хлопотали о несчастной Эмме, добиваясь для нее оплаты огромных долгов государством или хотя бы какой-то деятельной помощи. Все мог бы решить принц Уэльский Уильям, фактически правивший Англией за своего отца короля Георга III, уже совсем потерявшего разум из-за болезни. Уильям, который со временем стал королем Георгом IV, тратил на своих любовниц колоссальные средства, не стесняясь. Долги, пусть и огромные, наделанные Эммой, были вполне сопоставимы с его собственными грехами.

Конечно, Эмма уже не та и приглашать ее ко двору, несмотря на то, что там заправляла любовница принца за неимением королевы (Уильяму страшно не повезло с женой), никто не собирался, однако по старой памяти Уильям, когда-то друживший с Нельсоном и ухаживавший за Эммой, вполне мог хоть как-то помочь. На это и рассчитывали друзья леди Гамильтон.

И тут…

Сразу после гибели Нельсона Эмма за свой счет заказала и выпустила биографию адмирала, щедро оплатив и работу писателя, и издание книги. «Жизнь» получилась малоинтересной, никому не понравилась и быстро забылась. Но у издателя остались письма Нельсона к самой Эмме, которые та зачем-то отдала (чтобы доказать любовь героя к себе и его намерение обеспечить будущее Горации и самой Эммы) и забыла забрать обратно!

Можно быть наивной, можно быть рассеянной, но, когда наивность и рассеянность граничат с глупостью и преступной халатностью, неприятности обеспечены. Они не заставили себя долго ждать. Видимо убедившись, что Эмме из Кингз-Бенч уже не выйти и она больше не опасна, издатель Джеймс Гаррисон решил заработать на сенсации и выпустил письма отдельной книгой!

Это был удар, причем из тех, после которых больше не поднимаются.

Эмма узнала о предстоящем выходе книги из газет. От такого сообщения она пришла в ужас! Письма Нельсона?..

Нужно немедленно опубликовать опровержение. Немедленно!

Помочь мог только Джеймс Перри, он редактор газеты, пусть поместит на видном месте ее письмо! Джеймс задал всего один вопрос:

— Миледи, вы передавали такие письма кому-то? Они существуют?

— Да, но я никак не думала…

— Это уже неважно. Если письма существуют, и они в руках у издателя, то лучше не печатать никакого опровержения, оно лишь привлечет дополнительное внимание к книге. К тому же что вы намерены опровергать, подлинность писем, которые сами же отдали? Свою причастность к ним? Или сообщить, что письма опубликованы без вашего согласия? Письма подлинные?

— Я не знаю, какие именно будут опубликованы, но у Джеймса Гаррисона есть подлинные.

Перри с трудом сдержался, чтобы не выругаться. Зачем отдавать письма адмирала кому бы то ни было?! Но ругаться уже бесполезно, нужно понять, что же в них страшного.

— Миледи, чего именно вы боитесь в письмах? Мы должны понимать, что опровергать?

— Там есть откровения… ненужные откровения… к тому же по поводу некоторых лиц…

Перри едва не схватился за голову. В ее красивой голове есть мозги или полностью вытеснены жаждой блистать?!

— Зачем вы отдали столь откровенные личные послания кому-то?

— Он писал биографию Нельсона…

— Почему не забрали обратно?!

— Я не думала, что он посмеет позже использовать…

— Опровергать бесполезно. Если будете настаивать на фальсификации, только заработаете еще один судебный процесс. Чего вы больше всего боитесь, о ком там откровения?

— О принце Уильяме…

Вот теперь Джеймс все же схватился за голову:

— Вам нужно бежать из Англии.

— К-куда? У меня нет денег.

— Я попробую раздобыть аванс у тех, кто выплачивает вам хоть что-то.

Основная масса читателей после первого шока во всем обвинила Эмму. Нет, герой не мог быть таким сам по себе, он не мог жестоко обойтись с женой и бросить несчастную женщину ради любви к другой, а уж жить вместе с любовницей прямо под боком у мужа!.. Многие не верили в подлинность писем, требовали либо опровержения, либо новых доказательств.

Тут же из всех щелей выползли знавшие Эмму в молодости, посыпались откровения газетчикам о том, какой она была в молодости. В обществе мгновенно укоренилось мнение, что красавица просто околдовала, охмурила Нельсона, если уж ей удалось одурачить и лорда Гамильтона, более искушенного во всяких хитростях дипломата, то заморочить голову доверчивому моряку…

Никому не приходило в голову, что это действительно могла быть любовь. Адмирал Нельсон в общественном мнении удержался на пьедестале, а вот Эмма низвергнута ниже некуда. Красавица? Да видели мы эту красавицу! Толстая тетка с лицом пропойцы!

О Горации не вспоминали, и то слава богу.

Но для Эммы самый страшный удар заключался в публикации нескольких писем, в которых Горацио упоминал принца Уильяма. Это было тогда, когда Нельсон, находясь в море, изнывал от ревности при одной мысли, что принц Уильям во время планируемого лордом Гамильтоном обеда окажется рядом с его возлюбленной. Отзывы бывшего приятеля отнюдь не льстили принцу, напротив, адмирал называл Уильяма мошенником, злоязычником и требовал от Эммы категорически не принимать соперника и никоим образом не общаться со столь недостойным человеком. Именно после того обед был отменен, серьезно навредив лорду Гамильтону в глазах принца.

Понятно, что строчки написаны сгоряча, что Нельсон страшно ревновал, а потому старался выставить принца в худшем свете, а главное — это написано для одного-единственного человека — Эммы и вовсе не предназначено для всеобщего внимания. Как часто в письмах, зная, что их не прочтет никто другой, люди не только излишне откровенны, но и несправедливы.

Уильям не просто не был образцом для подражания, имя этого человека, позже короля Георга IV, стало нарицательным, знаменуя распутство и бесконечные безумные траты на любовниц. Будучи принцем, Уильям тоже не стеснялся, ради оплаты немыслимых долгов ему пришлось жениться, иначе парламент не желал опустошать казну в угоду любвеобильному наследнику престола. Женитьба не удалась, это стало еще одним позором Англии, принц сорил деньгами налево и направо и считал себя завзятым сердцеедом.

Увидеть на страницах книги совсем нелестные откровения героя Нила по своему поводу…

Принц отреагировал резко:

— Чертова сука! Где она?!

— В Кингз-Бенч…

— Вы полагаете, я помню все имения подохшего адмирала?

— Это не имение, это лондонская тюрьма, Ваше Высочество, туда попадают за долги.

— Да-а?.. Пусть подохнет там!

Деньги удалось раздобыть, и на некоторое время Эмму вытащили из Кингз-Бенч еще раз. Но это был аванс ренты, больше поступлений до конца года не предвиделось, а на улице всего лишь весна.

К тому же взбешенный публикацией писем Нельсона принц Уильям дал понять, что не желает видеть леди Гамильтон на свободе. Над Эммой навис дамоклов меч тюрьмы. Только теперь уже настоящей, потому что иск подали сразу несколько кредиторов и ежедневно выплачивать штрафы пропорционально задолженности, чтобы жить в квартале вне тюремных стен в Темпл-плейс, невозможно. Счет пошел уже не на дни, а на часы.

Больная, с прогрессирующим циррозом печени, без гроша в кармане, на вопрос о том, где будет Горация, отвечала одно и то же:

— Со мной!

Друзья поняли, что нужно срочно что-то предпринять, потому что, утащив Горацию в саму тюрьму, Эмма погубила бы не только себя. Выход виделся один: бежать.

Но куда? Она столько должна, что в любом уголке, в любой щели, куда бы ни забилась, найдут. В Европу! Во Франции Реставрация, у власти снова Бурбоны, Революция и Наполеон после нее закончились. Но на что жить? Этот вопрос не стоял, чтобы вообще жить, требовалось поскорей удрать.

Друзья снова раздобыли денег, они не объясняли откуда, и Эмма поняла, что просто сложились, кто сколько мог.

— Завтра утром, миледи, судно «Маленький Том». Это не флагманский корабль, будет сильно качать, но иного нет. Отправления следующего, более приличного можно не дождаться. Вы не передумали оставить Горацию?

— Нет!

Как им объяснить, что весь смысл оставшейся жизни в Горации, без нее незачем прятаться от кредиторов, пытаться что-то делать, только обещание Нельсону вырастить и дать воспитание дочери держало Эмму на этом свете.

Поздно вечером их с Горацией отвезли к могиле Нельсона. Конечно, все было закрыто, но деньги отпирают любые ворота.

— Смотри, Горация, здесь лежит твой отец…

— А мама?..

— Ты всегда должна помнить, что ты — дочь адмирала Нельсона, героя Нила, героя Англии!

Почему леди Гамильтон никогда не говорила о том, где ее мать, всегда только об отце? Но Горация знала, что спрашивать нельзя, опекунша страшно злилась и по несколько дней могла не разговаривать.

Рано утром они уже поднялись на борт «Маленького Тома». Глядя вслед небольшому суденышку, Джеймс Перри покачал головой:

— Кто будет спасать ее там? Снова наделает долгов…

Стоявший рядом Джордж Роуз усмехнулся:

— Нет.

— Думаете, исправилась? — В голосе Перри слышалось сомнение. Эмму, казалось, не исправит даже Кингз-Бенч.

— Ни в коем случае! Просто брать в долг не у кого. Я вот о чем думаю: если бы ей не давали с самого начала, может, леди Гамильтон и не наделала бы таких долгов?

— Возможно, вы правы. Только как не дать?

Через три дня страданий от морской болезни леди Гамильтон и Горация сошли на землю Франции в порту Кале.

Эмму было не узнать, она словно стряхнула весь ужас существования нескольких лет, снова стала красивой и светской. Конечно, впечатление портили обвисшие щеки, мешки под глазами и желтизна кожи, но манеры леди пробивались через все. Горация с восхищением смотрела на мать.

Верная себе, Эмма, не задумываясь, устроилась в лучшей гостинице Кале и наняла гувернантку-француженку Горации с обязанностью выполнять и функции горничной. Девочку отвели в лучшую школу, где учились девочки лучших семейств…

Увидев на письме адрес гостиницы и прочитав о лучшей школе, Роуз только вздохнул: Эмму не исправишь ничем.

— В какой тюрьме Кале содержат должников?

И все же он восхищался этой необыкновенной женщиной. Кто еще мог даже в Кингз-Бенч не потерять присутствия духа и жить так, словно это временные трудности? Эмма не была леди по рождению, но стала ею до мозга костей и не собиралась терять это состояние. Она уже тридцать лет жила одним днем, зная, что в любой час жизнь может неожиданно вознести или сбросить в пропасть, но, если ты сегодня на вершине, пользуйся этим, ни к чему заглядывать в эту самую пропасть. Коли суждено упасть, так упадешь, не стоит переживать будущее падение, пока есть возможность любоваться видом с вершины.

Горация привыкла не задавать вопросов.

Они переезжали из дома в дом, от кого-то прятались, потом жили вообще в страшном месте, где по ночам, а то и днем по улицам бегали крысы, грубые мужчины и женщины ругались визгливыми голосами, дрались и были страшно неопрятны. Потом плыли куда-то на корабле, который страшно бросало на волнах, все трещало и скрипело, и прибытие в порт казалось сказкой и избавлением от гибели.

Потом в Кале они жили во вполне приличных условиях, Горация даже ходила в хорошую школу, но это сначала, деньги у леди Гамильтон закончились, пришлось перебраться на ферму, но и там удалось пробыть недолго.

И вот, в конце концов, этот полуподвал — холодный, темный, где тоже полно вшей, тараканов и даже есть крыса, которая иногда показывалась в углу, блестя маленькими злыми глазками и словно поджидая гибели женщины.

Что будет с ней самой, когда опекунша умрет, Горация старалась не думать. Почему-то самой страшной казалась власть вот этой крысы, она-то уж точно выползет и набросится. Соседка говорила, что у Эммы Гамильтон желтуха, потому что ее укусила крыса, мол, так всегда бывает после укуса, но Горация точно знала, что не от этого. Желтуха у леди Гамильтон давно, еще из Англии, еще до страшного квартала тюрьмы Кингз-Бенч, а в тех домах, где они жили до тюрьмы, крыс не было.

Девочка прислушалась, дыхание женщины становилось все тяжелее и тише. Хриплый длинный вдох и почти неслышный выдох… вдо-ох… выдох…

Горация хотела бы вернуться в Англию, там найдутся друзья, которые помогут ей выжить, там есть тетя, сестра отца, она предлагала опекунше забрать Горацию к себе, но леди Гамильтон заявила, что дочь Нельсона будет с ней до конца. До какого конца?

Эмма умирала молча. По желтому от болезни лицу медленно катились тяжелые слезы. Горация в углу сжалась под накинутыми на худенькие плечики остатками тряпья. От матери так дурно пахло, что она категорически отказывалась добавлять к своему старому одеялу и скупой одежонке материнское, провонявшее немытым телом и разлагающейся плотью. Зуб не попадал на зуб.

Бедная девочка, что ее теперь ждет?.. Эмма страдала оттого, что не выполнила наказ Нельсона дать дочери приличное образование. Не смогла… Не сумела правильно распорядиться даже теми крохами, что остались в наследство, а государство не пришло на помощь. Англии не нужна дочь героя Нила и Трафальгарской битвы.

И сама Эмма тоже не нужна.

Вдруг женщина вспомнила о семидесяти пяти фунтах стерлингов, принесенных Кэдоганом. Какое совпадение, мать тоже называла себя миссис Кэдогэн по фамилии человека, у которого служила няней до того, как переехать к Гревиллу. От семидесяти пяти фунтов мало что осталось, потому что все, кому она была должна уже здесь, в Кале, немедленно протянули руки за долгами. И не отдавать нельзя, потому что уже завтра снова придется брать у булочника. У молочницы. У зеленщика в долг. Не отдашь — не поверят.

Раньше одно упоминание Чарльза Гревилла приводило Эмму в бешенство, особенно после того, как этот мерзавец, получивший от лорда Гамильтона все, сам даже не упомянул ее в завещании! Гревилл всегда был скуп, оказался таким и после смерти. Но сейчас Эмма подумала не о нем, а о старшей дочери. Эмма-младшая сказала, что, когда матери понадобится помощь, она такую окажет, в чем только сможет.

Может, лучше было бы сразу отдать младшую дочь старшей? Выделить им какую-то сумму на жизнь, в конце концов, попросить друзей отдать деньги не на погашение долгов кредиторам, а положить на счет дочерям. Им бы хватило… Но это означало признаться в существовании Эммы-младшей перед всеми, кто ей так верил, признать, что она столько лет не только не вспоминала о старшей дочери, но и почти не помогала ей.

Нет, только не это! Нет! Эмма не могла окончательно развенчать миф о божественной красавице. Оставалось только погибать, но погибать вместе с Горацией, дочерью Нельсона. Самой ей осталось очень немного, многочисленные болезни настолько источили тело, что еще чуть — и оно попросту разложится. Что будет с Горацией?

Эмма снова увидела два мужских силуэта, удалявшихся от нее прочь. Хотелось крикнуть:

— Подождите, я иду к вам!

Но видения, как всегда, не обернулись и растаяли в дымке, а вместо зова с губ слетел только хрип.

Девочка откликнулась, встала, набрала воды в кружку, подошла ближе:

— Попейте, миледи…

Она сама запретила называть себя матерью, сама! Не хотела, чтобы Горация знала, что это она произвела дочь Нельсона на свет, что отказалась, отдав другим людям, что в записи о рождении вместо матери прочерк. «Миледи»… Горация знала, что она дочь Нельсона и неизвестной женщины. Неизвестной…

Страшный грех, из всех этот самый страшный — отказ от своих детей. И не оправдать ничем, она не смогла вырастить ни одну из дочерей, наверное, потому Бог не дал жизнь третьей…

Нужно, обязательно нужно сказать Горации, что она ее мать. Без этого нельзя умереть, нельзя!

Рука женщины коснулась пальцев девочки:

— Доченька…

Та резко отшатнулась:

— Нет!

Из последних сил Эмма рассмеялась, но вместо смеха или слов из горла только хрип, предсмертный хрип. Поняв это, Горация сама поспешила за священником.

«15 января 1815 года в один час пополудни в доме господина Даме по улице Франсез в Кале в возрасте неполных пятидесяти лет скончалась Эмма Лайон, дочь Генри Лайона и Мэри Кидд, вдова Уильяма Гамильтона…»

В записи не упомянуто о том, что Эмма мать Эммы Кэрью и Горации Нельсон, но главное, что она возлюбленная адмирала Нельсона.

Вошедший в вонючую комнатуху мистер Кэдоган в живых Эмму уже не застал, а ведь он хотел помочь ей перебраться на юг, в Неаполь, туда, где тепло…

В последний земной путь на кладбище Нотр-Дам леди Гамильтон провожали капитаны английских кораблей, оказавшихся в гавани Кале, а также десятка три англичан, узнавших о ее кончине. Мистер Кэдоган оплатил все расходы по погребению, а также забрал к себе Горацию Нельсон до того времени, пока за ней не приехал представитель Джорджа Мэтчема, двоюродного брата адмирала Нельсона.

Горация Нельсон не получила блестящего образования, но сама много училась и читала, она помнила, что завещал отец. Дочь Нельсона прожила восемьдесят пять лет, имела много детей, но ни разу не попыталась выяснить, кто же в действительности ее мать.

Почему?

Наверное, очень боялась получить подтверждение, что это действительно толстая, умирающая от цирроза печени женщина, требовавшая, чтобы при жизни ее называли опекуншей.

Англия забыла Горацию Нельсон, но весь мир помнит адмирала Нельсона и его возлюбленную леди Эмму Гамильтон. Их любовь осталась в веках…