Любить — значит жить

Глава 4

Всю первую половину дня мы провели у моря. Было слишком холодно, чтобы купаться, и мы просто гуляли по берегу, держась за руки. О завтрашнем дне мы старались не говорить. Старались жить только одним мгновением. Но иногда боль прорывалась сквозь радость, он прижимал мою руку к своей груди и говорил:

— О, моя дорогая. Если б сегодняшний день никогда не кончался! Если бы я только мог взять тебя с собой в Индию…

По обоюдному согласию мы решили не ходить никуда вечером. Мы избегали людей. Нам хотелось быть только вдвоем. Ян заказал обед в наш номер. Я надела свое самое красивое платье из темно-синего шифона с широким серебряным поясом. Он сказал, что в таком наряде я похожа на гречанку и что у меня очень красивые руки и плечи. Красивые и беззащитные. Еще Ян сильно удивился, когда заметил, какие тонкие у меня запястья.

— Ты такая хрупкая, моя дорогая. Иногда я даже боюсь дотронуться до тебя, чтобы не сделать тебе больно.

Я обвила шею Яна руками и прижалась к нему:

— Я не такая слабая, как тебе кажется. А очень даже сильная и выносливая. Только вот завтра мое сердце разобьется на куски.

Вдруг он побледнел, сделался каким-то напряженным и отодвинулся от меня. Я испугалась, что смертельно обидела его. Я спросила, в чем дело, и он ответил, что ему не следовало привозить меня сюда. Это было несправедливо по отношению ко мне. Ян предложил мне немедленно упаковать чемодан и собрался отвезти меня назад к Симоне в Париж.

— Ну почему жизнь так несправедлива, — с горечью проговорил он. — Почему теперь, когда я полюбил, и полюбил по-настоящему, между нами столько препятствий. И армия, и мои родители!

Я чувствовала себя такой же несчастной, как и Ян. Но мне не хотелось, чтобы страх перед расставанием испортил нам сегодняшний вечер. Я села рядом и обняла его за плечи.

Он был так нежен, так внимателен со мной, и мы оба чувствовали, просто не могли не чувствовать, как нас тянуло друг к другу. Потом он любил меня, а я любила его. Это была настоящая любовь, а не просто физическое влечение. Это было счастьем отдавать и получать. Чудо. Неземное блаженство. Потрясение.

Я до сих пор слышу, как где-то вдалеке играла музыка, как тихо шелестели листья деревьев; до сих пор ощущаю запах моря и цветущих деревьев.

Вскоре взошла луна, и я смогла разглядеть лицо Яна. Он был счастлив. Наклонившись надо мной, он прошептал:

— Ты так хороша! Так великолепна! Моя малышка! Я никогда уже не смогу полюбить кого-то другого. Я обожаю тебя.

Мое сердце замирало, стоило мне подумать о том, что завтра Ян уезжает и я никогда больше его не увижу.

Ночью он поцеловал мое лицо и понял, что я плачу. Ян очень расстроился и стал объяснять мне, что надо помнить только о том, как хорошо нам было, как здорово, что мы нашли друг друга.

— Я скорее умру, чем сделаю тебе больно, Гейл, — повторял он снова и снова. — Я готов сделать все, что угодно, лишь бы ты не плакала.

Что ж, мне пришлось вытереть слезы и успокоить его. До самого рассвета мы не сомкнули глаз. Просто лежали, шептали друг другу всякие нежности, целовались и старались не думать о том, что всего через несколько часов нам придется проститься. И возможно, навсегда…

В памяти Гейл, теперь жены Билла Кардью, оживала каждая строчка из этого дневника. Ее муж лежал рядом и храпел. Он был доволен собой, своей победой и совершенно не подозревал, что творилось в сердце Гейл. Она видела, какая огромная пропасть лежит между двумя этими мужчинами. И понимала, что вся ее последующая жизнь превратится в сплошное мучение.

Девушка с силой сжала руки в кулаки, стараясь не закричать вслух: «Ян! Ян!»

«Ян привез меня в порт и, провожая на корабль, обнял и поцеловал. Я снова заплакала, но ни единым словом не упрекнула его.

— Что ж, это того стоило. Ты научил меня любить. А любить так — значит жить, — проговорила я.

— Я не прощаюсь с тобой, — сказал Ян. — Теперь увидимся в Лондоне. Я всегда буду тебя любить и никогда не забуду».

Но он забыл. По крайней мере, Гейл сделала именно такой вывод. Потому что по возвращении в Лондон она не получила от него ни единого письма. Только небольшую записку от его матери.

Даже теперь, спустя три года, Гейл с ненавистью вспоминала тот конверт с маркой из Эдинбурга и то волнение, скорее напоминавшее агонию, которое ее охватило при виде письма. Но эта холодная, мрачная записка констатировала смерть их отношений с Яном. Никаких надежд на какую-либо дальнейшую связь.

Миссис Далмиер сообщала, что ей стало все известно об отношениях Гейл с ее сыном. Также в письме говорилось, что Ян получил назначение в Индию. Ему следовало немедленно прибыть в полк, так как офицер, чье место Ян собирался занять, погиб. Поэтому молодой человек, писала далее миссис Далмиер, не успел заехать в Лондон, а позвонил по телефону из Парижа, рассказал о своей девушке и попросил мать попрощаться с ней. Он сказал, что надеется на понимание со стороны Гейл. У него сейчас нет средств, чтобы содержать жену, а кроме того, эта несвоевременная женитьба могла бы просто погубить его карьеру. Ее письма будут только напрасно расстраивать Яна, поэтому миссис Далмиер просила Гейл оставить сына в покое и никогда не пытаться как-то наладить с ним контакт.

Кроме этого, Гейл не получала ничего. Разумеется, она выполнила просьбу миссис Далмиер. Она не писала, чтобы не причинять Яну боль, в то время как сама несколько последующих месяцев постоянно находилась в подавленном состоянии. Ведь он предупреждал ее. Да и сама Гейл понимала, что теперь расплачивалась за те несколько часов счастья, которые Ян подарил ей.

Он, без сомнения, во всем прав. Так как карьера слишком много значит для него, этому нельзя мешать.

Гейл была молода, и жизнь вскоре взяла свое. Она просто постаралась об этом больше не думать. Вряд ли сейчас Ян в Индии среди своих дел и забот вспоминает тот мимолетный эпизод в Париже.

Когда закончился медовый месяц, Гейл Кардью с радостью вернулась в дом родителей в свою старую комнату.

Разумеется, она скучала по Биллу. Она уже научилась контролировать свои чувства и старалась находить положительные стороны в своем замужестве. Теперь ей уже не грозит одиночество, думала Гейл. Вернувшись в Кингстон, она снова стала той веселой Гейл, которую все знали раньше. Здесь можно было поболтать с мамой, пока она что-то шила для Красного Креста, послушать воспоминания отца о прошлой войне четырнадцатого года, посмеяться над проделками Перчинки и Криса.

Перчинка с любопытством расспрашивала свою старшую сестру о том, как та теперь ощущает себя в новом качестве. Сделав круглые глаза и с ужасом в голосе, девочка снова и снова задавала один и тот же вопрос:

— Ну что, здорово замужем?

— Разумеется, — весело смеялась в ответ Гейл.

— Все, как пишут в книгах? «И больше она никого и никогда не полюбила до самой смерти»!

— Именно так, — с улыбкой ответила Гейл.

Но потом старалась перевести разговор в другое русло. Ей совсем не хотелось вытаскивать на всеобщее обозрение свои чувства и подвергать их анализу со стороны своих близких. Она была уверена в том, что ребенок со свойственным ему максимализмом непременно станет все критиковать.

Прошло всего несколько дней после отъезда Билла, когда Гейл получила сообщение, что он, возможно, скоро приедет домой. Поэтому она решила временно перебраться к свекрови. Миссис Кардью с удовольствием приняла жену сына.

Гейл никак не могла привыкнуть к рабской атмосфере, царивший в доме Кардью. Мать была всегда готова немедленно выполнить любую команду Билла. Сын то и дело звонил в колокольчик, и она тут же прибегала к нему, несмотря на то что ей было непросто подняться на второй этаж на своих больных ногах. Он оставлял свою комнату в невероятном беспорядке: вещи валялись прямо на полу, окурки от сигарет Билл бросал в камин и спокойно наблюдал, как мать и служанка выгребали их оттуда.

Гейл все это насторожило и даже несколько испугало, и инстинктивно ока сразу решила восстать против такого положения вещей. Ей казалось, что она любит своего мужа, но при этом у нее не было ни малейшего желания ползать перед ним на коленях. Все это было так не похоже на порядки, существовавшие в ее доме. Отец и мать никогда не пресмыкались друг перед другом — они уважали друг друга.

В первую ночь, когда Билл вернулся, Гейл попросила его сходить в комнату матери и пожелать ей спокойной ночи. Миссис Кардью незадолго перед этим отправилась в кровать с приступом мигрени. Девушка напомнила об этом своему мужу несколько раз, но тот продолжал спокойно сидеть в кресле и читать журнал, который принес с работы.

— Твоя мать очень огорчится, — сказала Гейл.

— Ей все равно, — ответил Билл.

Гейл села на кровать и скрестила руки на коленях. Билл стал раздеваться, расстегнул воротник, развязал галстук и бросил его на пол, затем сел на кровать и уткнулся лицом в плечо жены.

— Боже! Как ты хороша! — хрипло прошептал он. — Не говори мне ничего о матери, скажи лучше, как ты меня любишь.

Но что-то внутри заставило девушку отодвинуться подальше.

— Ты настоящий эгоист. Там внизу тебя ждет мать, а ты даже не хочешь пойти к ней и пожелать ей спокойной ночи. Ведь она обожает тебя.

Билл беззаботно рассмеялся и провел пальцами по каштановым волосам Гейл:

— Что за вздор! Ей на самом деле все равно!

— Ты воспринимаешь ее любовь как нечто само собой разумеющееся.

— А почему нет? Разве это не так?

— В каком-то смысле так, но ведь это чувство не может быть односторонним.

— Но ведь с нами не так. Я даю тебе всю свою любовь.

— Но я не уверена, что ты не станешь заставлять меня подбирать за тобой вещи с пола. — Гейл показала рукой на валявшийся на ковре галстук.

Он снова рассмеялся:

— Но ведь мужчины не предназначены для уборки. Это женская работа.

Гейл почувствовала, как в ней нарастает раздражение.

— Не могу согласиться с тобой, что женщины созданы только для того, чтобы убирать за неаккуратными мужчинами. Полагаю, если ты сделал из своей матери рабыню, то ты постараешься и со мной поступать точно так же?

Улыбка исчезла с лица Билла. Он вдруг понял, что Гейл не отвечает на его ласки, а критикует его. А он очень не любит, когда его критикуют.

— Давай прекратим этот глупый разговор, — сказал молодой человек.

— Но, Билл… — Ее сердце забилось часто-часто. — Если тебе нравится бросать вещи на пол, это совсем не означает, что я их стану подбирать за тобой. Вот и все.

Несколько секунд он неподвижно смотрел на нее. На какую-то долю секунды ей вдруг показалось, что Билл схватит ее за руку и заставит немедленно все собрать с пола. Он был в ярости. Она была прекрасно осведомлена о том, каким темпераментом обладал Билл. Но Гейл не боялась. Она чувствовала лишь некоторое презрение.

Затем девушка вдруг подумала, что просто нелепо ссориться из-за таких вещей через неделю после свадьбы.

— Билл, дорогой, — проговорила она.

Молодой человек воспринял эти слова как сигнал к перемирию, притянул Гейл к себе, крепко обнял и страстно стал ее целовать.

— Не нужно говорить мне, дорогая, что я должен делать и что нет. Ты принадлежишь сейчас мне, и ничто другое не имеет значение.

Он протянул руку и щелкнул выключателем, комната погрузилась в темноту. Гейл почувствовала, как в нем клокочет ненасытная страсть. Да, это так похоже на него. Этот напор, эта неукротимость чувствовалась во всем. Настоящий ураган. И она принадлежала этому человеку, была его женой. Он казался ей привлекательным мужчиной. И он ее старый друг. Но тем не менее девушка теперь твердо знала одно — она никогда не станет его рабыней.

На следующий день Билл ушел в свой полк, и вчерашняя размолвка забылась. Но через три дня неприятности возобновились. Теперь уже в доме Патнеров.

Билл пришел на обед. Когда все поели, Перчинка отправилась к себе в комнату, отец и мать Гейл тоже занялись своими делами. В столовой остались только Билл, Крис и Гейл. Крис, как обычно, возился со своим любимым радио. Билл пошарил рукой в кармане и, не обнаружив там сигарет, сказал:

— Черт! Я забыл свои сигареты в плаще. Крис, не сгоняешь за ними?

Младший брат Гейл, сидевший со своим радио на полу, угрюмо посмотрел на Билла:

— Минутку. Я кажется, нашел Америку.

— Америка подождет, — покровительственно проговорил молодой человек.

— В таком случае ты тоже можешь подождать.

Гейл занервничала. Отношения Криса и Билла всегда были напряженными, и ей совершенно не хотелось, чтобы ее муж и брат окончательно разругались.

— Я принесу сигареты, — сказала она.

Ее молодой муж откинулся на спинку дивана и вытянул перед собой ноги:

— Как мило с твоей стороны, дорогая.

Крис Патнер проворно вскочил с пола:

— Какого черта Гейл должна бежать за твоими тухлыми сигаретами! У тебя, кажется, есть ноги. Почему бы тебе ими не воспользоваться?

Билл окаменел.

— Будь добр, не говори со мной в таком тоне, — резко бросил он.

— Иди сам за своими сигаретами, и нечего тут командовать. Хотя Гейл тебе и жена, но ей никто и никогда ничего не приказывал и не приказывает в этом доме.

— Крис! — вскрикнула Гейл, чувствуя, как краска заливает ее щеки.

— Думаю, ты будешь полной дурой, если станешь его дожидаться. Он просто ленивая свинья и разыгрывает тут из себя героя.

Билл Кардью вскочил со своего места. В его синих глазах промелькнул зловещий огонек, которого Гейл всегда так боялась. Ее вдруг охватил ужас, и она быстро-быстро заговорила:

— Послушайте, не стоит так ругаться из-за какой-то ерунды. Всего лишь из-за пачки сигарет!

— Оставь, Гейл, — зловеще прошептал Билл. — Кажется, твоему братцу очень понравилось фамильярничать со мной. Но я этого так не оставлю. Если он скажет еще хоть слово, я как следует отделаю его.

Кровь отлила у Криса от лица, его губы сделались мертвенно-бледными. Несколько мгновений он стоял неподвижно, сжав руки в кулаки. Затем повернулся к сестре.

— Если бы не ты, Гейл, я бы просто врезал бы ему как следует. И еще неизвестно, кто бы тут кого отделал, — сказал Крис. — Как ты только могла выйти за такого хама, не понимаю. Ведь так, как я, думают все…

— Крис! Замолчи! — попросила Гейл брата. Она была потрясена до глубины души этой сценой.

Крис резко повернулся и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Билл зло бросил:

— Если в следующий раз он попытается снова так со мной разговаривать, я как следует его вздую. Вы все миндальничаете с ним, а он всего-навсего испорченный щенок. Тебе бы следовало поддержать меня, Гейл.

Она все еще продолжала дрожать.

— Я всегда готова встать на твою сторону, особенно если Крис дерзит, но ты раздаешь команды направо и налево, как будто мы твои слуги. Почему бы тебе самому не сходить за этими проклятыми сигаретами?

— Так, значит, ты поддерживаешь своего братца?

— Совсем нет. Он был груб с тобой, потому что вышел из себя. Но он не сказал ничего такого, за что его можно было бы «отделать».

— Понятно! — холодно процедил сквозь зубы Билл. — Возможно, ты бы предпочла, чтобы я выполнял команды твоего шестнадцатилетнего братца?

— О чем ты говоришь! Я просто хочу объяснить тебе, что Крис ни в чем не виноват! А вот ты всегда пытаешься поставить его на место, причем на то, которое ты сам определил для него. У тебя для каждого из нас есть свое место. Ты неправильно себя ведешь, Билл. Ты не диктатор, и не стоит так обращаться с людьми.

Он, не шевелясь, смотрел на свою жену с маской неприязненного удивления на лице. Затем медленно проговорил:

— Значит, теперь ты пытаешься указать мне мое место? Предпочитаешь покритиковать меня, вместо того чтобы послать к черту этого щенка!

— Крис не щенок. Его все любят, кроме тебя. Ты неправильно ведешь себя с ним.

— А тебе, милая, не стоит забывать, что ты моя жена.

У Гейл к горлу подступил комок. Ей было крайне неприятно, что их стычка приобрела такой накал. Ведь со дня свадьбы прошла всего неделя. Что бы ни случилось, она не должна жалеть о том, что вышла за Билла замуж. Хотя его самодовольство отталкивало от него людей. Ей нужно что-то с этим сделать, иначе это может привести их брак к весьма печальному финалу.

Билл сказал:

— Тебе, пожалуй, лучше сегодня остаться здесь и утешать своего малютку братца. Я возвращаюсь домой один.

Ее сердце сжалось.

— Билл, дорогой. Не говори глупости…

Он молча проследовал в коридор. Через несколько секунд она услышала, как щелкнул замок входной двери. Похоже, Билл действительно ушел. Он был зол, но никак не желал понять, что во всем виноват сам.

Гейл не мигая смотрела на пол. Она почувствовала, что боится. Боится того, что не сможет сделать свое замужество счастливым. Потому что Билл ставил впереди всего только свои собственные желания. «Взять все и ничего не отдать» — это был его девиз. Ни один брак не сможет долго продержаться при таких условиях.

— Нет, это не для меня, — сказала Гейл себе. — Никогда…

Но она не могла оставаться в доме родителей. Ей было неприятно, что родители могли подумать, будто у нее размолвка с Биллом.

Она чувствовала себя и без того униженной. Накинув пальто, Гейл вышла на улицу вслед за своим мужем.

Догнав его, девушка поняла, что молодой человек справился со своей вспышкой гнева. Он даже рассмеялся и, обняв Гейл за плечи, пылко поцеловал ее в губы.

Ночью ей снова приснился Ян. Как будто они идут рука об руку по Парижу. Вокруг — цветущие каштаны. Вдоль тротуара расставлены маленькие столики. Запах кофе, приятная музыка. И Ян говорит:

— Апрель в Париже! Ты помнишь эту песенку? Как там было? А! «Что ты сделал с моим сердцем?»

И она ответила:

— А что ты сделал с моим? О, дорогой, я не знала, что жизнь может быть такой сладкой и горькой одновременно.

Ян посмотрел на нее своими темными кельтскими глазами и прошептал:

— Помни только о сладости, Гейл. Старайся не думать о боли…

Она вдруг разрыдалась и уткнулась ему в плечо…

Гейл проснулась оттого, что плакала. Билл тоже проснулся и был неприятно поражен тем, что жена вся в слезах. Он обнял ее. Девушка сказала, что ей приснился кошмар. Билл еще сильнее сжал ее в своих объятиях и прошептал:

— Бедняжка!

Затем снова поцеловал ее. Он самонадеянно полагал, что его поцелуи — панацея от всех неприятностей.

Гейл прижалась к мужу, но почему-то от этого спокойнее ей не стало. Теперь она знала точно — ей не стоило выходить замуж за Билла. Призрак Яна будет преследовать ее постоянно. Возможно, всю оставшуюся жизнь.

Ее жизнь превратилась в кошмар. Гейл чувствовала боль от разлуки, постоянную ноющую боль.

Три недели спустя после их свадьбы Билл пришел в Кингстон и сообщил жене, что получил приказ незамедлительно отбыть на север.

Ее сердце оглушительно застучало в груди.

— На север! Но куда? Куда мы едем?

— В Эдинбург. Ты рада? — был ответ.

Она отвернулась, сильно побледнела и тихо пошла к себе в спальню.