Ловушка для княгини

Глава XVIII. Вышата

«Ну и зачем им меня убивать, не опасна я для них. Не можем мы с Всеволодом ладно беседу вести. А ведь он помириться хотел, мягко стелил, и ревность вначале старался поглубже затолкать, а в меня что бес вселился, такого наговорила… а может и правильно. Да правильно, конечно. Не пустит он меня, да кто его спрашивать станет! Захочу и сбегу, уж найду как. К Боряте он приревновал, как будто я повод давала! Но как эти узнали про пряник?»

Настасья, разгоряченная ссорой, кликнула Маланью с Забелкой.

— Вы пряник съели? — строгим голосом спросила хозяйка.

— Так ты ж сама, светлейшая, нам отдала, — испуганно пискнула Маланья.

— Никого не угощали? — не обратила внимание на ее испуг Настасья.

— Нет, ты ж сказала по-тихому, — вступилась и щупленькая Забела.

— А может кому сказывались?

— Нет, — в голос отозвались обе.

— Побожитесь, — не отступалась княгиня.

Холопки разом упали на колени, крестясь на красный угол. Настасья устало села на ложе, сутуля плечи. «Точно стены видят», — мрачно обвела она ложницу опечаленными очами.

— Княгинюшка, случилось чего? — с сочувствием прошептала Маланья.

— Кто-то князю про пряник сказал, понять не могу кто да как.

— От того он тут шумел? — предположила маленькая челядинка. — Да мы по-тихому за печкой ели, да, честно, никому.

— Да верю, — махнула рукой Настасья. «Надо же хоть кому-то верить».

День потек своим чередом, серый и тоскливый, как и предыдущие, и так бы он и погас, уступая место такой же беспросветной ночи, но от въездных городских ворот прибежал караульный: из Черноречья гости пожаловали, въехать в град просятся.

— Гости? — встрепенулась Настасья, чувствуя, как сладко сжимается сердце.

— Сказывают, боярин Вышата от князя Димитрия Андреича, — выпалил караульный.

— Дядюшка! — взвизгнула от радости Настасья. — Вели, вели немедля впустить!

— Подарки должно из дома привез, — мечтательно поддакнула Маланья.

— Подарки, — засветились глаза и у Прасковьи.

— Весточка от родителей, — улыбнулась Настасья, нетерпеливо бегая вдоль лавок и заглядывая в окна.

Названный дядька Вышата походил на коренастый гриб боровик — приземистый, с мощным торсом, широким лицом в обрамлении густых белых бровей, крупным носом и всклокоченной седой бородищей. Старость наваливалась на Вышату неотвратимым валом, но тертый боярин упирался, не давая окончательно вскочить себе на плечи. Про таких принято говорить — крепкий старик. Руками-лапищами он сгреб Настасью в охапку, расцеловывая в обе щеки.

— Ну, как ты тут, княгинюшка? Здорова ли?

— Бог бережет, — просияла Настасья, — а батюшка с матушкой как? Здравы ли? А братья?

— В здравии, и тебе того желают. Благополучно у нас все, — благодушно огладил бороду Вышата. — А князь где? — стрельнул он глазами через плечо хозяйки.

— На ловы поехал, — как можно беспечней улыбнулась Настасья, усаживая гостя за стол, — вепря загоняют.

— Вепря, это хорошо, — процедил Вышата, — все ли ладно у вас?

Настасья замерла, изучая лицо старого дядьки.

— Все ладно, — опять улыбнулась она.

— А к нам вот другая весточка прилетела, — насупил седые брови боровик.

— Какая весточка? — выронила кружевную ширинку[1] княгиня.

Вышата обвел комнату, останавливаясь на лицах челяди, ключницы Феклы, маленькой княжны.

— Я там подарочки привез чернореченские, тетушка и племяшке чего-то собрала, прикажи, княгиня, пусть на двор идут, дары разбирать.

Настасья все сразу поняла, разговор будет один на один. Радостную Прасковью из трапезной увела Фекла, за ней выскользнули и челядинки, плотно прикрыв дверь. Гость с хозяйкой остались одни, хотя теперь Настасья и сомневалась, а можно ли в этом тереме остаться в одиночестве без лишних ушей да глаз.

— Какая весточка? — повторила Настасья свой вопрос.

— Грамотицу на порог к нам подкинули, что ты у супружника своего в небрежении, что на ложе тебя не зовет, и ты дева в женах? Так ли? — Вышата вперил в нее тяжелый взгляд.

Настасья опустила глаза, густо краснея. Ответить ей было нечего.

— А еще, что ведьмой тут тебя кличут, дочерью колдуна. Это тоже правда?

— У нас все ладно, — упрямо произнесла княгиня Дмитровская. — Уж все налаживается, — добавила она, после некоторого раздумья.

Вышата придвинулся ближе, тревожно озираясь по сторонам.

— Отец вот меня послал, разведать, что здесь да как. А по лицу твоему вижу, что в грамоте-то все как есть писано.

— Да все наладится, не так-то все плохо, — неуверенно прошептала Настасья.

— Ну, вот что, княгиня, сбирайся, — хлопнул себя Вышата по широким коленям. — Домой поедем, нечего тебе здесь делать, родители заждались. Вещи вели сбирать, поутру выедем.

— Я не поеду, — немного резко ответила Настасья.

— Как «не поеду»? — приподнял густые брови боровик. — А чего тебе здесь высиживать?

А чего действительно здесь высиживать, коли родители и так уж все знают? Вот и путь к спасению, уехать и остаться живой, а на прощание Всеволоду все рассказать, чтобы сына берег, а там пусть верит али нет, то его дело. А дома, наверное, уж сугробы намело, снег пушистый на еловых лапах лежит — дернул резко за колючую ветку и хохочи, обметай подол от мягких снежинок, а тут-то больше все сосны… да слякоть.

— А снег у вас лег? — невпопад спросила Настасья.

— Чего? — не понял Вышата. — Снег? Да, уж покрыл, до Покрова еще. Так что, княгинюшка?

— По своей воле не поеду, — выдохнула Настасья, и очи защипало, — только если мой князь меня сам погонит.

— Не поедешь? — сузил глаза боровик, отчего от уголков глаз побежали глубокие морщины.

— Нет… только по воле князя.

— Слава тебе, Господи, — неожиданно выдохнул Вышата, расслаблено откидываясь на лавке. — Знал, что не подведешь. Думал, не может вот так наша умница-раскрасавица смалодушничать, свои обиды выше народа да княжения поставить, не может. Да и не ошибся.

Настасья растерянно захлопала ресницами.

— Так и держись, терпи, Настасьюшка, терпи. Христос терпел и нам велел, — Вышата опять настороженно оглянулся. — Нельзя нам сейчас с Дмитровом ссориться, никак нельзя. Отца твоего и мужа вместе в Орду кличут, сама понимаешь, что вместе держаться надо.

— В Орду? — обомлела Настасья.

«Удавят в Орде», — вспомнились ядовитые слова. А она в своих страхах про угрозу отцу и забыла!

— Да, царь их кличет, — подтвердил Вышата.

— Зачем?

— А кто ж то ведает. Только надобно держаться вместе, раздоры сейчас ни к чему, не ко времени. Понимаешь? Негоже им волками друг на дружку смотреть, бедой обернуться все может, оба горячие да дурные, — боровик обреченно вздохнул в густую бородищу.

— Здесь дурные люди шепчут, — ком застрял в горле, и слова никак не хотели произноситься.

Вышата терпеливо ждал, слегка склонив седую голову на бок.

— Здесь я случайно услышала, что отца в Орде убить хотят, — сухими губами прошептала Настасья.

— Это кто ж такое бает? Уж не муженек ли твой? — нахмурился боровик.

— Нет, подслушала я, бояре баяли.

— Врут все. Ежели подарками задобрим, да выходом откупимся, все ладно будет, — отмахнулся Вышата и его железная уверенность чуть успокоила и Настасью.

— С чего ж они так сказывали? — все же добавила она.

— Желаемое за правое выдают. Главное, князей чтоб не смогли стравить, — Вышата опять подался вперед, перегибаясь к Настасье через стол. — Ведь грамотицу ту треклятую отсюда прислали, да не просто так, а усобицу посеять.

«Выходит Вышата старыми костями по ухабам тряс не для того, чтобы меня забрать, а чтобы уговорить потерпеть, домой не ехать». В этом Вышата был похож на Ермилу, оба они с помощью молодой княгини пытались решить свои мужские дела. Вот только для Ермилы Настасья княгиней Дмитровской была нужна, чтобы при Всеволоде теплое местечко сохранить, а Вышата был радетель за родное княжество, за отца ее Димитрия. И Настасья со старым боровиком была согласна, все верно, и сама она ради даже худого мира готова все стерпеть…

Вот только как это тяжело понимать, что, как бы тебя не любили, а в жертву все ж принести готовы. И отец, видать, того же желает, раз не прилетел немедля сломя голову с войском, выручать оскорбленную дочь, а прислал хитрого Вышату на переговоры. И невольно всплывает горький вопрос — а коли б она родной дочерью князю Чернореченскому являлась, было бы по-другому? И выходит, что нет в целом мире, с его бескрайними далями, ни единого человечка, для которого она, Настасья, была бы всего дороже — выгоды, чести, долга, родины.

«Гордыня во мне говорит», — одернула себя молодая княгиня.

— А ты, голубка наша, не печалься, — долетели сквозь раздумья до нее слова боровика, — как из Орды живы-здоровы вернутся, отец тотчас за тобой пришлет, вызволим тебя, уж будь покойна. Выдадим замуж за доброго молодца. Помнишь сына Первака Храбра, как он по тебе вздыхал? А что, хорошая пара была бы, не послушал меня тогда отец твой, теперь вот хлебаем.

Сын боярина Первака, стеснительный полноватый юнец с прыщавым лицом, конечно, Настасью никогда не прельщал, но сейчас ей казалось, что может Вышата и прав, не на свое место байстрючку посадили, вот с того все зло и пошло. Всяк на своем месте должен быть.

— Скажи, ты Найдена, дядьку брата моего Ростислава знал? — смело посмотрела она старику в глаза.

— Отчего ж не знал, довелось повидаться, — так же с вызовом бросил на нее тяжелый взгляд Вышата, — я ж его и убил.

От установившейся тишины стало слышно, как постукивает по окошку раскачиваемая ветром ветка. Все у Настасьи в голове перемешалось — прошлое, настоящее, беспросветное будущее.

— Зла на меня не держи, княгиня, — кашлянул в кулак боровик, — зажал нас коршун этот в чистом поле, а мы с княгиней Еленой были, девки да бабы в обозе. Тут или мы его, или он нас. Да не думай ты об том! Ни к чему это. Отец твой Димитрий Чернореченский, остальное все мети вон, — Вышата разволновался, приподнимаясь с места. — Я ведь, когда тебя из Бежска привезли, крепко против был, советовал Димитрию тебя прочь отослать, а теперь вижу, все-то по воле Божьей было. Наша ты, душа чистая, радости сколько от тебя было, и мне, старику, перепадало.

— Скажи, а на Найдене том сапоги красные были? — пропустила мимо ушей хвалебную речь Настасья.

— Были, — замер Вышата, вскидывая правую бровь. — От князя Юрия Бежского в наследство сыну Ростиславу достались, а коршун тот чужое на себя напялил. В них и схоронили, отец твой Димитрий не дал покойника разуть.

— А есть ли могила? — настойчиво допытывалась Настасья, словно от этого зависела ее судьба.

— В Михайловом скиту, на Залесской стороне. Княгинюшка, да чего ты всполошилась? Чего тут тебе наплели злыдни эти?

— Он мне являлся, молиться за него просил, — призналась Настасья. — Я молебен просила творить за упокой.

— То верно, все так, — согласился боровик, глядя куда-то в себя.

И опять ветка настырно заскреблась по слюдяному оконцу.

Дверь в трапезную резко распахнулась, отлетая к стене и издавая оглушительный грохот. В комнату ворвался заляпанный грязью в дорожной мятле Всеволод.

— Я княгиню свою никуда не отпускаю, и волю на то не даю! — с порога заорал он на Вышату. — Да кто ему право дал чужих жен увозить?! Так и передай, Димитрию, чтоб не лез, куда не просят! За своей женой пусть приглядывает, а я здесь и сам разберусь!

Настасья решительно встала между мужем и гостем, уперев руки в бока:

— Да никто меня забирать не собирается, — успела она вклиниться в словесный поток. — Никому я не нужна, — добавила совсем горько, отводя взгляд.

— Как это никому? — уже спокойным ровным тоном, краснея, заглянул ей в лицо Всеволод. — Ивану нужна, Прасковье, граду Дмитрову куда ж без княгини.

Настасья полоснула его взглядом, полными злого укора.

— Ну, мне-то само собой, — поспешил добавить Всеволод, — куда ж я без тебя… Да про то и говорить нечего… Нужна всем… мне особенно.

— Дозволь, княже, пойду я, — холодно отозвалась Настасья, лишь сильнее обидевшись от его попытки сгладить промах. — Вам потолковать с гостем с глазу на глаз надобно.

— Ты, Вышата, угощайся, угощайся, — совсем миролюбиво повел рукой в сторону стола Всеволод, — я сейчас, мятлю грязную скину и ворочусь.

И Всеволод под кривой усмешкой боровика развернулся и поспешил за женой.

— Ну, чего ты разобиделась, — поймал он ее в темном уголке, прижимая к себе.

— Чего?! Да ты опозорил меня сейчас! — взвилась Настасья.

— Ну, не так речь повел, об одном думал, другое вперед вылетело, что ж теперь? — буркнул Всеволод.

— Не знаю я, что теперь, — вырвалась из его объятий Настасья и убежала прочь по скрипучей крутой лестнице.

[1] Ширинка — небольшой платок.