Луиза Вернье

3

Прошла зима. Весной 1845 года ключ по-прежнему торчал в замке свободной комнаты. Луиза покорно продолжала спать за занавеской на раскладушке. Она считала, что они должны взять постояльца, чтобы увеличить свой доход. Но Катрин, не перестававшая хандрить, не хотела даже слышать об этом. Луиза, холодная и рассудительная, опасалась, что ее подруга никогда уже не оправится и не вернется в привычную колею, если комната и впредь будет оставаться святилищем прошлого, как будто Анри в ней почил. Тайком от Катрин она наводила там порядок, преодолевая свой страх перед огромными пауками. Луиза проветрила хороший соломенный матрас, купленный Анри, смела пыль и почувствовала досаду, что эта комната не используется. На других этажах сдавали в аренду и в субаренду каждый свободный уголок, так как спрос на дешевое жилье всегда был высок. И впервые за все время она с раздражением засела за работу. Ее злило, что Катрин, со своей слезливой сентиментальностью, упорно отказывается от дополнительного дохода, а ведь они могли бы тогда хоть изредка позволить себе крольчатину или свиной студень, а не есть только овощной суп. И Луиза снова подумала о непростительной недальновидности Катрин.

С наступлением тепла на чердаке снова стало душно. Как-то утром Луиза шила, сидя у раскрытого окна, несмотря на гулявший по крышам ветер. Она слышала звуки Парижа и наслаждалась ими. В самом доме постоянно громыхали двери и стучали по лестнице чьи-то башмаки, но обычно это не отвлекало ее от работы. Однако в тот день она услыхала, как кто-то взошел по последнему лестничному пролету, ведущему на верхнюю площадку, и вскинула голову, застыв с иглой в руке и гадая, кто бы это мог быть.

В дверь постучали. Луиза отложила шитье и открыла дверь незнакомцу. Он был молод, высок и строен, в хорошо скроенном пальто, запылившемся в дороге, а рядом с ним на полу стоял маленький сундучок с обитыми медью углами. Незнакомец был очень привлекателен — чисто выбритый, черноволосый. Узкие карие глаза, яркие, живые и умные, прямой нос и решительный подбородок.

— Здравствуйте, мадемуазель. — Он дружелюбно улыбнулся ей. Она вдруг смутилась, осознав, что внимательно рассматривает его, но тут же пришла в себя. Его произношение сразу же подсказало ей, что ее родной язык для него — чужой. Луиза торопливым кивком ответила на его приветствие.

В руках он держал наготове книгу, оказавшуюся разговорником со словарем, по которой с запинкой, на ломаном французском прочел предложение:

— Вы… сдаете… комнату?

И тогда она догадалась по акценту, что он англичанин. Ей приходилось слышать, как его соотечественники властным голосом отдавали распоряжения носильщикам и извозчикам у «Отель де принс» и других роскошных гостиниц, кос-то из них прекрасно владел французским, но многие запинались на носовых гласных.

— Вы ошиблись дверью, мсье, — ответила она. — Должно быть, комната сдается где-то на другом этаже. Я слышала, что постоялец этажом ниже съезжает.

Он уставился на нее, и девочка поняла, что гость не разобрал ни одного ее слова. Он сунул Луизе разговорник, чтобы она нашла ему перевод своего ответа. Луиза подсказала соответствующий отрицательный ответ, но сомневалась в том, что незнакомцу следует отказать. Катрин рано или поздно придется открыть эту комнату, а сейчас самый подходящий момент. И Луиза без колебаний показала на предложение, в котором говорилось, что комната сдается за умеренную помесячную плату. Потом она нашла на следующей странице таблицу денежных соответствий и показала, сколько это будет стоить. Молодой человек кивнул в знак того, что он примет эти условия, если ему поправится комната.

— Проходите, — пригласила она его с серьезным лицом, ощущая всю тяжесть взваленной на себя ответственности.

Луиза показалась пришедшему странноватой: не ребенок и в то же время не женщина, а нечто среднее, но довольно уверенная и самостоятельная. Он снова взвалил на плечо свой сундучок, убедился, что он не свалится, и только потом вежливо снял свободной рукой шляпу и вошел. Оглядевшись, с облегчением удостоверился, что здесь довольно чисто, чего нельзя было сказать про мрачную лестничную площадку и про находившуюся внизу прихожую. Будучи достаточно привередливым, он вполне мог жить в бедности, но только не в грязи, поэтому его не оскорбила простая меблировка совмещенных гостиной и кухни. В любом случае особенно выбирать не приходилось, если в кармане оставалось всего пять фунтов.

Девочка отперла находившуюся в глубине дверь и отступила в сторону, пропуская его вперед. Он поставил свой сундучок и увидел, что находится в типичной мансардной комнате безобразных пропорций, которую почти полностью занимала стоявшая под стропилами широкая кровать, но что в ней убрано и слегка пахнет свежими досками и новой побелкой. Через узкое оконце падал свет на маленький круглый столик и стул, которые помимо комода и облезлого эмалированного таза на ржавой металлической подставке составляли меблировку комнаты. Он повесил шляпу на крючок возле двери в знак того, что комната ему нравится и он готов здесь поселиться. Девочку, как ни странно, его решение одновременно обрадовало и испугало, и он пожалел, что сразу не представился.

— Меня зовут Уорт, — произнес он медленно и отчетливо. — Точнее, Чарльз Фредерик Уорт.

Она поняла и назвала свое имя:

— Луиза Вернье.

Его совершенно очаровало то, как она произнесла свое имя. Когда он разбогатеет, ему придется поработать над галльскими интонациями, они так не просто даются англичанину, а пока нужно как можно скорее выучить язык, иначе он никогда не найдет себе работу в той области, которая ему так хороню знакома.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, Луиза, — проговорил он, решив, что с высоты своих двадцати лет имеет полное право называть по имени девочку, которая явно лет на семь его моложе. Она улыбнулась в ответ и премило пожала плечиками; теперь Луиза совершенно ничего не поняла. Она протянула руку, и он уже собрался было официально пожать ее пальчики, но рука была протянута ладошкой вверх, чтобы он положил в нее плату за месяц вперед.

Когда за ней закрылась дверь, Уорт стремительно шагнул к окну и распахнул его. Париж! Наконец-то он здесь! Пусть другие отправляются за состоянием в Новый Свет. Его не разочаровали представшие перед ним бесконечные ряды крыш. Ничто не сможет разочаровать его в этот величайший из дней. Его взгляд художника не смог не отметить сочные красновато-коричневый и зеленовато-серый цвета обшарпанной черепицы, выложенной под безумными углами среди искривленных дымовых труб, выделявшихся на фоне высокого ясного неба.

Уорт глубоко вдохнул, желая физически почувствовать себя частью этого города, в который он прибыл менее двух часов назад.

Париж!..

Он вспомнил, как забрызганный грязью и покрытый пылью дилижанс высадил своих пассажиров неподалеку от Триумфальной арки. Уорт старался держаться как можно непринужденней, будто он только тем каждый день и занимается, что разъезжает по другим странам. Он был невероятно признателен своему попутчику, который посоветовал ему, где можно подыскать себе на первое время жилье. И вот он его нашел. Его владения составляли чердачная комната в Соломенном переулке и (тут он высунулся из окна и огляделся) уличный туалет внизу во дворе.

Он довольно быстро распаковал свои вещи. Застелил постель бельем и одеялами, которые привез с собой, потому что не ожидал, что постельные принадлежности ему предложат за небольшую плату. На стол положил Библию, которую начинал читать с утра, глубоко задумываясь над духовными вопросами, хотя в церковь перестал ходить еще в детстве. Рядом с книгой положил свои рисовальные принадлежности, за которые хватался сразу же, если его что-то интересовало. Последнее, что он выложил из сундучка, были его рабочие инструменты — деревянный метр и большие острые ножницы, которые необходимы продавцу магазина тканей. Уорт надеялся, что они понадобятся ему очень скоро. Луиза принесла ему большой кувшин горячей воды, и, смыв с себя дорожную грязь, Чарльз переоделся и почистил верхнюю одежду. Аккуратно выдернув из-под рукавов манжеты, он оглядел свое новое жилье удовлетворенным хозяйским взглядом. Теперь нужно заполнить пустой желудок в самом дешевом кафе, ну а потом, набравшись терпения, сразу же, без промедления приниматься за поиски работы.

Выйдя из комнаты, он увидел, что девочка сидит у окна и подрубает батист. И он попытался выговорить заранее отрепетированную фразу:

— Я… иду… обедать. — Луиза, к его удивлению, повторила эту фразу, исправив его произношение, и он с благодарностью принял ее замечание, повторил его и сам почувствовал разницу.

— Merci, — торжественно поблагодарил он, ощущая себя первым учеником в классе.

Она кивнула:

— Приятного аппетита, мсье Уорт.

Он вышел и побежал вниз по шатким ступеням винтовой лестницы, размахивая своей новой тростью. Выйдя на улицу, он тут же почувствовал, что привлекает к себе внимание своим изящным аксессуаром в столь бедном районе и что уже несколько человек, оторвавшись от своих дел, подозрительно стали его рассматривать. Он надеялся, что этот нежелательный интерес не более чем простое любопытство, вызванное появлением в их среде иностранца, у него не было ни малейшего желания стать жертвой нападения и грабежа или быть вынужденным защищаться с помощью ножа, который выскакивал из кончика трости при надавливании специальной кнопки на набалдашнике. Сам Чарльз не стал бы покупать такую трость, но перед его отъездом из Лондона его друзья сложились и подарили ее ему на память.

Он помнил, что у его отца собралась целая коллекция элегантных тростей (и некоторые были с потайным ножом), когда они жили в просторном доме в Борне, в Линкольншире. Его отец, Уильям Уорт, адвокат и джентльмен, разорился, когда Чарльз был еще маленьким, из-за своей страсти к игорным столам, бегам, боксерским и петушиным боям и другим азартным играм. Не осталось ни дома в Борне с его дивным садом, ни лошадей с экипажами, ни прислуги, ничего. Чарльз понимал, что отчаяние его бедной матушки было безграничным, и ему, с его добрым сердцем, было тяжело видеть, как множатся ее несчастья после того, как ее вышвырнули из собственного дома и ей пришлось терпеть унижения и оскорбления. Он знал, что никогда не простит отца за то, что тот сделал. Миссис Уорт с сыном остались одни на свете, она не знала, куда ей идти и что делать. Она нашла приют у своих родственников, которые не были склонны к азартным играм и жили на широкую ногу, к чему она и сама была приучена с рождения. Родственники согласились взять ее к себе, но, будучи людьми практичными и напрочь лишенными сострадания и великодушия, они в обмен на содержание и грошовое годовое жалованье отвели ей унизительную должность экономки. «Но о мальчике не может быть и речи, — заявил ее нелюбезный покровитель тоном, не терпящим возражений. — Хватит с нас и одного рта. Пусть бросает школу и идет работать».

Чарльзу было тогда одиннадцать лет. И его, умного, чуткого и любящего, отправили в типографию, там он изнывал от грязи, уродства и беспощадной скуки. Он работал с раннего утра и до темноты, потом в изнеможении засыпал на сваленных под одним из станков мешках. Каждый день просыпался, чтобы с омерзением мешать краску, подметать пол и крутить рукоятки станков в течение всего дня. Себя он не щадил. Лениться было не в его характере, и он старался изо всех сил, но перспектива всю будущую жизнь заниматься чуждым ему делом его ужасала. Со временем он стал подумывать о том, чтобы убежать и отправиться в плавание, но жизнь моряка отвращала его ничуть не меньше. У него пошатнулось здоровье. Из крепкого мальчика Чарльз превратился в болезненного тощего подростка, его тошнило от запаха типографской краски и рвало от той пищи, которую он с трудом заставлял себя съедать. Он уже год проработал в типографии, когда вновь встретился с матерью.

— Я не создан быть наборщиком, мама. — На лице Чарльза было написано отчаяние. — Каждый день здесь для меня мука.

Она протянула руку и беспокойно, с любовью коснулась его бледной щеки.

— Я знаю, что ты несчастлив, сынок. Но мы должны быть благодарны нашему кузену за то, что он помог найти тебе место, когда мы так в этом нуждались.

— Не заставляй меня оставаться здесь, — заклинал он. — Одно твое слово, и ты избавишь меня от мучений. — И он, подобно утопающему, схватил ее за руку. — Я умру, если не уйду отсюда.

— Ты не останешься здесь. Мы подыщем тебе что-нибудь другое. — И она едва не задохнулась, когда он в безмолвном облегчении кинулся ей на шею. — Чем бы ты хотел заниматься? Снова будешь проситься в художники? Это бессмысленно, ведь денег у нас хватит лишь на один день обучения.

— Я знаю, мама. Все, чего я хочу, так это заниматься тем, что не имеет никакого отношения к типографскому делу.

— Но чем же тогда? — беспомощно спросила она. — Чем же ты хочешь заниматься?

И он, просияв, произнес уверенно:

— Работать в магазине тканей. Только не в какой-нибудь мелкой здешней лавке, а в одном из известных лондонских магазинов, где у меня будет шанс получить повышение по окончании стажировки. Помоги мне устроиться в ученики. Умоляю, скажи, что ты одобряешь мое желание.

— Хорошо, — согласилась она. Ее прекрасный сын был настоящим мужчиной. — Если нам удастся найти тебе вакансию, то работа может оказаться не менее сложной и утомительной, чем в типографии, и работать придется даже больше.

— Я не боюсь трудной работы, мама. У меня отвращение к печатным станкам.

Миссис Уорт сделала для сына все, что было в ее силах. Она убедила своего влиятельного кузена написать письмо с ходатайством о Чарльзе в гильдию торговцев тканями.

На письмо пришел ответ. У ее дорогого Чарльза будет шанс. Шесть лет он станет обучаться у уважаемых торговцев бельем Свона и Эдгара, работать по двенадцать часов в день, жить при магазине. По окончании обучения он станет квалифицированным продавцом.

Чарльз приехал в Лондон, где на трон только что взошла молодая королева. Город, с его забитыми транспортом улицами, оказался больше и интересней, чем он предполагал. Магазин, в котором Уорт должен был работать, помещался в южном конце выстроенной Нэшем Риджент-стрит на Пикадилли, в самом фешенебельном и деловом центре столицы. Обучение велось в здании рядом, и он тут же с головой ушел в занятия.

В течение первого года обучения учеников держали на побегушках, но отношение Уорта к учебе, так же как и его расторопность в обращении с квитанциями и счетами, не остались незамеченными мистером Эдгаром, поэтому уже в тринадцать лет Уорта повысили до должности кассира. Но он приехал в Лондон не за тем, чтобы отсчитывать монеты с банкнотами, поэтому довольно скоро попросился в отдел продажи тонких тканей, шалей, мантилий и прочего товара. Он усердно работал.

Чарльз любил женщин. Это была не похоть, ему просто хотелось запечатлеть женскую фигуру и женские формы на холсте или увековечить их в мраморе, он с детства мечтал стать художником. Продавая ткани, плащи, шали и иные столь приятные женскому сердцу аксессуары, он мог с точностью определить, какая именно ткань или какой фасон подходят к цвету лица, волос или глаз каждой покупательницы и что наиболее выгодно подчеркивает ее внешние данные.

Красивому молодому продавцу в «Свон и Эдгар», разумеется, не было равных, он стал любимцем всех покупательниц. Его пытались и соблазнять, но те женщины, которым он рекомендовал выбрать то или иное украшение, вовсе не обязательно ему нравились. Просто он видел в женщинах образ, который мог бы запечатлеть взмахом кисти, и был достаточно умен и прямодушен, чтобы не обращать внимания на льстивые речи. Неприглядное поведение его отца навеки внушило ему отвращение к расхлябанности, черствости и любым проявлениям потакания собственным ненасытным страстям.

Как подмастерье, он не получал жалованья, поэтому не мог бывать в театрах, на концертах или даже в каком-нибудь дешевом пабе. Та ничтожная сумма, которую мать умудрялась высылать ему дважды в год, уходила на такие необходимые вещи, как мыло и починка обуви. Однако вся лондонская панорама была в его распоряжении, и он видел, как молодая королева ехала на коронацию, а также множество других великолепных королевских процессий и зрелищ. Чарльзу довелось видеть, как королева с принцем Альбертом выходят из Букингемского дворца, чтобы отправиться с официальным визитом в Париж. И, стоя в ликующей толпе, он ощутил укол зависти к сопровождавшей королевскую чету свите. Как же это здорово — увидеть Париж, центр моды, влияние которой распространяется на каждый кусок ткани, который проходит через его руки. И он ощутил смутную неудовлетворенность: он никогда не достигнет вершины избранной карьеры, если не наберется опыта в самом сердце французской моды.

В Лондоне Чарльз часто посещал галереи живописи и скульптуры, где за вход не взималась плата, так что он мог изучать произведения великих мастеров и делать собственные зарисовки, к которым надеялся обращаться в будущем. Он на всю жизнь запомнил одно из первых своих посещений, когда увидел знаменитый портрет королевы Елизаветы, чья золотисто-рыжая голова возвышалась над стоячими брыжами, высокими, широкими и изящными, как крылья бабочки, в огненного цвета мантии, испещренной узором из «глаз и ушей», символизировавшим ее всемогущество монарха. «Если я когда-нибудь стану богат, — молча пообещал Чарльз самому себе, — я это воспроизведу. Я сделаю эту ткань с "ушами и главами"». Теперь, когда он повзрослел, эта клятва была неразрывно связана с ощущением его предназначения.

Уорта оскорбляла пугающая суровость силуэта, в который была заключена каждая женщина, богатая или бедная. В своих шляпках, шалях, мантильях и куполообразных юбках они были неотличимы друг от друга, как пешки на шахматной доске. Он вовсе не грезил возвращением фижм, брыжей и разрезных рукавов, но ему бы хотелось, чтобы у портних нашлось хоть немного больше воображения. До середины прошлого века портными и корсетниками во Франции были исключительно мужчины, и хоть мадам Роза Бертен и изобрела для Марии Антуанетты эти великолепные платья на кринолинах, пора было выйти на сцену новому Леруа. Уорт пришел к заключению, что мода должна одновременно освобождать и украшать женщин, а не делать их своими пленницами. С этими и другими, пока окончательно не оформленными, идеями он возвращался из галереи на Пикадилли.

После окончания обучения он некоторое время работал у Льюиса и Элленби, торговцев шелком, там же, на Риджент-стрит. Из всех тканей он отдавал шелку наибольшее предпочтение и уже умел профессионально оценивать его качество и происхождение. Мистер Элленби заинтересовался младшим продавцом, обратив особое внимание на его способности и деловую хватку. Уорта ждало повышение, но мечта поехать в Париж не отпускала его ни на минуту, ни о чем другом он и думать не мог. Он отказался от места. Мистер Элленби, пожелав ему успехов, написал ему рекомендацию на французском языке, за что Уорт был ему весьма признателен. Он отправил матери письмо, в котором рассказал о своем решении, и попросил одолжить ему денег на дорогу.

Миссис Уорт удручало, что сын все бросает в Лондоне и уезжает в чужой город, зная всего несколько слов по-французски. Можно ли надеяться, что положение квалифицированного продавца, которого он добился в Англии, будет приемлемо в Париже? Но она никогда не чинила Чарльзу препятствий, не станет и теперь. Она снова обратилась за помощью к своему кузену. На этот раз она попросила денег. Своих у нее не было, сын не знал, какое мизерное жалованье платят ей за службу. Кузен все же неохотно раскошелился, при условии, что она вернет все до последнего фартинга. Миссис Уорт смогла отправить сыну требуемую сумму на проезд и еще немного, чтобы ему хватило на какое-то время, пока он не найдет себе работу.

Уорт, помахивая тростью, выбрался из закоулков на улицу Риволи, исполненный оптимизма. На противоположной стороне находился элегантный магазин Люклера, в витрине которого были выставлены шляпки, капоты и шали. Начать поиски работы можно и отсюда, это место ничуть не хуже остальных. Но сперва надо утолить голод. Через десять минут он уже впервые наслаждался буйабесом, который дымился перед ним в тарелке.

Когда Катрин вернулась домой и услышала, что комната сдана, ее обуял яростный гнев. Казалось, одна мысль о том, что порог комнаты, которая должна была стать их с Анри Берришоном брачным святилищем, перешагнул другой мужчина, вот-вот вызовет у нее нервный срыв. Луиза, бледная как полотно, сколько могла, выдерживала ее тираду.

— Мсье Уорт очень хороший человек, — твердо заявила она. — Он здесь в чужой стране, ему негде жить, а по-французски он говорит так плохо, что я даже не знаю, сможет ли он расспросить, как ему куда-то добраться. Я уверена, что он будет хорошим жильцом. Если б он был нашим соотечественником, то напоминал бы тебе о… другом человеке. — Луиза поняла, что взяла верный тон, потому что Катрин немного успокоилась и стала ее слушать. — И он заплатил за месяц вперед. — Она сунула руку в карман передника и, как приманку, протянула ей деньги.

Катрин посмотрела на них, затаив дыхание, потом отвела глаза, как будто еще сомневаясь, но в глубине души она понимала, что эти деньги появились как нельзя кстати. С работой был застой, потому что все летние заказы уже выполнены, а думать об осеннем гардеробе пока еще слишком рано.

Надомной работы, которую она приносила Луизе, еще не появилось, сегодня утром кое-кого из портних вычеркнули из рабочего списка, а завтра последуют другие. У нее был один шанс из ста остаться старшей швеей, ведь их слишком много. Отказываться от денег было бы безумием.

— Ладно, — неохотно промямлила Катрин. И, взяв франки, заперла их в маленькую шкатулку, в которой они с Луизой хранили свои сбережения. Щеки у нее все еще горели, она бы не вынесла, если бы хоть что-нибудь напомнило ей об Анри Берришоне. — Посмотрим, как пойдут дела с этим мсье Уортом. Если он будет пьянствовать или шлюх сюда водить, я его в два счета вышвырну.

Вскоре пришел Уорт. День был неудачным: ему не повезло получить место, но он ознакомился с городом и научился ориентироваться. Он поклонился Катрин, когда они стали знакомиться, но любые попытки начать разговор, даже с помощью Луизы и разговорника, оказались ему не по силам. Он очень устал после двух дней дороги, двух ночей, во время которых почти не спал, его утомила и многочасовая прогулка по городу.

— Спокойной ночи, мадемуазель, — сказал он и прошел к себе.

Катрин злобно посмотрела ему вслед.

— Какое высокомерие, а? С тобой он соизволил поговорить, а для меня и пары слов не нашел. Кем он себя возомнил? Это — мой дом, он живет здесь только потому, что я согласилась его терпеть.

— У него очень усталый вид, — попыталась успокоить ее Луиза.

Катрин фыркнула, но промолчала. Она никогда не привяжется к Чарльзу Уорту, он был для нее самозванцем, и подсознательно она не прощала ему, что он оказался не Анри Берришоном. Она и сама признавала, что это смешно, но не могла подавить свою враждебность.

Катрин не отстранили на время застоя в работе, а оставили шить впрок свадебное платье. Обычно швеи выполняли требования каждой отдельной клиентки, но изредка приходилось делать исключения для свадебных нарядов: необходимо было иметь в запасе два-три платья на тот случай, когда свадьба игралась поспешно. Уже потом платье подгоняли под вкус и мерки невесты, потому что покрой и аксессуары этого заранее подготовленного полуфабриката должны были скрыть малейший намек на скандальную ситуацию, и оно не имело ничего общего с приличным свадебным платьем, на шитье которого обычно уходил не один месяц. Именно такое свадебное платье и шила сейчас Катрин с другими старшими швеями.

Луиза, уже достаточно опытная швея, помогала их жильцу, если ему требовалось что-то заштопать. Она соорудила себе новое платье из двух старых, из которых уже выросла. Она шила каждый день, а Уорт каждый день искал себе работу. Ей достаточно было одного взгляда на его лицо, когда он возвращался, чтобы понять, что и на этот раз он потерпел неудачу.

— Не переживайте, мсье Уорт, — говорила она, стараясь хоть как-то его утешить. — Завтра будет другой день.

У них вошло в привычку разговаривать по вечерам примерно по часу до возвращения Катрин, и это было для него неоценимой помощью: он учил французский. По молчаливому согласию обоих Уорт уходил к себе до восьми часов, когда возвращалась Катрин, чья неприязнь к нему была более чем очевидной. Его озадачивала эта враждебность мадемуазель Аллар, он не привык к тому, чтобы она проявлялась у женщин, чьи рубенсовские формы ласкали мужские взоры. Он ведь ничем ее не оскорбил, поэтому пришел к выводу, что ее возмущает приезд в страну иностранца, который хочет отнять работу у француза. Его неуклюжие попытки заговорить по-французски сразу же закрывали перед ним любые двери, а однажды ему даже пришлось перенести публичное унижение, когда его высмеяли за какую-то ошибку в речи. Но каждая новая неудача только укрепляла Чарльза в решимости не уезжать из Парижа. В своей комнате он всю ночь при свете свечи учил французский: писал и заучивал слова.

Уорт голодал, нередко за день он съедал только черствую буханку из соседней пекарни и кусочек сыра или луковицу. Чарльз прилагал все усилия, чтобы в поисках работы не проходить мимо ресторанов и кондитерских: он изнывал от восхитительного запаха еды, рот наполнялся слюной, а желудок начинал ныть. Особенно плохо было на чердаке по вечерам, когда Луиза начинала готовить для Катрин ужин, но он приучился съедать свои дневные припасы как раз в это время, чтобы меньше мучиться. А с утра снова приступал к поискам подходящей работы. Иногда ему удавалось устроиться на несколько часов на унизительную должность грузчика или чистильщика сточных труб, но он не переставал надеяться, что какой-нибудь владелец магазина рано или поздно по достоинству оценит его рекомендации и сочтет, что их более чем достаточно.

Луиза уже давно подозревала, что Чарльз голодает, но у нее сейчас не появлялось надомной работы, а жалованье Катрин было мизерным, поэтому они не могли поделиться с ним своим скудным рационом. Девочка с радостью отдавала бы жильцу свою порцию, но она знала, что Катрин, носившаяся вокруг нее как наседка, сразу же попросила бы его уйти. Луиза не сомневалась, что Катрин только и ждет удобного случая избавиться от Чарльза. Он не доставлял им ни малейших хлопот и неприятностей, однако Катрин никак не хотела примириться с его присутствием в комнате, которая напоминала ей о несостоявшемся счастье. Катрин всегда небрежно отвечала Луизе: «Пусть лучше живет где-нибудь среди своих» или «Не понимаю, чего это ему взбрело в голову ехать именно во Францию».

Луизе невыносима была мысль, что Катрин попросит Уорта уйти. Девочке казалось, будто она ходит по краю пропасти: малейший неверный шаг — и произойдет катастрофа. Она уже замечала, как внимательно рассматривает Катрин ее новую прическу. Обычно Луиза ходила с распущенными волосами, как и все девочки ее возраста, но теперь ей хотелось выглядеть в глазах Уорта взрослее, и она стала завязывать их лентами. Она уже давно оставила надежду на то, что ее острые скулы приобретут ту миловидную пухлость, которая так восхищала ее в Катрин. Теперь Луиза подолгу анализировала собственную внешность, как все девушки, которые начинают осознавать собственную привлекательность и впервые влюблены.

Сначала Луиза не понимала, что нежные и сладостные чувства, переполнявшие ее при одной мысли об Уорте, вызваны ее любовью.

Интересно, а как по-английски «я люблю тебя», думала она. Во время их с Чарльзом бесед она запомнила немало английских слов и выражений, но про любовь они не говорили ни разу, поэтому она не знала, как это сказать по-английски. У нее не было ни малейшего желания признаться в своих чувствах, но ей хотелось знать, как звучат по-английски самые прекрасные слова в мире.

— Ты сегодня очень элегантна, — восхищенно заметил Чарльз, когда она надела сшитое ею самой платье. Много вечеров он наблюдал, как она над ним работала.

Ошеломленная комплиментом, Луиза расправила складки на коленях и подальше задвинула под стул ноги в обшарпанных башмаках. На рынке найти удобную поношенную обувь еще в достаточно хорошем состоянии было не так-то просто. Луиза смутилась.

— Вам правда нравится? Я перешила два старых платья в одно, это же видно.

— Зато ты сделала такую красивую шаль. — Заметив ее недоумение, он понял, что употребил не то слово, но верное не мог вспомнить. Отчаянно роясь в памяти, он нагнулся к ней и прикоснулся к ткани возле горловины. — Вот это украшение.

Она тяжело сглотнула. Кончиками пальцев он нечаянно коснулся ее кожи, и ей показалось, как будто ее огнем обожгло.

— Воротник, — пояснила она.

Он в отчаянии хлопнул себя по лбу.

— Да-да, ну конечно. Я должен был вспомнить. Ведь по-английски это звучит почти так же. Ну почему я такой идиот?

— Вы не идиот. По-моему, вы очень даже умный. Вы совсем недавно приехали во Францию, а говорите уже так, что я все понимаю.

Он горестно фыркнул.

— Не все так терпеливы, как ты. С тобой у меня почему-то гораздо лучше получается разговаривать, чем с другими.

— Правда? — Луиза затаила дыхание и, не в состоянии смотреть на него, опустила ресницы и стала сосредоточенно рассматривать свои переплетенные на коленях дрожащие пальцы. Она чувствовала его взгляд и боялась, что он догадается о любви, которую излучало все ее существо.

Он задумался. Чарльз знал, понимал и уважал это мимолетное девическое обожание, и своим внутренним оком художника, которое было открыто всегда и позволяло ему отстраниться и посмотреть на женщину как на произведение искусства, он увидел перед собой не эту застенчивую девочку, а прекрасную женщину. Эти хрупкие черты, заостренные скулы, подбородок с ямочкой, топазовые озера глаз в обрамлении черных ресниц и полные розовые губы когда-нибудь расцветут редкой красотой, обладающей даром пленять. Даже сейчас, дрожащая и ранимая, она уже таила в себе ту бездонную тайну, без которой красота сама по себе — просто безликая маска. Подобному созданию, подумал Уорт, идеально подошла бы одежда любой эпохи. Даже это простое платьице, о котором она отозвалась с пренебрежением, достаточно лишь чуть-чуть переделать, чтобы подчеркнуть изящество ее рук и кистей.

— По-моему, я знаю, что нужно сделать с твоим платьем, — начал он, чувствуя, как начинает воодушевляться. — Постой-ка. — Он вскочил, прошел к себе в комнату и тут же вернулся с карандашом и альбомом. Несколькими быстрыми штрихами набросал контуры ее платья и пририсовал к рукавам свободные ниспадающие манжеты такой же пирамидальной формы, как силуэт ее платья. — Вуаля! Что ты об этом думаешь?

Напряжение отпустило ее моментально, она оценила это простое изменение:

— Здорово! Все дело в манжетах.

Он улыбнулся, протягивая ей рисунок:

— Это не совсем я придумал. Такие манжеты я видел на портрете одной графини в Лувре.

Она улыбнулась ему в ответ, бессознательно прижимая рисунок к груди.

— Значит, я окажусь в высшем обществе.

Луиза попросила Чарльза рассказать о своих планах. Он объяснил, что идей у него множество, но способностей воплощать их недостаточно, он умеет только набрасывать четкие эффектные линии, схватывая сущность предмета. Если бы его обучали живописи! Иногда ему кажется, что он мог бы стать скульптором, когда-то давно обнаружил, что умеет складывать и драпировать ткани по своему желанию так, как придают форму глине или режут мрамор. Его палитрой и резцом стали цвета и текстура тканей. Позже, когда Луиза снова рассматривала эскиз, ее обрадовало, что он набросал и ее лицо: несколько точек и штрихов, безусловно, запечатлели ее облик, значит, он внимательно ее разглядывал. Утешение невеликое, но безответная любовь с жадностью довольствуется любой мелочью.

Когда эскиз увидела Катрин, она выразила свое недовольство по поводу рукавов. Она принципиально не одобряла все, что говорил и делал Уорт. Луиза воображала, что о ее тайной любви никто не догадывается, но Катрин все отлично видела. И ревновала. И свою ревность она не могла сдерживать, как не могла скрывать свою враждебность к молодому англичанину. Катрин была женщиной, созданной для любви, и то, что ее лишили любви, в то время как на личике Луизы отражались романтические грезы, злило и раздражало ее. Нервы у Катрин были постоянно на пределе, и она набрасывалась на Луизу по малейшему поводу. Потом ее терзала совесть за собственную мелочность, и она проливала слезы раскаяния.

— Прости меня, — умоляла она. — Просто не знаю, что со мной такое.

Но обе знали — причина в том, что Анри Берришон разбил ее сердце. Луиза из чувства сострадания неизменно прощала нанесенные ей обиды, и до очередного раза все шло хорошо.

Луиза сшила из остатков материала придуманные Чарльзом рукава. Она была в восторге: рукава придали платью совершенно другой вид. Луиза обрадовалась, когда Уорт заметил, как мастерски воплотила она его идею. С каждым днем он становился ей все дороже.

Довольно скоро у Уорта не осталось денег. Он задолжал за аренду и каждый день ждал, что мадемуазель Аллар велит ему убираться. В отчаянии он снова, как и раньше, пытался найти какую-нибудь другую работу, чтобы хоть как-то продержаться: он бы с радостью грузил ящики и чистил канавы, но желающих получить работу с каждым днем становилось все больше, а высокий молодой иностранец с нежными руками не устраивал работодателей.

Но вдруг случилось чудо: фортуна улыбнулась Уорту. Когда ему вместе с остальными не повезло пристроиться на реставрацию памятника (нужное на день количество рабочих уже набрали), Чарльз случайно заметил магазин под названием «Ля вилль де Лион», в витрине которого были выставлены товары высокого качества. Поправив шляпу и стряхнув с пальто пыль, покрывшую его на месте восстановительных работ, он с уверенным видом зашел в магазин. На французском языке, которым уже в достаточной степени овладел, поинтересовался, нет ли здесь вакансии продавца.

— Может, и есть. — Сам хозяин вышел из-за прилавка и смерил его взглядом. Складный парень, симпатичный, английский акцент, правда, режет ухо, но это неважно, если он окажется хорошим продавцом. — А почему вы обратились именно к нам?

— Я просто увидел ваш магазин и понял, что хотел бы здесь работать, — с обезоруживающей прямотой ответил Уорт.

— Хм. У вас есть какие-нибудь документы? Рекомендательные письма?

Уорт вытащил из внутреннего кармана бумаги, без которых никуда не выходил, и протянул их хозяину. Тот просмотрел. Он много раз закупал в Лондоне шерсть и был хорошо знаком с Риджент-стрит, Сент-Джеймсом и другими крупными торговыми районами. «Свои и Эдгар». «Льюис и Элленби». Довольно известные имена и очень уважаемые.

— Хм, — снова хмыкнул хозяин. — Пройдемте ко мне в кабинет, мсье Уорт. Да, вполне возможно. Давайте-ка все обсудим.

Вскоре все было улажено. Уже через полчаса Уорт обслужил в «Ля вилль де Лион» своего первого клиента, совершив весьма выгодную продажу. Он был бесконечно счастлив, что снова занимается любимым делом, которое так хорошо знает, и не сомневался, что наконец-то шагнул на первую ступень лестницы, до верха которой он обязательно доберется.

Когда в восемь магазин закрылся, Чарльз бодро прибрал товар на полках, чтобы подготовить все к завтрашнему утру, и, сняв сюртук, подмел пол. Всю дорогу до дома он не чувствовал под собой ног, сияя от гордости. Дама, которой он помог погрузить покупки в карету, дала ему чаевые, и их хватило купить кое-какую еду и кофе.

Взлетев по лестнице на чердак, он недоуменно остановился перед дверью. На пороге стоял его сундук и стопка книг. Он заколотил кулаком в дверь. Оттуда послышался громкий голос Катрин:

— Если это мсье Уорт, то можете убираться. Вы задолжали аренду за десять дней, срок вашего проживания здесь подошел к концу. Все ваши вещи там. Я честная женщина и ничего у вас не украла.

У него едва не сорвалось с языка, что он нашел работу и расплатится с ней в конце недели, но гордость не позволила это сделать. Он в жизни ни перед кем не пресмыкался и теперь не собирается. Чарльз разозлился:

— Так и быть. В скором времени я верну вам все, что должен. Луиза дома? — Он хотел попрощаться с девочкой.

— Нет, я ее отослала. Вы и без того достаточно долго дурили ей голову. Прощайте, мсье Уорт.

Чарльз заново уложил свои вещи, умудрившись втиснуть в сундучок свои покупки и привязать к нему ремнем книги.

Потом взвалил его на плечо, спустился вниз по лестнице и пошел прочь из Соломенного переулка. Из своего первого недельного жалованья он отправил Катрин с посыльным деньги за просроченную аренду. Та взяла деньги и передала расписку, не спросив посыльного, где Уорт живет. Она не желала этого знать.