Лунные грезы

Глава 15

– Месье Бейер!

Корри вот уже в третий раз терпеливо попыталась прервать поток возмущенных тирад на французском, итальянском, немецком и русском.

– Месье Бейер, я обязательно дала бы вам знать, если бы могла. У меня просто не было такой возможности.

Карл пронзил ее уничтожающим взглядом:

– Но вы в Париже вот уже две недели и не постеснялись в этом признаться! Две недели – и не позвонили. Почему? Болели?

Корри, поколебавшись, качнула головой:

– Я… думала. Мне было необходимо до конца все уяснить.

– И как? Уяснили?

– Кажется, да.

Лицо девушки омрачилось. Письмо от Арлекина пришло как раз в тот момент, когда Корри было ужасно плохо, но изменило ее жизнь так же медленно и верно, как Ауна, заставляющая приливные волны накатывать на морской берег. Только он знает, что пережила она за эти ужасные недели. Отныне они станут бережно хранить тайны друг друга. Корри немедленно написала ему:

Дорогой Арлекин!

Способен ли ты полюбить незнакомого человека? Того, которого никогда не встречал? Не знаю… Уверена только, что на свете существует множество разных видов любви и, похоже, наша – лучшая из всех.

Твоя Коломбина.

Месье Бейер вгляделся в свою ученицу. Нет, она никогда не поймет его тревоги за ее здоровье и будущее. Что, если маленькая дурочка потеряет голос?! И при этом совершенно безмятежна! Скорее всего Корри постоянно вызывала гнев тех, кто о ней беспокоился, а пока несчастные рвали и метали; негодница находилась в самом центре урагана, хладнокровная, бдительная, невозмутимая и сберегала свою энергию и темперамент для той минуты, когда начнется ее партия. По-своему это даже неплохо. Великолепное качество для оперного певца – спокойная готовность к началу грандиозной битвы. Это рано или поздно приведет ее к победе, если, конечно, окружающим к тому времени удастся выдержать невыносимое напряжение, в котором она их держит.

И потом она снова изменилась. Производит странное впечатление законченности, едва сдерживаемой мощи, жесткого самоконтроля, словно за это время преуспела в познании себя самой. Спустилась в глубины ада и вернулась еще более сильной, чем прежде, добралась до края света и вышла невредимой из всех испытаний, оставила на Луне дорожку из следов. Взгляд первооткрывателя. Колумба. Человека, который нашел несметные сокровища и не задумываясь от них отказался.

– Месье Бейер, – с легким упреком повторила Корри, – но теперь я здесь.

– Да, – кивнул Карл, – давно пора.

Она пришла, чтобы остаться. И окружена аурой, видимой лишь опытному глазу, той самой, что обнаруживается через много лет на ранних фотографиях знаменитостей – что-то вроде внутреннего сияния, озаряющего даже самые невыразительные черты. Теперь в Корри было нечто от иконы.

– И что вы хотите мне сказать?

Дирижер наконец решился:

– Я больше не стану вас учить.

Корри наклонила голову, ни на миг не теряя своего раздражающего самообладания.

– Как угодно, месье Бейер. – Тень былого лукавства мелькнула в легкой улыбке. – И что же прикажете делать мне?

– Что прикажу…

Он выложил перед ней толстую нотную тетрадь. Корри взяла ее в руки. Партитура «Паяцев». Под обложкой лежал отснятый на ксероксе листок. Корри попыталась читать, но перед глазами плыли и кружились названия городов: Падуя, Верона, Генуя, Турин, Флоренция, Неаполь…

– С этой постановкой театр отправляется в турне по Италии. Поезд завтра, в семь утра. Собирайте вещи.

Корри подняла на него ошеломленный взгляд:

– Я буду петь? Чью партию?

Бейер раздраженно вздохнул:

– Сколько раз повторять – жизнь не волшебная сказка, написанная специально, чтобы удовлетворять ваши капризы. Вы будете дублершей Камиллы Бергсен. Кто знает, если повезет, может, и удастся выйти на сцену.

– Но в какой партии?

О это безумное упрямство! Тупая целеустремленность! Точно зашоренная лошадь, не смотрит по сторонам! Только вперед! Карл нисколько не сомневался, что Корри не задумываясь откажется, если предложение ее не устроит. Карл помедлил, стараясь продлить ожидание.

– Недда, – буркнул он, свирепо хмуря брови.

Но Корри ничего не замечала. Она уже вся была поглощена планами, прикидывала, взвешивала, надеялась… Настоящая профессионалка! Прекрасно усвоила его уроки.

Девушка кивнула и взяла сумочку.

– Запомните, – крикнул ей вслед Карл, – в семь утра. И постарайтесь не проспать, я-то уж знаю, вас и трубы архангелов не разбудят!

– Это было раньше. Давным-давно. Теперь я другая.

Она остановилась у порога, и Бейер увидел, как в ее взгляде появился отблеск прежнего неутолимого голода.

– Я приду. Больше мне все равно некуда деваться.

– Внимание! Через пять минут начало! – объявил мальчик, приглашающий актеров на сцену.

Возбуждение подбросило Корри как на пружинах. Пора! Она ничего не могла с собой поделать. И хотя сегодня опять не выйдет на сцену, всеми фибрами души откликалась на общее напряжение, тихие голоса и шорох одежды зрителей, занимавших места, постепенно тускнеющий свет люстр, мелькание ярких костюмов за кулисами.

Она яростно прикусила губу. Камилла, должно быть, заканчивает гримироваться и расправляет локоны черного парика, который надевает поверх собственных черных волос, или пробует голос.

О, нет никаких сомнений, певица она прекрасная. И ее репутация вполне заслуженная. Но разве может она изобразить крестьянку? Нет, Камилла слишком сдержанна, слишком хладнокровна, и голос чересчур мелодичный. Корри жаждала показать, как нужно исполнять Недду. Впрочем, при таких обстоятельствах вряд ли ее умение пригодится. Она все турне проведет за сценой, пока горящее в ней пламя не угаснет само собой.

Корри поспешно вскочила. Ну и пусть она не поет сегодня, невозможно усидеть на месте.

Она в который раз оглядела знакомые декорации. Площадь сицилийской деревни сверкала золотисто-красными оттенками. Какой контраст с серым январским небом, нависшим над театром. Даже в солнечный Неаполь, на родину матери, пришла зима. Вот и сейчас шел дождь, хотя стояли не такие холода, как на прошлой неделе в Венеции, когда с каналов поднимался удушливый сырой туман и Камилла, опасаясь за голос, отказывалась выходить на улицу.

Корри вздохнула. Если бы только Камилла не была так осторожна и предусмотрительна! В конце концов она могла бы упасть в канал, простудиться… словом, дать Корри возможность выступить! Правда, шведке нравилась поездка, хотя она считала, что такая вещь, как турне, ниже ее достоинства признанной примадонны. Кроме того, Камилла утверждала, что чересчур непосредственная итальянская публика, немедленно реагирующая на каждый звук, не дает сосредоточиться, мешает петь, а пицца и мороженое просто отвратительны на вкус. К этому времени все члены труппы уже успели узнать о пристрастиях Камиллы. Но она дива, звезда оперы, хотя до сих пор выступала в основном в Северной Европе, и ее итальянский дебют проходил далеко не так гладко, как ожидалось.

Но как бы там ни было, а Камилла так и не увидела Венеции, зато Корри выпила бесчисленное количество чашек горячего густого шоколада в нетопленых кафе, мечтая о том, как шведка подхватит пневмонию, водобоязнь или сценическую лихорадку. Девушка вернулась в отель, до того снедаемая угрызениями совести, что вызвалась отнести слишком тесные туфли примадонны на растяжку, чем немного умаслила певицу.

– Занавес!

Корри тотчас забыла обо всем. Тонио, горбун уродец (красивый молодой баритон-француз, с необычайной склонностью к гротеску), вышел на сцену, чтобы исполнить пролог. Оркестр сегодня играл чуть быстрее, чем обычно, поскольку спектакль давался для неаполитанцев, чьи сердца бьются чаще, чем у обычных людей, а характеры вспыльчивы и непостоянны. Даже бури здесь бывают куда более жестокими, чем в других уголках Италии.

На сцену высыпали актеры в костюмах паяцев и крестьян. Более высокий темп неожиданно создал странно напряженную атмосферу. Корри заметила, что даже Эдмундо, итальянский певец, игравший Канио, ревнивого мужа Недды, с трудом успевал за оркестром, но он принял вызов с готовностью, тронувшей изменчивых зрителей. Он показал страдания паяца, призванного потешать публику, несмотря на кровавую рану в сердце, и удостоился овации и даже криков «браво!».

– А я утверждаю, что сцена и жизнь вещи разные… И поймай я Недду с другим, моя история имела бы иной конец. Поверьте, лучше не играть в такие игры…

Корри закрыла глаза. Она знала каждую ноту, каждое слово партии Недды наизусть. Вот сейчас польются звуки…

Но то, что произошло, оказалось сюрпризом не только для нее. Всем было известно, что Камилла считала партию Недды трудной и неблагодарной. Шведка предпочитала более драматические роли, где можно было выгодно показать весь немалый диапазон и немыслимо долго держать высокую ноту, – такие вещи всегда вызывают восторг у публики. Она была попросту не создана для характерных и бытовых ролей. Но даже учитывая все это, ошибка оказалась роковой. Первые реплики речитатива она произнесла скороговоркой, небрежно, почти в сторону. По рядам пробежал недовольный ропот. В этот момент Корри заметила, что певица, капризно морщась, украдкой поправляет парик. Девушка вспомнила, что с самого прибытия в Неаполь шведка не переставая жаловалась на игру музыкантов, холод в гримерной, сквозняки в отеле, будто задумала что-то.

Корри стиснула зубы и искренне пожелала, чтобы Камилла превзошла себя, не уронила честь труппы, долго и тяжело трудившейся ради этого дня. Ведь Неаполь – город Леонкавалло, родина композитора, и соотечественники никогда этого не забывали. «Паяцы» – их опера, и с этим нужно считаться.

Но еще есть время. Возможно, в паузе перед первой большой арией Камилла успокоится, голос выровняется, и зрители примут певицу. Это жизненно важно сейчас, поскольку в таком случае она заворожит зрительный зал, а рвущиеся из горла звуки будут напоминать плач перелетной птицы, в котором смешались отчаяние, стремление и надежда.

Прозвенели церковные колокола, и хористы удалились за кулисы. Зал затих. Камилла огляделась, подобрала юбки в довольно вялой попытке изобразить страсть и отчаяние Недды.

Сердце Корри упало – из темноты раздались шиканье и свист. Только сейчас девушка поняла, почему многие певицы, включая Камиллу, предпочитали, студийную запись выступлениям на сцене, перед требовательными ценителями.

Оркестр сыграл первые такты знаменитой арии. Корри охнула от ужаса: голос Камиллы окончательно сел. Примадонна злобно уставилась на оркестр, который на этот раз почему-то взял более медленный темп. Она пропустила высокую ноту и совершила непростительную ошибку – перевела дыхание посреди фразы. И тотчас же разразилась буря протеста, послышались возмущенные вопли и оглушительный свист».

Камилла гордо выпрямилась. Корри поняла, что дива доводит себя до истерики и что сейчас грянет гром. Светло-голубые глаза метали молнии. Музыка нерешительно смолкла. Камилла сорвала парик, швырнула на пол и разразилась длинной фразой на шведском, смысл которой был достаточно ясен всем присутствующим. Уже через несколько мгновений в оркестровой яме стали один за другим вспыхивать красные огоньки камер. Камилла, запоздало вспомнив о подобающем примадонне достоинстве, подняла руку ко лбу и изящно упала в обморок. Воцарилась насыщенная электричеством тишина. Оркестр поспешно начал играть, заглушая отчаянный шепот помощника режиссера:

– Занавес, ради Бога, занавес!

Невероятно медленно опустился занавес. Но Камилла оставалась неподвижной, хотя Корри видела, как ее рука тянется к ненавистному парику. Зал гремел яростными выкриками. Толпа, только сейчас сообразившая, что жертва умудрилась перехитрить всех и ускользнула от мести, жаждала крови. Месье Бейер с невозмутимым видом шагнул на сцену и помог Камилле подняться. Та грациозно обмякла в его руках.

– Я не могу… просто не могу продолжать, маэстро! Моя голова…

– Разумеется, дорогая.

Месье Бейер в эту минуту был самим олицетворением сочувствия. Лишь отсутствующий взор выдавал напряженную работу мысли.

– Пойдемте, я провожу вас в гримерную. Прежде всего надо снять этот противный костюм.

– Да, спасибо, маэстро, – пробормотала певица. – Такой тесный корсаж, я едва дышу!

– Корри!

Дирижер почти не повысил голоса, глаза не отрывались от лица Камиллы, но каждое слово разносилось за кулисами с изумительной четкостью:

– Пожалуйста, проводи нас и помоги мисс Бергсен переодеться.

Корри мгновенно подчинилась, с восхищением замечая его мимолетный взгляд на часы, тихие приказы помощнику режиссера, почти не прерывавшие, однако, утешительных речей расстроенной певице.

Взволнованная костюмерша уже ожидала Камиллу в комнате. Месье Бейер прошептал что-то ей на ухо, и она буквально набросилась на шведку, срывая с нее костюм: черный бархатный корсаж с тугой шнуровкой, широкую пунцовую юбку, белую кружевную блузку, черные туфли. Все это летело прямо в руки Корри. Бейер зловеще уставился на девушку:

– Это твой шанс. Ты знаешь, что делать.

Он бросил поверх одежды коробку с гримом и выпроводил Корри из комнаты. Та оказалась в коридоре. Вокруг царил хаос – хористы испуганно метались, не зная, переодеваться ли ко второй сцене. Оркестр играл какую-то пьесу, едва заглушая рев недовольных. Кто-то пытался что-то объявить со сцены.

И внезапно девушка почувствовала ледяное спокойствие. Она метнулась в тесный туалет и сорвала с себя одежду. Корсаж оказался слишком широк, но она затянула до отказа шнуровку, так, что края находили друг на друга, и завязала алую шаль узлом на груди. Тяжелая накрахмаленная юбка на пышных нижних юбках была чуть длинновата, но ничего, сойдет. Вот туфли… туфли чересчур велики. Не важно! Корри осталась босиком и принялась с лихорадочной быстротой гримировать ноги коричневой краской. Она крестьянка и, значит, всю свою жизнь проходила без обуви!

Потом девушка умело, благословляя время, проведенное в «Золотой кошке», обвела глаза черной тушью, накрасила рот яркой помадой и нанесла на лицо легкий грим цвета загара. Но волосы? Парик ужасно мал, а времени прятать их в сетку не остается!

Корри распустила густую гриву по плечам и немного взлохматила, чтобы длинные пряди выглядели спутанными.

В дверь быстро резко простучали. «Точь-в-точь как автоматная очередь», – не к месту подумала Корри. Она отодвинула защелку; кто-то схватил ее за руку и потащил по коридору. Откуда-то издалека она услышала, как Тонио снова начал пролог, пытаясь перекрыть гул и шиканье разъяренной публики.

Корри задыхалась. Сердце бешено колотилось. Ее втолкнули в толпу паяцев, переминавшихся с ноги на ногу за кулисами. Она ощутила запах грима и пота, увидела, как бледны лица под яркими красками, заметила полные страха глаза. Да, им есть чего бояться – они играют с огнем. Только она словно окаменела. И нашла в себе силы улыбнуться Канио, своему «мужу»:

– Ни пуха ни пера…

Именно это Корри всегда говорила матери перед выступлением. Глаза Канио удивленно сощурились. Пусть они враги на сцене, но тут, за кулисами, – товарищи по несчастью. Вместе выплывут или утонут.

«Итак, мы начинаем!»

Корри оказалась на сцене, и яркий, нестерпимо резкий свет ударил в лицо. Она попыталась вспомнить уроки Бейера, на которых он говорил о необходимости заполнить звуком не только сцену, но и огромный зал. Слава Богу, до первого речитатива Недды есть время освоиться. Доски оказались шершавыми и почему-то теплыми, но для Недды, побывавшей на десятках маленьких сельских площадей вроде этой, ощущение было привычным. Как она устала от постоянных попреков мужа! Как жаждет любви и счастья с милым Сильвио! Он где-то неподалеку, в темноте, последняя возможность уйти от Канио… О, если бы это сбылось!

Корри—Недда бросила испуганный взгляд на Канио, чувствуя выжидательный интерес публики. Она привлекла их внимание своими распущенными волосами, босыми ногами – весьма необычный вид для певицы! И теперь они, точно римляне в цирке, ждут ее триумфа или провала.

– Волшебство начинается, Арлекин, – прошептала она чуть слышно, позволяя себе отдаться магии, одновременно уносимая, словно волной, своим возбуждением. Это мгновение принадлежит не ей, а им, тем, что сидят в зале, жаждущим страсти, смеха и трагедий, когда голос Корри, пусть всего на два часа, станет их собственным…

«Звените, колокола…

Солнце клонится к западу.

Звените, колокола…

Мир сияет светом и любовью.

Звените, колокола».

Канио с улыбкой кивнул Корри, покидая сцену вместе с другими певцами. Она успела заметить, как он отчаянно замигал, желая ей удачи.

И она осталась одна. Оркестр сыграл вступление к арии. Девушка выжидала. Она должна начать медленно, утолить жажду прекрасной музыкой. Корри стояла неподвижно, кося глазом за кулисы.

Первые фразы речитатива:

«О, как горят его глаза! Я боюсь в них посмотреть – а вдруг он прочитает мои тайные мысли!»

Корри вздрогнула.

«Что будет, если это чудовище застанет нас вдвоем!»

В полной тишине она пыталась выразить отчаяние и ужас, донести до зрителей всю меру своего одиночества и тоски. Сейчас она была не только Неддой, но и собой, Корри Модена, которой посчастливилось попасть туда, где ей больше всего на свете хотелось быть. Она закрыла глаза и передернула плечами, охваченная невыразимым восторгом. Узкий луч подсветки озарял ее лицо. Куда-то подавались зима, горечь и разочарование, хотя бы на миг, хотя бы на час.

«Как блещет солнце в небе полуденном…»

Чудесные грезы и печаль о несбыточном звенели в этом прекрасном голосе. Она скорее почувствовала, чем услышала пронесшийся по рядам шепоток, единодушный вздох восхищения. Она сумела заворожить их, теперь главное не разорвать нить, протянувшуюся от нее к замершим в ожидании людям.

Корри повернулась так стремительно, что взметнулись юбки.

«Как кличут птицы в синей вышине!» Она простерла руку, помедлила, замерла… Взгляд устремился поверх рампы в затемненный зал. Она пела о том, чего не бывает на свете, о том, что звало, манило и пугало. Неужели где-то, в дальней дали, нет любви, нет радости, всего того, что видится людям по ночам?!

Их манит сон о крае отдаленном,

О радости в неведомой стране.

Неведомая страна. Все напрасно.

Все зря. Им никогда туда не попасть.

Голос оборвался рыданием. Из мрака к ней вернулось гулкое эхо – общий полустон. Зрители, как и она, знают, что будет впереди.

Не удержать их, вольных и певучих.

Они стремят над зеленью полей,

Сквозь жгучий зной и грозовые тучи

В полет к мечте несбыточной своей.

Зал, словно потрясенный, что еще кто-то знает их тайну, замер.

«Мы станем грезить вместе, – говорил голос. – Предадимся мечте с яростью обреченных. Потому что именно в этом заключается смысл жизни. Мечтать, страдать, умереть».

И внезапно, будто вода, прорвавшая плотину, на сцену хлынул поток восторженных воплей, бессловесный восхищенный рев, заглушивший оркестр, заглушивший все на свете, кроме тревожного биения сердца Корри. Он нарастал, как шум моря, как крик заблудившегося в чаще человека. Шторм, лавина, ураган… И все же среди всеобщего волнения Корри ясно услышала пронзительный зов трубы.

– Ессо tutto, – повторяла она снова и снова. – Все кончено. Все кончено. Все…

И девушка, глядя в безликую пустоту, поняла, что с этой минуты ее жизнь никогда больше не будет прежней. Она стала их голосом, их зеркальным отражением, принадлежала им душой и телом.

Корри протянула руки и склонила голову. Не надо слов. Ессо tutto. Ничего не осталось ни для вас, ни для меня. Оказывается, мы не чужие, между нами нет ни расстояния, ни пропасти. Смотрите: под этой кружевной блузкой бьется кровоточащее сердце.

За кулисами Корри уже ожидал месье Бейер, серьезный, сосредоточенный. Он не промолвил ни слова, да в этом и не было необходимости. Оба понимали, что сегодняшней ночью свершится чудо. Позже люди будут вспоминать об этом спектакле с восторгом и изумлением, а сама певица – с гордостью и ностальгией. Даже просто стать свидетелем такого события было огромной честью.

Только очутившись в гримерной, Корри поняла, что вся трясется. Бейер усадил ее, отослал любопытных из комнаты.

– Возьми, – велел он, протягивая ей маленький стаканчик с ледяной водой. – Выпей это, но больше ничего. А вы… – Он обернулся к костюмерше Камиллы, стоявшей с открытым ртом. – Немедленно помогите мадам одеться ко второму акту.

И перед тем как исчезнуть, сжал ладонями влажные от пота щеки Корри, громко чмокнул ее в макушку:

– Моя Коломбина!