Легкое поведение

Глава, в которой Моррисон встречает щеголя Игана, чья белозубая улыбка напоминает ему о плачевном состоянии собственных зубов, а редакционное задание оказывается как нельзя кстати

На следующее утро Моррисон проснулся полным сил, привел в порядок записи и только принялся строчить телеграмму в «Таймс», как в комнату вошел Куан с письмом от Грейнджера.

«Мой дорогой Моррисон», — с дерзкой фамильярностью начиналось оно. Далее на двух страницах Грейнджер изливал свое недовольство тем, что его телеграммы не публикуют так часто, как ему бы хотелось, и сетовал на ненадежность современного телеграфа и почты. Он умолял своего почитаемого коллегу об услуге: не мог бы Моррисон поспособствовать тому, чтобы прилагаемый отчет, добытый потом и кровью, попался на глаза их редактору в Лондоне? Он был бы бесконечно благодарен.

Моррисон извлек из конверта отчет Грейнджера и внимательно прочитал его.

Белиберда, да еще написанная отвратительным слогом. Пустоголовый идиот.

Он порвал отчет и бросил его в камин.

Вчерашняя буря очистила небо до лазурного блеска. Моррисон плодотворно поработал до ланча, но к середине дня почувствовал, что сидеть за столом уже невмоготу. Довольный собой, он вышел во двор и подставил лицо солнцу и легкому бризу. Ветер, что бушевал накануне, оборвал нежно-розовые цветки рано зацветших яблонь и вишен, засыпав улицы ароматным конфетти. Моррисон брел по широким проспектам и узким хутунам[10] пробираясь в плотном потоке торговцев и лоточников, возчиков, рикш и паланкинов. Мимо него проходили маньчжурские леди в залаченных париках, нищие попрошайки, люди-«бутерброды», рекламирующие товары. В ушах звенело от зазывных криков продавцов, гогота из винных лавок, грохота тележек, визга детворы. Его нос с отвращением вдыхал гнилостный запах канализации и с наслаждением втягивал ароматы ирисок и оладий. Улицы Пекина были одинаково колоритными и пугающими, и он ускорил шаг, чтобы поскорее добраться до пандуса, ведущего к вершине Стены Тартара[11].

Стена, возведенная сотни лет назад, возносилась на сорок футов и местами была настолько широкой, что по ней могли проехаться четыре повозки в ряд. Отсюда открывался неповторимый вид на город, просматривались даже золоченые крыши, сады и павильоны императорского дворца. Место располагало к размышлениям об истории — Китая, Пекина, своей собственной, — удивительная симметрия столицы, с ее осями, проложенными с севера на юг, и священной геометрией, помогала упорядочить мысли. Это была точка, откуда можно было наблюдать суетную и крикливую жизнь городских улиц, чувствуя себя далеким от нее. Прогулка по стене Тартара была особенно по душе Моррисону, приверженцу нерушимых бастионов, крепостных оград и сложных фортификаций.

Поднявшись наверх, журналист глубоко вдохнул и окинул взором город, ставший ему второй родиной. Бесхвостые воздушные змеи прорезали лазоревую гладь неба, отовсюду доносился мелодичный перезвон колокольчиков: они позвякивали на тележках торговцев, бренчали на шеях верблюдов и мулов, заливались под куполами городских храмов. Этот день не годился для сдержанных эмоций. Сердце Моррисона пело. «О, Мэйзи, что за девушка! — думал он. — Она возбуждает меня бесконечно».

Бесконечно. Ему вдруг вспомнилась Мэри Джоплин. Мэри, это ангельское евроазиатское создание, была медсестрой, которая выхаживала его в Калькутте, где он слег с лихорадкой в конце своего эпохального путешествия из Шанхая на субконтинент десять лет тому назад. Сладкая Мэри, в чьих руках даже хинин казался медом. В порыве страсти он посвятил ей немало строк в своем дневнике: «живость ее прекрасного личика…», «чарующая грация и бесшумное проворство ее движений…».

Когда он поправился и был готов покинуть Индию, Мэри в слезах пожелала ему встретить достойную девушку. Но он все равно не мог забыть ее. В 1899 году он убедил редакцию «Таймс» в необходимости поездки в штат Ассам, чтобы сделать репортаж о последних достижениях в чаеводстве. Правда, он и на милю не приблизился к чайным плантациям. У Мэри настали тяжелые времена, и ей пришлось заложить подаренные им украшения — всего за четырнадцать рупий, вдвое дешевле их стоимости, как он отметил с неудовольствием. Но куда хуже было то, что на этот раз хинин казался подходящим сравнением для нее. Она впилась в меня, как пиявка. Кричала, скандалила, барабанила в грудь своими маленькими карамельными кулачками. Моррисон исполнил свой долг и помог ей выпутаться из сложных финансовых проблем, но его сердце обратилось в камень. Когда он наконец покинул Индию, то уже навсегда и с великим облегчением. Он многое переосмыслил. Женщины, как Мэри, какими бы трогательно-нежными они ни были, в реальной жизни теряли свое очарование.

В неспешный поток его мыслей ворвался жизнерадостный баритон:

— Чему это вы хмуритесь в столь чудный день, доктор Моррисон? Неужели недовольны тем, как развивается военная кампания?

Моррисон с некоторой досадой обернулся на голос:

— А… мистер Иган. Какой сюрприз.

Мужчины пожали друг другу руки. Рукопожатие Игана было крепким, уверенным, а его широкая белозубая улыбка напоминала парус. Он не уступал Моррисону в росте и атлетическом телосложении, хотя, будучи на десять лет моложе австралийца, выглядел более подтянутым и мускулистым. Моррисон всегда находил Мартина Игана чересчур здоровым и энергичным, что неприятно щекотало нервы. Природа наградила парня брутальной красотой, которую американская самоуверенность усугубила, до гротеска. Возможно, Соединенные Штаты и были страной трущоб и политической коррупции, поскольку еще не успели оправиться от Гражданской войны и лишь недавно отмылись от позора рабства, и американцев можно было упрекать в бесцеремонности и грубости, но никто не мог соперничать с Новым Светом в уверенности, идеализме и оптимизме. Весь мир обожал Америку за ее веру в прогресс, демократию и лучшее будущее для всех, а заодно восхищался ее румяной, пышущей здоровьем молодостью. Рукопожатие и улыбка Игана были тому подтверждением.

Моррисон высвободил свою руку:

— Что привело вас в Пекин? — Он вдруг вспомнил, как Мэй говорила, что встретила Игана в Тяньцзине, и ему захотелось узнать, насколько хорошо они знакомы: — Я слышал, вы были в Провинции?

— Немного бизнеса, немного развлечений, — ответил Иган. С недавнего времени он работал на «Ассошиэйтед пресс», возглавляя бюро «АП» в Токио, а прежде подвизался в «Сан-Франциско кроникл». — Ничего, несколько недель бюро поработает и без меня. Ни один город не сравнится с Пекином, не так ли? Представить только, столица трех династий, последняя из которых старше Соединенных Штатов.

— Пяти династий. Ляо, Цзинь, Юань, Мин, Цин, — поправил его Моррисон. Тут он вспомнил, что Иган давал почитать Мэй его книгу. Как же он был благодарен ему за это. Его тон смягчился: — Конечно, первые две были относительно малочисленны, чтобы считать их полноценными династиями.

— Мне следует больше читать о китайской истории, — сдался Иган. — Я всегда думал, что монгольская династия Юань была первой. Вот интересно все-таки, что там происходит? — Он жестом указал на Запретный город. — Похоже на мечту Востока.

— Пожалуй, больше на мечту о восточном деспотизме.

Иган в задумчивости поджал губы. Они у него были полные, пухлые, почти женские, и Моррисон испытал некоторое отвращение.

— Я всегда понимал восточный деспотизм — по крайней мере, как его трактует Аристотель — как деспотизм с согласия сторон, вовлекающий людей в добровольное рабство. Но возможно, я ошибаюсь. — Чрезмерная учтивость Игана начинала действовать Моррисону на нервы.

— Ну, ваша личная неприязнь к Старому Будде всем известна.

— Здесь нет ничего личного. Знаете, как китайцы называют эти ворота? — Моррисон указал на юго-восточный угол стены. — Ворота дьявола. И все из-за сборщиков налогов, которые взимают здесь пошлины на рис, соль, сигареты и прочее. Каждый китаец знает, что эта дань идет исключительно на покупку для Старого Будды, императрицы Цыси, модных духов и мыла. Всем известно и то, что она пустила средства, предназначенные для военного флота, на постройку прогулочных лошадей для своего Летнего дворца. Эта женщина — коварная развратница.

Это должно его заткнуть.

С запада к стене подошел караван верблюдов, и Иган переключился на него:

— Мне всегда любопытно, что за сокровища везут на рынок эти караваны. Я представляю себе красивые гобелены или ковры, меха…

— Уголь. Из шахт в горах Западного Китая.

Иган восхищенно покачал головой:

— Пообщаешься с вами — и сразу вспоминаешь, почему вас называют мэтром журналистики!

Моррисон был падок на уважительные комплименты, как другие — на золото. Он решил, что, в общем-то, не имеет ничего против Игана. В конце концов, с ним можно было поболтать.

Иган поделился новостью о том, что известный американский писатель Джек Лондон прибыл в Японию, чтобы освещать ход войны для газет Хёрста[12].

— Да-да. Мой коллега из «Таймс», Лайонел Джеймс, говорил, что они вместе плыли на пароходе из Сан-Франциско до Йокогамы.

— Лондон тоже хорошо помнит Джеймса. На корабле все только и говорили о том, что он путешествует с лакеем! Американцев это здорово позабавило. Как выяснилось…

— Да, я знаю. Так называемый лакей на самом деле был нашим коллегой Дэвидом Фрейзером. «Таймс» разрешила ему освещать военные действия, если только он сам оплатит дорогу. Ему ничего не оставалось, как купить самый дешевый билет, выдав себя за лакея Джеймса. Похоже, теперь его преследуют насмешки. Кстати, про Лондона Джеймс сказал, что с ним не соскучишься. Веселый парнишка.

— Да, Джеку еще нет и тридцати. На два года моложе меня. Вы читали что-нибудь из его книг?

— Мне понравился «Зов предков». Не уверен, что его можно назвать американским Киплингом, как уверяют некоторые, хотя, впрочем, я говорю это как страстный поклонник английского поэта. Я определенно не разделяю социалистических идей Лондона. Но пишет он хорошо. У него настоящая мужская проза.

— Мы с Джеком хорошие друзья. Товарищи, как, кажется, говорят у вас в Австралии. Конечно, он развязный парень и пьет как сапожник. В баре он неизменно вызывал меня на поединок армрестлинга, стоит ему напиться. Но нельзя не признать, он хорошо образован, много повидал за свою трудную жизнь, и он самый блестящий рассказчик из всех, кого я знаю. Я должен вас познакомить. Уверен, он вам понравится. Несмотря на его социализм.

— Буду рад знакомству, — ответил Моррисон, втайне досадуя на то, что предстоит встреча с еще одним хвастливым американцем. К тому же любителем армрестлинга в барах.

— Он сейчас в пути на фронт, — сказал Иган.

— Ха! Пусть попробует проскочить японцев. Думаю, он будет первым. Вот уже месяц идет война, а они до сих пор никому не дают разрешения попасть на линию фронта.

— Джек говорит, что японцы его не остановят.

Моррисон повел бровью:

— Он недооценивает их упрямства.

— О, если кто и прорвется, так это Джек. Более того, он говорит, что напишет всю правду о войне, покажет ее истинное лицо: грязь на солдатских сапогах, выражение глаз, шипение полевой кухни, запах пороха. Представляете, он уже заставил одного из японских солдат вывалить содержимое вещмешка — чтобы все записать!

— Да, это очень хорошо для писателя. Но журналисту нужны твердые факты. — Спохватившись, что Иган сейчас бросится на защиту своего друга, Моррисон быстро сменил тему, переключившись на сюжет, который занимал его гораздо больше: — Так я слышал, вы недавно были в Тяньцзине?

— Да, было дело, — широко улыбнулся Иган, и Моррисон, внутренне поморщившись, в очередной раз подивился тому, какие белые и ровные у него зубы. — За последние месяцы привлекательность этого перевалочного пункта заметно возросла. Правда, говоря об этом, вынужден признать свою вину. Я обещал кое-кому представить вас. Это одна американская особа. Она очень хочет познакомиться с вами. Однако должен признаться: удержаться от соблазна оставить ее для себя было трудно.

Моррисону совсем не понравился тон, которым это было произнесено.

— Я так полагаю, вы говорите об очаровательной мисс Перкинс?

— А… так вы уже познакомились?

— Лишь недавно. На заставе Шаньхайгуань. Она была там вместе с миссис Рэгсдейл.

— Ее бедная компаньонка.

— По всему было видно, что миссис Рэгсдейл с удовольствием проводит время в компании мисс Перкинс. Во всяком случае, это куда приятнее, чем общество ее мужа.

— Ха-ха-ха! — Американец рассмеялся от души и похлопал Моррисона по спине.

Наглец. Щенок.

Встреча с дерзкой молодостью в лице Игана заставила Моррисона в очередной раз взгрустнуть о том, что как раз в этом он проигрывает. Такие белые зубы. Даже не верится. Его собственный коренной зуб вдруг напомнил о застарелом кариесе острой болью, пронзившей челюсть. Эта боль словно открыла ворота, в которые хлынули другие недуги: по суставам пробежался ревматизм, в носу заныла треклятая рана, угрожая кровотечением. Невозможно было представить, что всего два дня назад Моррисон чувствовал себя беспечным и вкушал плотские удовольствия, ведь его организм настроен исключительно на болячки…

— Вам нехорошо?

— Все отлично. Лучше не бывает. Но я должен идти. Много дел.

Выразив неопределенную надежду на скорую встречу и скрепив это рукопожатием — как ему показалось, достаточно твердым, — Моррисон откланялся и устремился в обратный путь с решимостью, которой вовсе не испытывал.

На западе закат уже перекрашивал фиолетовые холмы, набрасывая на них пурпурно-золотистые мантии. Крыши Запретного города сливались с ними. Моррисон не заметил, как его рука инстинктивно потянулась в карман и нащупала платок Мэй. От нее до сих пор не было письма, хотя он и понимал, что со времени их знакомства прошло всего два дня. И тем не менее он все-таки нашел время написать ей, а ведь он, Моррисон, был занятым человеком; так почему же она не удосужилась прислать хотя бы открытку?

В голову тотчас полезли беспокойные мысли, и он приказал себе покончить с этим помешательством. Надо выбраться в Тяньцзинь как можно скорее.

На следующий день Моррисон возвратился с прогулки и застал Куана за беседой с Ю-ти, женой повара. Завидев Моррисона, девушка испуганно метнулась в дом.

— Как ей здесь живется, все в порядке? — спросил журналист.

— Да. О, и я попросил одного из слуг купить пару одеял как свадебный подарок от вас для нее и мужа.

— Очень хорошо. Hen hao. — Моррисон с благодарностью посмотрел на своего боя.

— О, и еще: нельзя ли оплачивать труд Ю-ти?

Моррисон слегка загрустил. Повар, который получал в месяц двадцать пять долларов серебром, был самым высокооплачиваемым слугой в его доме после Куана.

Куан словно прочитал его мысли.

— Yisi, yisi, — ввернул он по-китайски, имея в виду «чисто символически», но в этой непринужденной оговорке таился глубокий смысл.

Моррисон кивнул, сконфуженный тем, что Куан видит его насквозь, и, думая о том, как Мэйзи отнеслась бы к его природной скупости, произнес:

Проследи за этим.

Позже, возвращаясь из библиотеки за книгой, которую он оставил в гостиной, Моррисон заметил во дворе Ю-ти, занимавшуюся резкой овощей. Девушка настолько была поглощена работой, что поначалу не заметила его приближения. Он попытался представить себе, каково ей пришлось, когда подняли красную свадебную вуаль с ее лица и она впервые увидела своего пожилого мужа.

Ему приходилось слышать о том, что китайцы предпочитают систему договорных браков — якобы любовь, произрастающая из них, куда сильнее и прочнее той романтической и ветреной, к какой привыкли иностранцы. Конечно, институт договорных браков имел свою долгую историю и на Западе. Да он и сам не раз ужасался страстной привязанности к таким женщинам, как Мэри Джоплин, которые в итоге оказывались, мягко говоря, не заслуживающими любви. Сейчас, всецело поглощенный мыслями о Мэй, он испытал легкое сомнение, но тут же одернул себя. Она не такая, как все!

Ю-ти склонила голову и зарделась от смущения.

— Хозяин, — почтительно произнесла она по-китайски.

До него дошло, что все это время он буравил ее взглядом.

— Продолжай…

Решительной походкой он вернулся в свой кабинет, начисто забыв о том, зачем выходил. Ему бы хотелось поговорить с Ю-ти о ее отце и воспитании. Судя по тому, что рассказал Куан, повар не догадывался, кем был его тесть. Впрочем, он никогда и не проявлял интереса к политике, говорил, что его заботы в этой жизни связаны исключительно со свежестью чеснока и качеством бекона.

На следующий день пришла телеграмма от Моберли Белла. Редактор просил Моррисона написать для «Таймс» шестьсот пятьдесят слов о том, как развиваются события на фронте.

Наконец-то хорошие новости!

Теперь у Моррисона была веская причина срочно отправиться в Тяньцзинь. Будучи центром финансовой, научной и журналистской активности в Северном Китае и главным торговым портом страны, Тяньцзинь являл собой средоточие полезных контактов — как среди иностранцев, так и среди китайцев. Не зря же говорили: пусть все решения принимаются в Пекине, но чтобы услышать о них, надо ехать в Тяньцзинь. Моррисону не было нужды убеждать себя в необходимости этой поездки. Он готов был немедленно тронуться в путь.