Любимый (м)учитель

=— Мой! Не отдам, не отдам никому! Как я тебя ненавижу!

День четвёртый

— Роня, это невыносимо! — воскликнула Ника, цепляясь за руку Вероники.

Находиться в обществе подруг для Рони стало странно. Она от них не отдалилась, не потеряла связь с ними, но порой ей казалось, что рассказать то, что занимает все её мысли — не может. А о чём тогда говорить?

Всё стало ужасно пресным и серым, даже смех подруг, даже идея выпить в среду винца! Даже очередная долгая репетиция.

Стоя в коридоре по котрому они втроём столько раз ходили на историю, Вероника не могла найти себе места, ей было страшно идти дальше.

— Я хочу прогулять. Всего-то. Ничего необычного, я сто раз так делала. Один из пяти экзаменов пересдан. Следующий — на консультации в четверг. Не хочу его видеть.

— Мы думали у вас всё зашибись, — Ника вздёрнула тонкую светлую бровь.

— Уже нет. Мы расстались, но говорить я про это не хочу!

— А почему ты так… спокойна? — Вера подозрительно сощурилась, оценивающе глядя на подругу. — Где сопли? Где слёзы? Это же самая большая любовь твоей жизни…

— Отношусь философски… — начала было Вероника, но слова застряли в горле. Слёз и правда не было, она не могла заплакать так давно, что боялась, как бы это не была поломка организма, сбой или вроде того.

Слёзы — очищали, так мама говорила, а тут ничего. И оттого было физически больно. Беспрестанно болело в горле, в груди, в лёгких. Каждое утро раскалывалась голова. И всё неверие, что было в Веронике, всё отрицание происходящего вылилось вот в этих незамысловатых симптомах. А ещё никаких мюзиклов, и почти полное безразличие к танцам.

Вероника танцевать ходила, но оттого, что никто не появлялся в проходе концертного зала, никакого удовольствия от занятий не было. А он не пришёл бы, это она уже поняла.

— Как это? — не унималась Вера, а Роня морщилась, потому что плакать хотелось, всё скребло, ныло, только исхода — ноль.

— Ну вот так. Не знаю! Болевой шок. Не хочу я на историю! — восклицание разлетелось вглубь коридора эхом и достигло самых нежеланных ушей.

Сам декан! замер, развернулся и направился в сторону “звезды” ВУЗа.

— Вероника, можно вас на пару слов, — медленно, но чётко произнёс декан, глядя на Веронику из-под кустистых бровей. И никакого веселья и мёда в голосе. А так всё было хорошо…

— Да, девочки, я догоню.

— Не сомневайтесь… девочки! — ядовито выдавил из себя декан, провожая Вероник взглядом. Ника и Вера обернулись напоследок, но всё-таки ушли, а Роня осталась. — Что у вас с историей?

— Всё хорошо… сдала Историю Англии… Осталась Россия и там… по мелочи.

— По мелочи? А я не ослышался, — декан перекатился с носка на пятки и сложил руки на животе. — Не ослышался ли я… что вы хотели прогулять?

— Я…

— Вероника! Вы должны понимать, что проблемы с Егором Ивановичем, на ваш счёт — занимают чуть ли не четверть моего времени! Это нонсенс! И если раньше я шёл на уступки, то теперь… я ижу с вашей стороны полное безраличие к предмету! Уму не постижимо, какая безответственность и неблагодарность! Мы столько раз расшаркивались перед Егором Ивановичем, а вы в ответ…

— Простите, — Вероника подняла на декана взгляд и почувствовала, как у неё задрожали губы. Впервые. Это было так близко к слезам, что она была почти рада. Почти готова рассмеяться и обнять старичка с кустистыми бровями.

Когда тебя отчитывает какой-нибудь “властный герой”, ты смотришь на это и только пожимаешь плечами, но когда тобой недоволен человек в возрасте, с мягким заботливым взглядом и очаровательными бровями, а тебе вдобавок стыдно — это выше любых сил.

Вероника смотрела в глаза отчитывающему её человеку и понимала, что это уже не остановить. Крупные, горячие, долгожданные слёзы покатились по её щекам, и не поверив этому в первую секунду Соболева коснулась своего лица кончиками пальцев чтобы убедиться, и вдруг разрыдалась кошмарно, громко и со всей душой.

Она рыдала, как малышка, даже топнула ногой, а декан гладил её по спине и успокаивал. Это был, пожалуй, самый трогательный момент в жизни мужчины, ибо уверенный, что наставил на путь истинный студентку, он мысленно ставил себе маленький (метра два-три) в высоту, памятник во дворе ХГТУ.

А Вероника бормотала что-то невнятное, что могло значить, как “люблю”, так и “убью”. Как “Егор”, так и “позор”. И на душе у обоих участников процесса становилось светло.

Четверть часа спустя, умывшись в туалете, Вероника долго смотрела в зеркало на своё жалкое зарёванное лицо и старалась собраться с силами. Легче стало, а вот храбрости не прибавилось.

— Не хочу его видеть! — прошипела она себе под нос.

— Что? Прошла любовь? — усмехнулась Иванова, нарисовавшаяся в дверях туалета.

— Ты меня, чтоли искала? — вздохнула Вероника, доставая расчёску из рюкзака.

— Не поверишь! Хотела тебе передать… что раз уж место так быстро освободилось… не рассчитывай, что я не воспользуюсь шансом. Неудачница!

— Иди… пользуйся, — пожала плечами Вероника, проводя по волосам, отчего локоны становились блестящими.

— Вот так вот просто?

— А что? Думаешь у тебя вот так вот просто всё не получится? — Роня спрятала расчёску в рюкзак и закинула его на плечо. — Ну-ка пошли!

— Куда это? — Иванова напряглась, но Вероника только покачала головой, не давая ей шанса смыться.

— Ну как же… пора мне уже выбить из твоей головы эти влажные глупости, заколебала! — Вероника вышла из туалета и с удовлетворением отметила, что Иванова бежит следом.

Страшно было до жути, но в крови до сих пор бушевал жуткий адреналин от только что выплеснувшихся эмоций.

Роня знала: всё получится. И она всех избавит от Ивановой, даже ей самой станет проще жить.

— Идёшь? — она обернулась к сопернице, та с каменным лицом цокала каблуками, еле поспевая за слишком уж заряженой Вероникой.

— Что ты хочешь?

— Ну как же… на историю пошли! Чего ждём?

— Соболева, я не…

Договорить Иванова не успела, Вероника распахнула дверь аудитории и весь поток на неё уставился, а самое главное Егор Иванович, не успевший остановить презентацию, которая продолжала бормотать фоном.

— Соболева! — пропищала Иванова оставшаяся в дверях.

Вероника сделала четыре решительных шага и остановилась перед Егором, а потом, чтобы никто ничего не успел предпринять — поцеловала. От души, по-настоящему. Вероятно так, как делала это в самые их лучшие дни, так чтобы по венам лилась сгущёнка, и бил в голову “Белый Русский”, со всеми вытекающими последствиями, и его рукой, мгновенно рарывшейся в её волосы.

— И что это доказывает? — спросила Иванова.

Вероника отстранилась от Егора, ещё один, последний раз прикоснувшись к его губам очень мягко и нежно, так что он зажмурился отрываясь от неё.

— Ничего, — спокойно ответила она. — Просто когда ты одержишь свою “победу” и заберёшь то что плохо “лежит”, помни, что это моё, и так как я им владеть никто не будет. Проверим? Ради эксперимента?

Егор не удержался, засмеялся.

И уткнувшись лбом в лоб Вероники шепнул:

— Не делай так больше! — а потом поцеловал кончик её носа и отпустил. — Соня, иди на место, — Егор кивнул на свободную первую парту.

— Почему? — спросила она.

— У меня впервые нет ответа на твой вопрос, — пожал плечами Егор Иванович, мигом одобрив ужасный, вопиющий поступок Соболевой, и начисто разбив решительное наступление Ивановой.

Первая залилась краской стыда, вторая — разочарования.

— Он тебя… — начала Вера, стоило Веронике сесть на место.

— Молчи, пожалуйста… я ничего не знаю. Я совершила ужасную глупость…

Примечание:

Потом, когда в полночь взошла луна,

Свистя, возвращался назад.

И вдруг возле дома:- Стой, Сатана!

Стой, тебе говорят!

Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?

Значит, встречаешься с ней?!

С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!

Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! —

Сердито шагнула ближе

И вдруг, заплакав, прижалась к нему:

— Мой! Не отдам, не отдам никому!

Как я тебя ненавижу!

"Сатана" — Э. Асадов

